"Лесная быль. Рассказы и повести" - читать интересную книгу автора (Радзиевская Софья Борисовна)

Попка-нянька

Мы жили на сопке уже две недели. Вчера вечером заигрались в прятки, поэтому сегодня особенно хотелось спать, но тихий скрип двери раздражал меня и заставлял ещё крепче зажмуривать глаза.

В комнате было почти темно. Тонкий луч света пробивался сквозь трещину в ставне, падал на дверь.

– Крр, крр, – дверь упорно открывалась маленькими толчками.

Щель оказалась достаточно велика, и в неё просунулось что-то белое.

– Крр, – и в комнате на полу оказался большой попугай. Вокруг его вырезного хохла в полосе света танцевали пылинки. Он наклонил голову, ярко блеснул чёрный глаз.

Прислушавшись, попугай медленно двинулся по полу, осторожно, шаркающими шагами, совсем как старуха в войлочных туфлях. Дойдя до кровати, уцепился клювом за её железную ножку и медленно полез вверх, перебирая клювом и цепкими ногами. Взобравшись на спинку кровати, он наклонил голову, прислушался.

Я притаилась.

Тихо. Спит…

Огорчённый Попка опустил хохол и повернулся, чтобы спуститься с кровати так же, как пришёл. При этом он тяжело вздохнул, совсем как огорчённый человек.

Тут уж я не выдержала и засмеялась. С радостным криком Попка взмахнул крыльями и прыгнул к самому моему лицу. Он тёрся головой о мою щеку, что-то лопотал несуразное, точно обрадованный ребёнок и, наконец, забрался под одеяло, выставив из-под него белую голову с громадным чёрным клювом.

Это повторялось каждое утро. Иногда я упрямо притворялась спящей, и тогда Попка, подождав немного, вздыхал, сползал с кровати и уходил. Но всё равно уж не заснёшь: скоро опять послышится скрип двери и знакомое шарканье. Поэтому Попке чаще всего удавалось поднять меня с первого раза.

Это был очень крупный попугай какадý, снежно-белый, с блестящими чёрными глазами и жёлтым шёлком под крыльями. Какаду не умеют говорить по-человечески. Но зато Попка лаял, мяукал, свистал на все птичьи голоса и даже щёлкал как кнут и шипел как яичница на сковородке.

Утром к чаю нам давали кипячёное молоко с толстыми румяными пенками. Попка сидел у меня на плече и тихонько теребил ухо, что-то приговаривая. Когда я подцепляла ложкой особенно заманчивый кусочек пенки, Попка начинал сильнее тянуть за ухо и пританцовывал на плече от нетерпенья. Я протягивала ему ложку, он осторожно брал пенку лапкой и съедал её всю до последнего кусочка, а потом снова принимался за моё ухо.

Если ему вместо пенки предлагали хлеба или ещё что-нибудь нелакомое, он брал кусок и с сердитым бормотаньем запихивал его мне в волосы, а потом, разозлившись, перекусывал мою цепочку от часов. Она была из мелких стальных колечек, но спайка их не выдерживала нажима Попкиного клюва. И однако этим страшным клювом Попка ни разу не оцарапал моего уха даже при виде самой вкусной пенки.

Наевшись, Попка перелетал на шест, прибитый под потолком террасы, чистился, кувыркался, мяукал кошкой и шипел, как змея. Когда ему становилось уж очень весело, он цеплялся за шест одной ногой и, распустив крылья, болтался на шесте вниз головой и орал своим собственным нестерпимым голосом.

– Попка, водой оболью! – кричала я и показывала ему кружку. Тогда он сердился и улетал на соседнее дерево болтаться и орать на свободе.

Рядом с домом во дворе индюки и индюшки нежно нянчили забавных полосатых индюшат, а мы мазали им ножки маслом и иногда засовывали в горлышко по горошине чёрного перца «для здоровья».

А недалеко в горах другие папы и мамы растили других детей: серых, пушистых, с крупную курицу величиной. Это были орлята, и ели они не перец и не пшено с крапивой, а индюшат.

Индюки и индюшки – храбрые родители. Заслышав в небе орлиный клёкот, индюшата сбивались в плотную стайку, а родители окружали их и, подняв головы, высматривали в небе врага с грозным и жалобным криком.

Заслышав этот крик, мы всей толпой мчались на птичник. Впереди бежал тринадцатилетний Павлик с ружьём, сзади – Тарас с большой коробкой соли. Его мечтой было поймать большого орла, насыпав ему соли на хвост.

Наконец, охотники нашли и разорили гнездо орлов. Мать убили, а отец куда-то улетел. Птичник наш успокоился, и только Павлик с Тарасом чуть не плакали: им помешали охотиться.

Однако вскоре тревога возобновилась. Каждое утро, после чая, начинался крик индюков. Мы бежали в птичник: кто с ружьём, кто с коробкой соли и… ничего не находили. На заборе болтался Попка и орал во всё горло.

– Я устрою засаду завтра, как только выпустят индюков, – решил Павлик. – Сяду в углу с ружьём, а вы, как индюки закричат, не бегите, не пугайте орла. Вот увидите, какое я из него чучело сделаю.

Утром нас разбудил страшный рёв. Тарас со своей коробкой, в одной рубашонке, уцепился за Павлика.

– Я, я хочу, я его солью, он ручной будет, возьми, возьми меня!

Павлик, весь красный, старался оторвать его руку от кушака:

– Да отстань ты, какая же охота с тобой! Помешаешь только!

– Не помешаю, – плакал Тарас. – Павлик, возьми, я же только на хвост…

В конце концов Павлик сдался, и Тарас весело побежал за ним, прижимая к груди драгоценную коробку.

Мы сели пить чай взволнованные, насторожённые. Попка наелся и улетел, мы же решили не идти гулять, а ждать, что будет. Девочки вертелись от тоски по террасе, даже собак заперли, чтобы они не испугали «разбойника».

И вот раздался тихий, далёкий крик орла. Ему ответил дружный хор индюшек, а затем… смех Павлика и Тараса. Тарас от восторга кричал тонким голосом.

– Это он солью, солью поймал! – закричала Мара, прыгая со ступенек. – А я-то, глупая, не верила…

Мы помчались вперегонки. На дворе толпились ещё испуганные индюшки, на заборе болтался и орал попугай, а Павлик с Тарасом катались от смеха по земле.

– Это он, – с трудом промолвил Павлик. – Это он нарочно!

– Да где же орёл? – кричала, ничего не понимая, Мара.

– Вот орёл, – показал Павлик на Попку. – Мы сидели, а он прилетел на забор и закричал, как орёл. Все индюшки испугались. А теперь он болтается и смеётся.

И правда, Попка веселился, пока Тарас не подскочил к нему и не крикнул:

– А вот я тебе сейчас соли на хвост насыплю! – И схватился за свою коробку.

Коробка показалась Попке похожей на кружку с водой, он убрался на дерево подальше и оттуда зашипел на Тараса по-змеиному.

Больше всех ненавидел Попку большущий рыжий кот Милушка. И вот почему. Около дома протекал ручеёк и стояла старая яблоня. На ветке этой яблони, над самой водой, Милушка ложился отдохнуть в тени и прохладе. На этой же ветке после сытного обеда устроился раз попугай и против обыкновения сидел так смирно, что кот пришёл, улёгся и заснул, не обратив на него внимания.

Мы в это время совещались на террасе: идти нам купаться или сначала устроить диктовку.

Между тем проказнику Попке уже надоело сидеть смирно. Тихонько подобравшись к коту, он нагнулся к самому его уху и вдруг завизжал разозлённой кошкой. Испуганный кот рванулся в сторону и… угодил прямо в воду, а Попка болтался на ветке вниз головой и орал ему вслед что-то обидное уже на своём языке.

Мокрый кот сунулся было на террасу, но мы его встретили таким хохотом, что он с шипеньем и фырканьем убежал в сад и не приходил до самого вечера.

С тех пор, увидев попугая, кот начинал шипеть. Попугай моментально поворачивался к нему и отвечал таким же шипеньем, да ещё с подвываньем, ну совсем как разозлённый, готовый к драке кот!

Милушка страшно терялся. Кто это: кот или птица? Он тихонько пятился и исчезал в двери, а попугай дико взвизгивал, взлетал на дерево, качался на ветке и хохотал.

Но самое удивительное случилось, когда у собаки Белки родился щенок. Белка была простая дворняжка, и щенок был простой, но премиленький: жёлтый, черномордый и такой толстый, что, если падал на спину, долго не мог встать и беспомощно болтал в воздухе лапками и плакал.

Мы ходили с ним играть, и раз, от нечего делать, забрёл с нами к будке и Попка. Он был один, ему было скучно, и щенок ему понравился. Он ласково щекотал щенка своим большущим клювом и что-то ему мурлыкал, а щенок тыкался мордочкой в его крылья и пробовал пожевать белые пёрышки.

Мы ушли со двора. Попка остался, и через некоторое время на дворе заварилось страшное: лаяла в ярости Белка, и сердито кричал попугай.

Что же случилось?

Оказалось, у Попки пробудились самые нежные родительские чувства к жёлтому щенку. Он залез в будку и весело возился с ним, а Белке, сунувшейся было домой, раскроил нос и прокусил лапу, и она громко выла и лаяла около будки.

Попка был неумолим. Единственно, что он позволил Белке, – это из матерей поступить в кормилицы. Когда щенок, проголодавшись, начинал визжать, Белка входила в будку, ложилась и кормила его под наблюдением названого родителя. Затем, если Белка не торопилась уходить, попугай пускал в ход свой клюв, и разжалованная мать с визгом вылетала до очередной кормёжки.

Самым удивительным во всей этой истории было поведение щенка: он признал попугая своим покровителем и, сытый, весело бегал за ним по двору, не обращая внимания на отсутствие матери.

– Белка белая и Попка тоже белый, вот Кутька и спутался, – объяснял Тарас.

– А у Попки перья, – возражала Мара.

– Ну, а он думает, что это шерсть.

– А у Попки крылья, – возражала Мара.

– Ну, а он думает… – затруднился Тарас. – А он думает, что значит так и надо! – торжествующе докончил он под общий смех.

Грозный Попка в присутствии щенка перерождался. Распустив крылья, с каким-то удивительно нежным кудахтаньем он играл со щенком и только жалобно кричал, когда щенок таскал его за крылья и хвост, но никогда не пробовал вразумить его хорошим щипком. Если щенок ему уж очень надоедал, он взлетал на забор и оттуда с ним переговаривался самым нежным голосом, а иногда лаял, как маленькая собачонка. Домой Попка прилетал только поесть и часто, захватив кусок повкуснее, уносил его в будку. Если щенок отнимал кусок, Попка не сопротивлялся и летел домой за другим.

В сотне шагов от дома, за густым малинником, было посажено немного сахарного гороха для детей.

Любил горох и Попка. Взяв стручок в лапу, он осторожно обкусывал его по шву, пока тот не разваливался на две половинки, и тогда доставал сладкие горошинки и ел их по одной, мурлыкая от удовольствия.

Один раз он влетел на террасу во время обеда, но в каком виде! Громадный вырезной хохол стоял на голове дыбом, перья – тоже. Попка обрушился прямо на стол, что ему строго запрещалось, перескочил ко мне на плечо и с громким криком потянул меня за ухо.

Я вскрикнула и сбросила его на пол. Он побежал к лестнице, вернулся, опять взлетел ко мне на плечо и уцепился за моё несчастное ухо, снова полетел к выходу, и всё это с резким жалобным криком. Мы все повскакали с мест: Попка куда-то зовёт, надо бежать!

Увидев, что мы его поняли, Попка устремился за дом, прямо на гороховую полянку.

Что там было! Посредине вырванных и искромсанных сильным Попкиным клювом гороховых плетей визжал задыхающийся, весь обмотанный горохом Попкин воспитанник – щенок. При всём желании Попка не смог проложить ему дорогу из плена, куда сам, очевидно, и завёл его полакомиться вкусным горошком.

Мы выпутали бедного толстяка и отнесли в будку к кормилице – Белке, которой он долго с визгом что-то рассказывал, а Попка сидел рядом и имел очень сконфуженный вид.

Стряслась раз беда и с самим Попкой. Как-то утром он прилетел на террасу, молча опустился ко мне на плечо и прижался головой к щеке с тихим жалобным бормотаньем.

– У него кровь, кровь на головке! – вскричал Тарас и сразу же горько заплакал. Попку все любили. Осторожно сняв его с плеча, я осмотрела рану: верхняя половинка клюва была надломлена у основания, и по белой щеке капала кровь.

Попка стонал и сам протягивал мне голову, жаловался и просил помощи.

Завтрак был прерван. Все вскочили с мест.

Тарас схватил за рукав сидевшего за столом доктора – гостя.

– Иван Петрович, – умолял он, – ведь вы всё равно доктор, вы же людей лечите, скорее полечите Попочку, дайте ему порошков от носа.

– Дам, дам, – успокаивал его доктор. – Вы его только подержите, а то он не знает, что я доктор, да как цапнет…

Но Попке было не до цапанья. Клюв был беспомощно открыт, и Попка тихонько трогал мою щеку своим длинным тёмным языком с пуговкой на конце.

На доктора он было зашипел, но в моих руках успокоился. Доктор велел промыть рану перекисью водорода и залить воском, чтобы удержать сломанную половинку. Попка стонал, как человек, но не вырывался и потом прижался головой к моим рукам.

Вечером я отправилась к сторожу:

– Иван Кузьмич, что с Попкой случилось?

Кузьмич оглянулся.

– Это Василий всё. По двору идёт. Попку дразнит. Ударил щенка в бок ногой. А Попка налетел да его за ногу – цап и повис на сапоге, кричит, крыльями машет. Он его насквозь прокусил, сапог-то, а клюва вытащить не может. Клюв тащили, ну и поломали…

Клюв залечили. Попка сделался прежним весёлым задирой и щенка не разлюбил. До самой зимы он спал на собачьей будке и половину дня проводил, гоняясь за своим воспитанником.