"Шотландец в Америке" - читать интересную книгу автора (Поттер Патриция)

17.

Габриэль наблюдала за преподобным и его паствой и невольно сравнивала их с собой. Когда восемь месяцев назад они с отцом переезжали на Запад, она мало что знала об этих краях. С тех пор многому научилась, очень многое поняла. И теперь, оглядываясь назад, строго судила самое себя. Ее предубеждения оказались ложными. Она не правильно думала о погонщиках, полагая, что только цивилизованные уроженцы восточных штатов способны на проявление глубоких человеческих чувств. Конечно, погонщики выражали свои эмоции совсем иначе, нежели она, постоянно при этом бранясь и ухмыляясь и устраивая розыгрыши, но их мужество, доброта и стойкость были достойны восхищения. И пример Керби Кингсли заставил ее устыдиться своих прежних мыслей. Она больше не удивлялась, почему шотландец хранил ему преданность. Да, Керби терпеть не мог проявлений слабости, но это был добрый, глубоко порядочный человек. Теперь Габриэль была совершенно уверена — он не убивал ее отца, и он заслужил полную откровенность с ее стороны. Может быть, она поняла бы его характер раньше, если не была бы так погружена в свое горе, не ослеплена жаждой мести.

Совершенно очевидно, что Кингсли презирал предубеждения и несправедливость… а она, Габриэль, действовала именно несправедливо и с предубеждением, желая в своей неразумной ярости собственноручно свести с ним счеты во имя ложно понятой справедливости.

Справедливости? Нет, честно говоря, она уехала из Сан-Антонио не ради справедливого возмездия. Она просто хотела найти того, кого можно было обвинить в ее внезапной, невыносимой утрате.

И хуже того. Она пыталась использовать в своих целях и шотландца. Не намеренно. Бессознательно. Но мог ли он воспринять это как-то иначе?

Помешивая бобы в кастрюле, девушка посмотрела на Дрю. Он все еще держал Малыша, и она не могла не заметить, как потеплел его взгляд, когда он что-то ласково нашептывал младенцу на ушко. Ах, если бы он и ей что-нибудь нашептал! Увы, этому не бывать, пока Габриэль не откроется Керби Кингсли и не расскажет ему все, что знает.

Во время ужина преподобный Дэндер не спускал глаз с Габриэль, осуждающе поджимая губы при виде ее мужских штанов и остриженных волос. Ради гостей Габриэль открыла последнюю банку с консервированными фруктами. Дети жадно пожирали все, что им давали, словно не ели целый месяц.

— Куда же вы думаете направиться? — спросил Кингсли проповедника. Тот пожал плечами:

— Туда, где в нас нуждаются.

— То есть вы просто не знаете, куда едете? — уточнил Керби.

Дэндер вознегодовал:

— Нас ведет сам господь!

— А вы слышали что-нибудь об индейцах?

— Я знаю одно: они нуждаются в слове божием.

Кингсли вздохнул так громко, что его, наверное, было слышно и в вышних сферах. Некоторые погонщики зафыркали, а один откровенно рассмеялся. Взглядом Кингсли заставил их умолкнуть.

— У индейцев есть свои боги, своя религия, которая, надо сказать, подходит им как нельзя лучше. Если вы проявите к ней неуважение, то никогда не сможете рассчитывать на их дружелюбие. А теперь извините, я должен переговорить со своим конюхом.

Габриэль с любопытством смотрела вслед человеку, которого считала прежде убийцей. Теперь он казался ей куда более сложной и интересной личностью.

Ужин кончился, и ей осталось только помыть грязную посуду, заварить свежий кофе — и тогда с ее обязанностями будет покончено. На сей раз у нее есть не только песок для чистки посуды, но и вода. Она отдала Верному скудные объедки от ужина и направилась к реке. Проходя мимо костра, Габриэль нерешительно взглянула на Дрю, сидевшего возле огня.

Малыш уютно устроился у него на сгибе руки. Другой рукой Дрю придерживал миску с едой. В свете костра его волосы и глаза сверкали, как настоящее золото, и во взгляде этих удивительных глаз она прочитала столько нежности и теплоты, что сердце ее невольно сжалось. Господи милосердный, как же она любит этого человека!

Габриэль подошла к нему.

— Может быть, вы с Малышом пройдетесь со мной до реки? — не слишком уверенно спросила она.

Шотландец бросил на нее лукавый взгляд.

— Боюсь, что наш проповедник заподозрит самое худшее.

— А он уже заподозрил, — фыркнула она.

— Ну, в таком случае… — Дрю отдал девушке свою миску и поднялся. — Мы с удовольствием пойдем с тобой, верно, Малыш?

Мальчик что-то радостно загукал и ухватился за уголок красного платка, который шотландец повязал себе на шею.

Габриэль весело засмеялась и посмотрела на Дрю. Жгучий огонь полыхнул в его золотистых глазах… но это длилось одно короткое мгновение.

Они молча пошли рядом. Верный бежал впереди, то забегая далеко вперед, то возвращаясь, радостно помахивая хвостом. На берегу Габриэль поставила сковородки у самой воды и оглянулась. Дрю остановился чуть выше и теперь устраивал для Малыша ложе из травы. Не отрывая взгляда от ребенка, Дрю спросил:

— Ты уверена, что сможешь воспитать ребенка одна? Может быть, лучше отдать его?

— Как ты можешь говорить такое? — ахнула Габриэль.

— Я слишком хорошо знаю, что женщины часто устают от маленьких детей. И, может быть, лучше отдать Малыша на сторону, прежде чем матери надоест…

Она ждала продолжения, но Дрю смолк надолго, и тогда девушка спросила:

— Так ты думаешь, что Малыш мне надоест и я его брошу?

Она не могла скрыть, как больно задели ее слова Дрю.

Шотландец пожал плечами и, отвернувшись от нее, тоже подошел к самому краю воды.

— Что ж, такое, как известно, случается, — тихо сказал он.

«Так случилось и с тобой», — добавила она мысленно. За его бесстрастным тоном Габриэль безошибочно почувствовала боль. Она подошла к Дрю и тронула его за рукав. Больше всего ей сейчас хотелось обнять его, утешить…

— С Малышом такого никогда не случится, — сказала она уверенно. — У меня есть немного денег, и я всегда могу заработать пением. До сих пор у меня неплохо получалось.

— Но у тебя не было ребенка, который цеплялся бы за твою юбку.

Наверное, Габриэль надо было рассердиться на него за эти слова. Ей же, наоборот, захотелось плакать. Ей было очень жалко маленького мальчика, выросшего без любви, не нужного ни отцу, ни матери, узнавшего так рано горечь предательства. Но, став взрослым, позволил ли сам Дрю кому-нибудь полюбить себя? Габриэль очень в этом сомневалась. Он никого не подпускал к себе близко. Теперь девушке многое стало ясно — почему шотландец держался от всех в стороне, почему избегал общения с Малышом, почему был так разгневан, так уязвлен тем, что считал предательством с ее стороны.

— Я не отдам Малыша, — сказала Габриэль, — я буду заботиться о нем, любить его.

— Откуда такой всплеск материнских чувств? — спросил он сухо.

— Я достаточно взрослая, чтобы знать, чего хочу. И я всегда надеялась, что когда-нибудь у меня будут дети.

Он помолчал, глядя на залитое лунным светом небо, по которому стремительно мчались облака.

— Но если ты хотела иметь детей, почему же не выходила замуж?

Габриэль с трудом уняла внутреннюю дрожь.

— Потому что не встречался тот, за которого мне захотелось бы выйти, до сих пор…

— Черт возьми! — Шотландец раздраженно пожал плечами. — Женщины! Никогда вас не понимал!

— И потому подозреваешь нас во всех смертных грехах?

Дрю пристально посмотрел на нее.

— А разве у меня нет для этого оснований?

В голосе его прозвучала убийственная ирония — увы, вполне заслуженная. Габриэль не единожды ему солгала. Солгала его другу, и хотя она считала, что имела на то уважительные причины, — Дрю, очевидно, держался иного мнения.

— Я все расскажу Кингсли, — тихо сказала Габриэль.

— Керби может потребовать, чтобы ты уехала. — Голос Дрю звучал взволнованно. — И ты вовсе не обязана говорить ему правду.

— Думаешь, я не знаю, как ты мучаешься оттого, что должен скрывать мою тайну?

— Я ведь сам так решил.

— Но это я заставила тебя принять такое решение — и сожалею об этом. Я не хочу больше ставить тебя перед выбором… Это несправедливо.

Дрю молчал. Ах, как бы она хотела снова увидеть пламя желания в этом бархатном янтарном взгляде! Но нет! Наверное, она потеряла его навсегда! При мысли об этом Габриэль с трудом удержала слезы.

— Почему же ты передумала?

— Просто поняла, что это не тот человек, который стал бы нанимать убийц.

— Да, — согласился Дрю, — он не стал бы.

Он бы мог сказать и больше, мог бы напомнить, как пытался убедить Габриэль в этом… но вместо этого просто взглянул на нее. Как раз в этот миг луна разорвала облака, и в ее свете Габриэль увидела, что заледеневшие глаза Дрю немного оттаяли.

Тем временем Малышу наскучил разговор взрослых, и он громко захныкал. Верный, который сторожил его, вскочил и тихо гавкнул — видно, тоже решил, что пора им уделить внимание ребенку. Габриэль подошла к Малышу, взяла его на руки и принялась укачивать. Мальчик быстро затих и снова уснул.

Дрю поглядел на Габриэль с ребенком на руках, затем кивнул на собаку.

— Верный изменил телятам ради Малыша, — сказал он, улыбаясь.

— Да он, может быть, всю жизнь мечтал побыть нянюшкой.

— Возможно, — согласился Дрю. — Славная псина!

— А у тебя когда-нибудь была собака?

— Нет. Отец был категорически против каких бы то ни было домашних любимцев. А кроме того, меня отослали в школу в оч-чень раннем возрасте. С тех пор я редко приезжал домой.

— Тебя отослали из дома?

— Да, так принято в Шотландии. В Англии, впрочем, тоже.

— Наверное, маленькому ребенку в школе очень одиноко.

Дрю молча пожал плечами.

Его голос звучал почти бесстрастно, однако Габриэль услышала больше, чем он хотел сказать.

— Твой отец еще жив?

— Нет. Он отправился к дьяволу десять лет назад.

— А мать?

— Умерла, когда я был школьником.

— И у тебя нет ни братьев, ни сестер?

Он вдруг улыбнулся печально.

— Сводная сестра есть. Она живет в Денвере.

Габриэль вспомнила, как он предлагал ей обратиться за помощью к кому-то в Денвере.

— Ты говорил тогда о человеке, который может мне помочь…

Дрю кивнул:

— Да, это муж моей сестры Элизабет.

— Ты поддерживаешь с ними близкие отношения?

— Не очень.

Дрю замялся и продолжал тем же небрежным тоном, под которым, как она уже знала, часто скрывается глубокое чувство:

— Видите ли, мисс Паркер, фактически я незаконнорожденный. Мой так называемый отец дал мне право называться его сыном. Он не хотел, чтобы все знали, как ему наставили рога… но от этого не стал меньше меня ненавидеть.

Дрю сказал это ледяным тоном, и его шотландский акцент заметно усилился.

— Я вырос, по сути дела, не имея родных. Всего год назад я узнал, что у меня есть сводная сестра. Она тоже не имела представления о моем существовании — мы лишь недавно познакомились.

В глазах у Габриэль блеснули слезы, она осторожно коснулась его руки. Его била дрожь, и она закусила губу, чтобы удержать горестный вздох. Ей стало до боли жаль этого достойного и очень одинокого человека.

Дрю поднял голову, посмотрел ей в глаза. И увидел слезы.

— То, о чем я рассказал, — дела давно минувших дней. У тебя слишком нежное сердце, Габриэль.

Девушка улыбнулась:

— Кажется, только что ты утверждал совсем иное.

— Я просто имел в виду, что ребенок — это огромная ответственность, вот и все.

— Я всегда буду его любить, — сказала Габриэль. — Знаю, что ты мне не веришь, но это правда. Он станет улыбаться, смеяться, он научится верить…

«Если бы только и ты мог этому научиться!» — мысленно закончила она.

Дрю не ответил, и Габриэль, тихо вздохнув, принялась мыть посуду, время от времени поглядывая на молодого человека.

Наконец она вновь нарушила молчание:

— Как ты думаешь, убийство моего отца и засады на Кингсли действительно как-то связаны между собой?

— Я не верю в совпадения, — просто ответил Дрю.

Габриэль, однако, поняла, что он знает больше, чем рассказал ей.

— Но ведь пока мы не приедем в Абилену, ни один посторонний не узнает, что мистер Кингсли выжил? — спросила она обеспокоенно, вновь подходя к Дрю.

— Завтра мы остановимся в маленьком городке, чтобы пополнить припасы. Новости распространяются быстро, особенно о таком большом перегоне, как наш.

Габриэль вздрогнула, подумав о новой засаде. О том, что Керби Кингсли застрелят, что Дрю тоже может погибнуть, пытаясь защитить своего друга… И вдруг она поняла, что ей уже не так важно найти убийцу отца. Ничто, даже справедливое возмездие, не стоит еще одной загубленной жизни.

— Никто тебя не осудит, если ты уйдешь с перегона, — заметил Дрю, превратно истолковав ее дрожь.

— Нет. Уже слишком поздно нанимать нового повара. Я нужна мистеру Кингсли. А также — телятам, Билли, Верному и всем погонщикам.

«И тебе я нужна, — добавила она мысленно, — а если мы сейчас расстанемся, я больше никогда тебя не увижу».

— Нет, я не уйду, — вслух закончила Габриэль, — если только мистер Кингсли сам меня не прогонит.

Глаза Дрю потемнели. Он беззвучно выбранился, а потом легко прикоснулся к ее щеке.

— Я просто не хочу, девушка, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Слишком поздно, подумала Габриэль. Все уже случилось. И прежней она никогда не станет.

Ладонь у него была жесткая, мозолистая — и все же она не знала более чудесного прикосновения.

— Дрю, я не хочу расставаться с тобой, — прошептала Габриэль. — Я не могу, не в силах оставить тебя.

Дрю пробормотал какое-то проклятие, и внезапно их губы слились в поцелуе, отчаянном и требовательном. Габриэль ощутила всю ярость его желания, всю нежность, о которых уже не смела мечтать. Жар его поцелуев заставил петь ее тело, рождая в нем неумолимое желание, оно звенело и билось в каждой жилке. Дрю ласкал ее, и от прикосновения его рук и губ по всему ее телу пробегала жаркая дрожь.

Он обнял девушку, хотел теснее прижать к себе… но в этот момент заплакал ребенок.

— Вот черт! — Глухо застонав, Дрю оторвался от нее и посмотрел на Малыша. Затем снова перевел взгляд на Габриэль, и девушка вспыхнула, прочитав откровенное желание в его глазах.

— Я хочу тебя, — хрипло сказал Дрю. Габриэль смущенно улыбнулась.

— Я сейчас накормлю маленького, и он уснет.

Дрю погладил ее щеку, нежно обхватил пальцами подбородок, и Габриэль вдруг ощутила себя рядом с ним совсем маленькой и хрупкой.

— Не уверен, что мы ведем себя разумно, — проговорил он медленно, однако голос его дрожал от желания.

— Что ж, я никогда не отличалась здравым смыслом, — заметила она. Дрю улыбнулся.

— Так же, как и я.

— Вот уж нет, — покачала головой Габриэль. — Ты очень умный.

Дрю насмешливо фыркнул.

— Ты совсем меня не знаешь, девушка.

— Я знаю, — серьезно возразила Габриэль, — щедрость и цельность твоей души, твою верность и нежность. Я знаю о тебе все, что мне требуется знать.

— Нет, милая, — тихо возразил Дрю, — не придумывай себе того, чего нет. Я вовсе не такой, каким ты меня вообразила. Я вел беспутную жизнь. У меня нет близких людей, нет обязательств, да я и не хочу их иметь. Я чертовски мало могу дать людям — одни только заботы и неприятности.

В его словах прозвучало предупреждение, но Габриэль не желала его слышать. На примере своих родителей она уверовала в силу любви и, впервые сама испытав любовь, жадно хотела большего. Она станет дорожить каждой минутой, проведенной с Дрю Камероном, — и пусть будет что будет. Пробуждение нежности, ее великолепный расцвет, сладостная музыка любви будет звучать в ее душе всю жизнь.

Габриэль обхватила ладонями его лицо. В этом жесте было столько любви и доверия, что взгляд шотландца невольно потеплел.

— Вот уж не ожидал… — хрипло начал он, но договорить не успел — в этот момент снова захныкал Малыш.

Габриэль виновато посмотрела на Дрю и опустила руки.

— Он голоден. Пора его кормить.

— Да. Идите, а я закончу с посудой.

Она кивнула.

— А когда малыш заснет?.. — спросила она, и вопрос ее замер в воздухе.

— Сегодня я до утра свободен. Мы могли бы… прогуляться.

Габриэль с трудом сглотнула. Его зовущий взгляд ясно говорил о том, куда заведет их прогулка… но прежде ей надо было сделать кое-что еще.

— Я хочу поговорить с мистером Кингсли, прежде чем мы… то есть до прогулки.

Дрю кивнул:

— Я останусь у фургона и пригляжу за Малышом.

Габриэль замялась и сказала нерешительно:

— Я не хочу говорить ему, что ты давно уже все знал про меня.

— Но тогда это будет неполная правда, — ласково упрекнул ее Дрю. — И если ты об этом ему не скажешь — скажу я сам.

И снова ее охватило сомнение.

— Дрю, я не хочу, чтобы ты отвечал за меня!

— А я сам взял на себя ответственность.

Если хочешь, пойдем к нему вместе. Габриэль покачала головой:

— Нет, я должна сделать все сама.

Дрю взял ее руку и прижался губами к ладони.

Казалось, тепло его поцелуя разлилось волной по всему ее телу. Еще час, может быть, чуть больше — и Дрю сновquot; будет с ней. Хотя бы только на эту ночь.

Дрю смотрел, как Габриэль в сопровождении Верного уходит в сторону лагеря, — и вдруг осознал, что не сможет жить без этой женщины, что принадлежит ей душой и телом. Случилось то, чего он так старательно избегал всю жизнь.

И все же его мучили недобрые предчувствия. Он чертовски мало может предложить Габриэль, не может заверить ее в своей любви. А он ни за что на свете не хотел бы разочаровать ее. Он никогда не обещал того, чего не мог дать. Так, может быть, вообще ничего не обещать?

Но, черт возьми, как он желает ее! Дрю изо всех сил пытался доводами рассудка погасить пламя страсти, но ничто, никакие разумные доводы не помогали. Он желал Габриэль так, как не желал ни одну женщину в жизни.

С невеселым смешком Дрю Камерон повернулся к посуде, оставленной Габриэль на берегу, присел на корточки и принялся отскребать кастрюли и миски. Любопытно бы сейчас посмотреть на себя со стороны! Если бы его прежние приятели по Эдинбургу могли увидеть лорда Кинлоха за мытьем посуды, да еще в такой одежде! А ведь он всегда так заботился о своем внешнем виде. Он, слывший настоящим денди, всегда выбирал самые дорогие ткани и шил костюмы у лучших портных — и вот сейчас довольствуется хлопчатой рубашкой и грубыми штанами, пропыленными и пропахшими лошадиным потом, а его шевелюра давно не видела ножниц и головной щетки. Он привык к отменной, вкусной еде, а сейчас его меню — бобы с солониной и хлеб. Холеные руки, привыкшие к картам, загрубели и покрылись мозолями.

И все же никогда в жизни он так превосходно себя не чувствовал. Нет больше утреннего похмелья после обильной ночной выпивки, нет и угрызений совести оттого, что он выиграл деньги у тех, кому проигрыш не по карману, нет сожалений, что он впустую тратит свою жизнь, сводя счеты с давно умершим человеком.

Товарищи его любили за ловкость и юмор, но у него было чертовски мало друзей, на которых можно положиться в тяжелую минуту. У обитателей Запада есть поговорка: «С ним можно и реку оседлать». У Дрю никогда не было такого друга — пока он не приехал на Запад. А теперь такие друзья появились: Керби, Коротышка, Хэнк. Бывший шериф Бен Мастерс. И все это люди, которым можно доверять. Какое замечательное, однако, чувство!

И еще — здесь он узнал Габриэль. Хорошенькую, независимую, упрямую Габриэль, которая отдала ему свое сердце.

Дрю мог противостоять искушению, когда считал, что девушка использует его в корыстных интересах, но сегодня ее признание пробило брешь в его доспехах. Он оказался безоружен перед ней. Ей потребовалось известное мужество, чтобы признать свою ошибку и покаяться перед Керби. Дрю и прежде восхищался ее присутствием духа, решимостью, но сейчас — особенно.

Быстро покончив с посудой, он и сам наскоро умылся и, собрав кастрюли и миски, пошел в лагерь.

У него, между прочим, назначено свидание с настоящей леди.* * * Керби Кингсли смотрел, как нагруженный посудой Дрю приближается к лагерю. Ранее он заметил, как шотландец и Габриэль вместе отправились к реке. Он тогда нес ребенка, она — посуду, а около них кругами бегал пес.

И Керби улыбнулся, поднося к губам кружку с кофе. Он немного завидовал Дрю и Габриэль. Они так явно друг в друга влюблены. Их взгляды могли бы поджечь порох, хотя оба, как он заметил, очень старались не выдавать своих чувств.

Габриэль понравилась ему настолько, что он рискнул оставить ее на перегоне. Она быстро всему научилась, успешно переняла у Джеда его кулинарное искусство и никогда не жаловалась. Она была храброй и оказалась очень хорошенькой, когда смыла с себя пыль и грязь и рассталась с бесформенным плащом и огромной шляпой.

Все же Керби хотелось бы знать побольше об этой девушке. Дрю Камерон ему друг и, черт возьми, оказался его ангелом-хранителем! Конечно, хотелось бы оставить его своим помощником и после перегона, но вряд ли это возможно. Дрю не из тех людей, кто позволяет собой командовать. Сейчас он пошел на это, чтобы научиться делу. Однако, овладев премудростями скотоводчества, он захочет заняться делом самостоятельно.

Вот Дрю сложил свою ношу в главный фургон и пошел к хозяйственному, где минуты две постоял, о чем-то переговариваясь с Габриэль. Она сидела внутри и кормила ребенка, но Керби хорошо было ее видно.

Наконец Дрю подошел к костру. Неподалеку от него четверо погонщиков играли в покер, другие уже спали. Успокоились и подопечные Дэндера, втиснувшись в свои фургоны.

— Благостный вечерок, — заметил Дрю.

Керби улыбнулся. Нет, шотландец и его манера говорить определенно придавали их бытию некоторый шарм. Другие погонщики объяснялись, главным образом с помощью «угу» и «не-а».

— Но может пойти дождь, — ответил Керби.

— Ты завтра утром опять на разведку?

Керби кивнул.

— А Терри с тобой поедет?

— Думаю, что в этом нет необходимости. Во всяком случае, до Колдуэлла. Мы еще не встретились ни с кем, кто мог бы разболтать, что я жив.

Дрю задумался.

— Все же мне было бы спокойней, если б кто-нибудь еще поехал с тобой.

— Хочешь поехать?

Керби знал ответ заранее — любой предпочтет поехать на разведку, чем глотать пыль, поднятую стадом, но у шотландца и впрямь есть шестое чувство насчет грозящей опасности. К тому же, поехав с ним, Дрю усвоит и кое-какие навыки разведки.

— А как к этому отнесется Дэмиен? — спросил Дрю.

— Дэмиен нужен здесь — смотреть, чтобы все было в порядке, пока меня нет.

Шотландец немного помолчал.

— Пожалуй, я не стану торопиться с положительным ответом. Завтра утром ты, возможно, видеть меня не захочешь.

Керби растерянно воззрился на него:

— Что, черт побери, это значит?

Дрю не успел ответить. В этот миг Габриэль спустилась из хозяйственного фургона и направилась к ним. И наметанный глаз Керби заметил, что ее что-то гнетет.

Остановившись перед ними, Габриэль попросила:

— Мистер Кингсли, могу я поговорить с вами наедине?

Керби посмотрел на Дрю — вид у того был уж и вовсе загадочный. Пожав плечами, Керби повел Габриэль из лагеря к реке, где их разговор никто бы не смог услышать.

— Хочешь уйти от меня? — спросил он.

— Нет, сэр, — ответила девушка. — Однако вы вскоре сами, возможно, постараетесь от меня отделаться.

— Только что шотландец сказал мне то же самое про себя, — проворчал Кингсли. — Любопытно мне знать — почему?

— Дело в том, что я солгала вам.

— Да это я, черт возьми, и сам уже знаю.

Габриэль прямо взглянула ему в лицо.

— Я решила наняться к вам на перегон, чтобы вас убить. Я считала, что вы убийца моего отца.

Керби был слишком потрясен, чтобы отвечать. Мысли в голове заметались с лихорадочной скоростью: он старался вспомнить событие, которое объяснило бы ему, о чем девчонка, черт возьми, толкует. Ничего не припомнив, он оставил бесплодные попытки. Одно Керби знал наверняка: клерк, которого убили при ограблении банка, никак не мог быть отцом Габриэль.

— Кто?.. — начал он.

— Моего отца некогда звали Джим Дэвис.

Керби оцепенел при звуке этого имени. Кровь застыла у него в жилах.

— Всю свою жизнь я знала его как Джеймса Паркера. Около четырех месяцев назад его застрелили в Сан-Антонио. Умирая, он… упомянул ваше имя.

На Керби нахлынули волнующие воспоминания. Его четверка, его банда: Сэм Райт, Джим Дэвис, Кэл Торнтон и он сам. И еще его младший брат Джон — дальше от них, от опасности… Здесь, на берегу реки Симаррон, Керби воочию встретился со своими ночными кошмарами, все эти долгие годы преследующими его.

— Чье имя… — Голос у него сорвался. Керби откашлялся и начал снова:

— Чье имя назвал твой отец? Кингсли или…

— «Керби Кингсли». Он узнал из статьи в газете о перегоне и вырезал ее. Вместе с рисунком.

Керби никак не мог восстановить дыхание. Проклятый рисунок! Кто-то рисовал его физиономию, удачно уловив сходство… но ведь за двадцать пять лет он должен был здорово измениться. Он и в мыслях не держал…

— Твой отец еще что-нибудь сказал? — спросил он.

— Да, — медленно проговорила Габриэль. — Он быстро истекал кровью, но… — Голос ее дрогнул, однако она сделала над собой усилие и снова заговорила:

— Он сказал: «Статья… Кингсли… Опасность». И я подумала, что он считает, будто это вы застрели его — или наняли убийцу.

Она судорожно вздохнула.

— Он сказал также о письме, которое оставил для меня в сундуке. Отец написал его, прочитав статью и увидев ваш портрет. Думаю, он испугался, что ему грозит беда. И хотел, чтобы я знала, в чем дело.

Она помолчала и наконец закончила:

— В письме рассказывалось об ограблении банка. Но ведь вам об этом тоже известно, верно?

Керби даже и не думал кривить душой. Девушка знала всю правду, а он дьявольски устал лгать, скрывая эту правду. Кроме того, он сразу понял: убийца Джима Дэвиса — и есть тот самый человек, что пытался убить и его, Керби Кингсли, причем дважды. Связь между этими событиями была слишком очевидна, хотя до сих пор не укладывалась у него в голове.

— Какую роль во всем этом играли вы?

Вопрос Габриэль вернул его из области воспоминаний к реальности. Керби сразу понял, что она имеет в виду, но еще не был готов ответить. Трудно так сразу отказаться от своей многолетней привычки все скрывать.

Он вздохнул, посмотрел на дальний берег реки.

— Расскажи-ка сначала о твоем отце. Куда он подался после злосчастного ограбления?

Габриэль помолчала.

— Он уехал на Восток, там познакомился с актрисой — моей матерью, и стал ездить с ней по стране. Два года назад она умерла. Мы начали выступать вдвоем. Я захотела поехать на Запад, отец не хотел, но я… убедила его.

Керби услышал в ее голосе виноватые нотки. Господи, он-то знает, как чувство вины может изъесть душу! Кингсли подавил вздох, вспомнив Джима Дэвиса, своего дружка, — тот вечно что-нибудь насвистывал или напевал, а еще играл на губной гармошке. Из всех четверых ему больше всего не хотелось грабить банк, и он острее других переживал гибель клерка. Но ведь Кэл Торнтон так их убеждал, что никто не пострадает, что они лишь украдут деньги у жадных банкиров, только и всего. Керби лишь потом осознал, что ограбили они владельцев ранчо, мелких фермеров и торговцев, которые из-за ограбления банка потеряли все, что имели.

— Если ты думала, что это я убил твоего отца, почему не обратились к шерифу?

— Я и обратилась, но никто не желал верить, что вы можете быть замешаны в убийстве. Меня не пожелали даже выслушать как следует. — И шепотом добавила:

— Они не поверили певице и актрисе, которая обвинила в убийстве одного из первых богачей Техаса.

— Поэтому ты решила сама сунуться в логово тигра, — Кингсли покачал головой. — Юная леди, не знаю, как тебя назвать: самой храброй из женщин, которых я когда-либо встречал, или самой безумной. Если ты считала меня убийцей, неужели тебе не приходило в голову, что я могу убить и тебя?

Габриэль опустила глаза и, старательно разглядывая землю под ногами, ответила:

— Я не дорожила своей жизнью. Когда я уезжала из Сан-Антонио, мне было все равно, что со мной станется.

Господи, какая боль, какая безысходная тоска слышалась в ее голосе! А ведь она еще совсем девочка — слишком юная, чтобы испытывать подобные чувства.

Смутившись от неожиданного наплыва чувств, от почти бессознательного стремления защитить ее — неудивительно, что ей так легко удалось окрутить шотландца! — Керби перевел разговор на менее болезненную тему. Покосившись на Габриэль, он спросил:

— Так ты, значит, тоже певица, как твой отец?

Она кивнула.

— И актриса, как моя мать, хотя нам с отцом больше нравилось петь, и, когда мама умерла, мы только пели. У нас был ангажемент в мюзик-холле Сан-Антонио. Меня действительно зовут Габриэль, но полное мое имя — Мэрис Габриэль Паркер.

Теперь Керби вспомнил эту женщину. Вспомнил, как знакомые скотоводы рассказывали о прекрасной певице, выступавшей в Сан-Антонио. Имя ее для Керби ничего не значило, не было и желания отправиться в длительную поездку только для того, чтобы увидеть представление. А зря он не поехал. Может быть, узнал бы Дэвиса и как-нибудь сумел бы предотвратить…

— Мистер Кингсли, мой отец был хорошим человеком. — Габриэль снова устремила на него прямой, искренний взгляд. — Его любили. Я поверить не могла… то есть я хочу сказать, что он никогда не рассказывал ничего о Техасе. Я даже не подозревала, что он здесь бывал. Я не понимаю, как… как он мог…

Ее слова были полны горя… и смятения.

— Чтобы это понять, надо было жить здесь, в Техасе, — сказал он тихо. И повторил:

— Да, надо было здесь жить.