"Гашек" - читать интересную книгу автора (Пытлик Радко)

Парадоксы сатирика

Ярослав Гашек издавал первоначально «Похождения бравого солдата Швейка» небольшими выпусками, которые печатались один за другим по мере продвижения работы. О предстоящем появлении первых выпусков автор оповестил вместе со своими друзьями в озорных буффонадных афишах, которые были расклеены весной 1921 года в плебейских районах Праги и выставлены в окнах городских трактиров. Текст, выдержанный в духе веселой мистификации и розыгрыша, помимо всего прочего, гласил:

Афиши призывали читателей «выбросить из своих библиотек „Тарзана в джунглях“ и разные дурацкие переводы уголовных романов» и «приобрести новаторский образец юмора и сатиры». Книга Гашека объявлялась «революцией в чешской литературе».

Едва ли в Чехословакии был тогда хоть один человек, который, читая такие афиши, мог предполагать, что эта шуточная реклама вскоре окажется не такой уж далекой от истины. Пройдет некоторое время, и Бертольд Брехт напишет: «Если бы кто-нибудь предложил мне выбрать из художественной литературы нашего века три произведения, которые, на мой взгляд, относятся к мировой литературе, то в качестве одного из таких произведений я выбрал бы „Похождения бравого солдата Швейка“ Я. Гашека».

Имя Гашека сейчас нередко ставят в один ряд с именами Аристофана, Рабле, Сервантеса. Понятие «швейковщина» стало нарицательным, подобно понятиям «донкихотство», «обломовщина» и т. д. Чешский писатель совершил крупное художественное открытие, создав новый комический тип. Иногда образ Швейка начинает даже жить как бы самостоятельной жизнью, отрываясь от романа Гашека и перекочевывая в произведения других писателей разных стран. Сохраняя основные черты созданного Гашеком типа и имя его героя, авторы таких произведений порой переносят его уже в иную эпоху и среду, в другую обстановку, включают в новые сюжеты. Так поступил, например, Брехт, изобразив находчивого и неуязвимого Швейка в столкновении с гитлеризмом. Такого же рода опыты были и в советской литературе и кино в период Великой Отечественной войны. Надо сказать, что в мировом искусстве не так уж много образов, имеющих подобное «бытование», подобную судьбу. Не случайно Швейк часто упоминается рядом с Санчо Пансой, Тилем Уленшпигелем и другими всемирно известными образами.

В традиционной новогодней передаче Московского телевидения, известной под названием «Голубой огонек», в этом году принимали участие два актера, загримированные под Швейка и Насреддина из Бухары. Герои чешского писателя и восточного фольклора (оба хорошо знакомые зрителям) вели шутливую беседу между собой. И невольно напрашивалось сравнение. Ведь Ходжа Насреддин — плод коллективного фольклорного творчества. Образ этого мудреца-острослова и находчивого комика на протяжении длительного времени создавался в народной среде. Накапливались, отбирались и оттачивались комические сюжеты и истории. Не одно поколение принимало участие в создании этого образа, гак же как, скажем, и в создании образа Тиля Уленшпигеля. Гашек аналогичную работу выполнил один, написав к тому же свой роман всего за два года. И при этом писал он сразу набело, почти без правки. Сохранилось свидетельство о том, как проходила работа над начальными страницами романа. Гашек писал их в присутствии своего друга Ф. Сауэра. Работа продвигалась так быстро, что порой у автора «уставала рука», и тогда за перо брался Сауэр, а Гашек диктовал.

В чем же секрет этого удивительного феномена?

По складу характера и образу жизни Гашек, казалось бы, мало походил на писателя. При слове «писатель» у нас невольно возникает представление о кропотливой повседневной работе за письменным столом в тиши кабинета, о напряженных и порой мучительных поисках выразительного слова и образа, о бесконечной правке и переписывании рукописей и т. д. С Гашеком все это как-то мало вяжется. Писал он легко и быстро, словно шутя, и как будто не особенно утруждая себя. Своего рабочего кабинета, да и письменного стола, как и квартиры, на протяжении большей части жизни он вообще не имел. Он мог писать в любой обстановке — на квартире у приятеля, в шумной редакционной комнате, в трамвае, в переполненном кафе. Создается впечатление, что он никогда не терзался муками слова и даже, пожалуй, иронически относился к этому понятию. Он способен был поспорить в кафе на пари, что в очередную фразу наполовину написанного рассказа вставит любое имя, которое предложат его собеседники, и при этом не нарушит логики и последовательности повествования.

Гашек словно насмехался над самой серьезностью литературного творчества. Даже в самом начале своего писательского пути он был удивительно равнодушен к спорам своих литературных коллег о проблемах литературы, о современных художественных формах, которые все тогда искали, о секретах искусства писателя и т. д. Он явно предпочитал этим спорам путешествия в нецивилизованные края Словакии и общение с пастухами и цыганами.

Означало все это облегченное отношение к литературному творчеству?

Были случаи, когда Гашек действительно превращал в шутку свои литературные занятия. Известно также, что часть своих рассказов он писал для заработка и действительно не придавал им особого значения. Но если бы к этому все и сводилось, то мировая литература, вероятно, не обогатилась бы таким произведением, как роман о Швейке. Определяющим было другое.

Дело в том, что главным в писательском труде была для Гашека не работа за письменным столом, а наблюдение жизни. Когда, казалось бы, с легкостью импровизатора он набрасывал страницы своих произведений, это была лишь заключительная стадия творческого процесса. Основная же творческая работа совершалась непосредственно в процессе наблюдения жизни.

В чешской литературе нет другого писателя, который, подобно Гашеку, так много общался бы с людьми. Мало найдется таких писателей и в других литературах. Почти всю жизнь он провел на людях. Он жил среди них, жил их жизнью, жил не только в смысле сопереживания, но и в самом прямом смысле слова.

Началось это еще в детстве, когда мальчик из необеспеченной семьи, а затем подросток, прислуживающий в москательной лавке, вращался среди мелкого пражского люда и люмпен-пролетариев. Уже тогда он познал жизнь улицы, многое переняв от ее образа мыслей и настроений, в частности от ее насмешливо-неприязненного отношения к солидной, респектабельной публике, богачам, полиции (впоследствии это скажется на общей атмосфере его произведений). Затем пришла полоса странствий молодого писателя, к которым его влекло, по-видимому, не только желание бежать на вольный простор из застойного мещанского и чиновничьего мира, но и сознательное стремление основывать литературное творчество на собственном наблюдении жизни. («Мы хотели досконально познать жизнь и писать о ней так, как мы сами ее познали», — вспоминал друг Гашека Ладислав Гаек.) В обществе таких же, как он, студентов, случайных знакомых, нищих, бродяг, иногда нанимаясь на поденную работу, ночуя в стогах сена или у пастушеского костра, а порой и в местных полицейских участках, Гашек в течение нескольких лет исходил пешком всю Австро-Венгерскую империю, а отчасти и соседние страны. Уже из этих странствий он вынес богатейший запас знаний о жизни и людях, о чем свидетельствуют и его многочисленные рассказы тех лет, по большей части возникшие на материале путешествий.

Далее — длившееся несколько лет участие в политическом движении чешских анархистов, агитационная деятельность среди рабочих и знакомство еще с одной стороной жизни и новой средой. Несомненно, огромный запас наблюдений, особенно о жизни плебса и богемы, дало Гашеку и постоянное посещение пражских кафе и трактиров, где не только встречались самые разнообразные люди, но и велись оживленные беседы, обсуждались всевозможные темы, рассказывались бесчисленные истории, случаи и т. д.

Затем служба в австро-венгерской армии в годы первой мировой войны, когда писатель очутился в гуще солдатской массы, лагеря для военнопленных в России, пребывание в чехословацких воинских частях на Украине. Наконец, участие в гражданской войне в России, служба в Пятой Красной Армии. Здесь он проделал боевой поход в несколько тысяч километров, который уже сам по себе — целая эпопея.

Жизненных впечатлений Гашека хватило бы, наверное, на десяток писателей. Перед его глазами прошли тысячи и тысячи людей, человеческих типов, характеров, судеб. Он был свидетелем множества событий, эпизодов, ситуаций, поступков. А к этому еще надо прибавить, наверное, не менее богатый поток наблюдений, почерпнутых из разговоров и рассказов его бесчисленных собеседников. И все это совершалось в переломную эпоху, в годы общественного брожения начала века, в годы мировой войны, революции и гражданской войны в России, когда все было сдвинуто с привычных мест, когда пришли в движение целые страны, народы, классы, миллионы людей. И Гашек был не просто современником и очевидцем, но и активным участником этих процессов и событий. Если принять все это во внимание, то станет окончательно ясным, с каким необъятным морем жизненного материала постоянно соприкасался чешский писатель, какой гигантский объем информации перерабатывало его сознание. Все это и кристаллизовалось в его памяти, чтобы переплавиться затем в его произведения.

О том, насколько хорошо Гашек знал людей, наглядно свидетельствует, например, рассказ одного из его необычных знакомых — вора Ганушки, который попытался вначале поведать Гашеку приукрашенную историю своей жизни и очень удивлялся, что стоило ему сказать неправду, как Гашек немедленно останавливал его и тут же сам рассказывал, как все было на самом деле. И ни разу не ошибся. (Интерес к необычным, диковинным людям, кстати говоря, также вызывался жаждой познания.)

Но не только это, не только обилие жизненных впечатлений. Гашеку была свойственна очень большая творческая активность уже в момент восприятия происходящего. И это еще одна важнейшая особенность его творческой натуры. Художественное осмысление, творческая «обработка» виденного и слышанного начиналась, а в значительной степени и совершалась, сразу, уже в процессе наблюдения. Впечатления уже сразу формировались и отливались в его сознании как бы в художественном виде — результат постоянной инициативной работы мысли и воображения. В той или иной степени это, конечно, свойственно каждому писателю. Но у Гашека эта черта выражена необычайно сильно.

Больше того, Гашек зачастую но был пассивным наблюдателем, зрителем со стороны. Обладая дарованием комика, он давал выход своей энергии юмориста и сатирика не только в литературе, но и в жизни. Он любил творчески вмешаться в ситуацию, тут же на месте «досоздать» ее, проявить и заострить комическую сторону и комический смысл происходящего. Многочисленные комические истории, связанные с именем Гашека и делающие его образ почти легендарным, нередко представляют собой, собственно говоря, не что иное, как своего рода художественные произведения, созданные, так сказать, непосредственно в жизни, выполненные непосредственно на жизненном материале. Разве не является таким сатирическим художественным произведением создание партии умеренного прогресса в рамках закона, инсценированное Гашеком вместе с его друзьями в 1911 году во время дополнительных выборов в австрийский парламент? Образование этой партии, предвыборная агитация, митинги, речи Гашека, реклама и т. д. были в жизни разыгранной пародией на безвредные для власть имущих соглашательские партии. А сколько у Гашека таких произведений «малых форм»!

Нередко такого рода творчество становилось постоянным процессом, занимавшим его не меньше, если не больше, чем собственно литературное творчество. И даже времяпрепровождение Гашека в кафе и погребках, где он обычно оказывался в центре внимания и выступал в роли и провоцирующего слушателя, и рассказчика, и комментатора-комика, и своего рода конферансье-организатора «юмориады», не только вызывалось стремлением почувствовать себя раскованным, но было для него тоже своего рода творчеством. Образ жизни Гашека в довоенные годы во многом был связан со средой пражской богемы. Но чаще всего это было нечто иное, нежели, например, есенинская богемная жизнь с тяжелыми приступами тоски и желанием утопить в вине меланхолию. Гашек жил в атмосфере комических импровизаций, чему обязан был, кстати говоря, и репутацией чудаковатого человека, от которого можно ожидать всяких выходок и у которого никогда не поймешь, где он ведет себя серьезно, а где шутит и разыгрывает. В глазах мещан его поведение действительно выглядело странным и эксцентричным, тем более что он не упускал случая подразнить и эпатировать самолюбие обыватели, не скрывая презрения к условностям мещанской морали.

Правда, эта репутация и маска — маска, которая тоже была художественным образом, — в известной мере устраивали Гашека. Надо учесть, что писатель все время находился на подозрении у полиции. А одно время в секретных донесениях тайных агентов о нем сообщалось как об «особенно опасном анархисте». И как раз подобная репутация давала ему возможность и в устных импровизациях, и в литературном творчестве осмеивать такие стороны жизни, на которые другие не отваживались посягать. Он, например, позволял себе в пражских кафе произносить даже целые речи о «всемилостивейшем» австрийском императоре, которые были лишь слегка замаскированной издевкой. В его устных «юмориадах», как и в литературном творчестве, вообще немалое место занимала политика. Упоминавшийся друг Гашека Л. Гаек не случайно отметил однажды, что любой другой писатель поплатился бы тюрьмой за сотую долю того, что безнаказанно позволял себе писать Гашек. И немалую роль в этом играло то представление, которое Гашек создал о себе.

Постоянный процесс творчества «на людях» был одновременно и почвой для непосредственного литературного творчества, был «творческой лабораторией» писателя, как об этом метко сказал биограф Гашека Р. Пытлик.

И еще один момент. Непрерывное общение с людьми, особенно с городским плебсом, а позднее и с солдатской массой, позволяло Гашеку ассимилировать и включать в свое творческое мышление огромные богатства народного юмора. А народный юмор — сам по себе своеобразное художественное творчество и емкая форма комментария к жизни.

Гашек знал одну простую истину, которая заключается в том, что литература растет не столько из литературы, сколько из жизни. Конечно, в художественном творчестве значительную роль играет порой и вторичная типизация, синтез созданного литературой ранее. (Аналогией этому у Гашека является синтез народного юмора, а тем самым жизненного содержания, заключенного в нем.) Но все равно угол зрения, основу синтеза (как в его осознанном, так и в стихийном варианте) всегда дает только знание жизни.

Но чешский сатирик не был необразованным самородком. Если бы однажды собрать воедино имена писателей разных стран я эпох, разбросанные в виде упоминаний в его произведениях, письмах и т. д., обнаружилась бы как раз его немалая начитанность (советским читателям, по-видимому, небезынтересно узнать, что он хорошо знал, в частности, русскую литературу, восхищался Пушкиным и особенно М. Горьким). Но шел он в своем творчестве от жизни, словно поняв с самого начала, что писатель должен найти свой путь, что писателя нет без знания жизни.

Только неустанным наблюдением жизни, непрерывной работой мысли и воображения и постоянным освоением народного юмора и можно объяснить тот факт, что роман Гашека и образ Швейка вобрали в себя такое огромное комическое содержание и выдерживают соревнование не только с выдающимися сатирическими произведениями мировой литературы, но и с лучшими анонимными творениями мирового фольклора, которые создавались целыми поколениями. Роман Гашека — итог творческого процесса длительностью в целую жизнь.

Механизм познавательно-творческого освоения действительности имел у Гашека свои особенности. Он в высшей степени обладал способностью видеть противоречия, противоречия событий, явлений, поведения людей, противоречия между внешней формой, видимостью и внутренним содержанием, показными мотивировками и скрытыми побуждениями, целью и средствами и т. д. Ощущение подобных противоречий в принципе является необходимым условием юмора и сатиры, основу которых и составляет обнажение скрытых и замаскированных несоответствий. Именно поэтому, кстати говоря, объектом сатиры не может быть, например, природа, хотя в других жанрах, скажем в пейзажной лирике, картины природы могут играть даже основную роль. Объект сатиры — поведение людей, ее функция — выявление комических противоречий.

В известном смысле можно сказать, что Гашек вообще мыслит такими противоречиями, остроумное раскрытие которых чаще всего отливалось у него в сюжетную форму. Сколько таких до предела сжатых комических сюжетов вобрал его роман о Швейке! Ведь одних «попутных» рассказов Швейка, которые он охотно присовокупляет к каждому случаю, в романе не менее двухсот, и по большей части это миниатюрные комические новеллы, которые вполне могли бы быть развернуты в самостоятельные произведения. Или вспомним, например, сцены в тюрьме, куда Швейк попадает после сараевского убийства. Рассказ каждого из заключенных об истории его ареста, по сути дела, самостоятельный комический сюжет, всякий раз со своей неожиданной коллизией, со своей комической конструкцией.

Активное наблюдение жизни, постепенно накапливавшееся познание ее противоречий было и главной движущей пружиной тех изменений и сдвигов, которые происходили в сознании писателя и в его творчестве. Постепенно он все полнее и явственнее осознавал разительное несоответствие всей существующей общественно-государственной системы тем представлениям, которые внушались официальными мифами о ней, о ее законности, справедливости и т. д. Некогда сходный путь проделал чешский сатирик XIX века Карел Гавличек Боровский, пришедший к выводу, что «ни один из институтов, установленных абсолютистским правительством, не служит собственно тем целям, для которых он провозглашен на словах. Почти каждый из них действует в прямо противоположном направлении». Если говорить в самом общем виде, то, по сути дела, раскрытие аналогичного основного противоречия составляет сердцевину и творчества Гашека.

Ощущение противоположности мира низов и верхов, все более крепнущее осознание моральной несостоятельности существующего миропорядка стали источником нарастающего радикализма Гашека. А отсюда был уже один шаг не только до острой и злой сатиры, пришедшей на смену его ранним мягкоюмористическим рассказам, но и до участия в политическом движении чешских анархистов. (Анархизм в Чехии тех лет часто оказывался притягательным для наиболее радикальных элементов, не удовлетворенных реформистской политикой социал-демократов. Значительная часть чешских анархокоммунистов влилась позднее в компартию, созданную в 1921 году.) Сближение с рабочей средой и знакомство с социалистическими идеалами еще больше утвердили Гашека в понимании того, что существующую систему невозможно улучшить никакими реформами. Мысль о том, что «нужно расквитаться наконец с эксплуататорами пролетариата», неоднократно повторяется в его статьях и сатирических фельетонах этих лет.

Однако опять-таки зоркая наблюдательность позволила Гашеку вскоре разглядеть неэффективность и анархистского движения, как и деятельности других оппозиционных партий, существовавших тогда в Чехии. И если, несмотря на это, острие его сатиры не притупилось и он не впал в безнадежность, то объясняется это тем, что в нем жило сознание не только порочности и абсурдности, но и ущербности того мира, который он осмеивал, жил неиссякаемый оптимизм плебса.

В поле зрения сатирика социальный и национальный гнет, вся система полицейско-бюрократического насилия, армия, церковь, буржуазная мораль, практика псевдонародных партий, мещанский быт и психология. Тема нищеты, социальных бедствий теперь выступает в его произведениях как тема прямой взаимозависимости богатства одних и бедности других. Если задаться целью сопоставить чешскую литературу этого времени с русской, то многие рассказы Гашека своим резко контрастным социальным звучанием напомнят прозу Серафимовича. В одном из таких рассказов трагедии рабочих, погибших во время обвала в шахте, Гашек противопоставляет саркастическую картину веселого банкета с музыкой и фейерверками, устроенного женой шахтовладельца «в пользу семей погибших».

По-видимому, нет ни одной ступеньки государственно-бюрократической иерархии Австро-Венгерской империи, которая не подвергалась бы осмеянию в творчестве Гашека. Мы неоднократно встретим в его рассказах и образ слабоумного монарха, и целую галерею образов тупоголовых министров, чиновников, судей, жандармов, сыщиков. С позиций атеизма бичует он своекорыстие и мракобесие церкви, развенчивает кощунство буржуазной благотворительности.

Нельзя не сказать и о том, что многие публицистические статьи, фельетоны, памфлеты, да и сатирические рассказы Гашека рождались как отклик на конкретные факты и события, были направлены против конкретных лиц, которые зачастую назывались непосредственно по имени. Среди политиков, заклейменных им, немало влиятельных политических деятелей того времени, вставших впоследствии у кормила власти в буржуазной Чехословацкой республике, таких, как, например, Крамарж, Клофач, Соукуп и др.

В произведениях Гашека не просто сопоставляется мораль господствующих классов и народа. Передана сама атмосфера враждебно-насмешливого отношения народных масс, плебса, улицы ко всей социальной системе. В одном из рассказов судебный исполнитель, пришедший отбирать у крестьянина корову и перепуганный гневом крестьян, предпочитает выдать себя за вора, чем сознаться в том, что он представитель властей.

Демократические герои Гашека часто оказываются по-своему активны. Донесена их живая готовность «насолить» властям, посодействовать любой неприятности должностного лица. На пути всех этих «отцов народа», сановных особ, продажных депутатов, блюстителей порядка, сыщиков, солдафонов-военных, церковнослужителей то и дело оказывается этот веселый герой, путающий им карты и делающий их посмешищем в глазах окружающих.

В произведениях Гашека звучит вызывающий и непочтительный смех народных низов, выходящих из повиновения хозяевам жизни.

Все сказанное делает понятной и логику дальнейшего развития Гашека. Его эволюция завершилась приобщением к революционному, коммунистическому движению в России, в котором он увидел настоящую силу, способную смести старый мир. В революционной борьбе русского пролетариата он нашел то, чего некогда не мог найти в движении чешских анархистов. Вступив в 1918 году в Москве в Коммунистическую Партию, Гашек участвует в борьбе за победу Советской власти. В составе Пятой армии, громившей Колчака и белочехов, он прошел путь от Уфы до Иркутска. В армии он заведовал походной типографией, был заместителем коменданта города Бугульмы, редактировал армейские газеты, был организатором митингов и концертов, собраний и бесед, выступал с лекциями и докладами, писал статьи и воззвания, сатирические рассказы и фельетоны, вел большую организационно-политическую работу.

В статье «Международное значение побед Красной Армии» он писал: «…рати всемирной буржуазии отступают с потерями на русском фронте… Вести о победе Красной Армии в России приносят подъем всему, что завтра разыграется на Западе… С Востока на Запад Европы идет волна революции. Она уже разбудила сотни миллионов людей, она сорвала короны с Карла Габсбурга и Вильгельма Гогенцоллерна…»

Гашек окончил свою службу в должности начальника иностранного отделения политотдела Пятой армии и членом Иркутского Совета рабочих и красноармейских депутатов от Пятой армии. К концу похода он практически возглавлял всю работу о иностранцами, сотни тысяч которых скопились по пути следования Пятой армии.

Возвращение Гашека на родину не лишено было драматизма. Направляясь в Чехословакию по решению центральных органов чехословацких коммунистов для партийной работы, он прибыл в Прагу в декабре 1920 года, буквально через несколько дней после расстрела народных демонстраций и разгрома рабочего движения. По столам за ним ходят детективы. Чешская буржуазия как раз в это время создавала контрреволюционную легенду о «патриотических подвигах» в России белочешских легионов — тех самых, против которых сражался Гашек. Ему угрожают судебным процессом за измену родине. К тому же и некоторые прогрессивные круги, не осведомленные о его революционной деятельности в России и помнившие его по анархическому прошлому и шумным историям, проявляли в отношении к нему известное недоверие.

Единственным выходом оказалась возможность вновь принять позу прежнего комика. Это ничуть не означало, что как-то изменились революционные убеждения Гашека. Об этом говорят и его памфлетные выступления против реакции, которые он публиковал в коммунистической печати, в том числе в газете «Руде право». Не случайно, конечно, и своего героя Швейка Гашек собирался провести через русский плен к участию в боях Красной Армии. Этот замысел нашел отражение и в упомянутых афишах, которые оповещали о предстоящем выходе первых выпусков «Швейка». Название романа воспроизводилось в этих афишах в следующем виде: «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войны у нас и в России». Сохранилось также свидетельство одного знакомого Гашека, с которым еще в России писатель делился замыслом романа об австрийском солдате, прошедшем путь от «серой скотинки» до красноармейца. По всей видимости, в последних книгах романа Швейк оказался бы родственным герою типа, скажем, Василия Теркина.

Впрочем, не только дальнейший замысел романа, который смерть помешала писателю завершить, но и та сила отрицания, которой отличается это произведение, во многом коренятся в революционных убеждениях Гашека.

«Похождения бравого солдата Швейка» — результат синтеза лучших качеств таланта Гашека, наиболее сильных сторон его творчества. И вместе с тем это новое художественное открытие. Исключительную силу этому роману придает прежде всего гениально найденный образ главного героя, в котором как бы сгущен определенный тип народного отношения к «верхам», к уродливой общественно-государственной системе. Швейк ощущает эту систему как враждебную силу, направленную против него. И он стихийно, но неустанно, под видом послушания сопротивляется ей, защищая себя и проявляя применительно к ситуации богатейшую изобретательность. С преувеличенным усердием исполняя распоряжения и желания начальства, он все доводит до абсурда, отвечая на абсурдность происходящего абсурдностью поведения. При этом Гашек нигде не объясняет мотивов поведения Швейка до конца, лишь слегка приоткрывая их, ставя и читателя в такое положение, что он не может угадать, где кончается наивность Швейка и начинается сознательное издевательство.

«Похождения бравого солдата Швейка» едва ли не самый веселый сатирический роман нашего столетия. А между тем это роман о войне. Источник такого отношения к жизни, позволявшего Гашеку столь заразительно смеяться над темными силами социального зла, кроется в глубокой убежденности писателя в неизбежном крушении старого мира. Восприятие действительности у Гашека включает радостное ощущение надвигающегося краха этого мира, ощущение его близкого паралича, плохо скрываемого страха правящих кругов, их бессилия перед плебсом и тщетности их потуг сохранить видимость могущества и величия. Такое мировосприятие порождало атмосферу не только ненависти, но и смеха.

Критика и литературоведение буржуазной Чехословакии не питали особой благосклонности к Гашеку. Мещанским вкусам, воспитанным на слащаво-сентиментальной литературе и с подозрением отвергающим все непривычное, претил его откровенный показ изнанки жизни, его ядреный юмор. Официальная критика рада была поддержать версию о писателе-коммунисте как о низкопробном литераторе, который потрафлял площадным вкусам. Она не пренебрегала и возможностью опереться на ту легенду о Гашеке как чудаковатом и эксцентричном завсегдатае кафе, возникновению которой во многом способствовал некогда сам он. Надо сказать, что и прогрессивная критика в значительной своей части сохраняла некоторую сдержанность в отношении к автору «Швейка». Его революционная деятельность в России в качестве комиссара Красной Армии, как уже говорилось, была еще мало известна в Чехословакии. Правда, уже в 20—30-е годы именно писатели-коммунисты, прежде всего И. Ольбрахт и Ю. Фучик, первыми по достоинству оценили Гашека. Ольбрахт был первым, кто назвал его гениальным. В двадцатые — тридцатые годы появились в печати некоторые воспоминания о Гашеке, написанные его довоенными друзьями и сохранившие многие драгоценные свидетельства. «Швейк» Гашека приобретал все большую популярность. Однако так и оставались несобранными многие произведения писателя, затерявшиеся по многочисленным журналам и зачастую скрытые под псевдонимами, которых у Гашека было около сотни.

Картина изменилась лишь в социалистической Чехословакии, где высоко чтут память великого сатирика, писателя-коммуниста. В местечке Липнице, в домике, где Гашек провел последние полтора года своей жизни и где написана значительная часть «Швейка», открыт мемориальный музей писателя. Ежегодно в Липнице проводятся фестивали юмора и сатиры имени Гашека, в которых принимают участие не только его соотечественники, но и зарубежные гости. Образовано литературное Общество друзей Я. Гашека. Сейчас создается кабинет Гашека при Музее национальной письменности в Праге, где будут сосредоточены издания и рукописи его произведений, архивные документы, литература о нем. Кабинет станет центром исследовательской работы. Но тем временем многое уже и сделано. Помимо многочисленных изданий «Швейка» и сборников рассказов Гашека, выпущено собранно его сочинений, насчитывающее 16 томов. И это очень большое достижение. Только сейчас стал по-настоящему очевиден весь огромный объем созданного Гашеком менее чем за два десятилетия его творческой деятельности (Гашек умер в возрасте сорока лет, а в годы войны он писал сравнительно мало). В подготовке и издании собрания сочинений писателя большая заслуга принадлежит старому чешскому коммунисту Здене Анчику, лично знавшему Гашека (Анчик скончался пять лет тому назад), и нескольким пражским литературоведам, в том числе Радко Пытлику. Главным образом ими было начато на новой основе и исследовательское осмысление жизни и творчества писателя. Написан ряд книг и статей. В числе этих работ видное место занимает книга Пытлика, сокращенный перевод которой предлагается вниманию читателей.

Автор книги задался целью подробно описать жизнь Гашека. Предшествующее чешское жизнеописание Гашека, принадлежавшее перу З. Анчика, хотя и отличалось четкостью в обрисовке Гашека — писателя и коммуниста, но носило эскизный и фрагментарный характер. Книга Пытлика основана на изучении большого числа документов, писем, воспоминаний, полицейских донесений, архивных и литературных источников. Автору удалось не только свести воедино большой материал о жизни Гашека, собранный зачастую по крупицам, но и прояснить многие факты его биографии. Так, например, до сих пор оставалось неясным, не является ли мистификацией описанное в произведениях Гашека его путешествие в Италию, его поездка на Балканы с целью принять участие в Илинденском восстании, его попытка перейти во время одного из странствий границу России. Р. Пытлик показывает достоверность всех этих фактов, о которых раньше можно было лишь предполагать на основе художественных произведений писателя.

С глубокой психологической проникновенностью и впервые столь подробно воссоздана история любви Гашека к Ярмиле Майеровой, его брака с ней и последующего разрыва, во многом вызванного полной необеспеченностью писателя и конфликтом с мещанским окружением глубоко любимой им женщины. Новые факты содержат страницы, повествующие об участии Гашека в движении анархистов. Специальные главы посвящены пребыванию писателя в России, его службе в Красной Армии и партийной работе, хотя здесь учтены не все материалы, собранные главным образом советскими авторами. (Автору, в частности, остались неизвестными содержательная книга А.X. Клеванского «Чехословацкие интернационалисты и проданный корпус» (М., 1965) и двухтомник, изданный советскими историками, «Интернационалисты. Трудящиеся зарубежных стран — участники борьбы за власть Советов» (М., 1967, 1971), а эти книги помогли бы обогатить освещение событий, связанных с антисоветским мятежом чехословацкого корпуса и с участием чехов и словаков в борьбе за Советскую власть в России.) Пытлик подробно воссоздает последние годы и дни жизни Гашека, никем до него не описанные.

Даже читатель, знакомый с другими работами о Гашеке, найдет почти в каждой главе книги Пытлика много нового. В ней, в частности, немало выразительных психологических штрихов, доносящих живой облик писателя со свойственным ему раблезианским колоритом, натурой комика и в то же время серьезными поисками истины, жизненного и творческого пути.

Автор не склонен рисовать психологический портрет Гашека, изображая его лишь неунывающим и изобретательным весельчаком, каким он часто представал в глазах окружающих. Показана и другая сторона его жизни, моменты трудных психологических состояний, иногда отмеченных даже нотками трагизма и связанных с постоянной нуждой, неустроенностью, новыми и новыми поисками пути, порой отсутствием взаимопонимания и признания. Однако мрачноватый колорит последнего периода жизни Гашека, пожалуй, преувеличен. Несмотря на сложность положения, в котором Гашек очутился по возвращении на родину, он оставался самим собой. И свидетельство тому его «Швейк», над которым писатель начал работать через несколько недель после своего приезда в Прагу и который был отнюдь не обороной, а наступлением. Это особенно ясно, если учесть полный замысел романа. Сам Гашек говорил: «Посмеюсь над всеми дураками, а заодпо покажу, каков наш (т.е. чешский. — С. Н.) настоящий характер и на что мы способны». Явно имелись в виду те части романа, в которых писатель собирался показать Швейка как участника гражданской войны в России. Р. Пытлик, к сожалению, уделил общему замыслу романа недостаточное внимание.

Большую ценность в книге представляют наблюдения над психологией творчества Гашека. Создавая духовный портрет писателя, Пытлик сумел выразительно показать нераздельность его личности и творчества. Последнее не было для Гашека лишь определенной сферой его жизни. Жизнь и творчество Гашека составляют единое целое. Впервые высказана глубоко верная, на наш взгляд, мысль о том, что и устные комические импровизации Гашека в пражских кафе и пивных в предвоенный период его жизни были для него, собственно говоря, своеобразным художественным творчеством и одновременно творческой лабораторией. Это подтверждается и впервые обобщенными сведениями о попытках сценических выступлений Гашека.

Содержательны замечания о своеобразии писательской манеры Гашека, например, о том, что он стремился не столько к шлифовке и отработке слога, сколько к поискам комических «находок» и «поворотов», составляющих главную силу многих его рассказов. Не менее интересно показано, как расширялась и обогащалась сатирическая палитра писателя, вбиравшая в себя все новые и новые формы. С определенного момента в его творчестве все больший удельный вес приобретает, например, искусство пародийной стилизации жанров политической публицистики и присущей им фразеологии.

Книга Пытлика — заметное событие в изучении творчества великого сатирика. Тем не менее следует учитывать, что она не завершает, а открывает процесс создания полной и всесторонней биографии Гашека, его творческого портрета. Да это и понятно. Жизнь и творчество любого крупного художника обычно поддаются освещению лишь посредством многих и разных книг, исследований, очерков. При всем том, что Пытлик сделал много, при всем обилии и богатстве материала, содержательности многих оценок и наблюдений не все вопросы в книге исчерпаны и освещены с равной степенью убедительности. Мнения автора кое-где выглядят как предположительные и гипотетические. По-видимому, в некоторые суждения в дальнейшем будут внесены и коррективы.

Есть в работе и пробелы. Думается, например, что все же недостаточно проявлена и подчеркнута общая логика духовного развития Гашека, которую мы пытались раскрыть несколькими страницами выше.

По-видимому, автор ограничил свои возможности, отказавшись от более подробного анализа литературного творчества писателя, а местами и от сколько-либо обстоятельной информации о его тематике и проблематике. Так, рассказы и очерки первого периода (на наш взгляд, вообще несколько недооцененные) определяются почти исключительно с точки зрения жанра. Почти ничего не говорится об их содержании. Полнее могла бы быть раскрыта социальная сатира Гашека 1904—1914 годов и т. д. Неполон и анализ романа о Швейке. Внимание сосредоточено главным образом на фактах биографии Гашека, а применительно к творчеству — скорее на общих его принципах, своеобразии и особенностях творческого процесса, структурно-жанровых типах. Вероятно, учитывалось, что чешский читатель хорошо знает произведения Гашека и располагает к тому же предыдущим очерком Пытлика «Я. Гашек», изданным в Праге в 1962 году и посвященным как раз анализу его литературного творчества. Тем не менее самоограничение автора в новой книге создает определенные неудобства; особенно для зарубежного читателя. Отсутствие более конкретного анализа и оценки произведений, их тематики и проблематики приводит к тому, что бытовой фон порой несколько заслоняет внутреннее содержание творческой жизни писателя. Автор задался целью преодолеть инерцию легенд, которых немало наслоилось вокруг имени Гашека, и опираться лишь на факты. Но поскольку память очевидцев и документы зачастую сохранили лишь наиболее броские приметы внешнего поведения Гашека, в то время как его духовный мир получал выражение прежде всего в его литературном творчестве, местами создается даже несколько смещенная картина. Богемно-раблезианская окраска жизненного стиля Гашека оказывается как бы сгущенной, преувеличенной и затеняет более существенные стороны его жизни и внутреннего наполнения его духовного мира.

Правда, недостаточную информацию о творчестве писателя читатель может при желании восполнить, обратившись к другим работам о Гашеке, в том числе советских авторов, указанным в библиографии, которая прилагается к этой книге.

Надо сказать, что советские литературоведы, критики, мемуаристы также немало сделали для объяснения личности и творчества великого чешского писателя и особенно для освещения его партийной работы в Советской России, Красной Армии. В архивах разысканы ценные документы. И число их время от времени пополняется.

Около четверти своей сознательной жизни Гашек провел в нашей стране. Сейчас он один из наиболее известных и популярных у нас писателей Чехословакии. Его произведения издавались на восемнадцати языках народов Советского Союза и выходили у нас общим тиражом более восьми миллионов экземпляров. При Обществе советско-чехословацкой дружбы в Москве существует Общество друзей Ярослава Гашека. В городе Бугульме, где Гашек был заместителем военного коменданта, открыт Музей Гашека.

Советские люди чтут Гашека как великого писателя и участника борьбы за победу Советской власти. И символично, что в Москве, недалеко от улицы Горького, от площади Пушкина и площади Маяковского, рядом с улицей Ю. Фучика, есть улица, носящая имя чешского писателя-коммуниста Ярослава Гашека.

С. В. Никольский