"Мэйфейрские ведьмы" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

13 ДОСЬЕ МЭЙФЕЙРСКИХ ВЕДЬМ

Часть X РОУАН МЭЙФЕЙР

Роуан Мэйфейр была удочерена по всем правилам закона в день своего рождения, седьмого ноября 1959 года; приемные родители: Эллен Луиза Мэйфейр и Грэхем Франклин.

В тот же день Роуан увезли в Лос-Анджелес, где вместе с приемными родителями она прожила до трех лет. Потом семья перебралась в Сан-Франциско, штат Калифорния, и в течение двух лет жила в Пасифик-Хейтс.

Когда Роуан исполнилось пять лет, семья переехала в последний раз, теперь в Тайбурон, расположенный на противоположном берегу залива, в новый дом, который специально для Грэма, Элли и их дочери спроектировали архитекторы Траммель, Портер и Дэвис. Он практически весь построен из стекла и красного дерева и оснащен современными системами жизнеобеспечения — водопроводом, канализацией и прочими, а кроме того, буквально напичкан разного рода бытовыми приборами и приспособлениями по последнему слову техники. Помимо всего прочего, возле дома прорыт судоходный канал и построен пирс для личной яхты. С огромных по площади плоских крыш открывается великолепный вид на залив Ричардсона, Сосолито и — южнее на Сан-Франциско. В настоящее время Роуан живет в этом доме одна.

В настоящее время Роуан около тридцати лет. Ее рост пять футов десять дюймов. Волосы светлые, довольно коротко подстриженные, глаза светло-серые, с длинными темными ресницами, брови темные, прямые. Удивительно красивой формы губы и гладкая, практически безукоризненная кожа довершают в целом весьма привлекательную картину.

Тем не менее справедливости ради следует отметить, что она начисто лишена романтического очарования, свойственного когда-то Стелле, равно как миловидности Анты или загадочной, мрачноватой чувственности Дейрдре. Утонченность и изысканность Роуан сочетаются с несколько мальчишеской внешностью. На некоторых фотографиях она очень похожа на Мэри-Бет, особенно подчеркивают это сходство прямые темные брови.

На мой взгляд, имеется неоспоримое сходство и между Роуан и Петиром ван Абелем, хотя в отличие от последнего волосы у нее не золотистого, а скорее пепельного оттенка и глаза посажены не так глубоко. Тем не менее овал лица и нордический тип внешности в целом, по моему глубокому убеждению, унаследованы ею именно от Петира — достаточно взглянуть на его портреты, хранящиеся в архиве ордена.

Очень многим Роуан кажется чересчур холодной. Однако в ее хрипловатом голосе присутствуют душевная мягкость и глубина. Знакомые Роуан утверждают, что полюбить эту женщину способны лишь те, кто очень хорошо ее знает. Странное убеждение, ибо, если верить нашим информаторам, Роуан Мэйфейр по-настоящему хорошо знают очень немногие, а вот любят практически все.

Эллен Луиза Мэйфейр — единственная дочь Шеффилда, сына Кортланда Мэйфейра, родилась в 1923 году. Ей было шесть лет, когда умерла Стелла. В восемнадцать лет Элли поступила в Стэнфордский университет и с тех пор почти безвыездно жила в Калифорнии. Она вышла замуж за выпускника юридического факультета Стэнфордского университета Грэхема Франклина, который был на восемь лет моложе ее. Самой Элли в ту пору исполнился тридцать один год. Следует отметить, что и до отъезда в Калифорнию контакты Элли Мэйфейр с семьей нельзя назвать тесными, ибо с восьми с половиной лет — а именно столько было девочке, когда умерла ее мать, — она воспитывалась в пансионе в Канаде.

Отец Элли, Шеффилд Мэйфейр, похоже, до конца своих дней не мог смириться с потерей горячо любимой жены и вел уединенный, можно сказать, затворнический образ жизни. Он часто навещал дочь в пансионе, возил ее в Нью-Йорк и осыпал подарками, но все же старался держать девочку подальше от дома. Из всех сыновей Кортланда Шеффилд был, пожалуй, самым спокойным и замкнутым. Он неустанно трудился в семейной фирме, однако крайне редко принимал сам или участвовал в обсуждении наиболее важных решений. После смерти сына Кортланд, однако, заметил, что от Шеффилда зависели буквально все.

Для нашего повествования важен тот факт, что с восьмилетнего возраста Элли практически не общалась с остальными членами семейства Мэйфейр. Круг ее друзей составляли люди, с которыми она познакомилась в Калифорнии, и несколько бывших соучениц по пансиону. Что именно было ей известно о жизни и смерти Анты и даже о Дейрдре, мы достоверно не знаем.

Судя по всему, Грэм Франклин знал о семье Элли еще меньше, то есть практически не знал ничего. Об этом свидетельствуют его высказывания, сделанные в разные годы: «Она из семьи плантаторов»; «Ее родственники прятали золото под полом»; «Кажется, их предки были пиратами»; «А, вы спрашиваете о семье моей жены? Они были работорговцами. Я прав, дорогая? В их жилах течет цветная кровь»…

Если верить семейному преданию, прежде чем забрать Роуан, Элли Мэйфейр по требованию Карлотты подписала обязательство никогда не открывать приемной дочери тайну ее рождения и не позволять ей в будущем вернуться в Луизиану.

Такой документ действительно есть в числе других официальных документов и персональных соглашений, составленных в момент удочерения Роуан. Следует отметить, что суммы, фигурирующие в этих бумагах, поражают.

В течение первого года жизни Роуан со счетов, находившихся в распоряжении Карлотты Мэйфейр в Новом Орлеане, в банки Калифорнии на имя Элли Мэйфейр было перечислено более пяти миллионов долларов.

На протяжении последующих двух лет половина этой суммы перешла в огромный трастовый фонд, созданный Элли для приемной дочери. Элли и сама обладала немалым состоянием, доставшимся ей по наследству от отца и позднее пополненным деньгами Кортланда. (Возможно, Кортланд, будь у него время, изменил бы свое завещание, составленное за несколько десятилетий до его смерти.)

Вторая половина денег, полученных от Карлотты, была передана в распоряжение Грэхема Франклина, который использовал большую их часть на покупку золотоносного прииска в Калифорнии. Как талантливый, очень квалифицированный адвокат, Франклин получал высокие гонорары, но изначального наследственного капитала у него не было, и своим благосостоянием к концу жизни он обязан в первую очередь собственной смекалке, интуиции и умению весьма выгодно вкладывать деньги Элли.

У нас имеются вполне достоверные свидетельства, что зависимость от жены — как психологическая, так и финансовая — раздражала и оскорбляла преуспевающего юриста. Тем не менее Франклин вынужден был сохранять брак, ибо даже очень высокие гонорары не позволили бы вести тот образ жизни, к которому он привык, — пришлось бы навсегда забыть о яхтах, спортивных машинах, экзотических путешествиях и расстаться с шикарным домом в Тайбуроне. Светские сплетники на протяжении многих лет судачили о поистине фантастических суммах, которые Грэм Франклин тратил на своих многочисленных любовниц.

Те из них, с кем довелось беседовать нашим агентам, характеризуют Франклина как тщеславного, довольно-таки жестокого и в то же время совершенно неотразимого мужчину. Любая из них готова была бороться за него, что называется, до конца, пока не осознавала, что, несмотря на бесконечные измены, Грэм действительно искренне любит Элли.

— И дело было совсем не в деньгах, — в один голос утверждали они. — Он просто не мог бросить жену, потому что время от времени ощущал непреодолимую потребность в ее обществе.

Одной из своих подружек — молоденькой стюардессе, которой он впоследствии оплатил обучение в колледже, — Франклин признался, что жена подавляет его и постоянно держит на крючке и что, дабы не чувствовать себя полным ничтожеством, ему просто необходимо иметь кого-нибудь «на стороне».

Известие о том, что Элли неизлечимо больна, повергло Франклина в ужас. Партнеры по бизнесу и друзья вспоминали, что он был «совершенно выбит из колеи»: отказывался от встреч с ее лечащими врачами, ни с кем не желал обсуждать ее состояние и даже не мог заставить себя войти в палату и встретиться с женой. Прямо напротив своего офиса на Джексон-стрит в Сан-Франциско Франклин снял квартиру для любовницы и посещал ее там иногда по три раза в день.

Более того, он задумал объявить Элли недееспособной и разработал изощренный план, согласно которому вся их с женой совместная собственность — а к тому времени состояние супругов исчислялось невообразимо огромной суммой — переходила в его руки. Внезапная смерть от паралича разрушила планы Франклина — в те дни он как раз искал возможность продать своей любовнице дом в Тайбуроне — и свела его в могилу на два месяца раньше Элли, которая осталась единственной и полноправной владелицей всего имущества.

Карен Гарфилд, юная модель из Нью-Йорка, последняя любовница Грэма, потягивая коктейль, жаловалась нашему агенту:

— Полмиллиона долларов это, конечно, неплохо, но мы с Грэмом мечтали провести вместе всю жизнь, побывать на Виргинских островах, на Ривьере…

Она попыталась встретиться с Роуан и «все ей объяснить», но…

— Представляете! Эта ведьма даже на порог меня не пустила! — возмущалась Карен. — Убирайся, говорит, из дома моей матери! Так и сказала! А ведь я всего лишь хотела взять несколько вещиц на память.

Через час после этого визита у Карен случился первый, но достаточно тяжелый инфаркт, за которым последовали еще несколько. Всего лишь через две недели после посещения дома в Тайбуроне Карен Гарфилд скончалась.

За эти две недели она успела высказать в адрес дочери Франклина множество нелицеприятных эпитетов, однако ей и в голову не пришло связывать с этой встречей свой внезапный недуг. Да и в самом деле, какая могла быть между ними связь?

Однако, как станет ясно из дальнейшего повествования, нам удалось эту связь выявить.

Со смертью Элли Роуан, по ее собственному признанию, лишилась лучшего и единственного своего друга. Возможно, так оно и было. Элли Мэйфейр была неизмеримо доброй и деликатной женщиной, пользовавшейся огромной любовью не только своей приемной дочери, но и многочисленных друзей и знакомых, которые с нежностью говорили, что она удивительно гармонично сочетала в себе изысканное очарование южанки прежних времен и энергию вполне современной жительницы Калифорнии. Внешне ей можно было дать как минимум лет на двадцать меньше, чем было на самом деле. Некоторые добавляли при этом, что забота о собственной внешности и счастье приемной дочери составляли, пожалуй, главный смысл существования Элли Мэйфейр.

После пятидесяти лет она дважды делала пластические операции, регулярно посещала дорогие салоны красоты и постоянно красила волосы. На фотографиях, сделанных за год до смерти, Элли выглядела гораздо моложе мужа, преданность и любовь к которому сохраняла в течение всей их совместной жизни. Она неизменно, и не без основания, прощала ему многочисленные романы, а в ответ на упреки приятельниц в излишней терпимости поясняла:

— Он всегда приходит домой к обеду и проводит ночи рядом со мной. Разве этого не достаточно?

Трудно судить наверняка, но, по нашему мнению, источниками неотразимой привлекательности Грэма как для Элли, так и для остальных служили его неуемная жажда жизни, поразительное обаяние личности и внимание к окружавшим его людям.

— Ему всегда удавалось выйти сухим из воды после каждой новой интрижки, — говорил один из давних друзей Грэма, пожилой адвокат, нашему агенту, — потому что он всегда был очень заботлив и нежен с Элли. Кое-кому из нас стоило бы у него поучиться. Ведь что больше всего ненавидят женщины? Холодность и невнимание по отношению к ним, А если ты обращаешься с женщиной как с королевой, то почему бы ей не смириться с тем, что за стенами дворца тебя ждет пара наложниц.

В настоящий момент мы еще не приняли решение о целесообразности дальнейшего сбора информации о Грэме Франклине и Элли Мэйфейр. Достаточно того, что мы знаем: приемные родители Роуан принадлежали к верхним слоям среднего класса калифорнийского общества и, несмотря на измены Грэма, были вполне счастливы вплоть до последнего года своей совместной жизни.

По вторникам они бывали в опере, по четвергам посещали симфонические концерты, время от времени смотрели балетные спектакли. В их личном гараже стояли новейшие модели «бентли», «роллс-ройсов», «ягуаров» и других самых модных и дорогих машин. На обновление своего гардероба супруги ежемесячно тратили не менее десяти тысяч долларов. Они устраивали шикарные приемы для своих друзей, а как только появлялась возможность, всей семьей путешествовали по Европе или Азии, отдыхали на самых фешенебельных курортах. Но главной их гордостью всегда оставалась Роуан — «наш доктор», как, шутя, представляли они ее друзьям.

В определенной мере Элли обладала телепатическими способностями, но они служили ей скорее для развлечения. Так, например, еще не успев снять трубку телефона, она всегда знала, кто именно звонит, или могла угадать карты в руках играющего. Во всем остальном эта женщина ничем не отличалась от остальных, за исключением разве что огромного личного обаяния, свойственного практически всем потомкам Джулиена Мэйфейра, и также унаследованных Элли от прадеда таланта почти мгновенно располагать к себе собеседника и удивительно приятной, соблазнительной улыбки.

Моя последняя встреча с Элли состоялась на похоронах Нэнси Мэйфейр в январе 1988 года. В ту пору ей было уже за шестьдесят, но в памяти осталась удивительно красивая женщина ростом около пяти футов шести дюймов, загорелая, с блестящими черными волосами. Ее голубые глаза скрывались за темными стеклами очков в белой оправе, стройную фигуру плотно облегало безукоризненно сшитое платье из хлопка… Истинная жительница Калифорнии, она действительно походила на голливудскую звезду. А через полгода Элли Мэйфейр умерла.

После ее смерти Роуан унаследовала все, в том числе личные деньги Элли, а также трастовый фонд, созданный приемной матерью в год рождения Роуан, — о существовании этого фонда она даже не подозревала.

Тем не менее полученное наследство никоим образом не повлияло на образ жизни Роуан Мэйфейр. Как прежде, так и сейчас она остается увлеченным своей работой практикующим хирургом.

Однако обо всем по порядку.

Даже поверхностное наблюдение позволяло с уверенностью утверждать, что Роуан всегда была не по годам развитым ребенком и обладала неординарными экстрасенсорными способностями, хотя ее приемные родители, похоже, этого не замечали — или не желали замечать. Есть данные, свидетельствующие о том, что Элли решительно отвергала какие-либо намеки со стороны окружающих на «необыкновенность» и даже «странность» ее дочери. Как бы то ни было, Роуан неизменно оставалась «гордостью и отрадой» как Элли, так и Грэма.

Как уже отмечалось, глубочайшая привязанность между матерью и дочерью сохранялась вплоть до последнего дня жизни Элли. Тем не менее в отличие от матери Роуан совершенно не интересовали шумные приемы, совместные обеды, походы по магазинам за новыми нарядами и украшениями и тому подобные развлечения. Ни в юности, ни став уже достаточно взрослой, она не стремилась войти в тот обширный круг приятельниц, где так уютно чувствовала себя Элли.

Зато Роуан с удовольствием ходила с родителями в море. С самого раннего возраста они брали ее с собой в походы под парусом, а в четырнадцать лет Грэм впервые позволил дочери самостоятельно управлять маленькой парусной шлюпкой. После того как Грэм приобрел большую океанскую яхту под названием «Великолепная Анджела», они по нескольку раз в году всей семьей отправлялись в долгие морские путешествия.

Когда Роуан исполнилось шестнадцать, Грэм подарил ей двухмоторную яхту морского класса, которую она назвала «Красотка Кристина». «Великолепная Анджела» к тому времени уже несколько устарела, и потому семейные прогулки стали совершать на «Красотке», однако шкипером ее безоговорочно признавали Роуан. С тех пор, несмотря на решительные возражения родителей, она часто выводила свою любимицу из бухты и уходила в море одна.

За многие годы такие прогулки вошли у Роуан в привычку. Едва успев прибежать домой из школы, она как минимум часа по два в одиночестве проводила в открытом море и лишь изредка брала с собой кого-нибудь из подруг.

— Она появляется дома не раньше восьми часов, — сокрушалась Элли. — А я волнуюсь, я за нее очень боюсь. Но лишить ее яхты это все равно что ее убить. Ума не приложу, что делать.

Прекрасная пловчиха и уже достаточно опытный шкипер, Роуан, однако, отнюдь не относилась к числу так называемых сорвиголов. Построенная в Дании «Красотка Кристина» была достаточно тяжелой, устойчивой к качке и прочной яхтой, предназначенной для прогулок, но не для скоростных гонок. Главное, она давала Роуан возможность побыть наедине с собой, вдали от берега и всех проблем, причем независимо от любых капризов погоды, ибо выросшую на севере Калифорнии девушку не пугали ни холод, ни ветер, ни дождь.

Все, кому доводилось в те годы встречаться с Роуан, характеризовали ее как очень замкнутую, спокойную девушку, склонную скорее к серьезным занятиям, чем к развлечениям. В школе ее называли усердной ученицей, в колледже — одержимой исследовательницей. Ее шикарному гардеробу завидовали все девочки, но в этом, по признанию самой Роуан, была заслуга Элли. Как в юности, так и в зрелом возрасте Роуан оставалась равнодушной к нарядам, в свободное время ее любимой одеждой были джинсы, удобные кроссовки, просторные свитеры, кепки с большими козырьками и ветровки.

Такой же «одержимостью» Роуан отличалась и в избранной профессии, хотя, быть может, людям непосвященным понять это было достаточно сложно. Коллеги считали, что Роуан прирожденный врач, однако тот факт, что она предпочла практическую нейрохирургию исследовательской работе, удивил многих.

— Когда Роуан запиралась в лаборатории, — говорили они, — матери приходилось звонить ей по нескольку раз, чтобы напомнить о необходимости перекусить и хоть немного поспать.

Одна из учительниц начальной школы в характеристике восьмилетней Роуан Мэйфейр писала:

«…Девочка считает себя взрослой. Она отождествляет себя со старшими и порой нетерпимо относится к другим детям, поскольку те ее раздражают. Тем не менее она слишком хорошо воспитана, чтобы открыто проявлять свои чувства. Девочка очень одинока…»

Телепатические способности Роуан проявились еще в школе, когда девочке было всего шесть лет. Вполне возможно, это произошло и раньше, однако достоверными свидетельствами на этот счет мы не располагаем.

Учителя высказывали сомнения относительно правдивости рассказов о том, что Роуан Мэйфейр умеет читать чужие мысли.

Тем не менее в нашем распоряжении нет никаких данных о том, что девочку когда-либо считали странной или психически неуравновешенной. Напротив, ее успехи в учебе всегда отмечали как наиболее выдающиеся и отношение к ней со стороны как соучениц, так и учителей оставалось неизменно добрым и благожелательным. На фотографиях Роуан тех лет мы видим красивую смуглокожую девочку со светлыми, почти до белизны выгоревшими на солнце волосами. Выражение ее лица нельзя назвать открытым, однако в нем нет и тени раздражения или смущения.

На необыкновенные способности Роуан первыми обратили внимание учителя, причем все их свидетельства очень похожи одно на другое.

— Когда умерла моя мать, — рассказывала учительница первого класса, — я не смогла поехать на похороны и переживала по этому поводу просто ужасно. Естественно, об этом никто не знал. И вдруг на перемене ко мне подошла Роуан. Она села рядом, взяла меня за руку и сказала: «Мне очень жаль вашу маму». В ее жесте и словах было столько нежности, что я чуть не расплакалась. А потом мы сидели и молчали. Впоследствии, когда я спросила Роуан, как она узнала о том, что случилось, девочка ответила: «Мне просто пришло это в голову». Наверное, таким же образом ей становилось известно очень многое. Она, например, чувствовала, когда другие дети ей завидовали. И всегда была такой одинокой!

А вот еще одно свидетельство. Ученица из младшего класса отсутствовала на занятиях три дня. Никто не знал, что с ней случилось, и руководство школы не могло связаться с ее семьей. Естественно, все очень волновались, но Роуан сказала директору, что никаких причин для беспокойства нет, что у девочки умерла бабушка, и вся семья уехала на похороны в другой штат, просто забыв сообщить об этом. Позже выяснилось, что все именно так и произошло. И вновь Роуан не смогла дать каких-либо объяснений, кроме: «Мне просто пришло это в голову».

В нашем архиве более десятка подобных рассказов. Но главное, что поражает в каждом из них, это не телепатическое видение событий, а сочувствие и сопереживание со стороны Роуан — явное желание успокоить, утешить тех, кто страдает. Причем, как правило, все они люди взрослые. Проявление телепатических способностей Роуан ни в коей мере не связано с попытками обмануть, напугать или поссорить между собой кого бы то ни было.

По нашим сведениям, в последний раз Роуан использовала свои телепатические способности в 1966 году, когда ей было всего восемь лет. Она пришла к директору школы в Пасифик-Хейтс и сказала, что одна из девочек тяжело больна и скоро умрет, что ее непременно следует показать врачу, но она, Роуан, не знает, к кому обратиться.

Директор пришла в ужас, немедленно вызвала к себе Элли и настоятельно посоветовала ей отвезти Роуан на консультацию к психиатру. Элли пообещала поговорить с дочерью. С тех пор Роуан никогда не рассказывала о своих телепатических видениях.

Как бы то ни было, не прошло и недели, как у девочки, о которой Роуан сообщила директору, обнаружили какую-то редкую форму рака костей и вскоре — еще до окончания учебного семестра — она умерла.

Множество раз пересказывая эту историю, директор сожалела о прискорбном недоверии, проявленном ею к Роуан, но главное — о том, что поспешила вызвать миссис Мэйфейр, которая «ужасно расстроилась».

Вполне вероятно, что именно из-за Элли Роуан навсегда закрыла «телепатическую страницу» в своей жизни. Друзья Элли вспоминают, что после случившегося в школе она «была близка к истерике» и заявила, что не желает слышать ни о каких «странностях» дочери.

По мнению Грэма, все произошедшее было всего лишь совпадением. Узнав о том, что директор сообщила Элли о смерти той девочки, он устроил в школе настоящий скандал.

Совпадение или нет, но печальная история стала последним публичным проявлением телепатического дара Роуан. Логично предположить, что она сочла за лучшее держать в тайне свое умение читать чужие мысли. Или, что тоже вполне вероятно, научилась подавлять в себе этот дар, максимально ослаблять его либо вообще сводить на нет. Все наши усилия обнаружить любые свидетельства его проявления в дальнейшем не увенчались успехом. Вспоминая о встречах с Роуан, люди говорили о ее невозмутимом спокойствии и таланте исследователя, о незаурядном уме, о безграничной любви к медицине, о неиссякаемой энергии — но только не о телепатических способностях.

— А, это та девочка, которая собирала жуков и всякие камни и давала им какие-то непонятные латинские названия! — восклицали ее соученицы.

— Она просто пугала меня своей увлеченностью! — рассказывала нашему агенту преподавательница химии. — Я бы ничуть не удивилась, узнав в один прекрасный день, что эта девочка в свободное от занятий время самостоятельно изобрела водородную бомбу!

Кое-кто в Таламаске высказывал мнение, что подавление Роуан своих телепатических способностей могло оказать влияние на усиление другого ее дара — телекинетического, что она, так сказать, перенаправила энергию в иное русло и, таким образом, речь в данном случае идет о «двух сторонах одной монеты». Иными словами Роуан предпочла перейти от духа к материи. В средней школе главными ее увлечениями стали научные исследования и практическая медицина.

В юности у Роуан был только один бой-френд, такой же интеллектуал и отшельник по натуре, как и она. Однако, когда Роуан приняли в университет Беркли, а мальчик провалился на экзаменах, они расстались. Друзья винили в разрыве исключительно молодого человека, утверждая, что амбиции не позволили ему смириться с поражением. Позднее он переехал на восток и занялся научными исследованиями в Нью-Йорке.

Один из наших агентов «случайно встретил» его на вернисаже и как бы между прочим подвел к разговору об экстрасенсорике и умении читать чужие мысли. В конце концов мужчина упомянул о своей подружке школьных лет, которая была экстрасенсом.

— Я очень любил эту девушку, — с грустью признался он. — Ее звали Роуан. Роуан Мэйфейр, Она была абсолютно не похожа на других и необыкновенно красива. Но при этом совершенно невыносима. Она знала, о чем я думаю, еще прежде, чем я сам это осознавал. Она всегда знала, где я и с кем встречаюсь, но относилась к моим «романам на стороне» с таким невозмутимым спокойствием, что мне становилось даже жутко. Насколько мне известно, теперь она нейрохирург. Честно говоря, это пугает. Вы только представьте, что может произойти, если накануне операции пациент подумает о ней плохо. А что, если она просто возьмет да и вырежет эти мысли из его головы?

Следует здесь особо подчеркнуть, что никто из знавших Роуан не отзывался о ней, как о женщине мелочной, недалекой или мстительной. Многим она, как когда-то Мэри-Бет, казалась чересчур суровой, даже «грозной», но мы не услышали ни одного обвинения в проявлении несправедливости с ее стороны или неоправданных нападках на кого-либо.

Поступая в 1976 году в университет Беркли, Роуан уже твердо знала, что будет врачом. Она выбрала для себя программу начальной медицинской подготовки, училась на одни пятерки, каждое лето занималась на дополнительных курсах (правда, не упуская при этом возможности хотя бы ненадолго отправиться куда-нибудь на отдых с Элли и Грэмом) и в результате, перескочив через два семестра, в 1979 году блестяще завершила обучение, возглавив список лучших выпускников университета. В двадцать лет Роуан поступила на медицинский факультет и была уверена, что делом всей ее дальнейшей жизни станут исследования в области неврологии.

Ей удалось достичь феноменального успеха — все без исключения преподаватели в один голос твердили, что такой блестящей студентки у них никогда не было.

— И дело здесь не только в потрясающих умственных способностях Роуан Мэйфейр, — говорили одни. — Гораздо важнее ее интуиция, благодаря которой она соединяет, казалось бы, несоединимое и приходит к удивительным заключениям. Такое впечатление, что она не читает, а проглатывает целые тома научных трудов, и тем не менее умудряется находить в них такие идеи, которые и в голову не приходили авторам изложенных там теорий.

— Студенты прозвали Роуан Доктором Франкенштейном, — рассказывали другие, — из-за ее одержимости идеей пересадки мозговых тканей и создания таким образом нового разума. И все же одним из основных ее достоинств, несомненно, следует считать человечность. Ибо даже самый блестящий, самый совершенный разум ничто, если у его обладателя нет сердца.

— О, Роуан! Помню ли я Роуан? Да вы, наверное, шутите! Она могла бы учить студентов вместо меня. Вас, наверное, интересуют какие-нибудь малоизвестные факты? Хорошо, расскажу, но только вы меня не выдавайте. Получилось так, что в конце семестра мне нужно было уехать из города, и я оставил Роуан на проверку курсовые работы студентов ее группы. Если об этом кто-нибудь узнает, я погиб! А тогда мы с ней заключили сделку. Роуан понадобился ключ от лаборатории на время рождественских каникул. Вот я и предложил: я ей — ключ, а она мне — оценки за курсовые работы. И знаете, что для меня было самым ужасным и удивительным? Впервые за годы своего преподавания я не получил от студентов ни единой жалобы по поводу несправедливо выставленных баллов! Роуан!.. Да разве такую забудешь! Люди вроде Роуан заставляют вас чувствовать себя полным ничтожеством!

— Нет, она не просто выдающаяся личность — она нечто гораздо большее. Своего рода мутант, если позволите так выразиться. Нет, я серьезно. Ей достаточно внимательно осмотреть подопытное животное, чтобы сказать, что именно будет происходить с ним дальше. Или, например, прикоснуться к нему рукой и заявить: «Нет, этот препарат не подействует». Более того, она умела лечить этих животных. Один наш старый доктор рассказывал мне, что, стоило ей перестать себя контролировать, и весь эксперимент шел насмарку. Потому что она обладала способностью исцелять. И я верю, что так оно и есть. Знаете, мы с ней… ну, в общем… встречались какое-то время. Нет, меня она ни от чего не вылечила, но… Она была такой горячей! В прямом смысле горячей. Это было все равно что заниматься любовью с женщиной, горящей в лихорадке. Те, кому доводилось иметь дело со знахарями, которые исцеляют методом наложения рук, меня поймут. Говорят, от их ладоней тоже исходит тепло. Охотно верю. Вообще, Роуан не следовало становиться хирургом — из нее получился бы великолепный онколог. Она могла бы исцелить очень многих людей. А хирургия… Резать-то дело нехитрое — с ним каждый справится.

(Хочется здесь добавить, что последнее высказывание принадлежит врачу-онкологу, а те из докторов, кто использует безоперационные методы лечения, зачастую пренебрежительно отзываются о хирургах любого профиля, называя их мясниками и награждая весьма нелестными эпитетами. Хирурги, однако, в долгу не остаются и заявляют, что вся терапия не более чем подготовка пациента к попаданию на операционный стол.)

Вскоре после прихода Роуан в клинику в качестве интерна (на третьем курсе медицинского факультета) рассказов о ее поистине чудесных целительных и диагностических способностях появилось столько, что нашим агентам приходилось записывать их выборочно.

Таким образом, после Маргариты Мэйфейр, жившей в начале девятнадцатого столетия в Ривербенде, Роуан первой из Мэйфейрских ведьм была наделена даром целительства.

Практически у каждой медсестры имелась наготове своя «фантастическая» история. Роуан могла поставить любой диагноз. Роуан всегда знает, что нужно делать. Роуан оперировала и сшивала даже таких пациентов, кому давно уже следовало бы лежать в морге.

— Она умеет останавливать кровотечение. Я собственными глазами видела, как она взяла мальчика за голову, пристально посмотрела на его нос и шепотом приказала: «Стоп!» И, представьте себе, кровь мгновенно перестала течь.

Более скептически настроенные коллеги-доктора — как женщины, так и мужчины — склонны объяснять успехи Роуан «силой внушения».

— Знаете, это нечто вроде колдовства, вуду. Она просто говорит пациенту: «А теперь мы заставим кровь остановиться». И конечно, так и происходит, потому что все дело в гипнозе.

Пожилые негритянки, работающие в клинике, уверены, что Роуан обладает «силой», и часто в открытую обращаются к ней с просьбой «наложить руки» на больное место. Они буквально молятся на Роуан.

— Ей достаточно посмотреть вам в глаза и спросить, где именно болит, а потом несколько раз провести по этому месту пальцами — и все, боли как не бывало!

Все свидетельства безоговорочно сходятся в одном: Роуан наслаждалась работой в клинике и выбор между научными исследованиями в лаборатории и практической медициной, позволяющей воочию наблюдать, как возвращается к жизни безнадежный, казалось бы, пациент, был для нее мучительным.

— Больно было видеть, как прощается со своим призванием прирожденный ученый, — печально рассказывал один из университетских преподавателей Роуан. — Мы понимали, что теряем ее. Как только Роуан переступила порог операционной, участь ее была решена. Что бы там ни говорили о чрезмерной эмоциональности женщин, которая не позволяет им успешно справляться с операциями на открытом мозге, к Роуан это ни в коей мере не относится. Из всех, кто работает в области нейрохирургии, у нее самые холодные руки.

(Обратите внимание на парадоксальный факт: одни говорят о тепле, исходящем от рук Роуан, другие — об их холодности.)

Некоторые свидетельства говорят о том, что выбор между наукой и практикой дался Роуан, конечно, нелегко, но и не принес чрезмерных страданий. В течение осени 1983 года она много времени проводила с доктором Карлом Лемле из Института Кеплингера в Сан-Франциско, занимавшимся проблемами лечения болезни Паркинсона.

По университетской клинике поползли слухи о том, что доктор Лемле настойчиво уговаривает Роуан перейти к нему, соблазняя ее высокой зарплатой и идеальными условиями для работы. Однако Роуан отвергла предложение, объяснив свой отказ нежеланием уходить из отделения экстренной помощи, из операционной и от своих пациентов.

Во время рождественских каникул 1983 года между Роуан и доктором Лемле произошла крупная ссора, после которой она перестала даже отвечать на его звонки. Так, по крайней мере, говорил коллегам сам Карл Лемле.

К сожалению, нам не удалось выяснить, что случилось на самом деле. Достоверно, однако, известно, что весной 1984 года они встретились за ленчем и вновь ожесточенно спорили о чем-то. Через неделю после этой встречи доктор Лемле перенес легкий паралич и попал в частную клинику при Институте Кеплингера. За первым приступом последовал второй, затем еще один, и через месяц Лемле скончался.

Кое-кто из коллег осуждал Роуан за категорический отказ навестить Лемле в клинике. Ассистент Лемле, впоследствии занявший его место в Институте Кеплингера, в разговоре с нашим агентом недвусмысленно заявил, что Роуан Мэйфейр просто завидовала успехам его босса. Нам, однако, это кажется мало похожим на правду.

Насколько нам известно, никто не заподозрил какую-либо связь между смертью Лемле и его ссорой с Роуан. Для нас наличие такой связи совершенно очевидно.

Что бы ни произошло между Роуан и ее наставником, — а именно так она часто называла Карла Лемле до момента их загадочной ссоры, — но уже в начале 1984 года она окончательно сделала свой выбор: нейрохирургия. Завершив в 1985 году общий курс обучения, Роуан получила право самостоятельно оперировать и зачастую ей доверяли делать весьма сложные операции на открытом мозге, хотя формально она числилась всего лишь интерном. В то время, когда пишутся эти строки, Роуан предстоит получить диплом, и, скорее всего, вскоре она станет штатным нейрохирургом университетской клиники, ибо отзывы коллег о ее работе носят исключительно восторженный характер.

В нашем архиве хранится великое множество свидетельств о том, как Роуан спасала жизни тех, кто попадал к ней на операционный стол, о том, что ей достаточно взглянуть на человека, поступившего в отделение экстренной помощи, чтобы безошибочно определить его шансы на выживание, о том, как искусно умеет она сшивать мельчайшие фрагменты поврежденной мозговой ткани… Пулевые ранения, удары топором, падение с большой высоты, страшные автокатастрофы и тому подобные происшествия, которые, к сожалению, случаются ежедневно, укладывали на операционный стол Роуан все новых и новых пациентов. Ее работоспособность тоже стала одной из легенд университетской клиники. Никто, кроме Роуан Мэйфейр, не мог по десять часов кряду стоять со скальпелем в руках и при этом не только не упасть в обморок, но и находить в себе силы подбадривать и приводить в чувство растерянных и испуганных интернов, а после окончания операционного дня еще и обойти все палаты интенсивной терапии, чтобы дать медсестрам строжайшие указания относительно ухода за каждым пациентом и необходимых ему процедур. Никто, кроме Роуан Мэйфейр, не умел с такой яростью и столь убедительно отстаивать свое мнение и давать отпор коллегам и руководству клиники в ответ на их обвинения в том, что иногда, принимая то или иное решение, она чрезмерно рискует.

Несмотря на несомненные успехи Роуан у операционного стола, в клинике ее искренне любят и знают, что на нее всегда можно положиться. Особенной любовью и уважением пользуется она у медсестер. Их преданность Роуан и готовность ради нее работать без устали настолько поразительны, что этот факт, вероятно, требует некоторых пояснений.

Дело в том, что Роуан всегда стремится установить как можно более тесный контакт со средним медперсоналом — в подавляющем большинстве это женщины, хотя в клинике работают и несколько медбратьев. Она неизменно интересуется их личными проблемами и всегда готова в случае необходимости прийти на помощь. Хотя никто из медсестер не сообщал о каких-либо проявлениях телепатического дара Роуан, все в один голос говорят о том, что доктор Мэйфейр всегда знает о их плохом самочувствии или семейных трудностях и находит слова утешения и сострадания для каждой из них. Требовательность и строгость Роуан давно уже стали в клинике притчей во языцех, однако она никогда не забывает поблагодарить за самоотверженность в выхаживании послеоперационных пациентов.

Взаимоотношения Роуан с медперсоналом в операционной удивляют многих: она находит общий язык даже с теми, чей неуживчивый и крутой характер доставляет массу неприятностей другим хирургам, особенно если эти хирурги — женщины. Их почему-то медсестры недолюбливают особенно и в беседах между собой награждают массой нелестных эпитетов. Но когда речь заходит о докторе Мэйфейр, те же самые медсестры называют ее не иначе как святой: «Она никогда голоса не повысит»; «Она строга, но справедлива»; «Ассистировать ей одно удовольствие. Она лучше всех. Мне нравится наблюдать, как она оперирует. Ее работа это настоящее искусство»; «Копаться в моих мозгах я не доверила бы никому, кроме доктора Мэйфейр»…

Иными словами, мы по-прежнему живем в мире, в котором операционные медсестры могут позволить себе отказаться ассистировать женщине-хирургу, а человек, поступивший в отделение экстренной помощи, скорее доверит свою жизнь новичку-интерну, чем гораздо более опытному и искусному врачу, если этот врач не принадлежит к сильному полу.

Роуан Мэйфейр полностью разрушает такого рода предубеждения. Единственное, в чем ее могут упрекнуть коллеги, это в чрезмерной молчаливости и замкнутости.

Она практически не комментирует ход операции стоящим рядом молодым хирургам, а без объяснений тем бывает достаточно трудно, а иногда просто невозможно понять, что и как она делает, и перенять ее опыт.

Исходя из наблюдений, сделанных до 1984 года, можно заключить, что Роуан Мэйфейр не коснулось проклятие, висевшее над ее матерью и бабкой, и что в будущем ее ждет блестящая карьера.

Тщательное изучение фактов ее предшествующей жизни не выявило присутствия Лэшера или какой-либо иной связи между Роуан и сверхъестественными силами, будь то духи, призраки или видения.

Присущие Роуан телепатические способности, а также дар исцеления нашли чрезвычайно полезное применение в избранной ею профессии.

Несмотря на поистине выдающиеся успехи доктора Мэйфейр как в научных исследованиях, так и в практической нейрохирургии, никому и в голову не пришло воспринимать их как нечто «странное», «ненормальное» или «необъяснимое».

— Она просто гений! — так ответ на нашу просьбу высказать свое отношение к Роуан охарактеризовал ее один из докторов.

Нам нечего добавить к его словам.

Те сведения, которые агенты ордена собрали в течение недавнего времени, в корне изменили наши представления и крайне встревожили руководство Таламаски, ибо, похоже, в отношении Роуан Мэйфейр сбываются наихудшие из наших ожиданий.

Часть полученной информации выходит, так сказать, за рамки наших интересов, однако упомянуть здесь о ней все же стоит.

При всем обилии данных о Роуан Мэйфейр мы, однако, ничего не знали о, скажем так, интимной стороне ее жизни, что, естественно, вызывало некоторое недоумение. Вот почему в 1985 году руководители ордена дали задание нашим агентам попытаться прояснить ситуацию.

Уже через несколько недель они сообщили, что на самом деле Роуан ведет достаточно активную, но весьма своеобразную сексуальную жизнь, что она предпочитает встречаться с разными мужчинами, главным образом принадлежащими к рабочему классу, которых находит, как правило, в одном из четырех баров в Сан-Франциско.

В большинстве своем ее избранниками становятся пожарные или полицейские, непременно одинокие, обладающие привлекательной внешностью и хорошо сложенные. Интимные свидания Роуан происходят исключительно на борту «Красотки Кристины», которая мирно покачивается на волнах внутри бухты либо в открытом море. Редко с кем из партнеров Роуан встречается более трех раз.

Несмотря на то что Роуан очень скрытна и не афиширует своих отношений, она уже успела стать предметом разговоров среди завсегдатаев тех баров, где бывает наиболее часто. Двое из ее прежних партнеров, обиженные «отставкой», охотно беседовали с нашими агентами, однако, как выяснилось, не знали о Роуан практически ничего. Они называли ее «богатенькой девочкой из Тайбурона», которая использовала их ради собственного развлечения, причем один упорно называл «Красотку Кристину» «шикарной папашиной яхтой».

Остальные мужчины были более объективны:

— Ясно, что эта женщина чувствует себя очень одинокой. Мне она понравилась, и я с удовольствием встретился бы с ней еще пару раз, но желание должно быть взаимным. А она не стремится к прочным связям с такими, как мы. Что ж, ее можно понять: женщина она образованная и, наверное, предпочитает иметь дело с людьми иного сорта.

По сведениям наших агентов, в 1986 — 1987 годах в доме Роуан побывали двенадцать мужчин. Все они были пожарными или полицейскими с безукоризненной репутацией, многие имели награды за проявленный героизм.

Как выяснилось в дальнейшем, родители Роуан были в курсе ее сексуальных пристрастий и предпочтений — знали о них еще со времен ее учебы в университете. Грэм однажды сказал своему секретарю, что Роуан и близко не подойдет к парню с университетским дипломом, что ей гораздо больше нравятся «бугаи с волосатой грудью», но настанет день, когда она наконец поймет, как опасно связываться с этими безмозглыми мужланами.

Причуды дочери беспокоили и Элли.

— Она заявляет, что пожарные и полицейские спасают людские жизни, — жаловалась Элли одной из своих приятельниц. — Мне кажется, она сама не понимает, что делает. Но пока она, слава Богу, не собирается выходить за кого-либо из них замуж, я думаю, особо волноваться не стоит. Видела бы ты, кого она привела вчера вечером! Рыжеволосый, веснушчатый — ну просто классический ирландский коп!

Я принял, решение прекратить дальнейший опрос свидетелей и закрыть расследование в этом направлении, ибо счел, что мы не вправе вмешиваться в частную жизнь Роуан, Кроме того, интерес, проявленный нашими агентами, привлекал повышенное внимание к Роуан в тех барах, где она привыкла бывать, и некоторые не слишком порядочные люди, на самом деле ничего конкретного о ней не знающие, принялись пересказывать услышанные от других сплетни, зачастую искажая реальность, или просто придумывали то, чего никогда не было, Полагаю, этот аспект жизни Роуан не должен входить в крут интересов ордена. Мы можем отметить лишь тот факт, что столь же случайные и непродолжительные связи с мужчинами в свое время предпочитала иметь Мэри-Бет и что они еще раз подчеркивают внутреннее одиночество Роуан и отсутствие понимания со стороны тех, кто ее окружает. Естественно, с партнерами по сексу она не делится своими мыслями и переживаниями — едва ли она способна откровенно рассказать о них кому-либо вообще. И в этом, быть может, содержится ключ к постижению ее характера и амбиций.

Для исследования, проводимого орденом, гораздо более важен другой аспект жизни Роуан, на который мы обратили внимание совсем недавно, но который может стать одним из поворотных моментов в истории семейства Мэйфейр. Вот почему мы твердо намерены продолжить изучение этого аспекта и рассмотреть возможность непосредственного контакта с Роуан в самое ближайшее время. Проблема состоит в том, что Роуан абсолютно ничего не знает о прошлом своей семьи, а встреча с нами неизбежно повлечет за собой разрушение ее неведения. Последствия могут быть весьма серьезными и непредсказуемыми.

В 1988 году мы получили от нашего агента известие о смерти Грэхема Франклина, Причина — кровоизлияние в мозг. Описание случившегося было кратким, но содержало одну немаловажную деталь: Франклин скончался на руках у Роуан.

Зная о серьезных разногласиях — едва ли не о разрыве — между Грэмом Франклином и его умирающей женой, мы очень внимательно отнеслись к докладу своего агента, пытаясь понять, могла ли Роуан быть каким-либо образом причастна к его смерти.

В поисках более подробной информации о планах Франклина развестись с Элли Мэйфейр агенты ордена встречались с последней любовницей Грэма Карен Гарфилд, а вскоре сообщили о том, что она перенесла несколько сердечных приступов и скончалась.

Информаторы не придали особого значения встрече Карен и Роуан как раз незадолго до первого серьезного приступа, случившегося фактически на глазах у нашего агента спустя всего лишь несколько часов после посещения Карен дома в Тайбуроне.

В отличие от непосвященных для нас связь между этими двумя событиями была совершенно очевидной.

Карен Гарфилд было всего двадцать семь лет. Исходя из без труда полученного нами заключения, сделанного по результатам вскрытия, она страдала врожденной слабостью сердечной мышцы и стенок сосудов. Внезапное ухудшение состояния, разрыв артерии и быстро прогрессирующая сердечная недостаточность в конце концов привели к смерти. Спасти молодую женщину могла только операция, но у Карен была очень редкая группа крови, а времени, чтобы найти подходящего донора, оказалось слишком мало.

Ситуация показалась нам тем более странной, что никогда прежде Карен на здоровье не жаловалась. Кроме того, прочитав отчет о вскрытии Грэма Франклина, мы выяснили, что он скончался от аневризмы артерии, — иными словами, причиной послужила все та же слабость стенок сосудов, — но приступ был столь силен, что смерть наступила почти мгновенно.

Мы отдали распоряжение агентам как можно тщательнее изучить прошлое Роуан и выяснить, не умирал ли внезапно кто-либо из окружавших ее людей от сердечной недостаточности, поражения сосудов головного мозга или иных внутренних заболеваний подобного характера. Им предстояло осторожно опросить бывших учителей и одноклассниц Роуан, ее университетских преподавателей и коллег в клинике. На первый взгляд задание не из легких, но таким оно может показаться только тем, кто плохо знаком с методами нашей работы.

Откровенно говоря, я очень надеялся, что результат будет отрицательным.

Сообщений о людях, обладающих столь мощным телекинетическим даром, то есть способных нанести удар по внутренним органам человека, крайне мало даже в архивах Таламаски. Никто из членов семейства Мэйфейр, по нашим данным, таким даром прежде не обладал.

Многие из них могли передвигать предметы, захлопывать двери, вдребезги разбивать стекла. Но все это было чистой воды колдовством, то есть способностью заставить действовать Лэшера или иных, низших, духов. Никакого отношения к телекинезу такие «фокусы» не имели — скорее они служили своего рода развлечением, не более.

Все рассказы о Мэйфейрских ведьмах это повествования об использовании дара колдовства. И если среди свидетельств встречаются упоминания о применении телепатии, чудесных исцелениях или иных экстрасенсорных способностях Мэйфейров, то лишь изредка и вскользь.

Я сам тщательнейшим образом проанализировал всю имевшуюся в распоряжении ордена информацию о Роуан. Мне искренне хотелось верить, что Дейрдре Мэйфейр была бы счастлива узнать об успехах своей дочери, о том, что она добилась поистине выдающихся успехов, что она любима и уважаема всеми, кто ее знает. И я поклялся себе, что не стану тревожить душевный покой Роуан Мэйфейр рассказами о прошлом ее семьи. И если истории Мэйфейрских ведьм суждено завершиться, если дочь Дейрдре свободна от родового проклятия, что ж, нам остается только порадоваться, закрыть досье и никогда впредь не вмешиваться в ее жизнь.

Следует принять во внимание, что даже малая часть сведений, которыми располагает Таламаска, способна в корне изменить судьбу Роуан, а потому мы не вправе рисковать и, как только Дейрдре Мэйфейр обретет вечный покой, обязаны прекратить расследование. Однако мы должны быть готовы и к тому, что после смерти Элли Роуан все же вернется в Новый Орлеан и попытается выяснить правду о своем происхождении. В этом случае наше вмешательство окажется неизбежным.

В течение двух недель после похорон Элли нам удалось узнать, что Роуан не намерена ехать в Новый Орлеан. Она в то время завершала курс практического обучения в качестве ординатора университетской клиники, и времени на поездку просто не было. Кроме того, как выяснили наши агенты, Элли заставила дочь подписать некий документ — своего рода торжественную клятву в том, что Роуан никогда не вернется в Новый Орлеан и не будет искать своих настоящих родителей. Судя по всему, Роуан намеревалась сдержать клятву.

Кто знает, быть может, она никогда не увидит дом на Первой улице, быть может, «проклятие» ее не коснется, быть может, Карлотта Мэйфейр в конце концов одержит победу…

С другой стороны, зарекаться рано. Никто и ничто не помешает Лэшеру возникнуть однажды перед глазами этой поистине сверхъестественно одаренной молодой женщины, способной явственно читать чужие мысли. Ведь на самом деле она гораздо более мощный экстрасенс, чем ее мать или бабка, чем большинство предков, от которых она унаследовала столь великую силу и непомерные амбиции. Да, сейчас имена Мари-Клодетт, Джулиена или Мэри-Бет не скажут Роуан ничего. Но что, если настанет день, и она узнает всю правду о тех, кому они принадлежали?

Размышляя об этом, я часто вспоминал Петира ван Абеля. Имя его отца — великого лейденского хирурга и анатома — золотыми буквами внесено в историю медицины. И мне страстно хотелось сказать Роуан: «Вот о ком вы должны помнить! Вот от кого через века и поколения вы унаследовали свой талант в искусстве врачевания!»

Ход моих мыслей резко изменился в 1988 году, когда от наших агентов стали поступать первые сообщения о загадочных заболеваниях и смерти так или иначе связанных с Роуан в прошлом людей.

Так, например, девочка, с которой Роуан поссорилась на школьном дворе в Сан-Франциско, внезапно умерла от кровоизлияния в мозг, прежде чем успела приехать «скорая помощь».

В 1974 году Роуан чудом избежала изнасилования: в то время как она пыталась вырваться из рук напавшего на нее мужчины, у того случился инфаркт.

В 1984 году доктор Карл Лемле из Института Кеплингера пожаловался своей секретарше Беренис на жуткую головную боль, попросил принести аспирин и в разговоре упомянул о том, что незадолго до этого случайно встретил в университете Роуан и был поражен ее необъяснимой враждебностью: в ответ на приветствие мисс Мэйфейр бросила на него яростный взгляд и отвернулась. Ситуация была тем более неприятной, что все это произошло на глазах у многих коллег. За первым приступом последовали еще несколько, и вскоре Лемле скончался.

Итого пять смертей. Пять человек из близкого окружения Роуан Мэйфейр внезапно скончались от сердечно-сосудистых заболеваний. Трое из них — в присутствии Роуан, двое — вскоре после встречи с ней.

Понимая, что на это потребуется не один месяц, я все же дал задание нашим агентам проверить всех соучеников и коллег Роуан, записать имена тех, кого уже нет в живых, и выяснить обстоятельства их смерти.

Вскоре мне позвонил внештатный агент Таламаски Оуэн Гандер. Этот человек не состоит в ордене, но вот уже двадцать лет с успехом выполняет его задания и считается одним из наших лучших осведомителей. Ему не раз доводилось бывать в лондонской Обители.

Чуть позже Гандер прислал письменный отчет, в котором сообщил, что ему удалось выявить еще одну смерть. В 1978 году, в годы учебы Роуан в университете Беркли, у нее произошел конфликт с одной из студенток, которая, как считала Роуан, совала нос не в свое дело и без разрешения пользовалась лабораторными приборами Роуан. Во время ссоры Роуан до такой степени потеряла контроль над собой, — а это случалось с ней крайне редко, — что даже сбросила что-то с лабораторного стола. Девушка в ответ только смеялась, а потом еще долго издевалась над Роуан, пока ее не утихомирили другие студенты.

На следующий день студенты разъехались на весенние каникулы, после которых девушка в университет не вернулась. Как выяснилось, еще до их окончания она умерла в своем родном городе — в Пало-Альто, штат Калифорния. Что самое удивительное, Роуан об этом даже не знала!

Получив сообщение, я немедленно из Лондона связался по телефону с Гандером и спросил, почему он так уверен, что Роуан ничего не знала о судьбе своей сокурсницы.

— Не только она — никто не знал, — ответил Оуэн. — После того как я обнаружил запись о смерти девушки, я беседовал со многими бывшими студентами. Все они помнили пресловутую стычку, но понятия не имели, что сталось потом с девушкой, и говорили примерно следующее: «Я ее больше не встречал»; «Наверное, она ушла из университета»; «Мы не были близкими друзьями. Не знаю, что с ней стряслось. Полагаю, она вернулась в Стэнфорд» — ну и далее в том же духе. Ничего удивительного — университет огромный, студентов много. Тогда я попросил Гандера очень осторожно выяснить, известно ли Роуан о смерти Карен Гарфилд, любовницы Грэма:

— Пожалуйста, позвоните как-нибудь вечером и попросите к телефону Грэма Франклина, а когда Роуан ответит, что он умер, объясните, что на самом деле ищете Карен Гарфилд. Только прошу вас, Оуэн, постарайтесь не затягивать разговор и не слишком расстраивать Роуан. Гандер позвонил следующим вечером:

— Вы совершенно правы.

— В чем? — не понял я.

— Она понятия не имеет, что способна на такое. Не знает, что Карен мертва. Она сказала, что мисс Гарфилд живет где-то на Джексон-стрит в Сан-Франциско, и посоветовала обратиться за более точными сведениями к бывшей секретарше Грэма. Эрон, она ни о чем даже не подозревает!

— Как она с вами разговаривала?

— Чуть раздраженно, но вежливо. Голос у нее усталый, но очень приятный. Исключительно красивый голос. Я набрался наглости и спросил, не виделась ли она с Карен. Доктор Мэйфейр ответила, что едва знакома с мисс Гарфилд, что та была подругой отца. По-моему, она была вполне искренна.

— Возможно. Но что касается отчима и той девочки на школьном дворе… Она не может не знать. Как и о насильнике.

— Согласен, Эрон. А если допустить, что это происходило против ее воли? Вспомните! Она была едва ли не в истерике, когда умерла девчушка, а попытка изнасилования привела ее в шоковое состояние. Что же до отчима, то, когда прибыла «скорая», мисс Мэйфейр делала все возможное, чтобы реанимировать его. Нет, либо она не понимает, что происходит, либо не может себя контролировать в таких ситуациях и это пугает ее до полусмерти.

Я дал Гандеру новое задание: покопаться поглубже в связях Роуан с мужчинами и выяснить, не было ли подозрительных с нашей точки зрения смертей среди ее бывших любовников в Сан-Франциско или округе Марин.

— Загляните в те бары, — посоветовал я Оуэну, — где Роуан бывала чаще всего. Попробуйте отыскать кого-нибудь из ее прежних дружков и как бы между прочим заведите разговор о том, что вы ищете Роуан Мэйфейр, поинтересуйтесь, видел ли ее кто-нибудь в последнее время. Копайте, Оуэн, копайте, но только не будьте слишком назойливы.

Гандер позвонил через четыре дня. Среди тех мужчин, сказал он, кто так или иначе мог быть знаком с Роуан, никаких подозрительных смертей не зафиксировано. Однако в болтовне завсегдатаев баров все же проскользнула интересная деталь. Один из пожарных, когда-то знавший Роуан, отозвался о ней очень высоко и заметил, что для него эта женщина отнюдь не осталась загадкой. Напротив, они прекрасно понимали друг друга, и вот почему: «Роуан врач, ее призвание — спасать людские жизни, то есть фактически она делает то же, что и мы, но только по-своему. Ей нравится иметь с нами дело, потому что мы во многом родственные души».

— Именно так она ему и сказала?

— Да, именно так. Пожарный еще пошутил на эту тему: «Нет, вы только представьте: я спал с женщиной-хирургом, которая с легкостью копается в мозгах, и она влюбилась в мои медали. Откровенно говоря, это было здорово. Как вы думаете, если я спасу из огня еще кого-нибудь, она даст мне второй шанс?» — Гандер рассмеялся: — Она ни о чем не подозревает, Эрон, я уверен. Роуан просто одержима своей миссией спасительницы и, скорее всего, не понимает, в чем источник этой одержимости.

— Она должна понимать. Доктор Мэйфейр слишком хороший диагност, чтобы не понимать, — возразил я. — Во всяком случае, если говорить о смерти ее отчима. Или все наши догадки в корне неверны.

— Нет, Эрон, никакой ошибки в нашей теории нет. Мы имеем дело с блестящим нейрохирургом и при всем этом с потомственной ведьмой, способной убить одним только взглядом. В какой-то мере она, безусловно, сознает это — не может не сознавать — и потому с утра до ночи не отходит от операционного стола, словно стараясь искупить врожденный грех, а после отправляется в город и находит там какого-нибудь пожарного, только что вынесшего из огня ребенка, или копа, которому удалось отобрать нож у обезумевшего алкоголика и спасти от неминуемой смерти его несчастную жену. Знаете, Эрон, мне кажется, это своего рода сумасшествие, но с таким же успехом можно сказать, что безумны и все остальные.

В декабре 1988 года я отправился в Калифорнию. До того я побывал в Штатах в январе того же года и присутствовал на похоронах Нэнси Мэйфейр, однако не удосужился поехать на побережье и хоть издали взглянуть на Роуан. Мне оставалось только раскаяться в собственной недальновидности, но кто же мог тогда предположить, что менее чем через полгода ни Элли, ни Грэма уже не будет в живых.

Теперь Роуан жила одна в родительском доме в Тайбуроне, и я твердо вознамерился увидеть ее, что называется, во плоти и крови и составить о ней собственное мнение.

Благодарение Богу, к тому времени никаких новых сообщений о загадочной смерти кого-либо из прошлого окружения Роуан мы не получили. Срок стажировки в клинике подходил к концу, и оперировать приходилось много — расписание работы было просто сумасшедшим и требовало нечеловеческого напряжения сил. Вот почему осуществление моего намерения повидать доктора Мэйфейр оказалось задачей не из легких. Ее путь из клиники домой начинался с подземной парковки и завершался в закрытом гараже. А мирно качавшаяся на волнах у пирса «Красотка Кристина» пряталась за высокой глухой деревянной стеной.

В конце концов я отважился пройти на территорию университетской клиники и, отыскав кафетерий для сотрудников, смешался с толпой посетителей в расположенном неподалеку вестибюле. За те семь часов, что я там провел, Роуан не заглянула в кафетерий ни разу.

Тогда я решил последовать за Роуан по окончании ее рабочего дня, однако и здесь меня постигло разочарование: никто не мог хотя бы приблизительно сказать, когда доктор Мэйфейр уезжает домой, равно как и назвать определенный час ее прихода в клинику. Кроме того, настойчивые расспросы могли вызвать нежелательный интерес к моей личности. Ждать Роуан возле операционной я тоже не рискнул — это была закрытая для посторонних территория, и любой незнакомый человек тут же привлек бы внимание персонала. Комната, в которой родственники пациентов ожидали исхода операции, находилась под строжайшим наблюдением. Вся остальная территория клиники представляла собой запутанный лабиринт. Я просто не знал, что еще можно предпринять.

Положение было отчаянным Я хотел непременно увидеть Роуан и в то же время боялся встревожить ее своим появлением. Имел ли я право омрачать ее жизнь тенями прошлого, от которого до сих пор она была надежно защищена? Но что, если на ее совести действительно шесть человеческих жизней? Вот почему, прежде чем принять решение, мне крайне необходимо посмотреть на мисс Мэйфейр собственными глазами.

В полной растерянности, не в силах прийти к какому-либо заключению, я пригласил Гандера в бар отеля. Он наблюдал за ней вот уже добрых лет пятнадцать и утверждал, что в настоящий момент Роуан очень расстроена. Смерть родителей буквально выбила ее из колеи. В последние несколько месяцев она крайне редко встречается даже со своими «мальчиками в голубом» — так Гандер называл любовников Роуан.

Я заявил, что не уеду из Калифорнии, не повидав Роуан, даже если для этого мне придется часами дежурить возле ее машины на подземной парковке, что, конечно весьма нежелательно и опасно.

— На вашем месте я бы не стал так рисковать, старина, — возразил Гандер — Подземные парковки всегда погружены в полумрак, и любой человек чувствует себя там не слишком уютно. Роуан с ее экстрасенсорным чутьем моментально заметит ваше присутствие и, вполне вероятно, неправильно расценит проявленный к ней интерес. В этом случае вам грозит что-нибудь вроде внезапного приступа сильнейшей головной боли, а то и еще хуже…

— Я понял, что вы имеете в виду, Оуэн, — уныло прервал его я, — но мне необходима встреча с ней. Конечно, лучше бы в таком месте, где мое присутствие будет вполне естественным…

— Так организуйте эту встречу сами, поколдуйте немного, — посоветовал Гандер. — Кажется, это называется синхронизацией? Или как-то еще в этом духе?

На следующий день я решил заняться рутинной работой и отправился на кладбище, чтобы сфотографировать надписи на надгробиях Элли и Грэма. Еще до своего приезда я дважды просил Гандера сделать это, но ему все было недосуг — отвлекали гораздо более интересные дела.

Сделав несколько снимков, я задержался возле могил и, стоя на коленях, записывал кое-что для памяти. И тут случилось чудо: на кладбище появилась Роуан Мэйфейр! Сначала в поле моего зрения возникла освещенная ярким солнцем высокая фигура в ветровке и полинялых рабочих брюках из хлопчатобумажной саржи, потом мне удалось разглядеть кое-какие детали: длинные ноги, сверкающие волосы, свежий цвет лица без единой морщинки… Трудно было поверить, что этой совсем еще юной на вид женщине уже стукнуло тридцать.

Она выглядела точно такой же, как на фотографиях многолетней давности, и удивительно напоминала мне кого-то, но я не сразу понял, кого именно. Ну конечно, дошло до меня наконец, Петира ван Абеля! Та же самая скандинавская внешность, светлые волосы, светлые глаза… Во всем ее облике явственно ощущались абсолютная независимость и редкостная сила характера.

Она остановилась всего в нескольких шагах от меня, безусловно догадавшись, что я переписываю надпись с надгробия ее матери.

Деваться было некуда, и я заговорил первым. Не помню, что именно я — в полной растерянности — лепетал в оправдание своего появления на кладбище и интереса к могилам Элли и Грэма, но постепенно меня охватывало ощущение исходящей от Роуан угрозы, точно такое же, как и во время встречи с Кортландом много лет назад. Буквально на мгновение ее прекрасное лицо с огромными серыми глазами превратилось в злобную маску, но тут же вновь приняло прежнее холодно-бесстрастное выражение.

Я вдруг с ужасом осознал, что рассказываю ей что-то о Мэйфейрах, о том, что встречался с ними в Новом Орлеане, таким образом пытаясь объяснить, почему теперь оказался здесь, возле надгробного камня Элли. Хуже того, я предложил Роуан отправиться куда-нибудь выпить и поговорить о прошлом ее семьи. Боже! А что, если она согласится?

Но Роуан молчала. Она стояла, не произнося в ответ ни слова — во всяком случае, вслух — и тем не менее явственно давая понять, что непонятное для нее самой мрачное, ужасное и болезненное ощущение не позволяет ей принять мое приглашение. И вдруг непроницаемая завеса, скрывавшая то, что таилось в самой глубине ее сознания, словно приоткрылась, и я увидел перед собой растерянную, охваченную горем и страданием женщину — живое воплощение такой всепоглощающей боли, с какой мне никогда прежде не доводилось еще столкнуться.

Я понял, что она знает о своей способности убивать, о том, что она, Роуан Мэйфейр, совершенно не похожа на всех остальных людей, и это знание заставляет ее отгородиться от мира глухой стеной и оставаться заживо погребенной внутри собственного «я».

Возможно, я ошибся, и то, что минуту назад отразилось на ее лице, отнюдь не было злобой. Но… Так или иначе, все было кончено, Роуан повернулась, чтобы уйти. Зачем она приходила, что намеревалась делать на кладбище, навсегда останется для меня загадкой.

Я поспешно достал и вложил в руку Роуан свою визитную карточку. Однако она тут же вернула ее. В этом жесте не было ни резкости, ни гнева, ни какого-либо иного чувства — чисто машинальное движение. Исчезло и ощущение исходящей от нее угрозы. Роуан словно вдруг потухла, как если бы невидимая рука повернула скрытый где-то выключатель, и напряженной походкой двинулась прочь.

Потрясенный, я смотрел ей вслед, пока она спускалась по склону холма к оставленному на дороге зеленому «ягуару». Ни разу не оглянувшись, она села в машину и захлопнула дверцу седана. Послышался рокот мотора, автомобиль вздрогнул и тронулся с места.

Испытывал ли я какие-либо болезненные ощущения? Чувствовал ли, что вот-вот готов умереть? Ничего подобного! И в то же время отныне я твердо знал, на что она способна. Роуан сама дала мне это понять. Но почему?

Такие мысли преследовали меня всю обратную дорогу, и в отель я приехал совершенно растерянным, так и не найдя ответа на столь важный вопрос и потому приняв единственно приемлемое в тот момент решение: пока никаких действий не предпринимать.

Чуть позже мы вновь встретились с Гандером.

— Продолжайте наблюдения, — сказал я. — Постарайтесь не выпускать Роуан из виду и немедленно сообщайте мне о малейших свидетельствах того, что она пользуется своим даром.

— Вы не намерены встретиться с ней? — удивился Оуэн.

— Во всяком случае, не в ближайшее время. Мне трудно вам сейчас объяснить мотивы, но встреча не состоится до тех пор, пока не произойдет одно из двух: либо Роуан — намеренно или случайно — лишит жизни кого-то еще, либо в Новом Орлеане умрет ее мать и Роуан решит вернуться домой.

— Эрон, это безумие! Вы должны с ней встретиться! Разве можно ждать ее возвращения в Новый Орлеан?

Послушайте, старина, за последние годы вы успели многое рассказать мне о Роуан Мэйфейр — не все, конечно, но и этого вполне достаточно, чтобы понять: более мощного экстрасенса в этом семействе еще не было. Вполне возможно, не было и более могущественной ведьмы. Кто поручится, что после смерти ее матери Лэшер упустит свой шанс? Неужели этот вечный призрачный спутник Мэйфейров не появится возле Роуан?

Откровенно говоря, я не знал, что ответить. Единственное возражение Оуэну было известно: до сих пор мы не имели ни единого свидетельства о присутствии Лэшера рядом с Роуан.

— Уверен, он просто выжидает, — продолжал Гандер — Та женщина еще жива, и изумруд находится у нее. Но как только она умрет, реликвия перейдет к Роуан. Насколько я помню, такова семейная традиция.

Я позвонил в Лондон Скотту Рейнольдсу. Он уже не глава ордена, но наряду со мной по-прежнему остается наиболее знающим и компетентным экспертом во всем, что касается Мэйфейрских ведьм.

— Совершенно согласен с Оуэном, — сказал Скотт. — Вы должны встретиться с ней. Непременно. Уверен, что в глубине души вы понимаете необходимость прямого контакта, и подтверждением тому ваше поведение на кладбище — совершенно правильное, надо сказать.

— Нет, — возразил я, — неоправданно опрометчивое.

— Эрон, эта женщина талантливый и добросовестный врач. И в то же время она способна убивать на расстоянии. Неужели вы полагаете, что она делает это сознательно и с радостью? Однако…

— Однако что?

— Если она знает о своем даре, прямой контакт с ней весьма опасен. Признаюсь, на вашем месте я тоже не знал бы, как поступить.

Еще раз обдумав ситуацию, взвесив все «за» и «против», я все-таки принял решение не встречаться с Роуан.

Все сказанное Гайдаром и Рейнольдсом справедливо, но относится к области догадок и предположений. Насколько осознанными были убийства, мы не знаем. Возможно, доктор Мэйфейр не несет прямой ответственности ни за одну из шести смертей.

Кроме того, мы не могли быть уверены в том, что изумруд когда-либо перейдет в руки Роуан Мэйфейр, равно как и в том, что она вернется в Новый Орлеан. И у нас не было фактов, подтверждающих ее способность видеть призраков или способствовать материализации Лэшера… Да, конечно, предполагать можно все, что угодно, но… предположения это всего лишь предположения, не более…

Упрямые факты говорили иное. Мы имеем дело с блестящим хирургом, ежедневно спасающим человеческие жизни. С женщиной, которой пока не коснулось темное облако, висящее над особняком на Первой улице. Фактом остается и то, что она обладает даром убивать на расстоянии и может — сознательно или непреднамеренно — воспользоваться им в любой момент. Если это произойдет, наша встреча станет неизбежной.

— Значит, вы будете ждать следующего покойника? — саркастически уточнил Оуэн.

— Надеюсь, покойников такого сорта больше не будет, — сердито откликнулся я. — И потом, если она даже не подозревает о своем даре, то едва ли поверит и нам.

— Предположения… — вздохнул Оуэн. — Опять одни только предположения…

По данным на январь 1989 года, Роуан Мэйфейр продолжает успешно работать в университетской клинике, творя чудеса за операционным столом, и, судя по всему, еще до конца года будет принята в штат отделения нейрохирургии в качестве лечащего врача-ординатора.

В Новом Орлеане Дейрдре Мэйфейр все так же сидит в своем кресле-качалке, устремив бессмысленный взгляд на запущенный, заросший сорняками сад. Последнее сообщение о появлении «рядом с ней симпатичного молодого человека» — Лэшера — мы получили всего лишь две недели назад.

Карлотте Мэйфейр уже почти девяносто. Волосы ее совсем поседели, хотя прическа остается неизменной вот уже пятьдесят лет. Молочно-белая кожа и опухшие лодыжки — тоже своего рода свидетельства возраста. Однако голос Карлотты по-прежнему тверд, в чем ежедневно имеют возможность убедиться служащие ее офиса. Карлотта проводит там четыре часа, потом берет такси и возвращается домой. Иногда она позволяет себе ленч в кругу более молодых коллег.

По воскресеньям Карлотта Мэйфейр посещает мессу, причем до часовни всегда идет пешком. Соседи неоднократно выражали готовность отвезти ее туда — как, впрочем, в случае необходимости и в любое другое место — на машине, но она каждый раз отказывалась, говоря, что предпочитает прогуляться по свежему воздуху, ибо это полезно для здоровья.

Когда осенью 1987 года умерла сестра Бриджет-Мэри, Карлотта присутствовала на погребальной церемонии. Ее сопровождал Джеральд Мэйфейр, правнук Клэя. Говорят, она очень благоволит к этому молодому человеку и намеревается именно ему поручить заботу о Дейрдре, в случае если Богу будет угодно, чтобы она, Карлотта, предстала перед ним раньше.

Насколько нам известно, Роуан Мэйфейр по-прежнему не знакома ни с кем из своих родственников и ничего не знает о прошлом своей семьи.

— Элли всегда боялась, что настанет день, когда Роуан захочет выяснить, кто ее настоящие родители, — совсем недавно рассказывала Гандеру одна из приятельниц Элли. — Мне кажется, за всем этим стоит какая-то страшная семейная тайна, Элли не вдавалась в подробности и только однажды сказала, что девочку необходимо любой ценой оградить от прошлого.

Что касается меня, то я готов наблюдать и ждать сколько потребуется, ибо чувствую себя в долгу перед Дейрдре. Тот факт, что она не собиралась отказываться от дочери, совершенно очевиден, равно как не подлежит сомнению и ее желание обеспечить Роуан в будущем нормальную и счастливую жизнь. Бывают моменты, когда я с трудом подавляю в себе желание уничтожить досье Мэйфейрских ведьм, ибо ни одна другая работа не принесла нам столько боли и страдания, не заставила столкнуться с такой вопиющей жестокостью. Конечно, я понимаю, что такой поступок совершенно недопустим. Руководство Таламаски никогда не даст на это согласия, а за своеволие прощения мне не будет.

Вчера вечером я завершил черновой вариант заключительных заметок, а ночью увидел во сне Стюарта Таунсенда, с которым при его жизни мне довелось встретиться лишь однажды, когда я был еще мальчиком. Мне приснилось, что он пришел в мою комнату и очень долго говорил со мной, однако утром я смог вспомнить лишь его последние слова; «Ты понимаешь, о чем я говорю? Все предопределено и спланировано».

Он был очень недоволен мною.

— Я не понимаю! — воскликнул я и проснулся, разбуженный собственным криком. Я огляделся и с удивлением увидел, что в комнате, кроме меня, никого нет, что беседа со Стюартом была только сном.

Но я действительно многого не понимаю. Не понимаю, почему Кортланд пытался убить меня. Ради чего такой человек, как он, решился прибегнуть к столь крайней мере? Я не знаю, что на самом деле случилось со Стюартом Не знаю, почему Стелла в отчаянии умоляла Артура Лангтри увезти ее из особняка на Первой улице. А что сделала Карлотта с Антой? Правда ли, что Кортланд — отец Стеллы, Анты и дочери Дейрдре? Вопросы, вопросы, вопросы… Ответов на них я не знаю до сих пор. Однако в одном я совершенно уверен. Настанет день, когда Роуан Мэйфейр, несмотря на клятву, данную ею Элли, вернется в Новый Орлеан. И если это произойдет, она захочет узнать правду. Боюсь, что я единственный — мы все в Таламаске единственные в своем роде, — кто сможет в полном объеме поведать ей печальную повесть — историю семейства Мэйфейр.