"Черная акула" - читать интересную книгу автора (Сербин Иван)

Глава 2

Темнота наступила быстро. Совсем не так, как в Воронеже. Тьма просто обрушилась, накрыв собою и обожженные дома, и заснеженные горы, и дорогу, и бронегруппу, и стоящих у БМП людей. Сегодня кому-то посчастливилось: кто-то остался жив, его не убило слепым снарядом и минометная дурища не рванула под ногами, и не ахнула в двух шагах авиабомба, сметающая с исковерканного лика земли целые кварталы вместе с людьми, машинами, деревьями… Правда, только пока. Может быть, через несколько минут все и переменится. Может быть, высоко, в самом сердце антрацитовой черноты, подмигивающей крохотными звездами, в это мгновение уже начал зарождаться новый звук — нарастающий, сухой, как кашель больного пневмонией, гул самолетных двигателей, и всего лишь мгновение спустя обрушится он на землю тяжело и необратимо, как ураган. И пойдут короткими волнами красавицы «сушки» или тяжелые твердолобые «Ми-8». А затем… затем взбесится внизу огненно-радостная смерть и пойдет танцевать по улицам безумный вальс. Закружится все быстрее и быстрее в надменно-беспощадной пляске. И вдруг вспыхнут фальшивым знамением на фоне бархатного южного неба красивые рыже-апельсиновые сполохи от рвущихся в ночи авиабомб. Город ждал. Это ожидание было томительным и страшным, сводящим с ума неопределенностью и нескончаемостью. Казалось, и руины, и уцелевшие дома в центре, и деревья — весь город припал к земле, настороженно и чутко, будто завидевший охотников волк. Володька Градов покосился на стоящего рядом ефрейтора с «мазутными»‹«Мазута» (сленг) — черный цвет погон или шевронов.› погонами, обстоятельно смолящего «Астру», и попросил:

— Слушай, брат, оставь докурить. Ефрейтор — плечистый, румяный парень — осмотрел Володьку, затем взглянул на «бычок», словно отмеривая дозу, затянулся еще раз и равнодушно протянул окурок. Володька аккуратно принял подарок, пару раз с наслаждением глотнул резкий табачный дым и, благодарно улыбнувшись, кивнул:

— Спасибо, брат.

— Да ладно. — Ефрейтор вздохнул. — Ты откуда, зяма?

— С Воронежа.

— «Чижара»‹«Чижик» — в некоторых родах войск означает солдат второго полугода службы.›, что ли? Володька не любил армейских градаций — «чижик», «фазан», «зверь», поэтому лишь пожал плечами.

— Первые полгода, — объяснил он.

— А-а, — протянул ефрейтор. — «Зверек», значит. Ну, ясно. — Он отвернулся и уставился на застывшие, черные, без единого огонька дома. Хотя оставшиеся после авиабомбежек руины даже домами назвать было нельзя. Одна стена, две, реже три. Сохранились, правда, кое-где почти целые пяти- и шестиэтажки, но таких было совсем мало. По пальцам пересчитать. В основном же окраины Грозного превратились в развалины, и жили тут только бродячие псы. Володька затянулся, теперь уже неторопливо, со вкусом, прикинул, что хватит еще тяги на три-четыре, а если не бояться обжечь пальцы, то и на все пять. Можно посмаковать. Табачная дурь шибанула в голову, все поплыло, завертелось, глаза полезли из орбит, и захотелось нажать на них пальцами, чтобы вдавить обратно. После двух дней без курева — хорошо… Он перевел дыхание, поправил висящий за спиной автомат и оглянулся. В ночи громко и зло, словно сытые псы, рычали двигатели «Т-80», но темнота делала их практически невидимыми. Володька различал лишь пару ближайших БМП. Ефрейтор вздохнул, прокашлялся и харкнул мокротой в развороченную гусеницами грязь.

— Вот бляди, — пробормотал он. — Под самый Новый год сюда швырнули. Не дали праздник на гражданке встретить. Суки. Веришь, нет, — бухнул ефрейтор через плечо, — я уже два месяца как на дембеле должен быть. Прикинь, службу оттащил и в это говно влез. А может, еще успею? К Новому году-то? Как думаешь? Перемочим мы черножопых до праздника? Володька не нашел что сказать.

— Ну, вы-то, «звери», ладно, — продолжал развивать свою мысль ефрейтор. — Вам еще службу тянуть и тянуть. А мы-то, дембеля, какого х… здесь делаем? Суки! — еще раз с нескрываемой ненавистью выдохнул он. — Прикинь, наших тут — пятеро. И все с Тамбова. Все по дембелю. Мне пацан со штаба звякнул. Прикинь. А никого ни хрена не вижу.

— Ты откуда? — спросил Володька, справедливо решив, что разговор, пусть и такой, все же лучше томительного ожидания.

— Сказал же, с Тамбова, зяма. — Ефрейтор повернулся, дохнув Володьке в лицо стойким запахом перегара.

— Нет, я имею в виду: где служил?

— А тебе-то что?

— Да ничего в общем-то, — согласился Володька, бросая окурок в липкий жидкий снег и растирая его носком сапога. Сделав это, он так же, как и ефрейтор, поправил автомат, поймав себя на мысли о том, что у большинства солдат совершенно одинаковые жесты. — А в город нас чего кинули, не знаешь?

— Хрен его знает, — дернул плечом ефрейтор. — Одни говорят — проходы к дворцу Дудаева щупать, другие — дороги к горам перекрывать, а я так думаю, что просто надо «духов» побольше замочить. Чтобы напугать всех этих черножопых. — Ефрейтор неожиданно повернулся на каблуках и в упор уставился на Володьку. — Ну, чего пялишься, зяма?

— Ничего. — Володька отвел взгляд.

— Весь, бляди, Новый год испортили, — с пьяной настойчивостью выругался ефрейтор. — У меня кореша были, ушли все позже, чем я. На неделю, на две. Миха Трактор, падло, даже на три. А я, веришь, в конце сентября ушел и до сих пор службу тяну. Пацаны на гражданке засмеют. Они там хань трескают, а я, блин, тут сапоги топчу. Вот ты, «зверек», как думаешь, чего нас сюда под самый Новый год загнали?

— Ну, может быть, надеются, что эти… — Володька поискал нужное слово, нашел и закончил: — …боевики сейчас не такие внимательные… Мы проходы в город прощупаем, чтобы потом, в случае чего, потерь поменьше…

— Ну ты и валенок, земеля! — Ефрейтор захохотал. — Чего ты думаешь, отцы-командиры — дураки, что ли? Прикинь, Новый год скоро. И солдаты, и офицерье — все домой хотят побыстрее. Нам бы черножопых перемочить да к празднику дембельнуться. Офицерью — к женам. Вам, «зверям», в войска. Командиры знают, что мы ради этого всех тут положим. Потому и на бухло хрен кладут, понял? Пьяному, мол, по хрену, в кого стрелять. Я вот где-то слыхал, что раньше даже перед боем… в смысле в Отечественную… водку давали. Тогда, мол, солдат ничего не боится. Всех косит. Вот наши и подгадали. Хотя ты-то «зверек» необстрелянный. — Ефрейтор еще раз окинул Володьку взглядом. — Дай-ка сюда автомат.

— Зачем? — насторожился Володька.

— Дай, дай, не ссы. Не украду. Володька нехотя стащил с плеча «АКМ» и показал ефрейтору.

— А теперь смотри сюда. — Ефрейтор стянул с плеча свой. — Во, видишь рожки? — К «АКМ» ефрейтора было пристегнуто одновременно два рожка, перевязанных синей изолентой. — Случись чего, зяма, я — раз, блин! — рожок переверну и опять готов к труду и обороне. А ты пока в своем сраном подсумке рыться будешь, тебя десять раз успеют мочкануть. Понял? Душманье — это тебе не наши хренососы в войсках. Они за две секунды успеют и жопу тебе порвать, и глотку перерезать. Понял? У меня кореш в Афгане служил. Рассказывал, что там душманье с нашими делало. Пацаны на гранатах рвались, лишь бы к «духам» живыми не попасть. На, держи. — Он порылся в кармане пятнистой куртки и вытащил моточек изоленты. — Скрути все свои магазины так же, как у меня. А то ведь, случись чего, нам с тобой рядышком воевать придется. Не хочу, чтобы меня под демобу из-за какого-то молодого грохнули. Володька хотел было ответить на «молодого», но сдержался. Молодой, дембель — какая разница? Пуля не разбирает, кто перед ней. А насчет рожков — это ефрейтор верно сказал. И впрямь на перезарядку меньше времени уйдет. Он вытащил обоймы и принялся перетягивать их изолентой. Точно так же, как у «старшего наставника». Валетом.

— Да ты не торопись, земеля, — снисходительно-пьяно усмехнулся ефрейтор. — У тебя от волнения руки трясутся. А случится чего — держись рядом со мной. Вместе не пропадем. Володька закончил перетягивать рожки и протянул остатки изоленты ефрейтору.

— Так-то лучше. — Тот сгреб моточек с тонкой Володькиной ладони огромной шершавой пятерней и сунул в карман. — Что, дрейфишь, земеля? — усмехнулся он.

— А ты? — серьезно спросил Володька.

— Я-то? — Ефрейтор снова усмехнулся, криво и зло. — Я, братан, ничего не боюсь. Я боюсь, что нам сегодня ни одного «духа» не встретится. Чтобы его собственными руками к стенке поставить. Черноту ненавижу! Всю Россию под себя подгребли, суки! Баб наших трахают. На рынках, куда ни погляди, везде черножопые. И на улицах. И борзые, падлы, стали. Ельцин прав, пора их учить. Перестрелять всех к такой-то матери. Володька вздохнул.

— Чего дышишь? — недобро осклабился ефрейтор. — Не нравится? Интеллигент, что ли? Вот вы, бляди, страну и просрали. Дерьмократы долбаные. Не живется спокойно вам. Все на работягах катаетесь, падлы. Не знаете, что такое работа. Деньги за не хрена делать получаете. Хаваете и пьете на наши бабки. Моя бы воля, я бы вас всех перемочил. Легче б жилось. Володька промолчал. Подобных рассуждений он наслушался достаточно. Ефрейтор опять быстро посмотрел на темный город и добавил:

— Сначала всю черноту передавить, а потом и за вас приняться. — Он вновь посмотрел на Володьку и засмеялся. — Да ладно, не ссы. Случись чего, я тебя не брошу. Своего братана солдата всегда выручать надо. Это потом, на гражданке, если свидимся… Я вот жалею только, что в штурмовую группу не попал.

— В какую штурмовую группу? — не понял Володька.

— Да я тут слушал, как наш летеха с каким-то майором разговаривал. Говорили, будто штурмовую группу будут создавать. Специально. Дворец Дудаева брать. Я даже думал добровольцем попроситься.

— Чего ж не попросился? Володька отвернулся к городу и начал всматриваться в черные, клыкасто вонзавшиеся в ночь руины. Ему был неприятен этот разговор. Стоящий перед ним ефрейтор всерьез жаждал чужой крови. Он хотел убивать и убивать много, всех, ради того, чтобы успеть домой к Новому году, ради «лучшей жизни без черноты», ради собственных фантазий. «Неужели и я стану таким же через год? — подумал Володька.

— К дембелю».

— Почему не попросился? — повторил он, скорее для себя, удивляясь сути вопроса.

— Да ты, земеля, совсем бестолковый, — ухмыльнулся ефрейтор. — Я же говорю: дембель на носу. Может быть, нас уже завтра домой отправят. Я имею в виду дембелей. Вам-то, «зверям», еще трубить и трубить. Понял?

— Понял, — вздохнул Володька. Ефрейтор подумал и вытащил из кармана объемной куртки пачку сигарет. Достал одну, размял в желтовато-грязных пальцах, роняя в тусклый снег бурое табачное крошево и прилепил «Астрину» к нижней губе. Затем подумал секунду и протянул пачку собеседнику.

— Закуривай, зяма. Потом, может, некогда будет.

— Спасибо. — Володька вытащил сигарету — она затрещала, как пересохшая листва в юннатском гербарии, — и закурил с удовольствием, глотая резкий, дерущий горло дым, словно прохладную родниковую воду. — Мои еще на пересылке в Моздоке кончились, а тут нам сигарет не давали, — пояснил он.

— Да ладно, сочтемся, — махнул рукой ефрейтор. Из темноты, откуда-то сбоку, из-за машин, вынырнул молодой лейтенант.

— А ну, хорош курить, — раздраженно буркнул он. — По снайперской пуле, что ли, соскучились? Давайте бросайте «бычки» и лезьте в машину. Через две минуты колонна трогается. А еще раз увижу, что курите на улице, оба по трое суток ареста получите. — Глаза офицера поблескивали маслянисто и влажно.

— Ну да, — буркнул себе под нос ефрейтор, когда лейтенант прошел дальше, к едва различимому за сизой дизельно-выхлопной завесой танку. — Трое суток ареста. Дальше, чем в эту жопу, все равно не засунет. — Однако окурок бросил и кивнул Володьке: — Бычкуй, земеля. Володька нехотя загасил окурок, притушил оставшуюся искорку о борт БМП и сунул «бычок» за козырек шапки-ушанки. Там сохраннее будет. Ефрейтор приоткрыл люк, из которого вырвался неяркий свет, и кивнул:

— Лезь, зяма. Да побыстрее. Может, летеха и прав. Нарвемся на какого-нибудь снайпера. «Если бы лейтенант был прав, — хотел сказать Володька, — нас обоих уже понесли бы вперед ногами». Но промолчал. С пьяным спорить — себе дороже. Это он уяснил еще на гражданке. Забравшись в гулкое нутро БМП, где сидели еще четверо солдат, Володька пристроился на откидную скамью и оперся спиной о борт. Странной была их разведрота. Согнали ребят из разных частей, никто никого не знает. Не представляешь, от кого чего ждать. Здоровяк ефрейтор забрался в БМП, закрыл за собой створку люка и бухнулся рядом с Володькой у стены.

— Тебя как звать-то, зяма? — спросил он с едва различимой нотой снисходительности.

— Володя, — ответил Володька.

— Вовик, значит. Вова. — Ефрейтор гыкнул.

— Володя, — поправил Володька.

— Вова, Вова, — усмехнулся здоровяк. — А меня Боря. Борис, стало быть.

— Очень приятно, — автоматически сказал Володька.

— Не может быть! — Ефрейтор снова гыкнул и обвел глазами сидящих в БМП ребят. Все они, за исключением Бори-Бориса, были такими же молодыми и необстрелянными, как и Володька. Некоторые только что с учебок, остальные не успели еще и половину службы оттянуть, автомат в руках толком подержать. — С чего тебе так приятно-то, Вован? — Ефрейтор чуть отстранился. Володька пожал плечами. Вспомнив о рожках, он покосился на автоматы ребят. У всех рожки были одинарными.

— Ты бы дал им изоленту, что ли. — Володька повернулся к Борису.

— Какого это? Что-то ты больно заботливый, Вова. А поговорку знаешь: если каждому давать, поломается кровать? Знаешь? То-то. — Ефрейтор посмотрел на солдат. — Ничего, пусть в подсумки полазают, им на пользу пойдет. В другой раз умнее будут. БМП взревел двигателем. Через секунду машина тронулась. Вопреки ожиданиям, произошло это настолько быстро и резко, что и Володька, и ефрейтор, и остальные солдаты едва не полетели на пол. Пытаясь уцепиться за гладкие стенки кузова, они суматошно взмахивали руками, сразу становясь похожими на огромных неоперившихся птенцов.

— Во блин! — прокомментировал это событие Борис. — Водила-то тоже, видать, вдребодан. Спокуха, пацаны, не коните! Щас в город въедем. На улицах меньше трясет. Внезапно Володька ощутил где-то глубоко в груди холодную, как снежок, пустоту. И такую же круглую. Правда, он так и не понял, что это было: то ли элементарный страх перед возможным боем, осознание того, что, может быть, через несколько минут ему придется стрелять в людей — в живых людей, кем бы они там ни были, — то ли какая-то необъяснимая тоска. Володька судорожно сглотнул и выдохнул. БМП забуксовала, разворачиваясь. Володьку швырнуло на ефрейтора. Тот отпихнул его локтем и, усмехнувшись криво, крикнул, стараясь пробиться к собеседнику сквозь рев мощного двигателя БМП:

— Конишь, зяма? Не кони, нормально все будет. Володька выдохнул еще раз. Он испытывал облегчение от того, что Борис разговаривал с ним. Остальные солдаты поглядывали на ефрейтора внимательно, словно ожидая услышать от него какую-нибудь великую истину. Истину, которая поможет им выстоять в этой войне. Колонна вползла на улицы города. Тряска и вправду стала поменьше, хотя окраины тоже основательно проутюжила авиация.

— А я чего говорил? — победно оглядел остальных Борис. «Не будет им великой армейской истины, — подумал Володька, посматривая на солдат. — Великая истина Бориса заключается в делении на молодых и старослужащих. Но это в бою не годится. В бою имеет значение только опыт, которого нет ни у них, ни у Бориса. Тут они равны». Внезапно прорвавшись сквозь рокот движка, где-то неподалеку раскатисто бухнул взрыв. Ефрейтор встрепенулся:

— Во блин, слыхал? Володька напрягся, прислушиваясь. Через секунду взрывы начали грохотать один за другим, оглушая и заставляя солдат вздрагивать от неожиданности и страха.

— Черножопые, гады, засекли! А я-то думал, обойдется! — заорал ефрейтор, хватаясь за «АКМ» и остервенело дергая затвор. Он, похоже, уже забыл свои давешние похвальбы. Грохот близкого разрыва поглотил его голос. Двигатель БМП набирал обороты, завывая пронзительно и тонко. Машина начала разворачиваться, а солдаты по примеру Бориса хватали автоматы, скидывали предохранители, загоняли патроны в патронники. Володька как зачарованный смотрел на прыщавого худосочного паренька, который встревоженно крутил головой, прислушиваясь к происходящему снаружи, и одновременно пытался передернуть затвор «АКМа». На лице его отчетливо читалось недоумение, щедро разбавленное страхом. Он почему-то не догадывался снять автомат с предохранителя, и затвор стоял мертво, однако парнишка продолжал механически дергать за рукоять, срывая с пальцев кожу и совершенно не замечая этого.

— Стреляют, да? — все повторял паренек растерянно. — Это по нас, да?

— Душманье небось в руинах попряталось! — продолжал бормотать Борис. — Где-нибудь здесь окопались, гады черножопые. Больше ефрейтор ничего не успел сказать. Внезапно раздался звонкий, невероятной силы удар, словно по броне хлестнули стальной плетью. Володьку приподняло со скамьи и швырнуло вперед, прямо на чье-то плечо. В голове вспыхнул праздничный фейерверк, он на секунду потерял сознание, а когда открыл глаза, понял, что лежит, прижимаясь расцарапанной щекой к клепаной плите пола. Ныла разбитая переносица, в ушах плавал тупой неприятный звон. Володька видел чьи-то ноги, обутые в новенькие, но уже почему-то заляпанные кровью бутсы, и обмякшую фигуру, мешковато лежащую в углу. Обладатель ног прыгнул через Володьку, запнулся, однако Володька совершенно не почувствовал боли. Через секунду он сумел разглядеть, что мешковатая фигура — тот самый паренек, который никак не мог передернуть затвор. Солдат полусидел, привалившись плечом к стене и уткнувшись лицом в колени. Автомат валялся рядом, в ногах. Парнишка все еще сжимал его в белых пальцах, по которым стекал тоненький ручеек крови. Володьке она показалась черной, как антрацит.

— Все! — неожиданно громко закричал ефрейтор Боря. — Амбец, пацаны! Попали! Попали!!! БМП тряслась будто в лихорадке. Двигатель завывал надсадно, с почти человеческим болезненным хрипом. Машина стояла неподвижно, завалившись на правый борт. Совсем рядом, может быть, в паре метров, хлопнула граната. Сверху по броне загрохотали куски то ли камня, то ли железа. Володька начал подниматься, повернул голову и увидел еще одного солдата. Тот лежал, нелепо выгнувшись, подобрав ноги, словно для рывка, из ушей парня текла кровь, а глаза смотрели прямо перед собой, стеклянно, незряче. Изо рта одна за другой вытекали алые капли.

— Давай, зяма! Давай, пошел! — страшно проревел над самым ухом Володьки ефрейтор. В то же мгновение Володька ощутил мощный пинок под зад. — На улицу. Давай, «зверь», лезь, в рот тебе ноги!!! И Володьку словно озарило. Конечно, на улицу. Там спасение. Там можно стрелять, отбиваться. Можно, в конце концов, спрятаться, забиться в какую-нибудь щель и отсидеться, пока не закончится вся эта бойня. Он рванулся к люку и, сдирая ногти, принялся поворачивать запорные рукояти. Сталь почему-то оказалась очень горячей, едва ли не раскаленной. На левой ладони Володьки вздулись белые водянистые пузыри. Внезапно в дыму возник жуткий крик, наполненный отчаянием и страхом:

— Выпустите меня отсюда! Выпустите, я хочу выйти! Мамочка! Мама, помоги мне!

— Подожди, земеля, — услышал Володька над самым ухом. Ефрейтор подскочил к люку, сорвал с головы шапку, ухватился за рукоять и с силой потянул ее вниз. Бравада слетела с него, шебутной дембель исчез, остался обыкновенный парень, всего-то на год постарше Володьки, точно так же боящийся смерти и точно так же желающий выжить. Хак! — Борис что было сил ударил сапогом в створку люка, и та нехотя, словно дверца мышеловки, открылась примерно до половины. Сквозь образовавшуюся щель полыхнуло пламя. Улица оказалась сплошь залитой огнем. В этот момент у самого борта БМП разорвался снаряд. А может быть, это была мина. Володька ни разу не слышал, как на самом деле взрываются снаряды. Словно во сне он увидел, что распахнутую створку срывает с петель и отшвыривает в сторону, в яркую рыжую реку огня. Сразу вслед за этим Володька различил черный, будто текущий силуэт БМП, которая шла позади, а теперь полыхала гигантским костром. И еще он успел увидеть пляшущую в огненном озере фигуру размахивающего руками человека. Наверное, горящий что-то кричал. Но этого Володька не смог разобрать за ревом пламени и кашляющим, захлебывающимся стоном движка их собственной БМП.

Машину начало приподнимать взрывной волной, еще больше заваливая вперед и вправо. Володька не удержался на ногах и полетел в угол, крепко ударившись головой о бронированную стенку. В ушах тут же появился жуткий туповатый звон. Перед глазами поплыли разноцветные круги, колени стали ватными и слабыми. Володька почувствовал безумный, панический страх. Он видел, как кто-то, не дождавшись, пока БМП перевернется окончательно, выскакивает из люка в веселое раскаленное марево и тут же падает, прижимаемый к горящей земле кренящимся бронированным бортом машины. Раскаленный многотонный пресс мгновенно раздавил ноги солдата, превратив их в бесформенное месиво из почти жидкой плоти, осколков костей и клочьев формы. Страшный звериный крик перекрыл даже рев огня. Упавший солдат извивался, словно разрубленный лопатой дождевой червь, и при этом тянул на одной невероятно высокой рыдающей ноте:

— А-а-а-а-а-а… Через полсекунды скрюченная фигура превратилась в пылающий факел. Человек забился сильнее, но милосердная автоматная очередь избавила его от страданий, пришпилив к пропитанной соляркой, агонизирующей огнем земле.

— Все, пацаны! — продолжал голосить Борис. — Все, амбец! Попали! Володька с трудом повернул голову. Шея болела нестерпимо. Мутным плывущим взглядом он отыскал фигуру Бориса, увидел стоящего за спиной ефрейтора третьего, чудом уцелевшего солдата, такого же перепуганного, как и он сам, молящего господа бога только об одном — о жизни.

— Значит, так, пацаны! — продолжал кричать Борис. — Куртки на головы и выпрыгиваем скопом. И назад. К хвосту колонны. Может, не всех еще «духи» положили. Может, уцелел кто из наших. Давайте, пацаны, давайте! Иначе зажаримся все здесь к такой-то матери. Насчет «зажаримся» Борис был прав. Воздух в БМП накалился до такой степени, что Володьке казалось, будто его заставляют дышать горячим песком. Он почти физически ощущал, как внутренности превращаются в пепел: чернеют, обугливаются, становятся сморщенными и ломкими, словно сгнивший грецкий орех. Ефрейтор стянул с плеча ремень автомата и рванул пуговицы на куртке. Послышался треск. Пуговицы посыпались на пол. Володька с трудом поднялся на ноги и принялся сбрасывать с себя амуницию негнущимися, обожженными пальцами. Стоять было неудобно. Приходилось одной ногой упираться в борт, а другой — в днище. Наконец он вновь застегнул ремень с подсумком и подхватил автомат. Он не смотрел, успевает ли за ними третий солдат. Сейчас, похоже, каждый был сам за себя. Набросив куртку на голову, Володька посмотрел на ефрейтора.

— Давайте, «сынки», вперед! — завопил Борис и выпрыгнул из люка прямо в бушующую огненную круговерть. У него это получилось здорово, ловко, как-то очень уж лихо. Полы куртки развевались за спиной ефрейтора словно крохотные крылья. Незнакомый солдат рванулся следом, пробежал пару шагов и упал, срезанный короткой очередью. Их заметили. Володька понимал, что шансов на спасение очень мало, но оставаться в кузове горящей БМП означало медленно и мучительно поджариваться заживо. Он поплотнее запахнул куртку, оставив лишь узкую щель для обзора, и выпрыгнул в пышущий жаром проем. У него это получилось куда хуже, чем у Бори-Бориса, но именно неловкость и спасла ему жизнь. Володька зацепился каблуком за стальной порожек, упал лицом в воняющую соляркой, горящую землю, и предназначавшаяся ему очередь ударила в бронированный борт БМП. Полы куртки разошлись, и огонь лизнул грудь, бедра, ноги. Затрещав, мгновенно сгорели волосы, брови и ресницы превратились в крохотные черные кудряшки. Пересохшие губы покрылись сеткой тонких кровоточащих трещинок. Узкие язычки пламени побежали по рукам. Охваченный ужасом, Володька завопил, вскочил и, забыв обо всем, помчался меж изрыгающими автоматный огонь домами назад по улице. Туда, где его могло ждать спасение. За спиной звонко, словно бутылка, разбитая о бетонную стену, лопнул гранатный взрыв. Володька почувствовал неимоверной силы толчок в спину. Между лопаток и в правом боку возникла острая оглушающая боль. Его словно ударили ножом. Он сбился с шага, но тут же выровнялся снова и отпрянул к стене, сообразив, что там безопаснее. Володька не знал, насколько сильно ранен. Сейчас в нем жило только одно стремление — бежать. Впереди, метрах в ста, начиналось настоящее столпотворение. Пара «Т-80», зажатых пылающими бронемашинами, пошла напролом, смяла подорванную БМП, намереваясь вытолкнуть ее на обочину, но застряла. Теперь все три горящие бронированные громадины закупорили узкую горловину улицы наглухо. Оставался лишь узкий просвет между мощными бортами, сквозь который с трудом смог бы протиснуться человек. По танкам лупили ПТУРами‹ПТУР — противотанковая управляемая ракета.›. Уцелевших солдат отсекали от бронетехники и накрывали залпами из «Мухи». Раненых добивали автоматчики и снайперы. Перепуганные необстрелянные мальчишки выскакивали из люков и попадали под шквальный перекрестный огонь. Чуть ближе, метрах в пятидесяти от Володьки, замерла еще одна БМП. Машина стояла, уткнувшись острым рылом в кирпичную стену. Люк был распахнут, и из него торчала черная горящая рука. Изувеченная взрывом пулеметная башня все еще дымилась. Ствол крупнокалиберного «прибоя» устало смотрел в горящую землю. За спиной Володьки вдруг раскатисто рявкнула танковая пушка. Во всеобщей какофонии, в воплях умирающих, в треске огня и разрывах гранат этот звук был почти неразличим. Но следом грохнуло сильно и гулко. Так, что содрогнулась земля. Володька понимал, что нельзя оборачиваться. И все-таки обернулся. Он увидел, как стена пятиэтажного дома, зияющая выбитыми окнами и пустыми дверными проемами, вдруг покрылась рваной сетью трещин, вздыбилась смерчем из бетонных осколков и побелки и осыпалась. Густое облако пыли взмыло вверх над черной землей и осело на закопченных бортах БМП, на трупах, валяющихся посреди улицы, на сожженных останках того, что еще недавно было людьми, на пылающих пятнах солярки и на равнодушно глядящей в сторону домов танковой пушке. Володька остановился. Он завороженно следил за тем, как башня головного «Т-80» разворачивается, медленно и внушительно выбирая новую цель, замирает, уставясь на оштукатуренную стену, а затем выплескивает из себя столб огня. Долей секунды позже что-то внутри здания ударило в стены. Кирпич, поддавшись напору, начал выгибаться, трещины вычертили на нем причудливые узоры, и наконец стены рухнули. Сразу две. С фасада и торца. Остались видны развороченные комнаты и белесые ребра наполовину уцелевших переборок. Кто там сидел в танке? Может быть, чудом оставшаяся в живых команда. А может быть, кто-то один — стрелок или командир, контуженный и залитый кровью. На мгновение над улицей повисла абсолютная тишина. Казалось, даже пламя приглушило свой треск. Или это у Володьки что-то произошло со слухом? Но через секунду мир вновь наполнился грохотом разрывов и треском автоматных очередей, гулом огня и воплями умирающих. Где-то в самом сердце руин зародилась ярко-желтая вспышка. Володька успел ее различить, а тот, кто сидел в танке, нет. Огненный хвост неожиданно протянулся от черного пустого окна к танковой башне. В следующее мгновение раскаленный смерч прошелся по броне «Т-80», сорвав с опор башню. Черный ствол секунду балансировал на грани падения, глядя вертикально вверх, в пылающее багровым заревом небо, а затем медленно, совсем как смертельно раненный человек, завалился вправо и скрылся за стеной огня. Именно это и вывело Володьку из ступора. Он огляделся. Танки все еще перегораживали улицу, но солдат видно не было. То ли они успели отойти, то ли их всех посекли автоматчики. Володька был один на горящей улице. Один среди пылающей, чадящей черным жирным дымом подбитой бронетехники. Один в этом ревущем аду. Он повернулся и стремглав бросился по улице в сторону окраины. Проскочив квартал, Володька нырнул за стоящую на тротуаре БМП с развороченной пулеметной башней, обогнул ее и споткнулся о распростертое тело. Тело ефрейтора Борьки. А может быть, это был и не Борька. Мало ли в колонне ефрейторов. И у многих из них рожки «АКМ» наверняка были перетянуты такой же вот изолентой. А заглянуть убитому в лицо Володька не смог, потому что лица не было. Голову солдата буквально снесло автоматной очередью. Чуть поодаль лежали еще двое. За ними — кто-то в офицерской шинели. Еще один солдат, в каске и горящей куртке, торчал из люка БМП, свесив руки, словно пытаясь ухватить ими горсть земли. До Володьки еще доносились отдельные крики, но были они далекими и разрозненными. Никто уже и не помышлял о сопротивлении. Володька оглянулся. Наверное, те, кому все еще везло, прятались за подбитыми танками. Не требовалось много ума, чтобы, посмотрев на пылающий бронированный флот, плещущийся в огненной реке, понять: разведгруппы больше не существует. Десять единиц бронетехники, как выражался сержант в учебке, превратились в пылающие остовы некогда боевых машин. Володька, петляя, побежал к дымящимся «Т-80». Ему казалось, что именно за ними начнется ничья земля. Полоса, в которой нет выстрелов и пламени. Полоса, на которой заканчивается это свинцово-огненное чистилище. Он не знал, что там, за почерневшими остовами танков, в ярком свете пожара скользят осторожные призрачные фигуры с «АКМ», выискивающие раненых и добивающие их выстрелами в упор. Эти одиночные выстрелы терялись в общей какофонии боя — засевшие в домах продолжали стрелять в горящие машины и распростертые на земле тела. Бегущего Володьку заметили и принялись палить ему в спину, азартно, весело, с гыканьем и смехом. Он успел сделать еще пять или шесть шагов, прежде чем автоматная очередь достала его, хлестнув по рукам и спине, справа налево, на уровне груди. Пули прошили тело, отшвырнув Володьку к стене и заставив агонизирующе сжаться в комок. Он хотел было закричать, попросить о помощи, чтобы его услышали, спасли, вытащили отсюда, потому что он… он не мог сейчас умереть. Его ждали. Где-то далеко его ждали. Володька даже не успел вздохнуть. Обрушившаяся с неба чернота принесла облегчение и утопила в себе огонь и боль.