"Неопознанный взрыв" - читать интересную книгу автора (Карасик Аркадий)

Глава 14

Полковник в отставке Окунев не был профессиональным журналистом. И все же коллеги с завистью отмечали его бойкое перо и умение подмечать самые незначительные факты, играющие на разрабатываемую им тему. И ещё одно поражало коллег — необычайное трудолюбие Окунева. Увлеченный работой, он просиживал за машинкой не только часы — сутки. Без еды, поглощая только невообразимое количество крепчайшего чая.

Вдруг — будто отрубили. Валяется целыми днями на диване с газетой недельной давности или незряче смотрит на телевизионный экран. На вопросы жены либо отмолчится, либо буркнет что-то отдаленно напоминающее ворчание автомобильного двигателя.

Произошла эта перемена после третьего посещения Окуневым треклятого научно-исследовательского института.

По идиотской, как считала жена, черте характера он был слишком уж обязательным человеком. Пообещал — выполни, порядочность прежде всего — эти и им подобные прописные истины внедрила в отставного полковника армия. Поэтому, пообещав написать очерк и прежде, чем его опубликовать — представить Платонову для ознакомления, Никита Савельевич целую неделю маялся. С одной стороны, заметка в газете ничем ему не грозила — мало ли их печатается? — но с другой — на память приходила сценка на автобусной остановке и от страха перехватывало дыхание.

И все же, плюнув на мерзкую трусость, Окунев засел за машинку и накатал шикарный очерк. На пьедестал «трудовой доблести и героизма» возвел всех четверых научных сотрудников.Из чувства неосознанного подхалимажа отвел солидный «кусок» очерка Иллариону Пантелеевичу, доктору наук, исполняющему обязанности начальника института.

Бережно уложив рукопись в специальную папочку, полковник-журналист отправился в знакомое здание. То ли от сознания завершенной работы, то ли от предчувствия читательских восторгов, но ноги Окунева не подкашивались и он смотрел прямо перед собой, не оглядывая пугливо каждый угол и каждого прохожего.

Иллариону Пантелеевичу появление журналиста — дополнительная зубная боль. Голова раскалывается от навалившихся институтских проблем, а тут ещё — дурацкий очерк. Тем не менее, он скучающе просмотрел рукопись, машинально отыскивая в ней замаскированные секреты.

Не нашел и задышал свободней.

— Большое дело вы сотворили, Никита Савельевич, даже не представляете себе, как помогли нам. Прочитают газетку там, — ткнул он пальцем в потолок и опасливо оглядел его — не сталось ли, не дай Бог, следа, — вдруг решат помочь. Деньгами, конечно… Тогда заживем! Ликвидируем долги по зарплате, включим электричество, может быть, — телефоны…Спасибо вам!

Минут двадцать вдохновенно вещал. Нет, не об очерке — о нищенствующих сотрудниках, о задолженностях по энергии, отоплению и связи, об отсутствии металла, короче, о всех бедах, которые трясут недавно процветающее научнре учреждение.

Перебивать собеседника Окунев не решался. Все по той же причине: порядочности. Поэтому выбрался из института, когда небо по-зимнему потемнело. Потянуло промозглым ветерком, пошел дождь со снегом.

Едва Никита Савельевич вступил на «зебру, намереваясь перейти проезжую часть улицы, как мирно дремлющий в стороне тяжелый „мерседес“ внезапно помчался прямо на него. Спас от верной гибели гололед. Машина вильнула, задев журналиста по-касательной, и умчалась.

К упавшему бросились люди, ожидающие автобуса, но Окунев сам поднялся с асфальта. Зверски болел ушибленный бок, от напряжения подрагивали колени…

После этого покушения — именно, покушения, журналист уверен в истинной причине наезда! — Никита Савельевич и захандрил.

Жена, Елена Ефимовна, на первых порах не придала значения настроению мужа. Бывает такое у мужиков, рассуждала она про себя, нервы издерганы, малейшая зацепка — начинают дрожать. Пройдет пару дней — успокоится, придет в себя.

Прошла неделя, но Окунев не успокаивался, Наоборот, ему стало намного хуже. Дошло до того, что есть перестал, от любимого блюда — тушенной индюшатины — отказывается.

Пришлось вызвать «скорую помощь».

Речь, конечно, шла не о медицине — в окружении выпускников Военно-Инженерной Академии «скорой помощью» именовался Володька Федорчук.

— Докладывай, слабак, — утвердившись на стуле рядом с диваном, на котором лежал Окунев, потребовал бессменный председатель оргкомитета курсантского содружества. — Что приключилось с «малышом»?

Тяжело дыша и фиксируя участившийся сердечный ритм, Окунев поведал о случившемся. Начиная с беседы в кабинете начальник института и кончая взбесившейся иномаркой.

— Не бери в голову, — потребовал Федорчук, привычно массируя лысину. — Сейчас в Москве по статистике количество дорожных пеступлений намного превышает рождаемость. Не убили же тебя, ноги-руки — на месте, в мозгу извилины шевелятся. Как, шевелятся? — с неожиданным любопытством смешливо поинтересовался он.

Никита Савельевич недовольно поморщился. Бодрый голос Федорчука не избавили Окунева от мыслей о грозящей ему опасности, наоборот, усилили их.

— Шевелятся или нет? — напирал Федорчук.

— Ну, шевелятся. — нехотя признался Окунев.

— Сомневаюсь. Если б мог думать — позвонил бы Андрюхе, посоветовался…

Журналист отвернулся, покаянно вздохнул. Действительно, почему он не вспомнил о Панкратове-младшем? Опытный сыщик, сын Федуна, человек близкий, можно даже сказать — родной. К тому же, это Андрей послал его в институт, заставил врать и изворачиваться, добывая фамилии и адреса сотрудников Иванчишина. Не свяжись он с дурацким очерком — сейчас не преследовали бы тревожные раздумья, боязнь расправы.

Значит, во всем виновен сыщик. По всем законам чести и порядочности Панкратов просто обязан помочь ему избавиться от мучающего чувства тревоги.

— Я к тебе прямо от Лехи Сазонова, — вздохнул Федорчук и снова тронул ладонью лысину. — Жизнь-житуха…

— Что у Лехи?

Окунев знал — Володька так просто в гости не ходит, говорит, что у него нет времени для гостевания. Значит, перехватила председателя жена Сазонова, вызвала на «помощь».

— Не говори… Анька лежит пластом, охает-ахает, Леха сосет валидол… С внуком несчастье. У него — девчонка, со школы дружили. Леха исподволь готовился свадьбу играть. А её подонки изнасиловали у внука на глазах. Бросился защитить — пырнули ножом… И девчонку тоже… Два трупа… А ты страдаешь — машиной по случайности едва не сбили… Тоже мне, горе…

Федорчук поднялся со стула, крепко потер ноющую поясницу.

— Ты куда?

— Как куда? Искать Андрюху…

Панкратов чувствовал — за ним следят. За каждым шагом, за каждым жестом. Безстыдно и напористо. Идет по улице — за ним, наступая на пятки, следуют двое: здоровенный амбал с квадратной мордой и щуплый парнишка с бегающими глазами. Он так изучил внешность «топтунов» — можно по памяти портреты писать. Находится дома — безответные телефонные звонки, все те же бандюги оттираются на улице, нагло поглядывая на освещенные окна.

Что же заставляет бандитов пасти отставника? Желание уничтожить настырного сыскаря? Вряд ли, отставник — не та фигура…

Причина лежит на поверхности: его активная деятельность вместе со Ступиным!

После от»езда Татьяны Андрей немного успокоился. Главное: жена находится в безопасности, ее не убьют и не похитят. Сам он привык ходить по острию ножа, балансировать на качающейся перекладине, именуемой жизнью.

Тем более, что сейчас он не один — Костя Негодин добился разрешения начальства приставить к отставному сыщику охрану. Двух ребят, приехавших из омского уголовного розыска на стажировку.

Митяй и Юрка, несмотря на молодость, успели «пообщаться» с сибирскими уголовниками, наработали солидный опыт, не раз побывали в госпиталях, где хирурги «штопали» им огнестрельные и колотые раны.

Короче, парни битые.

Задание охранять Панкратова встретили с пониманием и охотой. Вот и ходят за Андреем, будто скованные с ним наручниками. Митяй живет вместе с опекаемым, Юрка снимает комнатушку у бабушки-пенсионерки этажом ниже.

Панкратову предстоит выполнить последнее задание в Москве: разобраться с кандидатом технических наук Стеллой Ковригиной. После этого — в Сибирь, в городишко с удивительно приятным названием — Кокошкино. Где ожидает его Таня.

Удастся расколоть Ковригину — протянется путеводная ниточка к лежбищу Пуделя, следовательно, к генералу Иванчишину. Не удастся — попытается в Сибири.

Вечером пили с Митяем крепко заваренный чай. Как выразился омчанин — «чифирили». Ноги гудят, голова раскалывается на части. За день набегались в поисках родителей Ковригиной, якобы, подкидывающих денежки «безработной» доченьке.

Адрес все-таки узнали. Завтра — первый, ознакомительный, визит.

— Люблю чифирить, — намолчавшись за день, Митяй говорил беспрерывно, не останавливаясь. — В тайге воткнещь над костром две рогульки, пристроишь на них перекладину с котелком — класс! Закипит водица — ягодок лимонника насыпешь, листиков разных… Отхлебнешь — откуда только сила берется… Это тебе не городской асфальт, не вонючие машины — матушка-природа… Помню однажды…

Что случилось «однажды» узнать не довелось — заверещал телефонный аппарат.

— Слушаю.

— Здорово! — захрипел в трубке знакомый голос Федорчука. — Ты меня не знаешь, я тебя — только понаслышке…

Умный дед, даже можно сказать — сверхумный, подумал Панкратов, улыбнувшись. Знает, что телефон может прослушиваться, вот и «работает» кодом.

— Что случилось?

— Ничего страшного. Соскучился и хочу табя видеть. Вот и все… Будь другом, приходи через часок к метро Кузьминки. В павильоне и повстречаемся…

А вот это уже — явный прокол. Время и место встречи выдано, мужик с квадратной рожей, небось, записал его в поминальник… А как иначе поступить пенсионеру? Надеется на сообразительность и хватку сыщика, вот и выразился открытым текстом. — Придется шевелить ходулями, — огорченно вздохнул Андрей, после завершения короткой беседы. — Страсть как не хочется выходить из дому, но дед Володька зря беспокоить не станет. Мужик с понятием… Вот только как быть с пастухами?

— Обеспечу, — пообещал Митяй. — Выход через десять минут.

О чем перешптывались ниже этажем два охранника, для Панкратова осталось тайной.

Предстоящая встреча с отставным полковником почему-то казалась ему многообещающей и он ощущал нетерпение спортсмена-бегуна на старте. Треклятые «топтуны», как же они мешают! Повязать нельзя — лучше привычные, изученные со всех сторон, чем новые, непредсказуемые. А то, что эти новые непременно появятся — никаких сомнений.

Выручили омичане.

Рядом с прогуливающимися амбалами затормозила милицейская «волга».

— Документы?

— Ты что, друг, сбрендил? Гуляем перед сном, какие документы?

Демонстрируется покачивающаяся дубинка.

— В милиции разберемся… Живо — в машину!

Организовавший по телефону это «представление» Юрка, ехидно ухмыляясь, глядел на него из окна. Будто из театральной ложи.

Молодчаги, хлопцы, здорово сработали! Привезут пастухов в отделение, часика два поманежат в «обезьянике» и — извините, не обессудьте, промашку дали, можете считать себя свободными… До следующего раза. Постарайтесь впредь даже в туалет носить паспорта с московской пропиской…

Андрей и Митяй спокойно отправился на встречу с Федорчуком. Шагах в двадцати следом, подстраховывая, двигался Юрка…

Федорчук, заложив руки за спину, нервно расхаживал возле остановки автобусов. Панкратов задерживался, и он про себя материл сыщика. Должен же тот понимать, что по пустякам тревожить его не станут, что отставной полковник Федорчук загружен не меньше сотрудника уголовки, что, наконец, у него нет особого желания разгуливать по темным улицам.

— Дед, дай полтиник на мороженное, — ворвался в размышления гнусавый мальчишеский голос. Не выпрашивающий — требующий. Дескать, не дашь — пожалеешь.

— А гуся не хочешь?

Федорчук снял перчатку и состроил «двухэтажный» кукиш. Такой выразительный, что парнишка стал заикаться.

Сразу же из-за ближайшего ларька вывернулись два мордоворота. Как принято, в поддатом состоянии.

— Детишек забижаешь, падло! — заревел один из них раззадоренным быком. — Сейчас мы тебя сделаем…

«Сделать» пожилого полковника не удалось — появились новые действующие лица.

Не теряя времени на увещевания, Митяй мигом отправил «быка» в нокаут. Точно таким же образом расправился с его дружаном Юрка. Вся компания, включая пацана, требующего «подаяние», матерясь и размазывая кровавые сопли, убралась за ларек.

— Во время подоспели… Спасибо… Если признаться честно, я приготовился — на кладбище… Ладно, отставить… Поехали к Оглобле…

— К кому? — не понял Андрей.

— Оглобля — курсантская кличка Окунева, — пояснил Федорчук. — Твой отец — Федун, вот мне не придумали, так и хожу Володькой Федорчуком…

— Обидно, небось, — съехидничал Юрка. — Все — с кличками, а вас обошли.

— Ничего не поделаешь — приходится терпеть, — смиренно, будто монашек, признался отставник. — Не придумывать же самому…

Посмеиваясь друг над другом, незаметно добрались до дома, в котором живет Окунев. Но если Митяй и Юрка беззаботно шутили, то Панкратов не мог отделаться от чувства тревожного ожидания. Ему казалось, что пассажир, сидящий напротив, слишком упорно глядит в его сторону. У другого из хозяйственной сумки выглядывает завернутая в тряпку труба — не автомат ли? Женщина держит на коленях подозрительный пакет — возможно, взрывное устройство.

Андрей честил себя неврастеником, хлюпиком, психопатом, но «психотерапия» не помогает — тревога прочно укоренилась в сознании. Окончательно успокоился только в квартире журналиста.

— Что произошло?

Окунев молчал. Нелегко признаваться в трусости! Хоть он и отставной, но все же — полковник, человек, отдавший добрую половину сознательной жизни армейской службе. Как-то не вяжется: полковник и — трус!

— Что же, все-таки, случилось, Никита Савельевич? — подстегнул журналиста Панкратов.

— Кто это с тобой? — угрюмо спросил Окунев, кивая на Митяя и Юрку. — Можно — при них?

— Не можно, а нужно! Митяй — мой брат, Юрка — брат Митяя, — облегченно рассмеялся Андрей. Наконец-то молчун ожил. — Говорите смело. Желательно, с подробностями.

— Братья, значит? — скупо улыбнулся Никита Савельевич, будто выдавил улыбку на сухие старческие губы. — Ну, что ж, и такое бывает… Вот подробностей, боюсь, не услышишь. В зашибе тогда я был — не до деталей. Дай Бог, унести ноги…

Под аккомпанимент доносящихся с кухни кулинарных рецептов, которыми хозяйка одаривала дотошного Федорчука, журналист начал нелегкое повествование. Первые фразы дались нелегко — со спотыканиями, неожиданными остановками, множеством слов-паразитов. Видите ли… Такая история… Вот какое дело…

Потом разошелся. Сработала привычка журналиста выцеливать в изложении тех или иных событий главное. Теперь он не стыдился своей трусости, даже, не без кокетства, выпячивал ее… Да, действительно, боюсь, что из этого? Пожилой человек, можно сказать — старик, доживающий отведенный ему природой срок… Да и кому хочется погибать от руки нелюдей?…

Будто покровительственно похлопывал позорную трусость по плечу.

Окунева не перебивали. Прервав кухонную беседу, хозяйка и Федорчук на цыпочках вошли в комнату и стояли у стены. Митяй и Юрка многозначительно переглядывались. Андрей расхаживал по комнате, похрустывая суставами пальцев.

Короткий рассказ завершен. Окунев умолк и с надеждой поглядел на сыщика.

Андрей что-то шепнул Юрке, тот ответид понимающим кивком и покинул комнату. В прихожей негромко хлопнула дверь.

— Ну, что я могу посоветовать?…Скажите, Никита Савельевич, вы не хотите… подлечиться? Вместе с супругой?

Федорчук ехидно заулыбался. Знал старый «психолог» об отврашении Оглобли к любым видам лечения, начиная с посещении гарнизонной поликлинники и кончая пребыванием в госпиталях. Сейчас Никита выдаст советчику! По полной курсантской норме. Дай-то Бог, чтобы — в приемлемых выражениях.

Губы Окунева дрогнули, в выцветших стариковских глазах заплясали бесовскме огоньки. Все, сейчас сорвется в штопор!

Сорвался!

— Ты, Андрюха, лучше батьку своего, Федуна, лечи. А я — давно уж леченный-перелеченный, мне твои поликлиники ни к чему! Ишь что придумал: задницу врачихам подставдять под укольчики…

— Погодите горячитьчя, Никита Савельевич, дослушайте до конца. Я ведь вас не перебивал…

Ворча и отфыркиваясь на подобии кипящего самовара, Окунев поворочался, поудобней устраивая худющую фигуру на жестком диване, и затих.

— Для вас нынешний климат Москвы, как бы это выразиться помягче, вреден. Оформляйте семейную путевку в санаторий и уезжайте. Куда — не имеет значения, лишь бы подальше от Москвы…

— Свежим воздухом подышишь, — привычно вписался в разговор Федорчук, — ванночки попринимаешь, на курортных дамочек полюбуешься…

— У меня — своя дамочка, — с прежней угрюмостью возразил журналист, — Круглосуточно любуюсь и иногда пользую.

— Дурень ты старый и пошляк!

Елена Ефимовна сняла очки, принялась нервно протирать стекла.

— Из чужого самовара чай всегда слаще, — смешливо захрипел Федорчук, — Особо, в нашем возрасте…

Недовольный несвоевременным вмешательством Федорчука, Панкратов повернулся к нему.

— Да и вам, Владимир Иванович, не помешает сменить обстановку… Почему бы не составить компанию вашему другу?

— Я-то при чем? За Оглоблей следят…

— Вы тоже солидно засветились. К примеру, сегодняшнее нападение на вас о многом говорит… Попытка ограбления пенсионера? Сомнительно… Скорей всего, решили пощупать ментовского пособника…

Разговор походил на прокручивание в мясорубке фарша. Заправляют в приемный «бункер» вымоченные куски, в тарелку вываливается, казалось бы, несъедобная смесь.

Это на первый взгляд — несъедобная.

В конце концов, порешили: Федорчуки и Окуневы покидают Москву. Как можно скорей…

Время близится к полуночи. Владимир Иванович порешил не рисковать — до утра побыть у Оглобли. Только позвонил ненаглядной своей Катеньке. Дескать, не волнуйся, побалдей ночку одна, утром заявлюсь. И завершил разговор, будто пришлепнул жирную печать: не бери в голову.

Более полную информацию выдала подруге Окунева. Умолчав, конечно, о посещении сыщиков. Часа полтора обсуждался вопрос о санатории. Черное море зимой — мерзко, в Карелии — холодно, на Волге — все тот же мокрый снег и гриппозная температуры. Самый лучший вариант — Подмосковье, но отдыхать рядом с домом — не отдых, а сплошные муки.

Дети— то живут по соседству: внук зачихал, невестка никак не разродится, в семье сына -нелады. А родители — под боком, вызвать их на помощь — минутное дело. Вот и получится отдых со знаком минуса…

Панкратов и его телохранители двинулись к станции метро. Недалеко, метров пятьсот, нет необходимости ожидать автобус, маяться на остановке.

Не успели дойти до угла — из-за мусорных ящиков хлестнули автоматные очереди. Посыпались куски отбитой штукатурки. Панически залаяла на балконе чья-то собака.

Юрка упал под прикрытие груды сваленных бордюрных камней, ответил выстрелами из пистолета. Митяй грубо повалил на тротуар Панкратова, упал на него, тоже выхватил оружие.

Автоматы умолкли. Ночную тишину нарушал только лай собаки. По идее, мгновенно должны примчаться машины с милицией — не примчались. Сейчас в городе такое количество перестрелок — ни машин, ни оперативников не хватает.

За мусорными контейнерами пусто. Только россыпь гильз напоминает о недавней перестрелке.

Излишне самолюбивый Юрка твердит о крике, который он услышал после одного из своих выстрелов. Уверен — попал. Порылись, покопались — следы крови отсутствуют. Зато следы пуль на фасаде здания — на лицо. Все они сантиметров на семьдесят выше самого рослого из друзей — Митяя.

— Пугали. — будто подслушал друга Панкратов. — Били бы на поражение — изрешетили напрочь, в сито превратили.

— Пятьсот сороковое серьезное предупреждение, — Юрка щегольнул фразой, вычитанной в истории американо-китайских отношений периода горяче-холодной войны. — Запугивают…

Ни Панкратов, ни его друзья, естественно, не знали, как Штырь инструктировал своих шестерок. Насмерть перепуганный «наказанием» на лестничной площадке, он накрепко запретил подчиненным наносить ментам любой, пусть даже самый минимальный вред.

Ночные автоматные очереди — чистая профилактика…

— Отец Ковригиной — Мавлинин Пахом Терентьевич, — обьявил Костя, выкладывая на стол листок, вырванный из записной книжки. — Бывший заведующий диетической столовки, ныне — обычный пенсионер. Не подрабатывает, все время болеет… Погляди, какие диагнозы: два инфаркта, язва желудка, какое-то заболевание легких… Мать, Серафима Ивановна — домохозяйка… Вот тебе — адрес и номер домашнего телефона… Здесь, — на стол легла вторая бумажка, — фамилии людей, с которыми общаются Мавлинины. Здесь — адрес столовой, которой «командовал» подопечный до ухода на пенсию… Справка из райсобеса… из домоуправления…

Знатно поработали хлопцы. За такое короткое время нарисовали целый портрет семьи Мавлининых. Теперь очередь за «ведущим хирургом». Родители Ковригиной вскрыты и более или менее понятны — остается сделать некоторые «анализы».

Впрочем, все ясно без хирургических вмешательств и медицинских исследований. Мавлинины не имеют возможности подкармливать дочь и внука, если даже прекратят есть, платить квартплату, покупать самую дешевуюю одежонку. Врет Стелла Пахомовна, ссылаясь на родительскую помощь! Поскольку ложь беспредметной не бывает, то в кандидат технических наук получает другую «помощь», которую старательно маскирует. Ибо эта «помощь» платится ей за некие нечистые услуги.

И все же логический вывод необходимо подпереть конкретными фактами. В виде встречи с родителями Ковригиной. Вдруг ребята Негодина что-то перепутали, или бывший директор диетической столовки с»умел обеспечить свою старость и дочкину молодость!

На следующий день после получения от Негодина первичных исходных данных Андрей пошел по указанному в них адресу. Конечно, в сопровождении Митяя и Юрки. Схема передвижения отработана: рядом с Панкратовым по медвежьи косолапит Митяй, сзади их страхует верткий Юрка…

Панельная пятиэтажка ничем не отличается от соседних домов. Такие же заплеванные, грязные подъезды, обшарпанные фасады, грозящие обвалиться балконы.

На лавочке, стоящей напротив нужного сыщикам подъезда, расстелена газета, на ней — бутылка водки и соответствующая закуска. Четверо мужчин разного возраста не то похмеляются, не то начинают «рабочий день». В стороне тихо беседуют две старушки. Видимо, по поводу деградации нравов мужского пола.

Короче говоря, ничего особенного, все точно так же, как в тысячах московских дворов и двориков.

Андрей пошел на контакт со стариками один. Юрка с интересом принялся наблюдать за толстым стариком, ковыряющимся в древнем, ушастом,»запорожце». Распрашивал о особенностях чуда автомобилестроения, подавал дельные, по его мнению, советы. Митяй присел на шатающееся ограждение вытоптанного палисадника и закурил. Одновременно фиксировал настороженным взглядом передвижения жителей дома.

Мавлинины занимали двухкомнатную квартиру на первом этаже. Совмещенный санузел, проходные комнаты, крохотная кухонька — типичное пенсионное жилье, заселенное тараканами и комаринной нечистью, проникающей из затопленного подвала. Комнаты обставлены рухлядью, доживающей свой век. Но полы чисто выметены, сервант и платяной шкаф протерты до блеска.

— С кем имею честь? — старомодно поклонился Пахом Терентьевич, заправляя в ухо наконечник слухового аппарата. — Следовало бы задать этот вопрос из-за запертой двери, но, как изволите видеть, — развел он руками, будто экскурсовод в музейном зале, — живем бедно, воровать нечего. Поэтому не хоронимся…

— Я рекламирую современные стиральные машины, — представился Андрей. — Небольшие, удобные, отлично вписываются в интерьер любой ванной комнаты. Вот, посмотрите проспекты, — выложил он предусмотрительно захваченные красочные картинки.

— Куда нам, — жеманно отмахнулась старушка. — Небось много тысяч стоят, а наша с отцом пенсия — на хлеб да на молоко…

— Перестань жалиться, старая, — прикрикнул на жену Мавлинин. — Нынче вся Россия бедствует… Мы-то ещё богатеи — дочка подбрасывает…

Вот он, маленький, но существенный, фактик: Ковригина не кормится подачками родителей — сама им помогает. Интересно, из каких достатков? — Наверно, хорощая у вас дочь, заботливая, нынче такие дети — редкость. Наверно, занимается доходным бизнесом?

— Какой там бизнес, — рассмеялся дед. — В каком-то институте состоит младшим научным сотрудником. Хорошо хоть зарплату регулярно дают…

Регулярно? Полгода — ни копейки!

Панкратов постарался ускорить завершение пустого разговора, сослался на крайнюю занятость, на необходимость «пристроить» хотя бы пяток стиральных машины. Ведь от этого прямо зависит размер его заработка…

Дома его ожидало длинное письмо от Тани…