"Ночью в дождь..." - читать интересную книгу автора (Колбергс Андрис Леонидович)

Глава V

Перелистываю справочник, чтобы выяснить, к какому району относится местожительство Грунского и кто там участковый инспектор. Участковые инспекторы для нас, следователей по уголовным делам, самая надежная опора. К сожалению, ни один из трех указанных в книге телефонов не отвечает.

Ждать я не могу — нет времени, вызываю машину и успеваю позвонить Спулле в прокуратуру — обрадовать ее, что личность жертвы установлена.

Едем через старый воздушный мост, мимо башни ВЭФа и сворачиваем на улицу Бикерниеку. Я подумал: вдруг участковый инспектор вернулся. Делаем небольшой крюк и подъезжаем к его комнате рядом с домоуправлением, но комната заперта, а в домоуправлении никто не знает, куда он ушел и когда появится — дел у него много, сидя в кабинете, много не наработаешь. Жаль: только участковый инспектор мог бы проводить меня к постоянным собутыльникам Грунского.

— Когда вернется, попросите его никуда не уходить, подождать меня, — говорю я бухгалтеру домоуправления, и она обещает все выполнить наилучшим образом.

Катим на «Волге» дальше.

Смотрим на номера домов.

Серый двухэтажный дом с темно-зелеными оконными рамами. Чистый, аккуратный дворик, два-три гаража. На качелях, подвешенных к суку одинокого дерева, летает длинноногая девчонка-подросток в бежевых колготках.

Шестнадцатая квартира находится как раз напротив дверей коридора, рядом с вереницей кладовок. Снаружи хорошо слышен разговор в квартире. Женщина тараторит без перерыва, мужчина лишь изредка вставляет слово, другое. Звоню, и дверь почти сразу открывается.

Женщине лет тридцать, мужчине примерно столько же. Он сидит за столом, ест суп. На маленькой тарелочке лежит кусок вареного мяса и ломоть черного хлеба. Он смотрит на меня сердито, словно ворона, трапезу которой неожиданно прервали.

— Скажите, пожалуйста, здесь проживает Алексис Грунский? — спрашиваю я. Никаких документов у меня не требуют, а сам я не тороплюсь их показывать.

— Нет, здесь такой не проживает! — быстро и нервно бросает женщина.

За это время я успеваю окинуть взглядом кухню, за которой видна небольшая комната (дверь туда раскрыта настежь) и, судя по цветастым портьерам, дальше есть еще одна. Средний уровень среднего достатка, самая дорогая вещь — цветной телевизор (должно быть, приобретен в рассрочку), но все сверкает чистотой. Нигде не видно подходящего места, где могла бы повалиться спать такая скотина, как Алексис Грунский. Ну, разве что в комнатушке за портьерами.

— Однако, насколько мне известно, он здесь прописан, — говорю я.

Мужчина, схватив пальцами кусок мяса, шлепает его на ломоть хлеба, зажимает все это в большущей красной ладони и вскакивает из-за стола. Теперь я вижу, что одет он по-рабочему, видно, трудится где-то рядом и прибежал пообедать.

— Я пошел, — бросает он женщине, но, наверно, адресуется это и мне.

— Надень фуражку!

— Не надо, я так…

— Надень, тебе говорят! Простудишься!

— Извините, кто вы? — спрашиваю.

Осторожный, испуганный взгляд бродячей кошки. Такие большим крюком обходят все, что хоть отдаленно грозит неприятностями, а у него неприятности уже, видно, были, и не раз.

— Я ее муж.

— Вы здесь живете?

— Покажи мои документы, я побежал, — он решил исчезнуть со сцены с ломтем хлеба в правой руке и фуражкой в левой. — Сейчас придет машина с раствором.

— Пройдите в комнату.

Действительно, цветной телевизор — я не ошибся. «Горизонт-723».

— Алексис Грунский является ответственным квартиросъемщиком этой квартиры. Кроме него, здесь проживают его дочь и внучка. — Пересказываю то, что прочел в карточке домоуправления.

— Дочь — это я… — женщина заметно волнуется, уголки рта дергаются, вот-вот расплачется. — Чего он хочет? И вообще — откуда вы? Из исполкома?

— Я из милиции.

— Он хочет вернуться сюда жить? Я не впущу его, пока не отдаст те триста рублей, которые получил от нас, и квартплату… Пусть немного, но все же деньги. С годами накопилось… За все те годы, что мы платили за все вдвоем с матерью, он копейки в дом не принес… Приходил пьяный, валился спать не раздеваясь, а по ночам вставал жрать! Мать пыталась прятать еду, но разве спрячешь от такого — находил, сжирал все до крошки. Когда я была маленькой, залезала под одеяло и плакала, потому что знала — завтра опять весь день впроголодь… — У женщины вдруг полились слезы. Она открывает шкаф и, порывшись по полкам, наконец вытаскивает папочку, в которой, должно быть, хранит разные документы, и протягивает мне тетрадный листок в клетку, аккуратно обрезанный по краям.

«Данной распиской я, Алексис Леопольдович Грунский, подтверждаю, что действительно получил от своей дочери 300 (триста) рублей, обязуюсь оставить ей квартиру и никогда сюда не приходить, 16 мая 1980 года».

Жест, с каким она мне протянула листок, свидетельствует о том, что она думает, будто листок действительно имеет юридическую силу.

— Так и не приходил больше?

— Он не знал, что я выхожу замуж.

— Вы мне не ответили.

— Пришел осенью, когда уже похолодало, и обещал деньги отдать. Так я и поверила! Где он их возьмет! У него никогда таких денег и в помине не было.

— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, когда это было.

— Осенью. Может, в октябре или ноябре. Уже было холодно.

— В этом году?

— Нет, в позапрошлом, в восьмидесятом. Деньги он получил весной — мне тогда пришлось залезть в долги, — а осенью снова хотел сесть на шею. Но ничего не вышло: у меня тогда уже был защитник — муж. Он работает на стройке. Официально мы, правда, не зарегистрировались, но это совсем другой вопрос.

Если бы меня это хоть чуть-чуть интересовало, я очень быстро мог бы узнать от нее о маленьких бытовых хитростях, из-за которых брак не оформили печатями и подписями: муж наверняка прописан в общежитии и ждет, когда ему дадут хотя бы комнату в коммунальной квартире. Получив ее и зарегистрировав брак, комнату и эту квартиру они поменяют на отдельную трехкомнатную с частичными удобствами, а если повезет, то и на трехкомнатную со всеми удобствами в каком-нибудь районе новостроек.

С улицы в кухню заходит длинноногая девчонка, которую я видел на качелях во дворе. Заметив меня, она просит мать подойти поближе и что-то шепчет ей на ухо. Взяв кошелек, женщина отсчитывает ей несколько копеек. Девчонка тут же исчезает за дверью, мне приходит в голову, что она вряд ли от нерегистрированного мужа.

— Когда вы в последний раз виделись с отцом?

— Давно. Не помню когда, но очень давно. Он тут не показывается.

Вдруг женщину охватывает страх. Я вижу это по лицу, по движениям, но больше всего ее выдает голос.

— Он, видимо, жаловался, и вы хотите его поселить здесь? Мать всю жизнь из-за него страдала: у нее даже приличной одежды не было… За неделю до ее зарплаты мы питались только черным хлебом с маргарином. На завтрак — ломтик кирпичика, намазанный маргарином, вечером — опять ломтик кирпичика, но уже обжаренный в маргарине. — Она заплакала навзрыд.

— Вы хотите, чтобы моя дочь мучилась так же? Он месяцами не работал, целыми днями валялся на кровати и тащил из дома все, что мог продать, а потом пришли ваши из милиции и сказали: «Мы не вмешиваемся — дело семейное». Когда мать, наконец, развелась с ним, то оказалось, что стоимость того, что он украл у нас, недостаточно велика, чтобы его выселить. И вообще, мол, надо еще доказать, что он украл. А он продолжал избивать меня и мать и сделался еще большим барином, чем до развода. В каком виде я ходила в школу! Наша классная руководительница всегда рассказывала о своем трудном и бедном детстве и платьице за два лата. Однажды она и мне начала это говорить, да осеклась, заметив мою выношенную до дыр юбчонку. А теперь вы силой закона хотите его снова сюда засунуть, чтобы он продолжал портить мне жизнь!

Слезы прекратились так же внезапно, как начались. Женщина смотрела на меня пристально, как бы предупреждая.

— Может, есть другой выход? Не накличьте беду — муж у меня нервный! Вообще-то он терпеливый — хоть кол на голове теши, но если его терпение кончится, то он уже не сознает, что делает, — и снова сильный, истерический плач. — Как бы я хотела перебраться в другое место! Если бы вы знали, как тут на меня смотрят! Раньше мать посылала меня в магазин за костями. До смешного дешевыми, без мяса — за несколько копеек килограмм. Мне было стыдно сознаться, что мы из них варим суп. Тогда такие покупали только для собак, и я тоже рассказывала, что у меня есть собачка, которая любит косточки. Потом уже продавщицы отбирали для меня самые лучшие и отвешивали с избытком, даже с ошметками мяса. «Для вашей собачки», — ласково говорили они. А я, глупая девчонка, думала, что они ничего не знают. Словно на этой окраине можно что-то скрыть от соседей! Даже теперь, зайдя в магазин, я трясусь от страха, что мне кто-нибудь скажет: «Для вашей собачки!» Знаю, что все это вздор, что продавщицы уже давно другие, но все равно стараюсь побыстрее уйти. Если вы его вернете сюда, я убью его собственными руками!

Говорю ей, что так угрожать глупо, что за такие угрозы в кодексе предусмотрена статья. Так мы и расстаемся: она остается в неведении, зачем я приходил. О смерти Грунского я не сказал, так как считаю это преждевременным. Вначале надо узнать, какими приемами пользовался зять, защищая интересы своей жены. А что, если они встретились где-нибудь на узкой тропинке? И хотя сам я в эту версию не верю, принимать во внимание ее следует.

Участковый инспектор ждет меня. Знакомимся — встречаться нам не доводилось, хотя он, говорят, работает в милиции уже несколько лет.

— Грунский? Знаю, конечно. Дрянь последняя! Собираю документы для отправки в Олайне, но он пропал — как в воду канул. Правда, я не очень-то его и разыскивал — у меня ведь есть и другие такие же молодцы — претенденты на свободное место…

Почему Грунский оставил дочь в покое и не пытался больше вымогать у нее деньги, хотя один раз это ему удалось? Совершенно очевидно, что она бросала бы ему по пятерке, лишь бы он ушел и не стучался в дверь. Тут какая-то загвоздка. Великодушными такие субъекты бывают лишь в романах классиков, а в жизни они позорят звание человека. Такому все равно, вымогать ли деньги у дочери, внучки или у совсем чужого человека, главное — получить деньги и купить свое пойло.

— Там появился новый член семьи.

— Да, гражданский муж. Вначале он дважды получил по пятнадцать суток и чуть было не вернулся, но сейчас жалоб нет. Я недавно расспрашивал дворника, как ведет себя, — жалоб нет, помогал даже ремонтировать сарайчики и соорудил во дворе качели.

— Что значит — вернулся?

— Он из колонии. Сначала переписывались, а после освобождения самолично явился с чемоданом к возлюбленной и остался. Я, правда, думал, что ничего из этого не выйдет: начал-то он с того, что два раза вздул тестя. По заслугам. Здорово вздул — я уже сказал: чуть было не вернулся назад. А потом ничего, прижился и живет. Жалко, что ли?

— За что имеет судимость?

— Кража личного имущества и хулиганство. Но ничего серьезного — так, дурацкие шуточки. Стащил мотоцикл или что-то вроде этого.

Затем я спрашиваю о приятелях Грунского, вернее, о его собутыльниках, но инспектор ничего конкретно сказать не может — Грунский давно уже не появлялся в этом районе.

Очевидно, мои надежды быстро найти виновного не оправдаются — сначала надо установить последнее место проживания Грунского, тогда, может быть, что-то узнаем и о его компании. Ведь такие пьянчуги далеко не ездят и общественным транспортом почти не пользуются. Им не так уж много и надо: пункт по приему стеклотары, продуктовый магазин и винная лавка. Первый и последний объекты — наиважнейшие в их жизни, и местных пьяниц там наверняка хорошо знают. Продавцы с ними всегда начеку: то они жульничают, то одалживают копеек пять-десять, то пытаются стащить бутылку пива из груды ящиков в темном углу магазина. Их появление — сигнал тревоги для продавцов. Да по многу их и не собирается — так, с дюжину возле каждого винного магазина. Но тут уж смотри в оба.

Сторож Садов почтительно поясняет мне, что Ивар «отправился на место происшествия», и любезно предлагает себя в проводники, чтобы я не заблудился. Это значит, что мой подчиненный еще тоже не сдвинул воз с места. Тут впору и загрустить.

Отпускаю машину и следую за сторожем, но, заметив Ивара, который стоит на трубе через канаву, быстро отделываюсь от сторожа.

Ивар глубокомысленно смотрит на зеленую поверхность воды в канаве — самой воды под слоем водорослей практически не видно — и позвякивает мелочью в кармане. Есть у него такая привычка, меня она очень раздражает.

— Все данные биографии известны, фотография тоже есть, но никто не знает, где он жил последние два года, — говорю я, мужественно перенося звяканье мелочью. Одумавшись, Ивар, к счастью, сам вскоре вынимает руку из кармана.

— Его убили где-то в другом месте, а сюда привезли на машине, — изрекает Ивар. Довольно тихо, но значительно, как бы исключая другие мнения. Нет, следов, не замеченных экспертом, он не обнаружил, зато при помощи шеста измерил глубину нескольких канав — и эта (слой ряски, глубина), по его мнению, — наиболее подходящая, чтобы спрятать труп. Кроме того, при помощи сильного магнита, привязанного к веревке, он обшарил илистое дно этой и двух ближайших канав, но орудий преступления не обнаружил — только гвозди и другой ржавый хлам. Поэтому он считает, что предмет, которым был убит Грунский, преступник увез с собой: здесь на расстоянии броска почву осмотрел также эксперт с помощниками, но и они ничего не обнаружили.

— На машине убийца мог бы отвезти труп и подальше, — возражаю я.

Ивар пристально смотрит на канаву, потом снова сует руку в карман и снова звякает мелочью непроизвольно, автоматически.

— Что-то тут не так, — наконец раздраженно бросает он. — Пока тебя не было, я тут облазил все, но безрезультатно. Я прошел с полкилометра в обе стороны — ничего.

— А что ты искал?

— Камень. Такой же тесаный булыжник, какой был привязан к туловищу Грунского. Привязан он был, между прочим, одножильным электрическим проводом. Таким пользуются при ремонте автомобиля.

— И поэтому ты решил, что его привезли на машине. Скорее уж на тачке, чем на «роллс-ройсе»: у таких бродяг лимузинов не бывает. Приятели у них тоже не из высшего общества. Ты-то сам набивался бы ему в друзья?

— Нашел высшее общество!

— Грунский всегда был подонком-голодранцем, даже когда работал. Такие же голодранцы по пьянке наверняка и стукнули его по затылку, а когда поняли, что укокошили, приволокли по земле или привезли на тачке и бросили в канаву. Твои замеры глубины подтверждают, что преступники хорошо знали местные условия. Значит, здешние — знали, в какую канаву бросить.

— Сюда удобно подъехать на машине. — Ивар стоит на своем. — Дальше можно удобно развернуться.

— А я даже не верю, что его далеко тащили. Погода тогда была хорошая: они могли тут пьянствовать под любым кустом, на природе, так сказать, Ты дозвонился до участкового инспектора?

— Да, он придет. Говорит, что найти бродяг, ночующих в будках, совсем нетрудно. Надо только пройтись и внимательно посмотреть, где запотели окна, и вытряхнуть их оттуда. Но я остаюсь при своем мнении — Грунского привезли на машине уже убитым.

— Продолжай, продолжай…

— Булыжничек весит килограммов десять. Я заглянул во все сады по соседству, но нигде не заметил такого же второго или хотя бы углубления на почве — от этого.

— Дальше по асфальтированной дороге — что-то наподобие свалки. Всякий строймусор и прочее, — говорю я, хотя звучит это неубедительно, ведь я уже догадываюсь, что Ивар, как всегда, нащупал рациональное зерно.

— Бедняга-пьянчужка, едва таскающий собственные ноги, не потащит камень целые полкилометра, если здесь же под рукой, — Ивар показывает на сад напротив, где большими кусками доломита выложены цветочные клумбы, дорожка от калитки до садового домика и вокруг него, — если под рукой их сколько хочешь. Грунского перевязали, словно конфету для новогодней елки, и привезли на машине. Камень на нем уже был. Чтобы не терять даром времени, быстро вытащить из кузова или через двери — и в канаву. Только черт его знает, как труп мог переместиться на десять метров вперед. Может, какой-нибудь палкой подтолкнули, чтоб был подальше от дороги.

«Почему словно конфета для новогодней елки? Дурацкое сравнение!»

— А куда девался булыжник?

— Спулле велела положить в машину, наверно, у экспертов.

И все же в версии Ивара пока мало логики. Почему убитого Грунского привезли именно сюда, если была машина? Имея машину, ведь можно найти место и понадежнее. Хотя здесь — тоже достаточно надежное, если бы старичку не пришло в голову понизить уровень воды в канаве. Убийцы испугались, что по дороге их остановят дружинники автоинспекции? А если машина была использована лишь в пределах территории Садов? В таком случае место убийства следует искать на другом конце Садов. Придется искать и там, но позднее.