"Золотой ключ. Том 3" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер, Роун Мелани, Эллиот...)

Глава 63

Настоящая катастрофа! Рохарио оставалось лишь смириться с тем, что он обречен в очередной раз выступать перед Элейной Грихальва в дурацкой роли. Он стал теребить пуговицы на рукавах, но вовремя спохватился, убрал руку и опять откашлялся.

— Обед будет подан через три часа, — наконец сказал он. Сестры были похожи, обе красивые, как все женщины Грихальва — так утверждала молва. Элейна рядом с сестрой казалась изящнее, Беатрис была немного выше и плотнее. Однако хрупкость Элейны не помешала ему заметить твердость ее взгляда; сейчас она вела себя мило, но он уже видел, каким бывает ее лицо во гневе. Беатрис производила впечатление спокойной и уравновешенной девушки.

Дуэнья что-то зашептала Элейне.

— Я не устала. — Глаза ее опасно сверкнули.

— Почту за честь показать дом и сад, — торопливо предложил Рохарио.

На самом деле он уже начал скучать.

— Все комнаты здесь похожи на эту? — осведомилась Элейна. — Она напоминает мне Галиерру.

Матра Дольча! Рохарио с трудом скрыл усмешку, поскольку не пристало мужчине подшучивать над тем, что связано с именем его матери.

— Герцогиня Майрия была замечательной женщиной, да будет благословенна ее память, но они с моим отцом считали, что золотой орнамент является главным признаком хорошего вкуса.

— “Надежность, удобство и орнамент”. Он рассмеялся.

— Три качества, которые делают превосходным любое здание. Вы читали монографию Оттонио делла Мариано?

— Его знание архитектуры восхищает. Но если уж использовать орнамент, то он не должен быть таким массивным.

— Элейна! — Подобные разговоры показались дуэнье слишком дерзкими.

Но Рохарио был доволен.

— Вам следует посмотреть банкетный зал. Он не менялся в течение трехсот лет. Большая часть комнат отделана заново двадцать лет назад, когда моя мать решила переселиться в Чассериайо. Тогда же сменили драпировки в помещениях первого этажа и сделали большие окна.

— И все в таком же стиле? — На лице Элейны появилось недоумение.

— Не так монументально, но зато еще больше орнамента, — ответил Рохарио, и она засмеялась.

Наконец-то! Совершенно неожиданно Рохарио нашел человека, который ненавидит этот стиль не меньше, чем он.

— А мы можем осмотреть еще и сад? — немного смущенно спросила Беатрис.

Дуэнья осуждающе нахмурилась, но Рохарио совсем не хотелось соблюдать старомодные правила приличия, особенно после того, как отец сослал его в этот ужасный старый дом, где всего два камина и такие отвратительные обои.

— С удовольствием, — энергично кивнул он.

День быстро перешел в вечер, пока Рохарио показывал им дом. Наконец женщины поднялись наверх, чтобы переодеться к обеду. Рохарио, насвистывая, завязывал галстук, стараясь сделать это с еще большей тщательностью. Стоит ли расстегнуть по одной пуговице, как это сейчас модно при дворе? Или лучше выглядеть строго? После длительных экспериментов перед зеркалом он выбрал более консервативный вариант. Граццо Матра, его жилет подходит к тону обоев — здесь ему просто повезло. А так как Рохарио предпочитал костюмы изысканных серых тонов — цвет выше любой критики, — у него не могло возникнуть с этим проблем. Он бросил в зеркало еще один придирчивый взгляд и остался доволен своим видом. Даже такая наблюдательная особа, как Элейна Грихальва, не найдет в его одежде изъяна.

Впрочем, скоро вернется Эдоард. Рохарио состроил гримасу. Эдоарду так не терпелось — заиметь любовницу из рода Грихальва… Но, как и большинство его желаний, оно было не более постоянным, чем утренний ледок на лужах. Как только солнце появится на небосклоне, ледок растает.

Но ведь сейчас Эдоарда здесь нет.

Во время обеда Рохарио и Элейна завели спор о старых мастерах — кто из них лучше.

— Нет, я не могу с вами согласиться, — заявил он, когда подали филе из телятины. — Только из-за того, что жизнь Гуильбарро Грихальвы оказалась столь трагически короткой, нельзя отказать ему в признании: он стоит в ряду самых замечательных художников.

— Я согласна с тем, что его “Рождение Коссимы” — истинный шедевр.

— А почему не Риобаро? Все признают его одним из величайших живописцев рода Грихальва.

Она обдумывала ответ в то время, как ей предложили кролика с острой приправой.

— Бесспорно, его работы весьма эффектны, но они вторичны.

Словно он хотел, чтобы его кисть выражала чьи-то идеи. Я не могу до конца это объяснить.

Рохарио рассмеялся.

— Тогда кто удостоится вашей похвалы?

— Сарио Грихальва, естественно. Его запрестольный образ, портрет Сааведры…

Наступила неловкая пауза. “Первая Любовница”. Рохарио беспокойно заерзал на месте, а слуги начали разносить пудинги и омаров в масле.

Дуэнья кашлянула. Эйха! Что за дурная привычка! Но Рохарио был рад, что она прервала затянувшееся молчание.

— Любой художник стремится превзойти Сарио Грихальву, — заметила Мара.

Взмахнув рукой, в которой была зажата серебряная вилка, Элейна продолжала:

— Многие пытались копировать стиль Сарио, вместо того чтобы создать собственный. Адальберто и Тасиони рисовали по-своему. Мы можем многому у них научиться. Серрано был…

— Элейна! — возмутилась пожилая дуэнья. — Чтобы девушка из рода Грихальва расточала похвалы человеку, который нарисовал это оскорбительное “Спасение”! — Потом она сконфузилась, оттого что невольно напомнила Рохарио о происхождении рода Грихальва.

— Он был прекрасным мастером, — стояла на своем Элейна. — Теперь не имеет значения, что Серрано враждовал с нашим семейством. Просто смешно, что мы ценим только художников из рода Грихальва. Среди других тоже немало гениев. Во Фризмарке жил Хьюсандт, он умер пятьдесят лет назад. Его портреты так изумительны, кажется, будто он умел проникать во внутреннюю сущность людей. И еще один живописец из Фризмарка, Мейсеер. Он великолепно передавал свет. У него была ученица, ее называли Ветианка. Она бросила семью и мужа в Ветии, чтобы иметь возможность работать с Мейсеером, забыла о своей прежней жизни ради искусства, — страстно произнесла Элейна, ее лицо сияло.

Это удивило и встревожило Рохарио. Во дворце его отца к людям, проявлявшим такой энтузиазм, относились с подозрением. Он сделал вид, что ничего не замечает.

— Вы видели репродукции? Работы художников, о которых я говорю? — Она наклонилась вперед.

Ее волосы, украшенные гребешками из слоновой кости, и простое жемчужное ожерелье сияли в неверном свете канделябров.

Слова Элейны вдруг с удивительной четкостью напомнили Рохарио недавний бунт: молодые подмастерья набросились на него с такой же яростью; а потом бессмысленно погиб санкто Лео. Что их спровоцировало? О чем еще он не знал, чего не понимал в этом мире, о существовании которого совсем недавно даже не догадывался?

— Нет, — негромко сказал Рохарио, сдерживаясь. — Мне не попадались их работы. Мой отец хочет, чтобы в Галиерре выставлялись только полотна живописцев из Тайра-Вирте, а Великая герцогиня Хоанна не слишком интересуется искусством. — Потом, надеясь, что ее лицо снова засияет, он добавил:

— Однако вы, может быть, расскажете мне об этих художниках?

Назавтра Рохарио, как обычно, проснулся в полдень, но обнаружил, что в гостиной, где подавали завтрак, уже пусто. Он едва попробовал свежие рогалики и чай и сразу вышел из дома.

Сады располагались за стеной внутреннего дворика. Когда-то стена была частью крепости, а теперь представляла собой живописные развалины. Сквозь бреши виднелись петляющие тропинки, подстриженные кусты и деревья, ряды белых цветов, распускающихся во время дождей. Последние капельки утреннего ливня еще дрожали на траве и листьях, хотя небо уже очистилось и на нем ярко сияло солнце.

Там, среди цветов, он увидел Беатрис. Она аккуратно срезала стебли и бережно укладывала цветы в длинную корзинку. Женщина показалась Рохарио невероятно привлекательной. На ней была красивая шляпка и утреннее платье, открывающее изящную шею.

Она весело и без тени смущения с ним поздоровалась.

— Какой прелестный сад, дон Рохарио. Ваш садовник сказал, что было решено не заниматься лекарственными растениями, и они заросли сорняками. — Беатрис умолкла, но на ее лице ясно читалась просьба.

Он вежливо улыбнулся.

— Я уверен, Эдоард не станет возражать, если вы займетесь садом. — Рохарио осмотрелся. — А где ваша сестра?

— Она уже взялась за кисть, — ответила Беатрис. Тут Рохарио заприметил угол мольберта, который торчал из зарослей рододендрона.

— Граццо.

Взялась за кисть! Конечно. Она ведь Грихальва, а Матра даровала всем Грихальва талант. Рохарио так и не научился лгать, когда речь шла об искусстве. Никогда. Даже если приходилось оценивать собственные произведения.

Элейна, целиком погруженная в работу, не заметила, как он подошел. В отличие от дуэньи, конечно: Мара вежливо кивнула ему и снова принялась за свою вышивку. Рохарио ее не интересовал. Он остановился на почтительном расстоянии и наблюдал за возникающим на холсте рисунком.

Элейна использовала палитру из шести красок, работала быстро и уверенно. Прямо у него на глазах вырастал сад, рухнувшая стена, поникшие деревья, ярким световым пятном выделялись цветы и среди них, на коленях, Беатрис. Вероятно, она стояла так примерно час назад — теперь девушка переместилась в сторону. Каким-то непостижимым образом тучи, башня, сад — все заставляло перевести взгляд на Беатрис, которая, в своем белом платье, с волосами, выбившимися из-под шляпки, казалась олицетворением утра. В отличие от художников, которые придерживались модного в последнее время стиля, добиваясь, чтобы поверхность картины была гладкой и блестящей, почти без следов кисти, Элейна такой задачи перед собой не ставила. В результате мазки стали неотъемлемой частью фактуры холста.

Рохарио, стараясь не мешать, молча стоял в стороне. Когда к нему торопливо подошел слуга, жестом попросил принести стул. Теперь он сидя продолжал наблюдать за Элейной и так увлекся, что совершенно забыл о времени. Кисть Элейны была неустанной.

Матра Дольча! Она знает свое дело! Даже при одновременной передаче формы и цвета и выборе композиции Элейна писала с такой легкостью и уверенностью, какая не снилась самому Верховному иллюстратору Андрео. Конечно, в ее картине есть недостатки, но композиция пейзажа необычайно интересна.

Слуга принес кофе и пирожные с изюмом, поставил их на столик. Только теперь Элейна почувствовала движение у себя за спиной и взглянула на Рохарио. Улыбнулась, осознав, что он любуется ее картиной, и снова принялась за работу. Рохарио улыбнулся в ответ. И вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так счастлив.

— Я закончила. — Элейна откинулась на спинку стула.

— Очень красиво!

Рохарио вскочил. Потом, немного смутившись, степенно подошел к мольберту.

Казалось, Элейна удивилась. Ее шляпа с широкими полями сползла на спину, а голубые ленты расположились на груди.

— Вы так считаете? Вам не следует меня хвалить ради соблюдения приличий.

— Вы замечательный живописец, вам это должно быть известно! Конечно, есть некоторые шероховатости, но вы закончили работу за один день, без предварительных набросков, что придает особое очарование полотну.

Ее улыбка показалась Рохарио ослепительной.

— Так вы поняли!

Он понял.

На мгновение Рохарио показалось, что на солнце набежала туча, потому что его взор затуманился. Но солнце продолжало ярко светить. Он как будто снова оказался посреди уличных волнений, его бросало то в одну сторону, то в другую, он был не в силах устоять на ногах и справиться с охватившими его чувствами.

Рохарио понял, что влюбился… Что он без ума от женщины из рода Грихальва, которая — несмотря на внутреннее сопротивление — согласилась стать любовницей его брата, наследника, и воспользоваться многочисленными привилегиями своего нового положения.

Он с трудом улыбнулся в ответ и замешкался в поисках слов, которые скрыли бы столь нежданно нахлынувшие чувства.

Беатрис смотрела куда-то вдаль. Потом встала, держа в руке корзину с цветами. Девушка была прелестна.

И тут они увидели всадника. Конечно, сад не совсем подходящее место для конных прогулок, особенно если учесть, что лошадь плохо слушалась и пугалась каждого куста или клумбы.

Всадник резко дернул за поводья и спешился. Поручив лошадь заботам грума, устремился к Беатрис. У него была походка человека, вполне довольного своим телом и положением, которое он занимает в мире; великолепная шапка светлых волос и жизнерадостный смех. Женщины падали к его ногам с тех самых пор, как ему исполнилось четырнадцать, — и не только потому, что он был наследником.

Элейна встала со стула.

— Кто это? — Она подняла испачканные красками пальцы, чтобы поправить волосы.

С опозданием обнаружив, что шляпа сползла на спину, принялась торопливо надевать ее.

— Это, — негромко ответил Рохарио, чувствуя, как его сердце разрывается на части, — мой брат, дон Эдоард.