"Золотой ключ. Том 1" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер, Роун Мелани, Эллиот...)

Глава 18

В комнате царил беспорядок. Заботиться об уборке герцогу не приходилось, во дворце вполне хватало слуг, чтобы выбирать ему парадные костюмы, наряжать перед церемониями и бдительно следить, чтобы из-за случайного пятнышка его светлость не уронил своего достоинства. Но Бальтран до'Веррада всегда славился своей непредсказуемостью.

Ему предстояло путешествие. Крайне важное для мирной и благополучной жизни Тайра-Вирте. От этой поездки зависело, каким он передаст герцогство своему наследнику. Увы, отнюдь не во всем герцог мог полагаться на послов. Бывали случаи, когда требовалось его личное присутствие. Видит Пресвятая Матерь, послы лезли вон из кожи, но велеречивые и уклончивые пракансийские вельможи сводили их старания на нет. Еще немного, и будет слишком поздно, поэтому Тайра-Вирте намерена в спешном порядке оказать Пракансе великую честь, а для этого герцогу необходимо соответствующее облачение. Но почему бы не воспользоваться оказией и не поохотиться в пути на тза'абской границе? Оно, конечно, государственные дела превыше всего.., но до чего же славная там охота, номмо Матра эй Фильхо! Герцог давно обзавелся привычкой исполнять любые свои прихоти — титул к этому располагал. Да и опасности никакой — Воины Пустыни давно исчезли. Решено, он доставит себе такое удовольствие.

Но перед отъездом надо уладить одно маленькое дельце. Обсудить работу Верховного иллюстратора с самим Верховным иллюстратором.

— Сарагоса, давай не будем ходить вокруг да около. Ты пишешь все хуже и хуже. — Бальтран до'Веррада посмотрел на Серрано с легким сочувствием, которое тотчас сменилось раздражением, — мало, что ли, у него более серьезных забот? — Быть может, тебе покажется обидной такая прямота, но, уж не обессудь, у меня нет времени на экивоки. Я тебе заказал портрет сына, чтобы взять его с собой в Пракансу.., а получил убогую мазню, не стоящую ломаного гроша. Сарагоса, разве я не объяснял, что сватовство принято начинать с подарков, для того-то мне и нужен хороший портрет сына?

Жалкий огрызок Верховного иллюстратора кивнул. Под пышной мантией, висящей на нем, как на бельевой веревке, поникли худые плечи, на лице пролегли густые складки уныния и страха.

— Ваша светлость…

— Сарагоса, меня твоя работа никоим образом не устраивает. — Поглядев на слугу, Бальтран до'Веррада щелкнул пальцами. — Нет, только не эту рубашку, надоела. — Герцог вновь повернулся к Верховному иллюстратору. — Ты и сам прекрасно знаешь, насколько важны такие картины для дипломатии и торговли. На подобных полотнах — вся документация нашего герцогства: “Рождения”, “Кончины”, “Женитьбы”, “Сделки”, “Договоры” и много чего еще. И эти картины должны быть превосходны. Совершенны. Мне не нужно ни одной посредственной.

— Да, — прошептал Серрано, — да, ваша светлость. Конечно…

— Мой сын на этой картине не очень похож на себя. Сарагоса содрогнулся.

— Как скажете, ваша светлость.

— А чтобы дарить его портрет королю Пракансы с надеждой на удачное сватовство, нужно побольше сходства. — Произнося эти слова, герцог, только что вернувшийся с охоты, снимал с пальцев испачканные потом и кровью кольца, чтобы как следует отмыть руки. — В моем сыне людям нравится лицо, телосложение, обаяние. Или ты считаешь, такой как есть он недостоин дочери короля Пракансы?

— Что вы, ваша светлость! Разумеется, нет…

— Так что же будем делать, а, Сарагоса?

Верховный иллюстратор походил на проколотый рыбий пузырь.

— Ваша светлость, если позволите высказаться… — А разве я не позволяю? Высказывайся.

— Ваша светлость, я болен, — с вымученной улыбкой произнес Серрано. — Конечно, я поправлюсь, но сейчас мне нездоровится.

— Государственные дела не могут дожидаться, когда ты поправишься.

— Да, ваша светлость, несомненно. Но я готов написать новый…

— Поздно, Сарагоса. Нет времени. Завтра я отправляюсь в Пракансу. А потому вынужден взять другую картину вместо твоей. Из горла Сарагосы Серрано вырвался клекот.

— Другую картину?! Но.., ваша светлость! Номмо Матра, ведь Верховный иллюстратор — я!

— Но я не могу везти в Пракансу твою так называемую работу. А значит, придется дарить чужую.

Герцог отвернулся, взял принесенное секретарем письмо, раскрыл, пробежал глазами. Затем кивком отпустил секретаря.

— Благодарение Матери, нам повезло, что Алехандро заказал свой портрет другому художнику. И этот художник вполне справился с поручением.

Серрано был белее мела.

— Кому? — прохрипел он. — Кто.., художник? Бальтран беспечно махнул рукой.

— Серрано, я не знаю его имени. Алехандро договаривался с ним без моего ведома, но я видел работу, ее принесли два дня назад. Она великолепна. Полнейшее сходство: и одухотворенность передана, и честность. Как раз то, что надо. — Он помолчал, без всякого выражения на лице глядя на Сарагосу, а затем сказал:

— Алехандро еще не знает, что я задумал, но не станет возражать. Любому мужчине лестно предстать перед невестой в наилучшем виде. — Герцог блеснул зубами в улыбке. — Похоже, мне удастся неплохо пристроить детей. Его сестра, когда вырастет, выйдет замуж и уедет в Диеттро-Марейю, а брак Алехандро с пракансийкой положит конец проклятым спорам о границах.

Сарагосе, серому, как труп зачумленного, оставалось лишь кивнуть.

— Но ваша светлость, конечно же, знает, из чьей семьи художник.

Бальтран до'Веррада рассмеялся.

— Что, Сарагоса? Боишься, что я тебя заменю ничтожным Грихальвой? — Он ухмыльнулся. — Пока я жив, ты не лишишься места. Но это не означает, что я обязан принимать любую халтуру.

— Ваша светлость!

— А потому советую позаботиться о здоровье, уж коли от него так зависит творческий успех. — Он величаво взмахнул рукой. — Можешь идти, Сарагоса. Дольча маттена.

Но Сарагосе Серрано, на ватных ногах выходящему из покоев, утро вовсе не казалось приятным.

Сарио лишь на миг задержался возле шатра, потом смял в ладони промасленный холст и откинул полог. Он знал, что увидит, как только войдет в сумрак, а потому, войдя, испытал не ужас, а облегчение. В глубине души он даже порадовался.

Старый тза'аб скорчился подле зеленого плата с уже знакомым Сарио поддающимся разгадке узором.

Юноша опустился на колени перед трупом, раздвинул полы скомканного халата. Посмотрел на дело рук своих, на след преступления, совершенного далеко от этого шатра.

— Милая Матерь… — Сердце вдруг исполнилось восторга, и вовсе не наслаждение убийством было тому причиной, а торжество, невыразимое удовлетворение при мысли, что он на такое способен. Ему был необходим успех, убеждение, что для него не существует преград.

Теперь он наверняка достигнет своей цели. Станет тем, кем должен стать.

— Я знаю, — сказал он, — теперь я знаю. Больше никто в Тайра-Вирте не обладает такой силой, такой властью, как я. Даже Вьехос Фратос. Им и невдомек, что их хваленый Дар — жалкая кроха по сравнению с сокровищами Аль-Фансихирро.

Охваченный жестоким весельем, Сарио широко улыбнулся. “Именем Пресвятой Матери и Ее Сына, да свершится воля Акуюба, бога Тза'аба Ри”.

Ирония в чистом виде. Самая настоящая ересь. Он должен был отправиться в Тза'аб Ри. Разыскать, собрать, именем Акуюба повести за собой Всадников Златого Ветра, разжечь огонь в давно остывших душах, вселить веру в давно изверившиеся сердца. Но он этого не сделает. У него другая цель.

— Я хочу писать, — сказал он старику. — Писать, как не писал никто. Хочу вернуть все потерянное нами за три поколения из-за проклятой нерро лингвы. Хочу стать лучшим из лучших, превзойти всех Вьехос Фратос, всех иллюстраторов, всех Грихальва, стать самым выдающимся Верховным иллюстратором в истории. — Он помолчал. Подождал. Но отклика не последовало. — Видишь ли, это для меня гораздо важнее. Мне некогда исполнять твои мечты, и Тза'аб Ри — не моя родина. Я принадлежу другому народу. И ты мне не отец.

Молчание. Сарио бесшумно опустил полог и встал на колени перед мертвым Иль-Адибом, последним членом тайного Ордена — если не считать того, кто его убил.

"Я уже не тот, кем был прежде. Я — нечто большее, нечто высшее. Я и сам не думал не гадал, что достигну таких высот, не ждала этого и Сааведра, хоть и верила в меня всегда. Этот старик дал мне Ключ, точь-в-точь как Вьехос Фратос”.

Кулон, тускло сиявший на его груди, спрятался в кулаке.

"Я не должен бояться. Не могу себе этого позволить. Теперь я — тот, кем всегда мечтал стать.., но мне еще многого надо достигнуть. И Раймон меня благословил”.

Он все равно бы этого достиг. Но Раймон развязал ему руки.

Сарио вглядывался в узор, изучал шелк, рисунок, краски. И сразу разгадал смысл: Иль-Адиб давал святое благословение, предлагал великую силу.

Опять — ирония. Сарио закрыл глаза, облизал губы, прошептал несколько слов на лингве оскурре, разрушил узор, разметал ветки и цветы. Выхватил из-под них хрупкий лист пергамента, аккуратно скатал, вложил в украшенную охранными рунами тубу, положил ее в окованный бронзой ларец из терновника.

— Я сберегу Кита'аб, — сказал он. — Но не для Тза'аба Ри. И не для Вьехос Фратос, не знающих истины, сокрытой в нем… Нет Он мне самому пригодится. Тому, кем я стану.

Он закрыл ларец, щелкнул засовом, ласково провел пальцами по резным письменам. Лингва оскурра — страж священного клада.

— Мой Кита'аб, — благоговейно вымолвил Сарио. — Мой ключ к священной власти.

Он рассмеялся. Да, это Чиева. Чиева до'Сихирро.

Молча сложил плат, взял под мышку, а другой рукой поднял ларец. И вышел из шатра.

Он знал, что через несколько минут труп будет найден, шатер разрушен. Раньше старика нельзя было увидеть в тканевых стенах его жилища, и само жилище было сокрыто от чужих очей. А теперь чары спали, зеленый плат и ларец с лингвой оскуррой вынесены Теперь прохожие увидят вражеский шатер.

И не потерпят его присутствия в стенах Мейа-Суэрты.

Войдя в уединенный солярий, предоставленный сыну герцога гостеприимными Грихальва, Алехандро рассказал правду. Увидел, как Сааведра побледнела, как подкосились ее ноги, и успел схватить за локти — иначе она бы упала. Подвел ее к креслу, усадил принялся успокаивать.

— Сааведра, я расстроился не меньше твоего. Но ведь это всего лишь вещь.

Его ладонь легла на гладкую белую колонну ее шеи. В этот раз на ней не было украшений.

— Да, конечно. — Она старалась взять себя в руки. — Номмо Матра, Алехандро… Неужели мою картину подарят королю Пракансы?

— Эйха, но это по меньшей мере говорит о том, что ты неплохо поработала, — ответил он шутливо.

— Нет! — воскликнула она. — Только о том, что у тебя кое-что украли. И у меня.

— Эйха, да, думаю, можно и так на это посмотреть. — В его глазах потухла веселая искорка. Он обошел вокруг ее кресла, рассеянно взялся за рукоять тесака, выдвинул лезвие на полдюйма, задвинул со щелчком. — Но он же герцог — то, что принадлежит мне, принадлежит и ему.

— Это был подарок. Мой. Тебе.

— Это был мой заказ.

— Я отказалась от платы. Он улыбнулся.

— Верно.

— Если б я хотела, чтобы он попал к герцогу, я бы его послала герцогу. — Она едва сдерживала гнев. Алехандро рассмеялся.

— Пресловутый темперамент арртио? Немногие отважатся критиковать Бальтрана до'Верраду.

— Разве он этого не заслуживает?

Алехандро остановился, перестал клацать тесаком, сочувственно посмотрел на нее “Бедная моя арртио…"

— Ведра, амора мейа, чего ты от меня ждешь? Что я пойду к отцу и потребую вернуть портрет?

— А разве ты на это способен?

Сталь во взоре. Сталь в голосе. Непонятно, чего больше в душе — злости или жалости. А может, и злость, и жалость — напускные, а все дело в страхе, что ее талант, хороший для Алехандро (он все время об этом твердил, но она упорно отказывалась верить), плох для герцога. И для дочери короля Пракансы.

"Матра Дольча, дай мне сил. Пойди я другим путем, не причинил бы ей боли. Но я не хочу, чтобы и мне причиняли боль”.

Он зашел за спинку кресла, положил ладони ей на плечи, чтобы ощутить ее тепло и успокоить.

— Я не могу потребовать, чтобы он отдал портрет. Две недели назад отец уехал в Пракансу. А я только сейчас набрался смелости сказать тебе. — Он тяжело вздохнул, почувствовав, как напряглось ее тело. — Но все-таки я думаю.., надеюсь, что для тебя.., для нас обоих неизбежность моей женитьбы важнее увезенного портрета.

— Украденного, Алехандро.

Его ладони сжали упругую плоть, требуя знакомого отклика. Большие пальцы стали ласкать шею.

— Разве тебя совершенно не волнует, что я женюсь? Она опустила голову. Длинные густые кудри упали с плеч, занавесили лицо, скрыли ее мысли. Зазвучал голос, и в нем не было ничего, кроме смирения.

— Конечно, ты женишься. И я выйду замуж.

Точно обухом ударила. Его пальцы превратились в железные крючья, впились в ее плечи. Желудок сжался в тугой ледяной комок. Алехандро был унижен. Испуган.

— А что, в семье уже говорят о твоем замужестве?

— Об этом всегда говорят. Каждой женщине подыскивают мужа, и не только в роду Грихальва так заведено. Многие мои сверстницы давно замужем. — Он ощутил ее прерывистый вздох и слабый трепет плеч. — Мне девятнадцать.., пора детей рожать.

И тут он сказал не подумав:

— Роди от меня.

И едва произнес, понял, что мечтает об этом. Наклонился к ней, пошевелил выдыхаемым воздухом завитки ее волос.

— Ведра, граццо. Прошу тебя…

— Кого от тебя родить? Грихальву? Гнев. Боль. Бедные Грихальва, несчастные Грихальва! Да сколько можно слушать это нытье! Ее что, совсем не трогают его слова?

— Пресвятая Матерь! — хрипло произнес он выпрямляясь. — Да неужели ты не понимаешь, что я обязан жениться и родить для Тайра-Вирте нового наследника? А тебе придется выйти замуж, чтобы рожать художников для рода Грихальва.

Сааведра тихо рассмеялась, а затем он уловил-таки отчаяние в ее голосе.

— А что мне еще остается? Возражать? Отказываться? Алехандро, мы те, кто мы есть, и должны делать то, что должны… Ничего другого от нас не ждут с первого дня нашего существования. — Под его ладонями затвердели плечевые мышцы. — Если уж на то пошло, разве ты возьмешь меня в жены? Сделаешь герцогиней чи'патро из рода Грихальва?

Он обвил руками ее шею, ладони остановились на тонких ключицах, — со стороны могло показаться, что он ей дарит ожерелье. Возможно, так и следовало поступить будущему герцогу: отблагодарить за любовь.

— Номмо Матра эй Фильхо, — чинно, как на торжественной церемонии, промолвил он, — коли есть на это ваша воля, да будет так. По ее телу пробежала судорога.

— Нет на это их воли. Этому не бывать. Это невозможно.

— Нет. — Он опустил руки, обошел вокруг кресла, остановился перед ней. Опустился на колено, наклонился так, что от его дыхания зашевелилась ткань юбки. Сильными руками взял ее кисть, поднес к губам, поцеловал, прижал к сердцу. И не отпуская поклялся:

— Я никогда не оскорблю тебя лживыми обещаниями. Никогда не посулю несбыточного. Я исполню то, что в моей воле и власти.

Она была бледна как призрак. От девчонки, которую два года назад он повстречал у фонтана, в ней не осталось ничего. Он вспомнил, как она откидывала с лица мокрые кудри, как улыбалась своему непрошеному заступнику. Откровенность души — вот что отличало ее от других знакомых ему женщин.

Но сейчас она ничем не напоминала девушку, которую он полюбил в тот праздничный день. Да, влюбился, хоть и скрывал это от самого себя вплоть до этого часа по причинам, о которых только что напрочь забыл.

"Пресвятая Матерь, открой ей глаза, пусть увидит, как я стараюсь”.

Эйха, он согласен. Будь что будет. Если нельзя получить все, он согласен на малое.

— Марриа до'Фантоме, — отчетливо сказал он. На ее лицо вернулась краска. Серые глаза стали огромны, потемнели от изумления.

— “Теневая женитьба”? На мне? — В голосе сквозило недоверие. — На мне?

— Почти настоящая, насколько это возможно. “Теневая” — это всего лишь слово. Будет все, кроме священных клятв перед Премио Санкто и Премиа Санктой…

— И перед твоим отцом, и матерью, и тайра-виртской знатью. — Она вздохнула, закрыла глаза, высвободила руку. — Они этого ни за что не допустят.

— Кто? — удивился он. — Мой отец? Мать? Екклезия? Эйха, так ведь они не узнают…

— Моя семья, — с горечью произнесла она. — Вьехос Фратос, те, кто правит родом Грихальва.

Он исторг из себя грязную площадную брань.

Сааведра открыла глаза — огромные, серые, сверкающие на безупречно красивом, с изящными скулами лице, — и печально улыбнулась.

— Ты служишь до'Веррада. Я служу Грихальва. Он поморщился словно от боли.

— Чем же я так плох для них? Блеснули слезы.

— Алехандро, по-моему, ты очень даже хорош. Но семья ждет от меня только здоровых, одаренных детей, которые вырастут и тоже родят детей. Видишь ли, у нас на счету каждая женщина… Меня не отпустят.

Он отстранился, встал, упругой кошачьей поступью обошел маленький уютный солярий. При этом тесак щелкал о ножны, каблуки стучали: звонко — по голым плитам, глухо — по ярким коврам, прокладывая в ворсе неровные борозды. Наконец он остановился, повернулся и увидел на ее лице правду — холодную и страшную как острие меча. Сааведра боялась его потерять, но была непреклонна.

"Пресвятая Матерь… Как тяжело видеть ее боль, но все-таки на душе легче от того, что она неравнодушна. Она меня не потеряет. А я не потеряю ее”.

— Что ж, будем заключать сделки, — решительно сказал он. — Отец — с Пракансой, я — с родом Грихальва. — Он пожал широкими плечами. — В торговле ключ к успеху — умение предлагать то, о чем мечтает другая сторона. Взамен она готова отдать все, чего только ни попросишь.

Сааведра покачала головой; сияние свечи придавало ее волосам синеватый отлив.

— Что ты можешь нам предложить? Мы не правители.., не герцоги и не наследники. У нас хороший, уважаемый промысел, да и кормит худо-бедно…

— Художники, — кивнул он. — Превосходные, выдающиеся мастера. Даже женщины — это подтвердил мой отец, решив подарить королю Пракансы твою работу.

Увидев изумление на ее лице, он улыбнулся. Видимо, сама она так не думала.

— Так чего же больше всего на свете хотят художники из рода Грихальва?

И тут она поняла, к чему он клонит. Объяснений не требовалось, В глазах вспыхнула радость, на щеках заиграл румянец. Не медля ни секунды, она сказала:

— Сарио.

Алехандро ухмыльнулся. Рассмеялся. Схватил ее, стащил с кресла, обнял, сделал несколько па модного танца, с наслаждением вслушиваясь в ее возгласы, восторженный смех, глазами, ушами, порами кожи впитывая ее радость.

— Сарио, — сказал он. Более ничего не требовалось.