"Красуля" - читать интересную книгу автора (Карасик Аркадий)

Глава 11

Хозяин Ангела тоже был шестеркой, его босс — тоже. Никто из них не знал где заканчивается эта ниточка, на какой ступеньке стоит человек, отдающий приказания. Да и эти приказания впрямую не отдавались, облекались в форму намеков, тщательно спрятанного неудовольствия тем или иным деятелем. Умение читать «по губам», видеть сквозь кисею наброшенную на внешнюю доброжелательность — великое достижение чиновничьей науки.

Скажем, обладатель шикарного кабинета, солидного секретариата и десятков советников и помощников вызывает к себе незаметного услужливого чиновника. Барственно кивает на кресло, стоящее возле приставного столика, благожелательно улыбается и тут же меняет эту улыбочку на горестное сожаление.

— Как там поживает Иванов (Петров, Сидоров) не знаешь? Видел его пару дней тому назад — бледный, болезненный. Не собирается ли в отставку? Слышал, обижается на него руководство — много болтает, часто курит. К тому же, есть сведения — слишком увлекается взятками…

И так далее, и тому подобное. Болезненный, много говорит, мало делает, пора на заслуженный отдых? Все ясно, переспрашивать, уточнять в чиновничьем мире не положено, вполне можно лишиться места, быстро перекочевать на ступеньку ниже. Чиновник любого ранга обязан быть сообразительным, понимающим с полуслова, с полужеста.

Подчиненный внимательно отслеживает малейшие нюансы в монологе начальства, изучает мелькающие гримаски. Возвратившись в свой кабинет, вызывает к себе еще более незаметного. Точно так же кивает на кожаное кресло, задумчиво вздыхает.

Как принято, разговор — наедине.

— Случайно услышал — Иванов (Петров, Сидоров) собирается на пенсию. Конечно, не по своей воле — начальство недовольно его работой. Вот так у нас — служишь, вкалываешь, а тебя в один прекрасный момент — пинком пониже спины. Но Петров (Иванов, Сидоров) сам виноват — слишком многое себе позволяет…

По налаженной цепочке вниз спускается многозначительная новость. В конце концов доходит до хозяина Ангела. Тот уже не темнит, не придуряется, говорит более понятным языком.

— Сидоров (Петров, Иванов) прокололся. Надо бы помочь мужику…

Ангел кивает. Все ясно, будет сделано. На связи у понимающего телохранителя имеются специально подобранные люди, готовые за заранее оговоренную плату выполнить любое его желание.

При очередной встрече с киллерами Ангел выражается предельно ясно и деловито.

— Иванова (Петрова, Сидорова) — замочить. Сколько возьмете?

— Пять кусков.

— Делай…

Разворотливый телохранитель чиновника имел несколько маломощных групп. Он манипулировал ими, как опытная гадалка манипулирует картами, предсказывая клиентке не то, что они, карты, показывают, а то, что удалось разведать через своих помощниц.

Но налаженная система вдруг стала давать сбои. Часть киллеров повязали, многие перебрались под крыло к более состоятельным боссам, некоторые вообще исчезли, не желая и впредь подставлять головы под карающую секиру закона.

Высокопоставленная «лесенка» высказывает недовольство, важные заказы оказались невостребованы. Приспело время для коренной «реконструции» цепочки, вернее, нижнего ее звена.

Сделать это поручили, как всегда, понятливому и исполнительному Ангелу. После длительных размышлений тот пришел к выводу: не стоит распыляться на многочисленные группы, нужна одна, мобильная, состоящая из самых-самых опытных киллеров.

Неожиданная встреча со старым дружаном оказалась взаимно полезной. Появилась возможность организовать солидную группу, способную проводить более серьезные акции. Босс Ангела дал добро, предупредил об ответственности за провал. Мог бы и не предупреждать, не тратить времени, шестерка сам понимает, что ему грозит.

Встречи с Ангелом происходили в борделе бабки Евдокии — самом удобном месте для откровенной беседы. Напуганная неоднократными угрозами и со стороны телохранителя важного клиента, и со стороны давно известного ей авторитета, Евдокия не пыталась подслушивать, наоборот, создавала беседующим обстановку максимальной секретности. Особому отношению способствовали немалые денежные иньекции, компенсирующие потери от «простоя» удобной комнаты. И, конечно, боязнь ликвидации доходного «предприятия».

Вот и на этот раз бандерша угодливо встретила приехавшего Жетона.

— Давненько нас не посещаете, дорогой друг. Ленка успела соскучиться — очень уж вы пришлись бабенке по вкусу… Ужинать будете?

— Похаваю, — согласился Жетон. — Ленку пощупаю после базара с дружаном… Он приехал?

— Звонил. Вот-вот прибудет.

Ожидая Ангела, Жетон выпил полбутылки коньяка, опустошил тарелку винегрета с крабами, блюдо жирной свинины, заел плотный ужин десятком яблок и задремал прямо за столом. Два телохранителя дежурили возле входа в бордель, еще два охраняли босса в столовой. После неудачной для него разборки Жетон не без оснований боялся покушения. Красуля ни за что не успокоится до тех пор, пока не отыщет сбежавшую от авторитета дочку, не сведет давних счетов с похитившим ее Жетоном.

Кажется, пора поручить кому-нибудь из шестерок подстеречь Красулю и прошить автомобиль несколькми автоматными очередями. Представил себе окровавленный труп мерзкой дамочки и захлебнулся от восторга. Правда, достать ее нелегко, бережется, стерва, но пусть один киллер проколется, другого замочат, авось, третий все же достанет…

Прошло полчаса… час. Ангел не появлялся. Обеспокоенный Жетон не мог уже ни спать, ни есть, ни мечтать о будущей разборке с Красулей — расхаживал по борделю, бесстыдно заглядывая в комнаты проституток, пугая их клиентов. Надоело. В конце концов, зашел на кухню и завалил повариху прямо на пол. Не от желания — заглушить тревожные мысли.

Когда бабка Евдокия осмелилась нарушить покой гостя и сообщить ему о приезде долгожданного приятеля, Жетон успел довести Ленку до полного изнеможения. Девка уже не просто стонала — выла в полный голос. Едкий запах пота, смешанный с ароматом французских духов, шибанул в нос владелице борделя.

— Дорогой друг, Ангел приехал, — скороговоркой оповестила она и выскочила в коридор, оставив дверь приоткрытой.

— Ништяк, я ожидал, пусть и он потерпит, — отдуваясь, в несколько приемов заявил Жетон, не прекращая атаковывать жирное тело поварихи. — Терпи, Ленка, выдюжишь — озолочу! Да шевелись же ты, шкура, работай!

Проститутки сгрудились в коридоре, смеялись, подавали подружке бесстыдные советы. Клиентов в это время мало, девушки бездельничают, скучают, поэтому неожиданное развлечение пришлось как нельзя кстати.

Здесь же, презрительно сощурившись, приложив к аристократическому носу надушенный платок, стоял Ангел. Подумать только, с кем приходится иметь дело? Попадется мразь болотная сыскарям — все выложит, ничего не утаит! Размазня, кусок мяса, неандерталец, животное, крестил он про себя старого дружана.

Первой сдалась Ленка.

— Пусти… Помру…

— Похороню, — хрипел азартный авторитет, увеличивая скорость продвижения к близкой уже цели. — Спецгроб закажу, памятник поставлю. Работай, шалава!

Повариха не двигалась — хрипела. На губах пузырилась почему-то рыжая пена, по телу пробегали конвульсии. Кажется, на самом деле вот-вот помрет, волновалась бабка Евдокия. Не потому, что ей так уж было жалко девку — где отыскать такую же опытную повариху?

Наконец, Жетон слез с бабы, застегнул ширинку, встряхнулся на подобии заматеревшего петуха, сочно выматерился.

— Гнать тебя нужно из борделя! Не можешь обслужить настоящего мужика — удовлетворяй на помойках сопливых пацанов. Бабка Евдокия, чтобы я эту жирную свинью больше здесь не видел! Подавай нормальную телку! Хоть сейчас подавай — осилю! Испуганные проститутки разбежались по комнатам. Защелкали дверные запоры. Не дай Бог завалит этот бык-производитель — замордует до смерти. Как затрахал Ленку, которая, не в силах подняться, ворочается на полу и хрипло стонет.

В коридоре остались перепуганная бабка Евдокия и брезгливо усмехающийся Ангел. Жетон увидел его и мигом забыл о сексе.

— Дружан? Пошли в нашу комнату, побазарим. Евдокия, быстро — коньяк и закусь!… Соскучился я, вот и порешил малость позабавиться с поварихой. А она, стерва, слабой оказалась — никакого тебе удовольствия. И что за лярвы пошли в наши скорбные времена? Помню, раньше завалишь сразу двух телок — тут тебе и удовлетворение и сладость. А теперь…

Толстяк сыто рыгал, многословно повествовал о слабостях нынешнего женского пола. Не то, что раньше, в период развитого социализма. Старался за болтовней скрыть несвойственное ему смущение. Как там не говори, а секс — дело тайное, интимное, выставлять его на всеобщее обозрение даже для такого человека, как Жетон, постыдно и неприятно.

Проститутка Нюська изгнана из своей «кельи» и укрылась у соседки. Будто из-под земли, появился полированный обеденный стол, стулья сменились на полукресла. По причине «профессионального» недомогания поварихи, прислуживали две опрятные девки.

— Брысь, лярвы! — миролюбиво проворчал Жетон, хлопнув одну из подавальщиц по упругому задку. — Займитесь другими клиентами, шалавы! — приложился он широченной ладонью к тощему бедру другой.

Девки, смеясь и игриво подмигивая, покинули комнату. Заниматься им не с кем — как всегда, получив известие о предстоящем приезде важных гостей, бандерша с зубовным скрежетом и болью в сердце отказала другим клиентам.

— Зачем звал, дружан? Сам знаешь, опасно мне появляться в городе, пока Красуля жива…

— Так наведи бабе кранты, — удивился несообразительности старого приятеля Ангел. — Не мне тебя учить.

— Пробовал, — уныло признался Жетон. — Трижды пробовал. Заговоренная она, пули мимо проскакивают. Придумал жениться — куда там, ни в какую. Чую, дружан, наведет мне баба кранты, как есть наведет. Может и живу потому, что в моих руках красулинская дочка… Вернее, была в моих руках, теперь невесть где. Уволок ее Бровастый, мой телохранитель… Скажи, кому сейчас можно верить, если самые близкие шестерки берут на понт?

— Только самому себе, — улыбнулся Ангел, показав белоснежные ровные зубы, за которыми постоянно ухаживал и берег. — Да еще мне, потому-что повязаны мы с тобой, дружан, одной веревочкой, скованы браслетиками… Ладно, подумаю, как укоротить твою Красулю… Есть дела поважней.

— Клиент? — обрадовался Жетон, почуяв запах наживы. — Важный?

— На тридцать кусков потянет. Политик. Слишком много стал болтать, вот и приговорили.

Ангел не баловал группу киллеров заказами. Со времени памятной беседы в комнате поварихи шестерки Жетона всего два раза выходили на дело. Один раз удачно подложили взрывпакет с часовым механизмом в машину президента торговой фирмы, второй — снайперским выстрелом замочили слишком в"едливого писаку.

Тридцать кусков! За торгаша и журналиста прижимистый Ангел вручил исполнителю всего по пятнадцать. Значит, предстоит отправить на тот свет видную персону. Пост, который занимает об"ект, Жетона не интересует — какая разница для наемного убийцы в кого стрелять или кого взрывать?

— Когда?

— Не торопись. Дело слишком важное, чтобы проколоться. Разведайте обстановку: с кем общается, куда и когда ездит, если имеет телку — кто она, где живет. Может быть удастся приманить мужика проституточкой, наряженной под невинную барышню. Если гомик — подобрать мальчика… Да что я тебя учу, кореш, когда ты сам можешь читать лекции в ментовской Академии.

Умело брошеннный комплимент упал на подготовленнную почву. Жетон был высочайшего мнения о своих способностях, терпеть не мог поучений и инструкций, встречал их ироническими улыбочками и недовольным ворчанием. Ангел еще на зоне раскусил слабое место дружана и играл на нем, как талантливый пианист на отлаженном инсрументе.

— Сделаем, как надо. Готовь капусту. Кто?

— Моревич Эдуард Семенович. Только учти, мужик верткий и опасливый, нужен хороший киллер. Охрана у него — как у Президента, ездит только на трех машинах в сопровождении десятка крутых парней. Подобраться к нему нелегко, на это способен только опытный человек.

— У меня хватает и опытных, и неопытных. Выделю самого лучшего, — пообещал Жетон, вспомнив о Поршне… * * *

Пострадавший в результате дорожного происшествия Иван Засядько лежал в больнице. Ему повезло — положили не в коридоре рядом с входом в туалет, а в бывшей комнате отдыха за занавеской. Сейчас в России поля и предприятия пустуют, зато переполнены тюрьмы и больницы. Тюрьму и зону Поршень успел отведать, теперь ощутил вкус бесплатного здравохранения, когда — ни лекарств, ни процедур, кормят так, что впору копыта откидывать.

Могучий организм киллера быстро справился с травмами и увечьями, но покидать больничную койку он не торопился. Во время каждого врачебного обхода жаловался то на боль в боку, то на головокружения, то на ломоту в суставах. Врачи назначали процедуры, гоняли на анализы и консультации специалистов, кормили какими-то таблетками, которые еще сохранились в окончательно обнищавшей больничной аптеке.

Поршень аккуратно выполнял все врачебные рекомендации, не выбрасывал таблетки в унитаз, покорно ложился под тепло кварца, обнажал руку для внутривенных вливаний.

И — продолжал жаловаться на недомогание.

Причина притворства — боязнь встречи с Свистуном. Целыми днями и ночами Засядько проворачивал в голове десятки вариантов базара с жетоновским советником.

Единственный, более или менее правдоподобный — сослаться на приход во сне Девы Марии, которая строго-настрого запретила Ивану трогать Федорова. Наивно до колик в боку, до распирающего нервного смеха. Но что еще можно сказать в свое оправдание? Выяснилось, что офицерик — дальний родственник киллера? Ну, и что из этого? В наше время не только дальних родственником — отца с матерью мочат за капусту… Сказать правду, сослаться на непростительный грех покушаться на жизнь спасшего тебя человека? Свистун опять-таки высмеет и как минимум потребует возвращения аванса.

Возможно, он будет прав. В наш жестокий век все определяется не душевными порывами и не родственными связями — деньгами. Так называемыми, законами бизнеса.

Несколько лет честной жизни изрядно подточили сознание киллера, заставили по другому смотреть на окружающую его действительность. Жестокость изрядно, полиняла, тяга к неправедной наживе, если и не исчезла окончательно, то перестала ежеминутно донимать бывшего киллера.

На второй день пребывания в больнице Поршня навестила жена. В новом, облегающем коротком платьи она выглядела молоденькой девчонкой, недавно вышедшей замуж. В полиэтиленовом пакете — яблоки, творог, сметана, полкило вареной колбасы.

— Откуда узнала? — удивился больной. — Я тебе не звонил. Разве менты побеспокоились?

— Нет, не менты. Позвонил один мужик, сказал: был свидетелем происшествия, даже в больницу тебя проводил…

Федоров! Незнакомое ранее теплое чувство шевельнулось в Иване. Что за человек, этот отставник! Проводил в больницу, спрятал себе в карман пистолет да еще и жене позвонил. Несовременная доброта, которая не рассчитывает на оплату, не основывается на какой-нибудь выгоде.

И этого мужика он должен мочить?

— Что еще он тебе сказал?

— Ничего. Только спросил, как у меня с деньгами, предложил помощь. На фига мне сдалась его «помощь»? Проехалась на автобусе — прибарахлилась…

— Опять за свое? — хмуро бросил Поршень. — Сколько раз говорено, завязывай!

— Прикажешь к тебе являться с пустыми руками? Или пойти к гостинице, потрахаться с иностранцами? Так я уже поистерлась, никто не позарится… Как же ты, Иван, опростоволосился? Аванс получен, я на него купила новую стенку в гостиную, хрустальные рюмахи, вот это платьице… Нравится?

Тамара прошлась по пустующей комнате отдыха. Соседи вежливенько отправились в курилку, оставив супругов наедине. Мало ли о чем они хотят переговорить, мало ли что обсудить? Поэтому базарить можно откровенно, не опасаясь слухачей.

— Нравится, — все так же угрюмо отреагировал муж. — Только из чего собираешься возвращать аванс?

— Как это возвращать? — вызверилась жена, сразу превратившись из молоденькой девчушки в сварливую каргу. — Выздоровеешь — отработаешь. Свистун сроков не назначал — обождет, не запылится, небось.

Сказать про невозможность покушения, сослаться на Деву Марию? Тамара не поймет и не примет, наоборот, еще больше ожесточится, начнет поливать матюгами мужа-идиота, раскричится так, что больные сбегутся.

Лучше промолчать.

Иван так и поступил — только согласно кивал и выдавливал улыбочки. Конечно, отработает, аванс — святое дело… Вот только выздоровеет, встанет на ноги… Да, баксы возвращать глупо, особо, когда их уже нет…

Удовлетворенная послушанием мужа, женщина выложила из сумки угощения, пожелала выздоровления и направилась к выходу.

— Погоди, Тамарка, просьба имеется, — остановил ее Поршень. — Появится Свистун — попроси его навестить меня.

— Сколько собираешься бока отлеживать? — почуяв подвох, насторожилась женщина. — Вид у тебя здоровый, руки-ноги на месте, пора перебираться домой. Там я тебя сама, без врачей и сестер, вылечу.

И снова Поршень промолчал.

На следующий день к обеду — еще одна новость, удивительней прежней: больного навестил… Федоров. * * *

Красуля выполнила свое обещание и теперь отставника сопровождал неуклюжий громила, неизвестно почему получивший кликуху «Верткий». Как и предполагалось, он жил вместе с подопечным в опустевшей после от"езда Оленьки квартире, дышал ему в затылок, наступал на пятки. Исчезал только во время визитов Федорова в спальню хозяйки.

Спроси Михаила, что притягивает к человеку, который, если верить Красуле, должен убить его — вряд ли найдет внятный ответ. Никакой симпатии к киллеру отставник не испытывал, ничего их не связывало: ни ненависть, ни любовь.

После откровенного разговора с любовницей непонятное покушение измучило Федорова. Оно давило на сознание, не давал ни спать, ни работать. Надя сказала: заказное покушение. Может быть, и заказное, реформы принесли с собой новые понятия, раньше не слышанные в России. И все же нельзя так просто убить незнакомого человека, не сделавшего киллеру вреда. Это по мнению наивного отставника — противоестественно! Из газет и телевизионных передач он, конечно, знал о заказных убийствах, но там речь шла о политиках или о богатых бизнесменах.

Вот Михаил и решил навестить больницу и попытаться поговорить с пострадавшим откровенно. Авось, тот разрешит сомнения, об"яснит где и когда Федоров наступил ему на ногу или кто и по какой причине его заказал.

Подошел отставник к окошку регистратуры — она же справочное — и остановился в нерешительности. Как спросить, если фамилии больного он не знает, даже описать внешность не может — не запомнил. В памяти остались разбросанные на носилках слоновьи ноги да туповатое выражение небритого лица.

— Три дня тому назад к вам привезли больного, пострадавшего от наезда машины…

Пожилая регистраторша оторвалась от изучения какого-то пухлого журнала, сняла и положила на его страницу очки в блестящей оправе.

— Ежели пострадал на дороге, обратитесь в травматологию.

Посчитав общение с посетителем завершенным, снова аккуратно надела на уши дужки очков и перелистнула страницу. Экономно откусила тощий бутерброд. Дескать, получили информацию — прощайте, не мешайте работать.

Два парня в униформе охраняли подступы к лифту. Один лениво развалился на больничном стуле, второй прислонился к подоконнику.

— Пропуск? — потребовал «ленивый». — Сейчас время приема лекарств, потом — обед, послеобеденный отдых. Загляните часам к четырем. И все равно, без пропуска не пустим. Главврач наказал — никаких послаблений.

За спиной посетителя — недовольное ворчание Верткого. По мнению красулинского боевика, охраняемому им человеку следует врезать по сопатке одному парню, приложиться к горлянке второго и прорваться к лифтовой двери. А он поддержит, не даст хозяйкиного хахаля в обиду.

Посмотрел Федоров на парней и понял — не пробиться, не помогут ни слезливые просьбы, ни ссылки на страдающую жену больного и болящих детишек. Выражение лиц охранников — предельно равнодушное, они выполняют возложенные на них обяанности и не собираются получать замечания и выговоры от главврача.

Пришлось вовратиться к бабушке-регистраторше.

Трудно сказать, чем покорил ее скромный проситель, скорей всего старушенции понравилось культурное обращение, лишенное привкуса модного сейчас хамства.

— Помогите, пожалуйста, — взмолился Михаил. — У меня через два часа поезд, уезжаю надолго, кто знает, когда доведется встретиться с другом, — на ходу придумал он наиболее правдоподобную причину. — Он ни за что не простит мне, когда узнает, что был в Москве и не навестил.

Сказал емкое словечко «друг» и замер. Сейчас бабушка разделает его, как мясо на бифштексы — спросит фамилию «друга», имя отчество, год рождения. Никакие выдумки не помогут — доступ в травматологию окажется наглухо закрытым.

Слава Богу, регистраторша оказалась излишне доверчивой. Достала из ящика стола бланк пропуска, что-то написала, пристукнула штампик. Охранники обнюхали бумажку, нехотя посторонились, открывая дорогу к лифту.

Продолжение поисков — на четвертом этаже главного корпуса. Дежурная медсестричка с потекшим от пота макияжем вопросительно посмотрела на широкоплечего красавца. На ярких губах возникла и снова пропала улыбка. Приветливая и усталая, одновременно. На Верткого поглядела с опаской — явный бандюга!

— Вы к кому?

Возвращаться к однажды опробованной версии болящего «друга» опасно. Сестра — не старушка-регистраторша, мигом раскусит нехитрую выдумку.

— Два дня тому назад к вам доставили человека, пострадавшего во время дорожно-транспортого происшествия. Я помогал грузить носилки в машину «скорой помощи», не знаю каким образом, но ко мне попали часы раненного… Хочу вернуть…

Верткий подтверждающе что-то бормотал.

Ложь во спасение не вызвала у медсестры никакого подозрения. Она открыда журнал, наманикюренный пальчик с коротко остриженным коготком пополз по строчкам.

— А-а, Иван Засядько… Он лежит в коридоре, там, где раньше была комната отдыха… Только недолго, пожалуйста, скоро обед, врач будет ругаться.

Федоров в сопровождении Верткого прошел в указанном направлении. Расширенную часть коридора отгораживает повешенная на натянутом бинте простынь. Напротив притиснулась к стене больничная кушетка.

— Со мной не ходи, посиди здесь. Можешь почесать язык с сестричкой.

Телохранитель посопел, помотал лохматой головой, но возражать не решился. Вдруг хозяйкин хахаль трекнет ей о непослушной шестерке, а в гневе Красуля страшней голодной тигрицы — пополам разорвет. Трепаться с пробегающими мимо медсестрами Верткий не стал — уселся на краешке кушетки и впился взглядом в занавеску, за которой скрылся охраняемый «об»ект".

В бывшем помещении для отдыха — шесть кроватей. Хозяева четырых — на прогулке либо на процедурах. Занята только две. Поршень развалился поверх одеяла, разбросив толстые ноги в натянутом, тесноватом для его габаритов, трико.

— Как дела, крестник, как самочувствие? — присаживаясь на край постели, как можно приветливей, спросил посетитель. — Когда — на волю?

— Нормально. А из больницы — как врачи скажут.

Помолчали. Федоров выложил на тумбочку несколько апельсин, торт, конфеты. Поршень внимательно провожал взглядом движение рук Михаила, будто ожидал, что тот вытащит из сумки пистолет либо гранату.

Неизвестно почему, отставник решил не распрашивать больного, тем более, не уточнять причин намечаемого покушения. Пусть Засядько сам выйдет на эту тему, он, наверно, тоже мучается мыслями о моральности своего поступка. Если не окончательно потерял человеческий облик.

— Как же тебя угораздило, приятель, сунуться под иномарку? Переждал бы пока она проскочит. Или воспользовался подземным переходом.

— Так получилось…

Не признаваться же, что он боялся упустить «клиента», не довести его до укромного места, где можно безопасно разрядить в спину и в голову пистолет?

Оба крутились вокруг висящего на языке откровенного признания и боялись его. Особенно боялся Засядько. По его мнению, узнает офицерик про заказное убийство, за которое уже получен аванс, немедля вызовет ментов и киллер сменит паршивую больничку на еще более паршивый тюремный лазарет. Федорову страшно не хотелось услышать подтверждение версии Надежды. Дай Бог, чтобы она ошибалась, чтобы человек с пистолетом за поясом оказался ментом или хотя бы бандитом — только не киллером.

Наконец, Засядько не выдержал.

— С какой радости ты бросился меня спасать? — спросил он. — Ведь знал, зачем я хожу за тобой — вот и уматывал бы подальше.

Занавес приподнят, оба вздохнули с облегчением. Пора переходить к следующему этапу разговора.

В коридоре, как всегда бывает перед обедом, немноголюдно. Часть больных греется на физиотерапевтических процедурах, некоторые бегают по консультациям у врачей-специалистов, остальные курят в туалете либо пытаются закрутить любовь с молоденькими сестричками. Если не получится — хотя бы развеять больничную скуку.

Лежащий на соседней с Засядько койке одноногий инвалид никуда не ушел, уткнулся в потрепанную книжонку и делает вид — до того увлечен чтением, что ничего вокруг себя не видит и не слышит. Рядом прислонены к стене костыли.

Присутствие постороннего человека держит беседующих в напряжении, заставляет разговаривать шопотом, искать обтекаемые фразы. Которые не всегда находятся.

— А зачем ты следил за мной? — ухватил брошенную наживку Федоров. — Кто тебя послал?

Выпалил и — все испортил. Проклиная свой болтливый язык, Поршень замкнулся. Лежал и молчал.

Прошли долгие десять минут. Михаил упрямо ожидал ответа на прямо заданный вопрос, Засядко с неменьшим упрямством разглядывал лежащие на тумбочке апельсины. Разговор зашел в тупик, из которого, похоже, без посторонней помощи ему не выбраться.

Кажется, придется удовлетвориться полупризнанием, авось, завтрашнее посещение принесет большие результаты. Ибо Федоров твердо решил не отступать, добиваться своего.

— Ну, я пошел, — поднялся он. — Выздоравливай друг, поднимайся. На днях еще приду — договорим. Ведь нам есть о чем побазарить?

Поршень безвольно кивнул.

Михаил откинул занавеску, закрывающую доступ в коридора, и замер. Напротив стоял… Свистун. Позади жетоновского прихвостня — Верткий… * * *

Жестом Федоров успокоил телохранителя. Презрительно улыбнулся, покровительственно похлопал по плечу парнишку и пошел к лифту. Верткий закосолапил следом. Посланец Жетона изображал соляной столб. Очнулся, когда отставник и сопровождающий его мордоворот исчезли за поворотом. Влетел в бывшую комнату отдыха, охваченный дикой злостью. Сейчас он походил на голодного зверя, готового разорвать подвернувшуюся под руку жертву. Руки сжаты в кулаки, лицо перекошено, на губах вспухла пена бешенства.

— Скурвился, падла? — заорал он в полный голос, не обращая внимания на лежащего рядом инвалида. — Аванс получил, взял меня на понт, а сам лижешься с дерьмовым офицериком? Да я тебе сейчас требуху выпущу!

Угрозы щуплого парнишки в адрес здоровенного мужика — писк воробушка, растопыревшего перья перед здоровенным петухом. Одноногий оторвался от книжки и удивленно поглядел в сторону отброшенной простыни. Дескать, что за явление, уж не репетирует ли парняга роль известного шекспировского мавра? Сдержанно улыбнулся и снова уткнулся в раскрытую страницу.

Поршень не испугался и не удивился — молчал, глядя в потолок.

На истерические выкрики собрались любопытные больные, прибежала дежурная медсестра.

Свистун рывком сорвал простынь.

— По палатам, доходяги! — рявкнул он. — Увижу кого в коридоре — кранты! А ты, шкура, — обратился он к перепуганной медсестре, — вон на место!

Больные, хромая и охая, разбрелись кто куда: в палаты, в туалет, на лестничную площадку. Сестру будто ветром сдуло. Как бы бандит, на самом деле, не принялся потрошить несчастных калек. О вызове милиции либо охранников никто не подумал.

Свистун снова повернулся к Поршню, теперь он уже не орал, не грозил — шипел.

— Узнает Жетон — немедля замочит… Да я и ожидать не стану — сам расправлюсь.

Опомнившийся Поршень вжал голову в подушку. Будто над ней взметнулась тонкая петля, готовая упасть к нему на шею. Знал Засядько способности Свистуна, который при расправах редко пользовался «перышком» либо пистолетом — предпочитал затянуть петлю на шее противника.

Одноногий инвалид отложил в сторону книгу, сел на постели.

— Чего разорался, сявка? Здесь тебе не родная малина, никто тебя не боится. Героя из себя строишь, мозгляк дерьмовый? Вот возьму костыль, мигом мозги поставлю на место.

Он действительно придвинул к себе костыли, но вместо того, чтобы обрушить их на голову скандалиста, неожиданно подпрыгнул, оперся и заковылял в туалет.

В коридоре остановился.

— Еще раз услышу крики — берегись. Ментов не вызову — сам наведу порядок. Не гляди, что одноногий — силенка есть!

Огляделся, взял с тумбочки невесть как попавшую в больницу алюминиевую тарелку и скрутил ее в трубку.

То ли Свистун израсходовал весь запас ругательств и угроз, то ли на него подействовал «воспитательный» монолог одноногого, но неожиданно он успокоился. Присел на край постели больного, спокойно спросил.

— О чем был базар с отставником?

Поршня прорвало. Будто подмытую предыдущими событиями плотину, когда мелкие «протечки» превращаются в «ручейки», потом — водопад. Понимал — глупость, которую Свистун не примет, над которой посмеется, но сдержаться не смог.

Волнуясь, путаясь в словах, помогая себе жестами, он рассказал обо всем. Да, пытался отработать полученные деньги, следил за приговоренным к смерти офицером, выбирал удобный момент. Ходил за ним, будто приклеенный, не ел и не пил, забыл про отдых. А офицер — ни малейшего внимания, ни разу не попытался запутать следы, уйти от слежки. Что он чокнутый или — самоубийца?

И вдруг — происшествие на проезжей части улицы. Наивняк не добил преследователя, не оставил его подыхать на асфальте — помог подняться. Мало того, незаметно для ментов и медиков вытащил и спрятал в свой карман грозную улику — пистолет. Проводил в больницу, по дороге давал пить, успокаивал. Позвонил жене, предложил помощь. А сегодня неожиданно навестил, принес передачу.

Разве у нормального человека, пусть он десять раз киллер, поднимется рука мочить Федорова? Да Поршень лучше сам залетит на пику, жену замочит, нежели пальцем его тронет!

— Аванс возвращу… Вот только подкоплю филки и отдам…

Удивительно, но Свистун не смеялся и не удивлялся. Припадок гнева прошел, оставив усталость и равнодушие. А как бы он поступил, будучи на месте Поршня? Скажем, прикажет Жетон замочить ту же Вику, разве он сможет это сделать? А для Поршня, похоже, отставник сделался дороже жены и друзей, отца и матери. Как для Валерки спасенная им девушка.

— Возвратишь? — выразительно фыркнул Свистун. — Откуда кочегару взять десять кусков баксов?

— Не отдам — отработаю. Назови любое имя, кого нужно замочить — сделаю. Ты меня знаешь: сказал — железно… Только не трожь Михаила.

И вдруг новая идея озарила Свистуна. Черт с ним, с офицериком, Жетон наверняка уже забыл о его существовании. Зато Свистун выполнит второе поручение босса — привлечет в создаваемую группу опытного киллера.

— Не штормуй, — улыбнулся он. — Ничего возвращать не надо — отработаешь. Спокойно выписывайся из больницы и ожидай сигнала. Есть хороший бизнес, филки потекут рекой.

Вышел Валерка на улицу в превосходном настроении, будто он совершил невесть какой добрый поступок. Подобная разнеженность — редкость в жизни бандитской шестерки. И связана она не только с горячим признанием Поршня — есть еще одна, глубоко спрятанная, тщательно замаскированная причина, которая зовется удивительно приятной кликухой… Вика, Викочка…

До чего же хочется Свистуну бросить опасную и грязную свою профессию убийцы, наводчика, шпиона, взять девушку и укрыться с ней где-нибудь за Уралом. Поступить на работу хотя бы истопником, грузчиком, сторожем — не имеет значения! — и зажить тихой семейной жизнью.

Не получится — найдут. Жетон забросит частую сеть, перекроет все входы-выходы, ни за что не успокоится. Укрыться в той же Франции или Германии — тоже зряшное занятие. Выполняя разнообразные поручения босса, Свистун знал — Жетон так или иначе повязан и с зарубежной мафией.

Единственная надежда — Южная Америка. Там их с Викой не отыщут, не проникнут в заросли Амазонки или в горные Анды. Но для исчезновения, перехода границы, переезда через океан нужны деньги. И — немалые.

Выход один — копить. Выполнять дурацкие приказания босса, мотаться по области, выискивая подходящих кандидатов в киллерскую группу, охранять девушку и с нетерпением ожидать блаженной минуты… Сколько хранится в потаенном месте? Пятьдесят тысяч баксов? Мизер, нужно, как минимум, двести-триста…

Вдруг Свистун резко остановился. Мысли о будущей счастливой жизни исчезли. Рядом с «окой» переминался с ноги на ногу Верткий, шестерка Красули… Неужели замочит? Вряд ли. Слишком много прохожих на улице, к тому же, неподалеку от «оки» припаркована милицейская машина, возле которой пересмеиваются два мента в бронежилетах с автоматами.

Значит, предстоит базар. Ну, что же, не зря Свистуна называют артистом, он с"умеет выковырять из красулинской шестерки все, что таится в его замусоренных мозгах, не выдав ни грамма своих мыслей.

Изобразив опечаленного человека, только-что навестившего безнадежно больного «родственника», Свистун медленно пошел к машине…