"Илиада Капитана Блада" - читать интересную книгу автора (Попов Михаил)

Глава пятнадцатая Золотая клетка

Элен поселили на третьем этаже дворца Амонтильядо. Покои ей отвели роскошные, но чувствовала она там себя неуютно. Помимо все прочего еще и потому, что к ней приставили Сабину. Разумеется, официально она считалась служанкой, но вела себя скорее как сторож. Крупная, мрачная, молчаливая женщина. Спала она на топчане у входа, и спала чутким сном дикого животного — миновать ее, не разбудив, было немыслимо. Элен сразу это поняла. Стоило ей на цыпочках приблизиться к двери или хотя бы к окну, сразу же открывался недремлющий индейский глаз. Под одеждой надсмотрщица прятала короткий кривой нож. Элен увидела его, когда одежда Сабины случайно распахнулась.

Пленница была измучена страхом и неизвестностью, но чувство страха имеет обыкновение притупляться с течением времени и от однообразия жизни. И на его месте поселяется ощущение безысходной тоски. Ничего похожего на развлечения в замке Амонтильядо не было. Насколько можно было судить, сестра дона Мануэля Аранта разнообразила свою жизнь только воскресными выходами к мессе. Как-то Элен заикнулась о том, что ей хотелось бы подышать свежим воздухом. Ей предложили прогулку под охраной двух альгвазилов и Сабины в апельсиновом саду за дворцом. Прогулка, естественно, не доставила Элен искомого удовольствия, и она попробовала заговорить с доном Мануэлем о конной прогулке за городом. Она привыкла к такого рода развлечению дома, на Ямайке. Но дон Мануэль, внимательно выслушав ее, холодно сказал, что благородные испанки никогда такими вещами не занимаются и ее скачка по окрестностям вызовет в городе ненужные толки.

— Санта-Каталана — это не Ямайка, мисс, прошу вас это как следует усвоить.

Дон Мануэль вообще очень изменился с приездом на остров. То, чего Элен так боялась — грубой, бесцеремонной атаки, — не воспоследовало. Он, наоборот, замкнулся и отдалился от гостьи. Трудно было сказать: то ли это новая тактика обольщения, то ли вести себя так его заставляют многочисленные обязанности.

Дон Франсиско долго и тяжело болел и поэтому совершенно не мог заниматься делами по управлению городом и охотно перепоручил их сыну. А тот оказался человеком ответственным и вполне деловым. Местные военные во главе с командором Бакеро сразу это почувствовали и вынуждены были подчиниться. Дон Мануэль повесил двух казнокрадов, пища в солдатском котле сразу стала понаваристее, и все это отметили. Посадил он в тюрьму одного взяточника из магистратуры, что снискало ему уважение и гражданских лиц.

До Элен слухи о его деятельности доходили скупо. Лишь во время совместных тоскливых трапез, где Аранта иногда расспрашивала брата о его делах, он неохотно и всегда очень кратко ей отвечал.

Что и говорить, жизнь пленницы была безрадостной. По-испански она читала плохо, и, хотя книги из библиотеки Амонтильядо доставляли ей в изобилии, они оставались для нее мертвым грузом. Поэтому она или напевала песни своей северной родины, или вышивала. А чаще всего совмещала оба эти занятия. Слова этих песен она уже успела забыть, потому что они хранятся в голове, зато прекрасно помнила мелодии: у них более надежное жилище — сердце. Могучая Сабина с трудом переносила сеансы невеселого пения, но возражать не решалась и лишь укоризненно ворочалась на своем топчане.

Единственным чтением Элен, ввиду недоступности для нее испанских текстов, сделалось письмо Лавинии, вынутое из мертвых рук плута Фабрицио, перехитрившего всех, кроме своей смерти. Здесь нелишне полностью привести текст этого послания.

"Сеньор!

До меня дошли слухи о том, что у вас находится в настоящий момент мисс Элен Блад и вы желали бы в обмен на ее освобождение получить известную сумму денег. Ввиду того, что родственники мисс Элен не в состоянии заплатить сумму, которой вы могли бы удовлетвориться, я готова вести с вами переговоры по этому поводу. Мой управляющий мистер Троглио уполномочен обещать вам любую, подчеркиваю, любую сумму за освобождение мисс Элен. Она является моей ближайшей и даже единственной подругой, и я не могу бросить ее на произвол судьбы.

Лавиния Биверсток".

То, что это была рука именно Лавинии, Элен не сомневалась. И ей было удивительно, что та решилась на подобный шаг. Зачем? Почему?! Может быть, она раскаялась и решила загладить свою вину? Элен бы не поверила ни на одну секунду в добрые намерения своей «ближайшей» подруги, когда бы не эти бесконечные дни и недели невыносимого заточения. Время смягчает чувство утраты, заживляет душевные раны, но оно также размагничивает волю. Этому очень медленному, очень постепенному перестроению в душе Элен способствовало еще и то, что ни об отце, ни о брате не было никаких, даже самых незначительных сведений. Почему они так ничего и не предприняли за все эти месяцы, чтобы спасти ее? Двое настоящих мужчин, у которых в руках целая армия. Почему этим пыталась заняться лишь одна слабая девушка? Да, Лавиния своенравная, злая, мстительная, но не чуждая и настоящего благородства. Ведь она написала, что за спасение подруги готова заплатить любую цену.

И чем больше ей приходилось проживать тоскливых, однообразных, безысходных дней в испанском плену, тем сильнее становилась ее обида на отца и Энтони. Она даже начала склоняться к тому, чтобы если и не простить Лавинию, то сильно смягчить к ней свое отношение.

Элен — по вероисповеданию протестантка, — была даже лишена возможности посещать церковь. В этих условиях единственным развлечением были совместные трапезы. Они неизменно происходили почти в полном молчании, безмолвные лакеи поддерживали чопорный стиль столовой. Некоторое оживление вносила Аранта. Сначала она пыталась установить какие-то отношения с гостьей, но, натолкнувшись на ледяную корректность, оставила свои попытки. Всю свою нерастраченную жажду общения (ей, видимо, тоже было не слишком весело в этом дворце) она обращала на брата. Он относился к ней почти пренебрежительно, она же — с восторгом.

Элен не без интереса наблюдала за этой странной парой. Слишком сильно они отличались от той пары, которую до недавнего времени составляли они с Энтони. Различия были во всем. Первое: никто никогда бы не подумал, что Аранта и Мануэль родные брат и сестра. Дело в том, что они были двойняшками. Встречаются такие типы близнецов, когда вся щедрость природы падает на одного, а другому остается лишь право быть тенью своего во всех отношениях удавшегося родственника. Так было и в этом случае. Дон Мануэль был несомненный красавец, умница, производил впечатление полной, почти угрожающей, почти отталкивающей полноценности. Аранта представляла собой как бы чуть-чуть недовоплощенное, как бы не вполне полноценное существо. Будто у природы чуть-чуть не хватило на нее материала. И при этом поразительное сходство черт. Одно слово — двойняшки. Любовь сестры к брату носила несколько исключительный характер, так может любить ограбленный грабителя, и это, как ни странно, один из самых крепких видов привязанности.

Элен понимала это и заранее зачислила Аранту в лагерь безусловных сторонников дона Мануэля, даже не попытавшись переманить ее на свою сторону. О том, что это невозможно, говорил и тот факт, что дон Мануэль не пытался препятствовать контактам сестры со своей пленницей, — он был полностью уверен в Аранте, как в себе самом.

Была у Элен небольшая надежда на дона Франсиско, при первой встрече ей понравились его печальные глаза. Но, как выяснилось, это не столько мудрая грусть, сколько тяжелая болезнь. Дон Франсиско очень редко выходил к столу и, как правило, выглядел таким образом, что немыслимо было наваливаться на него со своими жалобами. И потом, если этот высокородный кабальеро сам не понимает, что его сын держит в плену порядочную девушку, то незачем тут и затевать какие-то разговоры. А если он все же это почувствовал и сделал выговор сыну, то это не возымело никакого действия.

Любое нормальное человеческое общение затруднялось невероятною чопорностью дворцового этикета. По сравнению со здешней обстановкой жизнь в губернаторском дворце на Ямайке казалась Элен совершенно простой. С некоторой долей ностальгии она вспоминала даже Мохнатую Глотку. Могла ли она тогда, сидя в слезах на кровати в обнимку с Тилби и ожидая в любой момент самого страшного от хозяина, подумать, что это ей когда-нибудь покажется невинными приключениями.

Элен понимала, что в этой молчаливой схватке она рано или поздно потерпит поражение. Однообразие, неизвестность, одиночество — страшные противники. По-настоящему иезуитской была идея дона Мануэля лишить Элен ее камеристки. Хитроумным и подлым способом избавив свою пленницу от Тилби, он заложил важный камень в здание своей будущей победы.

Все попытки Элен выйти за круг, очерченный доном Мануэлем, оканчивались неудачей. Слуги были похожи на движущиеся тени, никто из посторонних не попадал в поле зрения. Однажды на прогулке на грани отчаяния она поднялась на широкую стену, отделявшую апельсиновую рощу от глубокого обрыва, и подумала: не лучше ли ей броситься туда, вниз, на острые скалы, чем продолжать эту муку? Наваждение было коротким; она вернулась под кроны апельсиновых деревьев и только тогда поняла — надо что-то делать. Живя по распорядку своего мучителя, она лишь подыгрывает ему. Его терпение, судя по всему, вечно, ибо он хозяин положения.

Но что значит — начать действовать? Надо попытаться вырваться из однообразной здешней жизни. Что могло бы прозвучать сильнее всего в этой безжизненной атмосфере, где расчислено и расписано все на годы вперед? Скандал! Именно! Как она не сообразила раньше? Неужели она и сама пропиталась затхлым воздухом этого роскошного склепа?

Но чтобы устроить скандал, надо привести себя в состояние полной боевой готовности. Что в этом смысле важнее всего для женщины? Правильно! Нужно заняться собой.

Элен потребовала немедленно принести ей деревянную лохань, в которой ей позволялось время от времени принимать ванны. Могучая индианка не понимала, зачем это делается, и попыталась возмутиться, тем более что был неурочный для мытья день. Но сопротивляться Элен она не посмела. Лохань была доставлена, а к ней и ведра с водой, и все полагающиеся ароматизирующие травы и притирания. После этого Элен велела принести зеркало.

— Так есть же! — попыталась возразить надзирательница, указывая на блеклое стеклышко размером с ладошку, стоявшее на туалетном столике.

— Зеркало! — затопала ногами уже совершенно голая Элен. — Большое, в полный рост, немедленно!

Ее приказ был выполнен. Очутившись в лохани, Элен потребовала у надзирательницы, все более напоминающей обычную служанку:

— Потри мне спину.

Этот банный прием, вывезенный ею со своей северной родины, она сумела привить в своем ямайском быту. Когда Сабина выполнила это странное пожелание англичанки, она получила новый приказ:

— Ступай к дону Мануэлю и скажи, что я желаю переодеться, мне надоела эта рухлядь. — Она бросила комком мыльной пены в свое старое платье.

Расчет у нее был верный — на какие бы иезуитские психологические приемы ни был способен этот кастилец, он не может перестать быть джентльменом. А настоящий джентльмен не может не считать, что женщина определенного круга должна быть одета определенным образом. То есть одета хорошо. Расчет оправдался: принесли несколько великолепных платьев.

После ванны Элен потребовала, обращаясь к Сабине:

— Расчеши мне волосы, ты... — и добавила для пущей внятности словечко из своего детства: — дурында!

Трудно сказать, что именно заставило Сабину повиноваться, наверное, все же не это древнерусское слово, но работу свою она выполнила великолепно.

После этого волосы были высушены, уложены. К «ланитам» и полуоткрытым «персям» были применены настоящие грасские румяна и пудры, изведена целая бутылка туалетной воды Франжипани. Все это было принесено от Аранты. Она сама не слишком налегала на эти средства обольщения мужчин, но запас их у нее оказался изрядным. Облачившись в платье из плотного темно-голубого шелка с высоким парчовым воротником, Элен покрутилась перед зеркалом, и его венецианская поверхность отражала не только блеск наряда, но и блеск глаз. Сабина стояла в стороне, поражаясь столь стремительному превращению этой англичанки из узницы в настоящую госпожу.

Короче говоря, понятно, в каком виде и настроении предстала Элен на обычном повседневном обеде в роскошной столовой дворца Амонтильядо.

Разумеется, все были поражены. Дон Мануэль задумался: эти изменения не входили в его планы. План укрощения строптивой оказался под угрозой.

Аранта не могла скрыть восхищения.

Дон Франсиско, казалось, вообще впервые увидел свою гостью. Услышав в первый день самые общие сведения на ее счет, он перестал о ней вспоминать. Сейчас ему показалось, что объяснения, данные ему сыном, пожалуй, неудовлетворительны.

Элен со свойственной ей грацией и с торжествующей улыбкой вышла к столу и потребовала вина.

— Самого лучшего!

Это вызвало недоумение присутствующих. Тем не менее дон Мануэль подал знак лакею, а дон Франсиско спросил:

— Вы собираетесь отметить какое-то событие, мисс Блад?

— Именно так, — очаровательно улыбнулась ему Элен.

— Какое же? — воскликнула Аранта, которая в любой момент была готова присоединиться к празднику.

— Сегодня мы отметим одну дату, — сказала Элен и подняла наполненный лакеем бокал.

— Очень, очень интересно. — Дон Франсиско тоже потянулся за своим бокалом, в котором последние пять лет не бывало ничего, кроме ключевой воды.

— А ты, Мануэль? — чуть укоризненно обратилась к брату Аранта. Тот сидел по-прежнему напряженно и неудобно, в той позе, в которой его застало появление Элен. Побуждаемый взглядами присутствующих, он тоже велел налить себе вина.

— Мы ждем! — Дон Франсиско тряхнул париком и стариной одновременно. Он был убежден, что повод, который объявит сейчас эта красавица англичанка, будет очень радостным и трогательным.

— Сегодня ровно пятьдесят девять дней, как я нахожусь в заточении в вашем замечательном дворце.

И Элен с удовольствием выпила.

— В заточении? — переспросила Аранта, еще продолжая по инерции улыбаться и поворачивая голову то к отцу, то к брату в надежде, что кто-нибудь из них объяснит смысл шутки.

— Да, да, — сказала Элен, беря в руки ложку и приступая к черепаховому супу, — почти два месяца назад ваш сын и брат привез меня на ваш остров и заточил на третьем этаже, вместо того чтобы отправить к отцу, как он обещал.

— Но, братец... — Глаза Аранты сделались совершенно круглыми, глаза дона Мануэля в этот момент, наоборот, превратились в две щелки.

— Но, братец, ты ведь говорил — в гости...

Дон Франсиско поставил свой бокал и теперь раздасадованно накручивал локон парика на негнущийся подагрический палец.

— Но, мисс, честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы вопрос ставился таким образом. Здесь, возможно, какая-то путаница.

— Нет, милорд, по-другому я поставить этот вопрос не могу, и эта, как вы выразились, путаница имеет ко мне слишком непосредственное отношение. Верю, что вам неприятно меня слушать, но, для того чтобы все назвать своими именами, я должна сказать вам, что ваш сын и брат...

Аранта испуганно прижала ладони к лицу.

— Негодяй и лжец. И никакой путаницы тут нет. А есть умысел. Ничего себе — перепутать Санта-Каталану и Ямайку, испанскую колонию с английской!

Дон Франсиско тяжело задышал.

— Здесь же он держит меня под замком. Не знаю, как дон Мануэль это представил, но вы, благородные люди, неужели ни разу не задумались, почему порядочная девушка, а тем более дочь губернатора Ямайки, находится в вашем доме так долго?

Лицо дона Франсиско потемнело, и он стал медленно сползать с кресла.

Аранта и дон Мануэль бросились к нему:

— Папа!

— Лекаря!

Когда хрипящего старика унесли, дон Мануэль негромко, но отчетливо сказал:

— Вы пожалеете, что устроили эту сцену.

— Дон Мануэль, вы угрожаете беззащитной девушке, находящейся в полной вашей власти?!

— Нет, я вас жалею. Скоро вы поймете, что я имел в виду.

Вечером этого же дня в комнаты Элен прокралась Аранта. Сабина не знала, должна ли она мешать хозяйской дочке общаться с пленницей, на этот счет у нее не было никаких указаний.

Элен была в своем обычном платье и причесана скромно, по-будничному. В ней не осталось и следа той наигранной утренней самоуверенности. Увидев вошедшую Аранту, она спросила:

— Как чувствует себя дон Франсиско?

Это тронуло Аранту — она очень любила отца.

— Папа болеет давно, потому он и вызвал сюда Мануэля. А сейчас ему чуточку лучше.

Элен взяла Аранту за руку и спросила, глядя ей в глаза:

— Ты веришь, что я не хотела причинить вред твоему отцу?

Аранта захлопала ресницами:

— Да, верю.

— Спасибо тебе, — вздохнула облегченно Элен.

— За что?

— Ты сняла камень с моей души, за это я признаюсь тебе в одной вещи.

Они сели, все так же не разнимая рук, на оттоманку.

— Я затеяла все это, чтобы навредить твоему брату.

Аранта снова захлопала ресницами:

— Ты не любишь его?

— Наверное, тебе это не понравится, но я скажу тебе — я ненавижу его.

— Мануэля? — зажала Аранта в ужасе руками рот.

— Всеми силами души.

— Но за что?

— Он разлучил меня с любимым человеком.

— Мануэль?

— Да, твой любимый брат Мануэль.

Аранта сидела съежившись и слегка покачиваясь, в глазах у нее были боль и испуг.

Элен погладила ее по плечу:

— Я знаю, ты его очень любишь.

— Да, очень, клянусь святым Франсиском, он такой, такой он...

— Так вот, я своего тоже люблю, — сказала Элен.

— Мануэль разлучил тебя с братом?

Элен посмотрела в сторону Сабины: та сидела далеко, вряд ли она что-нибудь могла слышать, но внимательно следила за происходящим.

— Послушай, Аранта, я тебе все расскажу, надеюсь, ты поймешь меня...