"Выше неба" - читать интересную книгу автора (Манфреди Рене)

Глава VII Девятый орден ангелов

На работе никто не знал, что Джек болен, – состояние здоровья было его личным делом, и он не собирался об этом рассказывать. Возможно, только Джейн догадывалась: недавно она начала спрашивать «Как у вас дела?» с неким намеком – похоже, уже поговорила со Стюартом. Однако Джек не переживал: в этом консервативном офисе, где водились и правые, и представители пуританской Новой Англии, ей было что скрывать, так же как нему.

Прошел уже месяц и восемь дней, как он ушел от Стюарта. Или, если точнее, с тех пор как ему указали на дверь. Его выбросили на обочину, выкинули, как использованную прокладку. Один месяц, восемь дней и двенадцать часов с того момента, как Джек был вынужден полагаться на жалость к самому себе, а не на помощь Стюарта, чтобы пережить ночь.

Сквозь открытую дверь его кабинета было прекрасно видно, как толпами входят сотрудники. Джек притворялся, что изучает биржевые сводки, и исподтишка наблюдал за поведением тех, кто проходит мимо. Ничего не изменилось – те кто всегда игнорировал его, так и продолжали игнорировать, а относившиеся по-дружески махали рукой как обычно.

В десять часов он взял трубку, чтобы позвонить Стюарту, но затем передумал. Джек уже звонил несколько раз – пятнадцать, если честно, – на первой неделе, но партнер вешал трубку, как только слышал его голос. Два дня назад Джек оставил сообщение на автоответчике, в котором просил Стюарта позвонить ему на работу, если вдруг тот захочет поговорить. Сейчас, разбирая кучу папок на своем столе, он думал, что, возможно, сделал ошибку. Стюарт мог подумать, что у него уже был кто-то еще, и поэтому Джек не оставил свой домашний телефон. «Я такой идиот!» – И он сильно ударил кулаком по столу. Почему просто не сказать, что у него все еще нет домашнего номера? Джек знал, как Стюарт подозрительно относился к его работе. «Какой идиот!»

Молли, его секретарша, появилась в дверном проеме кабинета:

– Тебе что-нибудь нужно? Я была в наушниках. Извини.

– Нет. Я разговаривал сам с собой. – Он махнул рукой. – Продолжай в том же духе.

После ухода от Стюарта Джек два дня провел в отеле. Неплохое временное пристанище: дешевле, чем снимать квартиру, кроме того, там были горничная, спортзал и забитый выпивкой бар. Бармена звали Эйс, и Джеку хотелось остаться здесь именно потому, что это имя звучало так по-голливудски. Даже сам Роберт Митчем был бы доволен, если бы коктейли ему приносил парень, выглядевший почти как актер. Но в конце концов в отеле Джеку сделалось еще более одиноко. В вестибюлях и коридорах сновало множество помешанных на деньгах молодоженов, слишком бедных, чтобы позволить себе поездку в Канкун; толстых, лысеющих бизнесменов, недавно разведенных женщин с безнадежно потерянной талией. Общество было угнетающим. Однажды бессонной ночью бродя по улицам, Джек наткнулся на пансион с объявлением о сдаче комнат на неделю и на следующий день снял весь третий этаж – шесть комнат, донельзя грязных. Однако он почувствовал уединение и пространство; это стало первой причиной, почему он остался жить в этой грязи, другой причиной было то, что он мог оградиться от всех. Джек попросил хозяина покрасить комнаты. Предпочтительно не совсем в белый цвет, а в какой-нибудь пастельный оттенок.

– А? Покрасить? – спросил хозяин пансиона. – Что?

– Покрасить. Краской. Таким жидким цветным веществом, которое наносят на стены.

– Покрасить? – повторил тот.

– Вы не могли бы прийти и выкинуть весь хлам? – в итоге сказал Джек.

– Да-да, все будет убрано.

Конечно, от прежних обитателей комнат осталась куча старья. Джек был одновременно раздосадован и заинтригован следами тех, других жизней. Здесь были неисправные электроплитки и разбитые кружки, порванные рубашки и испачканные, продавленные матрасы, в одной из комнат лежало множество игрушек, все они были или сломаны, или испорчены. Он нашел шесть книжек «Посмотри и скажи», и ни в одной животные не издавали верные звуки: в первой свиньи мычали, в другой кричали по-ослиному. Но больше всего ему понравилась та, где слоны верещали, как мартышки, а обезьяны рычали, словно львы. Несколько кубиков «Лего» были разломаны, и во всех экземплярах «Монополии» недоставало денег или собственности. Джек чуть было не позвонил Стюарту в первый же вечер, чтобы рассказать ему о неудачливом продавце игрушек, который прежде жил в этой комнате, но потом струсил. Джек очень скучал по своему другу. Забавно – он никогда бы не подумал, что все окончится так, что он потеряет дорогу домой, как сломанная заводная игрушка.

Как бы то ни было, в пансионе он получил то, чего хотел – уединение. Ту особую изолированность от всех, которую можно почувствовать только в месте, населенном людьми временными и неприкаянными. Никто его не замечал, и никого не интересовало, кто он такой. Не нужно было здороваться с соседями в лифте. Никто от него ничего не ожидал. Воздушный матрас и кое-что из туристского снаряжения, которые он купил, делали жизнь более чем комфортной – с точки зрения философии дзен. Стюарт отправил Джеку в офис его вещи, среди них костюм от Армани и пять лучших рубашек. У Джека была пара джинсов и единственный свитер, все еще пахнущий стиральным порошком, которым пользовался Стюарт.

Джек посмотрел на бумаги на своем столе. Нужно купить одежду: он носил костюм от Армани в течение месяца, и сейчас брюки были пыльными на отворотах и немного испачканы вином. Он пил его прошлой ночью после того, как проследил за Гектором до захудалого многоквартирного дома в южном конце Бэк-Бэй. Входная дверь была заперта. Джек ждал около часа, пока один из жильцов не вышел, и он смог попасть в холл. Там было пятнадцать почтовых ящиков. Джек предположил, что «Г. Рамирез и Р. Элсассер, квартира девять» принадлежал Гектору. На букву «Г» был еще некто «Г. Джонсон». Совершенно определенно, Гектор жил в девятой квартире, третий этаж.

С тех пор как Джек ушел от Стюарта, он каждый день в одно и то же время подъезжал к корейской лавке. И прошлой ночью впервые застал там Гектора. Он припарковался на другой стороне улицы, наблюдая, как парень болтает с каким-то престарелым гомиком, сияя улыбкой, предназначенной «только для вас»: немного солнечного сияния, припасенного исключительно для этого случая. Гектор был в желтой рубашке – он почти всегда носил желтое – и казался еще более привлекательным, чем его помнил Джек, хотя, возможно, на него повлияли те изгои с прокуренными лицами и пьяными глазами, среди которых он жил последнее время. В сравнении с ними любой выглядел бы отлично. Вид у парня был немного сонный, это устраивало Джека.

К счастью, Гектор ушел без мужчины, с которым разговаривал, и проследить за ним, скрываясь среди медленно катящих машин, наполнявших улицы в час пик, было нетрудно. Джеку надо было поговорить с ним, рассказать Гектору, что он болен, но Джек подумал, что будет проще сделать это в квартире, а не на углу оживленной улицы. Выяснив адрес, Джек поехал домой. Он поговорит с ним завтра вечером или послезавтра, надо будет только узнать, что означает «Р» на его почтовом ящике.

За прошедшие несколько недель Джек решил, что, должно быть, влюбился в Гектора. Нет никакого другого объяснения той боли в сердце, которую он испытывал, думая о мальчишке. Конечно, это была совсем не та любовь, которую он делил со Стюартом: он чувствовал присутствие Стюарта везде, в каждой своей мысли. Гектор же был ничем, пустотой, в которую можно было ускользнуть, чтобы снять напряжение постоянной заботы и долга, которое разделяли они со Стюартом.

Нелегко будет рассказать Гектору новости, но Джек был готов, он сделает все что угодно. Он заберет Гектора с собой, и оба будут прекрасно жить на заработок Джека. Гектор получит все, что только пожелает, и будет делать, что захочет, может работать, а может и не работать. Самое главное – Джек сможет о нем позаботиться. Ему хотелось научить Гектора многим вещам – в конце концов, он был еще мальчишкой, с подростковыми манерами и привычками. Джек сомневался, что Гектор бывал в музеях или в опере, вряд ли он когда-нибудь бывал за границей. Прекрасно было бы наблюдать, как в Гекторе развивается чувствительность, как он переходит за порог мальчишества. Только эти фантазии помогали ему заснуть.

От доктора Мозите Джек узнал, что Стюарт сдал анализы и результаты были отрицательными.

Только около одиннадцати Джек приступил к работе. Он достал кучу папок из коробки с входящей документацией и насчитал шестнадцать, которые должен был рассмотреть еще на прошлой неделе. Предельные сроки сдачи отчетов наверняка уже прошли.

Он взял файл Кобаяши, своего самого требовательного клиента – и самого выгодного клиента компании. Его поручили Джеку в прошлом году, когда он был на вершине уверенности и успеха: все, к чему бы он ни прикоснулся, превращалось в золото. Президент компании, старый грубый бостонец с родословной длиннее, чем у Бога, на последней рождественской вечеринке сказал ему, громко, чтобы все могли услышать:

– Моя жена обрабатывала меня, чтобы я позволил тебе пройтись с ней по магазинам.

– Да? – Джек напрягся, раздумывая, что последует дальше. В офисе никто не знал о его ориентации. Только Джейн была в курсе его личной жизни. Он натянуто улыбнулся и приготовился выслушать колкие замечания о геях и их тяге к стильным штучкам и различным аксессуарам.

– Да, она говорит, что, если ты сумел добиться стопроцентной прибыли в шестидесяти процентах случаев, на что же ты способен у стойки возврата в магазине «Сакс»?!.

Люди смеялись от души, и Джек тоже.

– Жена собирается покупать норковую шубу и хочет, чтобы ты пошел с ней и помог вернуть деньги в двойном размере.

Весь вечер Джек был в ударе: никто еще не подбирался так близко к дружескому вниманию Хэнка Шермана.

Он взглянул на лист с информацией о клиенте, прикрепленный снаружи папки. Этот отчет был его детищем, и никогда прежде, до этих последних двух недель, Джек не позволял себе пренебречь им. Он работал с этим клиентом предприимчиво, старательно и педантично – Кобаяши был очень придирчив, он уже прошел три инвестиционные фирмы, прежде чем его дело легло на стол к Джеку. Показать убыток более чем за два квартала было бы концом, и Джек знал это. Он понял одну простую истину о японских корпорациях – ты входишь через боковую дверь со скромностью разносчика пиццы. Обмениваешься с ними любезностями, спрашиваешь о погоде, об их женах, как дела у детишек в школах, и лишь потом уделяешь внимание делам, но непременно так, словно ты попал сюда по чистой случайности: «Так получилось, что у меня с собой пицца для продажи, не хотите приобрести?» И тогда и продавец, и покупатель притворяются, что обмен деньгами есть действие их недостойное, но необходимое.

Джек взял трубку и сказал секретарше:

– Молли, мне нужно, чтобы вы позвонили в Токио.

– Опять? – в трубке заскрежетал ее гнусавый бостонский акцент.

– Что значит «опять»?

– Ты просил сделать это еще вчера утром. Я уже распечатала материалы по телефонной конференции.

– Конференции?

Джек словно увидел выражение лица Молли за стенкой, когда она сказала:

– Да, сэр.

Его сердце сильно забилось. Он почти ничего не помнил, только что-то отдаленное и смутное. Из-за этого стресса память никуда не годилась, мозги словно решето. Может, это сумасшествие? Без всякого сомнения, алкоголь и бессонные ночи сделали свое дело.

– Где отчет?

– В корзине с входящей документацией, – скептически произнесла Молли. – Напечатанный, откорректированный, скопированный и разосланный для встречи в два часа.

– Тогда ладно, – сказал Джек. – А я знаю об этой встрече?

Молли едва слышно вздохнула:

– Она отмечена на вашем календаре.

Джек поблагодарил ее и повесил трубку. Боже! Он проверил расписание. Встреча с главами фирмы и самим Хэнком отмечена карандашом аккуратным почерком Молли. Он назначил эту встречу? И какова повестка дня? Почему, черт побери, он не может вспомнить события двух предыдущих дней?

Джек медленно вдохнул и выдохнул. Черт! Все происходит слишком быстро. И он слишком много пьет, и он потратил слишком много времени на поездки к тому углу и к своей бывшей квартире – посмотреть, горит ли свет, спит ли Стюарт. Кроме того, он принимал огромные дозы перкодана, который прописал ему Мозите, чтобы заглушить боль от недавно появившейся экземы. И запивал его водкой – вот так вот. А теперь он не может вспомнить, хоть убей, он ли назначил это совещание, или Хэнк, или кто другой из руководства. Джек взял распечатку переговоров с мистером Кобаяши, подготовленную Молли. Вероятно, он предложил больший и слишком рискованный биржевой портфель, двигаясь от стабильного роста к более активным, но сомнительным вложениям. Отчет был на шестнадцати страницах, и половина высказываний Джека, записанных Молли, сопровождалась вопросительными знаками – почему он так невнятно говорил? Однако смысл был ясен: Джек порекомендовал компании вкладывать деньги в приобретение произведений искусства и раритетов и предложил уполномочить его или агента фирмы посетить распродажу вещей Джеки Онассис в Сотби. Джек пришел в ужас – неужели он действительно убеждал руководство фирмы, занимающейся электроникой, покупать жемчужные ожерелья и зажигалки? Единственное что можно сделать в этой ситуации, – это не отступать, а представить дело так, что вклады в имущество будут приносить доход, очень даже немалый и довольно долго. А если у кого-то возникнут сомнения, он будет парировать их с уверенным превосходством специалиста.

Молли позвонила в два десять, сказать, что все ждут только его:

– Собрание уже началось, Джек. Хэнк просил, чтобы я тебе напомнила.

– Хорошо. Спасибо. – Джек схватил со стола четыре верхние папки, пригладил волосы и отряхнул одежду.

Молли подозрительно покосилась на шефа, когда тот повернулся направо, затем налево.

– Конференц-зал на третьем этаже, – сказала она.

– Точно.

– Хорошо что ты присоединился к нам, Джек, – произнес Хэнк, когда Джек вошел. Шесть руководителей фирмы – седьмым был Джек – повернулись, глядя на него.

– Приношу свои извинения за опоздание. – Он занял место напротив Хэнка.

– Хорошо. Как вам известно, Джек предложил нашим важнейшим клиентам делать вложения в искусство и коллекционные раритеты. Пусть расскажет нам о специфике распределения инвестиций, потенциальной прибыльности и способах управления рисками. – Хэнк кивнул головой в его сторону.

Джек налил стакан воды из графина и посмотрел в окно, где клены и дубы только начали менять цвет.

– Джек, ты готов?

– В полной готовности. – Он разложил папки.

Хэнк встал, уменьшил свет, один из партнеров подвинул к Джеку ноутбук и развернул монитор так, чтобы всем было видно.

– О, понимаете, эта презентация подготовлена не в электронном виде. Я подумал, что лучше будет дать вам общее представление, выслушать ваши мнения и учесть все замечания, прежде чем готовить все в окончательной форме.

– Ну как, согласимся? – спросил кто-то.

– Я просто хочу подстраховаться, – сказал Джек. – В конце концов, это счет Кобаяши. Я должен быть во всем уверен.

– Никаких визуальных материалов? – поинтересовался Хэнк, держа руку на выключателе.

– Не для этого собрания. – Джек заметил в углу старомодный мольберт с бумагой для рисования и маркеры. – Хотя вот. – Под воротником выступили капельки пота и побежали вниз по спине. Он взял самую верхнюю папку, встал и перенес мольберт на середину комнаты. – Значит, так, идея заключается в том, чтобы сделать сплит[22] пятьдесят на пятьдесят: половину вложить в самые эффективные ресурсы, а остаток направить на искусство. Сейчас…

– Подожди-ка минутку, – сказал один из партнеров, Джек оглянулся. Это был Эван, самый молодой, недавно ставший старшим партнером, привлекательный парень, похожий на киноактера. Джек часто интересовался, была ли у него семья. Было известно, что Эван приехал из Батон-Руж, и Джек никогда не слышал, чтобы он упоминал о жене или подружке. – Джек, в своем отчете ты говоришь о сплите семьдесят на тридцать. Я так понял, что теперь ты предлагаешь пятьдесят на пятьдесят?

– Ну да. Это то, что я хотел решить на собрании. Если бы мы убедили Кобаяши вложить пятьдесят процентов своих инвестиций в искусство, то смогли бы маневрировать второй половиной на голубых фишках[23], разграничивая четыре области производства: фармацевтические, телекоммуникации, электронные и, например, оказание услуг.

– У меня большие сомнения по этому поводу, – буркнул кто-то еще.

– Подумайте…

Джек нарисовал зеленым маркером большой круг, разделенный на четыре части, означающие их богатейших клиентов. Он сам не понимал, что делает, – предложи кто-то другой такой дурацкий план, он бы немедленно его отклонил. Это было полным абсурдом. Объекты поп-культуры не имели фиксированной ценности: жемчужины Джеки О. завтра станут дешевле банок из-под супа «Варол». Джек рисовал процентные соотношения и доли красным и фиолетовым маркерами, начиная успокаиваться. Он знал, что будет дальше, – сегодня Хэнк придет к нему поговорить с глазу на глаз и холодно и вежливо, в старомодном новоанглийском стиле сообщит, что фирме нужна непрерывная командная работа и проверенные стратегии капиталовложений, а не подобные дикие выходки.

Джек говорил много и сбивчиво, выдумывал цифры и выкладки, словно провел много часов за изучением этой темы. Не оборачиваясь, чтобы не встретиться глазами с коллегами, он обращал свои замечания окну.

– Как показала динамика цен на предметы, принадлежавшие Джону Кеннеди и Мерилин Монро, инвестиции в поп-культуру гораздо менее рискованны, чем во многие обычные ресурсы. Вне сомнения, их стоимость защищена от буферизации и волятивности, которым подвержены товары, скажем, технологические. Мы можем потерять интерес к телекоммуникациям, сменим марку обуви и безалкогольных напитков, но никогда не предадим своих героев и идолов.

Джек надел колпачек на маркер и повернулся. К его удивлению, никто не ухмылялся и не обменивался тайком взглядами. Ему внезапно стало нехорошо, он сел и налил себе воды.

– Джек, это самая интересная идея, которую я когда-либо слышал, – начал Хэнк. – Я уже одобряю это в качестве эксперимента, поэтому, если у кого-то есть другие идеи, самое время выложить их на стол.

Прошло несколько мучительных минут, но никто не проронил ни слова.

– Знаю, это немного радикально и в прошлом не было частью стратегии фирмы, но мы живем в новом мире. – Джек почувствовал себя увереннее.

– Отчасти я согласен с Джеком, – сказал Эван. – Мне нравится идея введения разнообразных новаций. Хотя, по-моему, пятьдесят на пятьдесят – это перебор.

Хэнк перевел взгляд с Эвана на оставшихся представителей группы:

– Другие мнения, позитивные или наоборот? Джек был поражен безразличием присутствующих;

неужели потеря счета Кобаяши – ведь он его уже почти потерял – не взволнует их?

Встреча длилась еще полчаса в легких спорах о процентных ставках, о соотношении явлений массовой культуры и произведений изобразительного искусства. В желудке Джека бурлило, он размышлял то о Стюарте, то о Гекторе, и у него звенело в ушах.

– Хорошо, Джек, в прошлом твои инстинкты по поводу этого счета были безукоризненными. Это, наверное, наш лучший портфолио[25]. Итак, я отдаю все в твои умелые руки, поступай так, как считаешь лучше. Я не выслушал ни одного серьезного возражения. – Хэнк снова посмотрел вокруг. – Съезди на «Сотби», посмотри, что выставлено у Кристи. Я выделю шесть месяцев на этот проект, чтобы он удался или провалился. И затем мы либо предоставим его другим клиентам в качестве новой стратегии капиталовложений либо остановим. – Он холодно улыбнулся Джеку: – Не наделай ошибок.

Джек улыбнулся в ответ. Боже! Он бы предпочел быть уволенным сейчас, а не через шесть месяцев, когда все рухнет, а он уже купит ботинки Джуди Гарленд и детское платье Мерилин.

Необходимо работать двенадцать, а то и тринадцать часов в день, чтобы хотя бы в общих чертах представлять, что же он предложил. Прямо со следующей недели он возьмется за дело как следует. Он будет работать по выходным. Однако сейчас он решил на денек все отложить. Он все еще не пришел в себя. В ушах звенело, голова болела так, будто кто-то въехал ему локтем в переносицу. Джек сложил все папки в портфель, выключил компьютер и взял ноутбук, чтобы по пути отдать его Молли.

– Пожалуйста, позвони и назначь телеконференцию с Токио, когда Кобаяши будет удобно, – попросил он секретаршу. – И составь мне список ближайших аукционов у Кристи. Это все, пожалуй.

– Джек? – Молли встала и подошла к нему. – Все в порядке? – Она посмотрела на него, нахмурив брови, и потрогала его галстук.

– Все в порядке, моя дорогая. – Джек улыбнулся. – Мне немного нездоровится, вот и все. Низкий атмосферный фронт, надвигаются зоны высокого давления. Дома я собираюсь немного отдохнуть.

Молли кивнула и отряхнула его пальто.

– Что это? – удивилась она.

– Полагаю, это «силли стринг»[26].– Джек заметил крошечные цветные ленточки и на отвороте брюк. – Я пришел на корпоративную встречу, одетый в костюм от Армани и «силли стринг»! Супер! Мне кажется, ты не могла не заметить этого, прежде чем я вошел к ним, словно только что побывал на дне рождения пятилетнего ребенка.

Она засмеялась:

– Увидимся в понедельник. Я позвоню тебе домой, как только будет известно время, даже если время будет неурочным.

– Что такое неурочное время, я узнаю позже. Лучше я позвоню тебе. Мой телефон неисправен.

– О, у меня есть номер твоего сотового, – сказала она, перелистывая настольный блокнот.

Они со Стюартом пользовались одним сотовым. И он остался у Стюарта.

– Нет, он тоже не работает. Я сам позвоню. Молли размотала «силли стринг», обмотавшуюся вокруг пуговицы на рукаве, и выкинула ее в мусорное ведро. Затем отдала честь:

– Как скажете, Капитан Кенгуру.

– Какая ты смешная, – хихикнул Джек и направился к лифту.

Он добрался до пансиона, растянулся на матрасе, налил двойную порцию скотча и запил им лекарство, глядя в окно на пелену дождя. Температура была всего тридцать семь и семь, и он чувствовал себя неплохо, только немного знобило. Джек снял галстук и расстегнул рубашку. Надо было зайти в магазин по дороге – у него не осталось никакой еды, и не во что переодеться. Внизу на улице шумел транспорт, был час пик, люди возвращались домой к ужину, женам и вечерним семейным посиделкам. Он ужасно скучал по Стюарту, скучал по всякой мелочи, которую прежде не считал чем-то сверхъестественным, как, например, чистые рубашки и сладко пахнущая, мягкая одежда, которую Стюарт клал на кровать, чтобы он мог переодеться, когда приходил домой, – спортивные свитера, казалось, были еще теплыми после сушилки. Сейчас, зная, что Джек не очень хорошо чувствует себя, Стюарт нянчился бы с ним и приготовил ему одну из волшебных, целительных ванн с ароматическими солями и маслами.

Он знал, что ему действительно нужно отдохнуть, но конец дня всегда напоминал ему о Гекторе, и желание Джека увидеть его пересилило недомогание и усталость. Он налил себе еще скотча, быстро выпил и вышел под дождь.

По заднему фасаду здания тянулись пожарные лестницы, пересекая этажи вдоль каждой квартиры. Джек нашел окна тех двух, в которых мог жить Гектор. В одной из квартир было темно, и он полез по пожарной лестнице ко второй, радуясь, что дождь заглушал дребезжание металлических ступенек.

Добравшись, Джек медленно присел на корточки на небольшой площадке под освещенным окном. Через пятнадцать минут он решил, что либо жильцов нет дома, либо они в другой-комнате. Ни одна тень не скользнула за стеклом, не слышалось никаких голосов. Джек приподнял голову над оконной рамой. Мебель была покрыта пластиковыми чехлами, на кофейном столике лежали салфетки. Под сервировочным столом спал маленький пудель, на стене висела фотография четырех или пяти белокожих детишек – это было заметно даже с большого расстояния. Затем, шатаясь, в комнату вошел пожилой человек. Это не квартира мальчика. Джек на цыпочках подкрался к другому окну, там было темно, но свет из окна напротив позволил разглядеть детский манеж и разбросанные игрушки – здесь Гектор тоже не может жить. Как только Джек решил спуститься, в комнате зажегся свет. Он аккуратно подкрался к стеклу и взглянул внутрь только тогда, когда услышал шум телевизора. Женщина с младенцем на руках стояла спиной к окну, и ребенок с маленькими обезьяньими глазками, казалось, смотрел прямо на Джека. Он вздрогнул. В чем же дело? На каждом этаже по пять квартир. И Гектор должен жить здесь, если только он не Г. Джонсон из квартиры номер два. Конечно, тот пожилой мужчина может быть отцом Гектора, а эта женщина – его матерью. Но, вглядевшись, Джек понял, что ей не больше двадцати пяти. Маленькая и толстенькая, темноволосая, как Гектор, наверное, она его сестра. Может быть, она недавно развелась, и поэтому на почтовом ящике написано «Р. Элсассер»? У женщины был совсем другой физический тип: через пять лет она будет толстой, ее фигуре не хватает изящности и длинноногости ее брата. О, какие у Гектора ноги! Джек словно почувствовал ноги Гектора, с крепкими мускулами, очень сильные, прохладные и гладкие, словно листья пальмы. Он спустился на одну ступеньку и сел. Бедный Гектор, он живет здесь с уродливой сестрой и хныкающим ребенком. Ведь с его изяществом легко найти человека, который бы его приютил, и нет ни одной причины, по которой он должен жить так. Джек знал, что, хотя испанцы и не считают себя пуританами, их семейный уклад все же очень сильно отличается от представлений обычного американца.

В комнате появилась другая тень. Джек снова приподнялся. Это был Гектор, в шелковой рубашке кремового цвета – в сочетании с черными глазами и волосами она выглядела очень дорого и привлекательно. Сердце Джека забилось чаще. Гектор улыбнулся девушке, взял ребенка, поцеловал его и игриво подбросил в воздух. Джек смотрел на дешевую мебель, пластиковые цветы и картинки в медных рамках, которые, несомненно, куплены в магазине уцененных товаров под цвет дивана. Позади светился проем грязной кухни, даже отсюда были видны тараканы, бегающие по пятнистому линолеуму.

Гектор положил ребенка в манеж, повернулся к женщине и обнял. Джек почувствовал пустоту в желудке, дыхание перехватило от шока. Он ожидал всего что угодно, но подобной сцены опасался больше всего. Гектор целовал ее. Мысли Джека проносились с бешеной скоростью. Его кинуло в дрожь, лицо горело, он чувствовал себя так, словно его легкие были наполнены битым стеклом, и каждый вздох причинял боль. По какой-то необъяснимой причине он вспомнил тренера в подготовительной школе. Хэл Дэвис был толстым мужчиной с одышкой, вонявшим сигаретами и чесноком, и он постоянно выматывал Джека на тренировках. Никогда в жизни Джек не был таким сосредоточенным и целеустремленным, он вставал на рассвете и выходил на водную дорожку, шел ли дождь или светило солнце. Чем больше он тренировался, тем выносливее становился, и в те подчиненные дисциплине годы все в его жизни было безупречно: прекрасный выпускной балл, достижение всякой поставленной цели, монашеские ночи в выходные, когда он ложился спать в восемь тридцать. Его первая пивная вечеринка в ночь перед окончанием школы стала последней. Джеку было не сложно держаться подальше от вечеринок и студенток. Вопреки тому, в чем он убеждал Стюарта, он был девственником с еще неопределенной сексуальной ориентацией почти до девятнадцати лет. Он просто не думал о сексе, пока не бросил греблю. На каникулах, когда не нужно было думать о занятиях, молодой человек заканчивал тренировку и принимался читать романы. Стюарт умер бы со смеху, представив Джека во всем его атлетическом великолепии в спальне за чтением книги «Гордость и предубеждение». Это были годы Стендаля, и он перечитывал «Красное и черное» десятки раз.

В спорте Джек вполне тянул на олимпийский уровень, никто и не сомневался в этом. В свое время он даже получил предложения об обучении со спортивной стипендией от четырех колледжей Лиги плюща. Он не получил место в национальной сборной из-за каких-то восьми десятых секунды.

Когда в последний год обучения Джека у Дэвиса случился сердечный приступ и ему пришлось уволиться, что-то произошло со спортивным духом Джека. Он все так же усердно греб, так же тщательно тренировался, но та волшебная сила, которая вела его все это время, куда-то исчезла. Пространство уменьшилось, а время замедлило ход. Джек ничего не имел против нового тренера, молодого парня, да к тому же еще и мулата, но гребля всегда напоминала ему тренера Дэвиса. Джек обижался на него, думал, что ненавидит этого человека, боялся его постоянного раздражения, но он просто не мог выступать по-прежнему без несносного присутствия Дэвиса. Легко достичь физической формы, научиться правильному взмаху, скольжению и самому гребку, и возврату, и улучшить свое время, но великие гребцы должны быть движимы какой-то страстью – быть может, направленной в никуда. Дэвис никогда ничего не прощал, так же как и отец Джека. Тренер скупо раздавал похвалы, казался разочарованным и неудовлетворенным. Это наполняло Джека злостью и решительностью, что помогало оттачивать технику. Некоторые гребцы намеренно ссорились со своими подружками или родителями, чтобы добиться нужного настроения. Дэвис обычно говорил: «Великие гребцы или плывут к чему-то, или уплывают от чего-то. Вариант выбирай сам». Самому Джеку казалось, что он плывет из никуда к неизвестной цели. Ответы, которые он искал, только зарождались, может быть, он даже не осознавал самих вопросов.

Сразу после того, как умер Дэвис, Джек греб в паре и побил свой личный рекорд, с этим временем он мог бы занять третье место в национальной команде. Но он вытащил байдарку на берег, ушел и больше никогда не возвращался.

Сейчас Джек смотрел на Гектора и его женщину и чувствовал себя, как в тот день, словно он добрался до дальнего берега после долгого путешествия и обнаружил, что совсем себя не знает. С Гектором Джек обманул себя сам, он не позволял себе замечать признаки очевидного. Джек предполагал, что у парня могут быть другие мужчины, но такой лжи он не ожидал. В самые мрачные моменты он думал о том, что у Гектора может быть женщина, но это было совсем не то, что увидеть все своими глазами. Джек был мужчиной, который любил мужчин, – и это было все, что он мог сказать о себе и что было правдой. Когда начала проявляться его гомосексуальность – сразу после того, как он бросил спорт, – Джек не пытался бороться с ней или отрицать ее. Вовсе не желание достичь, победить, попасть в олимпийскую сборную заставляло его каждый день вставать спозаранку. Ему была необходима эта жизнь, заполненная трудом; шестнадцать часов тренировок в день не оставляли времени для мыслей о свиданиях и девушках. Когда он, закатывая глаза, говорил: «Тренер Дэвис – нацист на воде», это было заготовленным объяснением для его отца, его семьи – всех, кто спрашивал о подружках. А в итоге Джек обнаружил, что он был гребцом, который пытался уплыть.

Джек еле сдержал себя, чтобы не заколотить по стеклу, ударить изо всех сил по лицу Гектора. Лживый кусок дерьма, он был самым низким из всех низких, проститутка, мерзкая потаскушка. Гектору было наплевать на Джека, он не чувствовал ничего, он притворялся. Ну и черт с ним! И Джек не обязан рассказывать Гектору неприятные новости о своей болезни только потому, что парень изображал какие-то чувства к нему.

Он спустился по лестнице и отправился домой. Шел холодный дождь, и Джек в тонком пиджаке совсем продрог. Когда он добрался до пансиона, в голове пульсировала боль, дыхание было тяжелым и хриплым, легкие словно наполнены водой. Ему понадобилось почти сорок пять минут, чтобы добраться до своего этажа, словно количество ступеней увеличилось в темноте. Лампочка не горела. Достав связку ключей – неимоверно большую, так как для каждой комнаты был свой ключ, – Джек пытался открыть хоть какую-то дверь. Оказавшись в комнате, где прежде не был, Джек лег на комковатый матрас и натянул покрывало – на самом деле это был мешок для мусора – до подбородка. Напротив мерцал свет неоновой вывески – маленькие голубые пузырьки выходили из бокала мартини. Джек еще не заходил в этот бар. Затем он закрыл глаза и задремал.

Он работал веслами, хотя это была не байдарка. Он греб в океане, высокие черные волны окружали нос лодки. Уключины скрипели, словно шаги по деревянному полу, когда весла трещали на возвратном гребке. Он все греб и греб, а затем начал тонуть, опускаясь на дно океана. Во сне Джек открыл глаза и обнаружил, что он на пляже, где итальянский сапожник, мистер Фабрицци, держал пару ботинок: «Надень, я их отполировал. Пожизненная привычка так просто не умирает. Надень их и следуй за мной». Джек прошел сквозь девять дверей, и каждую из них открывали сногсшибательно красивые юноши в белых перчатках и синих шапках. Все они были светловолосыми и белокожими, голубоглазыми и высокими, и они не улыбались. Девятая дверь была дверью на небеса. «Ты можешь идти сквозь нее, а можешь и не идти. Ботинки не износятся. Ты пойдешь?» Джек смотрел на небо, которое никогда прежде не казалось таким ярким, и тут оно начало мерцать и разваливаться на части.

Что-то толкнуло его сзади, рывок и дрожь. Мистер Фабрицци грустно улыбнулся: «Все в порядке, у меня есть колодка». Джек осознал, что он имеет в виду обычную обувную колодку из кедра по форме его ноги. «У меняесть твоя колодка. Я смогу сделать тебе обувь в любое время».

Когда Джек вынырнул из сна, кто-то звал его по имени. Его лицо накрывала маска, и какая-то женщина велела ему дышать:

– Все будет в порядке. Вы помните, что произошло? Он покачал головой.

– Вы шли по улице, и вам стало плохо – легкие очень ослаблены. Но все будет в порядке.

Джек был в машине «скорой помощи». Визжала сирена. Врачи подключили к нему разные провода и трубочки. Его словно отсоединили от плоти, мускулов и костей и пытались вытряхнуть. Джеку казалось, что он сидит на своей собственной груди, а кожа напоминала пару огромных брюк, которые на нем только потому, что он держит их руками; если немного подвинуться, то он сразу же выскользнет из тела.

– Вы не могли бы найти Стюарта? Нельзя ли позвонить Стюарту Карпентеру? – Джек не был уверен, говорит ли он на самом деле; казалось, никто не обращает на него внимания. Затем попытался открыть глаза. Женщину, которая обращалась к нему, сменил один из тех высоких, голубоглазых портье из его сна. Джек снова попытался сказать, чтобы его услышали: – Вы мне поможете? Сообщите Стюарту?

Мужчина ничего не отвечал и не улыбался, он просто взял руку Джека и наблюдал за показаниями монитора. Когда Джека переносили на больничную каталку, Стюарт был уже там, он бежал рядом, его красные ботинки скрипели по линолеуму.