"Будет револьвер — будем путешествовать (сборник)" - читать интересную книгу автора (Пратер Ричард С.)

Улица грешника

«Sinner's Alley» 1953

В Лос-Анджелесе морг помещается в подвальном этаже здания суда. Было семь часов вечера, уже стемнело, когда мистер Франклин остановился у входа и сказал мне:

— Вы идите, идите.

— Разве вы со мной не пойдете?

— Нет, мистер Скотт, я больше не взгляну на нее. Не могу. Не взгляну даже, когда будем хоронить... — Внезапно он умолк, как будто ему сдавило горло или он потерял способность говорить.

Да и понятно, он ведь был ей отцом, и вчера вечером она была еще жива. Она ушла из дому, смеясь, крикнув через плечо, что к десяти будет дома. И мистер Франклин увидел ее снова лишь здесь, на свинцовом столе, в морге лос-анджелесского окружного суда.

Ей было только восемнадцать лет.

Вчера вечером где-то ее изнасиловали. И руки какого-то мужчины сдавили ее нежную шею и сжимали до тех пор, пока жизнь не покинула ее молодое тело.

— Нет, — повторил мистер Франклин, — я никогда больше ее не увижу.

Я оставил его на улице и вошел в здание. Эмиль, служащий морга, уже поджидал меня. Он молча кивнул и пошел вперед. Я последовал за ним. Он уже подготовил ее для осмотра, и я остановился у стола, на котором она лежала. Я взялся за край простыни, покрывавшей ее тело.

Я никогда не видел девочку Пэм при жизни, однако я испытывал не совсем то же, что чувствуешь, когда видишь труп незнакомого человека.

Мистер Франклин пришел днем в мою контору «Шелдон Скотт. Расследования.» и попросил меня взяться за расследование дела за пятьсот долларов. В это время я был всецело занят розысками двух алмазных ожерелий, и успешное их завершение принесло бы мне десять тысяч долларов. Я был уже близок к цели, поэтому сказал мистеру Франклину, что ничем не могу ему помочь. Но он выглядел таким убитым, что в конце концов я согласился пойти к нему домой, посмотреть на некоторые вещи, которые он мне покажет, и потом пойти с ним в морг.

Дома он повел меня в комнату Пэм, показал ее одежду и учебники, поношенные сапожки для верховой езды и альбом школьных фотографий. Потом он оставил меня наедине с большим черным альбомом. Это была фотографическая летопись жизни Пэм из года в год. Пэм, когда ей было несколько дней от роду, первые шаги; Пэм-школьница, ежегодные фото, снятые в дни рождения, любительские снимки, запечатлевшие Пэм в одиночку и с друзьями, с указанием дат и коротенькими надписями, которые она делала белыми чернилами под каждым снимком.

Я постепенно, сначала сам того не сознавая, как будто близко узнал Пэм. Я заметил, что на большинстве фотографий она улыбалась: от глупой слюнявой улыбки годовалого ребенка — до нежной и мягкой восемнадцатилетней леди. Меньше чем за час я проследил, как она росла, прошла пору неуклюжего отрочества, зрела и расцветала. Я снова посмотрел на одежду, которую она носила, на книги, которые читала, и теперь они показались мне совсем другими, чем вначале. Мистер Франклин сказал мне, что он вдовец с одним ребенком, дочерью Памелой. И теперь эти слова прозвучали в моей памяти совсем не так, как я воспринял их впервые.

Эмиль откинул простыню, покрывавшую ее тело.

Не знаю, как долго я смотрел на нее. Потом Эмиль сказал:

— Покойница очень красивая, правда?

Наконец я ответил:

— Была, Эмиль. Была очень красивая.

Но не сейчас. Смерть никогда не бывает красивой, и это не был тот спокойный сон, каким представляется смерть, когда мы о ней упоминаем. У меня в кармане был любительский снимок Пэм, но мертвая девушка совсем не походила на это фото. Губы распухли, нижняя губа была рассечена, левый глаз заплыл, а на одной из маленьких грудей виднелись глубокие бледные царапины. Уродливый синяк темнел на восковой коже ее бедра. И, конечно, лицо и шея были вздуты, покрыты ссадинами и обезображены.

— Можете накрыть ее, Эмиль.

Он накрыл простыней ее тело и лицо. Я взял у него фото, сделанное с нее в морге, и вышел. Теперь я вполне понимал, почему мистер Франклин не хочет смотреть на нее.

Когда я вновь присоединился к нему, он ничего не спросил, просто ждал, что я ему скажу.

— Я согласен, мистер Франклин, — было все, что в эту минуту я мог произнести.

Он тихо вздохнул, потом кивнул, не сказав ни слова.

— Идите домой, — сказал я ему, — а я начну действовать.

В Лос-Анджелесе отдел по расследованию убийств находится в сорок второй комнате на первом этаже здания суда, и хотя это не самое веселое место в мире, оно намного лучше морга. А оживляет его Сэм, по крайней мере для меня. Сэм — это капитан Фил Сэмсон из отдела по расследованию убийств — большой, грубоватый, с сединой стального оттенка и с чисто выбритым красноватым лицом. Он мой лучший друг в Лос-Анджелесе, и мне часто приходится работать с ним вместе. Я поговорил с ним минут десять и прочитал его донесения. Памела Франклин вела дневник, и он тоже лежал на столе Сэма. Я просмотрел его, обращая особое внимание на записи последних дней, но ничего из них не извлек. Отдел по расследованию убийств — тоже. Это была обычная девичья писанина, пестревшая подчеркнутыми словами и восклицательными знаками, вместо имен употреблялись либо клички, либо инициалы, как будто для того, чтобы сделать дневник более засекреченным.

Вчера вечером, в 6.30, Памела вышла из дому вместе с Орином Уэстом, юношей ее возраста. Около 9.30 другая пара, проезжавшая на машине по Элизион-Парк, заметила, что поодаль от дороги кто-то лежит. Они остановились, и мужчина, подойдя, склонился над распростертым телом. Это был юноша, который пробормотал какое-то слово и потерял сознание. Они вызвали полицию, которая установила, что этот юноша — Орин Уэст. Ему нанесли удар в голову, очевидно, позже он пришел в себя и дополз почти до самой дороги. На пятьдесят футов дальше, среди деревьев, нашли тело Пэм, в разорванном платье и еще теплую. Затоптанные следы и примятая трава наводили на мысль, что в нападении участвовало несколько человек.

Я спросил Сэма:

— Этот мальчик, что был с Пэм, что за слово «чербан» или «чердад», которое он пытался произнести перед тем, как потерял сознание?

Сэм почесал свою седую голову.

— Возможно, он хотел сказать «черная банда». Тебе это о чем-нибудь говорит?

Еще бы! В Лос-Анджелесе мы достаточно натерпелись от малолетних банд подростков-хулиганов. Они участвовали в грабежах, избиениях, а в одном-двух случаях и в массовом изнасиловании. Существовали и «Красная банда», и «Люди короля», а среди прочих — и «Черная банда». Из того, что я слышал, «Черная банда» была самой жестокой, самой отвратительной группой хулиганов в городе.

Я встал.

— Спасибо, Сэм. Пожалуй, это прямо указывает на эту шпану, а? Поговорю-ка я кое с кем из них.

— Подожди минутку, — сказал он. — Похоже, что этот один или больше чем один, — из сорока парней, членов банды. Какого черта ты будешь с ними делать? Бить одного за другим по очереди? Ты наживешь кучу неприятностей, если начнешь отвешивать оплеухи во все стороны.

Я сел, когда Сэм добавил:

— Кроме того, стоит тебе поднять хотя бы палец на одного, как на тебя сзади навалятся десять.

Он нахмурился.

— Чего ты, собственно, кипятишься?

Я рассказал ему про мистера Франклина и про посещение морга, показал фото Пэм и снимок, сделанный в морге. Я сказал, что вызову их на разговор, несмотря на его запрет. Он увидел, что я завелся, и посмотрел на меня странным взглядом. Потом он сказал:

— Мы положили глаз на эту банду еще до твоего случая. Нет, не убийство, а случай ограбления. Расследование ведется уже три недели. Хотя для приговора еще нет прямых улик, мы уверены, что именно «Черная банда» отвернула пару кранов на заправочной станции и ограбила винный магазин. А теперь еще это изнасилование с убийством. Мы работаем скрытно, так что банда не знает, что мы их выследили. Этот мальчик, Орин Уэст, очевидно, указывал на них, но с тех пор больше не произнес ни слова. Сейчас он в больнице все еще без сознания в тяжелом состоянии. С согласия родителей мы выдали газетам версию, что погибли оба, и девушка, и юноша. Так что бандит, кто бы он ни был, считает себя в безопасности.

Он помолчал.

— Если мальчик придет в себя, может быть, мы узнаем, кто это был. Но, возможно, и не узнаем. Надо действовать, не ожидая.

Он снова посмотрел на меня тем же странным взглядом.

— Шелл, — сказал он медленно, — раз уж ты все равно решил сунуться в осиное гнездо, пойди-ка в притон этой банды и потолкайся там. Пошевели их, особенно вожака.

— Дай мне их адрес.

Он написал мне их адрес, потом сказал:

— Я тебе говорил, что мы над этим работаем. Но все шито-крыто, и мальчишки не знают, что мы ими интересуемся, того мы и хотим. Если тебе удастся вселить в них панику, это может очень нам помочь. Но эта банда опасная, можешь получить по башке. И вот что еще: эти банды обычно состоят из подростков, но в данной — во главе двадцатидвухлетний бандит по имени Чак Дорр.

Он помедлил и продолжал:

— Дорр не может объяснить, где он был вчера и что делал вечером от восьми до десяти часов. А несколько месяцев назад он был у нас по делу об изнасиловании. Путается с четырнадцатилетней девчонкой, избил ее.

— И он на свободе?

На лице Сэма отразилось отвращение.

— Естественно. Оштрафовали на пятьсот долларов и дали испытательный срок.

Я поднялся.

— Буду держать с тобой связь, Сэм.

— Пошевели их, только смотри, не переборщи. Не исключена возможность, что Уэст нам что-нибудь скажет. И ради Пэм не дай им понять, что ты хоть когда-нибудь разговаривал с полицейским. Нам нужно, чтобы они считали, что полиция никогда о них не слышала. Это очень важно. Я буду в курсе твоих дел, но действовать ты будешь самостоятельно. И следи за этим негодяем, Дорром. Он взрослый человек, сильнее и крупнее тебя.

Я чуть-чуть ниже шести футов двух дюймов, когда босиком, и вешу двести шесть фунтов.

— Так что же это такое? — спросил я. — Чудовище?

— Увидишь. — Сэм проводил меня до двери и добавил: — Шелл, гм, я всегда был с тобою откровенен, так что скажу тебе. Я не очень тебя обнадеживаю.

— Что это значит?

— Ничего. Просто хочу, чтобы ты знал правду. В общем, будь осторожен. Кто-то из этих ребят, может быть один из них думает, что совершил два убийства — Пэм Франклин и Орина Уэста. А после двух — третье уже легко. Из характеристики Чака Дорра известно, что он не совсем нормальный. А тот, кто убил вчера, будь то он или кто-нибудь еще, явно псих.

Я усмехнулся.

— Я никому не позволю убить себя, Сэм.

Я ушел, чувствуя себя далеко не так беспечно, как хотел показать.

Оставив свой автомобиль с откидным верхом за углом, неподалеку от улицы, где находился их клуб, я пешком завернул за угол, прошел по улице и остановился перед домом. Перед входом стояли два мотоцикла и три ветхие машины, видимо, собранные из металлолома. Сам клуб представлял собой обычный дом, большое одноэтажное каркасное здание, футов на двадцать отступавшее от улицы. Через грязный двор к парадному вела потрескавшаяся цементированная дорожка. Я прошел по ней и поднялся на прогнившее деревянное крыльцо.

Изнутри доносился странный шум: визг, смех, крики и топот ног, как будто танцевал кто-то тяжелый и неуклюжий. Мне было еще не совсем ясно, как себя вести, но я решил вначале ориентироваться на самих мальчишек. Если они встретят меня сдержанно и дружелюбно, я отвечу им тем же насколько смогу. Образ Пэм ярко запечатлелся в моей памяти. Правда, я не ждал радушного приема, мне уже довелось столкнуться с парой групп таких подростков, и я давно уже избавился от первоначального ошибочного представления о том, что преступник — обязательно взрослый человек. Пятнадцатилетний мальчик ударил меня однажды кастетом, изготовленным с чисто профессиональным искусством, а восемнадцатилетний выстрелил в меня из самодельного пистолета. Он промахнулся, пуля пролетела в двух ярдах от меня, но прицеливался он всерьез. Сейчас со мной был мой кольт, но я надеялся, что мальчишки будут держаться прилично и вежливо.

Напрасно я надеялся.

Я позвонил, и шум внутри немного поутих. Высокий костлявый парень лет семнадцати, с крысиным лицом, открыл дверь и скосил на меня глаза.

— Угу?

— Я ищу Чака Дорра.

— Кто спрашивает?

— Шелл Скотт. Я — частный сыщик.

— Никогда не слышал.

Он хотел захлопнуть дверь перед моим носом, но ему помешала моя нога.

— Вы, наверное, не расслышали, что я сказал?

— Расслышал. Его здесь нет. Катитесь отсюда. Вас не приглашали. Усекли, мистер сыщик?

Этот молодой хулиган был именно тем, кого я ожидал здесь встретить, и он начинал меня бесить, этого я не ожидал.

— Вы тоже сойдете, — сказал я. — С таким же успехом я могу поговорить и с вами.

Он пробормотал несколько грязных слов, потом сказал:

— Нога. Уберите ногу.

Я убрал ногу, но, подняв ее, пинком распахнул дверь. Крыс отпрянул на шаг, и дверь с размаху ударилась о стену. Я вошел, не задев его, и очутился в мгновенно притихшей комнате. Двое или трое поднялись со своих мест и злобно уставились на меня. В этой большой комнате было человек двадцать, половина из них — девочки, и все подростки в возрасте от тринадцати до восемнадцати лет. Ни один из них не мог помериться со мной ростом, так что Чака Дорра среди них, очевидно, не было. До моего появления они, видимо, безудержно лизались и обнимались. Ликер был представлен в изобилии. Вероятно, все уже успели наполовину «надраться», а тяжелый сладкий запах говорил о том, что среди присутствующих несколько человек курят марихуану. Ликер и марихуана возвышают шпану в собственных глазах, делают их как будто умнее, красивее и сильнее.

Я стоял посреди комнаты под враждебными взглядами всего несколько секунд, потом дверь захлопнулась и молчание прервалось. Те трое, что встали, когда я вошел, направились ко мне, и тот, кто был впереди, низкорослый, коренастый юнец с нежным лицом ребенка, который проводит все вечера, разглядывая порнографические открытки, сказал:

— Катитесь отсюда, мистер. Это — частная вечеринка.

Другой, с худым прыщавым лицом и ярко-красными губами, сказал:

— Потеряйтесь. Сгиньте. Исчезните.

Послышалось еще несколько замечаний столь же остроумных. Присутствие девочек только ухудшало положение, потому что подобного рода шпана под взглядами своих женщин становится еще грубее, вроде тех мальчишек на пляже, которые нарочно носятся вокруг, поднимая ногами тучи песка. Видно было, что девчонкам все это очень нравилось. Среди них пять-шесть были в джинсах, остальные — в туго облегавших фигуру платьях.

Они были недовольны, что я прервал их веселье. Я невольно подумал, что Пэм и ее друг тоже были недовольны, когда им помешали вчера вечером. Я посмотрел на жесткие молодые лица трех подростков, стоявших передо мной, на лица их товарищей и подумал, что никогда еще не видел, чтобы в одной комнате собралось столько порочных и безобразных существ. Я смотрел на одного, другого и спрашивал себя: «Не мог ли он избить Пэм, не его ли пальцы сдавили ее горло?» Судя по их виду, это мог сделать любой из них, и, вероятно, один или несколько это сделали.

Низкорослый коренастый подросток и тот, у которого были ярко-красные губы, уперлись мне в грудь руками и стали отталкивать меня к двери. Я почувствовал, как мое лицо запылало. Так уж я устроен, что ничто так не действует на меня, как физическое насилие со стороны какого-нибудь человека. А сейчас эти ребятишки старались силой вытолкать меня за дверь.

— Руки прочь, — сказал я.

Крыс был слева от меня.

— Да кто ты такой, по-твоему, дубовая голова?

Я посмотрел на него и сунул руку во внутренний карман, чтобы достать бумажник.

— Я уже говорил, кто я, — ответил я.

То ли он ожидал, что я вытащу из кармана что-то другое, то ли просто надеялся испугать меня, но он держал руки за спиной. Когда я вынул бумажник, он вынул правой рукой что-то из правого кармана. Увидев бумажник, он быстро отвел руку за спину, но я успел заметить отблеск света на длинном лезвии ножа. Такой милый, бесправный малыш! Уж так мне стало его жаль.

Я раскрыл бумажник и показал ему фотокопию моего удостоверения, а потом показал его и трем остальным. Это не произвело впечатления.

— А-а, самозванец-полицейский, — сказал Крыс.

Раздались грубые смешки. Я посмотрел на него.

— Начнем с тебя, — сказал я. Я вынул из кармана любительский снимок Пэм и протянул ему. Я ничего не сказал, я хотел видеть, как он будет реагировать.

Он взглянул на фото. Затем стал пристально его рассматривать. Наконец, облизнув губы, он скосил на меня глаза.

— А зачем мне это?

— Ты ее знаешь?

— Не-а. На кой она мне, дубовая ты голова?

— Передай дальше, — велел я. — Пусть каждый посмотрит.

Он все так же, искоса, следил за мной, и сначала мне показалось, что он не собирается повиноваться. Потом он пожал плечами.

— Почему бы и нет?

Он показал фото трем своим товарищам, стоявшим поблизости, и те молча покачали головами. Потом Крыс направился к ближайшему стулу, на котором уместилась юная парочка, дал им фото и что-то пробормотал. Низкорослый парень присоединился к Крысу, и оба начали шептаться, временами бросая на меня быстрые взгляды. Через несколько секунд к ним подошли и остальные двое. В то время, как фото передавалось по кругу, я отошел к стене и прислонился к ней спиной. Я хотел встать так, чтобы видеть их лица, но главное, я хотел иметь за спиной стену. То, что здесь происходило, мне не нравилось.

Разговор становился громче, губы кривились, когда члены банды посматривали в мою сторону. Мальчишки зашевелились, собираясь в одну тесную группу, через полминуты все девочки столпились вокруг одного из диванов, а парни образовали две группы в другом конце комнаты. Они тихо разговаривали, поглядывая на меня и посмеиваясь, как будто подбадривали себя и друг друга перед каким-то действием. У большинства в руках были стаканы с ликером.

Мне очень не нравилась вся эта возня, ибо все они были настоящие хулиганы и громилы, такие же опасные, как взрослые, только моложе. Если они настроятся на такой лад, они могут наброситься на меня всей бандой и, может быть, раскроить мне череп. Но я должен соблюдать вежливость. Ведь они — продукт их среды! Как ни странно, не более, чем все другие люди, включая и меня. Так что я никак не мог вызвать в себе по отношению к ним чувство симпатии.

Девяносто девять из ста подростков да и взрослых тоже, с которыми вы сталкиваетесь, прекрасные люди, но всегда найдется один процент или меньше таких, которые как будто принадлежат к другой породе. Есть хорошие дети и есть плохие, хорошие и плохие люди, но, если они пускают вам пулю в лоб, вы умираете независимо от того, родились они в особняке или в трущобе, стреляли в вас из настоящего или самодельного револьвера. А я, сдается мне, из тех, кто имеет дело с готовой продукцией наших цивилизованных джунглей, а не с процессом ее изготовления. И я не тот тип, который говорит каннибалу, обгладывающему ему ногу: «Да благодарит вас Бог, сын мой». Я сознаю, что я — продукт своей среды.

Наконец все эти юные каннибалы посмотрели на фото Пэм, но, насколько я мог судить, видели ее впервые. Это было странно, потому что в этот день фото Пэм появилось во всех газетах. И если те, кто задушил и изнасиловал Пэм, были здесь, что они думали и чувствовали в эту минуту?

Крыс отделился от своих дружков, подхватил фото и подошел ко мне. Он протянул мне фотографию и снова сунул руки в карманы.

— Удовлетворены? — спросил он.

— Угу. Все-таки, мне нужно повидать Чака.

Он вытащил из кармана свой нож, на этот раз не скрываясь, и срезал узенький краешек ногтя с большого пальца.

Остальные стояли шеренгой посреди комнаты и смотрели на меня. Один из них перебрасывал из одной руки в другую что-то блестящее. Сначала я не понял, что это, но потом, разглядев, увидел, что это самодельный кастет, сделанный, вероятно, из ручек бака для отбросов, с торчавшими из него стальными остриями, которые могли бы превратить человеческое лицо в окровавленные полоски кожи. Несколько других, включая и низкорослого, держали руки в карманах.

— Катитесь отсюда, — произнес Крыс. — Ну? Я серьезно.

Мне ужасно надоело слушать, как эта малолетняя шпана указывает мне, что я должен делать.

— Слушай, ты, шпана мелкопузая, — сказал я, — прекрати трепать об меня язык, или...

— Или что? — прервал он меня. — Эй, — повернулся он к дружкам, — они не хочут уходить!

Он махнул рукой, и вся эта банда двинулась на меня. Они подходили медленно, тот, что с кастетом, надел его на правую руку, остальные по-прежнему держали руки в карманах.

Я сунул руку под пиджак, не колеблясь. Я не вынул револьвер. Вы можете стрелять в Аля Капоне, когда он взрослый Аль, но когда он еще маленький, это считается неприличным. Я вспомнил, как Сэмсон предупредил меня, что у меня будет куча неприятностей, если я начну отвешивать «малышам» оплеухи. Однако я приблизился к той черте, за которой мне уже будет на все наплевать, и, если бы любой из этих подростков бросился на меня с ножом или кастетом, очень возможно, что я выстрелил бы ему в голову.

Я крепко сжал рукоятку револьвера и прижался спиной к стене.

— Не подходите, — сказал я. Мой голос прозвучал немного напряженно. — Ей-богу, если вы приблизитесь, я могу забыть, что вы — дети.

Они продолжали наступать. Я начал медленно вытаскивать револьвер, но в этот самый момент я услышал, как к дому, визжа тормозами и издавая громкие гудки, подъехала машина и остановилась у входа. Атмосфера в комнате изменилась. Мальчишки остановились, усмехаясь и шпыняя друг друга. Крыс засеменил к двери, сопровождаемый коротышкой, который был, видимо, его другом. Оба поспешно вышли. Очевидно, приехал их босс.

Через минуту подростки вернулись с нахальным видом. Крыс подмигнул остальным, что, мол, приехал Чак, уж он-то со мной разделается. На дорожке послышались шаги. Это, конечно, был Чак, но рядом с его шагами слышно было мелкое постукивание каблучками. Первым вошел Чак, и если за ним вошла женщина, я все равно ее не видел. Будь за ним дизельный локомотив, я бы его тоже не увидел.

Сэмсон оказался прав, это был огромный парень.

Все вокруг пришло в движение, и я перестал быть центром внимания. Послышались возгласы: «Эй, Чак!», «Где ты был, Чак?» и «Эй, Чак, этот тип портит нам настроение!»

Он взглянул на кастет в руке одного подростка и на другого, у которого в кармане торчал какой-то металлический предмет.

— Уберите оружие, — сказал он. Потом, пройдя в комнату, остановился против меня. — Что случилось? — спросил он.

Он был на полдюйма выше меня, но такой узкоплечий и широкобедрый, что казался даже еще выше. В плечах он был шире меня дюйма на три или четыре. У него были длинные руки, слишком длинные. Жесткие черные волоски покрывали руки и запястья и курчавились на шее, выступавшей из белой майки, которую он носил под коричневым пиджаком. У него была довольно приятная внешность, совсем не та, что я ожидал.

— Ничего не случилось, — ответил я. — Пока еще ничего. Просто я задал несколько вопросов.

Он усмехнулся. Мягким приятным голосом он спросил:

— А кто вас просил задавать вопросы?

— Мистер Франклин.

— Франклин? — сказал он твердо. — Не знаю такого. Так что лучше выходите в эту дверь и ступайте туда, откуда пришли.

Голос все еще звучал приятно, но усмешка вышла натянутой. Что-то в связи с этим парнем меня тревожило. Я подумал, что откуда-то его знаю, но откуда? Где я мог его видеть?

— Мы с вами когда-нибудь встречались? — спросил я его.

— Никогда. Мы бегаем с разными стаями.

Я оглянулся на мальчишек и сказал:

— Видимо, да.

Видимо потому что я оглянулся, я увидел девушку, или, скорее, женщину, ибо при самом смелом воображении ее нельзя было отнести к подросткам. Взглянуть на нее вот так, неожиданно, было почти то же, что получить по башке.

Это была высокая платиновая блондинка, «девочка что надо», с жестким наглым лицом, на котором было полфунта косметики и скромности ни на грош. Даже потеряй она половину своих форм, она бы все равно сохранила фигуру, а я видел, что формы — ее собственные, натуральные, потому что на ней была сильно декольтированная блуза, чуть не сползающая с плеч, и туго облегающая юбка. Она направилась к нам. Ремень от большой коричневой кожаной сумки, наброшенный на правое плечо, перетягивал ее блузку несколько набок.

Она остановилась рядом с Чаком и посмотрела на меня. Увидев вблизи ее карие глаза с длинными густо накрашенными ресницами и все остальное, я подумал, что если бы она соскребла с себя побольше этой дурацкой краски, держалась бы более естественно и носила бы другую сумку и на другом плече, она бы выглядела очень недурно. Но тут она открыла рот и испортила благоприятное впечатление, которое вроде бы зародилось во мне.

— Чак, — сказала она, — кто этот гад ползучий?

Не хватало только жевательной резинки, которую она бы вынула изо рта, держа между большим и указательным пальцами. Голос у нее был высокий, скрипучий, гнусавый.

— И то, — сказал Чак. — Прежде, чем вы уйдете, кто вы?

Я снова повторил свой жест, полез за бумажником во внутренний карман, откинув полу пиджака так, чтобы он мог заметить мой револьвер. Мое удостоверение произвело на него столь же малое впечатление, как и на подростков. Но он увидел револьвер, поднял одну бровь и произнес:

— Сыщик по особым делам, а? Настоящий мужской револьвер. — Он снова взглянул на мое удостоверение. — Ну и что же вы разузнали? Ищейка. Первоапрельский дурак из полиции.

Платиновая блондинка гнусаво захихикала.

— О, Чаки!

Он рассмешил ее до смерти. Ее глупое восхищение явно подзадоривало его, потому что он сказал:

— Ну-ка, поглядим, что ты за штука. — И протянул руку, чтобы взять у меня револьвер. Я подождал, пока его пальцы не прикоснулись к нему, и с силой ударил его по руке ребром ладони. Я знал, что это очень больно и почти парализует его руку. Удар привел его в такое бешенство, что я подумал, что у него глаза вылезут из орбит.

Это было здорово. Именно этого я и хотел. Я хотел довести его до кипения и сказал:

— Я показываю людям свой револьвер только тогда, когда собираюсь их застрелить.

Я вынул из кармана фото Пэм и сунул его ему в руку, прежде чем он успел размахнуться и ударить меня.

— Я зашел просто для того, чтобы спросить, знаете ли вы эту девушку, — сказал я. — Узнаете?

На его щеках прыгали желваки, и он старался расшевелить пальцы правой руки, но фото он взял. Однако не сразу посмотрел на нее. Он глядел на меня, сжимая челюсти, пока не овладел собой настолько, чтобы подавить горящий в его глазах гнев. Наконец он сказал хрипло, саркастически:

— Рад сотрудничать с ищейкой.

Лицо его приняло спокойное, даже приятное выражение, однако оно мгновенно исчезло, стоило ему взглянуть на фото. Его как будто передернуло, и он перевел на меня вспыхнувший гневом взгляд.

— Ты, крыса! — произнес он. — Зачем показывать мне этот снимок? Я читаю газеты, ищейка. Зачем приставал с этим к ребятам? Так это и есть тот Франклин, который велел шпионить за нами?

— Так вы знаете ее?

— Нет, ты...

— Никогда ее не видели?

— Нет!

— Об чем разговор? — сказала наглая блондинка. — Врежь ему как следует, Чаки!

«Совсем плохо, — подумал я, — а она могла бы мне понравиться».

Чак сжал кулаки, а когда он сжимал их, они превращались в смертоносное оружие.

— Слушай, ищейка! — сказал он. — Я сосчитаю до десяти. Если ты не выйдешь отсюда, пока я не кончу счет, тебя вынесут.

Я собирался возразить ему, но, оглядевшись, увидел с десяток, а то и больше юных каннибалов, готовых сожрать меня живьем. Я, правда, не слабак и к тому же бывший моряк, начиненный приемами дзюдо и полным набором способов самообороны без оружия, но мысль о том, что, когда они навалятся на меня всей шайкой, я, возможно, уложу пятерых — шестерых из них, прежде чем меня растерзают, показалась мне слабым утешением.

Он начал считать. «Какого черта, — подумал я, — ведь я их достаточно расшевелил». Я пожал плечами и шагнул к двери. При этом я оказался рядом с блондинкой.

— Ну и тип! — сказала она своим гнусавым голосом. — Настоящий забулдыга, вот ты кто!

— Заткнитесь, вы, — сказал я.

Бац! Она не так хорошо владела собой, как Чак. Она взмахнула рукой и самым настоящим образом влепила мне пощечину. Она даже оттолкнула меня, но все это было бы полбеды, если бы я не задел за что-то ногой. Я приземлился с такой силой, что весь дом задрожал.

И тогда я увидел, что меня подвело. Вернее, две вещи. Малорослый дружок Крыса пробрался мне за спину и стал на четвереньки, а Чак все еще стоял с выставленной вперед ногой и хохотал до упаду. Какую-то секунду я сидел на полу, и горячая волна гнева поднималась во мне, потом я с силой пнул коротышку в зад. Он отлетел и уткнулся лицом в ковер, а я вскочил на ноги, горя от негодования. И блондинка, и все мальчишки и девчонки смеялись вместе с Чаком, но, когда я поднялся, смех несколько утих.

Коротышка перевернулся и встал с пола, потер лицо и потом громко рассмеялся, глядя мне в глаза. В его смехе, однако, не было ни веселья, ни настоящей живости, просто громкое ритмичное ха-ха-ха. Остальные подхватили эту выходку и, глядя на меня, выкрикивали «ха-ха-ха» в унисон с коротышкой. Было странно и даже страшно смотреть на эти, уже не улыбающиеся лица и слышать неестественный смех, вырывающийся из двадцати глоток. Он звучал дико, как-то по-звериному. Извращенная глупая демонстрация, от которой у меня по спине побежали мурашки.

Зато блондинка явно получила удовольствие. Для нее тоже я был поводом для смеха. Правда ее смех отдавал честным весельем. Может, я в самом деле выглядел смешно. Она согнулась чуть вперед и так хохотала, что сумка соскочила с ее плеча и громко брякнулась об пол. Видимо в ней лежал кусок свинца, либо пистолет. Милейшие существа — друзья Чака!

Тот похлопал меня по плечу. Я посмотрел на него. Он смеялся.

— Восемь, — произнес он.

Я едва не взорвался, но, когда он сказал «девять», я пошел к двери. Его шайка сгрудилась передо мной, и, если бы они не отступили, я бы вышвырнул кое-кого через потолок, до того я был взбешен. Но они медленно посторонились, не переставая скандировать ха-ха-ха, и я миновал их, стараясь смотреть сразу во все стороны. Я уже надеялся, что дойду до двери без новых неприятностей, как вдруг кто-то с силой поддал мне сзади ногой.

Меня швырнуло на дверь и, натолкнувшись на нее, я круто обернулся. Конечно же, это был коротышка, пожелавший со мной расквитаться. Он не знал, что это еще далеко не все. Я смотрел на этих юнцов, которые постепенно перестали смеяться, и нужно было все мое самообладание и весь здравый смысл, который во мне остался, чтобы не броситься на них и не стереть кого-нибудь в порошок. Я уже принял от этих малолетних хулиганов больше, чем когда-либо принимал от такого же числа взрослых бандитов. И чем дольше я смотрел на них, тем больше они вырастали в моих глазах. Еще немного — и они выросли бы настолько, что я достал бы свой револьвер и застрелил пятерых, но я заставил себя открыть дверь и выйти на крыльцо.

Серп луны прятался за несущимися тучами и пахло дождем. Но прохладный воздух не охладил и не успокоил меня, хотя я и старался успокоиться, пока шел к своей машине. В сущности, я узнал мало нового, за исключением того, что эти подростки не просто хулиганы. У Чака, правда, задергалось лицо, когда я показал ему фото Пэм, но едва ли его можно осуждать за то, что ему стало не по себе. Мне нужно было вывести его из равновесия, поэтому я сыграл с ним гнусную шутку: показал ему снимок, сделанный в морге.

И тут вдруг я вспомнил, где раньше видел его. Может быть потому, что я одновременно думал о нем и о Пэм, но я вспомнил, что видел его на фотографии в альбоме, который показал мне мистер Франклин. Она была на одной из последних страниц: групповой любительский снимок, сделанный во время пикника в Элизион-Парке. За полквартала от места, где я оставил свой автомобиль, был маленький бар. Я зашел туда и из телефонной кабины в конце бара позвонил мистеру Франклину. Он ответил.

— Мистер Франклин, это Шелл Скотт. Вам известны имена молодых людей, с которыми встречалась Пэм?

— Ну... да, почти все. Вы что-нибудь узнали?

— Пока только предположение. Пэм когда-нибудь упоминала имя Чака Дорра?

— Нет. Никогда не слышал.

— Найдите в конце альбома снимок, сделанный во время пикника в Элизион-Парке. Каким числом он датирован?

С полминуты его не было, потом он снова взял трубку.

— Это было шестнадцатого прошлого месяца. Она... — голос его дрогнул.

Я быстро сказал:

— Она знала всех этих людей?

— Она пошла туда с мальчиком, с которым дружила, и еще с одной парой. Они должны были встретиться там с остальными. Кое-кого она знала.

Я сказал ему, что пока у меня только одни догадки и предположения, но как только я что-нибудь выясню, я сразу ему позвоню. Потом я позвонил Сэмсону.

— Сэм, дневник девочки Франклин все еще у тебя?

— Да. Тебе что-нибудь нужно? Как твои дела? Продвигаются?

Я вкратце рассказал ему о вечеринке.

— Подлая банда, ничего не скажешь. Этот дневник, в нем что-нибудь сказано о пикнике вечером шестнадцатого прошлого месяца?

Через минуту он прочитал мне несколько строк, которые меня не интересовали. Слова, написанные Пэм, звучали странно, произнесенные его грубоватым голосом:

— Божественный вечер в парке. О.У. и Дж. М. пригласили меня на студенческий вечер. С кем пойти? Думаю, с О.У. Он просто мечта! Но я бы даже и с ним не пошла, если бы знала заранее, что там будет такой тип, как Ч.Д. В конце концов мне просто пришлось игнорировать его, он такой навязчивый. Во всяком случае, мне не нравятся люди старше меня, и он такой волосатый. Завтра увижу О.У. и скажу ему, что пойду с ним. — Сэм помолчал. — Вот и все.

— Этот О.У., должно быть, Орин Уэст. Ч.Д. — это Чак Дорр.

— Ты уверен? — медленно спросил он.

— Абсолютно.

Я рассказал ему о фотографии в альбоме.

— Мы еще не достигли такой точности, — сказал он. — Но все, как будто, приводит к Дорру, а? Какое впечатление он на тебя произвел?

— Драчливый малютка! Однако ум у него ясный. Если он и психопат, то действует весьма нормально.

— Так же действовали сумасшедшие убийцы Хэдренс и Роберт Ирвин. Похоже, что нам придется следить за этой бандой, Шелл. Тем более, что надеяться больше не на кого.

— Что ты имеешь в виду?

— Орин Уэст сегодня умер, так ничего и не сказав.

«Значит, не только Пэм, — подумал я. — Теперь их двое, двое хороших симпатичных детей». Сэм прервал мои мысли, сказав почти то же самое, потом добавил:

— Еще неизвестно, первые ли это жертвы. И наверняка не последние, если мы его не остановим. Он меня всерьез беспокоит.

Да, это было самое худшее, самое страшное. Но страшнее даже, чем мысль о Пэм, лежащей в морге, была мысль о том, что ее убийцы и другие, им подобные, разгуливают по улицам, встречаясь с другими Пэм. Они выглядят, как все нормальные люди, когда сидят напротив вас в ресторане или рядом с вами в затемненном зале кинотеатра, они выглядят, как все нормальные люди, когда проходят мимо вас по улицам. Глядя в их нормальные глаза, вы не можете проникнуть в глубь их ненормальных умов, чтобы увидеть извращенные желания, странный, дикий голод.

— Мы должны схватить его, — сказал Сэмсон. — А у нас пока что мало оснований. Ты же знаешь положение насчет улик, Шелл. Мы должны представить веские доказательства, иначе прокурор не возбудит дела.

Мы поговорили еще немного. Я знал, чего он хочет, но он просто не хотел меня просить. Я почувствовал, что волосы у меня зашевелились на затылке, а в горле будто пересохло, когда я сказал:

— Я беру на себя Дорра, Сэм. Он либо сам это сделал, либо знает кто. Попробую еще раз. Я поработаю над Дорром и на этот раз добьюсь своего.

— Ну что ж... валяй, Шелл. Говори ему все, что угодно. Если это он, то сейчас внутри он весь трясется. Но доказательства должны быть неоспоримы. Он должен расколоться, иначе мы его потеряем, а расколоть его нелегко.

— Да, Сэм. — Во рту у меня было совсем сухо. — Скажу тебе правду, приятель. Я бы хотел иметь рядом десяток дюжих полицейских.

Он тихонько рассмеялся.

— С тобой все будет в порядке, Шелл.

— Ага, — сказал я, — само собой. — Я положил трубку и отправился обратно в клуб.

Право же, мне совсем не хотелось туда возвращаться. Перед домом я остановился, переложил револьвер в карман пиджака и, держа на нем руку, позвонил.

Из-за двери выглянул Крыс, я ринулся мимо него в комнату и остановился. Все головы резко повернулись, глаза прищурились, и я услышал голоса: «Ну, что ж, сам напрашивается». Крыс завел было свое «ха-ха-ха» и другие автоматически подхватили.

Я сгреб Крыса и рывком притянул к себе, чуть не подняв его в воздух. Я приблизил его лицо к своему.

— Слушай, ты, шпаненок, закрой свою пасть. Прекрати сотрясать воздух! Твои фокусы мне уже надоели.

Его лицо покраснело, и рука потянулась к карману брюк.

— Валяй, — сказал я, — а я перекину тебя через колено, и пусть твои дружки посмеются над этим.

Дверь в боковую комнату распахнулась и появился Чак, сжигая меня взглядом. Даже на расстоянии я видел, как прыгают на его щеках желваки. В комнате воцарилась тишина. Я оттолкнул Крыса так, что он пробежал почти до середины комнаты, подошел к Чаку и стал так, чтобы одновременно видеть его и всю его банду.

Он проговорил медленно и холодно:

— Я же сказал, чтобы ты дул отсюда, ищейка.

— Ты много чего говорил мне, приятель.

Глаза его сощурились. Рот был испачкан помадой. В комнате позади него я увидел блондинку, сидящую на диване. Я почти ожидал, что увижу голую женщину, но она была совершенно одета. Правда помада на ее губах была смазана, но это было и все.

Большинство юнцов вскочили со своих мест и подошли поближе. Они смотрели то на меня, то на Чака, ожидая его команды. Чак шагнул ко мне, его рука сжалась в кулак.

Я бы не стал этого делать, рука все еще сжимала в кармане револьвер, а другой я откинул полу пиджака, чтобы показать, что кобура пуста.

Он резко остановился, взглянул на мой карман, потом на подростков. Наконец он кивком указал на комнату, откуда вышел, и сказал мне:

— Входи.

Пятясь, он вошел в комнату, я последовал за ним, захлопнув за собой дверь.

— О чем звон? — спросил он.

— Сам знаешь, о чем. Эта девочка Пэм Франклин. Ты сказал, что не был с ней даже знаком. Я знаю, что был.

Он взглянул на блондинку.

— Не обращай внимания, Люсиль.

— Чаки! Вот это мне нравится. Предельно нравится! Разве не я — твоя девочка? А, Чаки?

От этой «девочки» меня слегка затошнило, но ревнивая блондинка могла мне помочь. Она продолжала:

— Тебе ведь нечего от меня скрывать, верно, Чаки?

— Я сказал — не обращай внимания.

— В чем дело, Чак? — спросил я. — Она права? Ты не хочешь, чтобы она слышала то, что я скажу?

Он пожал плечами, уставившись на меня.

— Элизион-Парк, — сказал я. — Он не сводил с меня глаз. — Пикник шестнадцатого числа. Это — раз.

— Ну, я видел ее. Ну и что? Думаете, я собираюсь рассказывать об этом какой-то паршивой ищейке, когда газеты подняли такой шум? Как бы не так. У меня свои причины и вас они совершенно не касаются.

— Знаю я твои причины. Ты читаешь газеты, Чак, так что знаешь о молодом парне, который был убит. — Я усмехнулся. — Только его не убили. Он в больнице. И в состоянии говорить.

Единственной его реакцией была минутная пауза, после которой он стал как будто злее.

— Не знаю, куда вы гнете.

Люсиль подошла к нам.

— Эх вы, глупый человек, — сказала она гнусавым голосом. — Вы говорите о той девушке, которую изнасиловали? Ей богу, при чем тут Чаки? Вы меня спросите!

Она стояла подбоченившись, и, будь у нее на плече сумка, она была бы просто картинка, но сумка лежала на диване. Правда даже и так в ней было на что посмотреть.

— Что это значит? — спросил я.

— Я тоже не без языка. Вы вот наседаете на Чаки, чтобы он вам сказал. Так вот, вчера вечером мы были вместе. Ведь правда, дорогой?

Он поколебался, а потом сказал:

— Правда, детка. — Он посмотрел на меня. — Удовлетворены? Или хотите еще раз приземлиться на собственный зад?

Люсиль захихикала.

Если бы она сказала правду, Чак бы имел прочное алиби, но я был почти уверен, что она солгала. Хотя бы потому, что, как сказал мне Сэмсон, Чак не мог объяснить, что он делал вчера вечером от восьми до десяти часов.

Я спросил:

— А как насчет вчерашнего вечера, ну, скажем, от восьми до десяти?

— Прекрати, ищейка! А не то я...

Он не успел сказать мне, что собирается сделать, так как Люсиль его опередила.

— От восьми до десяти? От шести до двенадцати, вы хотите сказать. — Она сжала руку Чака и сказала: — Чак был со мной, как я говорила. — Она посмотрела на меня злобным взглядом и с очень неприятным выражением на разукрашенном лице. — Хотите подробности?

Чак открыл дверь и кивнул. С полдюжины юнцов подошли и стали в дверях. Я вдруг почувствовал, что меня загнали в угол, даже несмотря на то, что у меня в кармане был револьвер. Мелькнула мысль, что от меня избавятся так или иначе, но я хотел поговорить с блондинкой. Один на один. Я хотел побольше расспросить ее о вчерашнем вечере и с помощью пачки долларов добиться правды. Она вела себя, как девица, у которой можно купить все, что угодно.

— Вон отсюда, ищейка, — сказал Чак. — Потом он повернулся и сказал мальчишкам: — Хотите взять его, друзья-приятели?

Мерзкое рычание с их стороны означало, что они очень этого хотели.

Пока Чак стоял ко мне спиной, я поймал взгляд платиновой блондинки и кивком показал на входную дверь. В ее глазах промелькнуло недоумение. В этот момент Чак схватил меня за руку и подтолкнул к двери, навстречу юнцам, которые меня ждали.

Они ждали и были наготове. Я увидел два-три ножа, несколько кастетов, а один из юнцов — мой приятель коротышка — держал в руке кусок свинцовой трубы. Я уперся в пол ногами, чтобы не поскользнуться, но удержал равновесие и выхватил револьвер. Когда я пришел сюда в первый раз, меня коробило при мысли, что можно наставить револьвер на кучу детей, сейчас это чувство исчезло.

До подростка, стоявшего ближе всех, было каких-нибудь два фута, и я нацелился ему в живот. Я был готов спустить курок в случае необходимости. Должно быть, он это понял, ибо поспешно отступил и спрятался за товарищей.

— А ну, все назад! И быстро! — сказал я. — Я взглянул на Чака. — Вели им уйти, Чаки.

Он перевел взгляд с меня на мальчишек, и я направил на него револьвер. Сейчас все замолчали, и он не мог не слышать, как я взвел курок. И так как он все еще колебался, я поднял револьвер выше его головы и послал пулю в потолок. В небольшой комнате выстрел прозвучал, как удар грома, и воздух наполнился запахом пороха. Стоявшие в дверях отшатнулись.

— Шевелись, Чак, — сказал я. — Если понадобится, второй будет ниже. Иди впереди меня.

С полсекунды он злобно смотрел на меня, лицо его потемнело, потом он дернул головой и вышел в первую комнату. Следом за ним шла блондинка. Я замыкал это шествие, держа Чака на прицеле.

— Одно подозрительное движение, Чаки, со стороны любого, и ты получишь пулю первым. А после тебя — твои друзья. И поверь, это доставит мне только удовольствие.

Идя к двери, я старался следить за всеми. Когда я дошел до нее, я сказал Чаку:

— Может у тебя больше здравого смысла, чем у твоей мелюзги. Так что лучше позаботься о том, чтобы ни один из твоих дружков не высунул голову за дверь, когда я выйду отсюда.

Его глаза горели злобой, но он молчал. Я вышел, с минуту подождал, чтобы убедиться, что за мной никто не следует, и затем пошел прочь. На улице было темно. Три фонаря были разбиты, и на протяжении полуквартала освещение было совсем тусклым. Не доходя шагов двадцати до угла, я остановился и стал ждать. Прошло пять минут. Трижды по улице прошли машины, освещая меня светом фар. Я начал уже думать, что блондинка не поняла меня, когда я знаком показал, что буду ждать ее на улице, либо не захотела выйти ко мне. Потом я различил в сумраке движущуюся фигуру. Она шла в мою сторону, ее платиновые волосы смутно белели в темноте.

Подойдя достаточно близко, она остановилась.

— Что вам надо?

Я решил действовать напрямик.

— Сколько возьмете за то, чтобы рассказать правду о вчерашнем вечере?

С минуту она молчала, потом сказала:

— Черт!

Перед домом вспыхнула светлая полоса — открылась дверь, из нее выскочил Чак и бросился бежать в нашу сторону. Я подумал, что он гонится за мной, и приготовился встретить его, чтобы нанести по шее удар ребром ладони, но, не добежав ярда, он остановился. Грудь его вздымалась.

Он обратился к блондинке.

— Ты не сказала мне, что хочешь проветриться, — сказал он и добавил: — Детка, — его голос звучал странно и сдавленно, — ты забыла сумку, детка.

Тут я заметил, что он держит одну руку в кармане пиджака, а в другой была ее сумка. Она быстрым движением потянулась за ней, но он отдернул руку.

— Я понесу ее. Пошли обратно в дом, детка.

К моему удивлению, он не обращал на меня никакого внимания. Сунув сумку под мышку, он схватил ее за руку и они двинулись обратно. Но, прежде чем они повернулись, я успел разглядеть ее лицо. Оно было почти таким же белым, как и ее волосы. Она была испугана до полусмерти.

Они вошли в дом, а я терялся в догадках, что же между ними стряслось. Я бы понял тревогу Чака и ее страх, если бы она солгала, что была с ним вчера вечером. Но в этом было что-то особенное, разговор о ее сумке, например. И потом, уж слишком она испугалась. Я повернулся и пошел. Дойдя до поворота в переулок, я отступил в сторону — на всякий случай. Что-то было не то и не так, чего я не мог понять. Но я почти нащупал, и это уже принимало определенные очертания, как вдруг я услышал за спиной окрик.

— Эй, ищейка!

Я остановился. Чак почти догнал меня.

— Вот что я тебе скажу, — проговорил он, скаля зубы. Вид у него был мерзкий и ненормальный. Я стиснул в кармане револьвер, в то время как он обошел меня и оказался спиной к улице. — Я тебя порешу, приятель, — добавил он. — Теперь уж точно порешу.

У него был вид и тон сумасшедшего, и я начал вынимать из кармана револьвер, удивляясь про себя, почему он обошел меня вокруг. Внезапно до меня дошло, что у меня за спиной переулок. Я хотел обернуться — и в этот же момент услышал позади какой-то шорох и движение. Я круто развернулся, вскинул револьвер и увидел почти рядом подростка с крысиным лицом и его дружка, который, держа в руке какой-то предмет, высоко взмахнул им над головой.

Тут же его рука опустилась, направляясь ко мне, и я отпрянул, но огромный кулак Чака ударил меня сзади по голове и отбросил вперед. Этого было достаточно. Устремленная вниз дубинка обрушилась на мою голову и ошеломленный я упал на колени. Мне казалось, что я очень долго падаю, я почувствовал только легкий толчок, когда мои колени коснулись асфальта. Я попытался двинуться, поднять руку с револьвером и не мог. Что-то опрокинуло меня и швырнуло на спину, чья-то нога выбила из руки револьвер. Прямо надо мной появилось дикое, искаженное лицо Чака. Его кулак ударил меня в подбородок, и мне показалось, что моя голова вдавилась затылком в асфальт. На какой-то миг перед тем, как на меня хлынула темнота, холод внезапного страха проник в мое сознание. Я увидел над собой безумные, звериные черты и подумал, что это нечеловеческое лицо обезумевшего человека, готового на убийство...

Кто-то тряс меня за плечо. Сначала я все видел не в фокусе: в черепе пульсировала боль. Потом увидел склонившееся надо мной лицо полицейского.

— Вы живы? — спросил он.

Я медленно приподнялся и огляделся.

— Что произошло? — спросил я.

— Да вот, ехал мимо в патрульной машине и увидел этих парней. Они бросились бежать в переулок. Я побежал за ними, но они удрали. Я вернулся поглядеть, что с вами.

— Кажется, со мной все о'кей. — Мне удалось подняться на ноги и опереться о кирпичную стену. Меня стошнило.

— Сколько времени я был без сознания?

— Всего пару минут.

Потом он предложил мне проехать с ним в полицейский участок и подать официальную жалобу. Я показал ему свое удостоверение и сказал, что сотрудничаю с капитаном Сэмсоном по делу об убийстве. Он хотел остаться и помочь мне, но я не согласился. Я был настолько взбешен действиями Чака и его банды, что хотел разделаться с ними самолично.

Я прислонился к кирпичной стене, подавляя подступившую к горлу тошноту, и сунул руку в карман за револьвером. Потом я вспомнил, что чья-то нога выбила у меня его из руки. Мои поиски в переулке и на углу ни к чему не привели. Должно быть, они забрали револьвер. Возможно, пристрелили бы меня, если бы их не осветили фары полицейской машины.

Кроме револьвера, все было на месте, в том числе ключи от машины. Я вернулся к своей машине и отпер багажник. Автомобиль все равно, что передвижная мастерская. В нем я всегда держу различные инструменты, которые могут мне понадобиться в той или иной ситуации. Но среди них не было того, что мне в этот момент нужно было больше всего на свете — револьвера.

Шаря среди этих вещей, я нашел молоток. Конечно, против револьвера молоток — почти ничего, но он может раскроить череп, если человек окажется на достаточно близком расстоянии. Я понимал, что не могу вернуться в клуб. Эти юные чудовища — потенциальные убийцы, а может быть, уже убийцы. Но с молотком в руке я чувствовал себя спокойнее, понемногу приходя в себя, собираясь с силами и стараясь обуздать свой гнев, который иначе мог толкнуть меня на какой-нибудь безрассудный поступок.

Я услышал, как возле клуба затарахтел мотор, потом к нему присоединился второй. Я осторожно выглянул из-за угла. Один из мотоциклистов сорвался с места и умчался прочь, и сразу за ним — второй. Потом тронулась машина, набитая до отказа подростками. Это был обычный разъезд завсегдатаев клуба. Вскоре перед домом осталась только одна машина — Чака Дорра.

Потом в окнах клуба погас свет. Во тьме с крыльца сошли четыре смутные тени и, держась тесной группой, направились к машине. Я узнал Чака по его высокому росту, блондинку — по фигуре. Двое других были ниже ростом. Все четверо сели в машину, она тронулась и, сделав разворот, покатила по слабо освещенной улице в противоположную от меня сторону.

Я бросился к своей машине, завел мотор и поехал вслед за ними. Чак не включил сигнальные огни, но я видел его машину квартала на три впереди. То есть я надеялся, что это его машина и что они еще не свернули на какую-нибудь другую улицу. Я увеличил скорость, чтобы удостовериться, поневоле положившись на то, что они не знают моей машины, да у меня и не было другого выхода. Я догнал их и проскочил вперед. Я был прав: это была та машина. Чак сидел за рулем, остальные трое сидели сзади. Помня пышногрудую наглую блондинку, я живо представил себе, чем они там занимаются.

Я обогнал их на два квартала и стал держаться на этом расстоянии, следя за ними в зеркальце заднего обзора. Если я буду ехать впереди, они вряд ли заподозрят, что я их преследую. Так мы проехали почти две мили, и в это время я старался вспомнить все, что закралось в мои мысли тогда, в переулке, прежде чем меня сбили с ног и я потерял сознание. Тогда я не успел додумать до конца. Я вспомнил искаженное лицо Чака... И то, что тогда было смутно, вдруг прояснилось, и я содрогнулся.

Я не просто подозревал его теперь, не просто догадывался — я знал!

Я вспомнил, как дрогнуло и налилось гневом лицо Чака, когда я показал ему фотографию Пэм. Ту, что была снята в морге. Я сделал это просто для того, чтобы вывести его из равновесия, но, когда он посмотрел на нее, выражение его лица и его слова подсказали мне, что убил ее он. Я видел изувеченное лицо Пэм в морге и на посмертной фотографии: она совсем не походила на себя. Чак не стал рассматривать фото, пока не овладел собой, но с первого, мгновенного взгляда он понял, что это — Пэм. Он мог узнать ее только в одном случае — если именно он был тем, кто сделал это.

Внезапно машина, за которой я следил, свернула налево. Я нажал на тормоз, развернулся и помчался обратно до поворота. Я догнал их, между нами было несколько сот ярдов. Я не представлял себе, куда они направляются, потому что впереди начиналась пустынная местность. Огни города мы оставили далеко позади, а луна снова скрылась за тучами.

Мысль о том, что теперь меня легко заметить, беспокоила меня. Впереди показалась одиноко стоявшая заправочная станция, и я подумал, что для меня это, может быть, последний шанс связаться с капитаном Сэмсоном и попросить его послать мне людей в помощь. Против меня — трое, и у одного из них револьвер, мой револьвер. Какая-то неясная мысль промелькнула у меня в голове, но справа уже возникла заправочная станция. Если я остановлюсь, я могу упустить Чака, но я должен пойти на риск.

Я остановился, подбежал к телефону, сунул в автомат монетку и набрал номер полиции. Трубку снял Сэмсон.

— Сэм? Это Шелл. Чак Дорр — тот, кто нам нужен.

Я кратко рассказал ему обо всем, что произошло.

— Я следую за ними, — сказал я. — Их четверо: Чак, его красотка и еще два парня. Направляются на равнину — одному мне их не взять. Направь несколько человек.

— Какая красотка? — прервал он меня.

— Какая-то платиновая блондинка — девочка Дорра. У них была маленькая потасовка, но сейчас все, видимо, о'кей. Они выехали на равнину...

— Ты где?

Он так завопил, что я испугался. Я выпалил все данные о моем местонахождении и об их маршруте.

— Господи, Шелл! — сказал он взволнованным и напряженным голосом. — Ведь она — из полиции!

Меня бросило в жар, и тут же внутри все похолодело. Я услышал, как он бросил трубку и что-то кому-то сказал. Кажется, эта новость не должна была меня удивить, но я больше чем удивился, я был ошеломлен. Сэм отсутствовал лишь несколько секунд, но за это время я вспомнил все, что он говорил мне при нашем свидании. «Мы положили глаз на „Черную банду“... Я буду в курсе твоих дел...» и еще многое другое, что должно было подготовить меня и открыть глаза на истинное значение ссоры Чака с девушкой.

Сэмсон снова взял трубку.

— Шелл, слушай меня внимательно. Я сказал тебе тогда, что не очень тебя обнадеживаю, не хотел, чтобы ты потерял бдительность. Я не мог тебе сказать про нее, потому что даже ты, увидев ее там, мог бы нечаянно выдать, что знаешь, а я не мог подвергать ее риску в таком месте. Но она знала, что ты туда явишься, вот почему я позволил тебе пойти в этот притон. У нее есть пистолет, стреляет она гораздо лучше тебя и могла бы тебя прикрыть. Шелл, как ты думаешь, есть хоть малейшая опасность, что Дорр догадается, что она из полиции?

Прежде чем ответить, я вдруг вспомнил недоуменное выражение в ее карих глазах, когда я кивком пригласил ее выйти на улицу. Она-то знала, кто я. Возможно, она подумала, что я хочу передать ей что-нибудь от Сэмсона. Теперь я понял, каким образом Сэм узнал, что Чак не имеет алиби на вчерашний вечер. Это она сказала Сэму. И даже зная, что Чак наверняка убийца Пэм, она решилась выйти ко мне, забыв в тревоге свою сумку, в которой Чак нашел ее пистолет и, может быть, ее удостоверение или что-нибудь в этом роде. И тут же вслед за этим меня избили и, вероятно, должны были убить. А потом они покинули клуб и привезли ее в это безлюдное место.

— Сэм, — крикнул я, — он знает!

Вешая трубку, я слышал его проклятия.

Я бросился в машину. Спидометр показывал почти девяносто. Проехав миль пять или шесть, я очутился у перекрестка: узкая дорога пересекала шоссе, уходя в разные стороны. Я выругался и помчался дальше, но ни одна машина не попадалась в свете моих фар. Раздумывать о том, в какую сторону они свернули, было некогда, я повернул налево на ухабистую неровную дорогу и остановился, потом выключил фары, вышел из машины и открыл багажник. Я нашел инфракрасный прибор для ночного видения и снова сел за руль. Если бы они увидели меня на этой темной безлюдной дороге, мне была бы крышка и ей тоже. Я медленно ехал с выключенными фарами, вглядываясь в темноту через маленькую трубку. Глядя в нее, я мог на расстоянии двухсот-трехсот футов видеть очертания любых предметов, невидимых в темноте простому глазу. Ведя машину, я представил себе лицо Чака, когда он меня ударил; лицо Пэм в морге и лицо Люсиль. Я вспомнил, как мне пришло в голову, что, если бы не толстый слой косметики и не эти металлические волосы, Люсиль, возможно, была бы очень хорошенькой.

Я был готов уже повернуть обратно и попробовать в другом направлении, как вдруг я увидел в трубке моего прибора отчетливые очертания автомобиля. Он стоял у самой дороги справа от меня, и я остановился, не доехав сотню футов, прошел их пешком, захватив с собой молоток. Автомобиль принадлежал Чаку, но в нем никого не было.

Ночь была черной, безмолвной, тучи на небе скрывали луну, но, глядя в трубочку, я различил очертания разбросанных тут и там деревьев и кустов. Но мои четверо, как будто, сквозь землю провалились. Они оставили машину справа от дороги, поэтому я пошел направо.

И вдруг я их увидел; четыре отчетливые фигуры ярдах в пятидесяти от меня. Что они делали, было непонятно. Я бросился к ним, стараясь не производить шума, который мог бы привлечь их внимание. Потом я остановился и пошел медленно, крадучись, пока не услышал голос Чака. Я все еще не мог разглядеть их невооруженным взглядом, но через трубку увидел, как длинная рука Чака схватила Люсиль за блузку и рывком разорвала ее донизу. Двое других стояли позади нее и держали ее за руки. Я подобрался поближе, сжимая в руке молоток.

Теперь я уже видел их собственными глазами. Я слышал напряженный голос Чака, злобные, дикие, грязные слова, которые он швырял в Люсиль, красочно расписывая ей, что он и два его товарища сделали с Пэм вчера вечером. Потом он сказал ей, что они собираются сделать с ней.

Я был так близко, что мог бы схватить их, и вслушивался в то, что говорил Чак, так напряженно и внимательно, что не заметил, как луна выглянула из-за туч. И вдруг лунный свет все посеребрил вокруг мягким, но ярким сиянием. Я тут же заметил и узнал двух спутников Чака: это были Крыс и Коротышка. Крыс меня заметил.

Еще прежде, чем он успел крикнуть, я увидел в руке Чака пистолет, увидел, как он поднял руку и ударил Люсиль пистолетом по голове, как она, согнувшись, упала на землю, услышал, как подросток закричал:

— Берегись, Чак! Это...

Я бросился к ним, размахивая тяжелым молотком.

Чак круто повернулся, и из дула пистолета вырвалось пламя. Я увидел, как те двое бросились мне навстречу. Чак целил мне в лицо и готов был выстрелить второй раз. Но я швырнул в него молоток. Услышал, как попал в него, и в то же мгновение, упершись в землю левой ногой, повернулся и прыгнул на тех двоих. Один не успел отскочить в сторону, и мой левый кулак угодил ему в живот, вдавив его чуть ли не до позвоночника. Когда он падал, я ударил его ребром ладони по шее. Второй, тот, что поменьше, оказался в двух ярдах от меня, и в руке у него был револьвер. Я оттолкнулся и прыгнул ногами вперед, изогнувшись всем телом влево. Пуля пролетела у моей головы, и я, приземлившись и скользя по траве, ударил его в ногу правой ступней. Он тяжело упал на спину, а я поднял ногу и что было силы ударил его пяткой в пах.

В лунном свете я увидел, что Чак Дорр, скорчившись, тычется руками в землю, пытаясь встать. Очевидно, молоток повредил ему плечо, и он выпустил из рук пистолет. Поднявшись, слегка сгибаясь, опустив длинные мощные руки, он пошел на меня.

Я ждал. Но как только он приблизился, он внезапно упал и схватил меня за щиколотки. Я почувствовал, как его щека задела мое колено. Потом он обхватил меня за ноги и рывком опрокинул наземь. Я тяжело упал набок. Он хрипел, резкие отрывистые звуки вылетали из горла, его кулак уперся мне в спину и прошелся по позвоночнику, в то время как я пытался откатиться от него. Он прыгнул на меня, и его кулаки заколотили по моей голове и лицу. Я ударил его в челюсть и перевернулся на спину, лягнув его в лицо, в то время как он, подобравшись ко мне на четвереньках, пытался схватить меня за горло.

Моя нога задела его подбородок и ударила в плечо. Он перевернулся, а я, подобрав под себя ноги, попытался подняться, но он, удержав равновесие, ринулся на меня. Его руки обхватили мою шею и сдавили ее, большими пальцами уперлись в ямку под горлом, наверное, так же, как они сдавливали горло Пэм. Подняв, однако, руки, он оставил незащищенными грудь и живот. Я откинул назад правую руку, раскрыл ладонь, вытянул и напряг пальцы и нацелился ему в солнечное сплетение. Его пальцы все глубже впивались мне в шею, и черные круги колыхались перед моими глазами, но, собрав все силы, я выбросил вперед правую руку, направляя ему в живот.

Мой удар пришелся слишком высоко и наткнулся на твердое ребро. Я почувствовал, как под моими руками треснула кость. Он вскрикнул от боли и ослабил свою хватку. Я сжал руки в кулаки и устремил их кверху, поддав запястьями его руки. Он оторвал пальцы от моего горла, и я, раскрыв ладони, ребром их ударил его по шее с обеих сторон.

Его руки бессильно опустились и, когда он обнаружил, что не может поднять их, было уже поздно. Я выиграл массу времени и наотмашь ударил его в зубы, вложив в этот удар весь вес своего тела. В то время как он отшатнулся, готовый упасть, я сгреб его, притянул к себе и снова ударил по зубам. Он был уже готов, но я на всякий случай еще раз ударил его в челюсть и дал упасть.

Низкорослого подростка, которого я ударил в пах, рвало. Я пошарил вокруг, нашел молоток и револьвер, подошел к нему и стукнул его молотком по голове. Он упал. Крыс тихо стонал, так что я стукнул его тоже. Потом подошел к Чаку, надеясь, что он пошевелится и даст мне повод врезать ему еще раз. Он не двигался. «Что за черт!» — подумал я и все-таки ударил его. Может быть, я извлекал из этого слишком много удовольствия, но я думал о Пэм и о том, хотя бы малом удовлетворении, которое, может быть, доставлю мистеру Франклину, когда расскажу ему, кто изнасиловал и убил его дочь. В конце концов Чак получит свое. Он попадет в газовую камеру. Люсиль и я услышали вполне достаточно для того, чтобы бросить его в камеру смертников.

Люсиль!

Я обернулся. Она лежала без сознания. Ее блуза превратилась в лохмотья. Я встал на колени и нащупал ее пульс. Нормальный! На голове у нее вздулась большая шишка, но, благодаря волосам, кожа была цела. Впервые я видел ее лицо естественным и спокойным и был вынужден отказаться от первоначального мнения об этой девушке. Когда она сотрет с лица всю косметику и смоет с ресниц густые комки краски, она будет высший класс. Это первый полицейский, о котором я подумал, как об очаровательной женщине.

Прошло минуты три или четыре, она застонала, и сознание начало медленно возвращаться к ней. В глазах появилось осмысленное выражение. Но она приподнялась и быстрым движением протянула руку с длинными, согнутыми крючком пальцами, готовыми вцепиться мне в лицо.

— Эй! Эй! — завопил я. — Это я! Это я!

Она замерла, села прямо и, удивленно мигая, уставилась на меня.

— О! — произнесла она. — Мистер Скотт! Как...

Она все еще была ошеломлена. Я бегло объяснил ей ситуацию и сказал, что теперь все в порядке.

Она огляделась.

— И все это сделали вы один?

С минуту я не отвечал, я как будто испытывал еще один шок. Ее голос! Он был совсем не гнусавым! В нем был мед и теплое вино, он ласкал слух своей мелодичностью, и я почувствовал приятный трепет. Как же это я не сообразил! Ведь она играла, как актриса, и тот голос был частью ее игры.

Наконец я обрел дар речи.

— Ну да, — сказал я и чуть не добавил — моим молоточком.

Она передернулась.

— Ух, больно голове.

— Погодите, вот очнутся эти юнцы.

Я невольно усмехнулся. Похоже, что у всех, с кем я имел дело, пострадали головы. Мы разговаривали уже несколько минут и мне ни разу не пришло в голову, как нелепо все это выглядит: красивая, почти обнаженная девушка и я — в пустынной местности, среди чуть ли не настоящих трупов.

Я выяснил, что она — сотрудник отдела по расследованию краж и ограблений и уже три недели охотится за «Черной бандой». Она уже собрала множество улик относительно четырех ограблений, которые совершили подростки под предводительством Чака. Этих улик вполне достаточно для того, чтобы Чак, Крыс и Коротышка да еще с полдюжины членов шайки были задержаны. А тут еще дело Франклина, и преступники — та же «Черная банда». Люсиль удалось войти в доверие к Чаку, и она согласилась остаться с этой бандой еще некоторое время.

Она сказала:

— Простите, что была вынуждена дать вам пощечину, мистер Скотт...

— Шелл.

— ...но дело в том, что Чак мог в чем-то проговориться, только если бы был во мне уверен. Я должна была завоевать его доверие, мистер Скотт, и...

— Шелл.

— ...и потом, я не могла не засмеяться. У вас действительно был смешной вид, мистер Скотт.

— Шелл.

Видимо, она совершенно не представляла, какой у нее самой вид. Впрочем, она не видела себя со стороны.

— Мне пришлось держать при себе мой жетон и пистолет, — продолжала она, — иначе я не смогла бы произвести арест. И Чак их обнаружил. У него кончились все сигареты, и он полез в мою сумку, надеясь найти что-нибудь у меня. А вместо сигарет нашел совсем другое! Когда он выбежал к нам из клуба, у него в кармане был мой пистолет. Но до этого я с успехом его дурачила. — Она сделала гримасу. — Я даже позволила ему целовать меня, иначе было нельзя, но он ни разу... — Она запнулась. — Бог мой! — прошептала она. — Только что, перед тем как меня ударить, он сказал, что собирается сделать со мной... собирается меня... — Казалось, она не может выговорить, что именно, и сначала я даже не понял, что она имеет в виду. — Собирается... может, он...

И тут до меня дошло.

— Нет, нет! Я видел, как он вас ударил. А через две секунды я обрушился на него, как гром. Он не... он не... ну, словом, он не успел ничего такого.

Чувство огромного облегчения отразилось на ее лице, и она вздохнула. О господи, она глубоко вздохнула, и у меня отвалилась челюсть. То ли потому, что наш разговор принял такой оборот, то ли потому, что мы сидели так близко друг от друга, но только теперь она осознала, что Чак содрал с нее блузку.

Она тихонько ахнула и закрыла грудь руками, вспыхнув, и прошептав при этом:

— О, господи, боже!

Я усмехнулся: «Да, в самом деле».

Сегодня я столько раз рисковал, что решил пойти еще на один маленький риск. Сработало нормально.

— О, — сказала она, — о, Шелл.

С минуту ничего больше не случилось. Я был так близко, что мог коснуться ее, и мы смотрели друг на друга, откинув головы. Медленно, но это созрело. Не было никаких электрических искр, и земля не покачнулась и не разверзлась, нам просто стало жарче, чем в аду. Ее лицо смягчилось, я обнял ее за плечи и притянул к себе. Ее теплое дыхание коснулось моих губ, и я почувствовал, что сейчас растаю и просочусь сквозь землю.

А потом ее лицо придвинулось еще ближе, губы приоткрылись и коснулись моих, прильнули к ним, и она больше не прикрывалась руками, ей это было не нужно. Она была такая теплая и удивительная, лежа в моих объятиях, что мы оба стали фактически радиоактивны. Это длилось до тех пор, пока я не осознал, что мне следует сделать еще один обход с молотком в руках.

Как раз тогда, когда дело снова стало принимать интересный оборот, я услышал вой сирены, и среди деревьев вспыхнули и закачались лучи фар.

Я приподнялся и сказал:

— Ну и хорошее время они выбрали, дьяволы.

Через несколько минут появились Сэм и его два мальчика. Они живо упрятали Чака и его дружков в машину.

Сэм снял мундир и отдал его Люсиль. Даже в этой, свободно висевшей на ней одежде, она была прекрасна в моих глазах. Потом Сэм протянул мне руку, в то время как Люсиль, улыбаясь, стояла рядом.

— Мы оба многим обязаны тебе, Шелл. И мистер Франклин тоже. Теперь этим юнцам крышка.

Я не находил слов, мой пульс все еще гнал, как сумасшедший, и я не мог отвести глаз от Люсиль, когда она примостилась рядом с Сэмом в его машине.

Потом она сказала:

— Это было такое удовольствие, Шелл.

— Да... — Это было все, что я мог сказать в ответ. — Я бы хотел встретиться с вами еще... когда-нибудь... Может быть, завтра?

Я стоял достаточно близко и видел, как она покраснела и теснее запахнула на себе мундир Сэма. Я поспешно добавил:

— Давайте завтра пообедаем вместе! Ведь можно же забыть об этих малолетних преступниках?

Ее ответ утонул в смехе Сэма. И в тот же миг он сорвался с места, включив высокую скорость. А я побрел к своей машине.

Господи, до чего же она хороша! Как я хочу снова ее увидеть.