"Гаргантюа и Пантагрюэль — III" - читать интересную книгу автора (Рабле Франсуа)

Глава VII. О том, как Панург, едва у него в ухе появилась блоха, перестал носить свой великолепный гульфик

На другой день Панург велел, по еврейскому обычаю, проткнуть себе правое ухо и подвесить к нему золотое с инкрустацией колечко, в которое была вправлена блоха. Чтобы у вас не оставалось никаких неясностей (право же, это так приятно — быть обо всем осведомленным!), я вам сообщаю, что блоха была черная, содержание же ее обходилось, по самому точному подсчету, во всяком случае не больше, чем стоила свадьба одной гирканской тигрицы, то есть примерно около шестисот тысяч мараведи в три месяца. Теперь, когда долги Панурга были покрыты, такие громадные расходы пришлись ему не по нраву, и он порешил кормить ее тем же, чем кормятся тираны и адвокаты, то есть потом и кровью подвластных.

Затем он взял четыре локтя грубого сукна, сшил себе длинный, простого покроя плащ, штаны снял, а очки прицепил к шляпе.

В таком виде предстал он перед Пантагрюэлем, и тот подивился этому маскараду, главным образом потому, что не узрел прекрасного и великолепного гульфика, на котором Панург, как на якоре спасения, основывал последнее свое убежище от крушений и бедствий.

Не в силах будучи разгадать тайну Панурга, добрый Пантагрюэль обратился к нему с вопросом, что означает необычайный этот маскарад.

— У меня блоха в ухе, — объявил Панург. — Я хочу жениться.

— В добрый час, — молвил Пантагрюэль, — вы меня этим очень обрадовали. Верю вам на слово. Но только влюбленные так себя не ведут: не ходят со спущенными штанами, а то и вовсе без оных, не прикрывают голые колени сорочкой, не щеголяют в грубом плаще до пят, да еще какого-то невероятного цвета, — никто из людей порядочных и добродетельных не носит таких плащей. Если же какие-нибудь еретики или сектанты так и одевались, то это считалось ханжеством, фальшью, желанием завладеть умами простонародья. Впрочем, я лично не собираюсь осуждать их за это и выносить им суровый приговор. Каждый поступает, как ему подсказывает здравый смысл, особливо в делах несущественных, неважных, безразличных, ни добрых, ни злых, не исходящих ни из нашего сердца, ни из разумения, каковые представляют собой мастерские всяческого добра и всяческого зла: добра — в том случае, если чувство доброе и если им руководит чистый дух; зла — в том случае, если чувство коварно извратил дух лукавый. Мне только не по душе любовь к новшествам и презрение к обычаям.

— Вы говорите — цвет, — возразил Панург. — Цвет — ничего, мочевой, как раз подходящий, в сукнах я толк понимаю, — это моя материя, и вообще я решил перемениться и больше следить за собой. От долгов я свободен, — значит, я теперь с божьей помощью стану таким мрачным человеком, что вы диву дадитесь.

Посмотрите на мои очки. Издали вы вполне можете меня принять за брата Жана Буржуа. Я уверен, что в новом году я опять начну проповедовать крестовый поход. Были бы только целы наши ядра и пики.

Взгляните на это сукно. Я вас уверяю, что оно имеет особое таинственное свойство, мало кому известное. Надел я его нынче утром, а уже беснуюсь, корчусь, горю желанием как можно скорее жениться и до седьмого пота потрудиться над женой, хотя бы меня колотили в это время палкой. А какой из меня выйдет отличный хозяин! Когда я умру, тело мое сожгут на почетном костре, а пепел сохранят на память о рачительнейшем хозяине. Будь я сукин сын, коли сукно мое плохое! На таком сукне только в карты играть да монетки менять. За таким сукнецом — кое-кого об стол стук лицом!

Оглядите меня спереди и сзади. Да ведь это же тога, одеяние древних римлян в мирное время! Покрой я выбрал такой же точно, как на Трояновой колонне в Риме и как на триумфальной арке Септимия Севера. Надоело мне воевать, надоели мне сагумы и полукафтанья пехотинцев. От брони плечам больно. Долой оружие, да здравствует тога! По крайней мере — на весь будущий год, если только я женюсь, а ведь вы не далее как вчера разъяснили мне по этому поводу Моисеев закон.

Что же касается штанов, то в давнопрошедшие времена я слыхал от моей двоюродной бабушки Лорансы, что они существуют для гульфика.

Я понимаю это в том смысле, в каком милый чудак Гален, рассуждая в книге девятой о Назначении частей нашего тела, сказал, что голова существует для глаз. Природа могла бы вздеть голову на коленки или же на локти, однако, сотворив глаза, дабы мы различали предметы вдали, она их вставила в голову, а голову, точно древко, воткнула в самую верхнюю часть тела, подобно тому как маяки и высокие башни строятся всегда на возвышенном месте, дабы свет был виден издали.

А так как я хочу некоторое время, — по крайней мере с годик, — отдохнуть от военной службы и жениться, то я уже не ношу гульфика, а следственно, и штанов, ибо гульфик есть самый главный доспех ратника. И теперь я готов утверждать под страхом любой кары вплоть до костра (только не включительно, а исключительно), что турки недостаточно хорошо вооружены, оттого что ношение гульфиков воспрещено у них законом.