"Стреляющий компромат" - читать интересную книгу автора (Карасик Аркадий)

17

Свое имя хутор получил от множества ручьев и ручейков, стекающих в узкую речушку, которая в свою очередь вливается в Кубань. Метрах в ста от хутора начинаются знаменитые кубанские плавни, в которых во время гражданской войны скрывались то красные партизаны, то белые казаки. Правда, с тех пор плавни изрядно потеснили, отвоевывая у нах участки земли под рисовые плантации и поля, но в районе хутора они остались нетронутыми.

Дядя Федор, по возрасту имеющий полное право зваться дедом, — старожил здешних мест. Когда-то на хуторе жила крепкая, зажиточная казацкая семья, занималась ловлей рыбы, земледелием. В последние годы старики повымирали, молодежь разбежалась по городам. Да и что делать парням и девкам в деревенском захолустьи, где — ни электичества, ни Домов Культуры, ни кинотетров? Клопов давить вместе со стариками, что ли?

И остались на хуторе одинокий дядя Федор, престарелая бабка Ефросинья да молодуха-инвалидка Настасья, уродливая и потому — безмужняя. Жили каждый в своей хате и встречались как можно реже, ибо не просто не любили друг друга — ненавидели. Получилось нечто вроде московской коммуналки с вечными скандалами и застарелыми обидами.

Скукотища смертная!

И вдруг в захудалом хуторе — неожиданное развлечение: предстоящий приезд дедова племяша Пантюши. Сорокалетний вдовец, работающий на железной дороге не то слесарем, не то машинистом, приезжал на побывку на собственном мотоцикле «Урал» не потому, что соскучился — порыбачить, пособирать грибы да ягоды. И пополнить скудный бюджет, и отвлечься от дум о будущем.

Известие об этом доставил еще один племяш дяди Федора Димка, который заявился не один — с гостями.

Появление на хуторе свежих людей аж из самой Москвы взбудоражило всех. Молчаливый угрюмый дядя Федор даже повеселел. Посасывая самокрутку — папирос и новомодных сигарет не признавал — хромал от дома к погребу и обратно, стаскивая к столу все свое богатство: рыбу во всех видах, банки с огурцами-помидорами, варенье и повидло. Ну и, понятно, ягодный самогончик, разлитый в двухлитровые бутыли.

Бабка Ефросинья опершись рыхлым подбородком на крюк палки, сидела рядом со своей хибаркой на древнем пне, оставшемся от спиленной груши, и следила подслеповатыми глазами за приехавшими. Без страха или обычного любопытства — со старческим равнодушием.

А вот инвалидка Настасья не сидела и не молчала. Припадая то на одну, то на другую искривленную ногу, бегала по обширному дедову двору, безостановочно шепелявила о хуторском житье-бытье. Впалая грудь взволнованно вздымается, новое, одетое по случаю приезда москвичей, платье облегает горб на спине, болтается на тощем заду. Из-под длиного, обтрепанного подола выглядывают две «палки», обутые в древние сапожки. Тонкая косичка с вплетенным кокетливым бантиком торчит на макушке, напоминая флаг, поднятый на мачте тонущего корабля.

Людмила старалась не смеяться, но попробуйте сохранить серьезный вид при виде скоморошьей компании: хромой дедок, подслеповатая старушка и горбатая, кривая молодуха. Цирк да и только!

Молодость всегда безжалостна к старости, а если молодые познали все блага цивилизации крупного города, старость — примитивная, деревенская, рядом с безжалостностью выращивает брезгливость. Людмиле действовала на нервы услужливая суматошность Настасьи, раздражали кривые ноги и выпирающий горб, бесил немигающий взгляд старой колдуньи, ее неподвижность и крючковатая палка. Тошнило от дыма крепчайшего самосада, клубы которого сопровождали каждый шаг хозяина.

Дядя Федор будто подслушал потаенный мысли гостей. На следующий день, в обед, когда горбунья присела к общему столу, накрытому под яблонькой, а бабка устроилась в отдалении на излюбленном пеньке, хозяин подворья буркнул в их адрес.

— Геть отселева, чертово семя! И ты тожеть, трухлявый пенек!

Горбунья обиженно помотала косичкой и ушла, не забыв прихватить выставленное ею на общий стол угощение — банку соленых грибов. Бабка вздохнула и поплелась к своей, вросшей в землю по окна, хатке.

Фактически ничего не изменилось. Участок дяди Федора будто зажат в тиски участками бабки Ефросиньи и инвалидки Настасьи. Изгнанные из дедова двора, они облюбовали удобные позиции за прогнившими заборами. Бабка-колдунья, простреливала подслеповатыми глазами окна федоровой хаты, сараи, баньку, навесы. Где бы не прятались гости, повсюду ощущали на себе тяжесть этих равнодушных взглядов.

Горбунья моталась по своему подворью, словно зверек, запертый в клетку, оживленно разговаривала с дворовым псом, с козами, с деревьями, с поленницами дров. Так громко, что Валерка с Людмилой слышали каждое словечко, большинство которых было нацелено в «старое дерьмо», то-бишь, в соседа, и в разных проституток, которые, прости Господи, ходят в мужицких штанах и виснут у парней на шеях, то-есть, в Людмилу.

— Больше не могу, — призналась девушка через сутки после приезда. — С ума сойду, в Кубань брошусь. Веришь ли, ночью приснился горб Настьки и единственный зуб старой колдуньи. Поедем в Хабаровск, а? Ведь обещал…

— Денег нет, — признался Валерка. — На самолет нынче тысячью не обойдешься. Потерпи, получу ответ на письмо, с"езжу в Москву, вернусь с баксами, тогда и улетим… И не в Хабаровск — за границу. Куда хочешь: в Англию, в Америку?

Парень заложил за голову руки, мечтательно уставился на рассохшиеся стропилины сарая, куда поселил их дядя Федор. Терпкий аромат духмянного сена вызывал сладкое головокружение и неосознанные желания. Особенно по ночам, когда девушка прижималась к парню обнаженным телом и молча требовала любви. Так выразительно, что и слов не нужно.

Но сейчас торчащие в сознании образы бабки и молодухи-уродины напрочь гасили желания, вместо них появлялась тошнота и раздражение.

— Хоть в Антарктиду, хоть на Северный полюс, только бы подальше от древнего хутора! — выкрикнула Людмила, стряхивая с голого живота какого-то мерзкого жучка. — Терпеть не могу деревни, всю жизнь прожила в городе… Придумай что-нибудь! Ты ведь мужик, тебе положено заботиться о слабой женщине!

Валерка поднял голову и иронически оглядел Людмилу. От растрепанной прически с торчащими во все стороны в"едливыми соломинками, до крепких ножек, которые облюбовала мошкара. И это называется «слабостью»? По сравнению с подругой компьюторщик — хилая лоза рядом с рослой березой.

Девушка поежилась и натянула на себя рядно. Припомнился совет мудрой матери: не открывать мужчине ни души, ни тела. Пусть фантазирует, рисуя любовь и верность, красоту и фигуристость. Фантазировать — не видеть, любая уродина предстанет перед мысленным взором мужика сказочной красавицей. Даже мерзкая горбунья.

— Придумал? — уже более спокойно спросила она, поднявшись на локте.

— Спи. Завтра попрошу у дяди Федора лодку — поедем рыбачить. Построим на островке шалаш, станем варить ушицу, а по ночам под звездами… Сама знаешь, чем станем заниматься…

— Любовью… То-есть, сексом.

Людмила начисто лишена свойственной большинству женщин мечтательности, ее сознание напоминает компьютер коммерческой биржи, высчитывающий доходы и убытки. Но на этот раз она решила не спорить с парнем. Рыбалка так рыбалка, черт с ней, зато подальше от настырных баб, изучающих в"едливыми взглядами городскую жительницу, словно невесть какое вредное насекомое.

— Согласна на рыбалку. Пока согласна, — выразительно подчеркнула она. — Только раздобудь средство от комаров, мошки и прочей нечисти…

Услышав просьбу Валерки, дядя Федор решительно отказал.

— С глузду с"ихав, парубок! Рази можно в плавни? Ни, не пущу, Вот сегодня-завтра приидет Пантюша, с ним — заради Бога… Утопнете — Димка оставшиеся волосья повыдергивает…

Долгожданный Пантюша приехал вечером. Крепкий угрюмый мужик с черными, колдовскими глазищами и мозолистыми руками сразу понравился девушке. Что тогда говорить про горбунью, которая за своим забором расплылась квашней, в глазах появилось мечтательное выражение. Будто у недоенной коровенки.

Слесарь-машинист загнал под навес старый мотоцикл с коляской, скользнул пренебрежительным взглядом по хликому парню с дурацкой косичкой, восхищенно оглядел ладную девчонку.

— Кто такие, дядька? — не стесняясь присутствия гостей, спросил он у Федора. — Отдыхающие чи родня?

— Как сказать? — хитро прищурился старый рыбак. — Димка привез. На время. Свозишь на рыбалку?

Пантелей полез грязной пятерней в затылок. Видимо, осточертело ему общение с людьми на работе, мечтал отдохнуть, намолчаться а тут, на тебе, придется терпеть женскую болтовню, варить гостям уху, отгонять комаров.

— Удумал же Димка такое, — раздраженно пробурчал он. — Сам бы с ними рыбачил… Ладно, один раз с"езжу, — неохотно согласился он. — Только чтобы слушаться, а то брошу в плавнях. Завтра пойдем на байдарке в пять утра. Проспите — не моя печаль.

— Не проспим!

Людмила задорно вскинула голову, слегка прижмурилась. Будто горячий взгляд симпатичного мужика ослепил ее. Она не собиралась кокетничать — мужское внимание всегда оживляло девушку, заставляло гордиться своей неординарной внешностью, вызывало усиленное сердцебиение.

— Не проспим, — будто эхо, повторил Валерик. — Раньше вас поднимемся, — переступил он с ноги на ногу, ревниво глядя на ожившую подружку.

Рыбалка сорвалась. Ближе к вечеру прикатил на мотоцикле участковый. То ли горбунья послала ему весточку о появлении на хуторе невесть каких «гостей», то ли — плановый об"езд «владений». Толстый, неповоротливый, мент снял фуражку, несвежим платком отер пот со лба.

В это время Людмила возилась на кухне, Пантелей вместе с Валеркой проверял под навесом рыболовные снасти, дядя Федор собирал возле поленницы щепки для самовара.

— Здорово, мужики! — поздоровался участковый, протягивая лапищу хозяину. — Как житуха, дядя Федор? Опять собираешься браконьерничать, Пантюха? Сколь раз говорено, поймаю — насидишься в кутузке… Погоди, а это что за личность? — остановился он напротив Валерки. — Чтой-то не припомню.

Бабка Ефросинья на своем подворьи наклонилась и приложила согнутую ладошку к сморщенному уху. Молодуха забегала вдоль забора, созывая разбежавшихся кур.

— Дальний сродственник умершей жинки, — нашелся старик. — В отпуск приихав.

Милиционер присел рядом с Валеркой, положил на верстак плашетку, пристроил на ней фуражку, вытащил из кармана пачку «примы», со вкусом закурил. Все это делалось обстоятельно, без малейшего намека на угрозу.

— Как звать-то, паря?

— Валерий Чудин…

Сказал и похолодел. Идиот, самый настоящий вахлак! В паспорт же вписана другая фамилия — Николай Сомов. Надо же, так опростоволоситься! Вдруг попросит пред"явить документы?

— Молодцом, что приихал, Валерка, — благожелательно похвалил участковый. — Классно отдохнешь, места здеся заповедные, рыба сама в лодку прыгает, непуганная утка на башку садится… Паспорт захватить не позабыл?

— Позабыл, — виновато опустил глаза парень. — В спешке… На поезд опаздывал…

Толстяк укоризненно помотал крупной головой, кудрявые волосы потешно запрыгали, будто пустились в пляс.

— Ай, ай, ай, как же можно? Нынче на унитаз без паспорта либо удостоверения не сядешь. А ты чего удумал…

— Так получилось…

Продолжая ворчать, участковый раскрыл планшет, извлек оттуда блокнот.

— Диктуй, откуда приихал. Так и быть, на всякий случай запрошу тамошнюю милицию… Не обижайся, паря, порядок он и есть порядок, его блюсти требуется.

В это время из кухни выглянула девушка. Не обращая внимание на человека в форме, громко закричала.

— Валер, помоги почистить картоху. А я пока рыбу разделаю… — увидела милиционера и запнулась. — Извините…

Участковый поднялся, подобрал выпирающий животик, пригладил кудри. Короче, показал галантность милиции.

— Да у тебя, дядя Федор, полная хата гостей! Тоже — сродственница?

— Моя жена, Марина Коптяева, — представил Людмилу Валерка. — Вместе приехали…

— И, конечно, вместе оставили дома паспорта? — гулко захохотал лейтенант. — Не зря в народе говорят: муж и жена — одна сатана… Безголовая пошла молодежь, все бы ей танцы-шманцы. Да еще и фамилии разные. Раньше девка брала мужнину, теперь взяли волю жить по особому… Придется и о женушке запрашивать… Диктуй адрес, паря!

— Город Хабаровск…

— Ишь откуда занесло вас? Вот и верь после этого людям! Говорят, в Амуре полно рыбы, а, на поверку, в Кубани поболе, иначе вы в такую даль не поихали бы…

После того, как участковый вволю покуражился над глупыми «дальневосточниками», он закусил, чем Бог послал, и принялся заводить упрямо молчащий мотоцикл.

Вдруг раздался хриплый голос старушки. Впервые за время пребывания на хуторе москвичей, она разговорилась.

— Гостеньков Димка-сыщик привез. Баял — с самой Москвы-города…

Слабый голосок бабки Ефросиньи заглушил мощный рев мотоцикла. Участковый, лавируя между рытвинами, вырулил на дорогу и дал полный газ.

Успел он услышать вредную старуху или не успел?

— Не сумлевайся — услыхал, — бросив ненавидящий взгляд на «колдунью», пробурчал дядя Федор. — Ентой суке давно пора — в преисподнюю, а она еще и баламутит людей… Вот што, робятки, нужно вам сматываться отселева. Пантюша довезет до станции, а там…

Он говорил неестественнно громко, с расчетом на тугоухость Ефросиньи и расстояние до подозрительно молчащей Настасьи. Таясь, усиленно моргал. Позже в горнице зашептал.

— Никуда ихать не треба, на железке вас мигом повяжутт. Определю на жительство в плавни, тама и переждете. Хлеб захватите с собой, рыбу бреденьком наскребете, сольцы, сала, вареньица и всего прочего подкину. Не оголодаете…