"Багряная планета. Научно-фантастическая повесть" - читать интересную книгу автора (Жемайтис Сергей)

ПОСАДКА

Планетолет вел себя безукоризненно. Извергая пламя тормозных дюз, «Земля» плавно опускалась на каменистое плато, на «пятачок», после долгих исследований подготовленный роботом. Площадка была ровной, обрамленная каменными столбами и колоссальными глыбами.

На Марсе нет недостатка в посадочных площадках. Бескрайни его ровные, как теннисные корты, пустыни. Но Космоцентр интересовал «приморский» район с довольно сложным рельефом местности, поэтому столько сил и средств было затрачено, чтобы оборудовать первый космодром на Марсе.

Выбор места впоследствии полностью оправдал себя. В пяти километрах от космодрома находился вулкан, который Вашата назвал Большим Гейзером, через равные промежутки в шесть часов он выбрасывал из кратера очередную порцию сернистого газа с водяным паром, а в остальное время курился желтым дымком. Лучший ориентир трудно было найти в этом районе. В случае урагана каменное ограждение могло послужить хорошей защитой. Мы все еще трудно себе представляли силу марсианских вихрей, хотя автоматы накопили большой материал. У всех в памяти остался случай с первым роботом, застигнутым песчаной бурей; тогда у него не было от нее защиты, и бедняга катился по пустыне, посылая радиовопли на всю вселенную. По счастью, его быстро зажало среди камней и засыпало песком. Когда буря стихла, у него хватило «ума» и сил выбраться из дюн. С тех пор он всегда ложился, как только сила ветра достигала трехсот сорока метров в секунду. Этот робот, прозванный Бедуином, погиб, сорвавшись с кручи, а возможно, опять тому причина ураган. Бедняге не за что было зацепиться, и его сбросило в пропасть. Собрат Бедуина — Туарег-1 более совершенное существо, снабженное добавочными конечностями, способное укрываться в расщелинах и закапываться в песок при низком барометрическом давлении. Он нашел посадочную площадку, рассчитал ее размеры, убрал большие камни и настойчиво посылал сигналы о полной готовности космодрома к встрече далеких гостей.

Планетолет мягко присел на свои паучьи ноги, прекратилась вибрация, в ушах звенело от наступившей тишины и волнения. Медленно оседала пыль, поднятая двигателями.

— Поздравляю, ребята! Вот мы и прилетели! — сказал Христо Вашата, как-то буднично, устало улыбаясь.

Все мы совсем по-иному представляли себе этот великий момент: возгласы радости, объятья, пожимания рук, хлопанье по плечам, а сейчас мы стояли и улыбались, подавленные своим свершением. Видимо, все-таки где-то в недрах сознания таилась мысль: не долетим, не может быть. А долетим, то всякое может случиться. Хотя дома миллионы людей трудились десятилетия, чтобы все получилось как надо. И вот мы смотрим на поле экрана, затянутое красным туманом. Проступают очертания каменных столбов, как на Енисее, каменные глыбы — лбы, отполированные ветром, словно в пустыне Гоби. Да, да, все как будто знакомое — и все же иное: не та окраска, свой скульптурный почерк в отделке камня, не тот фон: небо фиолетовое, как у нас в стратосфере, воздух жидкий, его мало, почти нет.

Наконец Вашата встал со своего пилотского кресла и сказал торжественно:

— Включить телекамеры для планеты Земля!

Начиналось выполнение программы. Нашу посадку передавал на Землю Туарег, теперь подошла наша очередь демонстрировать свое отличное состояние и радость по случаю прибытия на Марс.

— Камеры включены! — доложил Антон.

Теперь мы улыбались, правда, несколько натянуто, но там, дома, отнесут это за счет дальности расстояния, помех. Жали друг другу руки, обнимались. Почти то же самое говорили, почти так же улыбались первые космонавты, вылетевшие за пределы атмосферы. Заточенные в тесные кабины, они испытывали все время изнуряющую невесомость. Их улыбка после приземления была равносильна героическому поступку. Мы летели со всем возможным комфортом: просторные помещения с искусственной гравитацией, могучий автономный корабль, идеальная связь, нас здесь ждали посланцы Земли. Между первыми полетами вокруг Земли и нашим путешествием разница колоссальная, как между переездом через океан на плоту и на лайнере.

Мы даже пытались качать Вашату, да он так ухватился за спинку кресла, что нам было его не оторвать от нее.

— Отставить! Не по сценарию, — нашелся наш Христо. — Идиоты, сорвете с болтов!

— Да, да, не по сценарию, — вздохнул Зингер и, обернувшись к объективу камеры, расплылся в своей самой обворожительной улыбке. Его блаженный лик, слегка деформированный, обошел обложки всех земных журналов, красовался на миллиардах газетных полос. Мы выглядели жалкими придатками к этому человеку, излучающему всепобеждающий оптимизм. Особенно пришелся по душе Макс американцам.

Затем мы от чистого сердца приветствовали Туарега-первого, и он ответил своими позывными и поднятием одной из четырех рук.

По сценарию, разработанному еще в Космическом центре, первым должен был ступить на поверхность Марса Вашата, затем Макс, мы с Антоном оставались в корабле, обеспечивая телепередачу этого величайшего в истории момента и давая пояснения телезрителям земного шара. Все же Макс Зингер сошел по трапу первым и, несколько раз притопнув ногой, сказал:

— Какой великий момент! Марс, прими братьев с Земли. — После этой реплики, кстати, также не предусмотренной сценарием, он подошел к Туарегу и попытался его обнять. У Туарега молниеносно сработала система защиты, и Макс, отлетев на несколько метров, покатился по площадке. Дело могло кончиться трагически, если бы робот нанес ему удар рукой с лопатой или багром.

Как только Макс направился к Туарегу, Антон на всякий случай выключил камеру и включил, когда Зингер в красном от пыли скафандре водружал с Вашатой знамя. Туарег высверлил буравом ямку, и Вашата вставил в нее древко, а Зингер расправил красное полотнище.

Для землян вся церемония проходила в абсолютной тишине, потому что Антон убрал звук, опасаясь, что Вашата выдаст Зингеру по первое число, но у них все прошло тихо, только Христо буркнул:

— Оставь свою самодеятельность… Ты хоть понимаешь, что могло получиться?

— Да, но почему у него не выключили узел самообороны? Идиотское сооружение чуть не поломало мне ребра…

— Прекрати!

Антон включил гимн Советского Союза. Вашата, Зингер взяли под козырек. Ребята из Космоцентра выключили у Туарега узел самообороны, раньше они не могли этого сделать, не то он мог попасть в струю тормозных дюз. Теперь он доверчиво направился к людям и остановился возле Вашаты, глядя магнитными мембранами вслед убегавшему Зингеру. И опять Антон спас положение, повернув тумблер у передатчика. Торжественная часть окончилась. Наточка Стоун объявила землянам, что экипаж после напряженных часов должен отдохнуть, а затем приступит к выполнению дальнейшей программы. Живые слова Наточки долетели до нас через положенные пятнадцать минут, когда Вашата и Зингер уже поднимались по корабельному трапу в шлюз. Затем спустились мы с Антоном, и Вашата заснял на магнитную пленку, как мы, спотыкаясь, ходили у космолета, разговаривали с Туарегом и он теперь «жал нам руки» и выполнял все, что ни попросишь. Этот ролик использовали для второго сеанса марсианских передач. А затем все, что снимали мы, Туарег, камеры-автоматы посылали домой, там монтажеры составляли марсианские боевики с обязательным участием Туарега. Робот оказался необыкновенно «радиен» и «телевизионен», настоящий герой космического боевика, ставший любимцем мальчишек и девчонок всех континентов. Огромный по сравнению с нами, похожий на средневекового рыцаря, закованного в панцирь, он выбивал стальными подошвами искры из марсианских камней, важно вышагивая следом за «Черепашкой», или брел впереди вездехода, показывая дорогу. Заваливал камнями трещины, сокращая путь на объездах, или брал нас на буксир на крутых подъемах.

— Удивительный характер, — сказал о нем Антон, — сосредоточен, деловит, молчалив, все время находится в состоянии полной готовности совершить невероятное, прямо йог!..

Туарега снабдили ториевыми батареями, практически вечным источником энергии, нержавеющим и пыленепроницаемым корпусом и, главное, как нам поначалу казалось, удивительным искусственным мозгом, способным решать сложнейшие задачи. Для полной иллюзии живого существа ему недоставало только человеческой речи, ее заменяла система сигналов, подчас более практичная, нежели речь, особенно в период ураганов. Туарег напоминал умного парня, лишившегося языка. Он запоминал каждый камень на пути, каждую трещину, безошибочно, в любую пору суток ориентировался по странам света и сумел посадить нашу «Землю». Казалось, что он привязан к каждому из нас, только Зингер вызывал у него неясные опасения, должно быть, в его памяти остался образ бросившегося на него человека. Максу не нравилось такое отношение машины.

— Что-то неладно у него в монтаже, — говорил он частенько. — Не может быть, чтобы логически мыслящее устройство сделало отрицательный вывод из нашей первой встречи. По крайней мере, оно должно забыть этот досадный эпизод, надо стереть в его памяти запись нашего прилета.

Вашата хмурился, мы с Антоном помалкивали. После очередной «бестактности» Туарега Макс сказал за ужином Вашате:

— Все-таки стоит покопаться во внутренностях этого балбеса, что-то он мне сегодня особенно не понравился. Послал его разведать дорогу — выполнил, а когда вернулся весь в песке и я хотел почистить его, то он включил ультразвуковую установку и чуть не довел меня до обморока. Пожалуй, ультразвук ему ни к чему? Да и старые записи надо стереть…

Вашата терпеть не мог отдавать категорические приказания, а здесь впервые применил всю силу власти:

— Приказываю, товарищ Зингер, никогда, ни при каких условиях не прикасайтесь к Туарегу.

— Есть, товарищ космический пилот первого класса! — в тон ему ответил Зингер.

Вашата махнул рукой.

— Отставить, Макс. Пойми: если ты выведешь из строя Туарега, мы окажемся в очень трудном положении, сорвется программа, не та, что мы привезли, а та, что диктуется возможностями. Остался месяц до начала сезона бурь и нашего отлета. Умоляю, не прикасайся к Туарегу!

По космической инструкции на корабле должны всегда находиться два человека, чтобы поддерживать постоянную связь с отсутствующими и контролировать их действия. Поэтому, только когда мы с Антоном возвращались, Вашата и Зингер делали короткие вылазки в окрестности космодрома, бурили скважины, брали пробы грунта, собирали минералы. Кроме того, у них набиралась уйма работы, связанной с получением информации от четырех метеостанций и десяти «менестрелей» — так мы назвали автоматические станции, совершившие мягкую посадку и теперь путешествующие но марсианским просторам, здесь были и наши «Марсы», и американские «Маринеры», и французские «Сюзанны», и английские «Танки». Помимо всего, Зингер вел летопись нашего путешествия, работал в своей оранжерее и набрасывал заметки о полете и нашем поведении. Он страдал, что не может заняться анализом пород, а должен после облучения контейнеров исправлять на них наши каракули, указывая, где взяты породы, и заполнять карточки. Удивительно, как этот неутомимый человек находил еще время делиться своими мыслями с Фениксом, и тот каждый вечер выкладывал их кому-нибудь из нас.

С некоторых пор Феня стал выдавать тайные мысли своего друга только в его отсутствие.

На третий день после посадки он встретил нас взволнованной фразой:

— Найти бы хоть бактерию! Вирус! Кусочек смолы с мухой, как в янтаре на Балтике… растения! Ты пойми, Феникс, растения! Новая форма, с Марса! — Феня обыкновенно, закончив фразу, пронзительно засвистел и, как все предатели, протянул лапу за гонораром.

Никто больше не подтрунивал над Максом, все мы жили теми же надеждами, хотя с каждой поездкой на «Черепашке» шансов становилось все меньше и меньше, по крайней мере, для нас, все-таки мы были ограничены в возможностях передвижения, обследуя какие-то жалкие десятки километров вокруг космолета. Хотя трудно сказать, самое ли здесь безнадежное место! Гигантской впадине сотни миллионов лет! Почему бы здесь, на ее берегах, и не возникнуть цивилизации? Море оказалось мертвым, на берегах застыли волны соли, густо присыпанные красной пылью, заваленные обломками. Но всегда ли оно было таким? Возможно, когда-то оно заполняло всю котловину и вода была нормальной солености. Да я и подсчитал, что при высоком уровне количество солей могло не превышать трех-четырех процентов, а следовательно, водоем мог кишеть живыми организмами!

— Ищите окаменелости! — умолял Макс. — Ну как вы там смотрите? Где? Ведь есть же здесь осадочные породы?.. Христо, разреши мне!

Вашата отрицательно качал головой:

— О дальних экспедициях пока и не думай. У нас с тобой столько всего. Как ты еще держишься на ногах. Приказываю спать не меньше семи часов и фиксировать буквально все, каждый наш шаг. Ты наш историограф и биограф. Все-таки кое-что мы уже сделали, — сказал он в утешенье, — и каждый день что-то приносит новое.

— Обследуйте откосы моря! — настаивал Макс. — Спуститесь наконец вниз, к воде, или к тому, что там еще осталось!

— Не разрешаю. Три километра спуск. Осыпи, камнепады. Тут нужно оборудование, легкие скафандры.

— Какие вы рационалисты! — это был вопль и ругательство одновременно. Сам рационалист до мозга костей, Зингер пускал это слово в ход, когда хотел изничтожить противника, сказать, что у того нет ни капельки человеческих эмоций, что он ни больше ни меньше как компьютер для подсчета голосов на выборах в местные Советы.

— Хорошо, — сказал Вашата, — пустим на склоны Туарега, предварительно подстраховав его, у нас есть на складе достаточный запас троса, возьмите с километр. Если сорвется, то лебедка «Черепашки» вытянет.

— Давно бы так, — сказал Макс. — Мы должны использовать все! Все шансы. И даже кажущееся их отсутствие. Что смеетесь? Да, это парадокс! А где мы находимся, не в мире парадоксов?