"Гобелен" - читать интересную книгу автора (Рэнни Карен)

Глава 13

— Вы уверены, что с вами все в порядке, мисс Лаура?

— Я прекрасно себя чувствую, Джейн. Но все равно спасибо за заботу.

— И голова не болит?

— Нет, Джейн, не болит.

— Может, живот? Или озноб? В горле не першит?

— Уверяю тебя, Джейн, ничто у меня не болит.

— Вы плохо спите, мисс Лаура. Я-то это вижу.

— Я сплю больше, чем требуется, Джейн. И так продолжалось уже не одну неделю.

Мисс Лаура не ерзала на стуле, как бывало, и правильно держала спину — в общем, вела себя как настоящая леди. И говорила она прекрасно поставленным голосом, как и подобает воспитанной даме. У Джейн более не возникало чувства, что девушка, хоть и подчиняется старшим, втайне смеется над их требованиями.

Если бы только Джейн могла избавиться от ощущения, что вес это неспроста, что на самом деле что-то не в порядке у ее подопечной.

Она вышла из комнаты, осторожно притворив за собой дверь, — не то что раньше, когда она, как мячик, встала за дверь, хлопнув ею на прощание.

Джейн подошла к зеркалу, чтобы поправить фартук. Взглянула в глаза своему отражению, и ей вдруг почудилось, что из зеркала на нее смотрят не ее собственные, карие глаза, а ярко зеленые — глаза девушки, которой она заменила мать. И она действительно считала ее своей дочерью. Джейн покраснела, вспомнив, на что согласилась под давлением своей воспитанницы. О чем она думала, позволяя Лауре пойти на такое? Мисс Лаура должна была находиться в школе, но Джейн Поллинг, получив такое жалостливое письмо, не могла не поехать к девушке. Дорогой она чего только себе не насочиняла, но ее опасения не подтвердились — мисс Лаура была совершенно здорова. Доброта сгубила Джейн. Она должна была сообщить опекунам девочки о безумных планах Лауры, а вместо этого стала ее сообщницей. И что из этого вышло? Впрочем, дядюшки Лауры втайне всегда одобрительно посмеивались, сочувствуя желанию Лауры увидеть графа.

Они и воспитывали ее так, словно она была мужчиной, и, если бы не она, Джейн, ни за что не отправили бы ее в Академию для юных леди, так бы девочка и выросла невоспитанной и дикой. Ну, скажем, не совсем и девочка, если принять во внимание те изменения, что претерпела внешность Лауры за несколько так скоро пролетевших лет.

Нет, что бы там ни говорила Лаура, с ней определенно случилось что-то нехорошее. С чего бы иначе ей быть такой бледной? Джейн молилась о том, чтобы эта девочка, которую она любила, как собственное дитя, не оказалась больна — ведь ей еще предстояло встретить своего будущего мужа, а потом и зачать. Но и болезнью нельзя объяснить исчезновение блеска в ее глазах, прежде таких живых, таких искрящихся. До сих пор Джейн всегда могла сказать, когда ее подопечная что-то затевает, — эти искры в глазах выдавали ее с головой.

Теперь глаза ее стали почти безжизненными.

Да, что— то определенно не так.

И намеком служило исчезновение одного имени из разговоров Лауры — имени, которое не сходило с ее уст все эти годы, что доводило Джейн до бешенства. Ничто так не тревожило Джейн, как то, что Лаура ни разу не вспомнила о Диксоне Александре Уэстоне.

Даже ребенком Лаура не отходила от него, несмотря на десять лет разницы в возрасте. И он, нынешний граф Кардифф, был на удивление терпелив с маленькой сиротой. Если бы он выбил из ее головы детские причуды и не пускал в Хеддон-Холл, эта детская страсть сама умерла бы.

Но может, время излечило эту страсть? Или — Джейн в страхе прижала руки к груди — во время недельного пребывания Лауры в Хеддон-Холле случилось нечто непоправимое? Но нет, конечно же. Она бы узнала.

И все же что-то случилось. Мисс Лаура собирала волосы в тугой узел и сидела, аккуратно сложив на коленях руки, — так, как только и подобает сидеть настоящей леди.

Может, в этом разгадка? Может, случилось невероятное, и девочка превратилась-таки в юную леди? Ну конечно, вот и разгадка!

Все последующие дни Джейн упорно убеждала себя в том, что ее догадка оказалась верной. Но не могла убедить. В Лауре словно что-то надломилось — казалось, случилось что-то слишком серьезное и уже ничего не поправить.

Лаура более не смеялась, даже улыбка ее стала какой-то блеклой — то была пародия на прежнюю ослепительную улыбку. Казалось, она ничего не имеет против того, чтобы часами сидеть в комнате, беседуя с дядюшками или читая. Она теперь всегда говорила ровным голосом, не задыхалась, выкладывая новости, не перебивала собеседника на каждом слове.

Блейкмор мог показаться в дождь довольно унылым местом, а этой весной дождь шел то и дело. Но Лаура ни разу не пожаловалась на погоду и в изморось бродила по саду, не замечая, что туфли ее намокли, что вымокший подол липнет к ногам.

Но когда светило солнце, она оставалась такой же мрачной. В хорошую погоду Лаура выходила в сад и рисовала акварелью. Она даже взялась за вышивку, которую прежде считала бездарной тратой времени, и у нее совсем неплохо получалось. Разноцветные цветы на холсте были достойны самых высоких похвал и свидетельствовали о завидном прилежании.

Да, что— то было не так.

Но Лаура не замечала того, что и няня, и дядюшки тревожатся за нее. Не знала она о часто собиравшихся семейных советах. Словом, вообще ничего вокруг не замечала.

Дядя Персиваль как-то в раздражении заметил, что цель образования — научить учиться. «Если ты не будешь задавать вопросы, — сказал он как-то Лауре, когда взгляд ее вновь обрел ясность, — то ты никогда ничему не научишься. Почему — вот самое главное слово».

«Почему?» — стучало у нее в голове.

Почему она сделала такую глупость?

Алекс должен жениться. Эта мысль не выходила у нее из головы. С этой болью в сердце она никогда не расставалась.

Лаура могла бы рассказать своим дядюшкам, что она сделала, и они, разгневанные, заставили бы его жениться на ней. Но это означало бы устроить скандал. Для Алекса, так дорожившего своей личной свободой, это было бы более чем мучительно. Да и не хотела она скандала, потому что на самом деле ничего не добилась бы, а Алекс… он стал бы ее презирать. Кроме того, она не представляла, как можно рассказать любящим ее людям о своем поступке. Ведь они были к ней так великодушны и почти всегда позволяли ей делать то, что она хочет, даже если ее желания выходили за пределы приличий. Они искренне любили ее, но всякому терпению может прийти конец…

Почему она не сказала Алексу, кто она? Почему не сказала об этом до того, как он лишил ее девственности? Она могла бы избежать того кошмара, в котором жила сейчас, если бы вовремя обо всем ему рассказала. Ладно, пусть все случилось бы, как случилось, но почему она не сказала ему обо всем наутро? Ведь у нее была такая возможность. «Почему, почему?» — стучало у нее в голове.

В том, что случилось, ей некого винить — только себя. Вероятно, она и в самом деле глупа. Господи, что же она наделала?

Бог внял одной ее тайной молитве, и она не зачала ребенка вне брака. Но даже эта удача не очень-то ее обрадовала.

Теперь она уже никогда не будет носить под сердцем ребенка от Алекса. Не будет у них детей — черноволосых мальчиков с умными глазами и зеленоглазых девочек. Не будет связи между Хеддон-Холлом и Блейкмором, останется лишь мужчина, которого она любила, мужчина, чье лицо она уже никогда не увидит.

Алекс должен вскоре жениться.

Мысль об этом давила на нее, точно чудовищная глыба, и все же она не могла выбросить Алекса из головы. Он по-прежнему оставался неотъемлемой частью ее жизни.

Но на сей раз она не питала иллюзий. Другая женщина будет жить с ним, смеяться вместе с ним и любить его. Другая будет делить с ним дни и ночи, его мечты и его надежды. Другая будет утешать его. Другая скажет ему, когда зацветут последние розы в зимнем саду. Другая, а не Лаура Эшкотт Блейк будет гулять с ним по саду, любуясь скульптурами на башнях, и строить планы на будущее. Будущее той женщины, возможно, оправлено в серебро и золото, а вот будущее Лауры будет серым и унылым, как зимний день.

Она не представляла свое будущее без Алекса. Слишком долго он был ее идолом, ее богом, и теперь мысль о том, что он должен жениться, причиняла почти физическую боль.

Но если грядущее не сулило ей радости, а одно только отвращение и страх, то в этом была лишь ее вина. Да, лишь ее вина — ведь она лгала ему, выдавая себя за дочь пастора. Он тоже был с ней не вполне откровенен, но его грех казался удивительно невинным по сравнению с ее ложью.

Единственной правдой была ее девственность и ее страсть той ночью.

Алекс должен жениться.

Алекс будет делить свое ложе с другой, а она, Лаура, — проклинать каждый закат, зная, что сейчас он прикоснется к другой и будет делать с этой другой то, что делал с ней. И другая будет гладить его широкие плечи, стремясь разделить с ним его невысказанную боль, или просто держать его в объятиях.

Его жена, а не Лаура, будет слышать его шепот, а он будет ласкать ее так, словно руки его стали его глазами.

Но она молила Бога, чтобы эта незнакомая ей женщина сумела разглядеть его душу под изуродованным лицом и подарила Алексу любовь, в которой он так отчаянно нуждался. Она надеялась, что однажды он почувствует в себе достаточно уверенности, чтобы открыть перед невестой свое лицо, не опасаясь увидеть отвращение или насмешку.

Но если жена Алекса не будет его любить… тогда она, Лаура, не будет к ней столь великодушна в мыслях.

Собственное будущее представлялось Лауре бесконечной чередой тоскливых дней. Она была абсолютно уверена в том, что уже никого не сможет полюбить так, как любила Диксона Александра Уэстона.