"Недобрый час" - читать интересную книгу автора (Маркес Габриэль Гарсия)

IV

В толковом словаре судьи Аркадио нескольких страниц не хватало, и ему пришлось заглянуть в словарь, который был на почте. Ничего вразумительного: «Пасквиль – имя римского сапожника, прославившегося сатирами, которые он на всех писал» – и другие малосущественные уточнения. Было бы в такой же мере исторически справедливо, подумал он, назвать наклеенную на дверь дома анонимку «марфорио».[1] Однако разочарования он не испытывал. В те две минуты, которые он потратил, перелистывая словарь, он впервые за долгое время ощутил приятное чувство исполненного долга.

Видя, что судья Аркадио ставит словарь на этажерку между забытыми томами почтово-телеграфных инструкций и уложений, телеграфист энергичным ударом закончил выстукивание телеграммы, а потом поднялся и подошел к судье, тасуя карты: ему не терпелось продемонстрировать модный фокус – угадывание трех карт. Однако судью Аркадио это совсем не интересовало.

– Я очень спешу, – извинился он и вышел на пышущую жаром улицу.

Он знал, что еще нет одиннадцати и что сегодня, во вторник, впереди у него немало часов, которые надо чем-то заполнить.

В суде его ждал со щекотливым делом алькальд. В последние выборы избирательные карточки членов оппозиционной партии были конфискованы и уничтожены полицией, и теперь у большинства жителей городка не было единственного документа, удостоверявшего их личность.

– Эти люди, которые перетаскивают дома, – сказал, разводя руками, алькальд, – не знают даже, как их зовут.

Судья Аркадио понял, что разведенные руки выражают искреннюю озабоченность. Однако разрешить эту проблему было легко – следовало только назначить регистратора актов гражданского состояния. Еще больше облегчил дело секретарь, который сказал:

– Да надо просто-напросто послать за ним – он уже год как назначен.

Алькальд вспомнил. Несколько месяцев назад, когда ему сообщили, что назначен регистратор актов гражданского состояния, он запросил по междугородному телефону, как его встретить, и получил ответ: «Выстрелами». Теперь поступали другие указания.

Сунув руки в карманы, он повернулся к секретарю: – Напишите письмо.

Стрекот пишущей машинки внес в комнату суда атмосферу бурной деятельности, отнюдь не соответствовавшую настроению судьи Аркадио. Чувствуя внутри себя пустоту, он достал из кармана рубашки смятую сигарету и, перед тем как закурить, покатал ее между ладонями. Потом откинулся в кресле, оттянув до предела; пружины, которыми спинка прикреплялась к сиденью, и вдруг с необыкновенной остротой ощутил, что он живет. Судья Аркадио сначала построил фразу в уме, а уже потом произнес ее:

– Я бы на вашем месте назначил также уполномоченного.

Алькальд против ожидания судьи ответил не сразу. Он посмотрел на часы, но не увидел, сколько времени, а просто отметил про себя, что до обеда еще далеко. Когда он наконец заговорил, особого воодушевления в его голосе не слышалось: он не знал, как назначают уполномоченного.

– Уполномоченного назначает муниципальный совет, – объяснил судья Аркадио. – А поскольку таковой отсутствует и по-прежнему сохраняется режим чрезвычайного положения, вы имеете право назначить его сами.

Алькальд, не читая, подписал письмо и горячо поддержал предложение судьи, однако секретарю рекомендованная его начальником процедура показалась этически сомнительной.

Судья Аркадио стоял на своем: речь идет о чрезвычайной процедуре в условиях чрезвычайного положения.

– Звучит неплохо, – сказал алькальд.

Он снял фуражку и начал ею обмахиваться; судья Аркадио увидел на его лбу отпечатавшийся след околыша. По тому, как тот обмахивался, он понял, что алькальд по-прежнему о чем-то думает. Стряхнув длинным изогнутым ногтем мизинца пепел с сигареты, судья стал ждать.

– Вам не приходит в голову какой-нибудь кандидат? – спросил алькальд.

Было ясно, что вопрос обращен к секретарю.

– Кандидат… – повторил судья, закрыв глаза.

– Я бы на вашем месте назначил честного человека, – сказал секретарь.

Судья поспешил сгладить его бестактность.

– Это само собой разумеется, – сказал он, переводя взгляд с одного собеседника на другого.

– Кого, например? – спросил алькальд.

– Сейчас мне никто не приходит в голову, – в раздумье ответил судья Аркадио.

Алькальд направился к двери.

– Подумайте об этом, – сказал он судье. – Когда – разделаемся с наводнением, займемся вопросом об уполномоченном.

Секретарь, который сидел, склонясь, над пишущей машинкой, выпрямился только тогда, когда стук каблуков алькальда совсем затих.

– Да он спятил, – заговорил секретарь. – Полтора года назад тогдашнему уполномоченному размозжили прикладами голову, а теперь он ищет, кого бы ему осчастливить этой должностью.

Судья Аркадио вскочил на ноги.

– Я ухожу, – сказал он. – Не хочу, чтобы ты отравил мне обед своими ужасными рассказами.

Судья вышел на улицу. Полдень был какой-то зловещий, и склонный к суевериям секретарь это про себя отметил. Когда он навешивал на дверь замок, ему показалось, будто он совершает что-то запретное. Он побежал и в дверях почты нагнал судью Аркадио, которому захотелось узнать, нельзя ли фокус с тремя картами применить как-нибудь при игре в покер. Телеграфист отказался раскрыть секрет фокуса и согласился только показывать его до тех пор, пока судья Аркадио сам его не поймет. Секретарь смотрел тоже и наконец догадался, в чем дело, а судья Аркадио ни разу даже не взглянул на три карты: он был уверен, что это те самые, какие он назвал, и что именно их телеграфист, не глядя, вытаскивает из колоды и отдает ему.

– Это магия, – сказал телеграфист.

Судья Аркадио подумал, что надо, пожалуй, перейти на другую сторону улицы. Решившись на это, он схватил секретаря за локоть и потянул, словно заставил погрузиться вместе с собой в расплавленное стекло, из которого они вынырнули в тень тротуара. Секретарь объяснил ему фокус. Оказалось так просто, что судья Аркадио почувствовал себя задетым.

Некоторое время они шли молча.

– Вы, конечно, так ничего и не выяснили? – спросил вдруг судья.

Секретарь не сразу понял, о чем идет речь.

– Это очень трудно, – ответил наконец он. – Большинство листков срывают еще до рассвета.

– Этого фокуса я тоже не понимаю, – сказал судья Аркадио. – Клеветнические листки, которые никто не читает, мне бы спать не помешали.

– Дело тут в другом, – сказал секретарь, останавливаясь у своего дома. – Спать людям мешают не сами листки, а страх перед ними.

Хотя сведения, собранные секретарем, были далеко не полными, судья Аркадио все равно захотел их узнать. Он записал все, с именами и подробностями – одиннадцать случаев за семь дней. Ничего общего между одиннадцатью именами не было. По мнению тех, кто видел листки, они были написаны кистью, синими чернилами. Буквы были печатные, и заглавные перемешаны со строчными, будто писал ребенок. Орфографические ошибки были так абсурдны, что казались намеренными. Никаких тайн листки не раскрывали – все, что в них сообщалось, давно уже было общим достоянием. Он перебрал в уме все мыслимые догадки, и тут его окликнул из своей лавки сириец Мойсес:

– Найдется у вас одно песо?

Судья Аркадио не понял, зачем ему одно песо, по карманы вывернул. Там были двадцать пять сентаво и монетка из США – амулет, который он носил с

– Что хотите берите и когда хотите платите, – сказал он и со звоном ссыпал монеты в пустую кассу. –

Не люблю, когда наступает полдень, а мне не за что возблагодарить господа.

Вот почему, когда било двенадцать, судья Аркадио вошел к себе в дом, нагруженный подарками для жены. Он сел на кровать переобуться, а она, завернувшись в отрез набивного шелка, представила себе, какой она будет после родов в новом платье. Она поцеловала мужа в нос. Он попытался было увернуться, но она опрокинула его на спину поперек кровати и навалилась на него. Минуту они пролежали без движения. Судья Аркадио погладил ее по спине, ощущая жар огромного живота, и внезапно почувствовал, как ее бедра вздрогнули.

Она подняла голову и пробормотала сквозь зубы: – Подожди, я закрою дверь…

Алькальд ждал, пока установят последний дом. За двадцать часов возникла новая улица, широкая и голая, упиравшаяся прямо в стену кладбища. Алькальд работал вместе со всеми, расставлял мебель, а потом, уже задыхаясь, ввалился в ближайшую к нему кухню. На очаге, сложенном из камней, кипел суп. Он приподнял крышку с глиняного горшка и вдохнул пар. С другой стороны очага на него молча смотрела большими спокойными глазами худая женщина.

– Значит, пообедаем, – обратился к ней алькальд.

Женщина ничего не сказала. Алькальд, не дожидаясь приглашения, налил себе тарелку супа. Тогда женщина принесла из комнаты стул и поставила его перед столом, чтобы алькальд мог сесть. Хлебая суп, он с благоговейным ужасом оглядел патио. Еще вчера здесь была только голая земля, а сегодня сушилось на веревке белье и в грязи барахтались две свиньи.

– Можете тут даже что-нибудь посадить, – сказал он.

Не поднимая головы, женщина ответила:

– Все равно свиньи сожрут.

А потом, положив на тарелку кусок вареного мяса, два ломтя маниоки и половину зеленого банана, подала ему, подчеркнуто вкладывая в этот акт гостеприимства все безразличие, на какое только была способна. Алькальд, улыбаясь, попытался встретиться с нею взглядом.

– Хватит на всех, – сказал он.

– Пошли вам бог несварение, – ответила, не глядя на него, женщина.

Он сделал вид, что не слышал дурного пожелания, и занялся едой, не обращая внимания на ручейки, пота, стекающие по шее. Когда он доел, женщина, по-прежнему на него не глядя, взяла пустую тарелку.

– И долго вы думаете продолжать это? – спросил алькальд.

Когда женщина заговорила, лицо ее осталось таким же спокойным:

– Пока вы не воскресите наших близких, которых вы убили.

– Сейчас все по-другому, – сказал алькальд. – Новое правительство заботится о благосостоянии граждан, а вы…

Женщина прервала его:

– Как было, так и осталось.

– Чтобы за двадцать четыре часа построили целую улицу – такого еще никогда не бывало, – продолжал алькальд. – Мы пытаемся сделать городок пристойным.

Женщина сняла с проволоки чистое белье и отнесла его в комнату. Алькальд не отрывал от нее взгляда, пока не услышал ответ:

– Наш городок был пристойным, пока не появились вы.

Кофе алькальд ждать не стал.

– Неблагодарные, – сказал он. – Мы дарим им землю, а они еще недовольны.

Женщина не ответила, но, когда алькальд пошел через кухню к выходу на улицу, пробормотала, склонившись над очагом:

– Здесь будет еще хуже, здесь мы будем чаще вас вспоминать – мертвые совсем рядом.

Алькальд попытался вздремнуть до прибытия баркасов, но не смог – зной был невыносим. Опухоль начала спадать, однако чувствовал он себя по-прежнему плохо. Целых два часа, провожая взглядом едва уловимое течение реки, алькальд слушал, как где-то в его комнате стрекочет цикада. Он ни о чем не думал.

Услыхав наконец шум приближающихся баркасов, алькальд разделся догола, обтер полотенцем потное тело и надел форму. Потом отыскал цикаду, взял ее двумя пальцами и вышел на улицу. Из толпы, дожидавшейся баркасов, выбежал чистый, хорошо одетый мальчик и преградил путь алькальду пластмассовым автоматом. Алькальд отдал ему цикаду.

Минутой позже, сидя в лавке сирийца Мойсеса, он уже смотрел, как причаливают суда. Десять минут набережная кипела. Алькальд почувствовал тяжесть в желудке и тупую головную боль, и ему вспомнилось дурное пожелание женщины. Он отвлекся, глядя на пассажиров, спускающихся по деревянным сходням и расправляющих мышцы после восьми часов неподвижного сидения. – Всегда одно и то же, – сказал он. Сириец Мойсес обратил его внимание на то, что в этот раз есть и кое-что новое: прибыл цирк. Алькальд уже знал об этом, хотя не мог бы объяснить, откуда: может, благодаря тому, что на крыше баркаса громоздилась груда шестов и разноцветных полотнищ, или потому, что он увидел двух женщин в платьях одного фасона и расцветки, будто одного человека повторили два раза.

– Хоть цирк приехал, – проворчал он.

Сириец Мойсес заговорил было о зверях и жонглерах, но алькальд смотрел на цирк с другой точки зрения. Вытянув ноги, он оглядел носки сапог.

– В наш городок приходит прогресс, – сказал он сирийцу.

Сириец перестал обмахиваться веером.

– Знаешь, на сколько я сегодня продал товара? – спросил он.

Алькальд, не рискуя назвать цифру, ждал, чтобы тот назвал ее сам.

– На двадцать пять сентаво, – сказал сириец.

В это мгновение алькальд увидел, как телеграфист открывает мешок с почтой и вручает корреспонденцию доктору Хиральдо. Алькальд подозвал телеграфиста к себе. Официальная почта была в особом конверте. Сломав печати, он не нашел в нем ничего, кроме обычных сообщений и пропагандистских материалов правительства. Кончив читать, он увидел, что набережная преобразилась – ее нагромождали тюки товаров, корзины с курами и загадочный цирковой инвентарь. Наступила вторая половина дня. Алькальд вздохнул и поднялся.

– Двадцать пять сентаво!

– Двадцать пять сентаво, – твердо и почти без акцента повторил сириец.

Доктор Хиральдо наблюдал разгрузку баркасов до самого конца. Именно он обратил внимание алькальда на могучую, величественную как идол женщину с несколькими браслетами на руках. Было похоже, что под своим ярким разноцветным зонтом она решила дождаться конца света. Большого интереса новоприбывшая у алькальда не вызвала.

– Укротительница, наверно, – предположил он.

– Да, в известном смысле, – сказал доктор, будто откусывая каждое слово похожими на заостренные камешки зубами. – Теща Сесара Монтеро.

Алькальд двинулся дальше. Взглянул на часы: без двадцати пяти четыре. В дверях участка дежурный доложил ему, что падре Анхель прождал его полчаса и вернется к четырем.

Не зная, как убить время, он снова вышел на улицу, увидел зубного врача в окне кабинета и подошел попросить у него огонька. Доктор Эскобар посмотрел на его опухшую щеку.

– Уже прошло, – сказал алькальд и открыл рот.

Зубной врач заметил:

– Некоторые надо запломбировать.

Алькальд поправил на поясе револьвер.

– Я к вам приду, – сказал он решительно.

Лицо зубного врача ничего не выразило.

– Приходите когда хотите – может, сбудутся мои пожелания и вы умрете у меня в доме.

Алькальд хлопнул его по плечу.

– Не сбудутся, – весело сказал он. И вскинув руки, добавил: – Мои зубы выше разногласий между партиями.

– Так ты не хочешь обвенчаться?

Жена судьи Аркадио села удобнее, расставив пошире ноги.

– Ни за что, падре, – ответила она. – А уж теперь, когда я скоро рожу ему сына, даже разговора об этом быть не может.

Падре Анхель перевел взгляд на реку. Течением несло огромную коровью тушу; на ней сидели несколько стервятников.

– Но ведь ребенок будет незаконнорожденный.

– Ну и что с того? – сказала женщина. – Аркадио обращается со мной хорошо, а если я женю его на себе, он будет чувствовать себя связанным и мне придется за это расплачиваться.

Она сбросила деревянные шлепанцы и сидела теперь, сжимая пальцами ног перекладину табурета. Веер лежал у нее в подоле платья, а руки она скрестила на своем большом животе.

– Ни за что на свете, падре, – повторила она, видя, что тот хранит молчание. – Дон Сабас купил меня за двести песо, мною пользовался три месяца и почти голую выбросил на улицу. Я бы умерла с голоду, не подбери меня Аркадио. – Она впервые посмотрела на падре в упор. – Или бы шлюхой стала.

Падре Анхель уговаривал ее уже шесть месяцев.

– Ты должна заставить его жениться на тебе и основать семью. Ведь сейчас не только твое положение непрочно, но ты подаешь дурной пример всему городку.

– Лучше все делать в открытую, – сказала она. – Другие делают то же, но только при потушенном свете. Разве вы не читали листки?

– Это все клевета, – сказал падре. – Тебе надо узаконить свое положение и оградить себя от сплетен.

– Себя? – удивилась она. – Мне себя ни от чего ограждать не надо, я ничего ни от кого не скрываю. Потому никто и не тратит время, чтобы наклеивать листки на мой дом, а вот дома «приличной» публики на площади все в бумажках.

– Ты невежественна, – сказал падре, – но по милости божьей встретила человека, который относится к тебе с уважением. В благодарность за одно это ты должна обвенчаться и сделать свой союз законным.

– Я ни в чем этом не разбираюсь, – сказала она, – но сейчас у меня есть крыша над головой, и еды хватает.

– Ну а если он тебя бросит?

Она закусила губу, а потом с загадочной улыбкой ответила:

– Не бросит, падре. Я знаю, что говорю.

Но и на этот раз падре Анхель не захотел признать себя побежденным. Он посоветовал ей хотя бы ходить к мессе. Она сказала, что как-нибудь на днях придет.

Падре в ожидании встречи с алькальдом возобновил прогулку. Один из сирийцев обратил его внимание на хорошую погоду, однако голова священника была занята другим. Его интересовал цирк, выгружавший в ярком свете солнца своих перепуганных зверей. Он простоял, наблюдая за ними, до четырех часов.

Попрощавшись с зубным врачом, алькальд увидел падре, идущего ему навстречу.

– Мы пунктуальны, – сказал он, протягивая священнику руку. – Пунктуальны, хотя дождя нет.

Падре, уже собравшийся подняться по крутой лестнице в полицейский участок, отозвался:

– …и не наступает конец света.

Пока шла исповедь, алькальд сидел в коридоре. Он вспоминал цирк, женщину, которая висела, вцепившись во что-то зубами, на высоте пяти метров, и мужчину в голубой, расшитой золотом униформе, отбивавшего барабанную дробь.

Падре Анхель вышел из комнаты Сесара Монтеро через полчаса.

– Все? – спросил алькальд.

Падре Анхель окинул его гневным взглядом.

– Вы совершаете преступление, – сказал он. – Уже больше пяти дней у этого человека не было во рту ни крошки. Если он еще жив, то только благодаря своей конституции.

– Что поделаешь, если он сам не хочет, – равнодушно сказал алькальд.

– Неправда, – спокойно, но решительно возразил падре. – Это вы приказали не давать ему есть.

Алькальд погрозил пальцем.

– Осторожно, падре, вы нарушаете тайну исповеди.

– Это не входит в исповедь.

Алькальд вскочил на ноги.

– Не лезьте в бутылку, – неожиданно рассмеявшись, сказал он. – Если это вас так волнует, мы поправим дело прямо сейчас.

Он позвал полицейского и приказал, чтобы Сесару Монтеро принесли обед из гостиницы.

– Пусть пришлют целую курицу пожирнее, тарелку картошки и миску салата, – сказал оп. И, повернувшись к падре, добавил: – Все за счет муниципалитета. Чтобы вы видели, какие теперь времена.

Падре Анхель опустил голову.

– Когда вы его отправите?

– Баркасы уходят завтра, – сказал алькальд. – Если сегодня вечером он проявит благоразумие, его отправят завтра же утром. Ему бы следовало понять, что я делаю ему одолжение.

– Дороговатое одолжение, – сказал падре.

– Все одолжения стоят денег, – отозвался алькальд.

Он посмотрел в прозрачно-голубые глаза падре Анхеля и спросил:

– Надеюсь, вы довели это до его сознания? Не ответив, падре Анхель спустился по лестнице глухо буркнул снизу слова прощания. Алькальд пересек коридор и без стука вошел к Сесару Монтеро.

В комнате были лишь умывальник и железная кровать. Сесар Монтеро, небритый, в той же одежде, в какой вышел из дому во вторник на прошлой неделе, лежал на кровати. Взгляд его, когда он услышал голос алькальда, даже на миг не сдвинулся с точки, в которую был устремлен.

– Теперь, когда ты уладил свои дела с богом, – сказал алькальд, – самое время уладить их и со мной.

Он пододвинул к кровати стул и сел на него верхом, навалившись грудью на плетеную спинку. Сесар Монтеро внимательно разглядывал балки потолка. Он не казался удрученным, хотя опущенные углы рта свидетельствовали о бесконечном разговоре с самим собой.

– Нам с тобой не к чему ходить вокруг да около, – услышал он. – Завтра тебя отправят. Если тебе повезет, через два-три месяца приедет специальный инспектор.

Мы должны будем обо всем ему рассказать. Он уедет следующим же баркасом, убежденный в том, что ты сделал глупость.

Наступила пауза, но Сесар Монтеро был невозмутим как прежде.

– Потом судьи и адвокаты вытянут из тебя, самое меньшее, двадцать тысяч песо, а может быть, и больше, если инспектор сообщит им, что ты миллионер.

Сесар Монтеро повернул к нему голову. Хотя движение было едва заметным, пружины кровати скрипнули.

– И в конце концов, – вкрадчиво продолжал алькальд, – после всей этой бумажной волокиты тебе, если повезет, дадут два года.

Взгляд безмолвного собеседника остановился на носах его сапог, а потом пополз вверх. Когда глаза Сесара Монтеро встретились с глазами алькальда, тот еще говорил, но теперь уже другим тоном.

– Всем, что ты имеешь, ты обязан мне, – говорил алькальд. – Был приказ тебя ликвидировать, убить тебя из засады и конфисковать скот, чтобы правительство могло покрыть огромные расходы на выборы по нашему департаменту. Ты прекрасно знаешь, что другие алькальды в других округах так и поступали. Но я приказа не выполнил.

Только теперь он почувствовал, что Сесар Монтеро размышляет. Алькальд вытянул ноги и, упершись грудью спинку стула, ответил на не высказанное вслух обвинение:

– Ни одного сентаво из того, что ты заплатил за свою жизнь, мне не досталось – все пошло на организацию выборов. Сейчас новое правительство решило, что должны быть мир и гарантии для всех – и у меня по-прежнему только мое паршивое жалование, а ты не знаешь, куда девать деньги. Ничего не скажешь – ты зря время не терял.

Медленно и с трудом Сесар Монтеро начал подниматься. Когда он встал, алькальд увидел себя со стороны, такого маленького и грустного, перед этим монументальным зверем. Взгляд, которым алькальд проводил Сесара Монтеро до окна, загорелся каким-то странным огнем.

– Не потерял ни одной минутки, – негромко добавил он.

Окно выходило на реку. Сесар Монтеро не узнал открывшегося перед ним вида. Ему почудилось, будто он в каком-то другом городке, где тоже по случайному совпадению протекает река.

– Я пытаюсь тебе помочь, – услышал он голос у себя за спиной. – Все мы знаем, что была затронута твоя честь, но доказать это тебе будет нелегко. Ты сделал глупость, когда разорвал листок.

В это мгновение в комнату проникла тошнотворная вонь.

– Корова! – сказал алькальд. – Наверно, выбросило на берег.

Безразличный к запаху разложения, Сесар Монтеро продолжал стоять у окна. На улице не видно было ни души. У причала стояли на якоре три баркаса, и их команды, готовясь ко сну, развешивали гамаки. Завтра в семь утра все изменится: полчаса набережная будет полна людей, которые соберутся посмотреть, как отправляют заключенного. Сесар Монтеро вздохнул, сунул руки в карманы и выразил то, о чем думал, одним решительным, но неторопливо сказанным словом:

– Сколько?

Ответ последовал незамедлительно:

– На пять тысяч песо годовалых телят.

– И еще прибавлю пять телят, – сказал Сесар Монтеро, – чтобы ты отправил меня сегодня ночью, после кино, специальным баркасом.