"Очень далекий Тартесс (сборник)" - читать интересную книгу автора (Лукодьянов Исай, Войскунский Евгений)

4. ГОРГИЙ ВСТРЕВОЖЕН

Царь Аргантоний плескался в бассейне. Вокруг стояло несколько приближенных — первые люди Тартесса. Им было даровано почетное право лицезреть царскую особу без одежд. Более того: иногда они удостаивались высочайшей чести — приглашались царем в бассейн для беседы о государственных делах.

Вот и сегодня.

— Павлидий! — позвал царь.

Верховный жрец встрепенулся, разжал тонкие губы.

— Иду, Ослепительный!

Как был, в многослойных одеждах и сандалиях, плюхнулся в бассейн, по горло в воде заспешил к царю. Аргантоний, потирая костлявые плечи, посмотрел на него из-под строгих седых бровей.

— Что нового в Тартессе?

Павлидий заученно ответил:

— В Стране Великого Неизменяемого Установления не может быть ничего нового. Народ благословляет твое имя, Ослепительный!

Придворные, что стояли по краям бассейна, выкрикнули громким нестройным хором:

— Вечно свети нам!

Аргантоний лег на спину, задвигал ногами. Верховный жрец медленно поплыл сзади, стараясь не брызгать. Одежды вздулись у него на спине желтым пузырем.

— Во дворце нечем стало дышать, — сказал Аргантоний. — Что там делают в городе? Почему столько дыма?

— В кварталах оружейников… и медников… дымят горны… — Павлидию трудно было говорить, он часто дышал.

Царь подплыл к ступеням бассейна, сел, выпростал из воды длинную седую бороду. Павлидий почтительно стоял перед ним по горло в воде.

— Третьего дня, — доложил он, — карфагеняне нагло напали в море на корабли купца Амбона, идущие с Оловянных островов. Если бы не попутный ветер…

— Хорошо, что ты напомнил об Амбоне. Кажется, я еще не подписал указ о его производстве в блистательные?

— Нет, Ослепительный. Это достойный подданный, ни разу не замеченный в сомнениях. Он уже сделал в твою казну большой взнос.

— Передай Амбону: пусть поднимет вдвое восточную стену. Вели пригнать рабов. За прокорм и камень пусть платит он.

— Будет исполнено! — Павлидий склонил голову, клюнул воду ястребиным клювом.

— Высокорожденным не пристало нюхать дым, — изрек царь.

— Прекрасно сказано, — громко зашептались придворные. — Такие слова надо чеканить в серебре…

— Разреши доложить, Ослепительный, — сказал Павлидий. — Стало мне известно, что карфагеняне собирают войско, чтобы идти на Тартесс войной. Их отряды стоят в Гадире. Их флот…

Аргантоний в сердцах ударил кулаком по воде.

— Ощипанная цапля на кривых ногах — вот что такое твой Карфаген.

Придворные не смогли сдержать восторга, закричали:

— Какая глубина! И вместе с тем точность!.. Цапля на кривых ногах!

— Ощипанная, — веско добавил Павлидий, скользнув взглядом по придворным. Никому не было дано права укорачивать высказывания царя.

— Никто не смеет угрожать моему царству, — сказал Аргантоний. — Как идет Накопление?

— С начала месяца в Сокровенную кладовую доставлено два пирима голубого серебра.

— Два пирима за целый месяц? Верховный жрец, ты забыл о своей главной обязанности.

— Я не забыл. Как можно, Ослепительный! Кроме того, месяц еще не кончился…

— Ты забыл. Ну-ка скажи, что повелел Нетон?

С самого начала разговора Павлидий видел, что царь не в духе. Видно, опять у него жжение в кишках. Все труднее приходилось ему с Аргантонием: в последние годы стал он нестерпимо капризен. Каждое слово поперек поворачивает. Сколько же лет еще отпущено ему богами?

Но вопрос требовал ответа, и Павлидий, скрыв раздражение, привычно забубнил:

— И повелел бог богов Нетон: ничто не должно изменяться, и непреложен закон, и да стоит царство, пока накапливается крупица за крупицей голубое серебро.

— Пока крупица за крупицей накапливается, — поправил Аргантоний. — Я же сказал, что ты забыл. Помнить неточно — все равно что забыть.

— Ты прав, Ослепительный. Я помню, но неточно. — Павлидий решил не сердить царя.

— Ты не хочешь, чтобы щит Нетона был готов поскорее.

— Я хочу, Ослепительный, как можно!

— Кто хочет, тот старается.

— Я очень стараюсь, Ослепительный. Поверь, я строго слежу. Но, как известно, голубое серебро не просто дается в руки. Мрут рабы на руднике…

— Надо пополнять! Или, может быть, на плоскогорье перевелись цильбицены? — в голосе царя послышалась ирония.

Павлидий благоразумно смолчал, не стал сердить царя сообщением, что подлые цильбицены, да и другие племена на плоскогорье — все эти лузитане, индигеты, илеаты — приобрели, скверный обычай яростно сопротивляться тартесским конным отрядам.

— Или перевелись преступники в самом Тартессе? — продолжал Аргантоний, пересев на ступеньку повыше (он строго придерживался совета придворного врача: выходить из воды постепенно).

— Я ревностно их разыскиваю, Ослепительный.

— Преступники всюду! Сколько рабов потребно для рудников, столько чтобы было мне и преступников.

— Будет исполнено. — Павлидий снова клюнул воду. — Разреши доложить, Ослепительный: в Тартесс пришел фокейский корабль.

— Давно не приплывали. Хорошо. Фокейцы не цильбицены. Миликон! — позвал царь.

— Иду, Ослепительный! — Пышно разодетый вельможа с крупным холеным лицом и завитой каштановой бородкой проворно сбежал по ступеням в бассейн, стал рядом с Павлидием.

— Прими фокейца как следует, Миликон. Греки — союзники Тартесса. Вели купцам принять его товар и отгрузить ему олова.

— Стало мне известно, — заметил Павлидий, — что фокейцу не олово потребно, а готовое оружие из черной бронзы.

— Это он, должно быть, по неразумию, — сказал Миликон с добродушной улыбкой. — Не знает наших законов. Я объясню фокейцу, Ослепительный.

— Позови его ко мне на обед. Я сам объясню.

С этими словами царь Аргантоний поднялся во весь свой высокий рост. Двое придворных кинулись к нему с полотенцами.

Амбон не обманул — прислал на корабль сведущего человека. Тот говорил мало, больше смотрел. Подкидывал на жесткой ладони горсть наждака, удовлетворенно кивал. Сказал, что его хозяин намерен взять весь груз наждака — талант за талант олова в слитках. Часть олова, если фокейцу угодно, можно заменить медью.

Горгий угостил сведущего человека вином, стал осторожно выспрашивать — в каких товарах нужда, хорошо ли платит хозяин морякам и ремесленникам, какие нынче цены на масло и полотна. Сведущий человек вино пил исправно, но больше помалкивал, почесывал раздвоенный кончик носа. Однако после четвертого фиала вдруг повеселел, разговорился. Оказывается, был он вольноотпущенником, и выходило по его словам, что лучше его в Тартессе никто в бронзовом литье не смыслит. А узнав, что Горгий из бывших рабов, обрадован но ткнул брата-вольноотпущенника кулаком в бок. И пошел у них совсем уже хороший разговор — кому хозяин больше платит, да каков корм, ну и все такое.

После шестого фиала нос тартессита по цвету сравнялся с вином.

— Брось ты свою… как ее… Кофею, — лепетал он, глядя на Горгия пьяненькими рыжими глазками. — Чего там хорошего — козьим сыром брюхо набивать… Оставайся у нас, Горгий. Каждый день жирную ба… баранину… Шепну хозяину слово — он тебя возьмет… Он без меня и шагу не ступив Без меня он бы — вот!

Довольно ловко он сплюнул в трещину между палубных досок.

— Не просто это, — отвечал Горгий. И добавил, чтобы отвязаться: — Там у меня женщина, которую хочу взять в жены.

— Ме-е-е! — проблеял тартессит, всем видом выражая величайшее презрение. — Женщина! Да их у нас тут сколько хочешь! Тебе какую — потолще? — Он встал, шатаясь, направился к двери каютки. — Сейчас приведу…

— Постой, не к спеху. — Горгий поймал его за полу, усадил. — Я бы, пожалуй, остался, да боюсь, не смогу с вашими мастерами сравняться. Вы же не только обычную бронзу льете, а и еще кое-что к меди добавляете…

— Да это — тьфу! — Посланец Амбона снова сплюнул. — Выучу я тебя. Самоцветный порошок любой дурак добавит, был бы он только под рукой. Налей еще вина!

Выпили.

— Самоцветный порошок? — переспросил Горгий. — Посмотреть бы…

— А вот я с обозом на рудники поеду, возьму тебя с собой. Клянусь Быком! Меня там начальник знает, Индибил, блистательный… Да что блистательный! Сам све… светозарный Павлидий меня знает! Думаешь, вру? Клянусь Быком! Он часто у Амбона бывает… У-у-у, Павлидий! — прогудел он, округлив глаза. — Боятся его до смерти… Чуть что — на рудники, а там знаешь как? Лучше удавиться… Да вот, послушай!..

Он протянул над столом жилистую руку, схватил Горгия за ворот, притянул к себе, доверительно прошептал, брызгая слюной:

— Басня такая ходит, будто перед праздником Нетона царь с Павлидием задумались: как бы подешевле угостить народ и чтоб доволен он был… Дальше слушай! Спросил Павлидий у богов, а боги ему: удавитесь оба, говорят, вот и дешево будет и народу праздник…

Тартессит пьяно заблеял, затрясся от смеха. Вдруг разом умолк, оторопело уставился на Горгия, раскрыв рот с редкими зубами.

— Ничего я тебе не говорил… нич-чего! — прошипел он. — И знать тебя не знаю!

Откуда только в нем, хмельном, такая прыть взялась — опрометью кинулся прочь.

Горгий, усмехаясь в черную бороду, вышел из каютки поглядеть. Вольноотпущенник Амбона мчался по причалу, расталкивая портовых людей. Истинно — как от чумы удирал.

А купец Эзул так и не прислал своего человека…

Грызла Горгия беспокойная мысль: не зря ли доверился Эзулу, что он за человек? Карфагенским псам, видно, служит, затаил злобу на родной город. Ну, это не его, Горгия, дело. Он должен исполнить повеление хозяина, привезти в Фокею оружие (хорошо бы — из черной бронзы!), и тогда Критий, как обещал, возвысит его, возьмет к себе в долю. Критий стар и сам понимает, что нужно передать торговое дело в надежные руки. Так-то вот… Пусть этот Эзул служит кому угодно, хоть мрачным силам Аида, лишь бы сдержал слово. И Горгий в который уже раз начинал прикидывать, сколько выручит за продажу корабля и во сколько обойдутся быки с повозками, чтобы пройти сухим путем до Майнаки, а там надеялся он нанять корабль до Фокеи. Жалко, очень жалко было Горгию продавать корабль (шутка ли — сколько свинца ушло на обшивку), но иного выхода он не видел. Испытывать еще раз судьбу, лезть напролом через Столбы — на это, видят боги, и неразумный ребенок бы не решился.

День перевалил за полдень. Жаркое солнце Тартесса так накалило палубу, что в щелях меж досок плавилась смола — босой ногой не ступишь. Духота загнала гребцов и матросов в воду: кто плавал возле корабля, кто просто сидел в воде, держась за спущенный канат или за сваи причала. Горгий с завистью подумал о тенистом дворике и прохладном бассейне купца Амбона.

Обедала команда вяло: кусок в рот не лез при такой жарище. Все были в сборе, кроме Диомеда. Еще утром Горгий с несколькими матросами отправился на базар, продал десятка три амфор с маслом и вином — часть за деньги, часть за бараньи тушки, лук и ячменную муку (пшеничную брать не стал — дорога больно). Собрались с базара домой — Диомед привязался, как репей к гиматию: дозволь, мол, остаться ненадолго, еще раз поглядеть на ту диковинную трубу. Прямо малый ребенок. Велел ему Горгий через час быть на судне.

Вот уже солнце за полдень, а Диомеда все нет.

Горгий начинал тревожиться но на шутку. В этом городе держи ухо востро. Припоминал вчерашнюю облаву на базаре. Уж не угнали ли желтые всадники Диомеда вместе с другими бедолагами, не сумевшими откупиться? Денег-то у Диомеда не было…

А может, стоит в гончарном ряду, дует в закрученную трубу, и горя ему мало, обо всем позабыл?

Могло быть и так.

Не выдержал Горгий, пошел на базар — посмотреть, как и что. Портовые закоулки кишели пестрым людом — полуголыми грузчиками, мелкими торговцами, подвыпившими матросами. Горгий скромненько проталкивался сквозь толпу — вдруг навстречу всадники в желтом. Лошади шли шагом, портовый люд спешно очищал им дорогу. Ехавший впереди безбородый человек в высокой шапке держал в руке серебряную палку, обвитую лентами. Потрясал палкой, что-то кричал зычным голосом. Горгий высмотрел в толпе человека почище, моряка с виду, дернул его за рукав, спросил, о чем кричит безбородый. Тот окинул Горгия быстрым взглядом, ответил на плохом греческом:

— Новое царское повеление выкрикивает: отныне считать Карфаген… как это… голой цаплей на кривых ногах.

— Голой цаплей?

— У которой нет перьев, — пояснил тартессит.

— Общипанной цаплей, — догадался Горгий.

— Верно! А ты с фокейского корабля?

— Да. — Горгий поспешил прочь.

Он шагал по пыльной дороге и невольно вспоминал карфагенян — Падрубала и того, молодого, с яростными глазами. Общипанная цапля — как бы не так, думал он, дивясь странному царскому указу.

Издали увидел еще группу всадников — там тоже выкликали указ. Видно, по всему городу разъезжают, чтоб, избави боги, никто не остался в неведении…

Торговые ряды сильно поредели: базарный день заканчивался. Все же Горгию повезло — разыскал тощего гончара с трубой, как раз тот укладывал в возок свой товар. Кое-как объяснились. По словам гончара выходило, что, верно, подходил к нему грек с бородкой, опять пробовал дуть в трубу. Дул, дул, а потом что-то сказал, сам засмеялся и ушел. Куда ушел? Гончар махнул в сторону порта. Больше он ничего не знал.

Ну, не иначе как в винном погребе сидит Диомед, нашел, видно, собутыльника, угощается на даровщинку. Горгий огорченно поцокал языком.

Вернулся в порт, заглянул в одну винную лавку, в другую. Народу всюду полно, а Диомеда нет. Разыскал еще погреб, спустился в душную, пропахшую бараньим салом полутьму. За длинными нечистыми столами ели, пили, галдели люди, моряки по обличью, над ними тучами роились мухи. Какой-то пьянчуга спал, уронив лохматую голову на стол.

Диомеда не было и здесь.

Один из едоков привстал, замахал Горгию: подсаживайся, мол. Горгий узнал в нем давешнего моряка, который объяснял про ощипанную цаплю. Сделал вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу — не тут-то было! Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил.

— Отведай, грек, моего пива, — сказал он, — и все заботы с тебя сразу слетят.

С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода еще не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него был, как у хищной птицы.

— Мои заботы — не твоя печаль, — сухо ответил Горгий, раздосадованный неожиданной задержкой.

— Верно, грек! — весело воскликнул моряк. — Вот и выпей, чтобы твои заботы и мои печали обнялись, как родные братья.

И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом, которое Горгию доводилось пить прежде.

— Э, нет, грек, пей до дна! Вот так. Это не простое пиво — дикарское. На Касситеридах его варят из зеленых шишек. Тебя как зовут?

— Горгий.

— А меня — Тордул.

Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо:

— Блистательный Тордул.

Моряка будто оса ужалила в зад. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов — должно быть, попросил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить.

— Спасибо за пиво, Тордул, — сказал он. — Мне пора идти.

— Нет, Горгий, — отрезал моряк. — Ты должен выпить еще.

Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? — подумал он.

Однако и виду не подал, что встревожен. Спокойно отпил пива, вытер усы ладонью, сказал:

— Доброе пиво. Нисколько не скисло, хоть и везли его с очень далеких Касситерид.

— С очень далеких Касситерид? Гы-гы-гы… — Тордул будто костью подавился. — Ну-ка скажи, грек, долго ли ты плыл из Фокеи?

— Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона…[15] Значит, три месяца.

— Ну, так очень далекие Касситериды лежат отсюда куда ближе, чем твоя Фокея.

— Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень и не поддается веслу…

Тордул опять зашелся смехом. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и те тоже загоготали.

— Хитер же ты, — сказал Тордул, хлопнув грека по спине. — Но отправить меня на рудник голубого серебра тебе не удастся.

— На рудник? — удивился Горгий. — Послушай, у меня и в мыслях не было…

— Да будет тебе, Горгий, известно, что путь на Касситериды — одна из великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! — крикнул он рябому. — Ну-ка спой греку закон об Оловянных островах.

И Ретобон, повинуясь, прочел нараспев:

Тордул перевел все это Горгию и заключил:

— В Тартессе любопытных не любят. — Он покосился на лохматого, который, похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал: — Вот что расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас в Фокее времена, когда коварный царедворец прогонял законного правителя на чужбину или обращал его в рабство?

Горгий осторожно ответил:

— Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела…

— Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей.

Угораздило же меня заглянуть в эту дыру, подумал Горгий, отирая с лица обильный пот. Впутают они меня в беду…

— Бывало, — сказал он тихо.

— Так я и думал. — Тордул придвинулся поближе. — А теперь скажи: как поступали у вас изгнанные правители?

— Ну… бегали в соседние города… Бывало, скликали народ и…

— Дальше! — потребовал Тордул, видя, что грек замялся.

— И шли войной на того, кто их изгнал.

— Клянусь Черным Быком, это по мне! — Тордул жарким взглядом оглядел притихших дружков.

— Это было в давние времена, — поспешно добавил Горгий, — сам я ни разу не видел…

— Скоро увидишь! — Тордул трахнул кулаком по столу.

Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если б Ретобон не прыгнул вслед, не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный угол, вокруг сгрудилось несколько человек… На миг увидел Горгий безумно выпученные глаза, вывалившийся язык… Лохматый захрипел…

Топот ног, звон оружия — в погреб спускались стражники в желтых кожаных нагрудниках. В темном углу люди Тордула закидали тело удавленного тряпьем.

Воцарилась тишина.

— Есть ли здесь грек из Фокеи? — раздельно выговорил старший стражник греческие слова.

Горгий поднялся, не чуя под собой ног.

— Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя.

— Что же это за черная бронза, которую жаждал заполучить ваш Горгий?

— Да что-нибудь вроде современной бериллиевой.

— Бериллиевая бронза? Ну, это действительно очень прочный сплав. Кажется, его используют для особо важных пружин и еще для чего-то. А в Тартессе делали из черной бронзы мечи?

— Вероятно. Меч из черной бронзы перерубал обычный бронзовый меч.

— Серьезное, значит, по тем временам оружие. Понятно, почему был у них закон, запрещающий его продажу: боялись соперничества. Так?

— Да. Опасались главного своего врага — Карфагена.

— Главный враг… Главная забота — выделка оружия… И так на протяжении всей истории. До чего же все-таки драчливо человечество. И не пора ли договориться, остановиться…