"Мэйфейрские ведьмы" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

Часть VII ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СТЮАРТА ТАУНСЕНДА

В 1929 году один из наших агентов, Стюарт Таунсенд, в течение многих лет изучавший материалы, связанные с семейством Мэйфейр, обратился в Лондонское отделение совета ордена с просьбой разрешить ему попытаться войти в непосредственный контакт с объектом наблюдения.

Желание Таунсенда основывалось на твердой уверенности в том, что таинственное послание Стеллы, оставленное для нас на обороте фотографии, свидетельствует о ее стремлении к такому контакту.

Стюарт был совершенно убежден, что последних троих из Мэйфейров, обладавших колдовским даром, — Джулиена, Мэри-Бет и Стеллу — отнюдь нельзя назвать убийцами или обвинить в стремлении творить зло, а посему встреча с ними не представляет никакой опасности, в то время как результаты ее могут быть «поистине поразительными».

Такая просьба заставила совет тщательно изучить вопрос, еще раз пересмотреть — как уже неоднократно делалось прежде — цели и задачи Таламаски, а также действующие внутри ордена законы и правила.

Несмотря на существование в наших архивах великого множества документов, касающихся целей и задач ордена, равно как и тех правил, которыми он руководствуется в своих действиях, а также приемлемых или не приемлемых методов в его работе, несмотря на то что каждый из этих аспектов является постоянным предметом обсуждения на заседаниях всех отделений совета, позвольте мне еще раз напомнить о тех из них, которые имеют самое непосредственное отношение к этому повествованию и помогут лучше разобраться в том, что же произошло со Стюартом Таунсендом в 1929 году.

Первое и самое главное. Мы собрали огромное досье на Мэйфейрских ведьм, которое включает потрясающие и поистине бесценные сведения о семействе экстрасенсов. Нам удалось неоспоримо доказать — и прежде всего себе самим, — что Мэйфейры теснейшим образом связаны с миром невидимого и способны манипулировать им в своих интересах. Однако слишком многое оставалось для нас по-прежнему неясным.

А что, если удастся уговорить их поделиться с нами своими семейными секретами? Какие тайны нам откроются?

Стелла по натуре своей не отличалась ни чрезмерной осторожностью, ни скрытностью и замкнутостью, свойственными Мэри-Бет. Вполне возможно, что, убедившись в том, что действуем мы всегда крайне осмотрительно и преследуем исключительно научные цели, она согласится что-либо нам рассказать. Быть может, Кортланд Мэйфейр тоже не откажет нам в беседе.

Второе и, пожалуй, чуть менее важное. Конечно, в течение многих лет наблюдая за семейством Мэйфейр, мы тем самым злостно нарушали их право на неприкосновенность личной жизни. Как выразился Стюарт, мы «вечно совали нос» в их дела. В его словах есть доля истины: фактически мы изучали каждого члена семьи словно подопытное животное, однако старались постоянно себя контролировать, вновь и вновь обсуждая между собой вопрос о том, как в стремлении выяснить как можно больше подробностей не перейти предел дозволенного и следует ли знакомить сам объект нашего исследования с собранными о нем материалами.

Признаться, собранное на Мэйфейров досье мы никому из них прежде не показывали. Возможно, нам следовало хотя бы теперь предпринять такую попытку.

Третье. Между нами и Мэйфейрами существовала особая связь: ведь в их жилах текла кровь одного из наших братьев — Петира ван Абеля. Если можно так выразиться, мы в определенном смысле были «родственниками». Возможно, уже одно только это предписывало нам войти с ними в контакт и рассказать об одном из их предков. Кто знает, что за этим могло последовать.

Четвертое. Какую пользу может принести непосредственный контакт и принесет ли вообще? Да, именно этот вопрос отражает нашу самую главную цель. Способна ли безрассудная и беспечная Стелла извлечь из информации о себе подобных хоть какую-то пользу? Что, если Стелла вовсе не придет в восторг, узнав, что кто-то интересуется такими необычными личностями, как она, и тем невидимым миром, доступ в который открыт только им? Иными словами, захочет ли она вообще разговаривать с нами и захочет ли выяснить, что именно нам известно?

Стюарт спорил до хрипоты, доказывая, что мы просто обязаны дать согласие на контакт с Мэйфейрами. Одним из его главных козырей была необходимость узнать, что именно уже известно самой Стелле. Кроме того, он твердил, что она нуждается в нас, что все семейство нуждается в нас и что в первую очередь мы нужны малышке Анте, а потому настало время раскрыть карты и поделиться с ними собранной информацией.

Совет тщательно рассмотрел все изложенные Стюартом доводы, еще раз внимательно изучил досье Мэйфейрских ведьм и пришел к выводу, что аргументы «за» осуществление контакта значительно весомее, чем аргументы «против». Однако при этом не был учтен фактор риска! Как бы то ни было, Стюарт получил разрешение поехать в Америку и встретиться со Стеллой.

Охваченный волнением в предвкушении столь необыкновенной встречи, Стюарт отправился в путь на следующий же день. В Таламаске получили от него два письма с нью-йоркским штемпелем на конвертах и еще одно — уже из Нового Орлеана. Последнее было написано на бумаге с символикой отеля «Сент-Чарльз». В этом послании Стюарт сообщал, что уже успел встретиться со Стеллой, что она очень восприимчива и легко идет на контакт и что они договорились еще раз встретиться на следующий день за ленчем.

С тех пор Стюарта Таунсенда никто не видел. Мы так и не узнали, что с ним произошло, а если он погиб, то где и каким образом Достоверно известно лишь одно: в июне 1929 года Стюарт Таунсенд бесследно исчез.

Если сейчас, по прошествии времени, внимательно перечитать протоколы заседаний совета и еще раз их проанализировать, то становится ясно: руководство Таламаски допустило трагическую ошибку. Стюарт не был в достаточной степени подготовлен для выполнения такого задания. Кроме того, следовало подготовить единое изложение досье Мэйфейрских ведьм с учетом всех нюансов и деталей, с тем чтобы картина сделалась как можно более ясной. И конечно же, необходимо было уделить самое пристальное внимание фактору риска. Ведь среди упомянутых в досье фактов, касающихся самых разных аспектов жизни Мэйфейров, были и такие, которые свидетельствовали о проявлениях жестокости и насилия по отношению к тем, кого сочли врагами семейства или просто опасными для него людьми.

Справедливости ради надо признать, что ни со стороны Стеллы, ни со стороны кого-либо из представителей ее поколения подобных проявлений не отмечено. Равно как в досье нет ни единого упоминания о такого рода действиях других обитателей особняка на Первой улице. (Исключение составляют лишь рассказы о проделках Стеллы и Анты на площадке для игр. Речь идет об обвинениях в том, что с помощью своего невидимого друга они причиняли зло другим детям. Однако нет ни единого упрека в чем-либо похожем в адрес взрослой Стеллы.)

В то время Таламаске не были известны и подробности смерти няни Анты — она умерла в Риме в результате падения. Вполне вероятно, что Стюарт ничего не знал об этом случае.

Как бы то ни было, Стюарт не был готов к выполнению своей миссии. Если внимательно прочесть его отчеты, присланные в совет, то становится совершенно очевидным, что он влюбился в Стеллу Мэйфейр. Причем влюбился, что называется, в самом наихудшем варианте: в ее образ, запечатленный на фотографиях и созданный в рассказах и описаниях тех, кто ее знал. Она стала для него чем-то вроде мифической героини, и он отправился на встречу со своей мечтой, исполненный восторга и любовного пыла, опьяненный не только ее необыкновенными способностями, но и ее пресловутыми женскими чарами.

Любому, кто сумеет беспристрастно оценить ситуацию, ясно, что по целому ряду причин Стюарт отнюдь не был подходящим исполнителем такого сложного задания.

Вот почему, прежде чем мы последуем за ним в Новый Орлеан, позвольте несколько подробнее остановиться на рассказе о том, что же за человек был Стюарт Таунсенд.

В архивах Таламаски имеется его полное досье, которое, безусловно, стоит внимательно прочесть тем, кого заинтересует эта личность. В течение двадцати пяти лет он был преданным и добросовестным агентом ордена, а его записи, касающиеся наблюдений и исследования случаев одержимости, хранятся в ста четырнадцати папках.

Трудно сказать, в какой степени история жизни Стюарта Таунсенда связана с тем, что с ним произошло, или с историей Мэйфейрских ведьм. Отмечу лишь, что я рассказываю о нем значительно больше, чем это в данном случае необходимо, и должен объяснить почему, тем более что Артуру Лангтри в моем повествовании отведено значительно более скромное место.

Дело в том, что излагаемые далее сведения я рассматриваю как своего рода памятник Стюарту и в то же время как предупреждение и назидание другим. Как бы то ни было…

В поле зрения ордена Стюарт попал, когда ему было двадцать два года, В лондонский офис Таламаски одним из наших многочисленных осведомителей в Америке была прислана газетная вырезка с краткой заметкой о Стюарте Таунсенде, озаглавленной: «Мальчик, который в течение десяти лет не был самим собой».

Стюарт родился в 1895 году в маленьком техасском городке. Его отец был провинциальным врачом, весьма образованным и уважаемым всеми человеком. Мать происходила из состоятельной семьи и, как и подобало женщине ее положения и воспитания, занималась благотворительностью, время от времени оставляя своих семерых детей, из которых Стюарт был старшим, на попечение двух нянек. Семья жила на единственной фешенебельной улице городка в просторном белом доме, построенном в викторианском стиле, с «вдовьей дорожкой»[27] на крыше.

В шестилетнем возрасте Стюарта определили в пансион в Новой Англии. С самых первых дней он проявил незаурядные способности в учебе и вообще был поистине необыкновенным мальчиком, а приезжая, на каникулы домой, вел почти затворническую жизнь в своей расположенной в мансарде комнате и читал до глубокой ночи. Тем не менее у него было немало друзей и приятелей из немногочисленных, но весьма влиятельных семей местной аристократии — главным образом это были дети городских чиновников высшего разряда, юристов, богатых землевладельцев. Казалось, Стюарта любили все, кто его знал.

Когда Стюарту было десять лет, его свалила жесточайшая лихорадка, причем никто не мог поставить точный диагноз. В конце концов отец мальчика пришел к выводу, что причиной столь сильного жара послужила какая-то инфекция, но опять же не сумел определить, какая именно. В период кризиса Стюарт двое суток бредил.

Он оправился от болезни, однако это уже был не Стюарт, а совсем другой человек. Новая личность считала себя молодой женщиной по имени Антуанетта Филдинг, говорила с французским акцентом, прекрасно играла на фортепьяно, однако не могла сказать, сколько ей лет, где она живет, как и почему попала в этот дом.

Стюарт немного знал французский, но никогда не играл на фортепьяно. И когда он сел к большому, покрытому пылью роялю, стоявшему в гостиной, и заиграл Шопена, родственники решили, что они сходят с ума.

Стюарт был настолько уверен, что он действительно женщина, что, увидев собственное отражение в зеркале, горько разрыдался. Не в силах вынести такое зрелище, его мать в слезах выбежала из комнаты. После примерно недели истерик и меланхолии Стюарта-Антуанетту уговорили отказаться от требования нарядить его в платье, каким-то образом удалось убедить его в том, что отныне он обладает мужским телом, что его имя Стюарт Таунсенд и что ему следует вести себя соответствующим образом.

Однако о возвращении в школу не могло быть и речи. Стюарт-Антуанетта, или Тони, как для простоты стали называть его в семье, остался дома и все дни проводил (проводила, если вам будет угодно) за фортепьяно или над страницами дневника, в который он (она) старательно записывал (ла) все воспоминания, пытаясь разрешить неразрешимую загадку собственной личности.

Когда эти заметки попались на глаза доктору Таунсенду, он обнаружил, что они написаны великолепным французским языком, выходящим далеко за пределы того уровня, на котором мог изъясняться десятилетний Стюарт. Мало того, мальчик вспоминал Париж, причем Париж 1840-х годов, подробно описывая оперные и театральные постановки, одежду и средства передвижения того времени.

Если верить сделанным в дневнике записям, Антуанетта Филдинг была наполовину англичанкой, наполовину француженкой, отец-француз так и не женился на матери девочки, англичанке по имени Луиза Филдинг, и ребенок был обречен на весьма странную и замкнутую жизнь в Париже. Высокооплачиваемая проститутка баловала и нежила свою единственную дочь и всеми силами старалась уберечь ее от тлетворного влияния улицы. Для одаренной девочки единственной отрадой и утешением стала музыка.

Доктор Таунсенд был потрясен и заинтригован. Успокоив, насколько это было возможно, жену и пообещав ей до конца разобраться в столь таинственной истории, он принялся наводить справки и прежде всего отправил несколько запросов в Париж, решив для начала выяснить, действительно ли там жила некая Антуанетта Филдинг.

На поиски истины ему потребовалось пять лет.

Тем временем Антуанетта по-прежнему оставалась в теле Стюарта, самозабвенно играла на рояле, а когда отваживалась переступить порог особняка к оказывалась на улице, то непременно терялась или попадала в какие-нибудь переделки с местными хулиганами. В конце концов она вообще перестала выходить из дома и превратилась в склонное к истерикам создание. Она категорически потребовала, чтобы еду для нее оставляли возле двери в комнату, которую покидала только по ночам, чтобы спуститься в гостиную и поиграть на рояле.

В конце концов с помощью специально нанятого для поисков частного детектива доктору Таунсенду удалось установить, что в Париже действительно жила когда-то особа по имени Луиза Филдинг и что эта особа была убита в 1865 году. Она и в самом деле была проституткой, однако ни единого упоминания о существовании, ребенка этой женщины найти не смогли. Расследование доктора зашло в тупик, а сам он к тому времени до такой степени устал от бесплодных попыток разгадать таинственную загадку, что принял решение смириться с создавшимся положением дел и по возможности приспособиться к ситуации.

Что ж, его прекрасный мальчик, его Стюарт, исчез навсегда, а вместо него в доме появился никчемный уродливый калека — белолицее создание с горящими глазами и бесполым голосом, способное жить только за плотно закрытыми ставнями. Они с женой постепенно привыкли к ночным концертам. Время от времени доктор поднимался в мансарду, чтобы поговорить с обитавшим там бледнолицым «женоподобным» созданием, и каждый раз отмечал у него явные признаки умственной деградации. В частности, Антуанетта могла вспомнить все меньше и меньше деталей своей «прошлой жизни». Тем не менее они, как правило, мило беседовали по-английски или по-французски, однако каждый раз это длилось недолго, ибо в какой-то момент разговор вдруг угасал, потерявшее к нему всякий интерес юное существо возвращалось к своим книгам, как будто доктора вовсе и не было рядом, и несчастному отцу не оставалось ничего другого, кроме как вернуться к себе.

Как ни странно, никому и в голову не пришло допустить, что Стюарт «одержим». Сам доктор был атеистом, дети посещали методистскую церковь. В семье ничего не знали о католических обрядах и ритуалах — ни об изгнании дьявола, ни о вере католиков в существование демонов и возможность одержимости дьяволом. Насколько нам известно, Таунсенды не обращались тогда за помощью к местному священнику, которого в семье недолюбливали.

Так продолжалось много лет. Стюарту уже исполнилось двадцать. Однажды ночью он упал с лестницы и сильно расшибся. Доктор по обыкновению не спал в ожидании уже привычного ночного концерта, однако из гостиной не доносилось ни звука. Сына он обнаружил лежащим без сознания на полу и, не медля, отвез его в городскую больницу, где Стюарт провел две недели в коме.

А когда очнулся… снова стал Стюартом. И ровным счетом ничего не помнил о том, что долгое время был кем-то другим. Он пребывал в полной уверенности, что ему по-прежнему десять лет, и звук собственного уже вполне взрослого голоса в первый момент поверг его в ужас, а вид принадлежащего ему теперь сформировавшегося мужского тела потряс настолько, что он буквально лишился дара речи.

После он долго сидел в больничной кровати, ошарашенно слушая рассказы о том, что происходило с ним за прошедшее десятилетие. Конечно же, он плохо понимал по-французски — этот предмет был одним из самых нелюбимых в школе. И уж тем более не умел играть на рояле. Да ведь всем известно, что он напрочь лишен музыкальных способностей! Проще говоря, ему медведь на ухо наступил.

В последующие несколько недель он постепенно приходил в себя и, сидя за обеденным столом, во все глаза рассматривал своих «огромных» братьев и сестер, поседевшего отца и мать, которая при каждом взгляде на него никак не могла удержаться от слез. Телефоны и автомобили несказанно удивили его — ведь в 1905 году, когда он перестал быть Стюартом, ничего подобного не было и в помине, — а электричество откровенно пугало. И все-таки самым сильным потрясением оставалось его собственное взрослое тело. Трудно было свыкнуться с мыслью, что детство и отрочество остались позади и уже никогда не вернутся.

Вскоре ему пришлось столкнуться с неизбежными трудностями — и у двадцатилетнего юноши с эмоциональным и психическим развитием десятилетнего ребенка их оказалось немало. Постепенно он набрал в весе, цвет лица улучшился. Стюарт проводил много времени со старыми, друзьями, посещал расположенные по соседству ранчо, ездил верхом. Были наняты преподаватели, в чью задачу входило как можно быстрее восполнить пробелы в образовании юноши, а в свободное время он успевал прочитывать массу газет и журналов и совершать длительные пешие прогулки, во время которых учился думать и двигаться как взрослый.

И все же его не покидало беспокойство. Женщины… Они привлекали его, он страстно стремился к ним, но не имел ни малейшего представления, что следует делать и как себя вести в их обществе. Неуверенность в себе, ощущение собственной неполноценности как мужчины причиняли ему боль. Кончилось тем, что он перессорился со всеми и, однажды открыв для себя «прелесть алкоголя», «ударился в беспробудное пьянство» и стал завсегдатаем местных баров.

В самое короткое время весь городок узнал историю Стюарта Таунсенда. Некоторые еще помнили его первое появление в качестве Антуанетты. Другие только слышали воспоминания очевидцев тех событий. Так или иначе, но разговоры на эту тему долго не стихали. Из уважения к доктору местные газеты не упоминали на своих страницах имя его сына и не обсуждали загадочный случай, однако какой-то репортер из далласской газеты узнал о нем из своих источников и без ведома семьи, даже не встретившись с ни с кем из ее членов, опубликовал в одном из воскресных номеров за 1915 год большую статью с изложением всех подробностей. Позднее появились публикации и в других газетах, А примерно через два месяца после появления первой статьи историю Стюарта Таунсенда узнали, в лондонской резиденции нашего ордена.

Между тем охотники до сенсаций начали повсюду преследовать Стюарта. Какой-то местный литератор вознамерился написать о нем роман. У дверей дома толпились корреспонденты разного рода журналов. Семья жила словно в осаде. Стюарт почти перестал выходить из дома и почти все время проводил в своей, комнате в мансарде, рассматривая веши, оставшиеся после таинственной Антуанетты, и предаваясь горьким размышлениям об украденных у него десяти годах жизни и о том, что отныне он превратился в безнадежного неудачника, обреченного на вечные споры с близкими и непонимание окружающих.

Излишне, наверное, упоминать, что семья получала множество писем отнюдь не доброжелательного характера. К счастью, в то время возможности почты были гораздо скромнее, чем сейчас. И все же на исходе 1916 года до Стюарта наконец дошел и пакет из Таламаски. В нем были две широко известные книги, рассказывающие о похожих случаях «одержимости», и письмо, в котором мы сообщали, что обладаем обширными познаниями о такого рода вещах и готовы встретиться с ним, чтобы обсудить ситуацию и поделиться информацией о тех, кому доводилось переживать нечто подобное.

Ответ от Стюарта не заставил себя долго ждать. Летом 1917 года он встретился в Далласе с нашим агентом Луи Дали и с радостью согласился поехать в Лондон. Доктор Таунсенд поначалу воспротивился этой поездке, однако заверения Луи в том, что наш подход к исследованию подобных случаев носит исключительно научный характер, возымели свое действие: доктор в конце концов сдался и первого сентября 1917 года Стюарт появился в резиденции Таламаски.

В следующем году Стюарта приняли, в орден в качестве стажера, и с тех пор он оставался его преданным служителем.

Первая тема, над которой ему было поручено работать, была, конечно же, тесно связана с тем, что произошло с ним самим — ему предстояло тщательно изучить все аналогичные случаи. Сделанные Стюартом выводы совпали с заключениями других наших исследователей в этой области и состояли в том, что он действительно был одержим духом давно умершей женщины.

Стюарт был также уверен, что, обратись тогда кто-то из семьи за помощью к знающим людям или хотя бы к католическому священнику, и дух Антуанетты Филдинг был бы изгнан из него. Ибо, несмотря на то что католическая церковь в отличие от нас считает одержимость деянием исключительно дьявольским, их методы экзорцизма весьма действенны.

На протяжении пяти лет Стюарт занимался изучением исключительно случаев одержимости. Он путешествовал по всему миру, опрашивал десятки тех, кому довелось пережить столь тяжкое испытание, и подробно записывал все свидетельства.

Он пришел к тому же заключению, что и сделанное когда-то нами: человек может быть одержим самыми разными существами. Иногда это призраки, иногда — некие организмы, по сути своей совершенно чуждые человеческой природе, иногда — «иные личности», проникающие в тело «хозяина». Еще один вывод, в правильности которого он был абсолютно уверен, состоял в том, что Антуанетта Филдинг принадлежала к числу реально живших людей и, как многие подобные ей призраки, не сознавала, что давно мертва.

В 1920 году Стюарт отправился в Париж в надежде найти там какие-либо сведения об Антуанетте Филдинг, однако все его усилия оказались напрасными. Никаких ее следов обнаружить не удалось. И все же те немногие факты, которые он смог выявить относительно покойной Луизы Филдинг, полностью совпадали с записанными в дневнике воспоминаниями Антуанетты о своей матери. К сожалению, время стерло многое, информация оказалась весьма скудной и никакого удовлетворения Стюарту не принесла.

К концу 1920 года он смирился с тем, что тайна Антуанетты никогда не будет раскрыта, и полностью переключился на практическую работу в Таламаске — сбор данных в самых различных областях.

Вместе с Луи Дали он исследовал еще несколько случаев одержимости и даже участвовал в очень успешно проводимых Дали процедурах изгнания из людей чуждых им существ.

Дали был просто в восторге от Таунсенда. Он стал наставником Стюарта и высоко ценил своего ученика за склонность к состраданию, терпеливость и выдержку, столь необходимые для работы в такой области исследований. Никто, даже сам Луи, не мог так успокоить и утешить жертву одержимости после процедуры изгнания, как это делал Стюарт. Стоит ли удивляться — ведь он сам прошел через это.

Так продолжалось вплоть до 1929 года. Все свое свободное время — а его было не слишком много — Стюарт посвящал изучению досье Мэйфейрских ведьм. А затем последовало его обращение в совет.

Таунсенду исполнилось тридцать пять. Он был достаточно высок — около шести футов ростом, строен и весьма привлекателен: белая кожа, светлые, пепельного оттенка волосы и темно-серые глаза. Одевался он всегда очень элегантно и принадлежал к числу тех американцев, кто не только высоко ценит английские манеры и стиль поведения, но и успешно их усваивает. Однако самыми привлекательными для окружающих были, пожалуй, удивительным образом сохранившиеся в Стюарте детская непосредственность и невинность. Возможно, причиной тому — безвозвратно потерянное десятилетие жизни.

Порою он действовал импульсивно, а если встречал хоть малейшее препятствие на своем пути к цели, в порыве ярости мог, что называется, соскочить с катушек, однако во время работы всегда жестко контролировал эмоции и умел держать себя в руках. Вспышки раздражения случались у него и в Обители, однако его быстро приводили в чувство.

Однажды Таунсенд влюбился — глубокое и страстное чувство к Хелен Крейс, тоже агенту Таламаски, едва не погубило его. После того как в 1924 году Хелен погибла в автомобильной катастрофе, Стюарт два года ходил просто сам не свой — его торе было столь безысходным, а тоска и страдание столь сильными, что мы опасались за его жизнь.

Возможно, мы никогда не узнаем, что на самом деле произошло между ним и Стеллой Мэйфейр. Не исключено, однако, и даже вполне вероятно, что Стелла стала второй и последней любовью в его жизни.

Позволю здесь высказать собственную точку зрения. На мой взгляд, Стюарта Таунсенда ни в коем случае нельзя было посылать в Новый Орлеан. И дело не только в его чрезмерной эмоциональности. И не только в его явном увлечении Стеллой. Проблема в другом: в этой сфере деятельности Стюарту недоставало опыта.

В период ученичества и стажировки ему приходилось иметь дело с различными проявлениями нестандартной психики, в том числе и с экстрасенсорными способностями людей. Да, он, безусловно, прочел горы литературы по оккультизму и не раз обсуждал эту тему с другими агентами ордена. Некоторое время ему довелось поработать вместе с Артуром Лангтри. Все так, но…

Но о ведьмах как таковых он знал слишком мало, а точнее говоря, совсем ничего. Равно как и другие агенты нашего ордена, кому доводилось работать только с призраками, случаями одержимости или реинкарнации. Стюарт не имел представления о силе ведьм и о том, на что они способны.

Он не знал, например, что именно смертные ведьмы обеспечивают наиболее мощные и отчетливые проявления существ, которые лишены телесной оболочки. Более того, есть основания полагать, что сама традиция называть этих женщин ведьмами — которой всегда и по сию пору следуют и в Таламаске — казалась ему устаревшей и неразумной.

Весьма вероятно, что такая терминология не смущала его, когда речь шла о Деборе Мэйфейр или ее дочери Шарлотте, которые жили в семнадцатом столетии, однако казалась неприемлемой для характеристики веселой, остроумной, одетой по последней моде и вполне современной женщины, истинной «дочери двадцатого века», какой была Стелла, словно лукаво подмигивавшая ему и с улыбкой манившая к себе через океан.

Таламаска, безусловно, с определенной долей настороженности относится ко всем, кто еще только начинает исследования в сфере колдовства. То же самое относится к новичкам в области изучения вампиризма. Многие агенты ордена вообще не верили в реальность существования подобных явлений до тех пор, пока собственными глазами не увидели, как действуют вампиры и ведьмы. Оптимальный выход из положения в данном случае — работа стажеров под непременным и постоянным присмотром и руководством более опытных агентов и по возможности исключение прямых контактов между исследователем и предметом его наблюдения.

Послать столь неискушенного в такого рода делах человека, как Таунсенд, на встречу с одной из Мэйфейрских ведьм это все равно что отправить ребенка прямиком в ад и приказать ему взять интервью у самого дьявола.

Итак, вывод напрашивается сам собой: Стюарт Таунсенд поехал в Новый Орлеан совершенно не подготовленным к выполнению задания и даже не был в достаточной мере проинструктирован и предупрежден об опасности. При всем моем уважении к старшинам, руководившим орденом в 1929 году, уверен, что в наши дни подобная оплошность не может быть допущена.

В заключение хочу упомянуть о еще одном обстоятельстве: насколько нам известно, Стюарт Таунсенд не обладал какими-либо сверхъестественными способностями. Иными словами, он не был экстрасенсом. А потому, столкнувшись с дьявольскими силами, он не только не понял, с чем именно имеет дело, но и не имел возможности им противостоять, ибо не обладал никакими средствами защиты.

Заявление об исчезновении Стюарта Таунсенда поступило в полицию Нового Орлеана двадцать пятого июля 1929 года, ровно через месяц после его приезда в этот город. Агенты Таламаски безуспешно пытались связаться с ним по телефону; посланные телеграммы тоже остались без ответа. Поиски, предпринятые Ирвином Дандричем, ни к чему не привели. В отеле «Сент-Чарльз», где, судя по бумаге, Стюартом было написано единственное письмо, полученное нами от него из Нового Орлеана, заявили, что человек с таким именем у них не зарегистрирован. Никто из служащих отеля не мог вспомнить, чтобы он когда-либо там останавливался.

В результате предпринятого нами частного расследования не было найдено ни единого подтверждения того факта, что Стюарт вообще добрался до Нового Орлеана. К такому же выводу вскоре пришла и полиция.

Двадцать восьмого июля власти города сообщили нашим агентам, что все возможности для поисков исчерпаны. Однако под давлением Ирвина Дандрича и руководства Таламаски полиция в конце концов согласилась послать своих людей в особняк Мэйфейров, дабы задать несколько вопросов Стелле и выяснить, приходилось ли ей когда-либо встречаться или разговаривать с разыскиваемым человеком. Откровенно говоря, в Таламаске не надеялись на положительный результат, однако Стелла несказанно удивила всех, без промедления заявив, что отлично помнит Стюарта.

Она рассказала, что действительно встречалась со Стюартом — высоким техасцем, приехавшим из Англии, и что он показался ей личностью весьма интересной, из тех, что не забываются. Они встретились за ленчем, потом вместе поужинали, а после проболтали всю ночь напролет.

Стелла недоумевала, что же могло с ним приключиться. Надо отдать ей должное, предположение о возможном несчастье, и даже убийстве, ее явно огорчило.

Да, действительно, он упоминал отель «Сент-Чарльз», сказал, что там остановился. Зачем бы он стал ей врать? В конце концов Стелла расплакалась и сквозь слезы все время твердила, что очень надеется, что со Стюартом не случилось ничего плохого. Она казалась такой расстроенной, что полицейские хотели прекратить расспросы, однако она сама удержала их. Быть может, им стоит поговорить с людьми в ресторане «У двух сестер»? Она водила туда Стюарта, и ему понравилось это место. Быть может, он вернулся туда еще раз? А еще маленький бар на Бурбон-стрит, где торгуют контрабандным спиртным. После того как рано утром их выставили из другого, более респектабельного, заведения — на самом деле ужасная дыра! — они перебралась в эту забегаловку.

Полицейские отправились по указанным адресам. Как выяснилось, Стеллу везде хорошо знали и не исключали возможности, что она появлялась там с мужчиной — она всегда приходила с мужчиной. Однако был ли это Стюарт Таунсенд, никто с уверенностью утверждать не мог.

Проверка других отелей в городе результатов не принесла: ни вещей Стюарта, ни каких-либо иных его следов не нашли. Опрос таксистов тоже ничего не дал.

В конце концов руководство Таламаски приняло решение самостоятельно проводить дальнейшее расследование. Дабы выяснить, что же все-таки случилось, из Лондона в Новый Орлеан отплыл на теплоходе Артур Лангтри, которого нестерпимо мучила совесть за то, что он позволил Стюарту в одиночку отправиться на такое задание.

Из всех агентов Таламаски Артур Лангтри был, пожалуй, одним из самых способных. На протяжении многих лет он занимался изучением нескольких семейств ведьм. Хранящаяся в наших архивах история его пятидесятилетнего служения в Таламаске относится к числу наиболее интересных и удивительных, а его подробные отчеты об исследованиях и наблюдениях за семействами ведьм можно назвать едва ли не ценнейшим достоянием ордена.

К величайшему сожалению тех из нас, кто всю свою жизнь посвятил Мэйфейрским ведьмам, Артур Лангтри не имел ни времени, ни возможности ознакомиться с документами, касавшимися именно их. Лангтри и сам сокрушался по этому поводу и незадолго до того, как их историей занялся Стюарт Таунсенд, даже извинялся перед коллегами.

Впрочем, о каких извинениях с его стороны могла идти речь — ведь не мог же он лично заниматься каждой такой семьей, попадавшей в поле зрения ордена.

Тем не менее Лангтри чувствовал себя ответственным за исчезновение Стюарта, а потому никто не в силах был его удержать, и вопреки всем возражениям в августе 1929 года он отправился в Луизиану. Как я уже говорил, его мучила вина за судьбу Стюарта, за то, что он не возражал против данного тому разрешения, хотя в глубине души чувствовал: Таунсенда нельзя посылать в Америку.

— Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь туда поехал, — признался Лангтри перед своим отъездом из Лондона. — Мне так хотелось, чтобы хоть что-то наконец прояснилось. И я подумал, что, быть может, этому странному техасцу удастся все-таки пробиться сквозь глухую стену.

К тому времени Лангтри было уже без малого семьдесят четыре. Высокий, сухопарый, с жесткими чертами резко очерченного лица, со стального отлива седыми волосами и глубоко посаженными глазами, он обладал удивительно приятным тембром голоса и безукоризненными манерами. Конечно, в каких-то мелочах возраст уже давал о себе знать, однако ни у кого не возникало сомнений, что Артур Лангтри по-прежнему здоров и крепок.

За годы службы ему довелось повидать многое, точнее, «абсолютно все». Он был очень сильным экстрасенсом, медиумом, и при встрече с любого рода проявлениями сверхъестественного совершенно не испытывал страха. Однако никогда не действовал поспешно или неосмотрительно. Беспечность не входила в число отличительных качеств его характера, и его ни в коей мере нельзя было обвинить в недооценке опасности того, с чем приходилось сталкиваться. Иными словами, если судить по отчетам Артура Лангтри, это был исключительно уверенный в себе и сильный человек.

Узнав об исчезновении Стюарта Таунсенда, он ни минуты не сомневался в том, что тот мертв. Быстро перечитав материалы, касавшиеся Мэйфейрских ведьм, он тут же увидел, какую именно ошибку допустил орден.

Двадцать восьмого августа 1929 года Лангтри прибыл в Новый Орлеан, поселился в отеле «Сент-Чарльз» и незамедлительно написал домой, как когда-то и Стюарт Таунсенд.

Дабы впоследствии, ни у кого не возникло сомнений в том, что он действительно останавливался в этом отеле, Лангтри оставил свои данные — имя и фамилию, а также лондонский адрес и номер телефона — сразу нескольким людям из числа обслуживающего персонала. Затем он позвонил в Обитель и сообщил номер своей комнаты в отеле и ряд деталей, отмеченных им по прибытии.

После этого в баре отеля он встретился с одним из агентов ордена — самым компетентным из наших частных детективов — и попросил бармена подать выбранные напитки им в номер.

Лангтри лично убедился в достоверности всей полученной орденом информации. Он также узнал, что Стелла больше не испытывает желания помогать в каком бы то ни было дальнейшем расследовании. Теперь она наотрез отказывалась от встреч с детективами, заявив, что ничего не знает, помочь ничем не может и вообще устала от расспросов.

«Едва расставшись с этим человеком, — писал в отчете Лангтри, — я почувствовал, что за мной следят. Это было не более чем ощущение, однако совершено определенное. И я был уверен, что слежка каким-то образом связана с исчезновением Стюарта, хотя в разговорах со служащими отеля я ни словом о нем не обмолвился.

Вот почему я счел необходимым тщательно обследовать все помещения отеля в поисках хоть каких-нибудь следов пребывания Стюарта. Однако, по моему глубокому убеждению, убит он был отнюдь не в этом отеле. А те люди, которые пристально наблюдали за каждым моим шагом, явно действовали по чьему-то поручению — кто-то им заплатил. Я принял решение без промедления войти в контакт со Стеллой».

Из своего номера Лангтри позвонил Стелле Мэйфейр. Она взяла трубку в своей комнате и, судя по всему, только что проснулась, несмотря на то что шел уже пятый час дня. Стелла крайне неохотно согласилась вновь вернуться к интересующей Лангтри теме. Вскоре Лангтри стало ясно, что ее переживания вполне подлинны.

— Поверьте, я действительно не имею ни малейшего представления о том, что могло с ним случиться, — уверяла она сквозь слезы. — Мне он понравился, правда понравился. Он был такой странный, такой загадочный. Знаете, ведь мы с ним переспали.

Лангтри даже не нашелся что сказать в ответ на столь откровенное признание. Голос Стеллы звучал поистине завораживающе. Сомневаться в искренности ее слез не приходилось.

— Да-да, это правда, — продолжала Стелла. Несмотря ни на что, она не утратила присутствия духа. — Я уже говорила полиции, что затащила его в одно ужасное местечко. Он мне понравился. Очень понравился. Я просила его не приближаться к нашему семейству. Просила! У него в голове бродили какие-то странные идеи. Но он же ничего не знал. Я уговаривала его уехать. Может быть, он все-таки так и сделал? Во всяком случае, я так подумала — решила, что он меня послушался и уехал.

Лангтри объяснил Стелле, что Таунсенд был его коллегой по работе, что они знали друг друга много лет, и умолял ее помочь выяснить, что произошло на самом деле.

— Коллега? — удивилась Стелла — Так, значит, вы тоже из этой компании?

— Да, если вы имеете в виду Таламаску…

— Ш-ш-ш-ш, тише, послушайте, что я вам скажу. Кем бы вы ни были, двери этого дома для вас открыты. Но лучше, если вы придете сюда завтра вечером. Я организую вечеринку. И вам будет несложно… ну, скажем так, смешаться с остальными гостями. А если кто-либо спросит, кто вы такой и что вы здесь делаете, — хотя я в этом очень сомневаюсь, — то достаточно сказать, что вас пригласила Стелла и что вам нужно со мной поговорить. Только ради всего святого заклинаю вас даже не заикаться о Таунсенде и не упоминать название этой вашей… как ее? Ну, вы меня понимаете…

— Таламаски…

— Да, А теперь слушайте. Там будут сотни людей — от аристократов до бедняков. Будьте осмотрительны. Когда подойдете ко мне с приветственным поцелуем, просто шепните свое имя. Кстати, как вас зовут?

— Лангтри. Артур Лангтри.

— Гм-м… Что ж, хорошо. Запомнить нетрудно. Еще раз прошу вас соблюдать осторожность. А сейчас мне пора. Обещайте мне, что придете. Вы просто обязаны прийти.

Лангтри заверил ее, что придет непременно, что бы ни случилось. А в завершение разговора спросил, помнит ли она фотографию, на обороте которой написала: «Таламаске с любовью. Стелла P. S. Другие тоже наблюдают».

— Ну конечно помню, — ответила Стелла. — Послушайте, сейчас я не могу об этом говорить. Эти слова написаны мною много-много лет назад. Когда еще была жива мама. Вы даже представить себе не можете, в каком трудном положении я сейчас нахожусь. В худшую переделку мне попадать не приходилось. И поверьте, я действительно не знаю, что случилось со Стюартом. Пожалуйста, приходите завтра вечером.

— Обязательно, — снова заверил ее Лангтри, пытаясь понять, не заманивают ли его таким образом в ловушку. — Однако я не совсем понимаю, к чему столько предосторожностей, какова причина…

— Послушайте, дорогой мой, — Стелла понизила голос почти до шепота, — все это очень мило — эта ваша организация, ваша библиотека и все эти ваши потрясающие исследования сверхъестественного… Но не будьте глупцом. Мы не имеем ничего общего со спиритическими сеансами, медиумами, покойными родственниками, советующими перелистать страницы Библии в поисках документа на право владения домом на Восьмой улице, и тому подобными штучками. Что же касается колдовства, так это и вовсе такая ерунда, что можно умереть со смеху. И кстати, в нашем роду нет шотландских предков. У нас исключительно французские корни. А история с покупкой шотландского замка во время поездки в Европу не более чем выдумка моего дяди Джулиена. Так что, прошу вас, забудьте, выкиньте всю эту ерунду из головы. Однако есть вещи, о которых я могу вам кое-что рассказать. В них-то и дело. Знаете что? Приезжайте пораньше, часов примерно в восемь. Только учтите, вы ни в коем случае не должны оказаться первым гостем. А теперь извините, но мне действительно пора. Поверьте, все так ужасно складывается… Вы даже вообразить не можете, до какой степени ужасно. Скажу откровенно, я не виновата, что родилась в такой сумасшедшей семейке. Правда. Я никого об этом не просила. У меня три сотни приглашенных на завтрашний вечер гостей — и ни единого друга во всем мире.

Стелла повесила трубку.

Лангтри, застенографировавший весь их разговор, быстро расшифровал записи в нескольких экземплярах под копирку и поспешил послать одну из копий в Лондон. Он сам пошел на почту, чтобы отправить пакет, потому что не доверял служащим отеля.

Затем он взял напрокат фрак и накрахмаленную белую рубашку для предстоящего вечера у Стеллы.

«Я в полной растерянности, — писал Лангтри. — До того я был совершенно уверен, что Стелла замешана в деле исчезновения нашего бедного Стюарта, что именно она решила от него избавиться. А теперь, откровенно говоря, не знаю, что и думать. Уверен, она мне не лгала. Но почему она так напугана? Полагаю, личная встреча со Стеллой поможет мне правильно оценить обстановку и сделать более обоснованные выводы».

Чуть позже в тот же день он позвонил Ирвину Дандричу, нашему платному осведомителю, и пригласил его на ужин в один из шикарных ресторанов Французского квартала, расположенный неподалеку от отеля.

Хотя Дандрич не мог сообщить никаких сведений, касающихся исчезновения Таунсенда, он с радостью принял приглашение и в течение всего ужина без умолку пересказывал сплетни о Стелле. По общему мнению, она в самом прямом смысле слова «прожигает свою жизнь».

— Посудите сами: ну можно ли каждый день выпивать по бутылке французского коньяка и при этом надеяться жить вечно? — разглагольствовал Дандрич, всем своим видом демонстрируя пренебрежительное отношение к предмету разговора, хотя в глубине души явно получал от него наслаждение. — Не говоря уже о скандальной истории с Пирсом. Ужасно! Молодому человеку едва ли исполнилось восемнадцать! Кроме того, это просто глупо со стороны Стеллы. Ведь Кортланд всегда был ее самым преданным и надежным союзником в борьбе против Карлотты. А она вдруг безумно влюбилась и соблазнила его любимого сына. Полагаю, Баркли и Гарланд тоже не в восторге от этого. А уж как переживает Лайонел, одному только Богу известно. Лайонел маньяк и однолюб. И его мания, конечно же, носит имя Стелла.

Лангтри поинтересовался, собирается ли Дандрич на прием к Стелле.

— Ни за что на свете не пропущу, — ответил тот. — Уверен, без грандиозного скандала там не обойдется. Стелла категорически запретила Карлотте в такие вечера уводить из дома Анту. Карлотта просто кипит от гнева и грозится вызвать полицию, если поведение гостей выйдет за рамки приличия.

— Расскажите поподробнее, что представляет собой Карлотта, — попросил Лангтри.

— Это Мэри-Бет, у которой, если можно так выразиться, вместо марочного вина в жилах текут желчь и уксус. Она поистине выдающаяся личность, однако напрочь лишена воображения. Она богата, но не испытывает никаких желаний. Карлотта невероятно практична, осмотрительна, трудолюбива — и при всем том страшная зануда. Надо отдать ей должное, она неустанно заботится обо всех, кто в этом нуждается: о Дорогуше Милли, о Белл, о малышках Нэнси и Анте. Кроме того, в доме по-прежнему живут двое престарелых слуг, впавших в полнейший маразм, — Карлотта опекает их наравне с остальными. Стелле и правда есть в чем себя винить, ибо она отстранилась от повседневных дел и все свалилось на сестру: слуги, счета, ведение дома и Бог знает что еще. А если Кортланд и Лайонел ополчились на Карлотту, то это их дело, и Стелла здесь ни при чем. Нет, на вашем месте я ни за что не пропустил бы этот вечер. Возможно, таких приемов потом долго не будет.

Весь следующий день Лангтри прочесывал окрестные бары, о которых упоминала Стелла. Побывал он и в том маленьком отеле (сущей дыре), куда она водила Стюарта. В результате он пришел к твердому убеждению, что Стелла его не обманула и Стюарт действительно побывал во всех этих местах.

Около семи вечера, уже одетый и полностью готовый к предстоящему приему, он написал еще один краткий отчет для Обители и по пути к Стелле заглянул в почтовое отделение на Лафайетт-сквер, чтобы лично отправить пакет.

«Чем больше я размышляю над нашим телефонным разговором, — писал он, — тем сильнее беспокоюсь. Чего же все-таки боится эта женщина? Откровенно говоря, мне не верится, что сестра действительно способна причинить ей зло. И что плохого в том, что у ребенка будет няня? Поверьте, у меня просто голова идет кругом. Уверен, что Стюарт чувствовал себя примерно так же».

Лангтри остановил кэб в нескольких кварталах от нужного дома, решив прогуляться пешком и подойти к дому сзади.

«Все окрестные улицы, — вспоминал он впоследствии, — были забиты автомобилями. Толпы гостей вливались через ворота в сад, а все окна дома ярко сияли огнями. Еще издалека я услышал пронзительные звуки саксофона.

У парадного входа никого не было, поэтому я беспрепятственно вошел в холл и стал потихоньку проталкиваться сквозь скопление молодых людей, которые собирались группами, курили, смеялись и шумно приветствовали друг друга, не обращая на меня никакого внимания. Как и обещала Стелла, публика была самой разношерстной. На пути Лангтри встретились даже несколько человек весьма преклонного возраста. Он не привлекал к себе внимания и чувствовал себя вполне комфортно. В баре, устроенном прямо в зале, ему подали бокал очень хорошего шампанского.

«С каждой минутой гостей становилось все больше, некоторые уже танцевали, — продолжал он свой рассказ. — Сквозь плавающий в воздухе голубоватый дым от сигарет я с трудом различал лица, а скопление множества людей не позволяло толком разглядеть обстановку зала. Как мне показалось, однако, она была роскошной и в определенной мере напоминала интерьер салона какого-нибудь фешенебельного лайнера: пальмы в кадках, причудливой формы светильники, изящные кресла в греческом стиле…

Все окна, выходившие на боковую террасу, были открыты, и в комнату врывались оглушительные звуки оркестра. Даже не представляю, каким образом собеседникам удавалось услышать друг друга. Шум стоял такой, что я не в силах был даже собраться с мыслями.

Я уже собрался было покинуть зал, когда взгляд мой случайно упал на танцующих возле самых окон людей и я вдруг догадался, что смотрю прямо на Стеллу. Она выглядела так восхитительно и эффектно, что никакими словами передать это невозможно, равно как и любое ее изображение не в силах передать истинное обаяние этой женщины. На ней было платье из золотистого шелка, столь обтягивающее и короткое — оно едва прикрывало красивой формы колени, — что больше походило на отделанную бахромой нижнюю сорочку. И платье и тончайшие чулки были усеяны крошечными золотистыми блестками, а в коротко подстриженных черных вьющихся волосах блестели, сделанные из шелка золотисто-желтые цветы. На изящных запястьях сверкали золотые браслеты, а обнаженную шею украшал фамильный изумруд Мэйфейров. В сочетании со всем остальным он выглядел старомодно, и в то же время, глядя на это поистине неповторимое произведение ювелирного искусства, нельзя было не прийти в восторг от филигранной работы мастеров.

Стройная, с маленькой грудью, что, впрочем, не мешало ей казаться удивительно женственной, с багрово-красной помадой на губах и огромными темными, почти черными глазами, которые время от времени вспыхивали, словно драгоценные камни, эта женщина-дитя приковывала к себе всеобщее внимание окружающих — они ловили, каждый ее взгляд, следили за каждым жестом, каждым движением в танце. А она, задорно смеясь, то нещадно била высокими тонкими каблучками изящных туфелек по отполированному до блеска полу, то, откинув назад голову и широко разведя в стороны руки, стремительно кружилась на месте.

— Отлично, Стелла! — слышались отовсюду голоса восхищенных почитателей. — Еще! Еще! Великолепно, Стелла!

И Стелла, продолжая свой потрясающий танец, самозабвенно следуя его безумному ритму, каким-то образом ухитрялась мило откликаться на реплики поклонников.

За всю свою жизнь мне еще не приходилось встречать человека, столь искренне наслаждающегося звучанием музыки и одновременно столь ценящего всеобщее внимание к самому себе. При этом в ее поведении не было и тени цинизма или тщеславия. Боже упаси! Создавалось впечатление, что она просто игнорирует подобные глупости, не позволяет им даже на миг проникнуть в свое сознание, обращенное лишь на нее саму и на тех, кто ее окружает.

Что касается ее партнера, то я далеко не сразу обратил на него внимание, хотя, уверен, при иных обстоятельствах этот юноша немедленно вызвал бы мой интерес, особенно если учесть, что он был удивительно похож на Стеллу: те же темные глаза и волосы, такая же, как у нее, белая кожа. Однако он был еще очень молод, почти мальчик — высокий, слишком худой для своего роста, с фарфорово-чистым, без следа пробивающейся бороды или усов лицом.

Тем не менее он в не меньшей степени, чем Стелла, излучал беззаботность и жизненную силу. И когда танец закончился, она вскинула вверх руки и со всего размаха упала спиной в его объятия, явно уверенная в том, что партнер сумеет удержать. Он обнял ее, ничуть не смущаясь, провел ладонями по стройному телу, а потом нежно поцеловал в губы. В его поведении не было и намека на театральность. По правде говоря, мне показалось, что он вообще никого и ничего не видел, кроме Стеллы, как будто в зале были лишь двое — он и она.

Гости окружили их тесным кольцом. Кто-то уже поил Стеллу шампанским, в то время как она по-прежнему оставалась в объятиях юноши, буквально висела на его руках. Опять заиграла музыка. Несколько пар — молодые, веселые, модно одетые — начали новый танец.

Было только десять минут девятого, и я решил, что у меня еще есть время, чтобы как следует осмотреться, прежде чем подойти к Стелле. К тому же эта женщина поразила меня настолько, что я чувствовал себя перед ней совершенно безоружным. Зиявшее прежде огромное белое пятно перестало существовать. Моя уверенность в том, что она не могла причинить Стюарту даже малейший вред, стала абсолютной. А потому я продолжил свои путь к выходу из зала, где оркестр заиграл с новой силой. Однако даже сквозь его яростный грохот до меня еще долго доносился мелодичный смех.

Надо отметить, что в этом доме на редкость просторный и длинный холл и удивительно длинная и прямая лестница — ступеней, наверное, тридцать. — (Уточним сразу: двадцать семь.) — На площадке утопавшего во тьме второго этажа никого не было. Все проходили мимо ведущего туда лестничного марша и устремлялись в конец холла, к ярко освещенной гостиной.

Я хотел было последовать общему примеру, но едва достиг лестницы и коснулся балясины перил, как мое внимание привлекла какая-то фигура, стоявшая на самой верхней ступеньке. И я вдруг увидел, что это Стюарт. Потрясенный, я едва не окликнул его по имени. Однако в следующий момент осознал, что происходит нечто странное.

Поймите меня правильно: на первый взгляд он казался совершенно реальным; это впечатление усиливал и падавший на него снизу свет. Однако меня насторожило выражение его лица — оно было очень странным: такое лицо не могло принадлежать реальному человеку из плоти и крови. Он смотрел прямо на меня и явно узнал, однако в его взгляде не было и намека на радость от встречи — напротив, он выражал лишь бесконечную печаль, усталость и невыносимое страдание.

Мне показалось, что он специально задержался там на мгновение, дабы убедиться в том, что я увидел и узнал его, а затем горестно качнул головой, словно запрещая мне приближаться. Я буквально застыл на месте, едва ли замечая, как десятки проходящих мимо людей толкают меня со всех сторон, и словно сквозь вату слыша гул голосов. Однако он вновь сделал тот же запрещающий жест, а потом медленно поднял руку и махнул ею, явно приказывая мне уйти.

Однако я по-прежнему стоял, не смея пошевелиться. Как и всегда в подобных ситуациях, я оставался совершенно спокойным, мобилизовав все силы, дабы не потерять самообладания, стараясь сконцентрировать внимание на царящих вокруг суете, шуме, грохоте музыки, и в то же время тщательно запоминал все детали возникшего передо мной видения. Одежда на Стюарте была грязна и во многих местах разорвана. На правой стороне лица темнел не то кровоподтек, не то что-то еще.

С трудом заставив себя наконец обойти угол лестницы, я начал медленно подниматься по ступеням, И в тот же момент призрак словно очнулся от апатии и вновь отрицательно помотал головой, одновременно подавая мне рукой знак немедленно уйти.

— Стюарт, — прошептал я, продолжая свой путь наверх и не сводя с него глаз. — Пожалуйста, друг мой, поговорите со мной, если можете.

В ответ он продолжал лишь молча смотреть прямо на меня. Теперь я отчетливо видел застывшее на его лице выражение беспредельного страха, заметил, что он с ног до головы покрыт слоем пыли и даже сумел различить на теле следы начавшегося разложения, Более того, я почувствовал исходящий от него запах тлена. И вот неизбежное случилось: видение начало тускнеть.

— Стюарт! — в отчаянии взывал я к нему. Напрасно! Призрачная фигура постепенно темнела и растворялась в воздухе. И вдруг сквозь нее и явно ее не видя навстречу мне вышла женщина потрясающей красоты. Одетая в персикового цвета шелковое платье, сверкая драгоценностями, она быстро сбежала по ступеням и проскользнула мимо, окутав меня сладковатым ароматом каких-то духов.

Стюарт исчез. А с ним вместе испарился и запах тлена. Женщина, слегка задев меня на ходу, пробормотала какие-то извинения и что-то крикнула тем, кто находился в зале первого этажа. А потом вновь обернулась в мою сторону.

Я продолжал стоять как вкопанный, не обращая на нее никакого внимания и тупо уставясь в темноту, где не осталось ничего, кроме пустоты и игры теней, пока не почувствовал на своем запястье женские пальцы.

— Все собрались там, внизу. — Женщина слегка подтолкнула меня в нужном направлении.

— Я ищу туалет. — Ничего другого в том момент в голову мне не пришло.

— Это тоже внизу, голубчик, — сказала она — За библиотекой. Нужно зайти за лестницу. Пойдем, я тебе покажу.

Словно во сне я последовал за ней. Мы обошли лестницу и в конце концов оказались в просторном, но тускло освещенном помещении северного крыла дома. Высокие — от пола до потолка — стеллажи с книгами и обитая темной кожей мебель свидетельствовали о том, что это библиотека В дальнем конце, возле кроваво-красной портьеры горела одна-единственная лампа. Ее свет отражался в большом, потемневшем от времени зеркале, висевшем над мраморным камином, и создавалось впечатление, что мы попали в некое необычное святилище.

— Тебе туда, — указала она на запертую дверь и тут же исчезла.

Только тогда я обратил внимание на парочку, обнимавшуюся на одном из кожаных диванов. Они торопливо вскочили и вышли. Казалось, всеобщее веселье, царившее в доме, никоим образом, не затрагивало эту комнату, где властвовала тишина и повсюду лежал толстый слой пыли. В воздухе витал запах старой бумаги и кожи. Оставшись в одиночестве, я неожиданно почувствовал невероятное облегчение.

Я тяжело опустился в большое кресло с подголовником, лицом к камину и спиной к двери в холл, по которому непрерывным потоком двигались люди. Я видел их отражение в старинном зеркале и радовался, что хотя бы на время смог оказаться в стороне от суеты. Только бы еще какой-нибудь парочке влюбленных не вздумалось искать здесь уединенного убежища.

Почувствовав, что лицо мое влажно от пота, я промокнул его носовым платком и попытался как можно более подробно припомнить все детали увиденного.

Не секрет, что у нас существует целый ряд теорий, касающихся призраков и, в частности, того, почему они появляются в том или ином обличье, почему поступают так или иначе. Мои собственные теории и выводы зачастую в корне отличаются от остальных. И теперь, сидя в этом кресле, я был совершенно уверен в одном: Стюарт предстал передо мной именно в таком виде — полуразложившимся, в порванной одежде — только потому, что его останки находятся в этом самом доме. И в то же время он умолял меня как можно скорее уйти отсюда. Он предупреждал меня об опасности.

Обращено его предостережение к Таламаске в целом или только ко мне — Артуру Лангтри? Размышляя над этой загадкой, я чувствовал, как постепенно мой пульс возвращается к нормальному, и одновременно ощущал — как всегда после такого рода встреч — приток адреналина в крови и страстную жажду выяснить все до конца, сделать явным то, что скрывалось за слабым свечением сверхъестественного существа, которое возникло перед моими глазами всего лишь на несколько мгновений.

Конечно же, меня переполняло глубочайшее и искреннее горе, а в душе бушевала свирепая ярость против тех, кто осмелился лишить Стюарта жизни.

Что следует предпринять? Пожалуй, этот вопрос был на тот момент самым главным. Естественно, поговорить со Стеллой. Но, прежде чем я встречусь с ней, необходимо провести дальнейшее обследование дома. В какой мере мне удастся это сделать? И как быть с предостережением Стюарта? Иными словами, какова степень опасности и к чему мне готовиться?

Так я сидел, погруженный в размышления, краем глаза следя в зеркале за происходящим в холле, где в вихре удовольствий и развлечений по-прежнему сновали десятки, если не сотни, людей. И вдруг до меня дошло, что в непосредственной близости от меня что-то радикальным образом изменилось. Медленно подняв взгляд, я увидел в зеркале чье-то отражение — высокого роста фигуру. Вздрогнув от неожиданности, я резко обернулся. Никого. Однако отражение в потемневшем и помутневшем стекле не исчезло.

Из призрачного мира Зазеркалья на меня внимательно смотрел мужчина. По мере того как я вглядывался в него, чувствуя, как вскипает в крови адреналин и обостряются все ощущения, образ незнакомца проступал все явственнее. Теперь я мог отчетливо видеть, что это бледный как смерть молодой человек с темно-карими глазами, взгляд которых, исполненный гнева и угрозы, был обращен прямо на меня.

Наконец образ проступил в полную силу. И показался мне таким реальным, живым, как будто действительно принадлежал обыкновенному смертному человеку, которому вздумалось спрятаться в расположенной за зеркалом нише, а потом вынуть стекло и наблюдать за мной сквозь пустую раму.

За все долгие годы службы в Таламаске никогда еще мне не приходилось сталкиваться с призраком, способным столь отчетливо проявиться. На вид мужчине можно было дать лет тридцать. Чистое, без изъяна лицо с румянцем на щеках и голубоватыми тенями под глазами, мягкие линии красиво очерченного, чуть ярковатого рта. Мне были видны даже микроскопически тонкие черточки на губах и следы от недавней щетины на гладко выбритом подбородке. Покрой одежды в целом на редкость старомодный, и это впечатление еще более усиливали белоснежный стоячий воротник сорочки и нарядный шелковый галстук. Волнистые волосы лежали в некотором беспорядке, как будто он только что провел по ним рукой и слегка взъерошил.

И тем не менее картина в целом выглядела поистине ужасающе, ибо передо мной было не человеческое существо и не отражение в зеркале или нарисованный художником портрет. Это было нечто гораздо более удивительное и, несмотря на свое безмолвие, живое.

Карие глаза пылали ненавистью. Поймав на себе мой взгляд, мужчина гневно скривил губы, а через мгновение рот его исказила гримаса ярости.

Намеренно медленно я поднял руку и прижал ко рту носовой платок.

— Это ты убил моего друга, бесплотный дух? — прошептал я, испытывая необычайно сильное воодушевление и возбуждение перед лицом опасности. — Ну же, отвечай мне!

И тут я увидел, что он начал слабеть, становясь все более прозрачным, постепенно лишаясь способности двигаться. Его прекрасно вылепленное и выразительное лицо медленно превращалось в лишенную каких-либо эмоций маску…

— Ну уж нет, призрак, от меня ты так легко не отделаешься и не избавишься, — прошептал я. — На твоем счету уже двое, не так ли? Петир ван Абель и Стюарт Таунсенд. Или скажешь, что я не прав?

У него, насколько я мог судить, уже не было сил, чтобы ответить. И вдруг за моей спиной с шумом захлопнулась дверь, ведущая в холл, а старинное зеркало задрожало, потемнело и в конце концов приняло свой обычный вид.

Я отчетливо услышал позади чьи-то шаги, не заглушаемые китайским ковром, который закрывал лишь часть пола. Потом они зазвучали тише. В висевшем передо мной зеркале теперь отражались только полки с книгами и часть обстановки библиотеки.

Обернувшись, я увидел идущую по ковру женщину. Взгляд ее, исполненный гнева, был прикован к зеркалу. Чувствовалось, что она крайне смущена и расстроена. Это была Стелла. Она на несколько мгновений задержалась перед зеркалом, пристально вглядываясь в мутное стекло, потом обратилась ко мне.

— Что ж, вы можете рассказать об этом своим друзьям в Лондоне. Ведь вы намерены это сделать? — В ее голосе звучали истерические нотки. — Опишите им все, что видели!

Ее трясло как в ознобе, так сильно, что дрожала даже бахрома на платье. Рукой Стелла крепко сжимала у самой шеи огромный изумруд.

Я хотел было встать, но Стелла велела мне оставаться на месте. Она села слева от меня на диван и буквально вцепилась в мое колено. А потом склонилась ко мне так близко, что я чувствовал запах туши на ее длинных ресницах и пудры на щеках. В своем полупрозрачном маленьком платье она походила на большую куклу-голыша, на обнаженную богиню из фильма-сказки.

— Послушайте, — вновь заговорила она, — вы можете увезти меня отсюда, взять с собой в Лондон, к своим друзьям, в Таламаску? Стюарт уверял, что можете!

— Как только вы расскажете мне, что случилось со Стюартом, я увезу вас куда угодно.

— Но я не знаю, — ответила она, и глаза ее заблестели от непролитых слез. — Поймите, мне необходимо выбраться отсюда. Я не сделала ему ничего плохого. Не в моих привычках причинять людям зло. Ну почему вы не хотите мне верить?! Неужели это так трудно? Ведь я говорю правду!

— Ну хорошо. Что я должен для вас сделать?

— Помогите мне! Возьмите меня с собой в Лондон! Паспорт у меня есть. Денег более чем достаточно. — Она отстранилась от меня, выдвинула ящик стоящего рядом с диваном столика и достала оттуда внушительную пачку двадцатидолларовых банкнот. — Вот, возьмите. Вы купите билеты, и сегодня же вечером мы с вами встретимся снова… — Стелла резко вздрогнула и замолчала.

Прежде чем я успел ответить, дверь распахнулась и на пороге, раскрасневшийся от возбуждения, появился тот самый юноша, с которым она танцевала в зале.

— Стелла! Я повсюду тебя ищу! — с упреком произнес он.

— Уже иду, солнышко, — она вскочила с дивана и через плечо бросила на меня многозначительный взгляд. — А сейчас найди и принеси мне что-нибудь выпить. Договорились, дорогой? — Говоря это, она поправила на нем галстук, а потом развернула его лицом к двери и нежно, но решительно подтолкнула к выходу.

Взгляд юноши оставался недоверчивым. Его подозрения явно не рассеялись, однако воспитание не позволило ему воспротивиться просьбе. Едва за дверь ним закрылась, Стелла вернулась ко мне. Щеки ее пылали лихорадочным румянцем. Ее поведение казалось мне вполне убедительным. Должен признаться, она производила впечатление человека по-своему даже наивного, искренне верящего в пресловутые бунтарские идеалы, модные среди «золотой молодежи». Если можно так выразиться, Стелла выглядела вполне «настоящей».

— Поезжайте на вокзал, — умоляющим тоном сказала она. — Купите билеты. Я встречусь с вами прямо в поезде.

— Но на какой именно поезд я должен взять билеты? В котором часу он отправляется?

— Понятия не имею на какой! — сжав пальцы, воскликнула Стелла. — Понятия не имею, когда он отправляется! Знаю только, что я должна уехать отсюда! Ну вот что. Я иду с вами.

— Пожалуй, так будет лучше. Вы можете подождать в такси, а я быстро заберу свои вещи из отеля.

— Прекрасно! — почти шепотом ответила она — Мы уедем первым же поездом, куда бы он ни направлялся. А потом всегда можно будет изменить маршрут.

— А как быть с ним?

— С кем — с ним? — резко переспросила Стелла — Вы имеете в виду Пирса? Пирс не доставит нам хлопот. Он просто очаровашка. Я сумею с ним справиться.

— Вы прекрасно понимаете, что я говорю не о Пирсе, — сказал я. — Речь о мужчине, которого я всего несколько минут тому назад видел в зеркале и которого вы заставили исчезнуть.

Казалось, Стеллу охватило отчаяние. В тот момент она походила на загнанного в угол зверька. Вот только в угол ее загнал отнюдь не я. Ибо сам я никак не мог понять, что же все-таки происходит.

— Послушайте, это не я заставила его исчезнуть, — Стелла понизила голос до едва слышного шепота — Это сделали вы. — Прижав руку к вздымавшейся груди, она старалась успокоиться. — Он не сможет нас остановить, — наконец произнесла она. — Пожалуйста, доверьтесь мне. Я не ему позволю.

В это мгновение дверь, как и прежде, резко распахнулась и в библиотеку ворвался шум продолжавшегося за ее стенами веселья. Вернулся Пирс с бокалом шампанского, который Стелла с благодарностью взяла из его рук и одним глотком выпила половину.

— Мы продолжим разговор через несколько минут, — с наигранной сладостью в голосе обратилась она ко мне. — Совсем скоро. Вы ведь подождете меня здесь, не так ли? Или нет. Лучше пойдите и подышите воздухом. Лапушка, отправляйтесь на переднюю террасу, а я присоединюсь к вам чуть позже.

Пирс догадался, что она что-то задумала. Он переводил взгляд то на нее, то на меня, но чувствовал себя в этой ситуации совершенно беспомощным. Подхватив Пирса под руку, Стелла потащила его прочь. Я бросил взгляд на ковер, усыпанный двадцатидолларовыми банкнотами, и принялся торопливо их собирать, потом засунул их обратно в ящик и вышел из библиотеки.

В холле прямо напротив двери висел портрет Джулиена Мэйфейра, великолепно написанный маслом в стиле Рембрандта. К сожалению, у меня не было времени рассмотреть его получше.

Стараясь как можно деликатнее проталкиваться через толпу гостей, я обогнул лестницу и стал пробираться к выходу из дома.

Однако не успел я отойти и пары шагов от нижней балясины перил, как вновь увидел его. А быть может, мне это только показалось — темноволосый мужчина возник буквально на мгновение. На этот раз он выглядывал из-за чьего-то плеча в дальнем от меня конце холла, куда я как раз и направлялся.

Сколько я ни осматривался вокруг в надежде отыскать его вновь, мне это не удалось. Гости толкали и пихали меня со всех сторон, словно намеренно; как мне казалось, мешая мне продвигаться вперед, хотя, конечно же, на самом деле никто не собирался препятствовать моему уходу.

Я был уже буквально в метре от входной двери, когда заметил, что кто-то из присутствующих указывает в сторону лестницы. Обернувшись, я увидел на ступенях ребенка — очаровательную светловолосую девочку. Хотя она выглядела слишком маленькой для восьми лет, сомневаться в том, что это Анта, не приходилось. Она стояла босиком, в одной лишь фланелевой ночной рубашке и с плачем, перегнувшись через перила, заглядывала в распахнутые двери зала.

Я тоже посмотрел в ту сторону, и как раз в этот момент услышал, как кто-то охнул от изумления, после чего толпа в страхе стала быстро разделяться надвое, выстраиваясь по обе стороны от двери. В проеме двери, чуть левее того места, где я оказался, возникла фигура рыжеволосого мужчины, лица которого я не видел, ибо оно было обращено в сторону зала. Чувствуя, как у меня от ужаса буквально подкашиваются ноги, я словно в жутком сне наблюдал, как он медленно поднял правую руку с зажатым в ней пистолетом. Раздался выстрел, оглушительным эхом прокатившийся по всему дому. Присутствующих охватила паника, со всех сторон послышались крики. Люди, бросились прочь. Кто-то упал, но остальные даже не пытались помочь несчастному, Они просто перешагивали через него, стремясь как можно скорее покинуть дом.

Стелла лежала на полу посреди зала, голова ее была повернута в сторону холла, глаза широко открыты. Я бросился к ней, но не успел: рыжеволосый мужчина опередил меня и выстрелил еще раз практически в упор. Тело Стеллы конвульсивно дернулось, из головы хлынула кровь.

Мне все же удалось наконец схватить мерзавца за руку, и следующая пуля вонзилась в пол. Крики гостей возобновились с новой силой. Послышался звон разбитых оконных стекол. Кто-то попытался обхватить убийцу сзади, а я тем временем вырвал у него оружие, правда при этом споткнулся о ногу Стеллы и едва не наступил на распростертое на полу тело.

Я рухнул на колени и, осознав, что все еще сжимаю в кулаке пистолет, отшвырнул его как можно дальше от себя и от убийцы, который в этот момент безуспешно вырывался из рук полудюжины державших его мужчин. Осколки оконного стекла вновь полетели в комнату и осыпали дождем не только нас, но и Стеллу. Кровь текла по ее шее и заливала съехавший набок на ее груди изумруд Мэйфейров.

В следующее мгновение мощный удар грома заглушил доносившиеся со всех сторон вопли и женский визг. Струи дождя потоком хлынули в дом, заливая окружавшие его террасы. А потом погас свет.

В ярких вспышках молний я успел увидеть, как несколько мужчин выволакивают убийцу из зала, а возле Стеллы опустилась на колени какая-то женщина. Она слегка приподняла ее руку, и когда та безжизненно упала обратно на пол, из груди женщины вырвался мучительный, исполненный боли и страдания крик.

Тем временем девочка неслышно проскользнула в комнату и, по-прежнему босая, застыла на месте, не сводя взгляда с мертвой матери. Внезапно обе они — и стоявшая на коленях женщина, и Анта — зарыдали в голос. «Мама! Мама! Мама!!!» — все громче и громче пронзительно звал ребенок, перекрикивая все остальные голоса, словно с каждым криком все глубже и отчетливее сознавая, что случилось непоправимое.

— Да уведите же ее, хоть кто-нибудь! — не выдержав, вскрикнул я. Но малышку уже окружили сразу несколько человек и принялись успокаивать ее и уговаривать уйти из зала. Я отполз в сторону, чтобы дать им пройти, и поднялся на ноги только возле окна, выходившего на боковую террасу. При ослепительно белой вспышке следующей молнии я успел заметить, как кто-то поднял пистолет. Затем оружие передали кому-то еще, от него — следующему, причем каждый из тех, кому оно попадало в руки, держал его, словно пистолет был живым существом. Отпечатки пальцев — если они и были — не имели в данном случае никакого значения, ибо свидетелей преступления оказалось предостаточно. По той же причине я решил, что нет смысла оставаться там долее, и воспользовался первой же возможностью покинуть дом. Выйдя на боковую террасу, я спустился вниз, на лужайку.

Дождь лил как из ведра. Несмотря на это, здесь столпились несколько десятков человек. Женщины плакали, мужчины безуспешно старались прикрыть их от падающих с неба водяных струи снятыми с себя пиджаками. Все промокли, дрожали и казались совершенно растерянными. На мгновение вспыхнул свет, однако молнии заполыхали вновь, и огни окончательно погасли. Вдребезги разлетелось еще одно окно, сверкающий град осколков вызвал новый приступ паники.

Я поспешил в дальний конец усадьбы, рассчитывая никем не замеченным покинуть ее через заднюю калитку. Для этого мне пришлось быстро пробежать по выложенной каменными плитами довольно короткой дорожке, подняться на пару ступенек во внутренний дворик, затем обогнуть бассейн. Ну вот наконец и боковая аллея, напрямик ведущая к калитке.

Даже сквозь плотную завесу дождя я сумел разглядеть, что она открыта, и увидел за ней поблескивавшие от воды камни мостовой. Над крышами домов оглушительно гремели раскаты грома, яростно сверкавшие молнии на миг открывали взору поистине путающую картину пустого сада: мокрые перила балюстрад, высокие камелии, пляжные полотенца, оставленные на спинках металлических стульев, которые сейчас больше походили на черные скелеты. Ветер шумел в листве и безжалостно раскачивал ветви деревьев.

Услышав завывание сирен, я поспешил к спасительной боковой дорожке, и тут передо мной возникла неподвижно стоявшая фигура. Мужчина словно в оцепенении молча замер справа от калитки, под сенью густых зарослей банановых деревьев.

Приблизившись, я заглянул ему в лицо. Это был все тот же призрак. Одному Богу известно, по какой причине он вновь появился на моем пути. Никакого разумного объяснения этому у меня не находилось. Сердце мое бешено забилось, тело напряглось, я почувствовал, как закружилась голова, и едва не потерял сознание. Ощущение было такое, как будто кровь застыла в жилах.

Он предстал передо мной в том же облике, что и прежде: мерцающие темные волосы, карие глаза, строгий, даже несколько чопорный костюм — и все это я видел словно сквозь дымку. Лишь капли дождя отчетливо сверкали в его волосах, на плечах, на лацканах пиджака.

Я был не в силах оторвать взгляд от его лица, искаженного мучительным страданием, с мокрыми от безмолвных слез щеками. Он смотрел мне прямо в глаза.

— Ради всего святого, поговори со мной, если можешь, — я почти слово в слово повторил просьбу, с которой еще недавно обращался к призраку несчастного Стюарта. Все произошедшее настолько потрясло меня, что, наверное, полностью лишило самообладания, ибо я стремительно бросился к нему, намереваясь схватить бесплотное видение за плечи и трясти до тех пор, пока не заставлю его ответить.

Призрак растворился в воздухе. Однако на этот раз в момент его исчезновения я ощутил легкое движение воздуха и теплое дуновение на своей коже. Его словно всосало в пустоту, а банановые деревья яростно закачались. Однако, возможно, виной тому были нещадно трепавшие их ветер и дождь. Уже через мгновение я не мог с уверенностью сказать, что именно видел и чувствовал, и было ли это вообще. Сердце мое готово было выскочить из груди, голова вновь пошла кругом. Пора было выбираться из ужасного места.

Я торопливо шел по Честнат-стрит мимо множества растерянных, недоумевающих, рыдающих людей, потом свернул на Джексон-авеню и в конце концов обнаружил, что дождя давно нет, что мимо меня проносятся машины и сидящие в них даже не подозревают, сколь ужасная трагедия совсем недавно разыгралась всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Минутой позже я поймал такси и назвал водителю адрес отеля.

Быстро собрав вещи, я сам, не дожидаясь коридорного, отнес их вниз и расплатился за номер. Добравшись на такси до вокзала, я успел на ночной нью-йоркский поезд и пишу эти строки в спальном вагоне.

Свой отчет я отправлю при первой же возможности. А до тех пор он останется при мне, ибо так можно быть в большей степени уверенным, что в случае какого-либо происшествия его непременно обнаружат.

Однако я почему-то уверен, что со мной ничего не случится, ибо все позади и эта история со столь кровавым финалом осталась в прошлом. Как и бедняга Стюарт, ставший ее частью. Одному только Богу известно, какую роль в этой трагедии сыграл явившийся мне призрак. Но не стану испытывать судьбу и возвращаться к демону даже ради того, чтобы это выяснить. Каждая клеточка моего организма противится этому возвращению, а интуиция подсказывает, что надо как можно скорее бежать оттуда. А если мне вздумается игнорировать эти предостережения, остается еще призрак Стюарта, чей образ преследует меня до сих пор. Стюарта, стоящего на верхней ступеньке лестницы и жестом заклинающего меня уйти…

В случае если нам по той или иной причине не доведется подробно обсудить в Лондоне все произошедшее, пожалуйста, прислушайтесь к моему настоятельному совету: не посылайте туда никого больше. По крайней мере сейчас. Вспомните один из наших девизов: ждать и наблюдать. И самое главное, внимательно изучите все материалы, касающиеся Мэйфейров. Очень внимательно и очень тщательно. Необходимо собрать вместе и систематизировать все разрозненные записи и документы.

Исходя из того, что мне известно на данный момент, я совершенно уверен в том, что ни Лэшер, ни Стелла не имеют отношения к смерти Стюарта. Однако его останки до сих пор находятся в том доме.

Тем не менее совет вправе делать свои выводы из предоставленного ему отчета. Только ни в коем случае не посылайте кого-либо еще.

В деле Стюарта нам не приходится рассчитывать на официальные юридические процедуры и публичный процесс. Даже в ходе неизбежного расследования, связанного с трагедией, которая произошла этим вечером, обыска в доме Мэйфейров не будет. А у нас и подавно нет никаких оснований требовать его проведения.

Стюарт навсегда останется в нашей памяти. И я, несмотря на свой возраст, верю, что доживу до Судного дня, ибо час расплаты непременно настанет — расплаты за обоих: за Стюарта и за Петира Однако когда именно и кто — или что — ответит за их гибель, сказать пока трудно.

Речь идет не о мести и не о каре за содеянное. Речь идет о том, что тайное должно стать явным, о понимании истоков и, в конечном счете, решении проблемы. Иными словами, речь идет об обретении истины.

Мэйфейры и сами уже не знают, кем являются на самом деле. Уверяю вас, молодая женщина жила в неведении. Но мы-то знаем! И Лэшер знает. Но кто такой Лэшер? Кто он — этот дух, призрак, который открыл мне свою боль и позволил увидеть его слезы?»

Эти записи Артур отправил по почте из Сент-Луиса, штат Миссури. Их копия (довольно плохая) с краткой припиской, сообщавшей, что он возвращается домой и отплывает в конце недели, была послана из Нью-Йорка.

На третий день плавания Артур позвонил судовому врачу и пожаловался на боль в груди, одновременно попросив принести ему какое-нибудь лекарство от несварения желудка. Когда полчаса спустя доктор вошел в его каюту, то обнаружил Артура мертвым. Официальная причина смерти — инфаркт. Это случилось седьмого сентября 1929 года в половине седьмого вечера.

За день до смерти Артур написал еще одну короткую записку. Ее обнаружили при осмотре в кармане его халата.

Лангтри жаловался на плохое самочувствие и жесточайшую морскую болезнь. По его словам, ничего подобного он не испытывал уже много лет. Временами он далее опасался, что всерьез заболел и что ему не суждено больше увидеть Обитель.

«В голове моей роится великое множество идей и мыслей относительно Мэйфейров, которые мне так хотелось бы с вами обсудить, — писал Артур. — Возможно, нам следовало бы отдалить от них, отвлечь внимание этого призрака? А что, если нужно было пригласить его к нам, в Лондон?

Какое бы решение вы ни приняли, как бы ни действовали в дальнейшем, ни в коем случае не посылайте еще кого-либо из агентов в Новый Орлеан — ни сейчас, ни впоследствии. Пока жива эта женщина — Карлотта Мэйфейр!»