"Золотой ключ. Том 1" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер, Роун Мелани, Эллиот...)

Глава 9

Мрачно, целеустремленно и без малейшего недовольства на лице Сарио распахнул незапертую дверь кречетты. Как он и ожидал, его взору сразу предстал мольберт с его Пейнтраддо Чиевой — парча сдвинута и свисает с рамы, как плащ, соскользнувший с одного плеча. И тут же он увидел человека, стоявшего перед портретом.

— Ты! — выдохнул Сарио.

Стройный Грихальва в темном одеянии молчал и выжидающе смотрел на него. Слабые отблески свечи вяло проскальзывали по изящной Золотой цепочке на его шее, по бортам черного шелкового камзола, по символу Дара — Чиеве до'Орро.

«Значит, мне придется иметь дело с ним…»

Сарио помедлил несколько мгновений, потом тихо вздохнул. Ему даже удалось слегка расслабить плечевые мышцы — их едва не свело судорогой. Из Вьехос Фратос только этот человек никогда не осуждал вспыльчивый и нетерпеливый характер Сарио, его неутолимое любопытство. Но тем не менее сейчас его выразительное, не лишенное красоты лицо хранило суровое выражение.

— Агво Раймон…

— Семинно, — перебил тихий голос. Сарио обмер. Одно-единственное слово.., но как много оно значит. Его охватил гнев, но не жгучий. Ледяной.

— Вот как? Примите мои поздравления, семинно Раймон… Но это ничего не объясняет.

— А что, должно?

Нужно потянуть время. Чтобы взять себя в руки. Встреча с этим человеком — совершенно неожиданная встреча — напрочь разрушила тактический план Сарио. Он повернулся к двери и затворил ее подчеркнуто тщательно, даже щеколду опустил совершенно бесшумно. И добился чего хотел — обрел спокойствие и отрешенность. Повернувшись, увидел точно такую же бесстрастность на лице новоиспеченного семинно. , Новость о его повышении не могла вызвать ничего, кроме тревоги. По меркам Вьехос Фратос, Раймон был очень молод, хоть и на десять с лишним лет старше Сарио. А по меркам Сарио, он был самым порядочным из Вьехос Фратос.

По крайней мере до сего дня. Чтобы успокоиться, Сарио наполнил воздухом легкие, затем медленно обнажил ключицу и посмотрел на Раймона вопросительно и вызывающе.

Раймон ничего не сказал, даже не шевельнулся; если и заметил красные пятна, ничем этого не выдал.

«Так зачем же вы это сделали?»

Заскрежетав зубами, Сарио отпустил кружево и посмотрел на Пейнтраддо. Действительно, на нем появились три маленьких пятнышка — там, где пламя коснулось краски.

— Но ведь я ничего не сделал. — Он предельно понизил голос, чтобы не выплеснуть сдерживаемый гнев. — Ничего недозволенного.

Раймон смотрел на него твердо, взор был ясен как солнечный день.

— Ты их напугал.

Чего-чего, а этого Сарио никак не ожидал. У него брови полезли на лоб.

Раймон вздохнул, его губы тронула знакомая кривая улыбка.

— Сарио, все мы через это прошли. Даже я не исключение. Добродушно-ироничный тон не остался незамеченным, но Сарио был слишком зол, чтобы отдать ему должное, чтобы идти на мировую с единственным Вьехо Фрато, которого он считал своим другом (если только можно считать другом одного из тех, кто его третировал с детства).

— И все-таки как это понимать? — Сарио махнул рукой в сторону портрета. — Помнится, я своими ушами слышал, что Чиева до'Сангва применяется в редчайших случаях — когда кто-нибудь из Одаренных своим возмутительным поведением угрожает безопасности семьи. Разве я когда-нибудь это делал? А?

— Это не Чиева до'Сангва, — сдержанно возразил Раймон. — Мы ничего такого не имели в виду. Это всего лишь предупреждение. И братья рассчитывают, что ты воспримешь его с пониманием.

Это было невероятно. И нечестно. Подло.

— Восприму с пониманием? То, что меня наказали за чьи-то страхи? — Сарио изумленно покачал головой; волосы, заждавшиеся стрижки, попали под развязанный ворот. — Раз вы на такое способны, вам бы не мешало посмотреть на себя. Я Признан в полном соответствии с обычаями, моя испытательная картина написана по всем правилам, и два месяца назад я принят в круг Вьехос Фратос. Тут комар носу не подточит, иначе бы я остался никем. Спрашивается, за что мне оказана такая честь, если вы меня боитесь?

— Сарио, ты считаешь это честью? Или только способом достижения цели?

Сарио заколебался, праведный гнев поумерился; вернулось уважение к незаурядному уму Раймона и напомнило: надо следить за языком.

— У всех у нас одна цель: чтобы Верховным иллюстратором опять стал Трихальва, чтобы мы помогали герцогам управлять…

— Но кое-кто боится этого, — перебил Раймон. — Серрано. И другие.

И тут Сарио не сдержался. Темперамент взял верх над осторожностью.

— Только не иллюстраторы! Разве не будет героем тот из нас, кто вернет семье утраченное положение?

— И этим героем хочешь стать ты.

— А почему бы и нет? — Сарио простер руки к Раймону. — Разве ты никогда не мечтал этого добиться?

Резкие черты лица семинно немного смягчились.

— Я в это верил.

В груди Сарио заклокотал смех и вырвался на волю. Отлегло от сердца — кажется, он понят.

— Ага! Эйха, вот видишь? Мы с тобой не так уж несхожи.

— Но я не поставил перед собой такой задачи. — Снова в голосе Раймона появилась мягкая ирония. — Если бы завтра Бальтран до'Веррада умер, то, может быть… Но он не умрет, разве что от руки убийцы, да и это мало вероятно — народ его любит и в обиду не даст. Нам остается ждать, когда его сын получит власть и назначит нового Верховного иллюстратора, а я к тому времени буду слишком стар.

Сааведра утверждала, что Сарио довольно часто выходит из себя, что люди в первую очередь обращают внимание на гнев, а не на значение его слов. Не без напряжения воли Сарио превозмог злость и вооружился здравым смыслом.

— С детства нам внушают, что мы больше годимся для живописи, чем любой другой род в Тайра-Вирте. Но если у кого-нибудь из нас появится мечта стать Верховным иллюстратором, его обязательно накажут.

— Не за мечту, — сказал Раймон. — За своенравие. За непочтительность. За слишком откровенные сомнения.., опасные сомнения в устоях семьи. За несоблюдение компордотты. За стремление взять судьбу Дара в собственные руки.

— Но ведь это мой Дар…

— Нет, Сарио, это наш Дар. — В голосе Раймона появился холодок.

Все-таки он — иль семинно и действует по поручению Вьехос Фратос.

— Вот за что ты понес наказание. Это не твой Дар, не твоя цель, не твое предназначение, а наши! Рода Грихальва. Мы этого добиваемся ради благополучия семьи, а не ради честолюбия кого-то одного. Сарио, не имеет значения. Одарен ты или нет. У тебя есть долг перед семьей, ты обязан трудиться вместе с ней ради возвращения того, что когда-то было нашим.

— И я этого добьюсь! — вскричал Сарио. — Раймон, не сажай меня на цепь! Дай мне выполнить долг, и я стану первым Грихальвой по правую руку от до'Веррады со времен нерро лингвы!

— Позволить, чтобы ты вырвал бразды из рук законного герцога? Сарио притих. Раймон — человек честный и приятный в общении, из Вьехос Фратос только он и годится для разговора по душам, но сейчас, в этот поразительный момент истины, Сарио увидел перед собой незнакомца. Способного язвить чужое тело посредством картины. Такого же, как и все, скованного своей беспомощностью перед обветшалыми суевериями и обрядами. Не ведающего подлинной силы… Сарио тихо спросил:

— Значит, вы этого боитесь? Что я захочу узурпировать власть герцога?

На лице Раймона пролегли суровые складки. Но голос остался мягким.

— Когда-то мы сами могли стать герцогами. Народ восхвалял Грихальву как своего спасителя, и сделай мы в ту пору иной выбор, наша судьба, наверное, сложилась бы совершенно иначе. Но Верро Грихальва погиб. Заслонил собою Ренайо до'Верраду от тза'абской стрелы и умер на руках герцога.

— И тем самым обрек нас на вечную роль прислуги, — с горечью сказал Сарио.

Раймон, немного помолчав, объяснил:

— Ты самый способный из нас, я еще не встречал Грихальву талантливее тебя. Но и опаснее.

Последнее слово ужалило как оса. Сарио был готов его услышать, но все-таки не ожидал такой боли.

— И ты меня боишься?

— Видишь ли, Сарио, та самая сила, которая побуждает тебя к действиям и питает честолюбие — Луса до'Орро, — способна сломать тебя, переделать до неузнаваемости. Чтобы честолюбие приносило реальную пользу, необходимо им управлять. Иначе оно так и останется не более чем задатком, эгоистичным стремлением к первенству.

— К власти, — сказал Сарио без обиняков.

"По душам, так по душам. Будем резать правду-матку”.

Раймон смело принял вызов.

— Да. Стремление к чистой, нераздельной власти. Но однажды на поле битвы смерть нашего родича предопределила роль Грихальва в новом государстве. И это отнюдь не роль правителя.

Сарио невесело рассмеялся.

— Если бы Верро не спас Ренайо до'Верраду, мы бы стали герцогами, а не иллюстраторами.

— Возможно. Хотя кто знает? Как бы то ни было, мы сделали выбор.

— Но не для меня.

— И для тебя, Сарио. Для всех нас.., а тза'абы позаботились о том, чтобы мы не передумали.

Сарио понял, что имеет в виду семинно.

— Похитив женщин из нашей семьи и наделав нам ублюдков?

— Чи'патрос, — Спокойно поправил Раймон. — Наших Предков.

— Которых все презирали и ненавидели, особенно екклезия!

— Да, тза'абы обесчестили тех женщин, но пятно позора легло и на нас. Тза'абы были врагами, язычниками, из-за них мы теперь меченые, наша кровь считается нечистой… И за это нас поносят недруги, к которым судьба была милостивее. — Раймон аккуратно занавесил картину парчой, спрятал опаленный образ юноши, чьим талантом восхищались и чьих устремлений пугались. — Екклезия не скрывала, что считает нас полукровками. Это одна из причин, по которой нас ненавидят. А о других причинах ты и сам знаешь. Мы не такие, как все, и эта непохожесть внушает священникам страх.

— Лицемерные ослы в рясах!

— Не все. Многие веруют искренне. Но важно другое: пока екклезия называет нас порчеными, в это будет верить народ. — Раймон помолчал секунду-другую, дабы восстановить душевное равновесие, и продолжал:

— Сарио, есть и еще кое-что. Сила правителей — в их жизнеспособности, долголетии. У нас — ни того ни другого.

— Когда-то было и то, и другое.

— Но Матра эй Фильхо прогневались на нас и отняли силу. Пойми, Сарио, нерро лингва была для нас карой… Мы переступили грань дозволенного. Возгордились. И за это были повергнуты в ничтожество.

— Раймон, — Сарио уже не мог сдержаться, — Матерь с ее младенцем Сыном в самом деле так сказали?

Вопреки его ожиданиям Раймон ответил без гнева и враждебности, а с невероятным спокойствием, которое вызвало у юноши зубовный скрежет.

— Подлинный иллюстратор понимает и радостно приемлет священные знамения, как бы они ни выглядели.

— Но…

— Бассда! — Отбросив дружеский тон, Раймон плавно прошел вперед и остановился в шаге от Сарио. — Дураком меня считаешь? Конечно, ты вправе думать что угодно… Но неужели ты способен хоть на миг поверить, что в семье Грихальва один лишь ты лелеешь великие замыслы? Что только твоя Луса до'Орро рвется на свободу?

— Но почему тогда…

Внезапно Раймон, вопреки обыкновению и нисколько не рисуясь, задрал левый рукав камзола и манжету рубашки.

— Сарио, ты идешь по моим стопам! Даже прозвище твое — Неоссо Иррадо — носил когда-то и я.

Разумеется, Сарио не мог не взглянуть на обнаженное запястье. На его внутренней стороне виднелся рубец — сизый след глубокого пореза.

— “Наименьшая кара”, — грустно произнес Раймон. — Конечно, те, кто настоял на ней, давно лежат в могиле; они уже тогда дышали на ладан. Но я могу тебе сказать только то, что они сказали мне: своенравие и непокорность семье не служат. И мириться с ними нельзя.

Сарио облизал губы — И поэтому они погасили твой огонь.

— Погасили? Разве ты не видел мои последние работы? — Бледность его лика не уступала белизне его батистовой рубашки. — Нет, Сарио, не “погасили”. Перенацелили. И я пришел к выводу: если можно сослужить хоть малейшую службу нашей многострадальной семье, то надо радоваться и этому.

— Я не хочу радоваться этому, — запротестовал Сарио. — Я хочу большего.

— Ну, а коли так, — сказал Раймон с горечью, противоречащей его улыбке, — я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя.

Сарио хотел что-то сказать, но иль семинно, мотнул головой, давая понять, что разговор закончен.

— Прошу извинить, граццо. У меня дела. — Он направился к выходу, молча отворил и затворил за собой дверь.

Шипя и дрожа, как рассерженный кот, Сарио подождал, пока уляжется гнев. Затем подошел к мольберту и откинул парчу с автопортрета, не отвечавшего всем требованиям, которые предъявлялись к испытательной работе юных претендентов на членство в мужской элите рода Грихальва.

Власть. Но недостаточная.

Сарио с удовлетворением разглядывал картину. Не о чем беспокоиться. Вьехос Фратос ему не опасны. Чего бы ни требовали от него. Как бы ни боялись его.

Он улыбнулся своему автопортрету.

— Верро Грихальва был глупцом.

Гитанна Серрано не могла оторвать взор от бесценного зеркала — его подарил герцог в память о их первой астравенте тайра-виртском празднике “звездного ветра”, поры, когда с неба сыплются звезды и попадают в зеркала влюбленных. Правда, это зеркало в ритуале не участвовало — оно было слишком большое, слишком красивое, слишком дорогое. Оно лишь напоминало о первой ночи, которую герцог и Гитанна провели вдвоем.

С тех пор миновало так много ночей, так много астравент. Гитанна изучала каждый квадратный дюйм лица, беспощадная к себе, как беспощаден мужчина к врагу на поле брани. По сути, лицо и было врагом, уставившимся на нее через посеребренное стекло, постоянно напоминающим о бренности женской красоты.

Где она, восхитительно свежая, пышущая бодростью и здоровьем молодая женщина, которая дала соблазнить себя в астравенту, едва оказалась при дворе? Ее больше нет. Растратила юность на войны, где оружием служат слова, а стратегическими планами — дворцовые интриги. Зима, лето, зима, лето… И пусть не приходится думать о подвозе продовольствия и фуража, о зимних квартирах, о наборе пополнения. Только о подступающей старости, об уходящей красоте. Но разве от этого легче?

Она со страхом думала, что война проиграна, близится последняя битва. Семь лет он приходил к ней, семь лет после той первой ночи, когда оказал ей честь, когда возвысил ее над всеми, сделав своей любовницей. Семь лет, превративших девушку в старуху.

Гитанна поморщилась. Мужчины просто стареют. А женщины превращаются в старух.

В ее локонах не пробивалась седина. Помады и лосьоны оберегали свежесть кожи, бросали вызов летнему тайра-виртскому солнцу, болотной сырости и даже всесокрушающему времени. Она не вынашивала детей, и потому талия осталась узкой, бедра крутыми, а груди тугими. И все-таки она уже не та, что прежде, — в этом нет сомнений.

Гитанна на миг закрыла глаза, предавшись покою, услышала гудение пчел за растворенным окном, далекий лай и приглушенный расстоянием женский смех во внутреннем дворе. Она решила сидеть совершенно неподвижно, но тут же почувствовала предательскую дрожь век.

Клацнул замок. Гитанна улыбнулась с облегчением. “Он меня еще не бросил”.

Отворилась дверь, и снова раздался щелчок. Постороннему теперь в комнату не войти. Не открывая глаз, Гитанна напрягла слух и обоняние: шелест дорогих тканей, пряные, хоть и слабые, запахи мужского и конского пота. И благоговейный возглас — вошедший увидел в зеркале ее нагие груди.

— Матра Дольча! — прошептал он, как ей показалось, с мольбой. Веки распахнулись. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не обернуться в изумлении и страхе, не закричать. Вот так. Случилось.

Алехандро улыбался. Улыбка была отцовская, но обаяние — свое, природное. Никакой рассудочности, наигранности в манерах. Мир еще не наложил на него свой отпечаток, Алехандро оставался самим собой.

Он тоже нервничал. Уже не мальчик, но и не совсем мужчина. Высокий, растущий не по дням, а по часам; плечи широки, но еще не отяжелели от мышц. Руки с широкими ладонями прекрасно знакомы с мечом, ножом, поводьями, но неопытны в ласках-.

Алехандро беспокойно вздохнул и произнес:

— Он сказал, это поручается вам.

Она медленно встала. С напудренных, надушенных плеч упала роскошная кружевная шаль. Гитанна сбросила ее неуловимым движением, и кружева плавно, как невесомая пушинка, опустились на ковер. Скоро на эту шаль упадет и его одежда.

— Да, — отозвалась Гитанна.

Отец сделал ее женщиной. А ей теперь предстоит сделать мужчиной сына.