"Яма слепых" - читать интересную книгу автора (Редол Антонио Алвес)

Глава X

«Все мы ошибаемся» — думал несколько раздосадованный Мигел Жоан в го время, как его партнеры считали, что он обдумываем, не лучше ли с противоположного борта толкнуть своею и карамболем загнать шар в угол, чтобы потом начать новую серию карамболей, способную обеспечить ему двенадцать, победных очков. Если он промажет, то предоставит соперникам возможность закончить игру. Тогда шары достанутся этому слюнтяю Салгейро, двоюродному брату жены — лучшему кию из шести участников партии. Он мог бы сыграть в защиту, не рискуя: ему ведь достаточно было ударить по красному, который, отскочив, послал бы своего от двух бортов вплотную к третьему шару. Все просто, но есть риск, что свой еще раз столкнемся с красным и даст возможность Салгейро провести серию ударов, а тому достаточно шестнадцати очков, и все в порядке.

— Ты нервничаешь, — пошутил Филипп Менданья. поправляя пенсне на своем курносом носу.

— Реплики из публики запрещены. Слишком хороши трофеи! — сказал То Ролин, сын Форгунато, унаследовавший от отца стройность и склонность к жульничеству.

Мигел Жоан покосился на них и снова начал тереть мелом кончик кия, стараясь не думать о Марии до Пилар, которая продолжала стоять в дверях. Он ведь ее спросил: мы берем Зе Педро? А она ответила, что нет, зачем им Зе Педро? Ее ответ несколько поколебал его подозрения.

«Все мы ошибаемся», — подумал он еще раз, стараясь как можно крепче упереться левой рукой о поверхность стола. Он слегка повертел кий, прицеливаясь в шар, потом коротким тычком ударил по шару, послав его в нужном направлении. Красный ударился о левый борт и прошел под грудью игрока, который замер, с удовольствием глядя за движением шаров. Теперь шары были рядом с угловой лузой, спешить нельзя: ведь, если он сделает один за другим одиннадцать карамболей, партия выиграна, и не только у соперников, но и у партнеров. На шесть очков больше, чем у Салданьи, и на шестнадцать — чем у То Ролина, который пытался вывести его из равновесия, хотя победа Мигела Релваса давала тому возможность быть вторым в выборе партнерши для завтрашней охоты.

В другом зале дамы ожидали результата розыгрыша. За ужином пришли к решению, что травить зайцев будут попарно и каждая пара с двумя собаками, не больше, с тем чтобы продлить удовольствие и не переловить всех зайцев сразу. Каждая последующая пара будет идти на расстоянии двадцати пяти метров от предыдущей, и эту дистанцию надлежит держать в течение всей охоты, тогда как слуги, которым положено вести борзых, двинутся неспешным шагом, чтобы не создавать большого шума и беспорядка.

Вот Салгейро и предложил, чтобы выбор партнерш был разыгран на бильярде. Шестеро мужчин должны были разделиться на две группы, и на долю той, которая выиграет, выпадает право выбирать первой, внутри же групп предпочтение отдается тому, кто карамболями обеспечит победу группы. Мигел Жоан теперь играл по принципу «все или ничего».

Всем для Мигела Жоана была в данный момент Жулиана Кинтела, муж которой находился в Лоуренсо-Маркесе, где определял границы владений Компании, что была создана в Лиссабоне на немецкие и французские капиталы и частично португальские, которые предоставил некий лиссабонский банк, решивший занять в колониях передовую позицию. Тоскующая по мужу Жулиана старалась забыться в кругу ухаживающих за ней мужчин, которых держала на своей орбите, как говорил Себастьян Телес — заносчивый петух с усами а ля кайзер, что по его понятиям было символом мужественности.

Пальцы Релваса дрожали сильнее по мере того, как он приближался к цели, хотя всеми силами он старался показать, что выигрыш его не волнует, и даже принялся заказывать игру, чтобы никто не думал, что хоть один из шаров был забит случайно, а все заранее рассчитано, как и этот удар белым от шара в лузу. Удар принес ему успех, и он продолжал говорить, хотя уже понял, что его многословие надоело Салгейро, одному из претендентов на руку Марии до Пилар, согласно прожектам отца, вместе с которым он договорился решить наконец проблему замужества сестры как можно скорее. Теперь он частенько собирал у себя, и с успехом, некоторых молодых людей, способных понравиться Диого Релвасу, раз уж Мария до Пилар была склонна к безбрачию.

У самого же Мигела Жоана планы были иные. Однако сейчас его занимали недостающие ему два карамболя, и это было главное. Он мечтал оказаться наедине с Жулиньей Кинтела и лучшего дня, чем завтрашний, просто не видел, тем более что понял — она согласна. Совсем легонько он толкнул шар, так что задетый им второй только дрогнул, а свой стукнул красный, стукнул очень удачно, и, откатившись к борту, тихонько пошел навстречу белому. Партнеры в восторге от победы зааплодировали и застучали киями по полу.

— Стоит ли продолжать? — заносчиво спросил Мигел Жоан.

— Играйте до конца, — сказал Филипп Менданья и шутливо, и зло.

— Если бы мой сын не спал, я бы позвал его закончить… Мария до Пилар улыбалась ему. Он ответил сестре кивком головы и снова вспомнил, что рассказал ему сын Атоугии о ней и Зе Педро. Так был ли искренним ответ Марии до Пилар?!

Он обошел бильярд, выбирая наиболее удобное положение, чтобы закончить игру.

— Это для новичка…

Мигел с высокомерием подкрутил ус — теперь он носил усы, как погибший Антонио Аусио, — и ответил:

— Для маркера все карамболи одинаковы, старина. И решают дело мои партнеры: ну, так заканчивать партию просто или?…

Между Бонфином и мужем одной из родственниц со стороны Вильяверде — Констансы Изабел, красавицы лет сорока, грудь которой Мигел Жоан называл не иначе как «алтарь родины», — и То Ролином возникли разногласия. И опять же принимать решение должен был Мигел Жоан. Он вернулся к тому борту бильярда, где стояли три тара, и стал готовиться послать своего, который должен был стукнуться о противоположный угол и сыграть в два борта. Мигел Жоан представлял весь ход игры на зеленом поле, но, когда стал заказывать карамболь, передумал. Что-то вдруг его забеспокоило. И он решил сыграть там, где был верняк, но тут же вернулся и под дружно повторенное постукивание партнеров киями и комментарии противников разыграл уже продуманную комбинацию.

Мария до Пилар объявила дамам результат игры.

— Передайте мужчинам, что объединяться мужу с женой запрещено, — крикнула Кинтела, великолепно выглядевшая в платье цвета увядшей розы с глубоким вырезом, обнажившим ее фарфоровые груди. «Ну просто севрский фарфор!» — отмечал лакомка Ролин-сын.

Стоящие вокруг бильярда мужчины услышали многообещающий запрет и приняли этот приятный запрет к сведению. «Уже знают результат», — сказал Мигел Жоан, и тут же всем стало ясно, кого он наметил себе в пару, чтобы гнать первого зайца, который будет обнаружен в Лезирии. То Ролин вынужден был, согласно этикету, выбрать хозяйку дома, он сделал это не без раздражения, хотя Изабел Салгейро Перейра Релвас была и хорошей наездницей, и приятной собеседницей, и даже без предрассудков, она любила пикантные анекдоты, которые ее мужа приводили в ярость. Намеченный план нарушил Бонфин: он выбрал Марию до Пилар, хотя знал, что Релвасы предпочитали, чтобы она досталась Киму Салгейро.

После состоявшегося разбора дам был устроен маленький концерт. Хозяйка дома сыграла Шуберта, а жена Бонфина, пышнотелая особа, ответила ей Шопеном, чтобы романтизмом исполнения и страстью музыки скрасить свою всем известную супружескую строгость. Бонфин вынужден был исполнить романс, хотя и сослался на боль в горле. Потом То Ролин предложил фадо, опять же на пианино, выговаривая Мигелу Жоану за то, что в его доме нет ни гитары, ни виолы.

— Это же, позволь тебе сказать, настоящее предательство Рибатежо.

Мария до Пилар вызвалась ему аккомпанировать.

Только около полуночи Мигел Жоан поехал проводить Марию до Пилар в имение «Мать Солнца». Они ехали вдвоем, хотя Менданья и Телес поспешили предложить свои услуги. После прошедшего вечером дождя ночь была прохладной.

— Ну, и?… — спросил Мигел.

— Что, ну и?…

— Развлеклись хоть немного?

— Развлеклась.

— Как вам показался Телес?

— Хороший молодой человек… Все хорошие… Но ведь совсем не это вы хотели меня спросить. Так говорите откровенно, что именно вас интересует.

— Да. Так вот я хотел бы знать ваше мнение о Киме Салгейро.

— Хороший…

— О, это уже что-то.

— Я сказала, что все молодые люди хорошие.

Цоканье лошадиных копыт отдавалось в ночной тишине. Хотя Мигел Жоан и вошел в соглашение с отцом, он не забывал о союзе с самим собой. У него были свои планы — это ясно. Теперь, когда сын Эмилии Аделаиде изгнан из имения, а двое других внуков — дети Марии Луизы Сампейо Андраде были тоже в стороне, он имел свои виды на будущее дома Релвасов, несмотря на то что его отпрыску шел всего лишь второй годик.

— Так вы действительно не думаете выходить замуж?

— Я никогда не допускала возможности остаться только теткой, — ответила Мария до Пилар после некоторого колебания. Она поняла, что не должна показывать неприятие брака.

— Хорошо делаете, что не торопитесь, — сказал Мигел и добавил: — Надеюсь, что сказанное мною не дойдет до отца…

— Он считает, что я несчастна. Так что подчас его заботы о моем браке меня волнуют. Придет день, и я с удовольствием выйду замуж. Но я надеюсь полюбить…

Мигел Жоан подстегнул лошадей.

— Этого еще не случалось?

— Когда мне было одиннадцать. Не спрашивайте, кто это был, теперь он мне безразличен… Да, я была влюблена. Это было и ужасно, и прекрасно в одно и то же время.

— Отец приказал мне найти вам мужа.

— Я знаю это и не собираюсь причинять вам неприятности. Если вы сочтете кандидатуру брата Изабел подходящей, я могу выказать к нему интерес. Наверное, это уж не такая плохая партия, — добавила она иронически. — Земли в Алентежо, страховые общества, инспекционный совет компании по производству спичек…

— А в наших руках — акции компании «Табак», — пошутил он ей в тон. — Но будет лучше, если отец не вспомнит об этом, потому что спичечные компании угрожают теперь табачным. И война объявлена не на живот, а на смерть. И отец в бешенстве.

— Для меня-то брат Изабел — просто дурак. А я желала бы выйти замуж по любви.

— Согласен. И считаю это разумным. И даже защищал подобную позицию, беседуя с отцом.

— Спасибо, Мигел. — Она улыбнулась, спрягав улыбку в ворот пальто. — Салгейро — дурак, То Ролин — туп и способен завести гарем, в котором будут все женщины Алдебарана… Телес… Телес — вешалка для усов…

Мигел рассмеялся удачной шутке.

— Ну что ж, вы ведете себя верно. И есть еще время, — добавил он, когда коляска въезжала в ворота отцовского дома и Жоакин Таранта бежал им навстречу.

— Так поговорим о Киме Салгейро… Его вы находите хорошим?…

Теперь намерения брата ей были понятны. Она могла рассчитывать на его поддержку и длить свое безбрачие хоть до отцовской смерти — конечно же, она ее не желала. А дальше сама жизнь покажет…

— Так в шесть утра на берегу Тежо, — напомнил ей Мигел Жоан. — А отец к нам присоединится, не знаете?

— Думаю, что нет…

Так берите с собой Зе Педро. Он хорошо ездит на лошади…

— Почему Зе Педро, Мигел? Он уже и так зазнался. Отец правильно сделал, заставив его надеть форму пастуха. От этого он совсем обезумел!… Должно быть, чувствует себя оскорбленным.

Сказанное несколько успокоило Мигела Жоана.

В шесть утра Мария до Пилар была на пристани. Однако, кроме двух лодок, да лодочников, там никого не оказалось. По их мнению, несколько прохладное утро и ветерок предвещали ясную погоду.

На Марии до Пилар был купленный на ярмарке в Севилье черный жакет, отороченный бархатом, и кордовская шляпа с загнутыми вверх маленькими полями, приобретенная там же. Мария до Пилар знала, что была красива. Именно это сказал ей Зе Педро, когда она утром шла мимо манежа и, сочтя, что отец еще спит, задержалась там на четверть часика. Губы ее до сих пор хранили вкус поцелуев объездчика лошадей, а подбородок горел, даже болел от его небритых щек. Она готова была вернуться и отдаться ему прямо там, на манеже, как это уже не раз случалось.

Однако сдержала себя, приказала взять лошадь на бот, который будет перевозить животных, и пешком стала подниматься на высокий берег реки, придерживая руками кружева юбки, чтобы не зацепиться за кустарник, росший по бокам тропинки, что шла через тростниковые заросли, где уже начала петь проснувшаяся птичья стая. Пройтись пешком Мария до Пилар решила для того, чтобы хоть как-то охладить желание снова быть с Зе Педро. Похоже, окружающие что-то заподозрили. Во всяком случае, слова брата говорили именно за это, хотя она и схитрила, посмеявшись над тщеславием любовника. Любить? Нет, она его не любила, возможно потому, что они были такими разными. Во-первых, происхождение — это ясно. Ведь об их женитьбе и речи быть не могло — это абсурдно, но ей нравилось ласкать его, потому что он был красив, красивый волк, как называли они с мисс Карри стройного и худощавого Зе Педро, стройность его особенно подчеркивал пастушеский костюм, перепоясанный на бедрах кушаком. Она уже сказала ему, что отец приказал ей возобновить посещение манежа, но он не повеселел от услышанного. Теперь это был печальный араб — так она его называла.

Любить — дело иное: ведь бывали моменты, когда ей казалось, что между ними совсем ничего нет, она его отвергала, отшвыривала, как делают с растениями, которые вдруг увядают; теперь их связь ее не пугала, нет: она не боялась его и не очень увлекалась им. Как-то, когда Диого Релвас и Мигел Жоан отбыли в Алентежо на три дня, Зе Педро именно это и сказал ей вечером в лесу.

На горизонте уже брезжил рассвет, когда она услышала топот лошадиных копыт. Однако узнать всадников она сумела только тогда, когда те приблизились. Прибыли все, сразу. Впереди в компании свояченицы ехал То Ролин, оба на черных лошадях. То Ролин поприветствовал Марию до Пилар, назвав ее по имени и помахав рукой. И тут же поспешил объяснить, что опоздали они по вине Телеса, разволновавшегося из-за куртки, куртки жемчужного цвета, которая была специально сшита для охоты, а теперь забыта дома. Какого труда стоило — чуть ли не конгресс созвали, чтобы убедить его ехать в том, в чем он был.

Мария до Пилар улыбнулась брату, как только увидела его и его партнершу Жулинью Кинтела, сияющую и гордую своим роскошным костюмом амазонки, сшитым в английском стиле. Похоже, они были вполне довольны друг другом, что, собственно, изумления не вызывало; Мигел Жоан был красив, хорошо сидел в седле и умел держаться с достоинством.

— А говорили, ровно в шесть!… Спросите шкипера. Уже половина седьмого.

— Телес…

— Теперь Телес будет всему виною, и даже желания каждого из вас поспать.

Подъехал еще один поклонник Марии до Пилар, гак и не сумевший сказать ей, как он мечтал о ней последние две недели. Он спрыгнул с лошади, чтобы продемонстрировать свою ловкость, но тут же пожаловался на вывих, поспешив сразу же забыть о нем, чтобы не выглядеть несчастным в прекрасных глазах Релвас, о которых он уже говорил за вчерашним ужином. «Глаза чистого золота!» — заключил он в экстазе, на что в ответ Мария до Пилар пошутила, приняв жалобный вид человека, чьи глаза стоят целый фунт — подумайте только, целый фунт.

— Обменяйтесь со мной своей партнершей, Нонфин, — попросил Телес Кабрал, отведя его в сторону.

— Не соглашусь, даже если вы мне отдадите свое имение в Келуш. [Живописное место и районе Синтры, где находится королевский дворец Дона Педро IV.]

— Вы, Жоан Бонфин, преувеличиваете!

— Нисколько. Судьба есть судьба! И я к ней отношусь с большим вниманием. Для меня она больше, чем законы.

Лошади были уже на боте, который, как утверждал шкипер, крупный мужчина, прибывший накануне из Вила-Франки, под парусом скорее дойдет до противоположного берега. Чтобы не мять свои новые костюмы, все, кроме Телеса Кабрала, сидевшего на носу бота в старом костюме, ехали стоя.

— Чудо! Чудо! — восклицал Филип Менданья, стоявший рядом с Констансой Бонфин, — он обращал всеобщее внимание на одетые в осенний убор берега. — Золотая стена! Мы едем среди изумруда и золота. Восход солнца на середине реки будет опьяняющим.

— Осторожно, смотрите, чтобы, опьянев, вы не свалились за борт, — посоветовал То Ролин презрительно.

Только если вы меня столкнете…

— Нет, это нет, я не способен искупать вас.

— А вы все умеете плавать? — спросила вдруг Жулинья Кинтела.

Как выяснилось позже, плавать умели только двое мужчин из всех находящихся на борту. Жулинья Кинтела тут же принялась рассказывать Мигелу и его жене, которая уже почуяла опасность, грозившую ее семейному счастью, что как-то в Каскайсе она три часа провела в воде. Это было истинное удовольствие.

На другом берегу их поджидала группа пастухов Релваса. Слышался лай борзых, скрытых высокой дамбой. Ища подходящего места, где бы спокойно на берег могли сойти лошади, шкипер повел бог вверх по течению, но тут же решил вернуться к только что сделанному тремя пастухами причалу. В знак почтения зеленые капюшоны пастухов были откинуты. Салса был среди них; его ветчинно-розовое лицо оттеняли почти белые бакенбарды. Он уже интересовался, не едет ли Диого Релвас: накануне он говорил, что поедет, появится на причале в последний момент, чтобы сделать сюрприз своим детям. Может, заболел?!

И как только Мигел Жоан спрыгнул на землю, Салса осведомился о здоровье хозяина, для которого по его же воле привез коня.

— Нет, благодарение богу, не заболел. Барышня Мария до Пилар едет из дому, но, похоже, никаких таких новостей не везет.

Между тем Мигел Релвас считал, что отец нарочно сказал Салсе, что приедет, так как этим хотел заставить его быть особо внимательным к организуемой охоте. У отца мания, что уважают только его и без него все в доме перевернется вверх дном. Если бы это было так, то конец света следовало ждать в тот день, когда он умрет.

Едва дамы и кавалеры появились на дамбе, свора борзых пришла в волнение, чуя, что предстоит свободная травля. Борзым очень хотелось быть спущенными с поводков, и они нюхали землю и травы, подвывая и скуля. Державшие их слуги с трудом справлялись с собачьим нетерпением, ожидая приказа хозяев.

В это время года Лезирия выглядела выжженной равниной, что особенно подчеркивала зелень, растущая по рукавам речушек и канав; тростниковые домишки и соломенные сараи конусами возвышались над ней, обнаруживая присутствие человека, что не сразу видел глаз. Здесь рядом и дальше виднелись пасущиеся стада и слышался печальный звон колокольчиков.

Охотниками было принято решение двигаться на юг в сторону Понта-де-Ерва. Разбившись на пары в соответствии с состоявшимся накануне выбором, они выстроились в шеренгу, которую из-за неопытности одних или горячности других, боявшихся отстать от тех, кто шел во главе группы, держать было трудно. Жулинья Кинтела, казалось, была недовольна доставшейся ей лошадью: почувствовав неуверенную руку, животное сделалось норовистым, оно ржало и отказывалось повиноваться. Уговаривая лошадь и похлопывая ее по крупу, Мигел Жоан помогал своей даме. Потом решил обменяться с ней и, сев на мятежную, преподал ей урок, сильно натягивая удила и давая шпоры. Оторвавшись от едущих за ними пар, он заставил лошадь перейти с шага на рысь и наоборот, потом пойти боком, все время держа голову вверх, и даже пустил в галоп до самого рва, где поднял на дыбы, и, развернув, принудил вернуться шагом, выбрасывая передние ноги, одетые в белую шерсть, — пятна, которые все время мелькали у него перед глазами.

— Попробуйте теперь, — сказал он Жулинье Кинтела, спрыгнув с седла.

Наездница вняла его совету крепко держать поводья, и лошадь стала послушной, хотя вначале все же поартачилась.

По приказу Мигела Жоана один из слуг спустил двух собак, которые судорожно стали обнюхивать землю — скорее по привычке, чем по службе, — потому что теперь они жаждали получить удовольствие от свободы, в то время как другие лаяли, все еще будучи на привязи. Мигел Жоан и его дама отделились от ряда, и, как только отошли на предусмотренную дистанцию, разговор опять пошел на ту же тему, что и перед отъездом на охоту: где и когда он смог бы с ней увидеться в Лиссабоне?… И чтобы она не говорила, что это может случиться только в час лунного затмения…

Жулинья Кинтела делала вид, что поглощена борзыми, но улыбалась, припоминая ревнивые подозрения, зашевелившиеся в сознании Изабел, которая шла следом в компании То Ролина — этого животного, которое она, Жулинья, пожалуй, предпочла бы иметь рядом с собой. Ей импонировал его развязный язык и манера держаться, вернее, отсутствие манер, как говорил Менданья, выведенный из себя комментариями То Ролина по поводу его восхищения волшебством утра.

— Вы отказываете мне в дружбе, Жулинья? — не отступал Релвас.

— Я готова дать вам ее.

— Так пригласите меня на чашку чая к себе… без Изабел, конечно. Я желал бы вас видеть каждую неделю.

— А я бы каждый день, — язвительно кольнула его она.

И тут, когда на горизонте засияло солнце, одна борзая подняла зайца, и заяц, преследуемый собаками и наездниками, которые окриками подгоняли собак, желающих настичь жертву, припустил по дороге большими скачками, ища, куда бы скрыться. Борзые почти нагоняли зайца, одна даже коснулась его лап, когда тот неожиданно отскочил в сторону и на какую-то долю секунды замер, чтобы получить возможность изменить направление, оставив собак с носом. Другая, рассвирепев от обмана, последовала за ним, высоко прыгая и мягко вытягиваясь. С вставшей дыбом шерстью заяц петлял, уходя в сторону канавы, где он видел спасительные кусты и траву, которые могли стать неплохим укрытием, но тут одна борзая настигла его и поддала ему с такой силой, что он покатился совсем в другом направлении; за ним ринулись собаки, однако охотники, едущие впереди, вернули их на прежний путь. Жулинья Кинтела была возбуждена, она дрожала, захваченная схваткой, кричала, кричала громче всех.

Мигел Жоан предупредил ее, что впереди канава и она должна быть готова ее перепрыгнуть. Заяц бежал именно к канаве и, похоже, именно там надеялся спрятаться. Какая-то минута — и он бы был таков. Борзые, казалось, почуяли опасность потерять добычу и увеличили скорость: чья возьмет? И вдруг разом исчезли в зарослях, и только спустя какое-то время растерянные, принюхивающиеся и лающие на обманувшего их зайца, след которого простыл, собаки появились вновь. И тут, в этот самый момент, прежде чем кто-либо успел заметить и вскрикнуть, спутница Мигела Жоана полетела в канаву. Мигел Жоан испугался, так как все это время был заворожен заячьей хитростью, которая почти спасла зверька или дала передышку. Все спешились, последовав примеру То Ролина, который полез в воду, чтобы вытащить потерявшую сознание Жулинью, тогда как пастухи прикладывали все усилия, чтобы вытащить переломавшую ноги, увязшую в иле лошадь.

Свора собак яростно лаяла.

Приняв нежданно-негаданно грязевую ванну, наездница жаловалась на руку. Она была бледна, хотела пить, да, ее мучила жажда. Пришлось отвезти ее в хижину одного сторожа, где ей дали тростниковой водки. Все остальные хотели продолжить охоту, хотя пары расстроились, так как Мигел Жоан считал своим долгом сопровождать пострадавшую спутницу, а То Ролин, побуждаемый настойчивостью жены Мигела Жоана, признал, что это его обязанность, раз уж он первым оказал помощь Жулинье, вынеся ее из канавы. Жертва больше не жеманничала, понимая, что смешна и дурно пахнет, однако этот случай сослужит еще свою службу в Лиссабоне, когда она будет его пересказывать, присочиняя так, как умеет только она. Но теперь о той было думать рано. Жулинья дрожала от купания в холодной и гнилой воде, привлекающей москитов и слепней.

Нет, возвращаться домой Мигел считал неразумным: на то потребовался бы час, не меньше, а Жулинья простыла бы и получила пневмонию, к такому выводу пришла и Констанса Бонфин. Кто-нибудь должен раздеться и предложить ей свою одежду, может, чья и подойдет.

Мария до Пилар быстрее всех нашла выход из положения. Она приказала одному из пастухов снять форму, да, зайти за кусты и снять, а потом принести в хижину, где Жулинью пока укрыли нашедшейся в доме сторожа волчьей шкурой.

Все остальные обсуждали возможность продолжать охоту. Спрятавшийся в кустах заяц все еще дрожал, хотя собаки лаяли теперь совсем в другой стороне.