"Эффект Эмбера" - читать интересную книгу автора (Пратер Ричард С.)

Глава 12

– "Линдстром Лэбереториз" была зарегистрирована в штате Калифорния девятнадцать лет назад, – начал Гуннар Линдстром. – Поначалу нас было только пятеро – я и четверо моих помощников, но постепенно наше предприятие расширялось и крепло, а со временем даже приобрело широкую известность, по крайней мере в научных кругах.

Он помолчал немного, потом продолжал:

– Но это, так сказать, к сведению. Тематика наших программ чрезвычайно широка и основывается на разработках либо штатных служащих фирмы, либо – поступающих «со стороны». Ученые приходят к нам со своими идеями, как запатентованными, так и не запатентованными, с тем чтобы мы осуществили их доработку и обеспечили практическую реализацию и промышленное использование, то есть продажу прав подходящим производителям. Естественно, это не является основным направлением нашей деятельности, но мы в этом здорово преуспели. Вы знакомы с положениями Закона о налогообложении рационализаторской и изобретательской деятельности, мистер Скотт?

Я покачал головой.

– Суть его заключается в том, что в большинстве случаев доход от промышленного использования того или иного патента рассматривается не как единовременное, а как долгосрочное отчисление определенного, обусловленного договором процента. Вы представляете себе, какую огромную выгоду получает обладатель удачного патента?

– Об этом нетрудно догадаться. Вместо того чтобы смотреть, как налоговое ведомство заграбастывает пятьдесят процентов чистой прибыли, любой здравомыслящий человек предпочтет заплатить максимум двадцать процентов в качестве налога на прибыль, а все остальные денежки оставить при себе. Правильно?

– В основном, да. Таким образом, государственным налогом облагается только сорок процентов суммы приращения капитала, а шестьдесят – вообще освобождается от налога. Вы, конечно, понимаете, что при удачной реализации конечного продукта или технологического процесса, обеспечивающей прибыль, исчисляемую многими сотнями тысяч, а то и миллионов долларов, существующее законодательство позволяет владельцу патента удержать в своих руках тысячи или миллионы не ощипанных налогами долларов.

– Конечно. «Не ощипанный налогами доход» – очень удачная метафора. Прибыль растворяется, и больше о ней никто на вспоминает.

– Тогда вам должно быть понятно и то, что подобное положение не могло не привлечь внимания воротил криминального «мира». Возможность крупных и в значительной степени «законных» прибылей, облагаемых к тому же минимальным налогом, не могла не произвести впечатления на изобретательного вора. Разработка подобного «Клондайка» неминуемо влекла за собой весь криминальный набор: махинации, коррупцию, запугивание, вымогательство и вот теперь убийство. Все это настолько очевидно, что теперь я сам удивляюсь, как мне это не пришло в голову раньше.

– Или мне, мистер Линдстром. Правда, я и сейчас не понимаю механизма реализации подобного преступного замысла, но первопричины и побудительные мотивы совершенно очевидны.

– Должен признаться, что мне все это никогда не пришло бы в голову, если бы не коснулось лично меня. Лет пять назад на меня вышли двое индивидуумов, предложивших мне принять участие в одном деле – с ними и их компаньонами, которых я не должен был знать. Они обещали мне огромную финансовую прибыль в этом нелегальном, аморальном бизнесе, чудовищность которого было трудно себе даже представить. Я, естественно, отказался. Сначала. Однако, мистер Скотт, смею вас заверить, что подобный подпольный бизнес вполне возможен и необычайно прибылен. Я знаю это по собственному опыту, поскольку участвую в преступном бизнесе почти пять лет. Более того, волею обстоятельств я оказался в нем ключевой фигурой.

Он опять умолк, но я не стал его торопить.

– Сейчас, – продолжил он свой рассказ после некоторой паузы, – оглядываясь назад, я понимаю, что, с их точки зрения, представлял идеальный вариант. И они действительно вцепились в меня мертвой хваткой. Моя научная репутация была безупречной, порядочность – бесспорной, я высоко котировался среди изобретателей, поскольку к тому времени был обладателем свыше семидесяти патентов. Более того, я являлся президентом солидной, процветающей компании «Линдстром Лэбереториз ЛТД». Мои будущие сообщники дали мне понять, что намерены снабжать меня перспективными разработками и даже уже прошедшими апробацию промышленными образцами и технологиями, патенты на которые будут закреплены за «Линдстром Лэбереториз», а некоторые из них я смогу оформить на свое имя...

Линдстром снова помедлил, нахмурился и упавшим голосом произнес:

– Они считали само собой разумеющимся, что я стану оформлять на свое имя изобретения, принадлежащие ученым и изобретателям, о которых я никогда даже не слышал... То есть выдавать чужие идеи и разработки за свои собственные.

– Эти типы не объяснили вам, каким образом они намеревались добывать эти патенты и промышленные образцы да и все прочее?

– Нет. Меня заверили, что обо всем этом позаботятся другие члены их синдиката. Кстати, слово «другие» постоянно фигурировало в их разглагольствованиях, но вплоть до сегодняшнего дня я не знал, кто они – эти «другие». Эта часть криминального плана не должна была меня касаться. В мои обязанности входила доводка и оформление заявок, помимо того, что я уже назвал, а также изготовление опытных образцов и их презентация в качестве новой продукции «Линдстром Лэбереториз». Иными словами, я должен был легализовать настоящее интеллектуальное пиратство, беспардонную кражу интеллектуальной собственности. Ирония судьбы, да и только!

Линдстром расцепил затекшие пальцы рук и принялся энергично сжимать и разжимать их. Однако выражение его лица при этом нисколько не изменилось. И он спокойно продолжил:

– Скажу без ложной скромности, они сделали удачный выбор. Я весьма успешно исполнял все, что от меня требовалось.

– У меня создается впечатление, что сначала вы отказались помогать им, но потом вынуждены были согласиться.

– Да, в конце концов они вынудили меня сдаться. Когда их попытки возбудить во мне алчность провалились, они сыграли на другом, очень сильном человеческом чувстве – страхе. Страхе боли, смерти. Они сломали меня. Грубо, жестоко, варварски.

Он недоуменно покачал головой.

– Я до сих пор не могу понять этих людей. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что после их обработки я попал на несколько дней в больницу. Эти негодяи предупредили меня, что, если я вздумаю обратиться к властям, то же самое, или еще похуже, произойдет с моим сыном. Я – вдовец, мистер Скотт. За исключением работы, мой сын – единственное, что я люблю, что у меня осталось в этой жизни. Пока я находился в больнице, сын оставался дома один под присмотром моего друга. Когда же я вернулся, то оказалось, что моего друга выманили из дома звонком по телефону и похитили моего сына.

– Этот случай значится в полицейских сводках, – заметил я. – Кажется, сначала вы заявили о похищении, но позже сказали, что он просто сбежал из дома?

Линдстром печально кивнул.

– Я подозревал, что его похитили, и заявил об этом в полицию. Меня охватил страх за судьбу сына, я запаниковал и впервые в жизни не мог мыслить рационально. Вечером меня посетили те же самые два типа, которые предлагали мне выгодную сделку... с совестью, и сын был возвращен.

– Может быть, вам следует сказать мне, кто эти люди, мистер Линдстром? Полагаю, что теперь-то вы знаете их имена.

– О да, конечно. Однако тогда я этого не знал. Вы имели случай познакомиться с обоими. Это были мистер Хоук и мистер Верзен.

– Эл... Молчок и Паровоз. Теперь у меня исчезли последние сомнения в справедливости того, что я пристрелил Верзена. Не скажу, чтобы я и раньше испытывал угрызения совести, но все же...

– Признаюсь, сам я отнюдь не был огорчен известием о смерти Верзена. Я позволю себе закончить рассказ о похищении сына. Так вот, эта парочка заявила, что сын у них и что, если я откажусь сотрудничать с ними, они еще больше его искалечат, а если потребуется, то и убьют.

Что-то в последней фразе Линдстрома зацепило меня. Поначалу я не мог понять, что именно, но затем до меня дошло, и я спросил:

– Искалечат еще больше? Неужели эти скоты причинили вред ребенку?

– В то время моему сыну было двенадцать. Лет за восемь до этого он случайно повредил левую руку, в результате чего маленький палец у него заметно деформировался, на суставе второй фаланги появился довольно большой костный нарост. И вот, явившись в ту злополучную ночь, они вручили мне палец сына.

Линдстром замолчал, а когда продолжил свой рассказ, то уже снова полностью овладел собой, и голос его звучал бесстрастно:

– Мы живем среди дикарей, мистер Скотт. Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Я это тоже знаю – теперь, а прежде даже и не подозревал ничего подобного. Посвятив меня в свои планы, они пошли на все, чтобы сделать меня соучастником и надежно заткнуть мне рот. Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я обусловил свою информацию определенными требованиями к вам.

– Да, конечно. Но, наверное, есть и другие причины?

– Есть. Должен заметить, что в течение этих последних пяти лет я подал заявки на двадцать одно изобретение, на семнадцать из них были выданы патенты или авторские свидетельства. Среди этих семнадцати – одиннадцать были получены за мои собственные разработки.

– Значит, ваши сообщники одарили вас всего лишь шестью новыми оригинальными идеями? – Он кивнул, и я заметил: – Не густо за пять лет.

– Дело не в количестве, а в качестве. По крайней мере для них. Под качеством я подразумеваю экономическую эффективность. Из семнадцати изобретений, удостоенных патента, пять сулят грандиозный экономический эффект. Два из них уже принесли огромные барыши. И среди этих пяти разработок только одна принадлежит мне. Остальные четыре были украдены. Вам, наверное, будет трудно уяснить суть и перспективы всех пяти, поэтому я остановлюсь на одной, мистер Скотт.

– И только, пожалуйста, объясните на доступном мне языке.

– Попытаюсь. Это принципиально новая батарейка. Не какая-то модификация тех, которые ныне в ходу, а основанная на абсолютно ином принципе. Ее основу составляет миниатюрный элемент в виде многослойного сандвича из пластин разного металла, сопряженных с микросхемой – ювелирным творением микроэлектроники, величиной не более горчичного зерна.

Он улыбнулся каким-то своим мыслям и продолжил:

– Не буду перегружать вас цифрами и техническими деталями, скажу только, что эта батарейка более компактна, мощна и долгосрочна, чем все применявшиеся до сих пор аналоги. Может с успехом использоваться в автомобилях, мини-фонариках, контрольно-измерительных приборах, кухонном оборудовании – словом, везде, где требуются миниатюрные элементы питания. Можете себе представить, какой огромный экономический потенциал содержится в ней.

– Подозреваю, что это одна из идей, которые украли и принесли вам для патентования эти подонки?

– Именно. Однако пробить патент на этот микроэлемент оказалось довольно сложно из-за высокой конкурентоспособности. Мне пришлось дважды возить в Вашингтон некое устройство на этих микроэлементах, предоставленное мне, как сами понимаете, моими партнерами поневоле, и доказывать, что оно действительно работает, для чего я подготовил убедительное научно-техническое обоснование, базирующееся на общеизвестных законах физики. Однако это было только правдоподобное обоснование, так как этот прибор действовал на основании физического закона, доселе науке неизвестного! Как бы то ни было, моего научного авторитета оказалось достаточно, чтобы получить на это изобретение патент, в чем и заключалась моя задача.

– Вы говорите, что опытный образец на принципиально новых батареях вам принесли Хоук и Верзен? Как раз эти двое?

– Да. Я всегда имел дело только с ними, но сильно подозреваю, что есть и другие, правда, я их никогда не видел и не знаю их имен. Как я уже сказал, мистер Скотт, я и не пытался узнать больше, о чем сейчас сожалею.

Линдстром опять пригладил непокорную шевелюру сначала одной рукой, потом другой, и его голова обрела более опрятный вид.

– Признаюсь, я предпочитал знать об этой преступной организации как можно меньше, – продолжал он. – Однако мне давно стало ясно, что ни Хоук, ни Верзен не обладают достаточными интеллектуальными способностями, чтобы замыслить столь сложную многоходовую комбинацию. Подозреваю, что они даже не догадывались о реальной ценности того, что мне передавали. Словом, были рядовыми исполнителями.

– У вас есть какие-либо соображения относительно того, кто бы мог собрать этот опытный образец, использовав оригинальные батарейки принципиально новой конструкции? Уж этот человек наверняка знает принцип его действия?

Линдстром вздохнул.

– Человеку в моем положении лучше в этого не знать. Так мне было бы спокойнее. Но теперь, когда вы многое для меня прояснили, некоторые выводы напрашиваются сами собой. Я давно интересуюсь работами этого человека, и, поскольку эти батарейки принесли три года назад, я почти уверен, что изобрел их не кто иной, как Петрочини.

– Может быть, я чего-то не улавливаю, мистер Линдстром, но почему вы придаете особое значение тому, что их вам принесли именно три года назад?

– Три года назад Петрочини погиб в автомобильной катастрофе. А за неделю до этого мне были доставлены чертежи и действующая модель того, о чем мы с вами говорили.

– Представляю, какая судьба уготована тем другим пяти изобретателям, если только...

Он не дал мне договорить.

– Вероятно, среди бандитов тоже встречаются не совсем уж закоренелые преступники, – так по крайней мере я себя убеждал. Потому что всегда, за исключением случая с батарейкой, меня заверяли в том, что права на изобретения получены законным путем, то есть куплены и оплачены наличными, как выражался Верзен, им «пришлось действовать методом стимулирования». Я не переставал удивляться, где это Верзен подхватил такое словечко – «стимулирование».

– А меня больше интересует, что собой представляет это самое «стимулирование», – буркнул я. – Наверное, что-нибудь вроде манипулирования молотком на коленных чашечках. Или вырезания... – Я оборвал фразу на полуслове, вспомнив об отрезанном пальце Линдстрома-младшего.

– Так или иначе, мистер Скотт, мои подозрения относительно судьбы, постигшей Петрочини, не дававшие мне покоя все эти годы, невзирая на мои невероятные усилия заглушить их, перешли в уверенность после того, как вы рассказали о загадочной гибели Нормана Эмбера.

Линдстром поерзал в кресле и тяжко вздохнул.

– Понимаете, мистер Скотт, за последние три дня мне передали шесть уникальнейших изобретений Нормана Эмбера, отличных рабочих моделей, прототипов, рождавшихся на разных стадиях разработки, от полностью завершенных до требующих незначительной доводки. – Он опять горестно вздохнул. – А кроме того, я получил полную техническую документацию, чертежи, формулы, а также с дюжину тетрадей с дневниковыми записями Нормана, которые он вел на протяжении последних двадцати лет. Даже при беглом просмотре мне стало ясно, что в них содержится ряд гениальных мыслей, идей, концепций, значение которых трудно переоценить.

– Три дня назад? Это, значит, в среду?

– Да. В прошлую среду, около полудня.

– Итак, можно предположить, что его убили в среду утром.

– По-видимому, так оно и есть. Поскольку он мертв, нетрудно догадаться, что убили его мои сообщники и в значительной мере... я сам.

– Мистер Линдстром, тот факт, что вы связаны с гангстерской шайкой, и в гораздо большей степени, чем следовало бы, не дает каких-либо оснований считать вас убийцей. Так что не стоит себя казнить.

– Но я буду казниться этим всю жизнь! – Он выпалил эти слова и снова замкнулся, но на сей раз всего на несколько секунд. Стряхнув горестные раздумья, он выпрямился в кресле и проговорил уже более бодрым тоном: – Боюсь, я обречен нести свой крест до гроба, мистер Скотт, или лучше Шелл?

– Да, лучше так.

– В таком случае зовите меня просто Гуннар, Шелл. Ведь мы с вами теперь тоже сообщники, разве не так? Во всяком случае, отныне мы объединены одной целью: разоблачить и обезвредить гнусную банду профессиональных жуликов и бандитов. Более того, вы торжественно поклялись никому не рассказывать без моего разрешения о том, что уже узнали и еще узнаете от меня, а также ни во что не впутывать меня и не выдвигать против меня обвинения. Таким образом, вы вступаете со мной в сговор о сокрытии факта моего участия в чудовищном...

– Постойте, Гуннар! Пожалуйста, выслушайте меня. Мне бы хотелось, чтобы вы встретились с Филом Сэмсоном. На пару с ним вы могли бы схлопотать мне по меньшей мере лет двадцать...

– Я не намерен встречаться ни с какими капитанами. По крайней мере пока. Вернемся лучше к Норману Эмберу и его трагической гибели. Если будет доказано, что совершено точно спланированное, предумышленное убийство, то оно войдет в историю как убийство века. Вы и представить себе не можете масштаб этого гнусного преступления.

– Я прекрасно понимаю всю его гнусность. Всякое убийство по-своему чудовищно, Гуннар...

– Вы пока очень далеки от истинного понимания. Пожалуй, только другой ученый, а точнее – другой изобретатель и экспериментатор вроде меня способен оценить гигантский интеллект Нормана Эмбера и невос-полнимость его утраты. Вы ведь прежде никогда не слышали о нем?

– Ну, впервые я узнал о его существовании... позавчера. Точно! Но, мне кажется, я знаю его давно.

– А ведь вы в повседневной жизни постоянно пользуетесь плодами его ума, проявившегося во многих отраслях знаний. Ваш телевизор, стереофоническая приставка, фильмы, которые вы смотрите в кинотеатрах, любительские фильмы, если вы увлекаетесь их съемкой, фото– и кинокамеры – все это и масса других полезных вещей были усовершенствованы Норманом Эмбером. А взять его последнее открытие, которое по праву может быть названо «Эффектом Эмбера»! Это – вершина его изобретательской деятельности, новое слово в визуальной технике.

– "Эффект Эмбера"? А что это такое? Один из гизмо[4], которых эти «веселые ребята» принесли вам в среду?

– Гизмо! Ха! Да, один из них. Сейчас я все вам объясню. Я все время вам пытаюсь втолковать, что Норман – это...

Линдстром вновь поморщился, как при моем упоминании о труповозе, на котором Эмбера увезли в городской морг.

– Конечно, Норман не был самым гениальным человеком среди тех, кого я встречал в жизни, но он, несомненно, был самым талантливым из всех известных мне изобретателей. Это был неортодоксально мыслящий ученый, отличающийся могучим, даже изощренным интеллектом, и к тому же человек поразительного мужества, однако приверженный магической вере.

– Магической?

– Ну, если не нравится «магическая вера», тогда скажем так: он был ученым с мистическим складом характера. Он был уникален в своем роде, поскольку, в отличие от других ученых, не отрицал возможности существования некоего если не закона, то правила, принципа, естественной привычки. Просто потому, что сам он не подозревал о его существовании, так как знал, что отрицание вероятности существования такого закона неизбежно сделает несуществующим его, исключит саму возможность его существования. Ну, вы хоть немного начинаете понимать смысл сказанного мною?

Взглянув на выражение моего лица, он с сожалением вздохнул и воскликнул:

– Ну как бы мне все это изложить, чтобы вы наконец поняли?

– А может быть, это просто невозможно?

– Не говорите так! Ладно, попробую начать с другого конца. Дело в том, что в науке существует ряд вопросов, которых ученые-реалисты или материалисты никогда не задают, поскольку на них явно не существует ответа. В отличие от них, Норман то и дело задавался подобными вопросами.

– Погодите минутку...

– И порой находил на них ответы. Теперь-то вы понимаете?

– Нет.

– Я так и думал. Хорошо, попробуем еще раз. Норман был глубоко убежден, что порой решение той или иной проблемы оказывается невозможным только потому, что люди считают ее неразрешимой. И в самом деле проблема будет оставаться неразрешимой, пока не поколеблется наша уверенность в ее неразрешимости. Другими словами, он отвергал расхожий в научных кругах тезис: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Однако невозможное становится возможным, если поменять полюса нашей веры. И в более широком смысле это тоже можно назвать «Эффектом Эмбера».

– Вот это мне подходит.

Лицо Линдстрома сделалось печальным – он нахмурился, видимо, мучительно подбирая слова, – но потом внезапно просветлело.

– Да что я все пытаюсь втолковать вам какие-то абстрактные понятия. Вместо того чтобы рассказывать, я лучше покажу.

– Наверное, так я лучше пойму. А что вы собираетесь мне показать?

– "Эффект Эмбера".

– Здорово! А что это такое?

Лицо Гуннара расплылось в широкой улыбке, щедрой и, надеюсь, дружеской. А он все продолжал улыбаться весело и даже как-то задорно. Мне почему-то подумалось, что я надолго запомню эту его улыбку.

– Этот «Эффект Эмбера», – попытался я вернуть его к действительности, – что он, черт возьми, представляет собой в практическом плане?

– Сейчас увидите, – загадочно улыбнулся он и исчез.