"Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана" - читать интересную книгу автора (Ли Ричард, Бейджент Майкл)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ МАСОНСТВО И ИНКВИЗИЦИЯ

В Европе начала семнадцатого столетия – более неподвластной гегемонии Церкви – вовсю множились и процветали ереси, мистицизм и мистически ориентированные философские системы. Был целый ряд в конечном счете бесплодных попыток институционализировать мистический опыт и оформить его как новую, всеобъемлющую мировую религию – со своей, как ни парадоксально, собственной – и неизбежной в таком случае – доктриной, выхолащивающей и искажающей его. И также предпринимались попытки адаптировать мистицизм к политике и создать идеальное государство-утопию, покоящееся на мистических основаниях. Это, к примеру, проповедовалось в так называемом учении розенкрейцеров, которое стало распространяться около 1614 года и объявлялось его представителями как предвестник нового «золотого века». Несмотря на то что розенкрейцерство было более «гностическим» в своем подходе, более всеохватным, более терпимым, более сложным в психологическом плане и более честным в духовном плане, чем католицизм или протестантство, оно тоже опиралось на интеллектуальную интерпретацию эмпирического опыта; и чем сложнее становилась эта интерпретация, тем больше сам опыт отходил на задний план, подменяясь еще одной теологией.

Церковь несомненно воспринимала розенкрейцерство как угрозу, и, как и следовало ожидать, Священная канцелярия включила розенкрейцеров в свой список вероотступников. Подобно ведьмам, розенкрейцеры подлежали преследованиям, изобличениям и суровым наказаниям. Но главным виновником в глазах Рима оставался протестантизм, с которым розенкрейцерство более или менее устойчиво ассоциировалось. В конце концов, именно протестантизм породил обстоятельства и духовный климат, в которых могли плодиться розенкрейцерство и другие формы неортодоксальной мысли. И, следовательно, протестантизм оставался главной мишенью Контрреформации. Если иезуиты и переименованная Священная канцелярия олицетворяли собой Контрреформацию в сфере мысли, вероучения и доктрины, то соответствующее социальное, политическое и военное наступление велось – по крайней мере первоначально и внешне – католическими армиями Габсбургской Испании и Габсбургской Священной Римской империей.

Это наступление переросло в Тридцатилетнюю войну (1618-1648) – конфликт сродни мировой войне в современном смысле и, надо сказать, стал самым ужасным, кровавым и катастрофическим военным конфликтом, который просуществовал на европейской земле до двадцатого столетия. В этой войне Церковь была не только проигнорирована в конечном итоге, но, в ее собственных глазах, скандальным образом предана. К тому времени, когда завершились боевые действия, власть Рима оказалась еще более дезинтегрирована и непрочна, чем раньше. Погрязнув в своей собственной гражданской войне, Англия под протекторатом Кромвеля была еще более безнадежно протестантской, чем когда-либо. В равной мере неприступным был протестантизм скандинавских и северогерманских государств, а протестантская Голландия сделалась крупной мировой державой, по крайней мере на море и за границей. Протестантские морские державы Англия и Голландия боролись теперь друг с другом за контроль над океанами и колониями, в которых прежде безраздельно господствовали католические Испания и Португалия. Но хуже всего для Церкви было то, что Франция сменила Испанию в роли главной военной державы на континенте и добилась этого, вступив в союз с заклятым врагом.

Французская политика во время Тридцатилетней войны вершилась не апатичным Людовиком XIII, а его главным министром кардиналом Ришелье. И Ришелье, католический кардинал, заправляющий политикой в преимущественно католической стране, пошел на использование католических войск во имя дела протестантизма. Хотя и другие страны, особенно Швеция, неоднократно скрещивали оружие с военной державой Церкви, именно армия католической Франции в конечном итоге сокрушила военную гегемонию католической Испании. Тридцатилетняя война началась как преимущественно религиозный конфликт, в котором католические армии пытались уничтожить протестантизм в Богемии и Германии. К тому времени когда война завершилась, она превратилась в конфликт держав, борющихся за господство на континенте, а религия сделалась случайным и второстепенным фактором по отношению к приоритетам секулярной власти. Теперь в Европе доминировала Франция, когда-то считавшаяся «старшей дочерью Церкви», однако ее главные интересы стали меньше вращаться вокруг Престола святого Петра, чем вокруг Престола «Короля Солнце» Людовика XIV и его двора в Версале. Режим ревностно оберегал свою независимость от папского контроля. Он даже обладал правом назначать своих собственных епископов. Такова была ситуация в ближайшие десятилетия после Тридцатилетней войны и во вторую половину семнадцатого столетия. К 1725 году власть Церкви на континенте была подорвана еще сильнее, ее положение стало еще более шатким. В 1688 году Яков II Английский обратился в католичество, и на краткий миг папству представилась возможность потешить себя надеждой на восстановление в качестве официальной религиозной державы на Британских островах. Однако Британия осталась непреклонной в своем неприятии папизма, подданные Якова отреклись от него и предложили Kopонy его зятю Вильгельму Оранскому. Последовала осада Лондондерри, а в 1690 году – решающая битва на реке Бойне. В результате Яков был низложен, а парламент принял закон, по которому отныне католику воспрещалось занимать английский престол. Правившие до сих пор католики Стюарты отправились в изгнание, откуда неоднократно пытались поднять мятежи в Шотландии, кульминацией которых стала военная кампания Карла Эдварда Стюарта в 1745-1746 годах. Но эти попытки ни к чему бы не привели. Даже если бы кампания 1745 года увенчалась успехом, сомнительно, чтобы пресвитерианские сторонники Карла Эдварда приняли католического монарха, а приведись ему выбирать между Церковью и английским престолом, принц почти наверняка бы выбрал последний. На континенте Испания, прежде игравшая роль верховного военного и морского пристава Церкви, была низведена до положения банкрота, и к 1704 году другие великие державы Европы, совершенно равнодушные к Риму, воевали из-за того, будет ли все более дряхлеющая Испанская империя управляться Бурбонами или Габсбургами. Австрия номинально оставалась католической и умудрялась отражать сильный исламский прорыв на запад. К середине семнадцатого века, однако, ее влияние в Центральной Европе стало оспариваться и нейтрализовываться появлением нового и опасного протестантского государства к северу, новоиспеченным королевством Пруссия, созданным в 1701 году. В войнах этого периода на шахматной доске европейской политики также дебютировала Россия, неся дополнительную угрозу Риму в лице Православной церкви. Из католических держав, которые прежде были оплотами Церкви в светских сферах, оставалась только одна Франция. Впрочем, Франция яростно отстаивала свою независимость от Рима. И, хотя номинально являясь католической, теперь она стала представлять наибольшую угрозу из всех – угрозу в мире идей и ценностей, а потому более опасную, чем любая военная или политическая угроза. Под влиянием картезианского рационализма [36] Франция к середине восемнадцатого столетия сделалась авангардом антиклерикальных настроений и стала настоящим рассадником враждебности по отношению к организованной религии вообще и по отношению к католицизму в частности. В трудах «les philosophes» – таких мыслителей, как Монтескье, Дидро и в наибольшей степени Вольтер, – когда-то могущественная и незыблемая Церковь не только отвергалась, но и открытым, скандальным и богохульным образом высмеивалась. К глубокому огорчению церковной иерархии Рим сделался разновидностью расхожего анекдота, объектом безжалостной насмешки. Внеся авторов этой насмешки в списки Индекса, Священная инквизиция стала выглядеть только еще более инфантильно, еще более унизительно беспомощной.

Если картезианский рационализм и труды французских философов бросали Церкви серьезный вызов, то не менее серьезную угрозу для Церкви представляло собой распространение масонства. Организация, известная в нынешнее время как масонство, оформилась, по крайней мере в своей более современной нам форме, в Шотландии и Англии в начале семнадцатого столетия. К концу протектората Кромвеля и реставрации Стюартов на английском престоле в 1660 году масонство, судя по всему, уже широко распространилось на Британских островах и оказывало все возрастающую поддержку правящей династии. Если бы оно и впредь ограничивалось Британией, которая в глазах Рима в любом случае была отрезанным ломтем, союз вольных каменщиков, возможно, и не получил бы столь пристального внимания со стороны Церкви. Но когда Стюарты отправились в изгнание, они принесли с собой на континент масонские идеи, которые в последующие годы быстро разошлись по Европе.

Согласно дошедшим до нас документам, первая ложа вне Британских островов была создана в Париже в 1726 году Чарльзом Рэдклифом, позднее графом Дервентвотерским, незаконнорожденным внуком Карла II. В 1746 году Рэдклиф будет казнен в Лондоне за свою роль в притязаниях Карла Эдварда Стюарта на английский престол. До своей смерти, однако, он создал еще несколько лож во Франции, и масонство приобрело невиданный размах. Первая ложа Австрийской империи была учреждена в Праге в 1726 году, вскоре после создания Рэдклифом ложи в Париже. В 1730 году, будучи посвященным в масоны пятью годами раньше, Франсуа, герцог Лотарингский, женился на Марии Терезии фон Габсбург, тем самым сделавшись соправителем Австрийской империи. Он основал ложу в Вене и оказывал покровительство масонам во всех владениях Габсбургов.

В Италии первая ложа была основана в 1733 году, в Голландии в 1734 году, в Швеции в 1735 году, в Швейцарии в 1736 году. Первая ложа в Германии была учреждена в Гамбурге в 1737 году. Годом позже в масоны был посвящен будущий Фридрих Великий Прусский [37], впоследствии основавший свою собственную ложу в своем замке в Рейнсберге. В 1740 году была основана ложа в Берлине. К этому времени количество лож в Голландии и Швеции стало достаточно большим, чтобы давать право на создание Великой ложи. К 1769 году в одной только Женеве насчитывалось десять лож. Ложи также были учреждены перед самым носом инквизиции – в Испании и Португалии. К середине восемнадцатого столетия масонство проникло в каждый уголок Западной Европы. Оно уже распространилось через Атлантический океан на Южную и Северную Америку. Вскоре оно проникло на восток в Россию, а также в европейские колонии в Азии, Индостане и Тихом океане. Помимо Фридриха Великого и императора Священной Римской империи Франсуа Лотарингского, ряды масонства включали таких коронованных особ, как Станислав II Польский, Адольф Фредерик Шведский и, по неподтвержденным данным, Людовик XV Французский. В их число входили также многие «отцы-основатели» будущих Соединенных Штатов, такие деятели, как Бенджамен Франклин и Джордж Вашингтон. Масонами были видные литературные фигуры, такие, как Монтескье, Дидро, Вольтер, а к концу восемнадцатого века Гете и Шиллер. В Британии масонами являлись видные представители правящей Ганноверской династии, а также Поп, Свифт, Босуэлл [38] и Хогарт [39].

Угроза, которую представляло собой для Церкви масонство, была многолика. В первую очередь многие, если не большинство лож того времени, придерживались, по крайней мере отчасти, картезианского рационализма и тем самым служили в качестве рассадника враждебных католицизму умонастроений. Масонство никогда не претендовало на то, чтобы быть конкурирующей или альтернативной религией, однако оно задавалось духовными вопросами и в силу этого подрывало догматическую, нерассуждающую и безропотную веру, которой требовал Рим. В то время как Рим упрямо цеплялся за доктрину, в течение столетий остававшуюся неизменной, масонство восприняло быстро меняющийся мир восемнадцатого столетия – с его коммерцией, промышленностью и научным прогрессом. Тот мир также включал значительную социальную реформу с беспрецедентным акцентом на равенстве и правах человека. В то время как Церковь смотрела назад, масонство смотрело вперед, а когда Рим заглядывал в будущее, это будущее представлялось более благосклонным к ложам, чем к святому престолу. Были и другие основания для беспокойства. До Реформации Церковь являлась, пусть только в теории, верховным арбитром западного христианского мира. Фактически она представляла собой, пусть и условно, международный форум – аналог Лиги Наций или Организации Объединенных Наций того времени. Теоретически секулярные споры между соперничающими монархами, к примеру, подлежали рассмотрению Церковью. Церковь была уполномочена действовать в качестве посредника между враждующими сторонами, в качестве миротворца и третейского судьи. Эта роль была драматичным образом ограничена Реформацией. Протестантские церкви были едва ли готовы принять католический авторитет в духовных или мирских вопросах. Но католицизм по-прежнему сохранял достаточное влияние на европейском континенте – во Франции, в Австрии и Южной Германии, в Италии, Испании и Португалии, – чтобы предложить по крайней мере какую-нибудь общую основу, на которой можно было добиться сближения. Именно на этой территории масонство грозило покуситься на традиционные функции Церкви, возможно, даже узурпировать их. В отличие от Церкви, разветвленная сеть масонских лож переступала границы конфессий, позволяя католикам и протестантам говорить друг с другом без оков доктрины и догмы. Разраставшаяся паутина лож являла собой одновременно канал для передачи сообщений и форум для межправительственных и международных контактов на высшем уровне, для непротокольных обсуждений договоров, для щекотливых дипломатических переговоров. Так, к примеру, протестантская Пруссия при Фридрихе Великом и католическая Австрия при Марии Терезии и Франсуа Лотарингском могли находиться в состоянии войны – как это и было в действительности в двух случаях между 1742 и 1763 годами. Но и Фридрих и Франсуа были масонами, равно как и многие их министры и военачальники. Посредством лож могло производиться дипломатическое зондирование на предмет возможности мирных переговоров и находиться общее основание для сближения и объединения усилий, что с помощью Церкви было уже невозможно делать. При посредничестве лож могли оформляться новые союзы, для поддержания баланса сил создаваться новые альянсы и образования. Это, без сомнения, способствовало подвижности политической жизни эпохи, в силу чего могли возникать такие явления, как знаменитая «Дипломатическая революция». Во время войны за австрийское наследство (1742-1748) Австрия выступала в союзе с Англией против Пруссии и Франции. В результате «Дипломатической революции» противоборствующие стороны поменялись союзниками. Во время Семилетней войны (1756-1763) Австрия выступала уже в союзе с Францией против Пруссии и Англии.

Само собой разумеется, конечно, что возможности, предлагавшиеся ложами, далеко не всегда реализовывались, а чаще обычного оставались чисто теоретическими. Но и способность Церкви выступать в роли арбитра тоже редко выходила за рамки теории, да и ложи добились по меньшей мере таких же успехов в претворении теории в практику, что и Церковь. Даже если войну нельзя было предотвратить, можно было договориться о тщательном соблюдении, насколько это возможно, оговоренных правил и некоторых достижений Просвещения, отстаиваемых ложами. И в самом деле, войны восемнадцатого столетия, в отличие от войн семнадцатого века, велись так же «цивилизованно», «по-рыцарски» и «по-джентльменски», как может вестись любая война, в строгом соответствии с международно признанными и принятыми принципами и стандартами поведения. Отчасти это отражало перелом в сознании, произошедший вследствие эксцессов таких конфликтов, как Тридцатилетняя война, но это также имело своей причиной отсутствие религиозной вражды и религиозного фанатизма и признание определенных кодексов поведения, пользовавшихся все большим уважением. Эти кодексы были в немалой степени обязаны тем идеям, принципам и ценностям, которые проповедовались ложами.

Наступление на масонство

Встревоженная буйным распространением масонства и угрозами, которые исходили от этого института, Церковь принялась действовать. 25 июля 1737 года во Флоренции была созвана тайная конференция Священной канцелярии, вероятно, под председательством самого папы Климента XII. На конференции присутствовали три кардинала, главы основных папских конгрегаций и генеральный инквизитор. Единственной темой их обсуждения было масонство.

Тогда почти так же широко были распространены утечки информации из высокопоставленных источников, как и сейчас, и вскоре в берлинском журнале были опубликованы сообщения об этом тайном конклаве. Согласно этим сообщениям, собравшиеся на конклаве церковники были убеждены, что масонство являлось лишь прикрытием для какой-то гораздо более обширной, всеохватывающей, тайной ереси совершенно нового вида. Трудно вообразить, что за ересь мнилась клирикам, чтобы вызвать у них такое крайнее беспокойство. Как бы то ни было, по сообщениям берлинского журнала, масонов уже арестовывали. Позже в том же году в целом ряде городов вспыхнули антимасонские выступления, за которыми угадывался чей-то заказ. Становилось все более очевидно, что влиятельные закулисные силы начали ополчаться против масонства. Девять месяцев спустя после конференции во Флоренции – 28 апреля 1738 года – папа Климент издал первую из целого ряда следовавших за ней булл по этому вопросу, приобретавших с каждым разом все более воинственный тон. Булла («In eminenti») начиналась словами:

«Осуждение союзу, ложам… вольных каменщиков, под страхом отлучения, следующего ipso facto [40], а освобождение от него оставляется за верховным понтификом».

В дальнейшем тексте папа заявлял, что «мы желаем и требуем, чтобы как епископы, прелаты и другие местные служители, так и уполномоченные по делам еретиков инквизиторы повсеместно предпринимали действия и устраивали следствия против преступников, невзирая на их положение, звание, статус, сан или известность, подвергали их заслуженным наказаниям, как если бы их подозревали в ереси, и принуждению».

Оговоренное в данном случае «принуждение» – тюремное заключение и сопутствующее наказание – должно было при необходимости производиться и осуществляться с «помощью светских властей».

Не желая наживать себе врага в лице Церкви, целый ряд европейских режимов тотчас принялся действовать. Еще предыдущим летом полиция во Франции начала проводить аресты членов ложи и конфисковывать их литературу, из которой мы и черпаем большую часть знаний о французском масонстве того времени. В Польше масонство было запрещено на всей территории королевства. В Швеции участие в масонских обрядах стало наказываться смертной казнью. Воодушевленная такой реакцией, Церковь ужесточила свою позицию. 14 января 1739 года кардинал Жозеф Фиррао, государственный секретарь Ватикана, издал новый эдикт. Всем масонам повсеместно грозили конфискация их имущества, отлучение от Церкви и смерть.

В феврале 1739 года был осужден, внесен в Индекс и подвергнут официальному сожжению на Пьяцца Санта-Мария Минерва в Риме масонский текст – написанный по-французски, но изданный в Дублине. Вскоре после этого был арестован, заключен в тюрьму и подвергнут пыткам целый ряд масонов во Флоренции. Одному из них удалось получить свободу, когда несколько английских лож сделали «денежное пожертвование» – иначе говоря, заплатили штраф – Священной канцелярии. Другие были освобождены благодаря вмешательству Франсуа Лотарингского, который среди прочего носил титул эрцгерцога Тосканского. В 1751 году преемник папы Климента XII Бенедикт XIV выпустил вторую буллу против масонства, в которой повторялось осуждение первой, но присовокуплялись еще более строгие наказания. Однако, несмотря на подобные меры и глубокое возмущение Священной канцелярии, католики продолжали в больших количествах вступать в ложи. Еще более тревожным было то, что ложи начали привлекать к себе не только мирских католиков, но также и священников, и даже некоторых высокопоставленных клириков. К примеру, ложа в Майнце состояла почти полностью из духовных лиц. В другой ложе, в Мюнстере, состояли приближенные главного епископа. В Эрфурте будущий епископ сам основал ложу, которая собиралась в помещениях аббатства в известном монастыре. Ложа в Вене включала двух королевских капелланов, ректора теологического заведения и еще двух священников. Среди членов другой венской ложи насчитывалось не менее тринадцати священнослужителей. К концу восемнадцатого столетия список высокопоставленных масонов-католиков пополнился многочисленными аббатами и епископами, одним имперским капелланом, одним кардиналом и по меньшей мере пятью архиепископами. Масонство превращалось в такую же многоголовую гидру, так же стремительно и неостановимо разрасталось, как и за 200 с небольшим лет до этого протестантизм. А Церковь, все больше лишаясь поддержки военных держав, с помощью которых можно было бы утвердить свои власть и авторитет, была куда более беспомощной, чем во времена Реформации. Но там, где указы Священной инквизиции все еще пользовались силой, масоны были законной добычей и преследовались с таким же усердием, как в прошлом ведьмы. Так обстояло дело особенно в Испании и Португалии, где по-прежнему действовала национальная инквизиция, подконтрольная короне. Вскоре после первого папского выступления против масонов в 1738 году испанская инквизиция совершила рейд на ложу в Мадриде и арестовала ее членов, восемь из которых были приговорены к работам на галерах. В 1748 году инквизиция завершила четырехлетнее расследование дела о масонстве. Все масоны, по ее заключению, подлежали автоматическому отлучению от Церкви как «упрямые нечестивцы, действующие против чистоты святой веры и общественной безопасности королевства». Тремя годами позже – в 1751 году – инквизиция вытребовала у короны указ, санкционировавший автоматическую смертную казнь для масонов и отрицавший за ними даже право на суд. В том же году один из инквизиторов – некто отец Жозеф Торрубиа – самолично вступил в ложу, дабы шпионить, собирать информацию и доносить на членов ложи.

Согласно его сообщениям, в Испании того времени было девяносто семь лож. Несмотря на предпринимавшиеся против них драконовские меры, число лож будет увеличиваться, а их борьба с инквизиционными преследованиями будет продолжаться еще три четверти столетия. В конечном итоге они выйдут победителями. После наполеоновских войн и реставрации испанской монархии уничтожена была как раз инквизиция. Ложи выжили и разрослись – как в Испании, так и в испанских колониях Латинской Америки. Сходная история была в Португалии. В некоторых своих произведениях романист Хосе Сарамаго, обладатель Нобелевской премии по литературе 1998 года, рисует вездесущую португальскую инквизицию восемнадцатого столетия. Как и ее аналогу в Испании, ей нужен был козел отпущения, чтобы оправдать свое затянувшееся существование, а масонство представлялось очевидным кандидатом на эту роль. Одним из печально известных примеров деятельности португальской инквизиции было дело Джона Кустоса, гранильщика алмазов швейцарского происхождения, который с детства проживал в Англии, натурализовался и был посвящен в масоны. В 1736 году Кустос учредил свою собственную ложу в Париже. В 1741 году, побуждаемый открытием алмазов в Бразилии, он перебрался в Лиссабон и основал ложу там. Среди ее членов не было португальцев, только иностранцы – гранильщики алмазов, купцы, коммерсанты, ювелиры и капитан корабля. Тем не менее на нее донесли португальской инквизиции, которая – в марте 1743 года – взялась за дело. Первым, кого арестовали из членов ложи, был французский ювелир. Под деловым предлогом агенты инквизиции навестили его в полдень как раз в тот момент, когда он закрывал свою лавку на время сиесты. Без долгих рассуждений его арестовали, обыскали на предмет оружия, а также приказали ему молчать. Затем его быстро затолкали в небольшую закрытую карету, увезли и бросили в застенок дворца инквизиции, не дозволяя ему вступать с кем-либо в контакт. Чтобы объяснить его исчезновение, инквизиция распространила слух, что он сбежал, прихватив с собой алмазы. Спустя четыре дня – 5 марта 1743 года – арестовали самого Кустоса. В десять часов вечера он вышел из кофейни, где проводил время за беседой с двумя друзьями. На улице его поджидали девять служителей инквизиции с традиционной небольшой закрытой каретой. Изъяв у него шпагу, ему надели наручники и быстро доставили его во дворец инквизиции, где его также бросили в застенок. Здесь он пробыл в одиночестве в течение двух дней, лишенный права принимать посетителей, слыша только стоны и крики, доносившиеся из соседних камер и коридоров. Наконец, началась длинная череда пыток и допросов. Как выяснилось, инквизиция желала знать все что можно о масонстве и деятельности лож в Португалии.

Не будучи мазохистом или особо героическим человеком, Кустос старался удовлетворить любознательность своих истязателей. В ходе нескольких допросов он добровольно поведал немало сведений относительно обрядов и практики масонства и назвал двенадцать других членов своей ложи, иностранцев по рождению, большинство из которых были французами. Однако, несмотря на все эти исчерпывающие сведения и добровольное признание, инквизиторы не были уверены, что узнали все, что мог им поведать Кустос. Сверх того, они настаивали, чтобы он обратился в католичество. Это он отказался сделать, даже когда были приведены, чтобы склонить его к этому, английские и ирландские монахи, находившиеся в Лиссабоне. Материалы инквизиции по делу Кустоса сохранились до наших дней и достигают 600 страниц. Среди них имеется текст наиподробнейшего признания. Несмотря на это признание, трибунал постановил «прибегнуть к пыткам, дабы получить от него признание… что ряд пунктов, вменяемых ему в вину, соответствуют истине». Другими словами, Кустоса надлежало подвергнуть пыткам для того, чтобы получить от него признание, подтверждающее правдивость его предыдущего признания. Согласно дошедшим до нас документам инквизиции, 6 марта 1744 года – почти год спустя после его первого признания – Кустоса «покрутили на решетке». Сам Кустос позднее описал, что предполагала эта внешне невинная фраза. Его привели в квадратное помещение, напоминавшее башню, без окон и освещения, если не считать двух свечей. Двери были обиты войлоком, чтобы заглушать всякий звук. Жертву схватили шесть помощников инквизиторов, раздели почти догола и закрепили на решетке с помощью железного кольца на шее и железного кольца на каждой лодыжке, двух веревок на каждой руке и двух на каждой ноге. Затем четыре человека принялись растягивать жертву за конечности, туго натягивая веревки – так, что они врезались в плоть жертвы и вызывали кровотечения из всех восьми ран. Когда он потерял сознание, его снова перевели в камеру.

Через шесть недель – 25 апреля 1744 года – Кустоса снова подвергли пытке. Материалы инквизиции описывают, с какой педантичностью соблюдались все формальности. Так, «врач, хирург и другие исполнители пытки приблизились к судьям и поклялись на Библии, возложив на нее руки и пообещав верой и правдой исполнять свои обязанности. После чего было приказано начинать пытку, назначенную для обвиняемого, и его, разоблаченного от тех одежд, которые могли воспрепятствовать правильному проведению пытки, поместили на решетку и начали привязывать. Затем я, нотариус, сообщил ему, что в случае, если он умрет во время процедуры, или получит увечье, или у него будет сломана конечность, вина за это будет возложена на него, а не на инквизиторов».

На этот раз Кустосу тянули руки назад на деревянной раме, вывихнув плечи и вызвав кровотечение изо рта. Процедуру повторяли три раза, после чего его вернули в камеру. Здесь врач и хирург вправили ему суставы, причинив ему этим «неописуемую боль». Спустя примерно два месяца Кустоса подвергли пытке в третий раз. Вокруг живота его обмотали толстой цепью и привязали ее на каждой руке к веревке, которая последовательно натягивалась при помощи ворота. От такой процедуры его живот был весь в кровоподтеках, его плечи снова были вывихнуты, как и его запястья. После того, как хирург вправил ему суставы, вся процедура была повторена. В течение нескольких недель после этой пытки он не мог поднести руку ко рту. 21 июня 1744 года состоялся публичный суд над Кустосом. Вместе с другими жертвами его заставили пройти процессией до церкви Святого Доминика, в которой собрались и ожидали король, принцы, знать и огромная толпа простого народа. Кустоса обвинили в том, что он «не сознался в еретической, постыдной и преступной цели, ради которой намеревался ввести новую доктрину в католическом королевстве, как и не объявил о тех делах, для которых требуется такая страшная секретность». Он был приговорен к четырем годам на галерах, но очень скоро так сильно заболел, что вынужден был провести два месяца в тюремном лазарете. Тут его опять навестили ирландские монахи, которые пообещали ему освобождение в обмен на обращение в католичество. Кустос снова отказался, однако из лечебницы ему удалось тайно переправить письмо своему шурину, служившему в доме видного масона графа Харрингтонского. Граф поговорил с государственным секретарем того времени герцогом Ньюкаслским, который отдал распоряжение британскому послу в Лиссабоне содействовать освобождению Кустоса. Это наконец и случилось в октябре. Поблизости не было британских кораблей, однако на приколе в это время случилось стоять небольшому голландскому флоту, и командовавший им адмирал дал разрешение на проход Кустоса на голландское судно. Инквизиция крутилась вокруг, выискивая повод для нового его ареста. Потому ему разрешили незамедлительно подняться на борт. Он оставался там в течение трех недель, в то время как агенты инквизиции сновали вокруг, пытаясь определить корабль, на котором он нашел приют. С серьезно подорванным здоровьем он вернулся в Лондон 15 декабря 1744 года. О своих злоключениях он писал:

«У меня слишком много причин опасаться, что я буду испытывать на себе последствия этой жестокости до конца моих дней. Время от времени я мучаюсь жуткими болями, которыми никогда не страдал, пока меня не постигло несчастье попасть в безжалостные и кровавые руки инквизиторов».

Два года спустя он умер. Перед этим он подробно изложил свои злоключения в книге «Страдания Джона Кустоса за масонство», которая увидела свет в конце декабря 1745 года, когда якобитский мятеж [41], инспирированный Карлом Эдвардом Стюартом, был все еще в разгаре. Неудивительно, что книга была использована в целях антикатолической и, следовательно, антиякобитской пропаганды. Она еще долгое время продолжала оказывать влияние, оставляя в умах английских читателей и английской общественности неизгладимый портрет инквизиции. Следы этого портрета можно различить в некоторых образцах «готической литературы» конца восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия, в таких произведениях, как роман Мэтью Льюиса «Монах».

Калиостро и Казанова

Поддерживаемые юридической, гражданской и военной властью своих корон, испанская и португальская инквизиции продолжали ревностно бороться с ересью масонства на протяжении восемнадцатого столетия не только дома, но и в колониях за границей. Обе были уничтожены во время наполеоновской оккупации Иберийского полуострова и последующей кампании по его отвоеванию под руководством будущего герцога Веллингтона, – а масоны как в британской, так и во французской армиях выказывали мало симпатии к институту, который прежде их преследовал. К концу войны на Пиренеях инквизиция была снова учреждена реставрированными монархиями в Испании и Португалии. Ее новое существование было, впрочем, кратковременным. К концу первой четверти девятнадцатого века испанская и португальская инквизиции прекратили свое существование, а в бывших колониях Латинской Америки были созданы республики, которые управлялись главным образом масонами.

В других странах католической Европы Священная канцелярия, лишенная секулярной поддержки ее испанских и португальских аналогов, действовала с меньшими успехами. Но, несмотря на всю шаткость своего положения в менявшемся мире, она все же продолжала вести наступление на масонство, и, особенно в Италии, масоны по-прежнему испытывали на себе ее заботу и попечение. Среди наиболее видных жертв был Жозеф Бальзамо, более известный как граф Калиостро. Родившийся в Палермо в 1743 году, Калиостро много путешествовал и был посвящен в масоны в Лондоне в 1777 году. Впоследствии он ввел свой обряд или ритуал масонства, который пытался распространить по всей Европе. В 1789 году он прибыл в Рим, ища аудиенции у папы Пия VI, который, как ему мнилось, должен был отнестись с сочувствием к его масонскому ритуалу и принять его на благо Церкви. Это могло показаться наивным, однако в действительности Калиостро нашел римский клир крайне восприимчивым к своим проповедям и свел дружбу с высокопоставленными фигурами в целом ряде католических институтов, включая орден мальтийских рыцарей. Окрыленный своим успехом, он учредил свою собственную ложу в Вечном городе, которая предположительно собиралась во дворце Мальтийского ордена. По свидетельствам, в число ее членов входили не только рыцари и знать, но также функционеры-клирики, священнослужители и по меньшей мере один кардинал.

Папа, однако, уже передал досье на него Священной канцелярии. В конце декабря 1789 года – спустя примерно семь месяцев после своего приезда в Рим – Калиостро был арестован вместе с восемью членами своей ложи, одним из которых был американец. В течение следующих восемнадцати месяцев он подвергался допросам в Кастель Сант-Анджело [42]. 21 марта 1791 года Священная канцелярия осудила его за ересь и приговорила к смерти – этот приговор был заменен папой на пожизненное заключение. 4 мая 1791 года папа приказал, чтобы все документы и манускрипты, масонские регалии и одеяния Калиостро были сожжены муниципальным палачом на Пьяцца Санта-Мария Минерва. Одна папка с документами, содержавшая отдельные бумаги, личные записи и письма, по-видимому, каким-то образом избежала этой участи. В 1970-х годах итальянский автор Роберто Джервазо обратился с просьбой изучить этот материал, но получил отказ от главы Священной канцелярии. Сам Калиостро умер в заключении в 1795 году.

Другим известным масоном, ставшим жертвой Священной канцелярии в Италии, был современник Калиостро Джакомо Джироламо Казанова ди Сейнгальт (1725-1798). После исключения из семинарии за, как утверждалось, непристойное поведение Казанова, как и Калиостро, много путешествовал и в 1750 году был посвящен в масоны. Позже он напишет, что вступление в ложу было обязательной ступенью в образовании, развитии и карьере всякого умного молодого человека с хорошим воспитанием, желавшего оставить след в мире. Когда Казанова вернулся в свою родную Венецию, он был схвачен Священной канцелярией, которая обвинила его в безбожии и занятиях магией. Сначала его принуждали шпионить за масонами и другими подозрительными фигурами, а затем заключили в тюрьму. В конечном итоге, при обстоятельствах, достойных приключенческого романа Дюма, ему удалось бежать, после чего он вступил на путь, который и сделал его впоследствии известным.

Посмертно изданные мемуары Казановы создали ему репутацию авантюриста, шарлатана, мошенника, соблазнителя и любовника, победам которого позавидовал бы сам Дон Жуан. Но он также был талантливым эготистом[43], умевшим рекламировать свой образ, а в его мемуарах безусловно немало преувеличений, гипербол, поэтических вольностей. Впрочем, помимо щедрой саморекламы они предлагают читателю очень яркую и точную панораму нравов того времени. Более того, Казанова был даровитым писателем. Он являлся автором исторических трудов, написанных по-итальянски, и фантасмагоричного романа, не лишенного литературных достоинств, написанного по-французски. В 1788 году он опубликовал подробный отчет о своем пребывании в застенках Священной канцелярии и о своем побеге из заключения – «Histoire de ma fuite des prisons de Venise» [44], – который составляет один из ценнейших источников имеющихся у нас сведений о деяниях Священной канцелярии во второй половине восемнадцатого столетия.

Папская паранойя

Удивительно, но факт: вплоть до 1790-х годов – уже после войны за независимость в Северной Америке, во времена французской революции, когда Западная Европа уже вступила в эпоху Нового времени, – Священная инквизиция все еще обладала властью заключать в тюрьмы людей, даже приговаривать их к смерти. Впрочем, вскоре эта власть будет урезана и упразднена. Французская революция, революционные движения, которые последовали в Италии, и наполеоновское вторжение на Апеннинский полуостров до основания потрясли Церковь, папство и Священную канцелярию. То же действие имело французское ограбление ватиканских архивов, большая часть из которых до сих пор остается в Париже – в Арсенальной библиотеке. В нескольких итальянских городах масоны искали мести своим прежним преследователям, и немалое число инквизиторов вынуждены были спасаться бегством от разъяренной толпы. С падением Наполеона Церковь, подстрекаемая Священной канцелярией, возобновила свою вендетту против масонства, которая по ходу девятнадцатого столетия будет становиться все более оголтелой и все более фанатичной. В 1814 году – после первого отречения Наполеона – была выпущена новая булла против масонства. Затем последовали другие осуждения масонства со стороны пап – Пия VII (1800-1823), Льва XII (1823-1829), Пия VIII (1829-1830) и Григория XVI (1831-1846). Папа Пий IX, который впоследствии объявит себя непогрешимым, издал в 1846 году, в первый год своего понтификата, энциклику с осуждением масонства и затем еще семь раз в разные годы выступал по этому вопросу. Масонство было осуждено как «синагога сатаны» и «проклятая секта безбожников». Преемник Пия IX Лев XIII взошел на папский престол в 1878 году и занимал его до 1903 года. В 1884 году он издал энциклику, которая явилась самым злобным осуждением масонства, когда-либо исходившим из Церкви. Энциклика была прочитана с паперти каждой церкви по прямому указанию папы и начиналась так:

«Человеческая раса делится на две разных и противостоящих друг другу партии… Одна из них – Царство Божие на земле, то есть Церковь Иисуса Христа; другая – царство сатаны».

Затем речь в энциклике шла непосредственно о масонстве:

«В наши дни… по-видимому, те, кто следуют стезей зла, строят заговоры и ведут все вместе борьбу под предводительством и с помощью общества крепко укоренившихся и повсеместно распространившихся людей, коих называют масонами».

Далее папа объявляет без обиняков источник возмущения Церкви – боязнь предполагаемого конкурента.

Масоны «открыто говорят о том, что они уже длительное время вынашивали втайне… что у папы должна быть отобрана его духовная власть, и что Божественный институт римского понтификата должен исчезнуть из мира».

В своем романе «Les caves du Vatican» («Подземелья Ватикана»), написанном в 1914 году, Андре Жид описывает в художественной форме эпизод, который, как считается, имел место в реальности. Он повествует о том, как в конце девятнадцатого столетия во время понтификата Льва XIII двое ловких мошенников бродят по провинциям Южной Франции. Они одеты в монашескую одежду и имеют при себе тщательно составленный и подробный список богатых католиков, проживающих поблизости. Они являются в дома своих жертв и рассказывают им, требуя сохранить это в строжайшей тайне, ужасную историю. Человек, сообщают они, который появляется время от времени на балконе собора Святого Петра, не является папой. На самом деле он его двойник, похожий на него человек, самозванец, восшедший на Святой престол в результате масонского заговора. Подлинный папа похищен масонами. Его удерживают в качестве заложника под надежной охраной в каком-то неизвестном месте. Если вовремя не будет собран требуемый выкуп, его казнят, а папский престол будет захвачен масонами. Поэтому к верным и преданным католикам обращаются тайно за пожертвованиями для выкупа папы. Немудрено, что эти два ловких пройдохи наживают в результате кругленькое состояние. Такие истории были не редкостью в то время. Трудно сказать, какую из нескольких подобных историй имел в виду Жид или насколько вольно он обращался с реальными фактами этого жульничества. Но его повествование служит красноречивым свидетельством тех страхов, которые имела в отношении масонства Священная канцелярия, и той непримеримости, которой были подвержены Церковь и ее сторонники. Это продолжается до наших дней. Не далее как в начале 1990-х годов по почтовым ящикам в лондонской Бельгравии [45] были распиханы четырехстраничные брошюры, щедро отпечатанные реакционной католической организацией, в которых снова утверждалось о гнусном масонском заговоре, нацеленном на мировое господство, – и в числе масонов ошибочно упоминался такой человек, как граф Маунтбаттен Бирманский, который масоном никогда не был.