"Корни зла" - читать интересную книгу автора (Рейн Сара)Глава 4За исключением редких бытовых неурядиц — «Потолок спальни весь залит, Эдмунд, а водопроводчик не сможет прийти раньше четверга!» — тетя Дебора никогда звонила Эдмунду в офис. — Эдмунд, дорогой, я не приемлю, когда люди бесцеремонно вмешиваются в работу других, — всегда говорила она. — Это очень важно — уважать рабочее время. Ты должен общаться с клиентами. Поэтому услышать ее голос в 9.15 утра было неожиданностью. Эдмунд с головой ушел в сложности дела о переносе границ фермы. Он только что сделал себе кофе. Эдмунд любил выпить чашечку кофе, пока просматривал утреннюю почту и планировал свой день. Приличный кофе, разумеется. Он не переносил растворимого. Эдмунд купил и установил кофейный аппарат для офиса и платил за отличный молотый кофе и ароматный чай «Earl Grey». Внимательный мистер Фэйн, такой щедрый работодатель. Хотя он и не думал поить штат своих сотрудников чем попало, но двух чашек кофе с утра и двух чая — днем было достаточно для всех, по его мнению. Если работники хотели больше — они могли приносить с собой. Эдмунд сказал в трубку: — Доброе утро, тетя Дебора. — Я пыталась дозвониться до тебя вчера вечером, — сказала тетя Деб вместо приветствия. — Я был на обеде в Ассоциации юристов. — О, теперь понятно. Послушай, Люси звонила мне на выходных. — Как она поживает? — Прекрасно, если не считать скверного соседа, который постоянно поет в своей ванной. Я так не хочу, чтоб она жила в этом сумасшедшем доме. Но я позвонила рассказать не об этом, Эдмунд. К Люси приходила некая женщина, которая назвалась Трикси Смит. — Да? — Эдмунд отвечал несколько рассеянно. Его внимание все еще было сосредоточено на словах фермера о том, что ни одна живая душа якобы не проходила по этой земле последние семь лет. — Эта Трикси Смит... Ты слушаешь, Эдмунд? Ты очень рассеян, надеюсь, у тебя не похмелье? Твой отец всегда любил выпить, ты же не хочешь пойти по его стопам? Короче говоря, эта Трикси Смит где-то в северной части Лондона. Сейчас она пишет докторскую диссертацию, и в качестве главной темы исследования она выбрала убийства в Ашвуде. Тихий, так хорошо организованный офис исчез на мгновение, и Эдмунд сделал глубокий вдох, прежде чем ответить: — О нет! Опять! Как только отмечается годовщина убийств или кто-нибудь решает вновь пустить в прокат один из фильмов Лукреции, так они начинают вылезать из своих норок. Ты же не собираешься способствовать этому, правда? — Собираюсь, — сказала Дебора. — Вообще-то я уже позвонила мисс Смит. — Позвонила? — Да. Довольно странная женщина. Резкая. Я сказала, что не знаю, насколько смогу помочь ей. Но ты знаешь, Эдмунд, мне было четырнадцать лет, когда все это случилось. Я имею в виду, когда произошли эти убийства в студии «Ашвуд», так что я достаточно много помню о тех событиях. Мисс Смит — всем им сейчас так нравится, когда их называют «мисс», да? — сказала, что с удовольствием поговорила бы со мной о Лукреции. Дебора никогда не воспринимала Лукрецию как свою мать. Возможно, Лукреция сама была виновата в этом, подумал Эдмунд. — Да она просто ищет сенсации, вот и все! — Эдмунд был возмущен. — Не думаю, что ты прав, — сказала тетя Деб. — Она хотела побеседовать обо всех, кто был вовлечен в ашвудское дело, не только о Лукреции. Я была там, в тот день, так что... На этот раз комната не просто расплылась, но вдобавок накренилась, и Эдмунд схватился за край стола, чтобы не упасть. Вырываясь из плена головокружения, он услышал свой собственный голос: — Я не знал, что ты была в студии тогда — в день, когда все случилось. Ты никогда мне этого не говорила. — Неужели не говорила? Но ты же знал, что я часто посещала студию вместе с Лукрецией. — Да! Но... Ты не думаешь, — тут же спохватился Эдмунд, — что рассказ об этом может тебя расстроить? Я имею в виду смерть Лукреции и все... Не будет ли для тебя это жутко болезненно? — О нет! Прошло уже очень много времени, — сказала Дебора. — Кажется, что все это как будто бы и не со мной произошло. Ты поймешь это, Эдмунд, когда станешь старше. Сердце Эдмунда тяжело застучало. Его сокрушительные удары отбивали ритм, сводящий с ума. Эдмунд сделал несколько глубоких вдохов. Но сердце не стало биться спокойнее. — Ничего из этого не будет опубликовано, не будет превращено в бестселлер, — говорила Дебора. — Мисс Смит собирается написать научную работу. Она, главным образом, будет работать с психологическими аспектами. — Как современно! — Не будь саркастичным, Эдмунд, это тебе не идет. Думаю, ты съел слишком много деликатесов на светском приеме прошлым вечером, и теперь у тебя несварение желудка. У тебя всегда несварение после подобных обедов. — Нет у меня никакого несварения. — Хорошая порция нюхательных солей, тех, которыми пользовался Эндрю, — вот что тебе нужно. Если у тебя их нет, то постарайся сегодня же купить по дороге домой. Так, теперь что касается нашего разговора. Я почти уверена, что Трикси Смит искренна, но, я думаю, было бы лучше, если бы ты позвонил и договорился с ней о встрече. Ты же не будешь возражать? Она согласилась приехать на выходных, и я могу устроить ланч. Но на всякий случай, если у нее есть — как вы это называете — скрытые намерения, я думаю, что звонок от юриста даст ей понять, что я далеко не слабоумная старушка. — Никто никогда не считал тебя слабоумной, — автоматически парировал Эдмунд, и вдруг его сердце перестало биться. Он погрузился в бесконечную тишину и неожиданно четко осознал, что должен делать. Нарушая эту всеобъемлющую тишину, его голос прозвучал очень спокойно: — Ну что ж, раз ты упомянула об этом, я думаю, это отличная идея, чтобы я ей позвонил. Дай номер ее телефона, и я позвоню прямо сейчас. Или нет, подожди минутку: я должен встретиться с клиентом по пути домой сегодня вечером, а он живет недалеко от тебя. Как насчет того, чтобы я позвонил от тебя? Я предпочел бы сделать именно так. Здесь все так любят посплетничать, и если кто-нибудь подслушает... Дебора сказала, что, конечно, не хотела бы, чтобы кто-нибудь из работников Эдмунда слышал подобную беседу, даже эта милая секретарша, которая заслуживает доверия, или тот симпатичный юноша, который отвечает за составление документов. Она сказала, что если вечером Эдмунду больше никуда не нужно, то он мог бы остаться на ужин. — От этого предложения я не могу отказаться, — сказал Эдмунд и повесил трубку. Нужно быть совершенно спокойным и не нервничать, хотя, подумал Эдмунд, в подобной ситуации это простительно. Ведь он совершенно не был готов к опасному воскрешению семейных призраков. И он, конечно, не ожидал, что эти призраки появятся в комплекте, если можно так выразиться, с полезными советами о несварении желудка и с небрежным упоминанием о печально известном месте преступления. Эдмунд вел машину, лихорадочно размышляя над тем, как не допустить расследования ашвудского дела. Нужно избавиться от всяких любопытных журналистов. Еще не хватало, чтобы какая-то зануда заработала на этом звание магистра искусств. Нельзя допустить, чтобы журналисты, ищущие сенсации, или энтузиасты в дождевиках рылись в их прошлом... Надо сделать так, чтобы не было никаких старух, которые с возрастом становятся болтливыми и рассказывают о своем прошлом всякому, кто готов их слушать. Прошлое... Правда о произошедшем в Ашвуде никогда не должна всплыть на поверхность. Надо решить эту проблему, неважно, какой ценой... Чай и булочки были поданы Эдмунду с неназойливым великодушием, которым всегда отличалось гостеприимство тетушки Деборы. Эдмунд, принимая чашку чаю, сказал: — Я бы лучше сказал этой женщине, что...О, не шевелись, тетя Дебора, — у тебя по шее ползет паук. — Он поставил чашку и подошел к ее креслу. — Фу, какая гадость! Смахни его, Эдмунд! Ты же знаешь, как я ненавижу пауков. Разумеется, никакого паука не было. Было то, что Эдмунд принес в дом в своем кармане, а теперь аккуратно прятал в руке. Это был шприц, который он незаметно стянул из аптечки медсестры несколько лет назад, когда мужу Деборы Фэйн внутривенно кололи гепарин и нитроглицерин из-за его слабеющего сердца. Медсестра приходила для этого каждый день. Эдмунд взял шприц после смерти Уильяма Фэйна и хранил его в сейфе у себя дома. Никогда не знаешь, что может пригодиться. Криспин приучил Эдмунда к этому во время учебы в университете, и это было отличное правило. Также было сохранено и воспоминание о разговоре с медсестрой, которую здесь по старинке называли районной медсестрой. — Будьте осторожны с внутривенными инъекциями, — говорила она. — Шприц должен быть заполнен так, чтобы воздух не попал в вену и не вызвал эмболию — закупорку кровеносных сосудов. — Эмболия? — Это воздушный пузырь в крови, — сказала медсестра, польщенная тем, что привлекательный племянник мистера и миссис Фэйн пришел к ней, чтобы поговорить. Ей было приятно поделиться своими знаниями. — Маленький воздушный пузырь растворится, и ничего не случится, но если вы введете большое количество воздуха в одну из больших вен — в бедренную или яремную, — этот пузырь дойдет до сердца через пару минут, и оно остановится. Медсестра заметила, что этот способ убийства иногда используется сочинителями детективных романов. Наверное, в жизни этот способ убийства не так часто используется, как описывается в книгах, хотя он достаточно надежен. Разве Дороти Л. Сэйерс не описывала это в своей книге? Эдмунд вежливо ответил, что не читает детективов — слишком занят учебой, знаете ли, — и медсестра ушла, думая, что это за очаровательный юноша. Очевидно, что он очень благодарен своим родственникам, которые так добры к нему. Интересно, есть ли у него девушка в университете и не гей ли он. Да, на самом деле, симпатичные ребята часто оказывались гомосексуалистами. Эдмунд читал не детективы, а энциклопедии. И при первой же возможности он посмотрел значение слова «эмболия». Он был совершенно уверен, что найдет это слово. «Эмболия — от греческого 'embolos', что переводится как клин...» Закупорка кровеносного сосуда какой-нибудь плотной частицей, занесенной током крови из одной части тела в другую. Возможны также тканевая и жировая эмболия, воздушная или газовая эмболия, бактериальная эмболия и эмболия инородными телами. Воздушная эмболия. Воздушная пробка в крови, как описывала медсестра. Нечто подобное случается с машиной или системой центрального отопления и приводит к полной остановке машины. Все органы человеческого тела перестают работать? Да, именно так. Если воздух ввести в одну из больших вен, то быстрая, тихая и безболезненная смерть наступит через несколько минут. Интересно. Это тот факт, который стоит сохранить в памяти. В один прекрасный день, возможно, придется выяснить, правда ли это на самом деле. Оказалось, что это правда. Когда Эдмунд надавил на шприц, Дебора Фэйн почувствовала легкое удушье, как бывает при испуге, а затем ее голова упала вперед. Эдмунд пристально посмотрел на тетушку, через мгновение пощупал пульс на ее шее, а затем под ушами. Пульса не было. Но надо убедиться на все сто процентов: это не тот случай, когда можно рисковать и делать предположения. Эдмунд приложил ухо к груди. Сердцебиения не было. Ничего. Тетушка была мертва, эмболия сделала свое дело. И теперь Эдмунд позвонит местному терапевту, слегка охваченный паникой оттого, что пришел и нашел дорогую тетушку Дебору, по-видимому, мертвой в своем кресле. Крошечный след на шее Деборы Фэйн от укола даже не был замечен, потому что никому и в голову не пришло что-либо заметить. Сердечная недостаточность тети Деб — давняя и неизлечимая болезнь — уже заведомо наводила патологоанатома на мысль, что смерть наступила от тяжелого приступа сердечной недостаточности. В действительности это было убийство, но никто этого не понял. Эдмунд и не думал, что кто-нибудь поймет, но все-таки нужно было удостовериться, что он ничего не пропустил и все предусмотрел. Однако оказалось, что предусмотрел он не все. Предвидеть, что дом будет завещан благотворительному обществу Майкла Соллиса, было невозможно. Печально, что тетушка Дебора не рассказала ему об этом. Эдмунд считал, что между ними было больше доверия, — все это лишний раз доказало, что полагаться можно только на себя. Но потеря дома не была столь трагичной. До официального утверждения завещания пройдет несколько недель. Так что у Эдмунда было достаточно времени, чтобы тщательно осмотреть дом. Уж он постарается замести все следы. Бродя по пустым комнатам, после того как присутствующие на похоронах разошлись, он поймал себя на том, что постоянно оглядывается через плечо, будто ожидая, что тетя Дебора появится в дверном проеме. Вот она стоит и смотрит на него. Ее голова слегка наклонена в одну сторону — в ту, куда он вколол шприц... Ясно, нервы ни к черту — вот что это такое. Призраки страха, пережитого в Педлар-ярде, возвращались нечасто. Но если такое случалось, то воспоминания о ночах, проведенных под одеялом, об ужасе, о беспомощности перед страхом и отчаянием вновь начинали меня мучить. Как же я мог так долго все это терпеть? Страх не всегда был частью моей жизни. Хотя бы потому, что если постараться, то можно было держаться подальше от отца, когда он был пьян или сердит. И стараться, чтобы не досталось ремня с пряжкой, которая причиняла особенно сильную боль, если попадала по спине. Того самого ремня, который использовался на матери чаще, чем кто-либо подозревал. Она никогда не жаловалась и никому об этом не рассказывала, потому что рассказывать было некому. В те дни — это было начало семидесятых — ив том обществе еще не было таких вещей, как центры психологической поддержки женщин — жертв насилия со стороны мужей, еще не было доброжелательных работников социальной помощи или «горячих линий» психологической помощи. Да и в любом случае, в Педлар-ярде не было телефона. Зато у мамы было какое-то странное упрямство. Когда вы женитесь, говорила она, вы даете друг другу клятву — а клятвы никогда не должны нарушаться. Твой отец взял меня в жены, когда никто не хотел брать, и я благодарна ему. (И он был очень обаятелен, когда был моложе.) Но мама также дала и другое обещание — обещание, что однажды они сбегут из Педлар-ярда, только они вдвоем. — Ты ведь не обманываешь, да? Мы действительно когда-нибудь туда уедем? В тот дом, где живет эта леди из историй? — Да, в один прекрасный день мы действительно туда поедем. Но мама заколебалась — она определенно заколебалась, прежде чем ответить, и появилось новое опасение. — Она ведь взаправдашняя, эта леди, да?.. Ну... ты же ее не выдумала? Мама была хорошей рассказчицей. Однажды она сказала, что если бы не вышла замуж, то стала бы писательницей. Но все было в порядке. Она, улыбаясь, сказала: — Нет, я не выдумала ее. Честное слово! Она настоящая и живет именно там, где я тебе и сказала. Смотри, я покажу тебе... — Что? Что? — Эта фотография должна была оказаться самой ценной вещью в мире. Но это была не фотография. Это было письмо, очень короткое письмо, в котором говорилось, что в письмо вложен чек. — Наверху адрес. Видишь? «Дом священника», Момбрей-Фэн. Это настоящий адрес. — Леди послала чек? — Он знал, что банковские чеки — все равно что деньги, но это было его детское представление, вовсе не совпадающее с тем, что имели в виду взрослые. — Да, она часто присылает чеки. Теперь ты веришь в то, что она существует на самом деле? — Наверно, да. Ведь только настоящие люди могут посылать чеки? — Ну конечно. Так что все было отлично. Леди была настоящая, и дом существовал, и однажды они разработают план и сбегут. В ту ночь, когда он ворвался в дом с глазами, горящими от переизбытка алкоголя, они не успели спастись. Его нельзя было назвать крупным мужчиной, хотя он и был высоким. Однако в такие страшные ночи он, казалось, заполнял собой весь дом. У ребенка уже не было шанса добраться до одного из безопасных укрытий — старой прачечной во дворе или даже до чулана под лестницей, — так что оставалось только спрятаться под простыней и тонким одеялом. Иногда ему удавалось мысленно убежать далеко из тусклой обветшалой спальни, далеко из Педлар-ярда, и погрузиться в мир воспоминаний и мечтаний. Пойти по узкой дорожке, которая вилась, подобно ленточке, вдоль деревьев и придорожных кустарников. Мимо маленьких деревень, названия которых так похожи на имена из книг Толкиена про хоббитов. Деревеньки выстроились вдоль дороги подобно бусинкам на ожерелье... Надо было идти далеко-далеко, пока не доберешься до домика среди болот, где танцуют блуждающие огоньки. Но в тот вечер заклинание не сработало. Внизу происходило что-то, что делало сказочную дорогу недостижимой. Что-то происходило в маленькой гостиной в задней части дома. Что-то, что заставляло маму выкрикивать: — Нет, пожалуйста, нет... Послышался тошнотворный звук упавшего тела и затем всхлип боли, который тут же заглох. О боже! Боже! Такими ночами он избивал ее, и соседи говорили друг другу, что однажды этот монстр убьет бедную женщину и что кто-нибудь должен хоть что-то сделать. Однажды ночью он убьет ее. А вдруг сегодня именно такая ночь? Что если мама умерла? Там, в гостиной? Ужас оттого, что подобное было возможно, рос. Кто-то должен что-нибудь сделать... Я не могу. Я не могу. Он убьет меня. Но что, если он убивает ее? До гостиной было всего десять ступенек, и они немного скрипели, но можно было перепрыгнуть третью, а затем седьмую ступеньку так, чтобы они совсем не скрипнули. Сегодня было важно перепрыгнуть через эти ступеньки, важно пройти украдкой маленький коридорчик от передней части дома к задней, не обращая внимания на холодный пол. Было важно открыть дверь очень тихо и заглянуть внутрь. Было важно не быть услышанным. Потому что кто-нибудь должен что-нибудь сделать, а в доме больше никого не было... Комната была слабо освещена, и тени в непонятном ритме двигались на стенах. Это были огромные тени, поэтому потребовалось некоторое время, чтобы различить их, так как при первом взгляде они выглядели как одно чудовищное существо, развалившееся на маленьком столике под окном... В комнате слышалось резкое, учащенное дыхание, будто кто-то очень быстро бежал, или рыдал, или боролся... Тени задвигались снова, и это был не один человек, а два: два человека, скрепленных вместе. Тень, которая была больше, почти проглатывала худенькую, хрупкую... Мама полулежала на диване, ее волосы спадали на лицо — у нее были красивые темные гладкие волосы, — а юбка была задрана выше талии. Ее ноги были обнажены, и он стоял напротив нее, вталкивая свое тело в нее — вставляя, вытаскивая, туда-обратно, туда-обратно, еще и еще. Мышцы на его ягодицах и бедрах сжимались и разжимались, его лицо было искажено от концентрации и дикого наслаждения. Вы не росли в Педлар-ярде и не знаете, что мужчины делают с женщинами в постели, или на задних сиденьях автомобилей, фургонов, или у стен в переулках. Над этим потом хихикали на игровой площадке. Об этом шептались ребята постарше. Никто из них не услышал, как открылась дверь, так что можно было просто отползти назад наверх и остаться неуслышанным. Но мама задыхалась от боли, ее рот распух и кровоточил. А что если это действительно была ночь, когда он убьет ее? Свет освещал жестокие красные ссадины на ее лице. Завтра эти следы станут синими, и она не будет выходить из дома, пока они не исчезнут, чтобы никто ничего не узнал. (Но что если завтра ее уже не будет в живых и ей не придется идти куда бы то ни было?) Теперь он отодвинулся, браня маму, называя ее никуда не годной и говоря, что она даже не может вызвать эрекцию у мужчины. Он не кричал, а говорил холодным ненавидящим тоном. Так же холодны и полны ненависти были и его глаза. Вообще-то в эти ночи он всегда был таким. Он выглядел нелепо со спущенными брюками и болтающейся на бедрах рубашкой. — Это потому, что ты сегодня мертвецки пьян, чтобы трахать что-либо! Голос мамы был полон слез и злости, но еще он был более сильным и резким, чем когда-либо прежде. И было так странно слышать из ее уст такие слова, как «трахать» и «мертвецки пьян», хотя подобные словечки часто использовались в Педлар-ярде. В этот ужасный момент мама была уже совсем не тем тихим и знакомым человеком, который выдумывает истории и рассказывает о дне побега. Она выглядела как воющий зверь с красными страшными глазами. Она была похожа на крысу, нет, на землеройку из школьной постановки. Она царапалась и кричала на отца. Она была отвратительна! Да, отвратительна! Она внезапно стала очень страшной. — Слезь с меня, ты, беспомощный ублюдок! — кричала мама. — Слезь с меня и дай мне уйти из этого места, ради всего святого! Она оттолкнула отца так, что он отшатнулся, и именно тогда он увидел, что дверь приоткрыта. Он пересек комнату и вышел, а мама попыталась проскользнуть в маленькую прихожую. Но он ее остановил. Руки у него были грубыми и мозолистыми из-за его работы — он был грузчиком. Он ненавидел свою работу, да и вообще он был безумно ожесточен из-за того, что ему приходилось работать. Он говорил, что дети, сующие свой нос в чужие дела, должны быть проучены. Их следует научить не совать нос куда не следует — а затем было ощущение его рук — твердых и сильных. Он потянулся за своим ремнем с пряжкой... В это время мама шла по комнате с поднятой над головой рукой, свет превращал цвет ее глаз в красный, как у крысы. Но она не крыса, не крыса... Нет, она крыса, ведь я могу видеть ее когти... У нее не было когтей, но в руках сверкало суровое и жестокое острие, красневшее в отблесках огня. Ножницы из корзины для шитья, которая стояла у камина. Острие сверкнуло, и отец поднял руки, чтобы защититься, но было слишком поздно — мама действовала молниеносно. Ножницы нанесли удар, и стальные кружки их ручек оказались на месте глаз. Ножницы проткнули его глаза. |
||
|