Поплавский Станислав ГиляровичТоварищи в борьбе

Поплавский Станислав Гилярович

Товарищи в борьбе

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Аннотация издательства: На территории СССР в годы войны формировалась новая польская армия. Советский Союз по просьбе Польского комитета национального освобождения послал в молодое Войско Польское многих своих офицеров. В их числе был и автор этой книги Станислав Гилярович Поплавский, поляк по национальности, вступивший в ряды Красной Армии еще в 1920 году, участник многих сражений Великой Отечественной войны, командир стрелкового корпуса. 1-я польская армия, которой он командовал, вместе с советскими войсками в составе 1-го Белорусского фронта участвовала в освобождении родной польской земли, а затем в знаменитой Берлинской операции. В своих воспоминаниях Герой Советского Союза генерал армии С. Г. Поплавский рассказывает о событиях войны, участником которых он был, героизме солдат и офицеров братских армий, о содружестве советских и польских воинов.

Содержание

К читателям

Глава первая. Хочу быть красноармейцем

Глава вторая. С путевкой Фабрициуса

Глава третья. Экзамен на зрелость

Глава четвертая. Взламывая оборону врага

Глава пятая. Здравствуй, земля предков!

Глава шестая. Радости и горести

Глава седьмая. Затишье перед бурей

Глава восьмая. Освобождение Варшавы

Глава девятая. Следы преступлений

Глава десятая. Снова в наступлении

Глава одиннадцатая. Через Померанский вал

Глава двенадцатая. К побережью Балтики

Глава тринадцатая. Твердый "орешек"

Глава четырнадцатая. На Берлин!

Глава пятнадцатая. На мирном положении

Примечания

К читателям

Эта книга о моих современниках - боевых друзьях и старших товарищах, которые накрепко связали свою судьбу с армией, стоящей на страже завоеваний социализма. Нам в жизни довелось вынести немало испытаний. Но мы не сетовали на трудности. Напротив, - гордились тем, что Великий Октябрь, Советская власть выдвинули нас из низов народных на посты командиров Красной Армии. И, как говорится, не желая судьбы иной, считали и считаем, что нам досталась завидная доля - на протяжении нескольких десятилетий быть соучастниками роста и возмужания наших доблестных Вооруженных Сил, их героических свершений в годы Великой Отечественной войны.

В книге рассказывается о людях, заронивших в сердце деревенского подростка неистребимую мечту - стать бойцом краснозвездной армии, о предвоенной службе под алыми знаменами, о жесточайших сражениях с гитлеровскими захватчиками, в которых мне довелось участвовать сначала как советскому офицеру, а затем как военачальнику Войска Польского, о нерушимой боевой дружбе советских и польских воинов, закалившейся в битвах против общего врага - немецкого фашизма.

Соединения 1-й польской армии, которой я командовал, имеете с советскими войсками освобождали Варшаву и прорывали укрепления Померанского вала, очищали от гитлеровцев побережье Балтики и громили их на подступах к Эльбе. 1-й пехотной дивизии им. Т. Костюшко выпала большая честь участвовать в штурме Берлина.

Я пытался как можно полнее отразить все это в своих воспоминаниях. Разумеется, события и факты показаны через призму личных впечатлений. То же касается и характеристик людей, с которыми мне приходилось встречаться. Я старался быть во всем объективным и беспристрастным.

Выражаю искреннюю благодарность всем товарищам, помогавшим мне в подготовке книги к изданию.

Автор.

Глава первая.

Хочу быть красноармейцем

Не знаю, как мои предки-поляки Поплавские очутились на Украине: батраки не вели родословной. Возможно, в свое время они бежали от притеснений шляхтича-феодала. А может, осели в период нашествия польской шляхты на украинские земли или же оказались в казацком плену, найдя тут вторую родину. Знаю лишь, что поляком я считал себя с раннего детства, причем без всякого влияния на то костела, в котором, согласно строго соблюдавшемуся в семье обычаю, я был приведен к первой исповеди.

Жили мы крайне бедно. Отец мой, Гилярий Казимирович, с рассвета до заката работал на чужой ниве, но, как ни старался, прокормить свою семью не мог: кроме меня в ней было еще семеро детей, и все мал мала меньше. Видать, потому отец всегда был угрюм, а по отношению к нам, детям, строг, порой даже несправедлив, как мне казалось тогда. В хате над дверью висела розга, и нам, малышам, нередко приходилось испытывать ее удары, причем мне куда чаще, чем остальным братьям и сестрам: я был среди них самым беспокойным и строптивым.

К началу первой мировой войны наша семья перебралась на Киевщину. Отец стал батрачить у пана Даховского, владевшего огромными поместьями в Липовецком уезде. Только в селе Хейлово, где мы жили, у Даховского было четыре тысячи десятин земли, ему принадлежало имение с большим парком и господским домом в Лескове, а также земля в небольшой, окруженной лесом деревне Матвеихе. Рассказы селян о несметных его богатствах впервые заставили меня задуматься над несправедливостью, царящей в мире, и суровость моего отца становилась более понятной.

В свои пятнадцать лет я почти не знал грамоты. Польские дети могли учиться только в церковно-приходских школах (других здесь вообще не было), где местный священник вел уроки закона божьего.

- Мои дети не будут учиться у попа! - гневно восклицал отец, когда заходила речь о школе. - Никогда не допущу этого!

Отец был фанатичным католиком. Каждым воскресным утром он направлялся в костел за восемь верст от села. А вот мать, Паулина Болеславовна, не отличалась особой набожностью, хотя и соблюдала религиозные обряды. Это была кроткая и добрая женщина. Я помню ее всегда чем-то занятой по дому или же склоненной над колыбелью.

В долгие зимние вечера при слабом свете каганца мать всегда что-нибудь шила или штопала. Она обшивала не только всю нашу многочисленную семью, но и соседей, подрабатывая таким образом несколько пятаков. Ее любовь и ласка вспоминаются теперь как самое светлое в моем нелегком детстве. Когда своей натруженной шершавой рукой мать гладила мои вихрастые волосы, я крепко прижимался к ней, и сразу становилось легче на душе, таяли, исчезали жгучие мальчишечьи обиды.

Нередко я заходил с матерью в огород. Он, как и наш дом, был собственностью помещика. Нам принадлежали только цветы, за которыми заботливо ухаживала мать. Яркие, красивые, они росли вдоль забора, привлекая внимание прохожих.

От матери я на всю жизнь унаследовал любовь к цветам. Даже на фронте, в минуты затишья, собирал иногда скромные полевые цветы и нес их в свою землянку. Они напоминали мне далекое детство...

Моим лучшим другом был Нестер Снежко - не по годам серьезный и очень впечатлительный парень. Он был на несколько лет старше меня и посещал начальную школу в местечке Монастырищи. Бывало, я подолгу бродил возле дома своего "учителя", ожидая его возвращения из школы. Нестер приносил учебники и книги, над которыми я просиживал часами. Он привил мне любовь к книгам, а книги открыли предо мной новый, ошеломляюще богатый мир. Я начал внимательно присматриваться ко всему окружающему.

Жизнь Нестера оборвалась рано: он заболел скоротечной чахоткой. Я горько плакал на его похоронах и, вернувшись с кладбища, почувствовал себя осиротевшим.

Позже моим "университетом" стала сама жизнь. Хотя после революции я учился в народной школе, открытой в тех же самых Монастырищах, однако окружающая действительность, а также чтение книг дали мне гораздо больше, чем два класса, которые я успел закончить.

По вечерам над деревенскими садами плыли веселые и грустные, полные раздумья украинские песни. К поющим парням и девчатам присоединялись и молодые пленные австрийцы, волею судьбы очутившиеся в Хейлово. Они работали на помещика и в пределах его владений ходили свободно, без надзора. Дом, в котором они жили, находился рядом с нашим, и я вместе с друзьями часто проводил там свободное время. Австрийцы хорошо играли на губной гармошке, балалайке и мандолине. Это были простые деревенские парни, и я никак не мог понять, почему их называют врагами. Ведь мы, батраки (я в ту пору уже трудился на помещика), в полном согласии работали вместе с ними в поле, в саду, на конюшне.

- Сташек, пойдешь пахать под сахарную свеклу, - объявили мне однажды. Запряжешь семь лошадей а будешь их погонять.

- А кто за плугом? - спросил я.

- Да пленный, поляк...

Так я познакомился с Яном Новаком, бывшим солдатом австрийской армии, который стал потом моим закадычным другом и учителем, заменив покойного Нестера.

Хорошо нам работалось с Яном в поле, у него многому можно было поучиться.

- А что вы делали дома? - спросил я однажды.

- То же самое, что и здесь, - ответил Ян. - Разница лишь в том, что там я работал на графа Потоцкого, а здесь на пана Даховского. А это одно и то же.

Ян стал со мною откровенен. Я узнал от него о разделах Польши, о том, как кайзеровская Германия, Австрия и царское самодержавие угнетают польский народ. Он рассказывал мне о красоте польских городов, о Кракове, в котором родился. Я глубоко задумывался над его словами, но никак не мог понять, почему поляки, люди одной национальности, носят мундиры разных армий и воюют друг с другом.

- Ян, - спрашивал я, - а пан Даховский знает, что вы поляк? Помогает вам?

- Пан - он и есть пан, а мы с тобой холопы. Пан всегда будет поддерживать только богатого.

Помолчав, Новак сказал несколько тише:

- Верь. Придет время, и польский, и русский, и украинский народы будут хозяевами на своей земле.

У Яна были золотые руки, он все умел делать: сложить печку и запаять таз, отремонтировать плуг и починить борону. Делая все это охотно, с задором, он в то же время словно бы в шутку высказывал и свои "крамольные" мысли, находившие живой отклик у крестьян.

Еще накануне войны наш помещик уехал в Австрию, где и был интернирован, однако через год неизвестно какими путями возвратился в свое имение. Этот факт весьма наглядно убедил меня в том, что тяготы войны несет на своих плечах только простой люд, а паны, хотя и находятся иной раз по разные стороны линии фронта, всегда сговорятся между собою.

С приездом пана старый господский дом ожил. В конюшнях снова появились верховые лошади: Даховский был страстным лошадником, и племенные скакуны из его конюшни высоко ценились на ипподромах.

Тем летом меня взяли посыльным в контору управляющего. Я стал получать небольшую плату, хотя моими услугами пользовались все, включая барских лакеев. Целый день, бывало, только и слышалось:

- Сташек! Беги на конюшню!

- Сташек, давай на мельницу!

Вечером я чувствовал острую боль в ногах. Ныла спина от постоянных тумаков, которых не жалели ни пан управляющий, ни многочисленные дворовые.

Как-то в контору принесли депешу с известием, что лошадь из конюшни Даховского победила на скачках в Елизаветграде{1}. Доставить депешу в господский дом поручили мне.

Я стремглав бросился к железной калитке и очутился в чудесном парке. Внизу блестел большой пруд с зеленым островком посредине. А сколько там было цветов! Газоны и клумбы различных форм окружали и панский дом. Ошеломленный, я разглядывал все вокруг, вдыхая запах цветущих растений.

Не знаю, как долго я стоял, восхищаясь этой картиной. К действительности меня вернул собачий лай. Придя в себя, я увидел пана Даховского, идущего вдоль аллеи со сворой псов. Подбрасывая вверх куски сахара, он любовался ловкостью своих собак, хватавших высоко в воздухе лакомую добычу. Мне подумалось в эту минуту, что у нас дома сахар не всегда бывает и к чаю, что отец никогда не позволяет себе положить хотя бы один кусок в чашку и даже в удачливые времена пьет чай, держа в губах самую маленькую крошечку сахара.

- Ты чего здесь? - прикрикнул на меня сопровождавший помещика лакей.

- Ясновельможному пану депеша, - ответил я.

- Давай ее сюда! - протянул руку Даховский.

Прочитав телеграмму, он ухмыльнулся, затем глянул на меня и рявкнул:

- А ну, марш отсюда, пся крев!

С того времени меня уже больше не тянуло в господский дом. Я понял, что там живет очень бессердечный, злой человек. И понятие "богач" навсегда стало для меня синонимом жестокости.

- Учись во всем искать правду, Станислав! Жизнь - большая и мудрая школа, и ты многое еще узнаешь, - наставлял меня Новак, когда я рассказывал ему о своих унижениях и обидах.

...А в России нарастала новая революционная волна. С большим опозданием, но и до нас доходили вести о событиях в Петрограде и Москве, о волнениях в армии, о победе Октября. Начали и у нас поговаривать о раздело помещичьей земли. Составляли списки безземельных и малоземельных крестьян. В числе многих в них была занесена и фамилия Поплавского, рядом с которой стояла цифра 8. Весной 1918 года мой отец впервые засеял собственную землю восемь десятин.

Однако старый мир не хотел сдаваться - началась гражданская война. Через нашу деревню часто проходили теперь отряды красноармейцев, иногда задерживаясь на короткий привал. Затаив дыхание, слушал я их рассказы о Советской власти, о большевиках, о Ленине. С одним из таких отрядов покинул Хейлово и Ян Новак. С тех пор и я стал мечтать лишь об одном - вступить в Красную Армию, хотя отец и слышать о том не хотел. А вскоре и сама жизнь отодвинула на более поздние срони осуществление моего желания: Украина была оккупирована кайзеровскими войсками.

В тот день в школе, которую я посещал, шел урок арифметики. Учитель, немолодой уже человек с длинными, как у попа, волосами, с линейкой в руке, напоминавшей мне отцовскую розгу, расхаживал по классу, выискивая очередную жертву для истязания.

- Эй ты, мазур, - показал он на меня пальцем, - к доске! - Я уже привык к этому слову, хотя довольно долго не понимал его смысла. Так презрительно именовались в школе все польские ребятишки, украинских называли хохлами, а русских - кацапами, И только Ян объяснил мне потом, что "мазуры" - это жители Мазовии, окрестностей Варшавы.

К слову сказать, этот учитель математики одинаково не любил и русских, и поляков. Не случайно он подался потом в петлюровскую банду и в деревне больше не показывался.

Так вот. Не успел я подойти к доске, как кто-то воскликнул:

- Смотрите, войско...

Все бросились к окнам. Чеканя шаг, по улице шли солдаты в стальных серых касках, в тяжелых, подкованных сапогах. За ними шагали гайдамаки в своих смешных опереточных мундирах - сермягах, перепоясанных широкими ремнями, с короткими тесаками на боку.

Краткий период немецкой оккупации был для меня очередным жизненным уроком. Я видел, как помещики и другие богатеи тепло встречали недавних врагов своей отчизны. В усадьбе Даховского поселился немецкий генерал. В старом господском доме опять забурлила веселая жизнь. Из широко открытых, ярко освещенных окон вновь доносились звуки фортепьяно и песни. Перед шикарными каретами, подвозившими к дому гостей, широко открывались ворота, возле которых день и ночь стоял немецкий часовой, оберегая покой господ.

В Монастырищах, на соседнем сахарном заводе, в деревнях царил террор. Людей арестовывали, били, уводили неизвестно куда. Неумолчно свистел гайдамацкий кнут, раздавались крики и стоны истязуемых крестьян.

Отец стал еще более неразговорчивым. Мать горько плакала, У батрака Поплавского снова не было земли...

Немцы исчезли так же неожиданно, как и появились.

Была ранняя осень. В школе только что начались занятия. Мы во время перемены играли в саду. Вдруг кто-то крикнул:

- Немцы тикают!

Забыв о занятиях, не слушая увещеваний учителей, все вмиг покинули школу. Я с моим новым другом Филиппом, учеником кузнеца, помчался к железнодорожной ветке, ведущей к сахарному заводу. Часто и радостно забилось сердце, когда я увидел вагоны, набитые немецкими солдатами. Из соседних теплушек раздавалось конское ржание.

- Пойдем посмотрим лошадей, - предложил Филипп, такой же страстный их любитель, как и я.

- Идем.

С удивлением я узнал среди немецких битюгов несколько племенных скакунов Даховского. А вслед за тем увидел, что в пассажирский вагон солдаты грузят огромные ящики, сундуки и чемоданы пана.

"Видать, наш пан сошелся с немцами навсегда", - подумал я.

Вдруг солдаты замерли, а офицеры вскинули руки к головным уборам. На перроне появился немецкий генерал, грузный, угрюмый. Рядом с ним шел Даховский, за которым семенила его сестра, панна Мария. Шествие замыкал лакей с несколькими любимыми господскими собаками.

Через несколько минут двери пассажирского вагона закрылись. Загудел паровоз, и поезд, медленно набирая скорость, двинулся на запад.

Домой мы с Филиппом вернулись с "трофеями", подобрав валявшиеся на перроне манерки, шпоры, портупеи и другие предметы амуниции. Аккуратные немцы растеряли все это в поспешных сборах.

* * *

На Украине вновь разгорелась классовая борьба. Кого только мы не перевидели в те дни в нашем Хейлово!

Свирепствовали гайдамаки, бесчинствовали петлюровцы, грабили махновцы, бушевали григорьевцы, глумились над жителями различные кулацкие банды. Красноармейцы в деревню наведывались редко. Они вели тогда тяжелые беспрерывные бои с разномастными врагами молодой Советской республики, в том числе и с войсками буржуазно-помещичьего польского государства.

Однажды в деревню въехал большой обоз. Крестьяне, напуганные бандитскими налетами, попрятались по домам. Прижавшись к оконцу в хате, я пытался подсмотреть, что же происходит на улице.

- Мама! - вдруг невольно вырвалось у меня, - смотри, какие на них фуражки! Это же польские конфедератки.

Присмотревшись, я заметил и красноармейцев с винтовками: через деревню вели польских пленных.

Я выбежал к плетню. Следом вышла и мать. Поляков было несколько сот человек. Начальник конвоя приказал остановить их на отдых. По-видимому, ему нечем было кормить пленных, и он разрешил им разойтись по хатам, предупредив, что сигналом к построению будут три винтовочных выстрела.

Несколько пленных подошли к матери, завязался разговор на польском языке. Мать расспрашивала солдат, откуда они родом, есть ли у них семьи и как они живут без своих кормильцев. Мне хорошо запомнился один молодой солдат, мягкие черты лица которого не могли скрыть ни толстый слой пыли, ни давно не бритая щетина. Он охотно отвечал на вопросы, и легко было заметить, что остальные признают в нем своего вожака.

- Эх, пани, - говорил он, - где же простые люди хорошо живут? Там, где у власти богатеи, хорошей жизни не может быть.

Мать пригласила пленных в дом и выставила на стол все, что у нее было: две буханки хлеба, помидоры, огурцы и кусочек чудом уцелевшего сала.

- Простите, - сказала она, - ничего лучшего нет...

Солдаты жадно накинулись на еду. Разговор все время касался крестьянского житья-бытья. Они высказывали свое мнение о войне, о новых порядках, вводимых красными, говорили о том, что эти новые порядки бедноте по душе. Сказали, что воевать с Советами не хотели и добровольно сдались в плен.

Глубоко в душу запала мне эта беседа. Она окончательно укрепила мое намерение уйти в Красную Армию, несмотря на все запреты отца.

Когда на улице раздались три условных выстрела, солдаты поспешно надели запыленные конфедератки, поблагодарили мать за угощение, попрощались и ушли.

В ту минуту я с горечью подумал, что это, видать, и первая и последняя моя встреча с солдатами страны моих предков. Разве мог я тогда знать, что спустя четверть века в мундире польского генерала буду освобождать их землю из-под фашистского ярма.

...Шел 1919 год. Наше Хейлово только что покинула одна из банд тютюнниковцев. В воздухе еще кружился птичий пух, пахло паленой щетиной: бандиты учинили в селе грабеж, поели кур и поросят. Слышен был плач причитающих женщин. Собравшись возле корчмы, мужики проклинали свою тяжкую судьбу. Лишь детвора, быстро забыв о пережитом, затеяла игры возле пруда.

Вдруг кто-то крикнул:

- Гляньте!

На пригорке показался конник. За ним второй, третий. Их было несколько десятков. Стоя на месте, они, по-видимому, о чем-то совещались.

- Беги в деревню, скажи людям, чтобы прятались! - впервые в жизни отдал я приказ товарищу. - А мы все - в ров!

Спрятавшись в глубокой канаве, мы не спускали с кавалеристов глаз. Вот они тронулись в направлении нашей деревни. Через несколько минут конники уже были неподалеку от нас. Но что это? Померещилось? Нет, у них действительно красные звезды на шапках!

- Здорово, ребята! - заметив нас, вдруг крикнул первый верховой. - Вы чего здесь сидите?

- Смотрим... - несмело ответил кто-то.

- А вы кто будете? - спросил другой хлопец.

- Мы - Красная Армия! Что, не верите? - рассмеялся боец. - Вижу, немало бандитов побывало в вашей деревне. Тютюнниковцы тоже были?

- Уже ушли... А вы действительно красные?

- А вон, смотри, - повел кавалерист рукой в направлении соседнего пригорка, на котором уже показалась колонна пехоты. - Наш полк идет...

Нам никогда еще не доводилось видеть целый красный полк: через Хейлово ранее проходили лишь небольшие отряды и группы.

Выскочив на дорогу, мы увидели экипаж на резиновых шинах. На облучке сидел, с трудом сдерживая пару гнедых, молодой боец с винтовкой за плечами. Сзади откинулся на сиденье добродушный круглолицый, перетянутый крест-накрест ремнями человек. Когда он поравнялся с конниками, один из них назвал его "товарищ комполка".

- Подойдите ближе! - обратился к нам командир полка, но, видя, что никто не тронулся с места, поманил пальцем меня.

- Ты кто такой?

- Здешний.

- А отец где? В банде?

- Не... дома. Он - батрак, - ответил я, зная, что красные воюют за бедных.

- Ну, тогда веди, хлопче, в хату!

Я проворно влез к бойцу на облучок.

Увидев военных возле пнашей хаты, мать побледнела.

- Не бойся, - прошептал я. - Это красные, они нам ничего плохого не сделают. А это - командир полка, - добавил я, указывая взглядом на добродушного военного.

- Здравствуйте, хозяюшка! - протянул тот руку матери. - Не помешаю?

Фамилия командира полка была Таран. Вечером у нас собралось много крестьян. Таран охотно беседовал с ними. Говорили обо всем, но более всего о земле, Советской власти и кулацких бандах, разгуливавших в округе. Я заметил, что даже отец внимательно прислушивался к этим разговорам. Ничего не имея против Советской власти, он вместе с тем не являлся ее решительным сторонником; самым большим его желанием было завести собственное хозяйство, иметь свою землю.

Наконец не выдержал и отец.

- Вы вот скажите, товарищ, - обратился он к Тарану, - а как будем жить без помещиков?

Услышав в ответ: "Кто не работает, тот не ест", - отец даже вскочил от удивления и радости. Ведь в течение всей своей жизни (а ему было уже под шестьдесят) он видел всегда совершенно другое: папы не работали, но много и сытно ели, зато крестьяне работали много, а жили впроголодь.

До поздней ночи продолжалась эта беседа. Она оставила глубокий след в сознании односельчан. В последующем многие из них активно участвовали в установлении Советской власти, в борьбе за ее упрочение.

Через несколько дней красный полк ушел в направлении Монастырищ. С тревогой слушал я доносившуюся оттуда артиллерийскую канонаду, которая становилась все слабее. А вскоре деревню занял деникинский отряд. Вновь мы увидели офицеров с золотыми погонами, надменных и вылощенных. То и дело слышалось: "ваше благородие", "виноват-с", "каналья". Все это живо напоминало времена пана Даховского. Денщики крали кур для офицеров точно так же, как махновцы или григорьевцы. До рассвета шумели пьяные оргии. Перепившиеся офицеры бродили по хатам в поисках развлечений. Моя сестра Янина пряталась в риге.

В соседней хате остановился деникинский полковник - приземистый, широкоплечий, с большой бородой-лопатой. Его окрики и ругательства были слышны по всей улице, особенно когда "высокоблагородие" начинало колотить своего денщика, пожилого забитого солдата.

Через неделю деникинские вояки покинули нашу деревню. А то, что произошло позже, вспоминается как кошмар. В одну из осенних ночей деревенскую тишину взбудоражила стрельба, пьяные крики, оглушительный свист. Вслед за тем в хаты, выламывая двери и окна, начали врываться бандиты. Теперь уже крики истязуемых жителей стали заглушать выстрелы. В ту ночь жертвой бандитов стала и моя сестра Янина...

Когда в деревню вступил красный отряд, отец уже встречал красноармейцев, как родных сыновей. Придя на митинг, созванный на майдане, и слушая комиссара отряда - высокого хромого моряка, он в знак согласия с ним то и дело кивал седой головой. Однако отпускать меня в отряд красноармейцев по-прежнему не соглашался, и мне пришлось бежать из дому без его благословения: после долгих просьб меня забрал с собой командир продовольственного отряда Василий Майданюк.

Мне было тогда семнадцать лет. Советская власть вела на Украине тяжелую борьбу за хлеб. Наш отряд отнимал излишки зерна у кулаков, охранял обозы от налетов бандитов. Получив винтовку, я поклялся, что всю жизнь буду честно служить трудовому народу.

Позже меня направили в регулярную часть. Я с гордостью носил буденовку с пятиконечной звездой и гимнастерку с красными нашивками на груди.

Глава вторая.

С путевкой Фабрициуса

Разгромив остатки контрреволюционных банд, части Красной Армии начали переходить на казарменное положение. Бойцы старших возрастов увольнялись в запас. Мои сверстники подлежали призыву только через год, и меня оставили в строю, направив для дальнейшего прохождения службы в 130-й Богунский полк. В тот период начали формироваться и территориальные войска. В октябре 1923 года часть личного состава нашего Богунского полка послужила ядром для формирования 130-го территориального полка. В его рядах оказался и я.

В конце октября полк погрузился в эшелон и отбыл в новый район расквартирования - Монастырищи, Липовецкого уезда. Так волею судьбы я вновь очутился в родной стороне.

- Красноармеец Поплавский, - сказал однажды командир, - вы назначены охранять военные склады в Лескове.

И я еще раз увидел поместье Даховского. Жилой дом был дочиста разграблен, а парк - уничтожен. Из рассказов селян я узнал, что бандиты увели из конюшни и последних племенных жеребцов. Казалось, отныне всегда будет тут царить безмолвие и запустение. Однако новая власть вдохнула жизнь в Монастырищи - через несколько лет в усадьбе был открыт санаторий для трудящихся...

В 1924 году, окончив полковую школу, я остался на сверхсрочную службу в должности старшины этой школы. Наш 295-й стрелковый полк стоял в Черкассах прекрасном зеленом городе на Днепре. Я жил в казарме и все свое время отдавал службе.

В те годы я встретил многих замечательных людей, оказавших большое влияние на формирование моего мировоззрения и характера. Одним из них был командир нашей 99-й стрелковой дивизии Казимир Францевич Квятек.

Казармы полковой школы находились близ штаба дивизии. Казимир Квятек часто бывал у нас в часы занятий и в свободное время. Иногда по вечерам он заходил в красный уголок, где мы читали, играли в шахматы и домино, пели песни. Комдив садился на стул возле окна, дав знак, чтобы все оставались на своих местах, и начинал разговор о последних стрельбах или полевых учениях, после этого мы беседовали о чем угодно.

С тридцатишестилетним комдивом нас роднило то, что он был сыном простого рабочего из Варшавы и с малых лет познал нужду, работая на шахтах и фабриках.

- А ты, старшина, откуда родом? - спросил меня как-то Квятек. - Тоже из Польши?

- Нет, с Украины. Отец батрачил в имении Даховских.

- Польский язык знаешь?

- Знаю.

- А я вот постепенно начинаю забывать... Ведь скоро уж двадцать лет, как увезли меня жандармы из Варшавы в кандалах.

- Вы, товарищи, будете гораздо счастливее, - помолчав, продолжал он. Перед вами откроются все двери, все пути. И вот что я вам скажу: учитесь! Мне лично не удалось окончить школу: исключили из-за придирок ксендза. Как-то на уроке он схватил меня за волосы, а я не сдержался и пихнул его в толстое брюхо локтем. Ну и выкинули из школы.

- А где же вы потом учились, товарищ комдив?

- В тюрьме...

Из дальнейшего его рассказа мы узнали, что Казимир Квятек избрал путь революционера еще в юности и примкнул к тайной "боевой организации" Польской социалистической партии (ППС). Правда, буржуазные националисты, стоявшие во главе этой организации, толкали революционно настроенных парней на путь разрозненных террористических актов против отдельных представителей царской власти, дабы отвлечь рабочих от массовых выступлений. В 1906 году "боевая организация" предприняла покушение на генерал-губернатора Варшавы Максимовича.

Однако человека, который должен был бросить бомбу, выследили шпики. Когда его хотели арестовать, он бросил себе под ноги бомбу и погиб, предпочитая героическую смерть неизбежной казни. Прикрывавшая этого человека группа террористов, в числе которых был и Квятек, отстреливаясь, сумела уйти от преследователей.

- Сколько же лет вы провели в тюрьме? - спросил комдива один из курсантов.

- Почти одиннадцать.

- А в кандалах?

- Шесть.

Однажды я заметил глубокие шрамы на запястьях его рук, синие, словно выжженные каленым железом.

- Кандалы? - спросил я.

- Да. Памятка на всю жизнь.

Мы знали также, что командир дивизии прихрамывал из-за раны в ноге, полученной в одном из боев с врагами Советской республики. Несколько лет спустя Квятеку ампутировали ногу.

Рассказы Казимира Квятека воссоздавали яркие картины борьбы русских и польских рабочих и крестьян претив самодержавия, образы революционеров, павших в схватке с капиталом. Становилось понятно, почему испытанные в боях сыны рабочего класса выдвигались командирами Красной Армии.

Как старшина роты я был на хорошем счету, благодаря чему нередко избирался вместе с комдивом в президиум собраний. В перерывах он дружески беседовал со мной, другими бойцами, и помню, мне все хотелось спросить, за что он получил орден Красного Знамени, поблескивающий на его груди.

Наконец, осмелившись, я спросил об этом. Комдив лаконично ответил, что награжден за успешные бои под Нежином в 1919 году.

- А с белополяками вам приходилось сражаться? - спросил один из бойцов.

- Как же, приходилось.

- Но ведь вы же сам поляк.

- Прежде всего, я большевик, - ответил Квятек. - Кроме того, не все поляки одинаковы. Есть поляки - рабочие и поляки - эксплуататоры. Что их объединяет? Ничего. Напротив, бедные, обездоленные поляки являются классовыми врагами своих богатеев. Войска буржуазной Польши, в которой заправляют всем помещики и капиталисты, напали на молодую Страну Советов. И я, как польский пролетарий в коммунист, встал на ее защиту.

- Скажи, Поплавский, - обратился он вдруг ко мне, - защищал бы ты своего помещика, пана Даховского? Многим ему обязаны ты и твой отец?

- О, сейчас бы за все расквитался с паном! - невольно сжал я кулаки, и все весело рассмеялись.

В то время я уже состоял кандидатом партии и с большим старанием готовился к тому, чтобы стать ее членом. Вечерами, нередко до полуночи, занимался политическим самообразованием. Меня окрыляла мечта стать красным командиром. И я решил поступить в Харьковскую военную школу червонных старшин, готовившую командиров взводов. К сожалению, знаний было маловато и комиссия не сочла возможным направить меня туда.

Летом 1926 года, когда наша полковая школа стояла в лагерях, стало известно, что к нам выехал командир 17-го корпуса, в состав которого входила наша 99-я дивизия, известный герой гражданской войны Ян Фрицевич Фабрициус. Мы знали, что его и нашего комдива связывает большая дружба и что даже их жизненные судьбы очень схожи: с малых лет тяжелый подневольный труд, затем революционная подпольная деятельность, тюрьма строгого режима и, наконец, беззаветная борьба с врагами Советской власти на фронтах гражданской войны.

Фабрициус появился на лагерном плацу в сопровождении Квятека. Высокий, с густыми усами и светлой бородой, он спокойным, твердым взглядом скользнул по рядам курсантов и, скомандовав "Вольно!", поднялся на трибуну-тачанку.

Ян Фабрициус был прекрасным оратором. Каждое его слово глубоко западало в душу и память тех, кто его слушал. Хорошо запомнил и я все то, что он говорил на этом митинге.

Коснувшись отношений Советской России с Польшей, Фабрициус, в частности, подчеркнул, что победа Октябрьской революции сделала трудящиеся массы бывшей царской империи фактическими хозяевами огромной страны, разорвала соглашения между правительствами Пруссии, Австро-Венгрии и царской России о разделах Польши и что ленинский декрет, аннулирующий эти разделы, был важнейшим международным актом, признающим за польским народом право на самоопределение. Однако белопанское правительство Пилсудского является врагом трудящихся поляков, и его политика вражды к Советской республике пагубна для Польши. Поэтому лишь тогда, когда польский народ возьмет власть в свои руки, возродится и поистине независимая Польша.

Приходится только поражаться теперь, сколько же дальновидности и политического предвидения содержалось в ленинском декрете, о котором говорил Фабрициус!

Много внимания комкор посвятил в своем выступлении задачам, стоящим перед Красной Армией. Напомнил о дисциплине, единоначалии, о постоянной готовности к защите Советской республики.

Когда он закончил, прогремело солдатское "ура".

- Старшина, качать комкора! - крикнул кто-то из курсантов.

Тут я должен выдать один свой секрет. Прослышав о возможном приезде в дивизию Фабрициуса, я написал на его имя рапорт с просьбой направить меня в военную школу и искал только случая, чтобы вручить его. Предложение курсанта вполне отвечало моим намерениям, и, хотя комкор был человеком довольно грузным, мы легко подбросили его несколько раз под гром аплодисментов. Пока Фабрициус поправлял гимнастерку, на которой сверкали четыре ордена Красного Знамени, я сумел вручить ему рапорт.

После митинга я повел курсантов в кино. Мы слыли в дивизии лучшими песенниками, теперь же, видимо, под влиянием всего только что пережитого пели особенно голосисто. И тут я заметил идущих навстречу Фабрициуса и Квятека.

- Замечательно поете, молодцы! - похвалил нас комкор, затем, обращаясь ко мне, спросил:

- Это вы вручили мне рапорт?

- Так точно, товарищ комкор!

- Хорошо, - окинул он меня внимательным, цепким взглядом. - Можете идти!

Вечером меня вызвали в штаб и объявили, что по распоряжению командира корпуса меня направляют в военную школу червонных старшин имени ВУЦИК.

Это была единственная моя встреча с Яном Фабрициусом. 24 августа 1929 года он погиб в авиационной катастрофе близ Сочи. Что касается Казимира Квятека, то после окончания училища в Харькове я снова встречался с ним, командуя взводом в полковой школе 137-го полка 46-й дивизии. Квятек же командовал корпусом, в состав которого входила эта дивизия.

- А ты все еще выглядишь как юноша, - заметил командир корпуса, когда я ему представился. И, отведя меня в сторону, попросил рассказать о себе. Я рассказал о взводе, его людях. Не утаил и о важном событии в личной жизни: я встретил и полюбил девушку по имени Майя, которая и стала моим верным другом, товарищем, женой.

Майя была дочерью поляка-агронома. Всегда уравновешенная и деловая, она умела подбодрить меня в самые трудные минуты жизни, часто сдерживая мою врожденную порывистость.

Последняя наша встреча с Квятеком произошла на очередной сессии ВУЦИК, где я, в то время командир роты военной школы червонных старшин имени ВУЦИК, имел честь приветствовать членов ВУЦИК и правительство Украинской советской республики от имени войск округа. Заседание проходило в театре имени Т. Г. Шевченко. Я ввел свою курсантскую роту в зал, а потом с трибуны произнес приветствие. (Можно представить, как я волновался!)

Квятек, член ВУЦИК, находился в зале. В перерыве он вышел из театра, чтобы посмотреть, как промаршируют по площади курсанты. Я подал команду "На плечо!", курсанты четко выполнили ее.

- Хорошая у тебя рота, - похвалил он, подавая мне руку на прощание.

Спустя много лет мне удалось ближе познакомиться с его необыкновенно яркой биографией. В личном деле, которое я просматривал, была масса интереснейших документов и сведений. Привожу некоторые из них.

В конце 1904 года, сообщал в автобиографии Квятек, он начал работать на заводе "Лябор" в Варшаве. Регулярно посещал собрания, интересовался запрещенной литературой. В июне 1906 года был арестован: его выдал царской охранке известный варшавский провокатор Менковский, который был с ним в тайной "боевой организации". Варшавский окружной военный суд приговорил Квятека к двадцати годам каторжных работ. Закованный в кандалы, он побывал почти во всех тюрьмах царской России, в том числе в московских "Бутырках", в сибирском Александровском централе, в Нерчинске, близ акатуйской каторги, где в свое время томились декабристы и польские повстанцы, а затем осужденные в 1905 году моряки - участники восстания на учебном судне "Прут".

Карцеры, одиночки, издевательства, голодовки, неудавшаяся из-за физического истощения попытка сбежать из Александровского централа... Наконец созревает твердое решение: использовать время пребывания в тюрьмах для самообразования.

В группе политкаторжан, задавшихся такой же целью, Квятек изучал польскую и русскую грамматику, географию, историю, математику, политэкономию. Вместе с ним занимались и более опытные в политике люди, благодаря которым он лучше начал разбираться в марксистско-ленинском учении, в программах политических партий. Именно тогда он стал сторонником большевиков...

В феврале 1917 года, после почти одиннадцатилетней каторги, Квятеку принес свободу революционный пролетариат России.

В графе анкеты "партийная принадлежность" Квятек записал: "Член РКП с июля 1917 года..." На вопрос, какое участие принимал в Октябрьском перевороте и на каком участке, следовал ответ: "Принимал активное участие в революции в качестве бойца семеновского отряда в боях за Нижний Новгород, Круты и Киев".

Ко всему этому следует лишь добавить, что свою службу в Красной Армии Казимир Квятек начинал в прославленном 1-м Богунском полку, в котором последовательно занимал должности командира взвода, роты, батальона, заместителя командира полка. Память об этом ярком и мужественном человеке я пронес в сердце через всю свою жизнь.

А теперь хотелось бы рассказать о встречах с еще одним замечательным человеком, героем гражданской войны.

...Осенью 1919 года через наше Хейлово проходили на Коростень красноармейские полки. Уже смеркалось, когда среди бесконечной вереницы подвод появился старомодный открытый экипаж. В нем сидел молодой командир, высокий, черноволосый, в кожаной куртке с деревянной кобурой маузера на ремне.

- Якир, - послышалось в толпе.

Якир помахал нам рукой, и экипаж исчез в облаке пыли. Я бы, наверное, забыл об этой встрече, если бы не повстречался потом еще трижды с прославленным полководцем...

Мысленно снова возвращаюсь в Черкассы, где служил в 295-м стрелковом полку. У меня был отчетливый почерк, и я часто замещал писаря. Потом о моих канцелярских способностях узнал заведующий оружием полка Янковский, и меня сделали заведующим оружейного склада.

Мы располагались в старых казармах на окраине Черкасс. За железной дорогой находился военный лагерь, в котором через несколько дней должны были состояться сборы запасников. Для них готовили оружие, я принимал винтовки и патроны. С каждой винтовки надо было удалить фабричную смазку, потом поставить ее в пирамиду, прикрепить бирку с фамилией запасника. Эта работа отнимала уйму времени, и я не покидал склада до глубокой ночи. Наконец все было готово.

И тут на склад забежал Янковский.

- Ну держись, Поплавский! - предупредил он. - Завтра приезжает командир корпуса Якир! Как у тебя? Порядок?

- Якир? - переспросил я. - Я этого Якира, кажется, встречал. Пусть приезжает. Не подкачаем.

На следующий день после обеда я, выглянув случайно в оконце, увидел Квятека. Слегка прихрамывая, он шел к складу с высоким командиром, в котором я сразу же признал Якира. Когда они зашли на склад, я не знал, кому и докладывать. Решил, что доложу Квятеку, но тот указал глазами на Якира. Я доложил как следует. Якир протянул руку. Я смутился, подавая ему свою, запачканную смазкой.

- Ничего, - усмехнулся он, видя мое смущение. - Смазка на руках заведующего - это верный залог того, что оружие в порядке! А ну, покажите свое хозяйство!

Распахнув дверцу ближайшей пирамиды, он взял в руки винтовку и осмотрел ее наметанным глазом. Потом глянул на бирку в пирамиде...

- Для всех запасников уже приготовлены винтовки?

- Для всех.

- Благодарю за хорошую службу, - сказал Якир и, уходя, опять пожал мне руку. А в книге поощрений и наказаний, которая велась в каждой части, появилась запись о том, что заведующий оружейным складом Поплавский получил благодарность от командира корпуса.

Третья встреча с Якиром произошла в 1927 году.

Я, еще курсант военной школы червонных старшин, исполнял тогда обязанности старшины роты. Страна Советов праздновала десятую годовщину Октябрьской революции. На торжественном собрании в училище присутствовал и командующий войсками округа.

После официальной части в соответствии с традицией училища исполнялись популярные красноармейские песни. Я запевал, курсанты подхватывали знакомые слова, и, казалось, дрожали стены огромного зала.

Когда песня кончилась, Якир спросил:

- А кто у вас запевала, товарищи курсанты?

- Старшина пулеметной роты Поплавский, - смутившись, шагнул я вперед.

- Хорошо поете, - сказал Якир и внимательно посмотрел на меня. - А ведь мы уже где-то встречались, правда? Только не могу припомнить, где...

- В 295-м стрелковом на оружейном складе.

- А, начальник склада - ревнитель бирок и смазки, - рассмеялся Якир. Ну что ж, а теперь - курсант? Молодец!

Признаюсь, что все следующие песни в тот вечер я пел еще громче.

Памятной оказалась и встреча с Якиром во время больших осенних маневров в 1931 году. Взвод, которым я тогда командовал, вел разведку вдоль дороги Дарница - Бровары с задачей выяснить, какими силами и огневыми средствами располагал "противник" в полосе наступления нашей дивизии. Я непрерывно высылал вперед дозоры, прочесывал каждый перелесок, овраг, заглядывал во все хаты на пути. День был жаркий, но курсанты словно но чувствовали усталости и действовали с большим усердием.

На большаке, ведущем к Дарнице, вдруг появилась колонна автомашин. Не доезжая до леса, машины остановились, и к нам направилась группа военных, впереди которой следовал Якир. Он был одет в красноармейскую гимнастерку и простые сапоги. Только на петлицах краснели четыре ромба.

Я представился и доложил о задаче, выполняемой взводом.

- Где "противник"? - спросил Якир.

Я показал нанесенные на карту данные, которые удалось собрать.

Глянув на меня, потом на карту, командующий войсками округа кивнул головой и произнес:

- Продолжайте выполнять задачу!

Разбор маневров состоялся на следующий день. А накануне из штаба полка пришло сообщение, что я, единственный командир взвода, также приглашен на этот разбор.

Откровенно говоря, я шел туда с тяжелым сердцем. Ведь начальство вызывает к себе по разному поводу. Наверняка еще влетит мне, думал я.

Разбор проходил прямо на местности. Я сел в сторонке, внимательно слушая доклад начальника штаба округа. Вдруг заметил Якира. Он сидел на кочке и, наклонившись вперед, задумчиво пересыпал песок из руки в руку. Солдатская гимнастерка и сапоги делали его еще более простым, незаметным. Но вот он встал и негромко заговорил...

Прежде всего Якир высоко оценил действия артиллеристов. Я впервые услышал тогда о роли массированного огня для успеха наступления и о других премудростях тактики общевойскового боя. Правда, для меня не все было ясным в этом глубоком и всестороннем анализе учений, но я должен откровенно сказать, что любовь к военной науке пробудил во мне именно этот разбор учений под Киевом.

В заключение командующий неожиданно сказал:

- Я хотел бы обратить ваше внимание на командира взвода, который вел разведку в полосе действий стрелковой дивизии. Я долго за ним наблюдал и должен признать, что он действовал очень усердно, как в настоящем бою.

При этих словах Якир скользнул по мне взглядом, и я почувствовал, что он узнал меня. В ответ на его благодарность за хорошую службу я ответил по-уставному, но слова прозвучали взволнованно:

- Служу трудовому народу!

* * *

...В школе червонных старшин имелись самые благоприятные возможности для занятий. И надо сказать, что я старался их использовать полностью. Успехи радовали, ободряли. Именно тогда у меня и созрело решение поступить в Военную академию им. М. В. Фрунзе.

Но осуществить замысел было сложно. Отдавая себе отчет в этом, я тем не менее начал усиленно готовиться к вступительным экзаменам, в течение трех лет отказывая себе в часах сна и отдыха. Каково же было мое уныние, когда из-за пробелов в общеобразовательной подготовке я не смог сдать экзамены в академию! Возвратился из Москвы удрученным. Пытался забыть о своих планах. Ведь с каждым годом требования к кандидатам в академию будут еще жестче, думал я. Но друзья убеждали меня не падать духом, а готовиться и сдать экзамены в будущем, 1935 году. Большую помощь оказали и товарищи из партийной организации, освободив меня от дополнительных занятий и поручений. И через год моя мечта осуществилась: я стал слушателем старейшего высшего учебного заведения Красной Армии!

Наука давалась нелегко, особенно вначале, но меня выручали воспитанное с детства трудолюбие и необыкновенная, по словам преподавателей, память. Я окончил академию в первой десятке выпускников и был оставлен в ней на должности преподавателя общей тактики и польского языка. Последнее обстоятельство помогло мне лучше усвоить родной язык, познакомиться с польской классической литературой. Еще в Хейлове я читал Генрика Сенкевича в русском переводе. Теперь же перечитал его по-польски, прочувствовав все изящество польского языка, еще раз пережив важнейшие моменты истории польского парода. Не оставляли равнодушным и реалистические описания тяжелой участи крестьян в новеллах и повестях Элизы Ожешко. Знакомство с творчеством Адама Мицкевича открыло передо мной интереснейшие страницы истории дружбы польского поэта с декабристами, с Пушкиным. Читая роман Реймонта "Мужики", я как бы снова видел свое полуголодное детство, измотанного на панской пашне отца и нашу хату.

Мне присвоили воинское звание майора. Я продолжал работать в академии, но желание попасть в войска не покидало меня.

Глава третья.

Экзамен на зрелость

Наступил сентябрь 1939 года.

Как и все советские люди, я в те дни с тревогой следил за событиями, положившими начало второй мировой войне. Щемило сердце от мысли, что страну моих предков постигла трагедия. Фашистские танки стальными гусеницами кромсали польские дороги. Над горящей Варшавой кружили самолеты со зловещими крестами на крыльях. Лилась кровь невинных людей. Гибли бесценные памятники старинной польской культуры...

Уже из первых сообщений о ходе боевых действий на польско-немецком фронте можно было сделать вывод, что участь польской армии, а следовательно, и Польского государства, возглавляемого бездарным и продажным правительством, предрешена. Пилсудский и его преемники, ослепленные злобой к Стране Советов, считавшие "исторической" миссией Польши - быть форпостом "санитарного кордона" против СССР, привели страну к катастрофе.

Польская армия, с запозданием отмобилизованная, кое-как сосредоточенная и очень слабо вооруженная (860 легких танков и 400 самолетов старой конструкции), покинутая своим верховным командованием уже через несколько дней войны, была вынуждена противостоять вермахту с его огромным превосходством в технике (около 2400 танков и 2000 самолетов). Вполне понятно, что, несмотря на мужество и героизм, проявленный в боях польскими солдатами, танковые и моторизованные дивизии гитлеровцев быстро сломили их сопротивление.

Поражение панской Польши дало возможность немецко-фашистским войскам выйти непосредственно к границам СССР. Тем самым опасность агрессии для Советской Родины со стороны гитлеровской Германии еще более возросла.

Коммунистическая партия и правительство Советского Союза, трезво учитывая эту опасность, предпринимали в то время самые энергичные меры к укреплению оборонной мощи нашего государства. Красная Армия оснащалась более совершенным оружием и боевой техникой, формировались новые части и соединения. Последнее обстоятельство предопределило и мою судьбу: в середине 1940 года я был назначен начальником оперативного отделения штаба 162-й стрелковой дивизии, формировавшейся в Артемовске.

Полки дивизии в сжатые сроки укомплектовывались людьми, оснащались вооружением и транспортом. Командиры и политработники трудились, не считаясь со временем. Мы были молоды, обладали, казалось, неиссякаемой энергией и отдавались делу самозабвенно.

Мои сослуживцы понимали, что фашистская Германия - наш потенциальный противник и что война с нею, несмотря на наличие пакта о ненападении, может начаться в любой момент.

В начале марта 1941 года я ознакомился с документом разведоргана, содержавшим оценку боевых возможностей гитлеровской армии и схему размещения ее войск. Я, разумеется, обратил внимание на то, что в Восточной Пруссии и в Польше было сконцентрировано 87 немецких дивизий, которые полукольцом опоясывали советскую границу на западе.

Не говорит ли такая концентрация войск о возможных коварных замыслах немецкого командования? Соображениями на этот счет я поделился с командиром дивизии Ф. Н. Колкуновым и военкомом К. И. Курятовым, которые очень внимательно выслушали все мои доводы.

Несколько дней спустя они были срочно вызваны в штаб округа. А тотчас после их возвращения в Артемовен был получен приказ о передислокации дивизии ближе к западной границе - в город Лубны. Этот приказ окончательно убедил меня в том, что опасения, связанные с группировкой немецких войск в Польше и в Восточной Пруссии, оказались, мягко говоря, не беспочвенными. В тот момент я не мог, однако, предположить, что война начнется так скоро и что на третий ее день наша 162-я стрелковая уже отправится из Лубен на фронт...

Полки дивизии, вошедшей в состав 19 и армии, которой командовал генерал-лейтенант И. С. Конев, заняли оборону севернее Витебска, вдоль Западной Двины; мы получили достаточно времени, чтобы закрепиться на местности в предвидении яростного натиска превосходящих сил противника. Фашисты предприняли первую атаку нашего переднего края лишь 12 июля во второй половине дня. Мы успешно ее отразили, причем артиллеристы подбили три вражеских танка, а пехотинцы захватили первых пленных. Но это, как потом оказалось, была всего лишь прелюдия к сражению, которое развернулось на другой день с утра. Сосредоточив на сравнительно узком участке до дивизии пехоты и свыше полусотни танков, гитлеровцы нанесли таранный удар по центру нашей обороны.

Положение создалось критическое: мы не имели возможности предпринять даже маневр силами, чтобы усилить центр, поскольку все стрелковые полки оборонялись на широких участках по фронту и сами в тот момент были скованы боем. Надо сказать, что бойцы и командиры подразделений, принявших на себя основной удар гитлеровцев, едва ли рассчитывали на помощь резервов. По крайней мере, все они дрались самоотверженно, не страшась рукопашной схватки с фашистами. И не будь у врага десятков танков, чаша весов, возможно, и не склонилась бы на его сторону. Но в данной ситуации силы были неравными. Немцы, понеся большие потери, прорвали нашу оборону и устремились к Демидову.

В ходе сражения наш 720-й стрелковый полк оказался отрезанным от остальных частей соединения. Его командир подполковник М. И. Мухин был ранен и эвакуирован в тыл. Находясь в это время в боевых порядках полка, я принял на себя командование. С тяжелыми и непрерывными боями полк медленно отходил на восток.

Наконец, потеряв соприкосновение с противником, мы вышли лесами к перекрестку дорог Духовщина - Ярцево. Люди расположились на отдых и приступили к обеду, а я направился к Минской автостраде, чтобы выяснить обстановку и постараться установить связь с соседями.

Едва я вышел на шоссе, как увидел стремительно приближавшуюся "эмку" черного цвета. Поравнявшись со мной, машина резко затормозила, и из нее выглянул коренастый и смуглолицый генерал-майор. Взяв под козырек, я доложил, кто я такой и что тут делаю. В ответ он назвал свою фамилию, которую, однако, невозможно было расслышать из-за рокота мотора автомобиля. Сообщив, что он из оперативной группы генерал-майора К. К. Рокоссовского, генерал записал на полях своей карты мою фамилию, номер полка и место его расположения в данный момент, после чего поставил задачу: немедленно оседлать перекресток дорог и держать оборону до подхода свежих сил.

- Учтите, немцев следует ожидать здесь уже через несколько часов, предупредил он.

Генерал тронул рукой плечо шофера. И "эмка", круто развернувшись, скрылась из глаз.

Вот так довелось мне получить приказание от человека, фамилии и должности которого я не знал, однако в праве этого человека распоряжаться судьбами подчиненных мае людей и моей собственной не усомнился ни аа минуту. Не усомнился, ибо отданный им приказ - закрепиться и бить врага, как только тот достигнет важного перекрестка шоссейных дорог, - отвечал общему настрою личного состава полка. И мы выполнили этот приказ.

Противник наткнулся на наш рубеж утром следующего дня: видимо, его передовые подразделения не решились накануне углубляться в лес на ночь глядя. Девять атак врага, одну за другой, отбили в течение того дна бойцы 720-го полка! Не отступили ни на шаг, бились мужественно, воистину по-шахтерски - более половины: красноармейцев до призыва работали в Донбассе. На поле боя осталось много трупов гитлеровцев. Правда, ощутимые потери имелись и у нас. Но занимаемые позиции мы. удержали.

К вечеру, а это было уже 31 июля, подошла свежая дивизия, сменившая нас на этом участке. Тут же я получил приказ отвести полк в район севернее Вязьмы. В пути к нам присоединились другие подразделения 162-й стрелковой дивизии, участвовавшие в ожесточенных боях иа ярцевском рубеже.

Первые бои явились для нас суровым испытанием, но. моральный дух бойцов был высок, может и потому, что многим из них приходилось воевать с немцами еще во; времена гражданской войны, познать не только горечь поражений, но и торжество побед.

- Техники у фашистов пока больше, в этом и дело, а на равных с нами они не устоят! - убежденно говорили бывалые солдаты.

В лесу, неподалеку от Вязьмы, в течение двух недель 162-я стрелковая пополнялась людьми, вооружением и боеприпасами. Ее включили в состав 30-й армии, которой командовал генерал-майор В. А. Хоменко. Меня утвердили командиром 720-го полка.

И вновь упорные бои на ярцевском рубеже. В одном из сражений на подступах к селу Шелепы я был контужен. В медико-санитарной роте полка меня и нашел приказ - отбыть в распоряжение Главного управления кадров Красной Армии. Еще не оправившись от контузии, я выехал в Москву, где сразу же был подписан приказ о назначении начальником штаба вновь формируемой на Урале 363-й стрелковой дивизии.

Перед отъездом в Свердловск, в Москве, из рук Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина я получил свою первую боевую награду орден Красного Знамени.

На формирование дивизии отводилось крайне мало времени. К тому же командир дивизии полковник К. В. Свиридов, находившийся на лечении, не смог прибыть в район формирования. И если нам удалось в жесткие сроки не только укомплектоваться, но и обучить людей современному бою, сколотить боеспособный воинский коллектив, то в этом заслуга командных и политических кадров, штабов, партийных и комсомольских организаций. Энергичными, знающими свое дело проявили себя комиссар дивизии батальонный комиссар Ф. П. Сухан, начальник политотдела старший батальонный комиссар А. А. Курапин. Хорошо поработали командиры полков подполковник Г. С. Садовников, майоры С. Г. Касаткин, И. Е. Краснов и А. С. Отрадский.

Должности командиров рот и батальонов, начальников служб были укомплектованы главным образом выпускниками военных училищ. Политруками рот, комиссарами батальонов назначались слушатели областных партийных курсов, прошедшие двухмесячную подготовку в Свердловском военно-политическом училище, а также партийные работники - политруки запаса.

Нас радовало, что дивизия имела боевое ядро: около тысячи бойцов и командиров прошли испытание огнем у озера Хасан, на Халхин-Голе, на фронтах Великой Отечественной. Значительная часть личного состава - коммунисты и комсомольцы. С такими людьми можно было идти в бой!

24-ю годовщину Великого Октября мы встретили в полной готовности отбыть на фронт. Бойцы были полностью обеспечены зимним обмундированием и стрелковым оружием, прошли напряженный курс тактической и специальной подготовки. Их моральное состояние также находилось на высоте. В этом убедилась прибывшая из Москвы комиссия, проверившая состояние дивизии в процессе двухдневных учений с боевыми стрельбами.

Вскоре меня вызвали в штаб округа и, поздравив с новым званием подполковника, вручили документы о погрузке дивизии в эшелоны. В приемной командующего войсками округа неожиданно встретил генерал-майора А. Н. Каткова, бывшего начальника нашего курса академии им. М. В. Фрунзе. Он с интересом расспрашивал меня обо всем.

- А помнишь, - заметил он, - как я "пророчил", что через четыре-пять лет ты уже будешь командовать дивизией? Минуло всего три года, и ты уже получил высокое назначение... Рад за своего питомца...

Теплые слова этого сердечного человека приободрили меня.

В дивизию возвращался поездом. В вагоне, под стук колес, думалось о семье - от нее давно уже не было весточки, и, естественно, я очень тревожился: ведь немцы уже заняли Артемовск, где после моего отъезда на фронт оставалась жена с маленькой дочкой Изой.

И надо же так случиться: на полустанке Богдановичи ко мне подбежал лейтенант из нашей дивизии и, широко улыбаясь, отрапортовал:

- Товарищ подполковник, я нашел вашу семью!

У меня под ногами словно качнулась земля.

- Что это за шуточки, товарищ лейтенант? - боясь поверить, произнес я.

- Да я не шучу, идемте!

Мы не шли - бежали. И действительно, в теплушке стоявшего на путях эшелона с беженцами находилась вся моя семья: жена, дочь и теща. Оказалось, Майя, разговаривая с лейтенантом, случайно назвала свою фамилию.

- Поплавская? - переспросил тот. - А у нас начальник штаба Поплавский, не родственник вам?..

Увидев меня, живого и невредимого, жена еле поверила своим глазам. Сколько раз за эти месяцы она гнала прочь мысли о том, что могло случиться со мною там, на фронте. И вот эта невероятная встреча... Сразу забылись все несчастья и злоключения, в том числе и пережитое в Куйбышеве. Там, пока она бегала на вокзал за продуктами, ее эшелон, где были маленькая дочурка и престарелая мать, оставшиеся без денег, документов и куска хлеба, ушел. После долгих мытарств поезд удалось догнать только в Челябинске. А тут вдруг судьба смилостивилась настолько, что внезапно нашелся и я. Было от чего заливаться радостными слезами...

Устроив семью у чутких и добрых людей, я вскоре отправился с дивизией на фронт. За окнами мелькали уральские станции и полустанки. Военные коменданты старались без промедления пропускать нас на запад: железная дорога работала четко, хотя и с большим напряжением.

В последних числах ноября 1941 года наша 363-я вошла в 30-ю армию, которой командовал Д. Д. Лелюшенко. Пока мы ждали своего часа, знакомясь с обстановкой, войска Красной Армии в упорных оборонительных боях остановили под Москвой отборные фашистские дивизии и 6 декабря, без всякой оперативной паузы, перешли в решительное контрнаступление. Перешла в наступление и 30-я армия, части и соединения которой к рассвету 6 декабря прорвали оборону противника на широком фронте. От Волжского водохранилища армия продвигалась на Клин, чтобы нанести удар во фланг и тыл 3-й и 4-й танковым группам вермахта и во взаимодействии с 1-й ударной армией и войсками левого крыла Калининского фронта окружить и уничтожить клинско-рогачевскую группировку противника. Командование фронта усилило 30-ю армию свежими сибирскими и уральскими дивизиями.

В ночь на 9 декабря советские воины штурмом овладели городом Рогачеве, а к вечеру завязали бои на подступах к Клину. Гитлеровцы, стремясь во что бы то ни стало удержать этот город, подбрасывали подкрепления с других участков фронта и часто переходили в яростные контратаки.

Наша дивизия получила приказ: в ночь на 10 декабря погрузиться в эшелоны и спешно следовать из Тутаева (под Ярославлем), где мы располагались, на станцию Загорск.

Переброска по железной дороге прошла организованно. В Загорске дивизия получила выделенный ей автотранспорт, недостающую материальную часть и маршем двинулась на Дмитров.

Морозной ночью 13 декабря части дивизии сосредоточились в деревнях Такино и Запрудня Московской области. Вскоре к нам прибыл начальник штаба 30-й армии генерал-майор артиллерии Г. И. Хетагуров - высокий, подтянутый, с сединой в густой шевелюре. В чертах его смуглого сухощавого лица с небольшим орлиным носом и острыми карими глазами с первого же взгляда угадывался южанин, как думалось, с резким экспансивным характером. Однако Георгий Иванович оказался на удивление спокойным, уравновешенным человеком. Даже говорил он тихо, но четко подчеркивая главное, о чем нам следовало знать, интонациями голоса.

Из его слов явствовало, что командование фронта директивой от 13 декабря потребовало от 30-й армии частью своих сил окружить Клин, а главными силами прочно обеспечить левый фланг Калининского фронта, куда и нацеливалась 363-я стрелковая. Она вводилась в бой для глубокого обхода клинской группировки противника с запада в общем направлении на Копылово, Высоковск.

Времени было в обрез. И все же нам с командиром дивизии Карпом Васильевичем Свиридовым удалось подтянуть полки, поставить им боевые задачи. Офицеры политотдела армии вместе с нашими политработниками, возглавляемыми комиссаром дивизии Ф. П. Суханом, провели в частях и подразделениях большую работу, чтобы поддержать у бойцов наступательный порыв.

С утра 14 декабря части дивизии двинулись в исходный район для наступления. Шли вдоль канала Москва - Волга, восточный берег которого ощетинился колючей проволокой и надолбами. Здесь совсем недавно проходила линия обороны, кипели ожесточенные бои.

Оставив позади Иваньковскую плотину, дивизия вступила на территорию Калининской области и к ночи достигла деревни Дмитрова Гора. Впереди слышался гул отдаленного боя, полыхало зарево пожара. Покидая позиции, гитлеровцы сжигали деревни и поселки, стога сена и соломы, свои застрявшие автомашины.

Враг отступал, и мы теперь его преследовали, не давая передышки. Наш левофланговый 1205-й полк под командованием Г. С. Садовникова, перехватив дорогу Клин - Калинин близ станции Решетниково и взаимодействуя с соседями, в скоротечном бою разгромил до двух фашистских полков, бросивших много боевой техники и вооружения.

Главные силы дивизии тем временем освободили село Завидово, разграбленное и выжженное гитлеровцами. Жителей в нем осталось мало: часть фашисты расстреляли, часть угнали в неволю. Оставшиеся встретили нас со слезами радости, как самых дорогих на свете людей.

В связи с тем что село Спас-Заулок, расположенное на Ленинградском шоссе, в направлении которого мы должны были действовать, оказалось занятым нашими войсками, нам приказали наступать вдоль южного берега Московского моря, нанося удар на Тургиново и отрезая пути отхода клинской группировке немецко-фашистских войск. Наши полки встретили на рубеже Солодилово, Новинки, Рязанове упорное сопротивление со стороны арьергардов 36-й моторизованной дивизии и учебного отряда противника. Однако наступавший во втором эшелоне 1209-й стрелковый полк майора И. Е. Краснова обошел их с фланга, вынудив к бегству.

Гитлеровцы часто переходили в контратаки, оставляли на нашем пути засады, отравляли колодцы, взрывали мосты, поджигали деревни. Надо было как-то парализовать действия врага. С этой целью мы высылали вперед сильные разведгруппы на лыжах. Эти группы скрытно подбирались к населенному пункту, занятому гитлеровцами, и связывали их боем еще до подхода наших главных сил. Внезапность ошеломляла оккупантов: теперь они больше думали о спасении собственной шкуры. Таким путем нам удалось спасти от разорения несколько деревень.

Не всегда, разумеется, все получалось гладко: не обходилось и без потерь, несмотря на храбрость и воинское мастерство разведчиков.

Командиру взвода из 1209-го стрелкового полка младшему лейтенанту Храмову было поручено разведать силы и намерения врага в одной из деревень. В морозную метельную ночь он и его бойцы едва приблизились к деревне, как были обнаружены гитлеровцами. Те открыли автоматный и минометный огонь, освещая местность ракетами. Огнем ответили и разведчики, укрывшиеся в овинах. Гитлеровцы окружили и подожгли овины. Советские воины отстреливались, пока могли держать оружие. Они предпочли сгореть в огне, но не сдались в плен. В живых остался один Храмов, но и он, кинув в фашистов последние гранаты, вскоре потерял сознание от удушья...

Очнулся младший лейтенант от холода и жажды, когда деревня была занята нашими частями. А через две недели, подлечившись в медсанбате, он снова был в строю и принял командование ротой.

Оккупантам, грабившим и сжигавшим деревни, активное противодействие оказывало местное население. О подвиге четырнадцатилетнего паренька из села Ульяновское Станислава Усынина рассказывал мне военком дивизии. Дело было так. В доме Станислава жили гитлеровские солдаты, и он случайно подслушал их разговор: отступая, те решили поджечь село.

Не страшась последствий, юный патриот взял винтовку у зазевавшегося солдата и незаметно выскользнул во двор. Спрятавшись, он стал наблюдать. Из дома выбежал гитлеровец и, чиркая спичкой, стал подносить ее к куче соломы. Станислав выстрелил и сразил поджигателя наповал. Остальные фашисты пулей вылетели во двор, начав беспорядочно строчить из автоматов. Но Усынин, воспользовавшись суматохой, сумел ускользнуть. Гитлеровцы спешно оставили Ульяновское, к которому приближались красноармейские цепи.

Можно было бы многое рассказать о героизме воинов-стрелков, нередко атаковавших мощные укрепления противника без достаточной артиллерийской подготовки и огневого сопровождения. На последних метрах атаки им часто приходилось вступать в штыковые схватки, забрасывать ожившие огневые точки гитлеровцев "карманной артиллерией" - ручными гранатами.

Среди героев было немало девушек-санитарок. Вот лишь один, взятый из политдонесения того времени факт. Санинструктор Полина Лопатенко, "уралочка" (как ее любовно называли бойцы), вынесла на своих хрупких плечах девятнадцать раненых бойцов и командиров. Восьмидесяти двум раненым она оказала на поле боя первую помощь. За этот подвиг Лопатенко была награждена орденом Красного Знамени.

Я преднамеренно не описываю той большой работы, которой было занято командование дивизии, ее штаб. Скажу лишь, что, планируя и организуя боевые действия полков, мы старались делать это с максимальной тщательностью и оперативностью, с учетом всех факторов, определяющих успех на поле боя, и с постоянной заботой о том, чтобы каждый километр фронтовых дорог достигался ценой наименьших потерь с нашей стороны. Командир дивизии полковник К. В. Свиридов был доволен работой штаба, в свою очередь я весьма ценил и уважал Карпа Васильевича и работал с ним дружно.

Преследуя по пятам отходящего врага, полки дивизии к 22 декабря вышли на рубеж Ремязино, Большое Селище, Большие Горки, освободив до 30 населенных пунктов и овладев значительными трофеями. Ясная морозная погода, стоявшая последние дни, вдруг сменилась сильным снегопадом, и противнику удалось было оторваться от нас, но всего лишь на сутки. Мы нагнали гитлеровцев, и вновь завязались бои, на этот раз на оборонительной линии, подготовленной противником по реке Шоша и прикрывавшей шоссейную дорогу из Волоколамска на Старицу и Ржев, по которой отходили немецко-фашистские войска.

Попытки с ходу прорвать этот оборонительный рубеж не увенчались успехом: противник успел подтянуть на усиление потрепанной 36-й дивизии свежие части и артиллерию, превратил села Волково, Ивановское, Гурьево в опорные узлы обороны. У нас же было мало артиллерии, а к ней - боеприпасов. Сказывалась и усталость войск, утомленных непрерывным наступлением. Однако бои не затихали ни днем ни ночью.

Приближался новый, 1942 год. Нам очень хотелось ознаменовать его крупным успехом в боевых действиях. Мы с полковником К. В. Свиридовым и комиссаром Ф. П. Суханом длинными ночными часами прикидывали, где и когда лучше всего нанести удар по врагу. Наконец, всесторонне изучив и оценив обстановку и наши возможности, пришли к выводу, что наиболее ощутимым для противника будет потеря села Гурьево - ключевого пункта, цементирующего вражескую оборону на нашем участке. Созрел и план боевых действий: скрытно сосредоточить основную часть сил на левом фланге, создав ударную группировку, и внезапным ночным ударом прорвать оборону гитлеровцев.

Этот план был одобрен в штабе армии, после чего началась тщательная подготовка. Мы создали мощную артиллерийскую группу (926-й артполк и большая часть артиллерии стрелковых полков), которую возглавил командир артполка майор А. С. Отрадский, поставили конкретные задачи стрелковым подразделениям, отработали взаимодействие между ними и артиллерией по времени и задачам.

В ночь на 31 декабря бойцы 1-го батальона 1209-го полка под командованием лейтенанта Магденко внезапной атакой овладели деревней Миловка и вышли в тыл гитлеровцам, оборонявшим Гурьево. В это же время 3-й батальон 1207-го полка, возглавляемый младшим лейтенантом Мутихиным, поддержанный огнем артиллерии, стремительно ворвался в Гурьево с юго-востока. Ошеломленные внезапностью и силой этих ударов, фашисты поспешно оставили село.

Вслед за тем подполковник С. Г. Касаткин двинул свой 1205-й полк на Волково. С ходу овладев им, подразделения полка, не задерживаясь, устремились на Ивановское. Оборона врага была прорвана, противник в беспорядке начал отходить.

Военный совет 30-й армии высоко оценил этот успех 363-й стрелковой дивизии. В Гурьево прибыл командующий армией генерал Д. Д. Лелюшенко.

- Главное, - сказал он, - дивизия вышла в тылы 8-й танковой группе немцев и разгромила их. Молодцы! Воюете, как и подобает уральцам!

Действительно, за сравнительно небольшой период дивизия освободила от оккупантов более сотни населенных пунктов и захватила богатые трофеи: 56 танков, 43 орудия, 700 ручных пулеметов, 524 легковых и грузовых автомашины, два самолета, большое количество боеприпасов, несколько сот пленных и знамя разгромленного 186-го немецкого пехотного полка.

В первых числах января меня назначили командиром 185-й стрелковой дивизии, выведенной во второй эшелон армии.

Нелегко было расставаться со славными уральцами - командирами, политработниками и штабными работниками{2}. Утешало лишь то, что я принимал дивизию, также прославившуюся в боях под Москвой. Это было большой честью для меня.

Прибыв в 185-ю стрелковую, я с головой ушел в работу, стараясь возможно быстрее подготовить соединение к новым испытаниям: впереди предстояли тяжелые бои.

В тот период гитлеровцы, обессиленные и измотанные в декабрьских боях, отходили все дальше на запад, цепляясь за промежуточные рубежи. Перед советскими войсками стояла задача сохранить за собой боевую инициативу. Калининскому фронту, нависавшему над левым флангом группы армий "Центр", предстояло наступать в общем направлении на Сычевку, Вязьму в обход Ржева.

Нашей дивизии, вошедшей в состав 29-й армии, было приказано продвигаться в направлении Кокошкино, а затем сосредоточиться в районе Мончалово. Марш предстоял длительный и нелегкий: крепчали морозы, проселочные дороги были занесены глубоким снегом. Артиллерийский полк был в основном на конной тяге. Лошади же выбились из сил. Из-за недостатка горючего приотстали машины с боеприпасами.

Посовещавшись, мы с комиссаром И. Ф. Куракиным разрешили командиру артполка задержаться на день, чтобы привести полк в порядок. Стрелковые же полки, несмотря на сложные погодные условия, к 15 января сосредоточились в Мончалово. Вовремя добрался туда, преодолевая снежные сугробы, и зенитно-артиллерийский дивизион, возглавляемый майором Орловым, энергии которого можно было позавидовать. Забегая вперед, скажу, что его подчиненных отличала высокая боевая выучка. Лишь в одном из боев они сбили семь вражеских самолетов из девяти, пикировавших на КП дивизии, - факт прямо-таки невероятный!

И вот получена боевая задача: с утра 17 января перейти в наступление на село Толстиково, овладеть им, а затем продвигаться в направлении Ржева. Выполнение этой задачи весьма осложнялось тем, что дивизионная артиллерия застряла в глубоких снегах. Отстали и тылы из-за нехватки горючего. Однако командарм генерал-майор В. И. Швецов, чувствовалось, не располагал иными силами для действий на этом участке фронта. Не имел он и значительных резервов, чтобы усилить нас. Все, что он мог сделать, это разрешить начать наступление не с утра, а с полудня 17-го: у меня все еще теплилась надежда на то, что дивизионные пушки к тому времени успеют подойти.

Гитлеровцев в Толстиково было около двух батальонов. Однако они хорошо укрепились, и выбить их оттуда было не просто. Я расположил полки в линию: два охватывали населенный пункт с флангов, угрожая противнику окружением и облегчая выполнение задачи подразделениям, наступавшим в центре.

После пятнадцатиминутного артиллерийского налета, произведенного силами артиллерии стрелковых полков, бойцы пошли в атаку. Их решительный и смелый натиск вынудил гитлеровцев оставить Толстиково. Однако противник понимал, что у нас мало артиллерии (артполк подошел лишь в ночь на 19 января) и совсем нет танков. Наутро после сильной артподготовки его батальоны, предприняли мощную контратаку, поддержанную танками. Отразить ее не удалось, хотя мы использовали все огневые средства, в том числе орудия зенитно-артиллерийского дивизиона, стрелявшие прямой наводкой.

С рассветом мы повторили атаку. Бой принял исключительно ожесточенный характер. Толстиково дважды переходило из рук в руки, и все же наличие у врага танков позволило ему удержать село.

Мы отошли, заняв оборону в лесу, в километре от Толстиково. Естественная маскировка, скрывавшая наши позиции, лишала гитлеровцев возможности вести прицельный артиллерийский огонь, а непогода спасала от ударов вражеской авиации.

Противник тоже не предпринимал активных действий. Совершенствуя оборону, он ограничивался вылазками разведывательных групп. Однажды (это было, кажется, 23 января) наши разведчики у перекрестка дороги МТС - Дубовка столкнулись с группой противника численностью до 30 человек. Вступив в схватку, советские бойцы уничтожили половину гитлеровцев, остальные разбежались.

40.

Особенно отличился политрук Троегубов. В разгар боя он бросился к раненому фашистскому пулеметчику, продолжавшему вести стрельбу, ударом ноги выбил из его рук пулемет, а потом из этого же пулемета открыл огонь по гитлеровцам.

* * *

Неблагоприятно сложилась обстановка на флангах нашей армии: противник в ряде мест глубоко вклинился в ее боевые порядки, потеснил некоторые части и соединения. Угроза окружения нависла и над нашей дивизией. Гитлеровцы перехватили основную дорогу, и мы ощущали острый недостаток в боеприпасах и продуктах.

Но и в тех условиях командование и политотдел армии нашли возможность доставить в дивизию подарки, присланные на фронт трудящимися Свердловска. Бойцы были очень тронуты этим вниманием и обещали землякам громить врага еще беспощаднее. От имени личного состава 280-го стрелкового полка письмо-рапорт свердловчанам подписал Герой Советского Союза политрук Н. П. Бочаров, работавший до войны на Уралмаше. В декабрьских боях, заменив раненого командира роты, он с группой бойцов проник в тыл к фашистам, овладел там двумя орудиями и, уничтожив огнем из трофейных орудий большую группу вражеской пехоты, захватил 11 пулеметов и несколько автомашин. Николай Павлович и поныне продолжает службу в Советской Армии, теперь он генерал-лейтенант...

Между тем оперативная обстановка для нашей армии становилась все более сложной. В начале февраля она уже вела бои, будучи в окружении.

Предпринятое севернее и южнее нас наступление 30-й и 39-й армий отвлекло часть сил противника, но не устранило угрозы, нависшей над 29-й армией. Командующий войсками Калининского фронта приказал командарму 29-й пробиваться из окружения.

Генерал Швецов возложил на нашу дивизию задачу обеспечить отход штаба армии. Разведке удалось установить, что направление на Ступино, Прасеки прикрыто гитлеровцами менее прочно. Здесь и решено было прорываться в два перехода: в первую ночь достигнуть леса северо-западнее Ступино, а в следующую - соединиться с войсками фронта. Все обошлось как нельзя лучше. Помогла небольшая военная хитрость. Когда командир 653-го полка подполковник Лебедев доложил, что с участка обороны его полка гитлеровцы отвели свои войска, оставив лишь дозоры, мне пришла в голову мысль бросить на этот участок отряд лыжников, чтобы имитировать прорыв. Гитлеровцы, рассуждал я, наверняка закроют брешь войсками, сняв их с соседних участков, в том числе и с направления Ступино, Прасеки. В последующем именно так все и произошло. Почти не вступая в соприкосновение с противником, соединения и штаб 29-й армии вышли из окружения и вновь заняли оборонительные рубежи. 185-я стрелковая сосредоточилась юго-западнее села Прасеки. Там я узнал, что нас передали в состав 19-й армии и что мне присвоено звание полковника.

Конечно, в период неблагоприятной обстановки перед командиром порой встает крайне трудная, даже непосильная задача. И если в силу ряда причин она оказывалась невыполненной, командиру крепко доставалось от старшего начальника. Весной 1942 года нечто подобное случилось и со мной. Сперва меня похвалили, назначили командиром соединения, а через два месяца без достаточных на то оснований переместили на скромную штабную должность. Поводом к тому послужили неудачные действия отдельных подразделений дивизии: вводя в бой танки, гитлеровцы вернули назад два села из тех, что были освобождены нами в период наступления.

Одно из них - село Б. Васильевка - оборонял стрелковый взвод, других сил не было: дивизия оборонялась на широком фронте. Противник силою до батальона пехоты при поддержке танков внезапно атаковал Б. Васильевку и после упорного боя овладел ею. Бойцы взвода отважно сражались с врагом и отошли лишь тогда, когда в нем осталось всего семь человек, притом все раненые.

Пришлось обратиться к командующему Калининским фронтом генерал-полковнику И. С. Коневу. Иван Степанович внимательно меня выслушал. 3 июня я вступил в командование 220-й стрелковой дивизией, входившей в 30-ю армию.

Дивизия, будучи в резерве, располагалась в лесах неподалеку от села Коробово. Времени было достаточно, и я хорошо ознакомился с состоянием полков, в чем большую помощь оказали военком дивизии старший батальонный комиссар Л. Ф. Борисов и начальник штаба полковник В. К. Гуряшин. Дивизия, как и все войска Калининского фронта, напряженно готовилась ко второму (летнему) периоду Ржевской операции. Широко развернулась партийно-политическая работа, проводились учения и тренировки, подвозились материально-технические средства, боеприпасы, горючее, продовольствие.

Мне представилась возможность тщательно ознакомиться с полосой обороны 183-й стрелковой дивизии, которую мы должны были в скором времени сменить. По ту сторону фронта, на рубеже Дунилово, Макарово, Киево, стояли 481-й и 476-й полки 256-й немецкой пехотной дивизии. По всему чувствовалось, что противник не сидит сложа руки: его оборона, система огня непрерывно совершенствовались, велась наземная и воздушная разведка.

Я не мог не убедиться, что район предстоящих действий крайне не благоприятствовал наступлению, особенно для танков и артиллерии. Кругом простиралась низменная, заболоченная, кое-где поросшая мелким кустарником равнина. Под верхним слоем земли скрывались торфяные болота. В ненастную погоду они превращались в зыбкую трясину. Поэтому я приказал саперам спешно сбивать деревянные настилы, плести камышовые маты и готовить другие подручные средства, повышающие проходимость боевой техники.

В ночь на 29 июля мы сменили 183-ю стрелковую.

На беду, как я того и опасался, погода вдруг испортилась. Проливной дождь ни на минуту не прекращался вплоть до 1 августа. Артиллерия и повозки с боеприпасами вязли в грязи по ступицы колес. Автомашины приходилось вытаскивать из трясины тракторами, которых у нас было очень мало. Из приданной нам танковой бригады на исходный рубеж для атаки вышли только семь тридцатьчетверок: остальные застряли в болотах. Дождь прекратился лишь за несколько часов до начала наступления, и над равниной навис густой туман, лишив нас обещанной авиационной поддержки.

На рассвете, после непродолжительной артиллерийской подготовки, стрелковые полки начали наступление на Бельково. Из-за тумана артиллерия не смогла сопровождать пехотные цепи огневым валом, и атака вскоре захлебнулась. На низменной открытой равнине стрелки были как на ладони. Было невозможно зарыться в землю: окопы тут же заливала грунтовая вода.

Меня вызвал к телефону командующий войсками фронта И. С. Конев, находившийся на КП 30-й армии.

- Почему не используете приданную вам танковую бригаду? - спросил он.

- Почти все танки застряли в болотах, - ответил я.

- Так вытаскивайте их и сами ведите в атаку, а за ними подтяните и пехоту!

К повторной атаке удалось подготовить только четыре машины. Выполняя приказ командующего в буквальном смысле, я сел в ведущий танк, приказав командиру 673-го стрелкового полка подполковнику Максимову продвигать свои батальоны за нами и броском овладеть Бельково, после чего должны были перейти в наступление два других полка.

Местность не позволяла маневрировать танкам, и все же нам удалось достичь северо-западной окраины Бельково. Однако противник, поставив плотную завесу артиллерийского и минометного огня, отсек нашу пехоту, вынудив ее залечь. Продолжать атаку силами четырех танков уже не было смысла, и я приказал экипажам вести по врагу огонь с места. К несчастью, боевая машина, в которой я находился, при развороте провалилась гусеницей в глубокую траншею и осела днищем на грунт. Все попытки выбраться из траншеи были безуспешны. Тогда я по радио известил о случившемся подполковника Максимова, но он, раненный, выбыл из строя. Видимо, меня услышали фашисты: к танку начали подбираться небольшие их группы. Пришлось открыть крышку люка и забросать врага гранатами.

"Так мы долго не продержимся. Гитлеровцы подожгут танк или подтянут пушку и расстреляют его, - размышлял я. - Что же делать?!"

Немцы вновь попытались блокировать танк. Похоже, они хотели захватить нас в плен.

- Необходимо кому-то пробраться к нашим и привести подмогу. Есть добровольцы? - спросил я.

Первым отозвался командир танковой роты.

- Я мигом вернусь и выручу вас, - заверил он и вылез из танка. Однако, как выяснилось позже, добраться до своих ему не удалось: смельчака догнала вражеская пуля...

В стальной коробке нас осталось четверо - три члена экипажа и я. В танке был запас гранат, ими и отбивались до наступления темноты. На всякий случай обменялись адресами и договорились, что тот, кто останется жив, напишет родным погибших{3}.

Наступила ночь. Все мы были легко ранены, но не теряли присутствия духа. Я приказал наглухо задраить люки и ждать помощи.

Где-то около полуночи один из батальонов 673-го стрелкового полка прорвался к нашему танку. Снаружи послышался знакомый голос комбата майора Н. И. Глухова. Свои! Глухов передал, что командующий войсками фронта приказал мне немедленно с НП соседней бригады доложить о себе.

Через каких-нибудь полчаса я уже был на НП бригады. Но едва успел сказать в телефонную трубку несколько фраз, как связь прервалась. Затем послышался голос начальника штаба армии генерала Г. И. Хетагурова.

- Берите управление дивизией в свои руки, - успокоил меня Георгий Иванович.

* * *

Вскоре, получив пополнение, мы снова перешли в наступление. В результате двухдневных боев части дивизии овладели деревней Харино и ворвались в Бельково, уничтожив около 700 солдат и офицеров противника и захватив значительные трофеи. Развивая успех, полки освободили несколько населенных пунктов, вышли на западный берег реки Бойня и овладели полевым аэродромом врага, захватив 15 исправных самолетов. В этом бою погиб командир 653-го стрелкового полка подполковник Курчин. Контузило и меня, но я продолжал командовать дивизией, которая выдвинулась к военному городку вблизи Ржева и овладела перекрестком железных дорог южнее его.

В течение нескольких дней 220-я вела ожесточенные бои за сильно укрепленный военный городок. Пал смертью храбрых майор А. С. Абрамов, командовавший 673-м стрелковым полком после ранения Максимова. Второй раз контуженный, попал в медсанбат и я.

Бои на подступах к Ржеву, тяжелые и кровопролитные, продолжались вплоть до марта 1943 года. Мы потеряли здесь многих боевых друзей и товарищей, в том числе командира батальона 673-го полка лейтенанта Виктора Гастелло, брата Героя Советского Союза Николая Гастелло.

В ходе боевых действий в феврале 1943 года советские войска, по существу, охватили Ржев с трех сторон. Однако наше командование не предпринимало действий к полному окружению противника и штурма города, превращенного фашистами в крепость, и, думается, потому, что это потребовало бы больших жертв с нашей стороны. В сложившейся обстановке гитлеровцы и сами неизбежно должны были оставить город, чтобы не попасть в котел, и мы ждали этого момента в готовности немедленно перейти к решительному преследованию врага.

В конце февраля линию фронта на участке нашей дивизии перешел житель из Ржева. Бойцы привели его ко мне. До войны он работал слесарем на водонапорной башне. И вот теперь ему стало известно, что фашистским саперам приказано подготовить к взрыву водонапорную башню, так как в первых числах марта намечается отход их войск из города. Готовили к взрыву и церковь, превращенную гитлеровцами в тюрьму, где томилось до пятисот советских граждан.

Обо всем этом я немедленно доложил новому командарму 30-й генерал-лейтенанту В. Я. Колпакчи.

- А что вы намерены делать, генерал? - спросил он{4}.

- Уверен, что перебежчик наш человек, патриот и говорит правду...

И я вкратце изложил командарму свою задумку: в каждом полку сформировать лыжный отряд автоматчиков в готовности к немедленным действиям. Преследование врага вести по параллельным маршрутам, по снежной целине, с тем чтобы обойти его с флангов и захватить станцию Мончалово. В передовых отрядах иметь артиллерийских разведчиков с рациями для корректирования огня нашей артиллерии.

- Действуйте! - согласился командарм. - Следите за режимом артиллерийского огня противника и системой его световых сигналов: начало общего отхода немцы, безусловно, обозначат сериями ракет. Активизируйте и разведку, пусть она не смыкает глаз!

Жителя Ржева, фамилию которого, к сожалению, не помню, я попросил вернуться в город и принять все меры к тому, чтобы предотвратить взрыв церкви (на водонапорной башне, по его словам, ему появляться было уже нельзя). Не знаю, он ли этому способствовал вместе с другими русскими патриотами или же просто оккупанты не успели осуществить свой зловещий замысел, но, отступая, они оставили церковь целой, превратив в руины водонапорную башню.

В ночь на 3 марта наши наблюдатели действительно засекли изменения в системе использования противником сигнальных средств: в глубине вражеской обороны вдруг начали взмывать к небу оранжевые ракеты. Тотчас последовало подтверждение от разведки: гитлеровцы покидают свои позиции. Командиры полков немедленно бросили в дело лыжные отряды. Те выполнили возложенную на них задачу блестяще. Для гитлеровцев потеря станции Мончалово явилась полной неожиданностью, и их отход на этом участке превратился в паническое бегство.

Вслед за передовыми лыжными отрядами перешли к преследованию врага и главные силы дивизии. В районе села Осуга и станции Холм Жарковский гитлеровцы попытались оказать организованное сопротивление. Однако лыжный отряд автоматчиков во главе со смелым и энергичным командиром 653-го стрелкового полка майором Г. В. Сковородкиным лесом обошел противника и взорвал железнодорожный путь в его тылу. Бросив на станции Холм Жарковский десять эшелонов с боевой техникой и различным военным имуществом, оккупанты вновь покатились на запад.

Части армии преследовали их до рубежа Духовщина - Сафоново. Перед нами открывался путь на Смоленск.

Глава четвертая.

Взламывая оборону врага

12 марта 1943 года была освобождена Вязьма.

Отступая в условиях весенней распутицы, противник бросал застрявшую боевую технику и транспортные машины. Постепенно, однако, стали выдыхаться и наши части: отставали тылы. В конце концов на рубеже Рибишево, Сафоново, Милятино 31-я армия, в состав которой входила теперь наша дивизия, перешла к обороне.

Сразу же активизировалась разведка: требовалось самым детальным образом выявить силы врага и систему его укреплений. Вскоре было установлено, что перед нами две оборонительные полосы глубиной до 12-15 километров каждая, причем главная полоса имела три позиции с широко развитой системой траншей и множеством опорных пунктов. На отдельных участках третья позиция была усилена глубоким противотанковым рвом.

Передний край противника на всем протяжении имел два ряда проволочных заграждений и сплошные минные поля шириною до 200 метров. Все это прикрывалось огнем пулеметов, установленных в бронированных колпаках. Населенные пункты, как правило, были подготовлены к круговой обороне.

Гитлеровское командование, создавая оборонительный рубеж, не без основания опасалось прорыва наших войск к Смоленску. И это опасение в конечном счете оправдалось. Но весной 1943 года у нас не хватало для прорыва ни сил, ни средств. Следовало прежде всего подтянуть тылы. Дело в том, что в результате дружного таяния снегов торфяная почва превратилась в зыбь, через которую не могли пройти ни повозки, ни машины, ни даже танки.

И все же как-то надо было выходить из положения. Я собрал начальников служб дивизии и командиров частей. Было решено проложить своими силами железнодорожную узкоколейку и обеспечить по ней подвоз боеприпасов, оружия и продовольствия. Для строительства путей использовались рельсы и шпалы, штабеля которых сохранились и были обнаружены в лесах: когда-то тут велись лесоразработки, действовала узкоколейная дорога. Одновременно я обратился к командующему 31-й армией генерал-майору В. А. Глуздовскому с просьбой организовать переброску грузов срочной необходимости транспортной авиацией, на что он дал свое согласие. Надо было, наконец, срочно изыскать фураж: в дивизии начался падеж лошадей. Бойцы собирали прошлогодний камыш, раскрывали соломенные крыши бесхозных построек... Тем кони и кормились.

В те дни работники штаба, политотдела и я почти безвыездно находились в подразделениях, личный состав которых оборудовал опорные пункты. На деревьях сооружались наблюдательные вышки и ячейки для снайперов. Совершенствовалась система артиллерийского и пулеметного огня.

* * *

Поздно вечером мы с командующим артиллерией полковником Б. П. Чернобаевым включили радиоприемник. Передавали, как всегда, информацию о положении на фронтах. Затем диктор сообщил взволновавшую меня новость: в Москве состоялась конференция граждан польской национальности, на которой был организован Союз польских патриотов (СПП) под председательством известной польской писательницы Ванды Василевской. Его задачей провозглашалось объединение поляков - верных друзей СССР, готовых с оружием в руках сражаться против общего врага - гитлеровских захватчиков.

Мне запомнился пламенный призыв, с которым Ванда Василевская обратилась ко всем своим землякам, находившимся в Советской России: "В Польшу, на Родину, к родным очагам, - говорила она, - ведет одна дорога - дорога борьбы и работы для победы. И кратчайший путь на Родину идет именно отсюда - из советской земли.

Мы верим, что в ближайшее время сможем под польскими знаменами, плечом к плечу с Красной Армией доказать с оружием в руках нашу любовь к Польше и наше право на Польшу. Будьте же достойны Родины, которая четвертый год борется с оккупантами, обливаясь кровью!.."

Эти слова глубоко запали в мою душу. Признаюсь, я не скоро уснул в ту ночь. Думалось о далеком детстве, впечатляющих рассказах Яна Новака о стране моих предков, ее красивых городах, о тяжелой судьбе польского народа, изнывавшего под тяжким гнетом фашистских захватчиков. И в памяти ожили картины встреч на фронтовых дорогах с поляками, которые горячо желали воевать бок о бок с воинами Красной Армии.

...Осень 1941 года. Поезд мчал нас на Урал, к месту формирования дивизии. Ночь. Короткая остановка в Куйбышеве. В купе было душно, я накинул на плечи шинель и вышел из вагона. За мной последовал один из попутчиков, еще молодой авиатор. На перроне было безлюдно.

- Смотрите! - вдруг тронул меня за локоть летчик и показал в полутьму, где виднелись две фигуры в необычной военной форме и странных фуражках.

- Конфедератки! - сказал я. - Да это же польские солдаты!

Мы подошли ближе, и поляки поприветствовали нас. На рукавах их шинелей темнели повязки с надписью по-польски: "Инспекционный"{5}.

- Где-то поблизости формируется армия генерала Андерса, - заметил мой сосед.

Я хотел было поговорить с поляками, но в этот момент раздался гудок паровоза. Пришлось поспешно вернуться в вагон. И в первый раз за всю поездку мне пришлось пожалеть о краткости остановки.

Зато я был вознагражден в Челябинске, куда поезд прибыл днем. Мы прошлись по платформе, заглянули в здание вокзала.

Сзади вдруг послышалась польская речь, и я оглянулся. К вокзалу направлялась группа мужчин.

- Плютуновый!{6} - крикнул один из них. - Принимай пополнение.

Навстречу им уже спешили двое военных в польской форме, один из которых носил на погонах три нашивки.

Проводив прибывших на вокзал, они сразу же вернулись. Я спросил сержанта, откуда они здесь взялись.

- О-о! - вырвалось у того. - Пан майор говорит по-польски?

Оказалось, что мы встретили польский дежурный пост, который направлял добровольцев-соотечественников на сборные пункты формировавшейся польской армии. Такие посты имелись в те дни на многих железнодорожных станциях Урала. Известие о том, что эта армия начнет боевые действия против гитлеровских войск, наполнило мое сердце радостью. Что касается наших собеседников, то они хотели попасть на фронт как можно скорее, чтобы продолжить битву с врагами своей многострадальной родины. Мы расстались друзьями с мыслью о том, что, может быть, в самом скором времени еще встретимся где-нибудь на фронте.

Встреча, однако, состоялась снова в Челябинске, на том же перроне, когда я, закончив формирование дивизии, возвращался в Подмосковье, где в то время шли напряженнейшие бои. Поляк-сержапт с красной повязкой на рукаве сразу узнал меня:

- Мое ушановане, пане пулковнику!{7} - сразу же повысил он меня в звании, и его лицо расплылось в улыбке.

- Дзень добры, пане плютуновы! - в тон ему ответил я, крепко пожимая как старому знакомому руку. - Как дела? Скоро ли встретимся на фронте?

- Не знаю, когда встретимся, - помрачнел мой знакомый. - И встретимся ли вообще.

- Что такое? Почему такой пессимизм? - продолжал расспрашивать я.

- У нас говорят, что генерал Андерс воевать против немцев не хочет, понизив голос, сказал плютуновыq.

- Как так? - возмутился я. - Не верю. Это - сплетни! Для чего же формируется польская армия, как не для борьбы с фашизмом? Может, у вас людей еще не хватает?

- Людей-то достаточно. Но, говорят, пане пулковнику, будто нас направят потом не на запад, на фронт, а... на юг!

Гудок паровоза не дал нам закончить беседу: мне нужно было спешить к своему вагону. Однако позже я много раз вспоминал слова этого поляка.

...И под Ржевом, в одной из солдатских землянок, я неожиданно услышал польскую речь. Сидя на нарах, молодой солдат, только что прибывший с пополнением из Сибири, читал стихотворение о Варшаве на польском языке. Присев на корточки, его друзья внимательно вслушивались в незнакомые слова, произносимые сибиряком с русским акцентом. Я, естественно, поинтересовался, откуда он знает польское стихотворение. Боец рассказал, что на заводе, где он раньше работал, у него был хороший друг по имени Тадек, беженец из Варшавы, страстно влюбленный в свой город. Он и передал ему стихотворение, написанное русским алфавитом, прося сохранить до встречи в освобожденной Варшаве.

- И таких, как он, поляков в Сибири, на Урале, в Казахстане очень много, - добавил молодой солдат. - Они каждый день измеряют по карте расстояние от линии нашего фронта до польской столицы.

- А чего там вымерять и ждать, - заговорили бойцы. - Шли бы вместе с нами и били фашистов!

Я рассказал тогда им все, что знал сам о поляках, оказавшихся на территории нашей страны. С первых дней войны многие из них добровольно шли в военкоматы с просьбой отправить их в действующую армию. Но им отказывали в этом: существовала договоренность с эмигрантским правительством Сикорского, по которой поляков могли призывать только в польскую армию Андерса. Ее формирование производилось на нашей территории. Совместно с нашими войсками она -должна была потом сражаться против немецко-фашистских захватчиков на советско-германском фронте. Было обусловлено, что в оперативном отношении все польские формирования подчинялись Верховному Главнокомандованию Красной Армии.

Численность их первоначально определялась в 30 тысяч, а позже была доведена до 96 тысяч человек. Создание армии предполагалось закончить к 1 октября 1941 года. По мере своей готовности дивизии должны были немедленно следовать на фронт.

Генерал Андерс был назначен командующим армией по рекомендации и настоянию польского правительства в Лондоне. Расскажу подробно, что это за человек, поскольку мне удалось ознакомиться с его биографией.

В 1920 году, командуя кавалерийской бригадой в армии белополяков, Андерс участвовал в "походе на Киев", во время которого прославился своей жестокостью. Казенные деньги он беззастенчиво тратил на кутежи, а интендантский фураж - на корм скаковым лошадям из собственной конюшни. Из-за различных злоупотреблений он не задерживался подолгу на одном месте службы, даже в условиях той коррупции, которая царила среди военного руководства панской Польши.

В сентябре 1939 года во время освободительного похода Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию Андерс оказался в районе Самбора.

Генерал армии И. В. Тюленев, чьи войска участвовали в этом походе, рассказывал мне позже о встрече с Андерсом во Львове. На вопрос Ивана Владимировича, в чем причина разгрома польской армии фашистскими войсками, Андерс неохотно процедил:

- Нас предали Англия и Франция...

- Почему же вы отклонили предложенную вам помощь СССР? - спросил Тюленев.

- Нашими союзниками были Англия и Франция...

Характерно, что и в дальнейшем, будучи уже командующим польской армией на территории Советского Союза, Андерс всецело считал себя подвластным воле союзников, которые, по его же словам, предали в тяжелый час Польшу, тогда как к Советской стране относился явно враждебно.

В составе эмигрантского правительства Сикорского в Лондоне были люди, питавшие симпатии к Андерсу. Один из них - епископ Гавлина начал свою военную карьеру унтер-офицером немецкой армии во время первой мировой войны. Позже, окончив духовную академию, он стал ксендзом в польской армии, а впоследствии различными путями добился поста военного бискупа{8}. Гавлина и предложил Андерса на должность командующего польской армией в СССР.

Приятелем Андерса оказался и другой соратник Сикорского - профессор Станислав Кот, ставший потом польским послом в Москве. Так благодаря влиятельным друзьям командир бригады стал командующим армией.

После того как в армию прибыли другие польские генералы из числа интернированных в СССР, между ними началась грызня. Каждый был недоволен своим новым положением. Особенно яростная склока разгорелась между Карасевичем-Токожевским и Андерсом. В перепалках и пересудах генералы предавали огласке темные делишки, копались в родословной друг друга.

На посту командующего Андерс, по старой привычке, повел разгульную жизнь, тратя большие средства на приемы и изысканные обеды. А позже вообще пустился на всякие грязные махинации: подставные доверенные лица скупали для него на казенные деньги золото, бриллианты, иностранную валюту. Ценности переправлялись за границу и вкладывались там в иностранные банки.

О лицемерии и коварстве Андерса, о его отношении к советским властям поведал мне Зигмунд Берлинг, занимавший в то время пост начальника штаба 5-й дивизии и часто встречавшийся с Андерсом.

- Бросьте думать о военном союзе с СССР! - откровенничая, поучал Берлинга Андерс. - Красная Армия все равно потерпит поражение. Ей не одолеть Германию, которая уже завоевала всю Европу. Наше счастье, что польская армия формируется в глубоком тылу у русских. Если нам будет грозить опасность, мы уйдем еще дальше на восток. Самое главное для нас - сохранить армию...

Рассчитывая на поражение Советского Союза, Андерс тянул время, заявляя, что польские дивизии еще не готовы к ведению боевых действий с немцами. Всех офицеров, которые требовали выступления на фронт, он немедленно снимал с должности.

Со своей стороны правительству Советского Союза точно выполняло принятые обязательства. Несмотря на трудности, которые испытывала страна, польская армия снабжалась продовольствием и снаряжением. Польское правительство получило беспроцентный заем в 65 миллионов рублей на содержание армии и свыше 15 миллионов рублей на безвозвратную помощь польским офицерам. Потом был предоставлен заем в 300 миллионов рублей.

Какой же черной неблагодарностью отплатил Андерс за бескорыстную братскую помощь советского народа!

Уже после окончания второй мировой войны в Польшу возвратился ротмистр Ежи Климковский, бывший адъютант Андерса в Советском Союзе. Приближенный генерала издал книгу "Я был адъютантом Андерса", в которой раскрывается подлинное лицо ставленника реакционного эмигрантского правительства. Вот как излагаются в ней задачи, которые Андерс поставил осенью 1941 года на одном из совещаний офицеров штаба:

"Немецкие войска имеют большие успехи, и дни Москвы сочтены... В связи с тем что на советско-германском фронте положение тяжелое, польскую армию следует передислоцировать на юг, по возможности ближе к Афганистану, а в случае катастрофы на советском фронте - вывести ее в Персию, Индию или Афганистан.

Всех прибывающих к нам людей направлять теперь не в запасные части, находящиеся на Урале, а в Ташкент и южнее его. С этой целью иметь своих представителей на всех узловых железнодорожных станциях, чтобы они направляли наших людей на юг, и этим поставить Советы перед свершившимся фактом и вынудить их согласиться на перевод армии".

По заключенному соглашению вооружение для польской армии должна была поставлять Англия. Время шло, а из Англии ничего не поступало. Советское командование выдало вооружение из своих запасов на оснащение целой дивизии, чтобы, закончив формирование, она могла быть направлена на фронт.

Причем, как свидетельствует Ежи Климковский, Андерс действовал в тесном контакте с военным атташе Великобритании, получая всякий раз инструкции от английской военной миссии в СССР. Ну а английские правящие круги - и это не секрет - отнюдь не были заинтересованы в том, чтобы поляки сражались плечом к плечу с советскими воинами.

При содействии англичан Андерсу удалось склонить Сикорского на вывод армии в Иран. И это в тот момент, когда у берегов Волги завязывалась гигантская битва, от исхода которой зависела и судьба польского народа. Польская армия покинула пределы приютившей ее страны - своего самого верного союзника. Это вызвало возмущение у всех истинных польских патриотов.

К советским военным властям в Средней Азии каждый день обращались люди в конфедератках и пилотках с польским орлом, солдаты и офицеры, решившие остаться в СССР, чтобы посвятить себя борьбе за освобождение своей Отчизны от гитлеризма в рядах новых польских формирований. Теперь же, с созданием СПП, их мечта - драться против гитлеровцев плечом к плечу с советскими братьями - была близка к осуществлению.

Забежав вперед, скажу, что в апреле 1943 года по просьбе Союза польских патриотов Советское правительство дало согласие на формирование пехотной польской дивизии. Было определено и место: Селецкие лагеря близ Рязани. В первых числах мая туда прибыла группа польских офицеров во главе с полковником З. Берлингом, а 14 мая был отдан приказ № 1, который положил начало формированию дивизии, получившей имя известного национального героя Польши Тадеуша Костюшко.

На берега Оки, в рязанскую деревню Сельцы, со всех окраин огромной Советской страны начали прибывать добровольцы-поляки. И каждый из них трепетно повторял проникновенные слова воинской клятвы: "Приношу торжественную присягу польской земле, залитой кровью, польскому народу, страдающему в гитлеровском ярме. Клянусь, что не запятнаю имя поляка и верно буду служить Родине..."

Командовать дивизией было поручено опытному кадровому польскому офицеру полковнику Зигмунту Берлингу. Оказавшись в армии Андерса, он не подчинился его приказу на переход в Иран и остался в СССР, чтобы драться вместе с советскими воинами против гитлеровцев.

По просьбе СПП в эту дивизию начали направлять и советских офицеров польской национальности. В частности, туда откомандировали 12 человек и из нашей дивизии.

* * *

Но вернемся к рассказу о событиях на фронте.

В начале июня 1943 года командиры стрелковых дивизий были вызваны в штаб армии на совещание, которое проводил командующий войсками Западного фронта генерал-полковник В. Д. Соколовский. В числе вопросов, вынесенных на обсуждение, особое внимание обращалось на организацию обороны в полосе действий соединений. Поскольку наша 220-я занимала рубеж на левом фланге, я докладывал последним. Командующий проявил особый интерес к системе организации огня на участке нашей дивизии. Эта система была рассчитана на изнурение противника. У нас был специально разработанный график, при этом режим огня менялся каждый день. Захваченные пленные в своих показаниях отмечали, что огонь с нашей стороны был всегда для них неожиданным и постоянно держал их в нервном напряжении. Генерал-полковник В. Д. Соколовский, говоря о совершенствовании системы огневого воздействия на противника, рекомендовал использовать положительный опыт нашей дивизии.

Вернувшись в дивизию, я тотчас проинформировал офицеров о полученных указаниях командующего войсками фронта. А где-то за полночь позвонил начальник оперативного отдела штаба армии: мне приказывалось прибыть на КП 31-й армии к 10 часам утра. На мой вопрос о причине вызова оператор сказал, что об этом я узнаю от командующего фронтом.

Действительно, на КП армии находился В. Д. Соколовский. Пригласив меня сесть, он сообщил, что в Красной Армии восстанавливается корпусное звено и что я назначен командиром 45-го стрелкового корпуса, в который войдут 88, 220 и 251-я стрелковые дивизии с частями их усиления.

- Немедленно формируйте штаб корпуса за счет офицеров дивизий, приказал комфронта.

Через день прибыли подполковник Ф. К. Семенов - заместитель по политчасти и полковник Н. Я. Ткачев - начальник штаба. К работе приступили дружно. Довольно быстро подобрали опытных офицеров-штабистов.

Большое внимание уделили подготовке и сколачиванию корпусного батальона связи. К счастью, нам удалось найти замечательных специалистов. Командир батальона майор В. Резчиков оправдал наши надежды. Батальон нес службу отлично. Хочется сказать теплое слово о начальнике радиостанции старшем сержанте А. Кутепове. Это был замечательный радист.

В июле 1943 года мы начали подготовку дивизий к Смоленской наступательной операции. Предстояло разгромить гитлеровцев на центральном направлении, освободить Смоленск, овладеть междуречьем Днепра и Западной Двины - "смоленскими воротами", через которые пролегал путь к белорусской земле. К сожалению, уточнить группировку противника в полосе наступления корпуса путем захвата пленных нам не удалось: враг, зная о подготовке наших войск, вел себя чрезвычайно осторожно.

Наступление началось рано утром 7 августа. Передовые батальоны двух дивизий корпуса после кратковременной артподготовки стремительным броском захватили первую траншею противника, однако дальше продвинуться не смогли. Бой принял затяжной, ожесточенный характер. Как выяснилось, до начала нашего наступления противник сумел скрытно подтянуть на этот участок значительные резервы и в максимальной степени использовал огонь из глубины своей обороны. Наша же артиллерия из-за недостатка боеприпасов не смогла сопровождать атаку огневым валом.

Мне пришлось выслушать ряд резких упреков командарма, хотя было и так ясно, почему мы топчемся на месте. Ведь в те дни шла гигантская битва в районе Курска, и войска, нацеленные на Смоленск, могли получить лишь часть необходимых сил и средств. Наши действия тем не менее сковали противника: он вынужден был перебрасывать сюда часть сил, в том числе из-под Орла и Брянска.

19 августа мы получили приказ сменить части, оседлавшие шоссейную магистраль Орша - Смоленск по восточному берегу реки Вопец и занять там оборону. В связи с этим в состав корпуса вместо 220-й стрелковой передавалась 97-я стрелковая дивизия генерал-майора П. М. Давыдова, занимавшая участок южнее шоссе.

С начальником штаба корпуса полковником Н. Я. Ткачевым мы тщательно ознакомились с полосой обороны. К счастью, у нас имелось для этого достаточно времени. И вот, наблюдая за поведением противника, мы отметили одну любопытную деталь: раньше наши позиции подвергались огневому воздействию круглые сутки, теперь же гитлеровцы по-прежнему освещают местность ночью, днем же - второй день подряд - систематизированного огня почти не ведут. Похоже было, что часть войск отсюда снята и переброшена на другой участок. Для проверки этого предположения мы решили организовать ночные разведпоиски, а затем - разведку боем.

Ставя перед командиром 251-й стрелковой дивизии генерал-майором А. А. Вольхиным эту задачу, я приказал в случае успеха тотчас перейти в наступление силами всей дивизии. На рассвете в разведку боем вышла усиленная стрелковая рота. Она форсировала реку Вопец и ворвалась в первую траншею врага. Гитлеровцы ответили относительно слабым пулеметным и минометным огнем из глубины. Тогда комдив незамедлительно бросил в бой главные силы. Преодолев минные поля и проволочные заграждения, полки устремились в глубину вражеской обороны.

Получив донесение об этом, я связался по телефону с командармом и попросил разрешения ввести в дело весь корпус. Генерал В. А. Глуздовский, не сковывая инициативы, все же предупредил:

- Смотрите, как бы самим не очутиться в западне!

Однако опасение оказалось напрасным. Уже первые пленные, которых мы тотчас направили в штаб армии, рассеяли сомнения: мы действительно нащупали слабый участок в обороне противника и могли смело наращивать удар.

31 августа главные силы корпуса успешно продвигались вперед, ломая сопротивление и преодолевая заграждения противника, который начал отводить свои части в юго-западном направлении за Днепр, прикрываясь группами автоматчиков и пулеметчиков. К 5 сентября наши соединения, взаимодействуя с соседями, с танкистами, артиллеристами и авиаторами, продвинулись на 40-50 километров и подошли к ярцевскому рубежу гитлеровцев.

Через десять дней, 15 сентября, войска Западного фронта, перегруппировав свои силы, возобновили наступление. Все попытки гитлеровцев остановить их продвижение были тщетными: части и соединения неудержимо рвались к Смоленску. С севера над городом нависали левофланговые армии Калининского фронта. Оказавшись под угрозой окружения, немецко-фашистские войска после упорных боев 25 сентября оставили Смоленск.

* * *

В начале октября наш 45-й стрелковый сосредоточился в районе Шарина, Гичи, Сентюри, Макаровка. Мы готовились к наступлению на Оршу. В землянку вошел полковник А. И. Мосягин - мой заместитель по тылу, только что вернувшийся из управления тыла фронта.

- Станислав Гилярович, у меня для вас интересная новость...

- Какая же?

- По пути из Смоленска встретил на марше поляков. Целая колонна.

- Костюшковцы?

- Они самые.

Оказалось, что польская пехотная дивизия следовала в распоряжение командующего 33-й армией генерала В. Н. Гордова, войска которого действовали южнее нас.

Сообщение полковника Мосягина взволновало и обрадовало меня. Итак, наконец-то поляки вместе с нами будут биться с ненавистным врагом, и я безусловно еще увижу их в деле!

Потом я получил еще одну весточку о костюшковцах. Ко мне заехал знакомый полковник из штаба армии и первым делом сообщил:

- Польская дивизия будет введена в полосе корпуса генерала Терентьева.

- Когда?

- Готовность вечером одиннадцатого...

Это означало, что боевые действия поляки начнут 12 октября.

Я хорошо знал командира 70-го стрелкового корпуса Василия Григорьевича Терентьева и решил на следующий день побывать у него на НП.

Генерал-майор В. Г. Терентьев встретил по-дружески:

- Везет мне сегодня на поляков, - рассмеялся он. - Приезжали офицеры связи из дивизии Костюшко. Познакомился с генералом Берлингом. Очень приятный и, видимо, знающий человек. А вы с чем пожаловали?

- Я ведь в польские войска отправил многих своих боевых соратников. Вот и хотел бы "разведать", где, на каком участке будут наступать поляки.

- Милости прошу, пане Поплавский! - Терентьев, улыбаясь, сделал широкий жест, приглашая к себе в блиндаж.

Я посмотрел в стереотрубу. Местность впереди была видна как на ладони.

- Вон там, от местечка Ленино, и будут атаковать костюшковцы, - повел рукой чуть вправо генерал. - Направление атаки - на деревни Тригубово, Ползухи, - указал он вперед, после чего сообщил все, что сам узнал недавно о польской дивизии. - Соединение - полнокровное. Кроме пехотных имеет танковый полк и специальные части. Настроены поляки по-боевому и драться намерены храбро, - заключил Василий Григорьевич.

- Дайте мне знать, когда начнется, - попросил я его, уезжая, и комкор обещал обязательно позвонить.

И вот я снова на его НП. Ночью погода стояла ясная, но к утру над всей округой повис густой туман, и видимость сократилась до двухсот метров. Мы вышли из блиндажа, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть сквозь плотную белесую пелену.

Через некоторое время легкий ветерок развеял туман. А потом враз загрохотали орудия, и позиции врага вновь скрылись в облаках дыма и пыли. По сигналу польская пехота покинула траншеи и устремилась в атаку. Впереди шли офицеры, показывая пример бесстрашия. Над головами солдат-знаменосцев развевались на ветру национальные польские знамена. Внешне зрелище выглядело ярким, волнующим, но боевой опыт подсказывал, что атака ведется чересчур открыто и прямолинейно. Воины продвигались вперед решительно, однако артиллерия не смогла подавить все огневые средства врага, особенно на флангах, и гитлеровцы усиливали огонь с каждой минутой. Полки несли потери, но продолжали атаку.

Мы спустились в блиндаж и продолжали наблюдать в стереотрубу. Вот на наступавшие польские батальоны обрушился бомбовый удар, затем над ними пронеслись истребители, поливая атакующих свинцом. В этой обстановке солдаты первого полка достигли деревни Тригубово и начали обходить ее справа. Но с окраины деревни гитлеровцы открыли сильный пулеметный и минометный огонь. Казалось, атака поляков захлебнулась: цепи залегли. И вдруг с земли поднялся и бросился в сторону немцев, увлекая за собой солдат, какой-то офицер. Это был, как я уточнил потом, командир батальона майор Бронислав Ляхович. В следующее мгновение прямо у его ног разорвалась мина, и отважный комбат погиб. Он не дошел всего шести километров до родной деревни, где его ожидала семья.

В командование подразделением вступил заместитель комбата по политчасти поручник Роман Пазиньский, в прошлом рабочий-металлист Домбровского бассейна. Будучи уже дважды раненным, он оставался в строю и теперь с призывом "Вперед!" поднял солдат для следующего броска. Через несколько минут и этого польского коммуниста сразила вражеская пуля.

Пал смертью храбрых и командир третьего батальона капитан Владислав Высоцкий, чья доблесть служила примером для его подчиненных. Но оставшиеся в живых продолжали стойко вести бой с врагом. Когда я уезжал с НП генерала Терентьева, туда только что сообщили, что гитлеровцы не выдержали натиска поляков и начали отходить, оставив деревни Ползухи и Тригубово.

Противник подтянул свежие силы и снова предпринял яростные контратаки, пытаясь восстановить утраченное положение. Но костюшковцы держались стойко и не отступили ни на шаг. Гитлеровцы были вне себя от злобы. Одна мысль о том, что их разгромили в бою польские воины, сыны нации, причисленной ими к низшей славянской расе и жестоко истребляемой вот уже более пяти лет, приводила фашистов в неистовство. Они понимали, что первый успех поляков на советском фронте эхом отзовется по всей Польше, вызовет новую мощную волну партизанского движения, поднимет дух многострадального польского народа.

В ожесточенном сражении 12 октября 1943 года под местечком Ленино Могилевской области ярко проявились патриотизм и героизм польских солдат и офицеров. Здесь, у села, носящего имя великого вождя трудящихся, польские солдаты плечом к плечу с советскими воинами начали битву за освобождение своей родины, за новую, социалистическую Польшу. Дата этого сражения стала отмечаться в народной Польше как день рождения Войска Польского.

За ратные подвиги в этом сражении 243 польских солдата и офицера были награждены орденами и медалями СССР. Звание Героя Советского Союза было посмертно присвоено капитану Владиславу Высоцкому и автоматчице Анеле Кшивонь - отважной польской девушке, пожертвовавшей своей жизнью ради спасения раненых солдат и штабных документов.

* * *

В конце 1943 года я с управлением 45-го корпуса был переподчинен командующему 33-й армией генерал-полковнику В. Н. Гордову. Дивизии же корпуса, участвовавшие в боях, оставались в составе 31-й армии. Это, естественно, не могло обрадовать В. Н. Гордова. И когда я доложил 14 декабря о своем прибытии, он встретил меня сдержанно, однако через несколько дней подчинил мне 159-ю и 184-ю стрелковые дивизии. Впрочем, эти дивизии были весьма малочисленного состава (каждая не более чем три с половиной тысячи человек). Корпусу отвели второстепенный участок, где он содействовал войскам 33-й армии, наносившим совместно с 10-й гвардейской и 21-й армиями главный удар по врагу на оршанском направлении. В полосе, где наступали войска 33-й армии, бои с первых же дней приняли крайне ожесточенный характер. Занимая прочную оборону с широко развитой сетью внутренних коммуникаций, противник сражался упорно и, маневрируя, часто переходил в контратаки крупными силами пехоты и танков.

Советские войска нанесли ряд сокрушительных ударов по врагу, вынудив его непрерывно перебрасывать в районы Орши, Могилева и Витебска крупные силы пехоты, артиллерии, танков и авиации, снятые с других участков фронта.

Эти удары способствовали созданию благоприятной обстановки для проведения последующих операций по освобождению Белоруссии. Готовясь к ним, советские войска весной 1944 года вели здесь лишь бои местного значения. Этим в основном были заняты в тот период и соединения нашего корпуса, в состав которого вошла еще одна, 338-я стрелковая дивизия.

Задолго до Белорусской операции, получившей название "Багратион", все три дивизии корпуса были доведены до штатного состава, получили положенную им артиллерию, включая артиллерийские полки и отдельные истребительно-противотанковые дивизионы. Кроме того, корпусу дали самоходно-артиллерийский полк и усилили мощной артиллерией РВГК. Прибыла новая, более совершенная боевая техника, в том числе танки, вооруженные 85-миллиметровой пушкой, огнеметы и другая специальная боевая техника.

Наш 45-й стрелковый корпус был передан в 5-ю армию, которой командовал генерал-лейтенант Н. И. Крылов - опытный военачальник, герой обороны Одессы, Севастополя и Сталинграда.

Разумеется, в то время никто из командиров звена корпус - дивизия не знал ни замысла Ставки, ни решения командующего фронтом: операция готовилась в строгом секрете. Даже когда началось наступление, мне было известно лишь о задачах своего корпуса. Однако по насыщению войск резервами, вооружением и боевой техникой, интенсивному строительству подъездных путей и тщательной оперативной маскировке мы чувствовали, что предстояли боевые действия большого масштаба.

Чтобы дезинформировать противника, в тылу корпуса оборудовалась "вторая полоса обороны": создавались ложные огневые точки, блиндажи, окопы, артиллерийские позиции, командные и наблюдательные пункты. Изготовлялись и расставлялись макеты орудий и танков. Велись "радиопереговоры", дабы внушить гитлеровцам, которые их безусловно подслушивали, что мы намерены только обороняться.

Гитлеровцы лихорадочно укрепляли линию своей обороны в Белоруссии. 3 июня в полосе нашей 5-й армии они отошли на основной рубеж по южному берегу Суходорки, чтобы сократить линию фронта, уплотнить боевые порядки и создать более сильные резервы.

Тем временем мы скрытно, но интенсивно готовились к наступлению. Проводились батальонные учения, на которые привлекались и приданные средства усиления, предназначенные для прорыва вражеской обороны. Этому предшествовало показное учение, проведенное командармом в одном из стрелковых батальонов 184-й дивизии. На нем присутствовал старший командный состав армии, а также командиры батальонов всех трех наших стрелковых дивизий.

Учение прошло хорошо. Личный состав батальона получил благодарность от командарма.

- Молодцы! Чувствуется хорошая выучка, - крепко пожал мне руку после разбора Н. И. Крылов.

- Во всем этом, я считаю, больше "повинен" комдив, - показал я на генерала Б. Б. Городовикова. - Он готовил учение.

Следует сказать, что командарм глубоко вникал во все детали подготовки к операции корпуса и дивизий. Однако он отнюдь не подменял при этом командиров, а постоянно советовался с ними и тактично давал свои указания.

22 июня 1944 года после сильной артиллерийской подготовки передовые стрелковые батальоны поднялись в атаку и вскоре вклинились в оборону противника. От 45-го стрелкового корпуса в этой атаке участвовали подразделения 159-й дивизии. Когда артиллерия перенесла огонь в глубину обороны, гитлеровцы решили, что в бой вводятся главные силы армии, и двинули вперед свои дивизионные резервы, а во второй половине дня - и резерв 6-го армейского корпуса. Таким образом, уже в течение первого дня сражения противник лишился тактических резервов, чем поставил себя в тяжелое положение.

Утром 23 июня советские артиллеристы и летчики 1-й воздушной армии обрушили на позиции врага огневой удар страшной силы. А потом уже, как водится, пошла вперед наша славная матушка-пехота, поддержанная танкистами.

В течение двух дней части 299, 95, 256-й немецких пехотных дивизий и 550-го штрафного батальона были разбиты наголову. Несколько строительных батальонов, подтянутых противником, не смогли оказать серьезного сопротивления и также были разгромлены. Предусмотренные планом операции задачи по глубине прорыва наши войска выполнили на целые сутки раньше, продвинувшись на отдельных направлениях с боями на 60 километров.

Гитлеровцы поспешно отходили, прикрываясь арьергардами, усиленными штурмовыми орудиями и минометами. Пытаясь задержать продвижение советских войск, их авиация совершала налеты на переправы и скопления машин у водных преград.

В боевых порядках 5-й армии безостановочно двигались на запад и воины 45-го стрелкового корпуса. 26 июня полки 159-й стрелковой дивизии, возглавляемой генерал-майором Н. В. Калининым, по пятам преследуя противника, преодолели реку Лучеса. В это же время части 184-й и 338-й стрелковых дивизий под командованием генералов Б. Б. Городовикова и А. Г. Бабаяна перерезали железную и шоссейную дороги Витебск - Орша, круто развернулись на север и, охватив лесной массив южнее Витебска, отрезали пути отхода витебской группировке врага.

Гитлеровцы группами по 200-250 человек сразу же начали предпринимать яростные атаки с целью вырваться из окружения. Лишь в течение одной ночи было уничтожено свыше 500 и взято в плен около 600 вражеских солдат и офицеров. В ночь на 28 июня до 1000 фашистских вояк вновь ринулись на боевые порядки 338-й стрелковой, но понесли большие потери и отступили в лес. Утром, прекратив сопротивление, противник начал сдаваться в плен: грязные, обросшие немцы бросали оружие и с поднятыми руками выходили из лесов. Всего в боях 26-28 июня нами было пленено около 5000 вражеских солдат и офицеров. В их числе оказался и командир 206-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Хиттер, которого привели ко мне.

Это был пожилой человек с тусклым взглядом припухших глаз и блеклым, морщинистым лицом. Подавленный катастрофой, он утратил былую, столь свойственную кадровым пруссакам надменность и рассказал все, о чем знал. Потом вдруг спросил, сколько мне лет.

- Сорок два года.

- И вы уже командир корпуса!

- Командующему нашим фронтом всего 38 лет, - ответил я, имея в виду генерала армии И. Д. Черняховского.

- Мне тоже обещали дать корпус... если удержим Витебск, - вздохнул Хиттер. - Но устоять против вашей армии невозможно. Война проиграна! Это понимают большинство наших солдат, поэтому во избежание напрасных жертв я и предложил им сдаться в плен.

Генерал кривил душой: в плену он и его солдаты оказались отнюдь не по доброй воле. А вот то, что выдержать натиск советских воинов гитлеровцам и на этот раз оказалось не под силу, было верно.

В последующие дни продолжалось сражение за освобождение Минска. Наши соседи - конно-механизированные группы генерал-лейтенанта Н. С. Осликовского и генерал-лейтенанта И. А. Плиева преградили пути отхода противника в северо-западном и юго-западном направлениях от Минска, а партизанские силы, в свою очередь, взяли под контроль дороги, ведущие к западу от столицы Белоруссии. 3 июля войска нашего и 1-го Белорусского фронтов после ожесточенных уличных боев овладели Минском. Восточнее города была окружена и вскоре разгромлена группировка противника численностью более 100000 человек. Пленных, в том числе тех, что были взяты бойцами нашего корпуса, под конвоем провели потом по улицам Москвы - в назидание всем захватчикам: только таким вот путем они и могут войти в столицу Советского государства.

Войска 3-го Белорусского фронта получили новую задачу - повести наступление на Вильнюс, овладеть столицей Литвы, после чего форсировать реку Неман и захватить плацдармы на его западном берегу. В решении этой задачи участвовал и наш 45-й стрелковый.

Немецко-фашистское командование превратило Вильнюс в мощный узел обороны, прикрывавший подступы к Восточной Пруссии. Как было видно из показаний пленных и захваченных документов, оборону города держали части и подразделения десяти пехотных, трех охранных и одной танковой дивизий, а также пять отдельных полков, восемь батальонов и некоторые другие специальные подразделения. Гарнизон был обеспечен боеприпасами и продовольствием на длительный срок. 7 июля в город прилетел из ставки фюрера генерал-лейтенант Штахель со специальным приказом Гитлера: "Вильно ни в коем случае не сдавать!"

...45-й стрелковый корпус, взаимодействовавший с другими войсками армий фронта, к утру 8 июля сосредоточился километрах в шестидесяти юго-восточнее Вильнюса. Предполагалось дать в этот день небольшой отдых личному составу и подтянуть тылы. Однако в середине дня из штаба армии поступило распоряжение: без промедления двигаться к Вильнюсу.

Бойцы восприняли это известие с воодушевлением: "Идем освобождать столицу Литвы!"

Страшные злодеяния совершили гитлеровцы на литовской земле. Они уничтожили более 700000 местных жителей - около четверти всего населения республики. Только в одном из фортов Каунасской цитадели фашисты замучили более 80000 советских людей. За слезы и муки своего народа оккупантам беспощадно мстили партизаны. В дни, о которых я веду рассказ, на территории Литвы сражалось против гитлеровцев 67 партизанских отрядов.

Понятно, что и бойцы нашего корпуса были полны решимости вызволить литовскую землю из-под фашистского ига. Политорганы, партийные и комсомольские организации очень много сделали, чтобы поддержать у личного состава высокий наступательный порыв, стремление как можно быстрее освободить от захватчиков всю советскую землю. Скажу откровенно, что я сам был взволнован в этот момент до крайности, ощущая величие духа нашего солдата, которому дороги счастье и свобода не только своих соплеменников, но и всех советских людей - сынов и дочерей одной великой Отчизны!

Для переброски войск к Вильнюсу мы использовали не только свой штатный транспорт и трофейные автомашины, но и конные повозки, которые охотно предоставляли в наше распоряжение литовские крестьяне.

Еще в пути я получил приказ: с ходу нанести удар по силам противника, прикрывавшим подступы к городу с юго-востока, и с утра 9 июля принять участие в штурме города.

Здесь уже вовсю шли бои. Части 3-го гвардейского механизированного корпуса ворвались на северо-восточные окраины, а наступавший с фронта 65-й стрелковый корпус приступил к штурму восточных окраин города. 72-й стрелковый корпус, завершив охват Вильнюса, отрезал пути отхода противнику в западном и северо-западном направлениях.

Головная наша 159-я стрелковая дивизия поздно вечером 8-го вошла в соприкосновение с противником и завязала бой южнее Вильнюса. На рассвете подошли части 338-й и 184-й дивизий. К этому времени обстановка усложнилась. Гитлеровцы, сколотив крупную группу пехоты и танков, бросили ее в контрнаступление с севера с целью деблокировать вильнюсский гарнизон. В этой ситуации командарм Н. И. Крылов принял решение повернуть на север две стрелковые дивизии, чтобы отразить удар врага. Для усиления 72-го стрелкового корпуса мне было приказано передать в его состав 338-ю стрелковую дивизию. Теперь эта дивизия, продолжая одним полком вести бой за юго-западную окраину Вильнюса, остальными своими силами ночью переправилась через реку Вилия и вышла на рубеж Варна, Ровы.

Чуть позже авиационная разведка обнаружила колонны пехоты и танков противника, двигавшиеся с северо-запада по дороге от станции Кошедары (Кайшядорис). Они спешили на выручку вильнюсскому гарнизону. Против них была брошена наша 184-я стрелковая дивизия, усиленная противотанковой артиллерией. В районе населенных пунктов Бухта и Долна части дивизии преградили путь врагу и нанесли ему тяжелые потери в живой силе и танках. Не удалось фашистам прорваться к Вильнюсу и с севера.

Тем временем в городе продолжались ожесточенные уличные бои, в которых принимала активное участие и наша корпусная артиллерия. Орудия, в том числе и крупных калибров, били по врагу прямой наводкой: гитлеровцы оборонялись отчаянно.

10 июля во избежание больших разрушений и жертв советское командование предложило вражескому гарнизону прекратить сопротивление. Но гитлеровцы не сложили оружия, хотя наши части уже пробились к центру города. Фашистская авиация выбросила на подмогу окруженным десант южнее Погрундаса численностью до 600 человек. Однако десантники были уничтожены в воздухе или захвачены в плен.

К 11 июля фашистская группировка в Вильнюсе оказалась рассеченной надвое, с центрами сопротивления в районах тюрьмы и обсерватории. Атаки наших штурмовых групп, усиленных артиллерией и огнеметами, не давали желаемых результатов. Помогли авиаторы: только на район тюрьмы было сброшено 90 тонн авиабомб. В ночь на 1-3 июля деморализованный противник тут капитулировал. Гитлеровцы покинули и район обсерватории, пытаясь прорваться. Но уйти им не удалось...

После шестидневных упорных боев над Вильнюсом взвился красный флаг. Только войска 5-й армии в этих боях уничтожили свыше 7000 и взяли в плен более 5200 фашистских солдат и офицеров, захватили в исправном состоянии много боевой техники, оружия, автомашин, а также военных складов.

* * *

Я возвращался в штаб корпуса, который переместился на один из хуторов. А их в этих краях - словно грибов после хорошего дождя.

В придорожном леске увидел группу вооруженных людей. Некоторые из них были в штатском, но подпоясаны военными ремнями. Все в конфедератках. Вначале я подумал, что это бойцы из частей генерала Берлинга. Однако их внешний вид показался странным. Тем не менее, остановив машину, я подозвал ближайшего солдата и спросил, как проехать к нужному мне хутору.

- Не вем, пане генерале. Я не тутейший{9}.

Подошли еще двое, один из них в форме польского капитана. Я повторил вопрос и получил исчерпывающий ответ. Видимо, офицер хорошо знал округу.

- Что это за часть?

- Двадцать седьмая дивизия Армии Крайовой.

- А вы кто?

- Командир батальона.

Разговор велся на польском языке. Это вызвало интерес: вокруг моей машины собрались люди.

- А что вы здесь делаете? - продолжал любопытствовать я.

- Это район сосредоточения нашей дивизии.

- Где она воевала раньше?

- До окружения Вильнюса Красной Армией мы действовали в немецком тылу. А теперь получили приказ прекратить бои, - ответил капитан.

- Кто приказал?

- Правительство пана Миколайчика. Из Лондона...

- Как же это так?! - удивленно обвел я глазами собравшихся. - Ведь уже рядом польская земля, а вы сложили оружие!

Солдаты стояли понурив головы. Они были явно смущены создавшимся положением и, очевидно, в самом деле не понимали, почему они кончили воевать с фашистами, как только подоспела Красная Армия.

- Ждем указаний, - растерянно ответил, прощаясь, комбат.

Позже мне удалось узнать на этот счет следующее.

Командующий объединенными силами двух западных округов Армии Крайовой полковник Кжижановский действительно получил от лондонского эмигрантского правительства приказ прекратить боевые действия против немецко-фашистских войск и сосредоточить все три имевшиеся в его распоряжении пехотные дивизии южнее Вильнюса, в районе Тургели (Тургеляй).

Чем руководствовались реакционеры, совершая такой шаг?

Мне думается, прежде всего корыстными политическими интересами. Отказавшись от вооруженной борьбы с гитлеровцами, они поспешили стянуть свои войска в районы, уже освобожденные Красной Армией, надеясь установить здесь власть лондонских эмигрантских "правителей".

По прибытии на хутор меня ожидал еще один сюрприз: штаб корпуса разместился в польском доме.

- Проше бардзо, пане генерале! - поприветствовала меня преждевременно состарившаяся женщина с бледным, худым лицом и грустными глазами. - Прошу покушать, что бог послал. - И, не дожидаясь ответа, принесла яичницу, хлеб, крынку холодного молока.

Я очень проголодался, и уговаривать меня не пришлось. Тем временем полька рассказала, что живет с двумя дочерьми и подростком-сыном.

- А где муж?

Женщина, не сдержавшись, зарыдала.

- Расстреляли немцы - он был учителем.

В дом стали заглядывать соседи, тоже поляки. Я пригласил всех на веранду. Завязалась оживленная беседа. Хуторяне сразу же начали жаловаться на аковцев (Армию Крайову). Особенно возмущался их поведением высокий сухопарый старик, у которого они отобрали лошадь.

- Пусть пан генерал прикажет, чтобы вернули мне коня, - просил он.

Когда я объяснил ему, что Армия Крайова не подчинена командованию Красной Армии, он все еще повторял:

- Ведь вы генерал и поляк, а приказ генерала должны все выполнять.

Я завел разговор о польской армии, сформированной в СССР. Крестьяне имели о ней самое смутное представление.

- Так то ж Советы, - говорили они. - То не поляки!

- Как не поляки?! Разве вы не слыхали о генерале Зигмунте Берлинге?

- Слыхали.

- А Александр Завадский? Разве он не поляк?

- Он-то поляк... А все остальные там русские.

- Кто вам сказал такую чушь?

- Мы слушаем радио из Лондона.

Оказалось, антисоветская пропаганда эмигрантского правительства посеяла свои отравленные семена. Я постарался разъяснить собравшимся крестьянам истинное положение дел. И даже по отношению ко мне при расставании мог судить, что они поняли меня и мои слова их во многом переубедили.

Наши войска с упорными боями продвигались на запад, к реке Неман. Сопротивление гитлеровцев возрастало: вводились в бои свежие части, прибывшие из Германии и переброшенные с других участков фронта. Противник спешно укреплял свои рубежи на реках Неман и Шешупе - последних крупных водных преградах на пути к Восточной Пруссии.

На западном берегу Немана против войск 3-го Белорусского фронта было сосредоточено свыше десяти пехотных и танковых дивизий и несколько отдельных бригад. Значительные силы врага противостояли и нашему корпусу.

В ночь на 14 июля передовые части 338-й и 159-й стрелковых дивизий под прикрытием темноты форсировали Неман в районе Пуни. 184-я стрелковая дивизия, завершив разгром противника северо-западнее Вильнюса, к исходу того же дня форсированным маршем подошла к Неману близ местечка Юнчионис. Начались напряженные бои за удержание и расширение плацдармов.

Ратные успехи 45-го стрелкового корпуса получили высокую оценку: приказом Верховного Главнокомандующего ему было присвоено почетное наименование Неманского. Все три его дивизии, очень многие бойцы и командиры были представлены к награждению орденами.

Мне хорошо запомнилось собрание партийного актива 184-й стрелковой дивизии: коммунисты давали клятвенное обещание бить врага беспощадно, "загнать фашистского зверя в его логово". И надо сказать, что их слова подкреплялись, как всегда, практическими делами.

10 августа противник дважды атаковал оборонительные рубежи этой дивизии, но вынужден был отойти с большими потерями. Наши бойцы, и прежде всего коммунисты, проявили в этих боях непоколебимую стойкость.

На орудийный расчет старшего сержанта коммуниста Моисеенко обрушились вражеские танки с мотопехотой. Меткими выстрелами артиллеристы подбили два танка, а прорвавшуюся пехоту встретили огнем из автоматов. Под стать командиру расчета действовали наводчик орудия Голохвостов, замковый Максутов, заряжающий Шлихтов.

Высокую боевую доблесть показали в тот день коммунисты Громов, Шукуров и многие другие.

15 августа в полдень началась мощная артиллерийская подготовка, после чего полки 159-й и 184-й стрелковых дивизий перешли в наступление. Первым поднялся в атаку батальон во главе с капитаном Кочневым и его заместителем по политчасти капитаном Костенко. Бойцы стремительным броском преодолели зону заградительного огня, ворвались на позиции противника и овладели ими. Особо отличились воины роты старшего лейтенанта Дудкина. Пока один взвод очищал траншею от гитлеровцев, рота устремилась вглубь, не давая врагу закрепиться. Отступая, противник бросил батарею исправных орудий и запас снарядов. Начальник артиллерии 262-го полка капитан Лоскутов распорядился развернуть орудия и открыть из них огонь по фашистам.

С продвижением в глубину обороны сопротивление врага стало, однако, нарастать: гитлеровцы переходили в контратаки, применяя "тигры", "пантеры", "фердинанды".

Упорные бои не утихали в течение нескольких дней. Противник ввел в бой свежую пехотную дивизию, до 200 танков, часть из них была окрашена в песочный цвет: видимо, то были остатки доставленной на Восточный фронт африканской армии Роммеля. Против них мы выдвинули на прямую наводку всю противотанковую и даже часть корпусной артиллерии.

Героически сражались наши артиллеристы! Только за три дня боев они подбили и сожгли 45 немецких танков, 8 самоходок и 16 бронетранспортеров. Всего же за этот период фашисты потеряли вместе с брошенными исправными танками 85 боевых машин.

Эта цифра показалась не совсем реальной штабу армии. В связи с этим я лично уточнял данные с каждым командиром соединения, и выходило, что потери противника в боевой технике еще более значительны. Тем не менее, когда позвонил генерал-полковник Н. И. Крылов, я доложил ему, что за период с 13 по 17 августа гитлеровцы потеряли около 70 бронеединиц.

- Хорошо. Соберите все подбитые танки, самоходки и бронетранспортеры в одно место, - распорядился командарм.

С немалым трудом мы выполнили его приказание, даже расставили подбитую технику по типам и боевому назначению. И когда приехал Н. И. Крылов, то насчитал 97 бронированных машин.

- Великолепно! - сказал он. - Теперь ждите в гости командующего фронтом: у него тоже возникли сомнения в отношении общего "баланса", пошутил Николай Иванович.

Действительно, в полдень на дороге, ведущей к поляне, где разместилась техника врага, появился голубой вездеход командующего войсками фронта. Однако не успел я подойти, как вездеход развернулся и скрылся из глаз. Надо полагать, генерал армии И. Д. Черняховский был вполне удовлетворен увиденной картиной: на следующий день приказом командарма корпусу была объявлена очередная благодарность.

Бои продолжались. Утром 17 августа части 184-й и 159-й стрелковых дивизий достигли границы с Восточной Пруссией. В числе первых вышел на этот рубеж батальон капитана Георгия Губкина. В боях на подступах к границе особенно отличилась рота младшего лейтенанта Василия Зайцева. За личную отвагу и мужество им обоим было присвоено звание Героя Советского Союза. Более 1200 воинов корпуса удостоились орденов и медалей СССР.

Вскоре поступил приказ: на плацдармах за рекой Шешупе перейти к временной обороне. Войска, преодолев с боями в ходе Белорусской операции более 700 километров, получили передышку. Части зарывались в землю, принимали пополнение, готовясь к новой, Восточно-Прусской, операции...

В конце августа я объезжал войска корпуса. Заехал и на НП 184-й. Встретил меня комдив Городовиков, моложавый, высокий и стройный генерал. Неизменно жизнерадостный и бодрый, он и теперь улыбался. Его ослепительно белые зубы еще более выделялись на смуглом, словно отлитом из бронзы, лице.

- Здорово, полководец! - шутливо поздоровался я. - Как дела?

- У Городовиковых всегда все в порядке! - в тон мне ответил он и сверкнул чуть раскосыми озорными главами.

Племянник прославленного героя гражданской войны комдива 1-й Конной армии, Басан Бадьминович гордился в равной степени и боевыми заслугами своего знаменитого дяди Оки Ивановича, и боевыми делами своей дивизии, которая, надо сказать, проявила себя, особенно в последних боях, выше всякой похвалы.

Мы засели за карту, уточняя задачи полкам. Участки, на которых они оборонялись, являлись наиболее важными звеньями в системе обороны корпуса, и нам предстояло еще решить на местности ряд важных вопросов. С высоты, где находился НП дивизии, хорошо просматривалась вся полоса ее обороны. Но едва мы собрались покинуть блиндаж, как появился дежурный телефонист и доложил, что меня срочно вызывает на связь штаб армии. Взяв трубку, я услышал голос генерал-полковника Н. И. Крылова.

- Командование корпусом передайте своему заместителю, - поздоровавшись, сказал командарм, - а сами явитесь на КП армии.

На фронте передача командования не занимает много времени. В тот же день, терзаясь догадками по поводу столь неожиданного вызова, я был в лесу восточнее местечка Гришка Буда.

Землянка командарма не отличалась удобствами: Николай Иванович, человек скромный, никогда не возводил себе подземных хором, тем более что здесь, на реке Шешупе, не предполагалось долго задерживаться.

- Ну вот, Станислав Гилярович, - крепко пожимая мне руку, сказал командарм, - расстаемся с вами! Вы будете служить в Войске Польском! Это как будто ваше личное желание?

Действительно, еще в октябре 1943 года ко мне в блиндаж как-то зашел начальник штаба корпуса полковник Иван Иванович Внуков, сменивший на этом посту Н. Я. Ткачева, и доложил:

- Только что звонили из армии, просили сообщить фамилии офицеров польской национальности. - Он сделал многозначительную паузу.

- В чем же дело? Сообщите!

Он вопросительно посмотрел на меня.

- Мою? - догадался я. - Ну конечно, и мою тоже. Надеюсь, вы понимаете, зачем все это?

И вот свершилось...

Выйдя из землянки командарма, я полной грудью вдохнул чистый, настоянный на запахах хвои воздух, и вдруг защемило сердце. Сразу вспомнились многие друзья-однополчане. Увижу ли их еще? Я грустил. И в то же время радовался. Грустил, что надолго, быть может навсегда, покидаю славную семью родных мне советских людей. И радовался тому, что Советская Родина поручила мне, коммунисту-офицеру, освобождать польские земли, захваченные гитлеровскими оккупантами.

На аэродроме ждал меня самолет. Через пять часов ступив на московскую землю, я сразу же отправился в Главное управление кадров.

- Читайте, - сказали мне там, подавая бумагу.

Приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина гласил, что по просьбе польского народного правительства меня направляют в Войско Польское.

Вечером я был у первого заместителя начальника Генерального штаба генерала А. И. Антонова.

- Вы назначаетесь командующим одной из армий Войска Польского, сообщил он мне и, уловив невольный вопрос в моих глазах, пояснил:

- Да, с началом освобождения территории Польши пошло усиленное формирование польских вооруженных сил... Так вот, завтра в пять утра вам следует вылететь в Люблин. Желаю удачи!

Встреча с семьей, которая к тому времени уже переехала в Москву, была короткой. На рассвете вдруг пошел проливной дождь. Плотные облака нависли, казалось, над самой землей.

- Ну что, полетим? - спросил я летчика.

- Обязательно! - ответил тот. - Иначе нельзя. И самолет, набрав высоту, взял курс на запад.

Глава пятая.

Здравствуй, земля предков!

Люблинский аэродром...

Едва я спустился с трапа, как ко мне подошел польский офицер в мундире зеленою цвета, на мягких погонах - две звездочки.

- Вы будете генерал Поплавский? - спросил он на чистом русском языке и жестом пригласил в ожидавшую нас машину.

Оказалось, что его направил встретить меня сам Главком Войска Польского генерал брони{10} Роля-Жимерский.

Люблин, освобожденный Красной Армией всего лишь несколько недель назад, стал временной столицей Польши. Здесь разместились Крайова Рада Народова и Польский комитет Национального Освобождения. На улицах города было оживленно. Сновали автомобили самых различных марок, большей частью густо запыленные, видимо, прибывшие с фронта. По тротуарам ходили люди в военной форме. Куда-то спешили горожане, худые, изнуренные, плохо одетые.

- Чей это замок? - спросил я провожатого, указывая на причудливые башенки, видневшиеся из-за высокой каменной стены.

- Замок Любельский, - ответил поручник и, помолчав, сообщил: Гитлеровцы содержали в нем в заточении более ста заложников: ученых, врачей, адвокатов, общественных деятелей. Перед тем как покинуть город, они расстреляли всех до единого. Среди казненных многие были коммунистами или сочувствовали им...

Я оглянулся еще раз. Замок возвышался над городом как скорбный памятник жертвам еще одного злодейства, совершенного фашистами.

Люблин утопал в зелени. Сквозь пышную листву вековых лип и каштанов, выстроившихся по обеим сторонам улиц, едва проглядывали двух - и трехэтажные дома старинной архитектуры с лепными украшениями и островерхими крышами. Обычно тихий и безлюдный, типично провинциальный город Люблин жил в эти дни кипучей, суетливой и многоголосой жизнью.

Улица, на которую въехал наш автомобиль, хотя и называлась, судя по сохранившимся таблицам, Тихой, в действительности оказалась весьма оживленной. Особенно людно было в той ее части, где располагались здания Комитета Национального Освобождения и Главнокомандующего Войском Польским.

По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж красивого серого особняка Главкома. Дежурный адъютант обратился ко мне по-русски. Услышав в ответ польскую речь, он, как и поручник на аэродроме, не удержался от улыбки.

Роля-Жимерский, коренастый моложавый генерал брони, принял меня тотчас же. Указав место на диване, он сел рядом и начал расспрашивать, где и в каких должностях я воевал раньше и за какие заслуги получил ордена.

- Пане генерале, - сразу же предупредил я, - я плохо говорю по-польски, и, наверное, вы останетесь не совсем довольны моими ответами.

Улыбнувшись, Главком сказал, что прекрасно меня понимает, однако просит, чтобы я отныне говорил только по-польски: это совершенно необходимо, поскольку я буду служить в Войске Польском.

Я, как мог, рассказал ему о своей службе в Красной Армии, о сражениях, в которых участвовал. В свою очередь Роля-Жимерский познакомил меня с планом создания Войска Польского. Первая его армия уже участвовала в боях в составе 1-го Белорусского фронта. В стадии формирования находилась 2-я армия и намечалось создание 3-й.

- У нас будет большое войско! - воскликнул Главком. - Наш великий сосед - Советский Союз - окажет Польше помощь в строительстве ее вооруженных сил.

Очень скоро враг ощутит на себе силу удара польского жолнежа!{11}

Последние слова он произнес с большим чувством. Затем, обращаясь ко мне, сказал:

- Поскорее надевайте польскую форму. Вы будете всего лишь пятым в нашей генеральской семье! А теперь, - глянул он на часы, - прошу меня извинить: тороплюсь на заседание правительства. Познакомьтесь пока с начальником нашего Главного штаба генералом бригады{12} Владиславом Корчицом.

Быстрой, легкой походкой он вышел из кабинета, оставив меня наедине с теми мыслями, которые навеяла наша первая встреча. Я знал, что Главком был генералом еще в старой польской армии и занимал в ней руководящие посты. Во времена гитлеровской оккупации он скрывался от немецких властей, жил нелегально, участвуя в создании сил Сопротивления. Когда Польская рабочая партия в январе 1944 года реорганизовала Гвардию Людову в Армию Людову, Михал Жимерский, известный тогда под кличкой "Роля", декретом Крайовой Рады Народовой был назначен ее командующим. Эту конспиративную кличку он добавил к своей настоящей фамилии.

Войдя в небольшой кабинет начальника Главного штаба, я увидел за столом, заваленным ворохом бумаг и карт, богатырского сложения человека, в самой фигуре которого чувствовалась безупречная строевая подтянутость. Мне сразу как-то понравились строгие черты его лица, крупный орлиный нос, высокий с залысиной лоб и теплый, дружелюбный взгляд больших карих глаз. Беседа наша с первых же слов приняла товарищеский характер: казалось, мы давно уже знаем друг друга и можем обо всем говорить откровенно, понимая все с полуслова.

От Корчица я узнал самые свежие новости. Оказалось, что как раз накануне моего приезда в Люблин закончились тяжелые бои за освобождение Праги - восточного предместья Варшавы. В этих боях участвовала и вновь отличилась дивизия имени Тадеуша Костюшко. Вся 1-я польская армия передислоцировалась теперь в район Варшавы для подготовки к боям за освобождение польской столицы.

- Вам придется несколько задержаться в Люблине, - предупредил меня Корчиц. - Руководители правительства вылетают в Москву на переговоры, в том числе и по вопросам о помощи в строительстве наших вооруженных сил. Предполагается создание новых воинских формирований. Естественно, произойдут некоторые перемещения и на должностях высшего командного состава, от чего зависит и ваше назначение. Понимаю, что фронтовику скучно сидеть без дела, но, ничего не поделаешь, придется ждать. Советую пока осмотреть город. Может быть, заглянете и в Майданек...

Вечером в номер плохонького отеля, в котором я остановился, пришел портной. Маленький, щупленький, он, встав на цыпочки, снял с меня мерку. Не уставая нахваливать свое портновское искусство и сотни пошитых им в прошлом генеральских мундиров, он заверил, что и мой будет "первша класса".

Действительно, через два дня я надел отлично сшитую, хотя и непривычную для меня форму генерала бригады. Однако я быстро освоился с ней и чувствовал себя легко и свободно. Единственное, что первое время смущало меня, повышенный интерес, который она вызывала у жителей Люблина: польских генералов они видели реже, чем советских.

Свободного времени было много, и я по совету Корчица охотно знакомился с достопримечательностями Люблина, которых, как и в каждом старом польском городе, было здесь предостаточно.

Посетил я и Майданек. Об этом лагере смерти знают, по-видимому, все люди на земле, потому что за всю свою многовековую историю человечество еще не видело таких кошмарных злодеяний, какие были совершены на этом клочке польской земли: фашисты зверски истребили здесь около полутора миллионов человек!

Не могу передать то чувство, которое охватило меня, когда я увидел груды обгорелых человеческих костей возле здания крематория и проходил вдоль бесчисленных серых бараков, где совсем недавно томились узники в ожидании смерти. За годы войны мне довелось повидать немало ужасов. Казалось, сердце уже очерствело настолько, что ничто не способно потрясти его. Но, глядя на тюки с подобранными по одинаковому цвету человеческими волосами, на горы аккуратно сложенных детских и женских ботинок, хотелось кричать от острой боли, ярости и гнева.

Моим гидом был худой, как скелет, беззубый, с трясущейся головой и горящими глазами старик. Он на себе испытал все ужасы этого лагеря и выжил чудом: в печах крематория погибли его жена и пятеро детей. Когда пришло освобождение, у него не хватило сил расстаться с этим страшным местом. С утра и до вечера бродил он около бараков, крематория, выстроившихся в ряд виселиц. И рассказывал, рассказывал...

Трагический образ старика запечатлелся в моей памяти. Один его вид, не говоря уже о леденящих душу фактах, о которых он рассказывал со скрупулезностью и достоверностью очевидца, давал наглядное представление о страшных мучениях людей, оказавшихся в Майданеке.

...Главный штаб я посещал часто и обязательно заглядывал к Корчицу: мне доставляло удовольствие беседовать с этим умным и высокообразованным генералом. А он исподволь вводил меня в круг жизни возрождающегося Войска Польского, не скрывая ожидавших нас трудностей.

- Что сейчас главное? - спросил он меня при очередной встрече и сам же ответил: - Офицерские кадры! От них зависит успех формирования большой и сильной армии. С освобождением польской территории у нас будет достаточно солдат и младших командиров для развертывания полнокровных армий: уже сейчас на призывные пункты вместе с мобилизованными идут и добровольцы. За вооружением остановки тоже не будет: мы верим в бескорыстную помощь Советского Союза. А вот с офицерами все гораздо сложнее. Поляков - офицеров Красной Армии, согласившихся перейти на службу в Войско Польское, недостаточно. Как же быть? Ведь время не ждет...

- По-моему, надо самим готовить офицеров, - подумав, ответил я.

- Правильно! Вот этим теперь и занят Главный штаб, - ответил Корчиц.

В ходе одной из таких бесед он обрисовал обстановку в Варшаве. Лондонское правительство спровоцировало преждевременное восстание варшавян, когда Красная Армия не могла оказать помощи восставшим. Повстанцы вели в городе тяжелые бои.

- Человек, вырвавшийся из столицы, рассказывает об исключительном мужестве горожан: за оружие взялись все от мала до велика. - Корчиц глубоко вздохнул. - На баррикадах храбро дерутся рядовые члены Армии Крайовой и бойцы Армии Людовой. Но что могут сделать плохо вооруженные люди против регулярной армии? Только предатели из клики Миколайчика могли бросить народ в эту кровавую авантюру. А теперь у реакционеров еще хватает наглости обвинять Красную Армию. Но правда восторжествует и пригвоздит к позорному столбу предателей-реакционеров. История раскроет истину!

Как-то, зайдя к Корчицу в не застав его, я занялся чтением свежих газет. Внезапно дверь кабинета распахнулась и на пороге появился офицер с волнистыми, зачесанными назад темными волосами.

- Полковник Мариан Спыхальский, - представился он.

Встреча была весьма кстати. Меня интересовал размах партизанского движения в Польше, а, по словам Корчица, лучше Спыхальского, бывшего начальника штаба Армии Людовой, никто этого не знал.

Полковник сообщил, что пришел к Корчицу проститься перед отъездом: правительство назначило его на пост президента Варшавы, после того как ее освободят. Мы разговорились. Из беседы я узнал, кстати, что Спыхальский вовсе не кадровый офицер, а инженер-архитектор. Военным его сделала война.

Я спросил о партизанах.

- Вы сами поляк, - ответил Спыхальский, - и знаете, что многовековая история Польши научила народ вести борьбу с поработителями. Как только к нам пришли немцы, появились и партизаны. Но особенно широкий размах движение приняло после нападения фашистов на Советский Союз.

Спыхальский порылся в своем портфеле, достал какую-то бумагу.

- А так называемое лондонское правительство ставило нам палки в колеса. Вот, например, что писала их официальная пресса в августе сорок первого года: "В разных областях страны обнаруживается агитация местных коммунистических ячеек, призывающих начать диверсионные акты. Предостерегаем от этих безответственных воззваний".

Полковник рассказал, что польские коммунисты шля в добровольческие военные отряды, создавали первые антифашистские организации - Союз друзей СССР, "Серп и молот", Союз освободительной борьбы и другие. Конечно, эти организации еще не имели ясной программы борьбы за новую Польшу.

В январе 1942 года по инициативе коммунистов была создана Польская рабочая партия. Она и возглавила движение народного Сопротивления, создала Гвардию Людову - подпольную вооруженную организацию, объединившую в своих рядах патриотов, желавших бороться с оккупантами.

В конце октября 1942 года, по данным полковника Спыхальского, в рядах Гвардии Людовой действовало 27 партизанских отрядов. В 1943 году их было уже шестьдесят, не считая нескольких десятков групп, выполнявших специальные задания.

Некоторые цифры, характеризующие эффективность действий партизан, я тогда записал. Вот одна из сохранившихся записей: "В период с 15.05.1942 г. по 15.12.1943 г. партизаны Гвардии Людовой пустили под откос 127 эшелонов, 22 паровоза, полностью уничтожили 300 вагонов. Взорвано либо сожжено 36 железнодорожных станций, 13 мостов, 130 автомашин, 8 самолетов".

Много теплых слов услышал я тогда и о советских военнослужащих, сражавшихся вместе с польскими мстителями. Некоторые из них командовали партизанскими отрядами: В. Войченко ("Сашка"), Т. Альбрехт ("Федор"), П. Финансов ("Петр") и другие.

С успехами Красной Армии ширилась партизанская борьба. И тогда Польская рабочая партия решила создать широкий народный фронт. В глубоком подполье был создан парламент польского народа - Крайова Рада Народова. Она объединила все прогрессивные силы страны, включая левое течение Польской социалистической партии, деятелей радикального крестьянского движения, представителей профсоюзов, Союза борьбы молодых, прогрессивной интеллигенции.

Крайова Рада Народова преобразовала Гвардию Людову в Армию Людову. Основным ядром ее оставались отряды Гвардии Людовой и некоторые "батальоны хлопские". К Армии Людовой примкнули затем даже некоторые отряды аковцев. Рядовые солдаты Армии Крайовой к тому времени поняли, что их главное командование ведет антинародную, предательскую политику.

В 1944 году на территорию Польши вступили несколько хорошо вооруженных партизанских отрядов из Белоруссии и Украины. Продвинулась сюда и прославленная дивизия под командованием П. П. Вершигоры. Все боевые операции польские и советские партизаны проводили теперь совместно.

- В середине мая под Ромблевом завязалась схватка объединенных сил советских и польских партизан с немецкой танковой дивизией "Викинг", рассказывал Спыхальский. - Боевые действия приняли большой размах. Гитлеровские танкисты попали в тяжелое положение и вынуждены были вызывать на помощь авиацию. Но и она не спасла их от тяжелых потерь. Примерно через месяц после этого разгорелись бои в Липских и Яновских лесах, в Сольской пуще. Общее руководство действиями партизан осуществлял командир советского отряда полковник Н. Ф. Прокопюк. Бои продолжались две недели. Партизаны сковали кавалерийский корпус, три дивизии и полицейский полк СС. Но чисто военными победами значение партизанского движения, конечно же, не исчерпывается, - заметил после небольшой паузы мой собеседник. - Оно имело глубокий политический смысл: поляки хорошо поняли, что братский советский народ их самый искренний друг и верный союзник...

Спыхальскому в тот же день предстояло выехать в Прагу. Дождавшись Корчица, он переговорил с ним и попрощался.

- А мне долго еще ждать? - обратился я к начальнику Главного штаба.

- Теперь уже скоро: на днях правительственная делегация возвращается из Москвы. Кстати, вы генерала Завадского не знаете? Он только что возвратился из Первой армии и может рассказать много интересного о боях на подступах к Варшаве.

Заместитель Главнокомандующего по политической части Александр Завадский имел звание генерала бригады. Я слышал, что в прошлом он подвергался жестоким преследованиям за революционную деятельность, неоднократно сидел в тюрьмах. Не знаю почему, но мне думалось, что он должен быть очень похож внешне на моего первого командира дивизии Квятека. Даже пришла как-то в голову несуразная мысль: посмотреть на руки Завадского - нет ли и на них следов от кандалов.

В сентябре 1939 года коммунист Александр Завадский эмигрировал в СССР. После вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз он вступил в Красную Армию. Участвовал во многих боях, в том числе и в битве на Волге. Он был одним из организаторов формирования польских частей в СССР и вместе с 1-й пехотной дивизией имени Тадеуша Костюшко пошел на фронт.

Когда я увидел его впервые, то убедился, что он действительно чем-то напоминает Квятека - то ли телосложением, то ли пытливым - через очки взглядом слегка прищуренных глаз, то ли таким же звучным голосом и характерным растягиванием слогов. Он встретил меня мягкой сердечной улыбкой, и я почувствовал симпатию к нему буквально с первого взгляда.

- Как вы себя чувствуете в новой обстановке? - спросил он, сразу же отбрасывая всякую официальность. - Говорите откровенно, без утайки. Многое необычно и, наверное, страшновато?

Я рассказал ему о своих впечатлениях и тревогах. Как, например, солдаты и офицеры могут встретить меня, хотя и поляка, но приехавшего из другой страны? Не вызовет ли у них протеста то обстоятельство, что мне поручено командовать ими и даже посылать на смерть во имя свободы Польши?

Завадский задумался, потом поднял голову:

- Беспокойство ваше напрасно, хотя и вполне объяснимо. Имейте в виду, что сейчас зарождается новая, народная Польша. Ее хозяин, польский народ, видит, что никто ему не помог в неравной борьбе с гитлеровцами, кроме благородных советских людей. И поляки высоко ценят эту помощь. Для них человек из СССР - всегда друг. А если он еще и поляк, то его тем более примут радушно. Можете верить. Я хорошо знаю своих сородичей. А если встретите недоброжелателей или же проявление ненависти с чьей-то стороны, то знайте, что эти люди отнюдь не являются представителями нашего народа.

Завадский помолчал, затем продолжал:

- Советские люди отнеслись ко мне и к тысячам моих сородичей как к своим друзьям-антифашистам. В Красной Армии никому не мешал тот факт, что я поляк по национальности. Нас объединяло с русскими нечто большее - классовая пролетарская солидарность. И я горжусь тем, что был солдатом великой армии, которая разгромила фашистов под Москвой, Сталинградом и Курском и гонит их сейчас на запад. Верьте, что и вас, советского гражданина, примут как брата. А вы еще будете потом гордиться тем, что сражались за освобождение нашей земли, за счастье польского народа!

Как часто я вспоминал потом эти слова, и как помогали они мне в трудные минуты!

Мой визит к Завадскому продолжался более часа, но я этого даже не заметил. Мы расстались друзьями и остались ими навсегда.

Наконец правительственная делегация возвратилась из Москвы. Итоги поездки радовали: Советский Союз взял на себя вооружение и оснащение польских войск. Оставалось быстрее закончить формирование 2-й армии. Роля-Жимерский, тоже побывавший в Москве, созвал совещание высших командиров. Он официально объявил о предстоящих формированиях и о помощи, которую Войско Польское получит от Советского Союза.

После совещания Главком задержал меня.

- Я должен представить вас председателю Крайовой Рады Народовой Болеславу Беруту и секретарю ЦК Польской рабочей партии Владиславу Гомулке.

Вышли на улицу, ярко освещенную солнцем. В небо над городом, в сторону фронта, проплыла армада советских бомбардировщиков. Мы залюбовались их четким строем. Мысли невольно перенеслись туда, где решались сейчас судьбы Европы. Роля-Жимерский улыбнулся:

- Скоро и вы там будете!..

Перейдя улицу, вошли в большой красивый Дом правительства. В скромно обставленном кабинете за большим письменным столом я увидел Болеслава Берута. Здесь же находился и Владислав Гомулка. Оба они казались очень утомленными. Особенно усталым выглядел Гомулка: ввалившиеся щеки и глубоко запавшие глаза выдавали его крайнее переутомление. Густые черные брови и высокий лоб подчеркивали бледность лица.

Гомулка первым подошел ко мне и, внимательно оглядев, с улыбкой сказал:

- Да вы, оказывается, великан!

В ответ я произнес какую-то конфузливую фразу..

- О, вы хорошо говорите по-польски! - оживился Гомулка и, обращаясь к Беруту, добавил: - Ну, как вам нравится новый генерал?

Все мы сели за круглый стол. Подали черный кофе в маленьких чашках. (В польских учреждениях, кстати, принято во время деловых бесед пить этот бодрящий напиток. Со временем я так привык к нему, что никогда не садился за письменный стол без черного кофе.)

- Расскажите о себе, - предложил Берут. - Где родились, кем были родители.

Я начал рассказывать о Хейлове, о том, как стал красноармейцем, о командире дивизии Квятеке, о всей моей жизни... Они внимательно слушали.

Уже прощаясь, Берут сказал:

- Польское правительство намерено предложить вам пост командующего Второй армией. Надеемся, вы примете это назначение?

- Считаю за честь командовать польской армией! - ответил я, склонив голову.

Вместе с Роля-Жимерским мы вернулись в Главный штаб. В приемной нас ожидал генерал Кароль Сверчевский, от которого мне предстояло принять командование 2-й армией.

Со Сверчевским мы были давние друзья: перед Великой Отечественной войной оба преподавали в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Поэтому сейчас я почувствовал себя не совсем удобно: ведь гораздо легче командовать уже сформированной армией, чем начинать все с самого начала. Но Кароль уже шел навстречу с распростертыми объятиями, и мы крепко обнялись. Я хотел выразить Каролю свое сочувствие, но меня опередил Роля-Жимерский:

- Генерал Сверчевский, сдадите командование генералу Поплавскому и немедленно приступайте к формированию Третьей армии!

* * *

Штаб 2-й армии находился в Любартуве, куда мы прибыли со Сверчевским в тот же день. Уютный городок сохранился чудом: ни одно его здание не пострадало. На улицах было оживленно, бойко торговали магазины, словно поблизости и не было фронта. Только ребятишки с криком и гамом играли в войну.

Было уже поздно, и Сверчевский повел меня к себе домой. Мы просидели до полуночи, вспоминая прошлое и размышляя о будущем.

Еще в академии я знал о том, что Кароль юношей вступил в социал-демократическую партию. В первую мировую войну, в 1915 году, царское правительство эвакуировало варшавские предприятия с семьями рабочих в глубь страны. Сверчевский, попав вместе с отцом в Россию, сблизился с русскими марксистами, окунулся в политическую борьбу. После Октябрьской революции вступил в Красную гвардию, а потом в Красную Армию, участвовал в борьбе с белогвардейскими бандами на Украине. Солдатом он остался на всю жизнь. Воевал с фашистами в Испании, где был известен под именем генерала Вальтера: командовал 14-й интернациональной бригадой, затем 35-й дивизией, в состав которой входила и польская 13-я бригада имени Ярослава Домбровского.

Сверчевский - один из организаторов пехотной дивизии имени Т. Костюшко. Он прибыл в Польшу вместе с частями, сформированными в СССР.

- Наконец-то возвратился в отчий дом, - говорил он. Впервые, пожалуй, после выезда из Москвы я так приятно, словно в родной семье, провел вечер.

Утром мы пошли в штаб. Находился он на окраине города, в здании бывшей школы. Двор был чисто прибран, газоны пестрели цветами, фруктовые деревья гнулись под тяжестью плодов. Я отметил эту деталь как свидетельство честности, дисциплинированности населения и солдат.

Классы были маленькие и темные, ребятишкам, надо полагать, было здесь очень тесно, если в каждом таком помещении два-три офицера еле могли разместиться для работы. Когда мы проходили коридором, из дверей то и дело выходили офицеры и солдаты. Отдавая честь, они смотрели на нас любопытными глазами. Еще бы! Приехал новый командующий, к тому же из Советского Союза! Об этом, разумеется, уже донес стоустый "солдатский телеграф".

Едва мы присели за стол в кабинете Сверчевского, как отворилась дверь и вошел дряхлый старичок, с трудом неся корзину груш и яблок.

- Проше, панове генералове, - тихо проговорил он, ставя фрукты на стол, и, вздохнув, спросил: - А скоро ли освободите Варшаву?

- Скоро, отец, скоро, - ответил ему Сверчевский и, когда старик вышел, пояснил: - Школьный сторож. Прослужил в этой школе более полувека, не покидая своего поста ни на один день. Каждое утро приносит фрукты и всякий раз задает один и тот же вопрос. Впрочем, его задает теперь вся Польша.

Приступили к деловому разговору. Серьезных и трудных проблем оказалось немало, но самой острой из них Сверчевский считал проблему командных кадров.

С рядовым составом особых хлопот не было: несмотря на противодействие реакционного подполья, мобилизация проходила довольно успешно.

А вот подофицеров{13} не хватало. Особенно острая нужда ощущалась в подофицерах - артиллеристах, танкистах, связистах, саперах, летчиках, поскольку в старой польской армии, не имевшей большого количества военной техники, вообще мало было таких специалистов. Теперь в течение нескольких месяцев требовалось подготовить их в школах и на курсах: среди призывников имелись подходящие кандидаты.

Но хуже всего обстояло дело с офицерским составом, особенно во взводах, в ротах, батальонах. Надежды на пополнение в освобождаемых районах не оправдывались: офицеры или были в немецком плену, томясь в концентрационных лагерях, или служили у Андерса, очутились во Франции, Албании... В призывные комиссии приходили в лучшем случае единицы, да и то нестроевые - интенданты, финансисты, юристы.

В этих условиях помощь Советского Союза командными кадрами была, по существу, неоценимой, без нее создание боеспособных польских вооруженных сил было бы просто делом невозможным. Откуда еще могла взять народная Польша столько опытных, закаленных в боях командиров полков, дивизий, штабных офицеров, а также командующих родами войск? На эти должности назначались в основном поляки из Советского Союза{14}. И надо сказать, все они честно служили народной Польше, самоотверженно выполняли свой интернациональный долг. Многие из них пали смертью храбрых за свободу польского народа, за честь ее земли.

Среди офицеров, направленных из Красной Армии в Войско Польское, были не только поляки. В конфедератке с польским орлом можно было встретить русского, украинца, белоруса, узбека. Весь советский народ оказывал помощь братской Польше, отдавая ей самое ценное - жизнь своих сыновей...

Когда Сверчевский говорил об офицерских кадрах, я вспомнил слова Корчица, который тоже считал эту проблему важнейшей для Войска Польского.

- Что же делается для решения этой проблемы? - спросил я Сверчевского.

- Что делается? - переспросил он и нервно повел плечом. - Усиленно ищем смелых, способных и преданных народной власти солдат и подофицеров. На практической работе из них и готовим офицеров.

По его вызову в кабинет вошел полковник И. И. Носс, исполнявший обязанности начальника штаба армии. Я по началу даже не признал в нем советского коллегу, настолько безукоризненно владел он польским языком! Полковник принес материалы о 2-й армии, и я углубился в чтение.

Из документов я узнал, что формирование 2-й армии началось с августа 1944 года. Сначала в нее вошли 5-я и 6-я пехотные дивизии, которые были созданы еще в июле в районе Житомира. Они комплектовались жителями польского происхождения западных областей Украины и Белоруссии, а также бойцами партизанских отрядов Армии Людовой. Теперь оба соединения дислоцировались в разных пунктах, что усложнило ведение боевой подготовки: 5-я дивизия находилась в районе Лукува - в 90 километрах от штаба армии, а 6-я и того дальше - в Перемышле, за 300 километров.

Комплектовались еще три пехотные дивизии из жителей освобожденных районов Польши: 7-я находилась в 120 километрах от Любартува, 8-я - немногим ближе, в Мордах, и 9-я - под Белостоком, куда ездить приходилось кружным путем, огибая линию фронта.

Артиллерийские, танковые и зенитные части создавались командующими родами войск и должны были войти в подчинение армии лишь после достижения полной боевой готовности.

Формирование армии первоначально предполагалось закончить к 15 сентября. Но сентябрь уже прошел, а об отправке частей на фронт нечего было и думать: фактически к боевой подготовке они еще и не приступали. Я рассчитывал в лучшем случае к концу года подготовить дивизии к участию в наступательных операциях.

Озабоченность вызывала проблема транспортных средств: у нас не было ни грузовиков, ни тягачей, ни даже лошадей для хозяйственных нужд.

Грузовики ожидались из Советского Союза. Лошадей приходилось изыскивать на месте, что было не так-то просто: отступая, немцы угнали большую часть конского поголовья.

- Эх время, время... - печалился Сверчевский, перечисляя эти и другие трудности, которые теперь свалились на мои плечи. - Времени не хватает, черт побери!

- А как с вооружением?

- Получено из Советского Союза полностью: орудия, минометы, станковые пулеметы, не говоря уже об автоматах. И боеприпасы тоже. В этом смысле в бой хоть завтра можно идти. Но нет артиллерийских тягачей и транспорта вообще. Мы не смогли провести ни одного учения хотя бы с полком или дивизионом: выехать не на чем.

- Что же дальше делать?

- Теперь вы здесь хозяин, вот и горюйте, - сказал Сверчевский и тут же добавил: - Думаю, Рокоссовский поможет.

Войско Польское находилось на снабжении 1-го Белорусского фронта, которым командовал в то время Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Наша беседа затянулась. Уже несколько раз кто-то нетерпеливо приоткрывал дверь, но, видя, что мы заняты, поспешно закрывал ее.

- Вы еще не устали? - Сверчевский нервно зашагал по кабинету. - Так слушайте дальше. Политико-моральное состояние личного состава армии тоже не на высоте. Учтите, Вторая армия по своему составу резко отличается от Первой. В Первой много рабочих, коммунистов, профсоюзных активистов, крестьян-бедняков. И формировалась она в Советском Союзе. Вторая же комплектуется в основном из жителей польской территории, находившейся долгие годы в оккупации. Сознание некоторой части людей отравлено ядом фашистской пропаганды. И не удивительно, что иные солдаты настороженно относятся к Советскому Союзу. Встречаются и явные враги. Нужно быть готовым ко всяким неожиданностям, внимательнее подходить к каждому солдату, капралу.

- Час от часу не легче!.. - вырвалось у меня.

- Не падайте духом, - успокоил Сверчевский. - У вас замечательный заместитель по политической части - Эдмунд Пщулковский, старый коммунист, рабочий, опытный подпольщик...

Мне оставалось лишь познакомиться с офицерами штаба. Сверчевский, представляя их, коротко охарактеризовал каждого. Так вечером 28 сентября я вступил в командование 2-й армией Войска Польского.

В тот же вечер Кароль Сверчевский уезжал в Перемышль, где находилась 6-я дивизия, которая теперь передавалась в состав 3-й армии. Мы тепло попрощались.

На другое утро я уже знакомился с заместителем по политчасти. Сверчевский оказался прав: Эдмунд Пщулковский скоро стал дорогим мне человеком и незаменимым помощником.

Ему было больше сорока, но выглядел он моложе. Собранный, худощавый, с темными лучистыми глазами, он говорил обычно тихо, может, потому, что хотел скрыть небольшой дефект речи. Однако, когда было нужно, голос его наливался металлом.

В работе Эдмунд был неутомим, я не видел, когда он спал. Он знал обо всем, вникал во все детали солдатской жизни и никогда ничего не скрывал и не приукрашивал, как ни горька была правда. Напротив, когда я слушал его, мне иногда даже казалось, что он чуть-чуть сгущает краски, чтобы я обращал больше внимания на политическую работу в войсках.

Информируя меня в день первой встречи, Пщулковский заметил:

- Политико-воспитательная работа в польских частях имеет свои особенности и куда сложнее, чем в Красной Армии. Нам приходится вести постоянную борьбу с реакцией: подполье действует вовсю, порой открыто. Его агенты пробираются и в наши части. Иногда смотришь на солдата - скромный и тихий с виду человек, вроде бы вне всяких подозрений. А оказывается, замаскированный аковский офицер, подкидывающий в подразделения листовки, в которых содержится клевета на народную Польшу, на Войско Польское, на Советский Союз. Наши политические противники вряд ли оставят без внимания и вас, нового генерала, прибывшего из Советской страны.

- Это ясно, - ответил я. - А каков у вас политаппарат?

- Лучшие силы партии брошены на воспитательную работу в войсках. Но людей все же маловато...

Далее я узнал, что в Войске Польском еще не существует партийных организаций. На политработу выдвигались наряду с коммунистами - членами Польской рабочей партии - и беспартийные, люди, безусловно преданные народной, демократической Польше. В связи с этим большое внимание уделялось росту идейно-теоретического уровня беспартийных активистов. Для них проводили семинары, сборы и инструктажи опытные коммунисты. Из-за нехватки партийных кадров создалось такое положение: политработу в дивизиях и полках возглавляли коммунисты, а во взводах, ротах и батальонах ее вели беспартийные функционеры.

- В общем, партийно-политическая работа налаживается, - закончил свой доклад-информацию Пщулковский. - Однако мы всегда должны быть начеку: от реакционеров можно ожидать любых провокаций.

В правоте его последних слов меня убедили события, которые произошли буквально через несколько дней.

Перед рассветом, когда сон особенно крепок, меня разбудил тревожный телефонный звонок.

- Докладывает командир пятой дивизии, - услышал я в трубке голос полковника Александра Вашкевича и удивился: ведь только вечером он был в Любартуве, мы разговаривали о делах дивизии.

Мы знали друг друга еще по Академии имени М. В. Фрунзе. Теперь на польском мундире Вашкевича уже сверкала звезда Героя Советского Союза, полученная за форсирование Днепра. Я был очень рад тому, что одну из дивизий в армии возглавил столь образованный и храбрый офицер. Но что же случилось у него в соединении?

- Чрезвычайное происшествие, товарищ генерал! - сообщил комдив. - Ночью ушла рота 13-го пехотного полка.

- Куда ушла?

- Дезертировала. Аковцы в лес увели.

Хотя я впервые в своей службе столкнулся с событием такого рода, но понял, что должен сам разобраться, и без промедления.

- Сейчас вылетаю к вам, - ответил я Вашкевичу и дал команду подготовить самолет.

Трасса была короткая, и вскоре мы с адъютантом поручником Тхужевским увидели внизу Лукув - небольшой, утопающий в зелени городок. У-2 сел почти возле самого дома, в котором находился штаб 5-й дивизии. Взволнованный Вашкевич выбежал навстречу.

- Дезертировала первая рота автоматчиков, - доложил он.

- Расскажите, как это произошло.

- Надо полагать, что аковские агенты проникли в роту в качестве рядовых. Ночью они подняли роту по тревоге, взяв под стражу офицеров. Солдаты были расквартированы в крестьянских хатах и поэтому не сразу догадались, что это акция врага. Думали, что объявлена настоящая боевая тревога, и с оружием в руках ушли в ближайшие леса.

Мы направились в полк, где произошло это событие. Нас сразу же окружили солдаты.

- Кто может подробно рассказать, как это случилось? - спросил я.

К нам протиснулся пожилой хорунжий{15}. Загорелое обветренное лицо, красные от бессонницы глаза. Оказалось, это он первым заметил незнакомых людей, стучавших в окна домов, где квартировали солдаты.

- Сколько их было? - поинтересовался я.

- Два офицера, - ответил хорунжий. - Им помогали еще двое - хорунжий и капрал. Они, видимо, тоже офицеры из Армии Крайовой: я слышал, как этого капрала называли поручником.

- А может, еще у кого есть желание дезертировать из армии? - обратился я к столпившимся вокруг солдатам. - Скажите об этом открыто.

- Если бы мы хотели, то ушли бы, - ответил молодой веснушчатый парень с льняным чубом, торчащим из-под конфедератки. - Нам дали оружие, чтобы бить врагов Польши, а не прятаться с ним по лесам.

Его горячо поддержали остальные. На это я и рассчитывал, задавая вопрос, - хотелось выяснить, как относятся к случившемуся рядовые.

Мы зашли в здание штаба, чтобы подготовить сообщение о чрезвычайном происшествии Главкому Войска Польского. Но не успели написать документ, как нам доложили, что из леса возвращаются группами обманутые аковцами солдаты.

Вернулись почти все, командиры не досчитались лишь нескольких солдат. Мы решили собрать "беглецов" на поляне и побеседовать с ними.

- Что случилось? - спросил я нарочито бодрым топом. - Взяли и устроили себе ночную прогулку? Или же попали на удочку провокаторов?

- Надули нас аковцы, пся крев, - отозвался усатый капрал. - Если б знать, что это за люди, мы бы и с места не тронулись. Верьте нам, пане генерале.

- Куда же они вас завели?

- Мы отошли от Лукува километров двенадцать. И тут последовала команда на привал. Удивились, конечно, что с ротой нет ни одного нашего офицера, но, в чем дело, догадаться не могли. А один из тех, кто объявлял тревогу, сказал: "Мы, офицеры Армии Крайовой, избавили вас от москалей, чтобы вы могли перейти к нам". Солдаты сразу же заволновались. Каждый покрепче сжал в руках автомат. Ну а потом, не слушая уговоров, мы начали возвращаться в полк.

- Почему же не остались с аковцами?

- С аковцами? - возмутился капрал. - Да это же прихвостни немецкие, и нам с ними не по пути... - Тут он употребил крепкое словцо, вызвавшее общий смех.

- Кто еще хочет высказаться?

Поднялось несколько десятков рук. Солдаты один за другим заявляли, что проклинают аковцев-предателей и хотят вести борьбу против гитлеровских захватчиков, оставаясь в рядах Войска Польского.

Мы решили провести встречи солдат роты автоматчиков с воинами частей дивизии. Рассказы "беглецов" о том, как они стали жертвами провокации, имели большое воспитательное значение. Вашкевичу же я посоветовал извлечь из истории с ротой необходимые уроки: улучшить политико-массовую работу среди личного состава, добиться повышения бдительности, особенно у офицеров.

Двумя днями позже он доложил, что в районе Лукува задержан один из аковцев, уведших солдат в лес. Это оказался подпоручник Армии Крайовой, служивший в нашей роте рядовым. Его доставили в штаб армии.

Подпоручник выглядел интеллигентным парнем. Взгляд его голубых глаз казался открытым и честным. Спрашиваю:

- Что вы делали поблизости от полка?

- Хотел вернуться обратно в роту, чтобы сражаться с захватчиками.

- А как вы попали в Армию Крайову?

- Я ненавижу фашистов, поэтому вступил в Армию Крайову, желая бороться за свободу родины. Окончил конспиративное военное училище и получил звание подпоручника. Когда началось формирование Войска Польского, я решил вступить в его ряды и забыть про аковцев. Но неожиданно встретил своего бывшего командира роты, который передал мне приказ командования: помочь увести роту. Я выполнил этот приказ.

- Вы же предали родину!

- Я только выполнил приказ, - тихо пробормотал он. - Я ведь присягал в Армии Крайовой...

Он вынул из-под подкладки шинели бумажку, сложенную небольшим квадратиком, и подал ее мне. Это была аковская листовка. "Все распоряжения, издаваемые Польским комитетом Национального Освобождения либо его местными органами, - гласила она, - следует бойкотировать. Всем солдатам Армии Крайовой и всем гражданским лицам запрещается регистрироваться в призывных комиссиях. Всякие объявления о мобилизации нужно срывать и уничтожать. Лица, которые зарегистрируются в призывных пунктах, будут приговорены к смерти".

Я прочел полные ненависти к народной власти слова и понял, что подпоручник не столько преступник, сколько жертва вражеской пропаганды. Реакционное подполье использовало патриотизм вот таких юнцов в низменных, грязных целях, затягивая их в свои конспиративные организации и накрепко опутывая клятвой "на верность".

- Будете верно служить народной Польше? Будете честно выполнять свой солдатский долг и сражаться с фашистами на поле боя? - спросил я его.

- Так точно, пане генерале, буду! - твердо, не спуская с меня глаз, ответил юноша. - Клянусь моей матерью!

Я отослал его в полк, позвонив Вашкевичу:

- Пусть служит...

Спустя какое-то время комдив доложил, что юноша зарекомендовал себя образцовым солдатом.

- Будем ходатайствовать о присвоении ему звания подпоручника и назначении на должность командира взвода, - сказал Вашкевич, вопросительно взглянув на меня. Я кивнул в знак согласия и подумал, что иногда следует рискнуть и оказать доверие заблудившемуся, но честному человеку.

Однако случаи дезертирства, к сожалению, еще были. При помощи угроз и клеветы реакции удавалось ловить в свои сети несознательных солдат, особенно из крестьян. Многие из них возвращались потом с повинной.

Как-то мы с Пщулковским рассматривали очередную сводку о случаях дезертирства. Эдмунд задумчиво произнес:

- Надо поскорее привести полки к военной присяге. Для польских воинов с их понятием о ратной чести присяга имеет особое значение.

Однако я полагал, что с этим следует повременить: сначала обучить людей хотя бы основам военного дела, привить им зачатки нового мировоззрения, а уж потом привести их к присяге на верность новой, демократической Польше. И Пщулковский согласился.

Глава шестая.

Радости и горести

Забот у нас было много. Но теперь особенно беспокоило положение дел с боевой подготовкой. Фронтовой опыт с новой силой убеждал, сколь мудро и справедливо известное изречение Суворова: "Чем больше пота на учении, тем меньше крови на войне". Время шло, и каждый потерянный час казался преступлением.

Как наладить регулярные занятия, если нет учебной базы? Было решено полнее использовать внутренние резервы, всемерно поощрять инициативу командиров и штабов. В этих целях я и офицеры штаба армии выехали в войска.

В полках силами личного состава стали изготовляться макеты недостающей техники, различные учебные пособия. Уточнялись учебные планы и расписания. Опытные командиры проводили инструктаж офицеров и подофицеров.

И вот повсеместно начались регулярные занятия, сколачивались отделения, орудийные расчеты, взводы. Особый упор делался на огневую подготовку, на обучение снайперов, пулеметчиков, а также саперов и связистов. С командным составом и офицерами штабов отрабатывались задачи, связанные с наступлением и взаимодействием на поле боя частей и подразделений.

Постепенно, шаг за шагом, повышалась полевая выучка солдат и офицеров. Успешными оказались результаты стрельб.

Меня радовало, что польские воины показали себя в боевой учебе усердными, выносливыми и дисциплинированными. Никто из них не жаловался на тяготы воинской службы и недостаточный рацион питания: каждый понимал, что населению разрушенной захватчиками страны нелегко обеспечить возрождавшуюся польскую армию продовольствием.

Стало улучшаться и положение с транспортом. Маршал К. К. Рокоссовский выделил в наше распоряжение два автомобильных батальона, которые, работая день и ночь, в основном обеспечивали нужды наших войск.

Хуже было с лошадьми. Но как-то ко мне зашел Эдмунд Пщулковский и загадочным голосом, лукаво поблескивая глазами, спросил:

- Нам случайно не нужны кони?

- Кони? - Я даже вскочил с места. - Где они?

- У начальника эвакопункта в Бялой Подляске.

- А откуда они у него?

- Собрал в округе всех лошадей, брошенных немцами и припрятанных местными крестьянами. И сейчас у него больше лошадей, чем положено по штату.

- Сейчас же едем к нему!

Небольшой городок Бяла Подляска еще носил на себе следы недавней оккупации. Едва мы миновали окраину, как наша машина обогнала старомодный экипаж, запряженный парой сытых вороных. В нем восседал широколицый полный майор-поляк. Это и был начальник эвакопункта.

Мы остановились, подождали его. Когда он подъехал, я спросил:

- Сколько всего у вас лошадей?

- Двести двадцать две, пане генерале, - ответил, чуть изменившись в лице, майор.

- Где вы их взяли?

- Трофейные. Брошены немцами.

- А не крестьянские? Может, отобрали у населения?

- Никак нет. На всех есть немецкое военное тавро...

Я не собирался забирать у него всех лошадей - нам достаточно было сотни, и повеселевший майор обещал предоставить их в наше распоряжение.

Возвратившись к себе, я решил распределить этих лошадей по штабам дивизий, чтобы организовать регулярные командно-штабные учения в армейском масштабе с выездом в поле. Высокая подготовка штабов, умелое управление боем всегда представлялись мне первоосновой успеха в сражении.

Вскоре начали прибывать и лошади, мобилизовавные у населения. Поступали автомобили и тягачи. День, когда мы получили пятьсот советских грузовиков, стал для нас настоящим праздником: армия "становилась на ноги".

Мы понимали, конечно, что боеспособность новой армии в решающей степени зависит от политических убеждений ее бойцов и командиров. Политработники - а они теперь имелись во всех звеньях, включая роты, - разъясняли воинам характер, справедливые цели войны против фашистской Германии, политику Польского комитета Национального Освобождения, сущность земельной реформы, значение боевого союза польского и советского народов в достижении победы. В воспитательной работе использовались различные формы, в том числе политические занятия, политинформации, а также беседы и читки газет, проводимые во взводах, где имелись политбойцы. День ото дня круг политических интересов солдат и офицеров заметно расширялся.

Вот теперь настало время привести к военной присяге личный состав. Мы разработали ритуал торжества. Первой приводилась к присяге 5-я дивизия, дислокация которой позволяла собрать все ее полки в Лукуве.

Части выстроились на обширном лугу. Комдив Александр Вашкевич, при орденах, с Золотой Звездой Героя на груди, отдал рапорт, и наступил торжественный момент. Я громко читал слова присяги, все офицеры, капралы и солдаты хором повторяли их за мной.

Затем начался парад. Глядя на молодцеватых, четко шагавших в строю офицеров и солдат, одетых в добротное обмундирование, вооруженных первоклассным оружием, я думал о том, недалеком уже времени, когда враг почувствует на себе силу ударов новой польской армии. В ее состав в это время входили уже четыре пехотные и зенитная артиллерийская дивизии, бригада противотанковой артиллерии, минометный полк, тяжелый танковый полк, полк связи, саперная бригада, отдельный дивизион инструментальной разведки и другие специальные части. Приятно было сознавать, что с каждым днем армия становится все более грозной и организованной силой.

Чтобы собрать ее в кулак, Главком разрешил передислоцировать соединения. Помимо всего прочего, это облегчило управление дивизиями и проведение крупных тактических учений с участием специальных родов войск.

Покинув Любартув, штаб армии переехал в большое село Конколевнице, в котором до этого размещался штаб 1-го Белорусского фронта. Конколевнице стоит на скрещении важных коммуникаций. Шоссейные дороги, ведущие от него в разные стороны, находились в приличном состоянии, обеспечивая хорошее сообщение с частями. С этого времени боевую подготовку в них мы держали под неослабным контролем.

После напряженного дня я любил выйти на крыльцо дома, в котором остановился, подышать чистым воздухом, насладиться тишиной. Вскоре здесь появлялся и хозяин дома по фамилии Гомулка. Это был крестьянин лет пятидесяти, рослый, кряжистый, большой любитель поговорить. Свой вечерний разговор он начинал обычно с рассказа о Рокоссовском, совсем недавно жившем в его доме.

- О! Пан генерал Рокоссовский настоящий солдат! Вы его знаете? Высокий, красивый, мужественный! А как хорошо говорит по-польски! Он ведь учился в городе Груец, возле Варшавы. Я только глянул на него и сразу определил: пан генерал безусловно поляк... Я умею распознавать поляков, вот и вас сразу признал. Вы откуда, пане, родом?

Пришлось коротко рассказать о себе, о родителях.

- Отец был батраком? - недоверчиво переспрашивал хозяин. - А сын батрака - генерал? Удивительно...

- Я и сейчас смогу любую крестьянскую работу выполнить, - заметил я однажды.

- Ой, даже и не верится, - покачал головой Гомулка. Вскоре мне удалось доказать ему это. Зашел я как-то на гумно, где хозяин с дочерью молотили цепами рожь.

- Прошу, панно Зося, дать мне тего цепа, - сказал я и принялся за работу. И хотя много лет прошло с тех пор, как я вместе с Яном Новаком молотил рожь помещика Даховского, навыки сохранились: к удивлению хозяина, цеп легко ходил в моих руках.

- О! То пан есть наш хлопски генерал! - восклицал хозяин после каждого моего взмаха. - Хлопски генерал, як бога кохам!{16}

После этого мы стали с ним друзьями. Впоследствии, когда я жил в Варшаве, он нередко заходил ко мне, каждый раз приветствуя словами:

- Дзень добры! Як се маш наш хлопски генерал?{17}

* * *

Почти все светлое время я проводил в разъездах по частям и дивизиям, контролируя и направляя ход боевой подготовки. Однажды ранним утром с генералом Андреем Никулиным, командующим бронетанковыми войсками армии, мы выехали в деревню Бяла, западнее местечка Радзынь. Там, в лесу, размещался 5-й тяжелый танковый полк, переданный недавно в наше подчинение. Тяжелые танки... Кто из участников войны не вспоминает добрым словом эти мощные боевые машины с длинными стволами 122-миллиметровых пушек, которые прокладывали дорогу пехоте и уничтожали гитлеровские "тигры" и "пантеры"? Легко представить, с каким восхищением мы узнали, что советское командование выделяет их для Войска Польского!

Никулин был в приподнятом настроении. Этот русский человек искренне радовался возрождению дружественной армии.

- Подумать только, - говорил он, - как могуча Советская страна, если в такой напряженный момент она снабжает техникой всю польскую армию!

- А как дела у вас с офицерами-танкистами? - спросил я его.

- Учим их на специальных курсах, но пока людей не хватает.

- А как с остальными?

- Башенных стрелков и радистов в этом полку подготовили в основном из поляков. Недостаток в механиках-водителях восполнен советскими специалистами. Скоро увидите их сами, вон и лесок показался...

Нас встретили командиры дивизий и полков, приглашённые на учения к танкистам. Вперед вышел офицер в кожаной куртке и шлеме.

- Командир пятого тяжелого танкового полка полковник Рогач! - доложил он по-польски с украинским акцентом.

"Храбрый воин", - подумал я, заметив на его груди два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны.

На опушке леса выстроились в линию новые, только что полученные с заводов боевые машины. Рядом, у своих танков, застыли экипажи.

- Ваша фамилия? - спросил я капрала.

- Ян Чепрак. Механик-водитель.

- Поляк?

- Да. Из Западной Белоруссии.

- За что награждены Красной Звездой?

- За бои под Москвой.

- Где еще воевали?

- На минском направлении.

- Получаете письма от семьи?

- Так ест! - Глаза капрала засияли. - Стали получать. Семья живет около Гродно.

- Желаю успеха!

- Нех жие Польска! - ответил он, глядя мне в глаза. Перешел к другому танку. Здесь механиком-водителем был смуглый узкоглазый крепыш-казах. Тоже фронтовик, о чем свидетельствовали боевые награды на груди.

Я знал, что в строю передо мной стоят люди разных национальностей, но со всеми говорил только по-польски. И мне отвечали тоже по-польски - кто как умел. Отвечали русские и армяне, белорусы и казахи, украинцы и грузины. Отвечали по-польски, носили польскую форму и были готовы насмерть сражаться с врагом за свободную Польшу.

Началась проверка боевой выучки воинов-танкистов. Стрельба с короткой остановки на дистанцию в тысячу метров по неподвижной цели прошла вполне успешно. Хуже оказались результаты групповой стрельбы: некоторые танки слишком медленно выходили на огневой рубеж. Только два из пяти поразили цель, в том числе экипаж Яна Чепрака.

Потом свое мастерство демонстрировали механики-водители. Вначале все шло хорошо: танки легко передвигались, маневрировали, преодолевали заболоченную местность и другие препятствия. Но вот хлынул дождь, почва враз раскисла, и две машины забуксовали в канаве.

- Плохо, - сказал я Рогачу.

- Плохо, - согласился командир полка.

Но я понимал, что в общем-то все это не так уж и плохо: машины были чудо, а люди - и того лучше. Еще одно усилие - и замечательная техника будет им подвластна полностью.

В те дни я дважды побывал и в 7-й дивизии, в состав которой входил позже так опозоривший себя 31-й полк. Должен признать, я не почувствовал, что нас ожидает большая неприятность. Напротив, полк, номер которого был потом навсегда вычеркнут из списков Войска Польского, произвел на меня в общем-то неплохое впечатление.

Штаб 7-й дивизии находился в поселке Седлиска Велька, в бывшей родовой резиденции одного из польских магнатов. Панский дом возвышался на вершине горы, как неусыпный страж обширных владений. К тому времени ни отпрысков знатного рода, ни многочисленной их челяди уже не было и в помине. Они поспешили унести ноги, едва народная власть объявила о земельной реформе.

Полки располагались в окружающих деревнях. Артиллеристы занимали в Замостье огромные конюшни, откуда немцы успели угнать всех барских скакунов. Обширные амбары и добротные сараи в деревне Бялке стали казармами 31-го полка.

Комдива полковника Мельдера я не застал: он находился в частях. С его заместителем подполковником Миколаем Прус-Венцковским мы прибыли в Бялке, когда только что окончился обеденный перерыв. Подразделения выходили в поле, на занятия. Я внимательно присматривался к проходившим мимо солдатам. И право же, у них был достаточно боевой вид. Маршировали они четко и легко. Глаза смотрели весело, бодро. А ведь глаза, как говорится, зеркало человеческой души.

- Неплохо, - заметил я, обращаясь к своему спутнику.

Прус-Венцковский приложил два пальца к конфедератке. Его рот расплылся в улыбке, черные глаза заискрились. Судя по всему, подполковник, уже немолодой офицер, служил раньше в кавалерии: его ноги - чуть искривленные, походка развалистая, руки сильные, длинные.

Мы отправились на занятия. Наблюдали, как слаженно работали орудийные расчеты, как связисты мигом укладывали провода, а саперы учились пользоваться миноискателями. Пехота метко вела огонь по движущимся целям. Все говорило о том, что боевая подготовка в полку находится на высоте.

Я осторожно, исподволь начал расспрашивать Прус-Венцковского, стараясь возможно больше узнать о его прошлом. Подполковник говорил откровенно, о чем свидетельствовали и его взгляд, и ровный, внушавший доверие голос. Действительно, он был офицером старой польской армии, служил в кавалерии, командовал кавполком. Сентябрь 1939 года застал его в должности заместителя командира Мазовецкой кавбригады.

Посмотрев на меня взглядом, который часто говорит больше, чем слова, Прус-Венцковский сказал:

- Вы будете правы, упрекнув, что я смалодушничал, оставшись на территории, захваченной врагом, что не ушел в подполье, а предпочел тактику выжидания.

- Вероятно, у вас были для этого веские причины, - возразил я.

- Да, конечно! - оживился собеседник. - А что мне оставалось делать? Во время бомбежки фашистской авиации погибла жена. На руках у меня остался малолетний сын. С ним не проберешься в Румынию или Англию, не вступишь в ряды Красной Армии. А оставить не у кого. Ни родных, ни близких я не имею. Пришлось остаться там, где стояла моя бригада, только снять военный мундир и надеть крестьянскую рубаху: окрестные помещики знали меня, и я работал на них в поле...

Гитлеровцы искали польских офицеров, оказавшихся в оккупации, обещая крупное вознаграждение за каждого. Пойманных заточали в лагеря для военнопленных. И Прус-Венцковский со дня на день ждал ареста: любой проходимец, польстившись на деньги, мог выдать его. Поэтому, долго не задерживаясь на одном месте, он скитался по всей округе.

- Но разве нельзя было уйти к партизанам вместе с сыном? поинтересовался я.

- К каким партизанам? - в свою очередь спросил Прус-Венцковский. - К аковцам? Они и сами приглашали меня. Больше того, насильно тянули, угрожая расправой в случае отказа. А меня к ним не влекло. Я понимал, что большинство рядовых Армии Крайовой были патриотами, преданными родине и народу. Но я знал их командиров и не очень-то верил, что они действительно хотят воевать против немцев. Многие руководители были просто политиканами: они заранее делили должности в будущей, послевоенной Польше. И часто обманутые командованием аковцы выступали против национальных интересов.

- Но были же еще Гвардия Людова, Армия Людова.

- Они оставались для меня загадкой, хотя я и слышал, что их люди ведут активную диверсионную борьбу. Скажу откровенно, я находился под влиянием антикоммунистической пропаганды...

- Что же было дальше?

- Так и прожил, словно сурок. И лишь когда Красная Армия и Войско Польское освободили Люблинщину, явился на призывной пункт. Мне оказали незаслуженно большое доверие, назначив сюда.

- А где же ваш сын?

- Пока со мной. Он вырос, скоро я отдам его в школу с полным пансионом. За него теперь я спокоен.

- И довольны своей работой?

- Служба в Войске Польском доставляет мне много радости. Верьте, я сторонник новой Польши и очень ценю наш братский союз с СССР. Другого такого бескорыстного и благородного союзника у Польши еще не было за всю се многовековую историю.

Из дальнейшего разговора можно было понять, что Прус-Венцковский имел хорошую военную подготовку, был в курсе новейших военных теорий.

- Ну что ж, - сказал я на прощание, - полк, с которым мы познакомились, производит неплохое впечатление. А каково настроение солдат?

- С этим хуже. Лживая пропаганда все еще цепко держит в своих руках многих людей. Шептуны сеют недоверие и страх. Аковцы наводняют подразделения нелегальной литературой. Но среди солдат становится все больше горячих сторонников новой власти, особенно после декрета о земельной реформе.

Оставшись один, я долго думал о судьбе этого безусловно честного, но не нашедшего себе места в рядах Сопротивления польского офицера. И хотя, может быть, опрометчиво делать выводы о человеке с первого знакомства, но подполковник мне определенно понравился. Поговорил с заместителем командира 7-й дивизии но политчасти старым коммунистом майором Яном Шанявским в был удовлетворен, услышав и от него хороший отзыв о Прус-Венцковском.

С комдивом полковником Мельдером удалось познакомиться несколько позже, когда он привез в штаб армии план передислокации 7-й дивизии, - она перемещалась в район близ уездного города Радзынь. Личный состав должен был разместиться в землянках и заниматься боевой подготовкой в условиях, приближенных к боевым. Десятидневный переход туда сочетался с тактическими учениями.

Представленный комдивом план перехода меня не удовлетворил.

- Почему не запланированы форсированные марши? - спросил я его. Забыты и занятия по противовоздушной и противотанковой обороне. Зато запланировано слишком много дневок.

На замечания Мельдер реагировал вяло, поспешно соглашаясь со всем и добавляя "слушаюсь".

Я уже подумал, что он, может быть, плохо знает польский язык и только поэтому однообразен в ответах. Но нет, Мельдер владел языком безукоризненно, но слово "слушаюсь" предпочитал всем другим, никогда не высказывая своего личного взгляда на вещи.

Через несколько дней я утвердил переработанный им план передислокации дивизии. Решил в один из дней посмотреть на учения во время марша. Но выехать к Мельдеру пришлось раньше, чем я рассчитывал.

* * *

Тревожный телефонный звонок на рассвете. И доклад начальника контрразведки армии:

- Сегодня ночью дезертировал 31-й пехотный полк 7-й дивизии.

- А вы не ошиблись? - оторопел я. - По плану он должен выйти на учения раньше других и занять оборону. Может, полк уже на марше?

- К сожалению, это не так. Все проверено.

Пришлось вновь на У-2 лететь к месту события. Как ни странно, Мельдер, когда я прибыл к нему, еще не знал подробностей происшествия. Посыпались обычные "так точно", "никак нет", "слушаюсь". Махнув рукой, я занялся расследованием сам. Выяснилось, что людей (около четверти всего личного состава) увели аковцы, техника же оставлена. Из офицеров дезертировали лишь засланные в полк агенты подполья, остальные командиры оказались на месте. Но где же они были ночью, как проглядели эту гнусную провокацию?

А дело было так.

12 октября за час до полуночи командир 10-й учебной роты подпоручник Студзиньский, ранее служивший в Армии Крайовой, подал команду: "Строиться с боевой выкладкой!" Ничего не подозревавших солдат полка он повел в лес. На беду в ту ночь была свадьба: жених - начальник штаба 31-го полка - пригласил на празднество почти всех офицеров во главе с командиром. Песни, пляски, музыка заглушили суматоху боевой тревоги.

Получив извещение о происшествии, офицеры собрались в штабе полка, но дезертиры были уже далеко.

Надо сказать, что наряду с беспечностью, потерей бдительности со стороны командования полка случившемуся способствовали и другие причины: скудость пайка, разобщенность в расквартировании, а также то, что в этом полку служили солдаты преимущественно из окрестных деревень, которых относительно легче было подбить на дезертирство. Все это сумело использовать в своих целях реакционное подполье.

Как и в первом случае, о котором я уже упоминал, через несколько часов группы солдат начали возвращаться обратно. Пришел и один из офицеров. Он заявил, что принял тревогу за настоящую.

Еще не закончилось следствие, а в полк прилетел на самолете заместитель Главкома Александр Завадский с группой политработников. Он сразу же пошел к солдатам. Беседовал с ними запросто: ни в его словах, ни в тоне голоса не чувствовалось гнева и начальственных ноток. И солдаты говорили с ним откровенно, не таясь. "Возвращенцев" становилось все больше: вернулось уже около трех четвертей личного состава. И с каждой группой Завадский терпеливо и убедительно вел разъяснительную работу.

Забегая вперед, упомяну, что позже по этому поводу во всех частях дивизии были проведены митинги. И на каждом из них выступал Александр Завадский. Обращаясь с платформы грузовика к солдатам, он рассказывал о позорном происшествии в 31-м полку, о попытках классового врага сорвать работу по созданию Войска Польского, о методах подрывной деятельности реакции, направляемой лондонским правительством. В заключение Завадский призывал солдат пресекать вылазки реакции и настойчиво учиться военному делу, чтобы скорее вступить в бой за освобождение польской земли. Солдаты слушали его с большим вниманием.

Поздно вечером пришла телеграмма из Главного штаба. В связи с выездом Роля-Жимерского в Москву обязанности Главкома в этот момент исполнял Зигмунт Берлинг. Он предложил мне немедленно прибыть в Люблин с докладом о положении в 7-й дивизии...

Близилась полночь, но встревоженный Берлинг ждал меня, и я подробно доложил ему обо всем: и о ложной тревоге, и о свадебном пире, и о потере бдительности. Сообщил и о том, что сотни солдат возвратились.

- Что будем делать? - спросил он потом.

- Если подтвердится виновность командира, начальника штаба полка и лиц суточного наряда, предать их суду, - ответил я. - Кроме того, предлагаю отстранить полковника Мельдера от командования дивизией.

- Кого считаете возможным назначить вместо него? - спросил Берлинг. Я предложил Прус-Венцковского.

- Но ведь это офицер старой польской армии, всю войну пробывший в оккупации!

- Все это так. И все же я думаю, что он будет хорошим командиром дивизии, - настаивал я.

- Что ж, подумаем, - согласился Берлинг. - А теперь вот что. Вы получите приказ Главного командования о расформировании тридцать первого пехотного полка. Его номер навечно исключается из списков Войска Польского. Из числа вернувшихся солдат скомплектуйте новый полк и именуйте его отныне тридцать седьмым пехотным. А кого назначим командиром?

- Временно будет исполнять обязанности майор Владзимеж Зинковский. Завтра в полдень тридцать седьмой пехотный полк выступит к новому месту расквартирования...

И полк выступил ровно в полдень. Солдаты опять шагали в маршевых колоннах с полной выкладкой, и на мгновение все происшедшее накануне показалось мне дурным сном. Но вот прозвучала команда "Стой!", глухо брякнули винтовки, взятые к ноге, и с рапортом подошел командир нового, 37-го полка...

Прямо здесь, на привале, состоялся митинг. Александр Завадский вновь поднялся на грузовик и произнес краткую, но страстную и умную речь. Пламенные слова трибуна-коммуниста глубоко западали в души солдат.

- Скажите и вы несколько слов, - предложил мне Завадский.

Я рассказал солдатам о героической борьбе советского народа на фронте и в тылу, о том, как вместе с другими советскими офицерами-фронтовиками я вступил в Войско Польское, чтобы ускорить час освобождения польских земель от фашистских палачей, и о том, наконец, что труженики-поляки не дадут обмануть себя реакционерам, останутся верными новому строю, народной власти. Я никогда не отличался особым красноречием, но на этот раз говорил вдохновенно, всей душой желая свободы и счастья стоявшим передо мной польским крестьянам в солдатских шинелях...

* * *

История с 31-м полком не прошла бесследно. Уроки извлекли все - не только солдаты, но и командиры, политработники. Один из выводов, который я сделал для себя, - еще больше ценить политико-воспитательную работу, лучше знать жизнь частей и подразделений, чаще бывать в кругу солдат и офицеров, жить их думами и чаяниями. И я чаще стал ездить в дивизии и полки.

Запомнилось посещение 9-й противотанковой бригады, вошедшей перед этим в состав армии. Поехали туда вместе с командующим артиллерией генералом дивизии{18} Яном Пырским, старым артиллеристом, горячо влюбленным в свое дело. Части противотанковой артиллерии были в то время новинкой в Войске Польском, и Пырский сгорал от нетерпения показать новое оружие и только что полученные тягачи.

Бригада расположилась южнее города Медзыжец. Ею командовал полковник Федор Скугаревский. Возможно, его предки и происходили из поляков, но сам он, с открытым широким лицом и голубыми глазами, представлял собой яркий тип россиянина. Говорил по-польски недурно, но с нижегородским акцентом - чуть окая. Сначала он показался мне несколько флегматичным, медлительным, но едва начал подавать команды своим подчиненным, как весь преобразился. Полковник так умело и энергично выполнил все, даже наиболее сложные перестроения, что вызвал восхищение скупого на похвалы Пырского.

Прицепленные к автомашинам 76-миллиметровые орудия быстро меняли позиции и в считанные минуты изготавливались к ведению огня по вражеским танкам в упор или с флангов. Пырский, войдя в раж, не давал артиллеристам передышки. С целью проверки их выучки и физической выносливости он ставил все более трудные задачи: то приказывал расчетам преодолевать траншеи и болота, то внезапно и круто менять направление марша или стремительно разворачиваться "к бою". Наконец утомился и он. Пожимая Скугаревскому руку, командующий артиллерией армии похвалил:

- Замечательно! Обучили людей как следует!

Я с особым удовольствием рассказываю об артиллеристах бригады потому, что несколько месяцев спустя они продемонстрировали на поле боя ту же высокую слаженность, подкрепленную мужеством, отвагой... Это было уже под Дрезденом, где вместе с советскими войсками сражались и соединения 2-й армии. Неожиданно на позиции, занимаемые 5-й пехотной дивизией, ринулось до сотни тяжелых гитлеровских танков. Казалось, пехота вот-вот будет смята и уничтожена. Но батареи 9-й противотанковой быстро заняли позиции и открыли губительный огонь. Запылал один фашистский танк, вздрогнув, замер на месте второй, попятился третий. Понеся ощутимые потери, немецкие танки повернули вспять. Смертельная опасность, нависшая над боевыми порядками 5-й дивизии, миновала, и пехотинцы вновь устремились в атаку.

* * *

Недостаток офицеров вынудил Главный штаб Войска Польского отказаться от формирования 3-й армии. Поэтому в состав нашей армии вошло еще одно пехотное соединение. Теперь обе армии, 1-я и 2-я, имели по пять пехотных дивизий.

Одна из дивизий, 9-я, стояла возле Белостока. Ее предполагалось передислоцировать в леса восточнее Копколевнице. В связи с этим мне пришлось спешно вылететь в Белосток.

Город лежал в развалинах. Чем ближе к центру, тем страшнее выглядели следы пожарищ. Несмотря на полуденное время, на улице было мало прохожих, а уцелевшие магазины закрыты. Со стороны фронта доносилось глухое эхо артиллерийской канонады.

Командир дивизии полковник Александр Лаский - ветеран Войска Польского - служил еще во 2-й дивизии имени Домбровского. Мы вместе побывали в частях, провели дивизионные штабные учения, беседовали с офицерами и солдатами. Словом, с полками дивизии я познакомился всесторонне и вернулся в Конколевнице до смерти усталый, но довольный.

Поздним вечером позвонил Главком Роля-Жимерский, его интересовала обстановка в частях 2-й армии. Я кратко доложил о самом важном, после чего Главком предложил прибыть к восьми утра в Люблин.

- Познакомите с положением в частях подробнее и получите новые указания.

В резиденцию Главкома я прибыл чуть раньше указанного срока. Каково же было мое изумление, когда дверь приемной, в которой я находился, отворилась и на пороге показался Корчиц. К тому времени он заменил Берлинга на посту командующего 1-й армией. Едва мы успели поздороваться, вошел Сверчевский. Оказывается, всех троих вызвали к одному времени.

Когда часы пробили восемь, мы вошли в кабинет Главкома. Поднявшись с кресла, Роля-Жимерский торжественно объявил:

- По решению Верховного Главнокомандующего Войска Польского Болеслава Берута производятся перемещения в высших командных должностях. Генерал Корчиц возвращается на должность начальника Главного штаба. Командующим Первой армией назначается генерал Поплавский. А вы, генерал Сверчевский, примете Вторую армию.

Мы переглянулись, потом перевели глаза на Главкома. Тот продолжал:

- Время не ждет. Обстановка требует, чтобы не позже чем через три дня все приступили к исполнению своих новых обязанностей. Все, панове генералы, исполняйте!

Мы покинули Главный штаб, углубленные каждый в свои мысли. Думаю, один я был доволен этой переменой, хотя дела и люди 2-й армии стали для меня очень близкими. Но кто бы не желал принять под свое командование армию, имеющую немалый боевой опыт и готовую к зимнему наступлению совместно с советскими войсками?

А вот Корчиц явно огорчился. Тяжело вздохнул и Кароль Сверчевский, мечтавший скорее попасть на фронт.

Во приказ есть приказ...

Мы устроили скромный прощальный ужин.

- Не вздумайте без нас брать Берлин, дайте возможность подойти туда Второй армии, - шутил Кароль, но в его словах слышалась легкая нотка грусти. Да и кто из людей военных не мечтал в то время об участии в боях за Берлин, считая это высочайшей для себя честью? Не скрою, такого рода мысль давно уже была и моей страстной мечтой. Еще в 1941 году, прощаясь с плачущей дочуркой, я обещал ей, что вернусь домой сразу же после разгрома фашистов в Берлине. Об этих словах своих я постоянно помнил, куда бы ни бросали меня превратности военной судьбы. Поэтому и теперь я ответил Сверчевскому:

- Я бы сегодня же с великой радостью повел части Первой на Берлин, будь на то приказ командования. А что касается Второй армии, то фронт велик, и война кончится еще не завтра: успеет навоеваться и она, может, даже и на берлинском направлении...

На рассвете 28 декабря 1944 года, тепло попрощавшись со Сверчевским, я покидал Конколевнице. Ехать предстояло в деревню Зелена, восточнее Варшавы, где находился командный пункт 1-й армии. Когда уже садился в машину, на крыльце дома появился хозяин с дочерью Зосей. В руках у него был большой каравай свежеиспеченного хлеба.

- Проше, пане генерале, - сказал он, вручая мне хлеб.

- Проше, - как эхо повторила за ним Зося.

Я был весьма тронут таким вниманием. Мы обнялись на прощание, и машина тронулась в путь.

Глава седьмая.

Затишье перед бурей

Поздно пришла в Польшу зима - мягкая и бесснежная, скорее напоминавшая русскую осень. Был уже конец декабря, а машины на дорогах все еще вязли в липкой грязи. С неба изредка падали хлопья мокрого снега, но едва ложились на землю, как тут же таяли, превращая в жижу размытый грунт.

Нужно быть опытным водителем, чтобы не застрять в такую пору на проселках. А шофер моей трофейной "шкоды" новый: только что прислали. И я знаю о нем лить то, что он капрал и зовут его Владеком.

- Ну как, - спрашиваю его, - не застрянем? Уж больно плоха дорога...

- Доедем, обывателю генерале!{19} Ведь к дому лежит дорога, а не от дома.

- А где твой дом?

- В предместье Варшавы - Праге.

- И семья там?

- Должна быть там... Жена и двое детишек, если живы...

- Ты еще не был в Праге? Ну не горюй, на днях обязательно там побываем.

Мне показалось, что и "шкода" понеслась быстрее, и подбрасывало меня на ухабах не так резко, и раненная в сорок третьем году нога болела уже не так сильно.

Временами дорога ныряла в густой лес, ехать по которому было сложнее, чем по открытому месту: того и гляди, встретишься с грузовиками и не разминешься.

Правда, со стороны фронта транспорта шло мало - колонны одна за другой двигались к передовой. Владек не рисковал обгонять впереди идущие машины, и мы медленно плелись в общем потоке.

Вот и Гарволин. От него до Зелены семьдесят километров. Дорога все чаще подступала к самому берегу Вислы. Река широкая, форсировать ее будет нелегко.

Начинало смеркаться, хотя было всего три часа. Подул холодный ветер, и дорога вскоре обледенела. "Шкода" начала вилять из стороны в сторону. Хорошо, что шедшие впереди танки разбивали ледяную корку в мелкую крошку.

В сторону фронта двигалось много артиллерии и пехоты. Для бывалого фронтовика это верный признак готовящегося наступления. А пока что на фронте царит относительное спокойствие. Затишье перед бурей.

Но вот поблизости разорвался снаряд, за ним второй, третий... Оказалось, мы подъехали к развилке дорог Варшава - Брест и Варшава Гарволин. Этот весьма важный узел коммуникаций противник постоянно держал под обстрелом. В память о перекрестке на нашей "шкоде" осталось несколько осколочных вмятин, к счастью, сами мы не пострадали.

На перекрестке находился польский регулировочный пост, где ждал меня офицер из штаба армии. Его "виллис" с охраной поехал следом за мной.

И снова раздумья об испытаниях, ожидавших нас в скором времени. Ведь эта дорога вела к Варшаве, а первой из польских войск должна была войти в нее наша 1-я армия.

Я никогда не бывал в столице Польши, но она всегда была близка моему сердцу. О ней многое я узнал еще по романам Генрика Сенкевича, которыми зачитывался в детстве. Вспомнился его "Потоп", яркие страницы освобождения Варшавы от шведских завоевателей в период войн XVII столетия. Кстати, события эти происходили тоже поздней осенью. Польские войска шли тогда в бой плечом к плечу со своими литовскими союзниками.

Вот и теперь над варшавским берегом Вислы клубился дым пожарищ. В воздухе стоял тяжелый запах гари: гитлеровцы продолжали методически взрывать дом за домом, оставляя повсюду руины. Варшава! Первая из европейских столиц, оказавшая вооруженное сопротивление гитлеровским захватчикам и не сложившая оружия до конца оккупации...

...Машина, миновав поселок Анин, свернула на укатанную проселочную дорогу и въехала в деревню Зелена. Мы остановились у большого каменного дома, похожего на богатую загородную виллу, в котором помещался штаб 1-й армии.

Несмотря на поздний час, Корчиц сидел в кабинете.

- Владислав Викентьевич, - начал я. - Понимаю вас и сочувствую. Но... мы люди военные и для нас приказ - закон.

- Да-да, - генерал Корчиц быстро приподнялся, крепко пожал мне руку. И он начал рассказывать о положении дел в войсках.

1-я армия представляла собой крупное оперативное объединение численностью до 100000 человек. В нее входили полностью укомплектованные пять пехотных дивизий и танковая бригада имени героев Вестерплятте. Кроме того, имелось пять артиллерийских бригад и традиционная для польских вооруженных сил кавбригада. Если прибавить к этому авиационную дивизию, минометный полк, зенитную артиллерийскую дивизию, полк тяжелых танков, полк самоходной артиллерии, две инженерные бригады и ряд других специальных частей, то легко понять, какую силу представляла собой армия. Все ее вооружение и техника были новейших советских образцов, высокие качества которых многократно проверены на полях сражений.

Мы засиделись до поздней ночи. Корчиц подробно рассказал не только об оснащении армии, но и ее людях, что, конечно, интересовало меня не в меньшей степени.

Снова, как и во 2-й армии, мне очень повезло с заместителем по политчасти. Уроженец Польши, сын учителя и учитель сам, нашедший в 1939 году пристанище в СССР, Петр Ярошевич добровольно вступил в новую польскую армию, как только началось ее формирование. Его зачислили рядовым 2-й пехотной дивизии имени Генрика Домбровского. Затем направили на политработу, и он последовательно прошел все ступени роста - от заместителя командира роты до заместителя командарма.

Статный красивый подполковник лет тридцати пяти оказался живым, общительным человеком. Несмотря на разницу в возрасте, мы быстро нашли с ним общий язык и работали в тесном контакте и согласии, о чем я всегда вспоминаю с большим удовлетворением.

Пользуясь затишьем на фронте, мы собрали для знакомства командиров соединений и частей. Устроили скромный товарищеский ужин. К большой радости, я неожиданно встретил здесь многих своих давних знакомых.

Одним из них оказался генерал Е. Е. Цуканов, с которым мы вместе служили почти двадцать лет назад в 295-м полку. Русское происхождение начальника тыла польской армии выдавала не только фамилия, но и румяное круглое лицо с улыбчивыми глазами.

- Евгений Ефимович! - воскликнул я, обнимая его. - Вот не ожидал-то!

- А я знал, что встречу вас, - ответил он. - Вы - поляк, вам тут и место. Наверное, удивляетесь, что меня, русака, сюда занесло? Так ведь мы ваши братья.

Знакомым оказался и начальник штаба армии Всеволод Стражевский: с ним в одно время я учился в академии им. М. В. Фрунзе, знал его как офицера, подающего большие надежды. Поэтому ничуть не удивился и теперь, что он занимает столь высокую должность в Войске Польском.

- Очень рад, что будем работать вместе, - сказал я, крепко обнимая Стражевского, высокого и плечистого полковника с выразительными чертами лица и пышными, прямо-таки "шляхетскими", усами, хорошо гармонировавшими с польским его мундиром.

Приятно было встретить и давнего друга командира овеянной славой 1-й дивизии имени Тадеуша Костюшко генерала бригады Войцеха Бевзюка, с которым двадцать лет назад мы служили в 99-й стрелковой дивизии: он - старшиной артдивизиона, а я - старшиной полковой школы. Среди собравшихся находился и заместитель начальника оперативного отдела штаба армии полковник Лаврентий Свительский, мой однокурсник по академии им. М. В. Фрунзе.

Все эти встречи доставили мне много радости. Страна Советов и ее армия дали своим польским друзьям не только первоклассное вооружение, но и опытных командиров, готовых до последней капли крови бороться за освобождение Польши от ига фашизма.

Когда я поделился этими мыслями с Ярошевичем, тот убежденно ответил:

- Советский Союз, чтобы помочь Войску Польскому, сделал даже больше, чем позволяли ему обстоятельства.

30 декабря 1944 года я вступил в командование 1-й армией. Владислав Корчиц отбыл к новому месту службы. В тот же вечер раздался звонок по ВЧ.

- Какое у вас мнение об армии? - услышал я голос начальника штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковника М. С. Малинина.

- Самое хорошее. Считаю ее вполне боеспособной.

М. С. Малинин поинтересовался, изучил ли я план предстоящей операции и понятна ли задача.

- Желательно внести в план некоторые коррективы, - ответил я, против чего начальник штаба фронта не возражал.

И вот я снова склонился над картой: хотелось все хорошенько обдумать и взвесить, учесть все плюсы и минусы. Засиделся допоздна. А на другой день к нам прибыл командующий войсками 1-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Я доложил командующему фронтом о состоянии дивизий и частей армии, а также идею своего решения, схематично нанесенного на карту. Маршал Г. К. Жуков одобрил решение и, в свою очередь, уточнил задачи армии, предупредив, что может возникнуть необходимость вступить в бой раньше намеченного срока.

Первая ударная группировка фронта должна была наступать с магнушевского плацдарма в направлении Бялобжеги, Скерневице, Кутно, частью сил прорвать оборону противника на реке Пилице и развивать наступление на Гродзиск-Мазовецки, Блоне.

Вторая группировка, наступавшая с пулавского плацдарма, нацеливалась на Зволень, Радом, Томашув-Мазовецки, Лодзь, выходя своим левым флангом на Шидловец. В задачу третьей фронтовой группировки, наступавшей на второстепенном направлении, входило: уничтожить противника между Вислой и Западным Бугом, форсировать Вислу и в дальнейшем продвигаться в западном направлении.

С целью окружения варшавской группировки противника первая и третья группировки обходили польскую столицу с двух сторон, замыкая кольцо в Блоне.

Наша 1-я армия имела задачу с началом боевых действий сковать противника по фронту, затем ударами в северо-западном и юго-западном направлениях сомкнуть во взаимодействии с соседями внутреннее кольцо вокруг вражеской группировки, оборонявшейся непосредственно в Варшаве, и уничтожить ее.

Отдавая себе отчет в том, что наиболее трудные задачи возлагались на советские войска, я мог по достоинству оценить благородство решения командования 1-го Белорусского фронта, предоставившего польским воинам возможность участвовать в освобождении столь дорогого для них города, каким являлась для каждого поляка Варшава.

* * *

Первое, с чего я начал, - рекогносцировка местности.

На участке от Яблонной до Карчева западный берег Вислы господствовал над восточным, вследствие чего противник располагал лучшими возможностями для наблюдения. Севернее и южнее Варшавы, вдоль западного берега Вислы, проходила защитная дамба, в которой немцы отрыли сплошную траншею. Это было весьма удобное место для размещения живой силы, наблюдательных пунктов и огневых средств.

Однако наиболее серьезным препятствием на подступах к Варшаве была Висла. Ширина ее на участке от Яблонной до устья Пилицы колеблется от 350 до 900 метров, а глубина местами достигает шести метров. Основное русло реки не замерзало, тонкий ледок сковал лишь воду у берегов, затрудняя погрузку войск на переправочные средства и их десантирование.

В этих условиях мы вынуждены были планировать два варианта переправы: в случае если ударят морозы - по льду, если же река не станет, то по мосту в районе Магнушева. Впрочем, нулевая температура с туманами пока оставляла мало шансов на первый вариант.

Как видим, местность в полосе предстоящего наступления не очень-то нам благоприятствовала. Но главное препятствие - это система укреплений.

Относительное спокойствие на фронте гитлеровцы использовали для создания здесь мощной долговременной обороны. Ее рубежи на переднем крае и в глубине опирались на старые форты Варшавского, Модлинского, Демблинского и других укрепленных районов.

Главная оборонительная полоса противника проходила между Западным Бугом и Наревом, далее вдоль Вислы на юг. Ее дополняла система тыловых и промежуточных рубежей западнее Варшавы и северо-восточнее Радома, простиравшихся в глубину до сотни километров.

Второй оборонительный рубеж тянулся по западным берегам Бзуры, Равки, Пилицы. Имелись промежуточные и отсечные позиции северо-восточнее Кутно, севернее Лодзи, Пиотркува и Ченстохова.

Существовал еще и третий рубеж - вдоль реки Варта, состоявший из бетонированных и деревоземляных сооружений.

Многочисленные населенные пункты, расположенные вдоль линии фронта, позволили противнику создать сплошную сеть опорных пунктов. Старые форты варшавской крепости, сохранившиеся с незапамятных времен и защищавшие город с севера и запада, были превращены гитлеровцами в мощные узлы сопротивления. Насыпи железнодорожных веток, пересекавших здесь местность вдоль и поперек, служили серьезным препятствием для танков. В случае необходимости их можно было приспособить для создания круговой обороны. И наконец, густая сеть шоссейных дорог, магистральных и рокадных, облегчала фашистам маневр резервами.

Надо сказать, что и сама Варшава представляла собой мощный укрепленный район. Разрушенные кварталы и уцелевшие дома были превращены в очаги обороны. На перекрестках улиц сооружены железобетонные огневые точки. В центре города противник приспособил к обороне гостиницы, здание комендатуры, заводские постройки и другие сооружения, превратил в опорные пункты костел, Главный вокзал и Главный почтамт, здание Сельскохозяйственного банка, ремонтные мастерские...

Все говорило о том, что противник готовится к упорной обороне. Это подтверждали данные разведки и показания пленных. Только в районе Варшавы в полосе наступления армии - оборонялось более двух пехотных дивизий и большое количество отдельных и специальных батальонов, входивших в состав 9-й немецкой армии, которой командовал генерал танковых войск Литтвиц.

Всего перед фронтом 1-й польской армии противник имел в первом эшелоне около 14000 человек и 476 пулеметов. Наша разведка выявила 74 артбатареи и 24 минометные группы.

Имелись у противника и значительные резервы.

Правда, наряду с войсками, имевшими боевой опыт, гитлеровцы привлекли к обороне Варшавы не нюхавшие пороха железнодорожные и охранные части, жандармерию, полицию и отряды фольксштурма. Командование требовало от них оборонять занимаемые позиции до последнего солдата. За невыполнение этого приказа грозил расстрел либо виселица, причем эту кару осуществляли специальные части СС, наделенные чрезвычайными полномочиями.

Итак, оставалось лишь в деталях разработать план армейской операции. Он сводился в общих чертах к тому, чтобы, сковав противника незначительными силами с фронта, главный удар нанести на флангах: с севера - в юго-западном направлении, а с юга, где были сосредоточены основные силы армии, - в северо-западном направлении, после чего во взаимодействии с 47-й армией (правым соседом) и 61-й армией (левым соседом) окружить Варшаву и уничтожить оборонявшегося в ней противника. В соответствии с этим замыслом я решил создать две ударные группировки.

Первая, вспомогательная, группировка состояла из 2-й пехотной дивизии, усиленной артиллерийской бригадой. Ей предстояло во взаимодействии с правым соседом - 47-й армией форсировать реку Висла в районе Яблонной и, наступая на Повонзковское кладбище, уничтожить противника на северо-западной и северной окраинах города.

В главную ударную группировку входили 1, 3 и 4-я пехотные дивизии, танковая, гаубичная, две тяжелые артиллерийские бригады и минометный полк, поддерживаемые 4-й польской смешанной авиационной дивизией. На нее возлагалась задача форсировать Вислу на участке Гура Кальвария, Крулевски Ляс, наступать в общем направлении на Пясечно, Пястув, а в дальнейшем, взаимодействуя со 2-й пехотной дивизией, окружить и уничтожить противника в Варшаве.

Введение в сражение главной группировки армии предусматривалось на четвертый день наступления войск 1-го Белорусского фронта.

На центральном участке действовала сковывающая группа, в которую входили 6-я пехотная дивизия и 1-я кавалерийская бригада. Она имела задачу с продвижением фланговых группировок немедленно форсировать Вислу в принять самое активное участие в освобождении польской столицы.

Всего в разработанном нами плане предусматривалось пять этапов операции: первый - перегруппировка войск; второй - форсирование Вислы и выход в исходное положение; третий - наступление ударной группировки в северо-западном направлении и овладение рубежом Езёрна, Крулевски Ляс, Пясечно; четвертый - завершение окружения гитлеровцев в городе и пятый полное освобождение Варшавы. На все бои отводилось восемь дней, в том числе на осуществление первого этапа - четыре дня.

* * *

Новый год встречают даже на войне. Но мы встречали его особенно торжественно: ведь это была первая новогодняя ночь, которую польские воины праздновали на освобожденной родной земле.

Армия в последнее время пополнилась местными жителями. В гости к воинам приехали родные - жены, отцы, матери, братья и сестры. Они завалили нас подарками, никто не остался без внимания.

Встреча Нового года была организована во всех частях, причем непосредственно в окопах и дзотах, в землянках и на огневых позициях - там, где изготовились к предстоящему наступлению солдаты народной Польши. В этих целях работники штаба армии разъехались по частям еще днем 31 декабря.

Я остался в штабе, решив еще раз проверить с генералом Цукановым обеспеченность войск. Это огорчило шофера Владека. Оказавшись будто ненароком у дверей моей комнаты, он негромко спросил:

- Прикажете подавать машину, пане генерале?

- Нет, капрал, сегодня не надо. А вот завтра поедем, в знаешь куда? В вашу Прагу...

- Большое спасибо, - произнес дрогнувшим голосом Владек.

В новогоднюю ночь мы проработали с Цукановым чуть не до рассвета. Поэтому в Прагу выехали только около полудня. Я заметил, что Владек был тщательно выбрит и вел машину с особой осторожностью.

В Прагу мы ехали мимо пепелищ и полуразрушенных зданий, домов с огромными брешами от артиллерийских снарядов и чудом уцелевшими балконами. Владек был моим гидом. Он называл улицы и площади.

Вот и площадь Вашингтона. Свернули направо, к новому наблюдательному пункту армии. Владек затормозил машину. Из развалин вышло несколько солдат. Они ввели меня через парадный вход в полуразрушенное четырехэтажное здание. По лестнице поднялись на чердак, где и был НП. Здесь несли службу телефонисты и артиллерийские наблюдатели.

Я направил стереотрубу на город. Он все еще горел. То в одном, то в другом месте поднимались к небу оранжевые языки пламени. Доносился грохот взрывов: фашисты методически продолжали уничтожать Варшаву. Вот слева снова прогрохотали взрывы.

- Где это? - спрашиваю старшего артиллерийского наблюдателя, поручника с перевязанной рукой.

- В районе аллеи Ерозолимске, возле Главного вокзала, - отвечает тот. Я варшавянин и хорошо знаю город. Здесь родился, здесь, надеюсь, и умру. Но не сейчас, пане генерале! Раньше уничтожим фашистов. Всех до единого!

- Но и тогда умирать не будет смысла, поручник! Ведь надо освободить от фашистов всю Европу.

- Так точно, пане генерале! Уничтожим гитлеровцев везде, - охотно соглашается поручник, и усталое лицо его озаряется улыбкой.

Через несколько минут грохот взрывов стал доноситься уже и справа от нашего НП.

- Это в районе Жолибожа! - простонал поручник. - Езус Мария! Они хотят сровнять Варшаву с землей!.. Скоро ли в наступление, пане генерале? - глянул он на меня исступленным взглядом.

- Скоро, поручник! Скоро!.. - ответил я, покидая НП. Смотреть на город, переживавший агонию, было выше и моих сил...

"Шкода" вновь заколесила по улицам Праги. Дорога Владеку знакома, и он ни разу не обращался за помощью к стоящим на каждом углу регулировщицам девушкам в солдатских шинелях. К слову сказать, более семисот девушек-воинов прошли вместе с нами нелегкий путь из СССР до предместий Варшавы. На одном перекрестке мы задержались. К нам подошла регулировщица.

- Командир патруля из состава женского батальона сержант Запольская, представилась она.

- Здравствуйте, пляттерувка!{20} Как служится?

- Хорошо, обывателю генерале. Немножко тяжело, по настроение бодрое.

- Новое обмундирование получили?

- Да, но не хватает белья и сапог.

- Получите все, что положено, - пообещал я. - Завтра же потребую от начальника тыла!

- Ну, Владек, - сказал я ему, выбираясь из машины у здания, где должен был состояться новогодний вечер, - поезжай к семье! Будем надеяться, что все ваши живы и здоровы. Хватит тебе трех часов? Ну и отлично, я буду ждать тебя здесь.

Зал оказался маленьким, а людей в нем - яблоку негде упасть. Стояли в проходах, у стен, у самой сцены. В большинстве своем - пожилые люди, преимущественно женщины, но была и молодежь.

Вначале был короткий митинг. Пришлось выступить и мне. Когда я сказал, что скоро польская столица будет свободна от гитлеровцев, все зрители вскочили со своих мест и раздалось такое оглушительное "нех жие!", что я, право же, побоялся за прочность стен этого здания.

Затем начался симфонический концерт.

Оркестр был создан совсем недавно из профессионалов и любителей, но играл вдохновенно. В зал свободно лилась запрещенная в годы оккупации яркая, феерическая музыка "Революционного этюда" неповторимого Фредерика Шопена. Мы наслаждались блестящей симфонией полонезов, светлой жизнерадостностью мазурок, нежной лирикой и драматизмом сонат. Музыка глубоко трогала и волновала всех присутствующих; зал неистовствовал. Я был потрясен до глубины души. "Народ, способный создать такую музыку и так страстно любящий ее, нельзя закабалить, нельзя сломить и уничтожить", - думал я, особенно остро сознавая в ту минуту свое родство с этими людьми...

Владек уже ждал у машины. По его радостному лицу я понял: дома все в порядке. Тут же стояли две женщины и двое малышей - мальчик и девочка; всех членов семьи, включая тещу, капрал привел, чтобы показать мне.

На обратном пути Владек был необыкновенно разговорчив. Он подробно рассказывал о мытарствах, которые испытали за годы оккупации Варшавы его близкие.

- Я буду помнить всю жизнь, - заявил капрал, - что мы получили свободу только благодаря Красной Армии.

* * *

Первые дни нового года я посвятил знакомству с частями. В период пребывания в 3-й дивизии особенно запомнилась встреча в 1-м батальоне 7-го полка. У солдат, выстроившихся на лесной поляне, был молодцеватый, я бы даже сказал, щеголеватый вид. На правом фланге стоял капрал, внешностью и выражением лица напоминавший тип старого служаки из популярной польской песни "Старый капрал".

- Где до этого служили? - спрашиваю его.

- В Армии Крайовой, пане генерале!

- В Армии Крайовой? - удивился я. - Как же вы попали к нам?

- В Праге, после ее освобождения, двести жолнежей Армии Крайовой во главе с начальником района подполковником Бобровским добровольно вступили в Войско Польское. Будем бороться в его рядах до окончательной победы над фашистами! - отчеканил старый вояка.

Вон как! Приятно слышать! Значит, уже не аковцы уводят от нас солдат в леса, а сами они бросают своих руководителей-политиканов и переходят на сторону народной власти!

* * *

Утром 2 января позвонил маршал Г. К. Жуков.

- Как обстоит дело с захватом контрольных "языков"? - спросил он. Необходимо в течение ближайших двух-трех дней уточнить обстановку на вашем участке. Нас особенно интересует, не изменилась ли группировка гитлеровцев на правом фланге вашей армии.

Сказать откровенно, этот звонок застал меня врасплох. Действительно, на карте, переданной мне Корчицем, данные о противнике были уточнены и детализированы лишь со слов беженцев из Варшавы, причем их сведения касались в основном только центрального участка полосы нашей обороны. Требовалось проверить и дополнить эти данные по показаниям пленных, до чего у меня, однако, пока не дошли руки.

Я тотчас выехал во 2-ю дивизию, на правый фланг армии. Но в штабе этого соединения не позаботились о захвате контрольных "языков".

- Что ж, вместе будем ломать голову, где проводить поиск.

Комдив Роткевич повел меня на свой НП. Оттуда хорошо был виден противоположный берег Вислы, занятый противником. Посредине реки, закованной в ледяной панцирь, тянулась узкая песчаная коса, покрытая снежными сугробами.

- Немцы не выставляют в снежных барханах боевого охранения? - спросил я Роткевича.

- Вроде бы нет, - не совсем уверенно ответил он.

С помощью биноклей мы внимательно осматривали дальний берег реки, пытаясь нащупать наиболее слабое место в укреплениях противника. Уже стемнело. Сквозь рваные клочья туч выглянула луна. И тут мы заметили, как на лед спускаются цепочкой темные фигуры, направляясь... к песчаной косе. Сомнений не было: гитлеровцы выставляли на ночь боевое охранение.

- Выходит, противник у вас в кармане, не прозевайте только захлопнуть ловушку, - заметил я Роткевичу. - Как это они сами не догадались наведаться к вам на НП?

Роткевич крутнул вертушку телефонного аппарата и громко приказал кому-то: "Командира взвода разведки из четвертого полка ко мне!" Только после этого ответил:

- Возьмем "языка", и не одного. Никто из них с косы не уйдет!

Через несколько минут в блиндаж вошел высокий, стройный офицер. Окинув взглядом присутствующих, он вскинул два пальца к козырьку конфедератки и негромко доложил:

- Хорунжий Ярузельский по вашему приказанию прибыл!

Мы поставили ему задачу на разведпоиск и захват пленных. Ярузельский слушал внимательно, не задавая вопросов, лишь голубые глаза его пытливо всматривались в наши лица. Потом он повторил поставленную задачу буквально слово в слово, не упустив ни одной детали из указаний по организации и обеспечению действий взвода. По всему чувствовалось, что офицер умеет владеть собой и обладает цепкой памятью. И я мысленно похвалил решение Роткевича - доверить непростое дело захвата "языков" именно этому офицеру, недавнему выпускнику Рязанской пехотной школы.

Забегая вперед, скажу, что данная операция была проведена в первой половине ночи 5 января: двое суток ушло на изучение режима службы и поведения боевого охранения гитлеровцев. Разведчики во главе с хорунжим скрытно подобрались почти вплотную к косе. Кто-то из фашистских солдат открыл стрельбу, но было уже поздно. Стремительным броском разведчики достигли окопов, оборудованных за снежными сугробами, и дружно навалились на врага. Несколько гитлеровцев они взяли в плен, остальных перебили.

Противник, опомнившись, открыл с берега яростный огонь из орудий и пулеметов, но этим только навредил себе: наши наблюдатели засекли и те его огневые точки, которые ранее ничем себя не выдавали.

Вот так состоялось первое боевое крещение хорунжего Войцеха Ярузельского. В дальнейшем, в ходе боев, он выполнял не менее сложные задания, требовавшие смелости и боевого мастерства, и стал разведчиком высокого класса. Ну, а что касается гитлеровцев, которых разведчики пленили в ту ночь, то на допросах они показали, что никаких изменений в группировке войск, оборонявшейся против нашей армии, не произошло.

Пока шла подготовка к разведпоиску у Роткевича, я решил провести смотр частей 1-й дивизии имени Т. Костюшко. Дивизии предстояло принять высокую награду - орден Красного Знамени, которого она была удостоена за участие в освобождении Праги. Для вручения ордена в Рембертув, где в те дни располагались костюшковцы, должен был прибыть командующий артиллерией фронта генерал-полковник В. И. Казаков.

Дивизия выстроилась за час до начала торжества. Я пристально всматривался в лица бойцов и командиров. В последних боях полки понесли потери, и теперь личный состав значительно обновился. Но и по внешнему виду не трудно определить, кто в строю новичок, а кто уже изрядно понюхал пороху.

На правом фланге одной из рот 3-го пехотного полка стоял невысокого роста кряжистый поручник с волевым лицом и спокойным взглядом.

- Командир пулеметной роты поручник Варышак, - представился он.

Не надо было спрашивать, участвовал ли он в боях, - это видно и так. Я уточнил лишь - в каких. Чеслав Варышак воевал из-под самого Ленино с 12 октября прошлого года. Участвовал в освобождении Праги. Вот такие бывалые фронтовики и цементируют ряды полков прославленного соединения, помогая молодым бойцам обрести необходимый опыт, думалось мне, и от этой мысли становилось радостно на душе. Позже я неоднократно встречал фамилию ветерана в боевых донесениях и представлениях к наградам: Чеслав Варышак успешно выполнял свой воинский долг.

Едва я закончил смотр частей, как прибыл В. И. Казаков. Началась торжественная церемония вручения высокой награды.

- Знамя на середину! - командует комдив 1-й Бевзюк.

И вот уже Знамя с вышитым на нем портретом Тадеуша Костюшко затрепетало на ветру посредине каре, которым выстроились костюшковцы. Запыленное и задымленное, пробитое осколками, оно развевалось над атакующими ротами этого соединения под Ленино и Прагой. И вот сейчас на нем засверкал, пламенея, боевой орден Страны Советов!

- Польские воины, - обратился я к строю. - Как нам оправдать эту высокую награду братского советского народа?

- Нех жие Звензек Радзецки! - неслось в ответ. - Нех жие Польска Людова!

- Даешь Варшаву и Берлин!..

* * *

В тот же день по ВЧ позвонил начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин:

- Ваш план наступления на Варшаву утвержден Военным советом без изменений, - сообщил он. - Торопитесь, операция может начаться раньше, чем мы рассчитываем.

Торопитесь... А как много еще надо сделать.

Наступление советских войск предполагалось начать 20 января. Но как известно, по просьбе наших союзников, войска которых терпели поражение в Арденнах, оно началось на целых восемь дней раньше. Мы, разумеется, в тот момент еще не знали всего этого, однако предупреждение командования фронта учли и не теряли напрасно ни минуты.

Штабные офицеры немедленно разъехались по частям. С раннего утра до поздней ночи я также находился в полках. Происходила перегруппировка войск, каждая дивизия занимала указанный ей район. Не прекращалась и интенсивная боевая учеба.

Беспокойство вызывала самая молодая в армии 6-я дивизия, которой командовал полковник Геннадий Шейпак. И солдаты здесь выглядели менее опрятными, и с боевой подготовкой обстояло неважно: на стрельбах часть личного состава показала низкие результаты, а на учениях с форсированием реки беспомощность проявили и некоторые офицеры. Между тем именно полкам этой дивизии предстояло переправиться через Вислу и начать уличные бои в Варшаве.

Нам пришлось изыскать дополнительные возможности, чтобы повысить степень боевой подготовки войск. В составе каждого полка на передовой позиции теперь оставалось по два батальона; третьи, строго соблюдая правила маскировки, выводились во второй эшелон и учились там форсировать реку и вести бой в городе. Ночью они возвращались на боевые позиции, а смененные батальоны отправлялись на учебные поля.

Напряженно работали в те дни штабы: уточняли детали операции, доразведывали районы сосредоточения и маршруты выдвижения войск. И конечно, отрабатывались задачи взаимодействия частей и соединений. В этих целях я побывал в соседних с нами советских армиях. Генерал-майор Ф. И. Перхорович и генерал-полковник П. А. Белов в разговоре со мной высказали одну и ту же мысль:

- Рады сражаться бок о бок с Войском Польским. В обиду братьев не дадим.

9 января дивизию имени Тадеуша Костюшко посетил Председатель Крайовой Рады Народовой Болеслав Берут и Главком Войска Польского Роля-Жимерский. Берут выступил на митинге с яркой речью, призвав польских солдат и офицеров с честью выполнить свой патриотический долг - вместе с советскими воинами освободить от оккупантов столицу польского государства. "Вы идете в бой плечом к плечу с самой могучей армией мира, Красной Армией, и победа будет за вами!" - закончил он свое выступление.

Из дивизии Берут поехал в Прагу, я сопровождал его. Никто из поляков уже не сомневался в том, что Варшава будет освобождена в ближайшие дни. Из уст в уста передавалась весть о том, что из Советского Союза прибыл большой транспорт с продовольствием для истощенных голодом варшавян. Мариан Спыхальский, руководивший созданием запасов продовольствия для столицы, сказал мне, что испытывает трудности с автотранспортом. Действительно, надо было и Варшаву освобождать, и заботиться о хлебе насущном для населения. И хотя у нас в армии не хватало автомашин, мы все же нашли автотранспорт для этой цели. На каждом автомобиле работали по два шофера, сменявшие друг друга, что позволило разгружать эшелоны круглые сутки. Продукты питания это бесценный дар советских людей, вынужденных экономить у себя дома каждую кроху хлеба, но с бескорыстной готовностью поспешивших на помощь братскому польскому народу.

Из штаба фронта поступил приказ закончить перегруппировку армии к исходу 14 января. Стало ясно, что операция начнется раньше намеченного срока. Погода благоприятствовала нам: туманы и снегопады хорошо маскировали войска, и к утру 14-го все соединения заняли указанные им рубежи.

Днем раньше оперативная группа армии перебазировалась из Зелены на юго-запад, в селение Погожель. Я тоже собрался выехать туда, как вдруг нежданно-негаданно ко мне заявился генерал Сверчевский.

- Каким ветром занесло сюда? - удивился я, пожимая руку Кароля.

- Вторая армия тоже движется к фронту, - с гордостью сообщил он.

Приятно было видеть его в приподнятом настроении. Я и сам в тот момент испытывал необычайный подъем духовных сил. Еще бы, временному затишью наступал конец!

Глава восьмая.

Освобождение Варшавы

Мы с нетерпением ждали похолодания. Войска готовились к форсированию Вислы, а на ней образовалась пока лишь узкая кромка льда вдоль берегов. Если морозы не ударят и не скуют всю реку, придется совершать маневр, перемещать части вдоль фронта для переправы по ближайшему мосту.

Встретившись с главным капелланом армии полковником Лопацинским, я в шутку попросил его вымолить у бога трескучие морозы. Он самым серьезным образом заверил меня, что сделает это с удовольствием и что Висла вскоре замерзнет.

- Ну поспешите, ксендз, призовите божью помощь нам на подмогу, посмеялся я.

Зима брала свое, и в первой декаде января действительно похолодало. Настроение сразу же улучшилось. Я немедленно приказал всем командирам частей и саперам готовить фашины, доски, жерди, солому для укрепления льда, а сам выехал на "ледовую рекогносцировку" в 4-ю пехотную дивизию имени Яна Килинского.

Кеневича я встретил в лесу, близ села Погожель, где располагался один из полков. Комдив был не один, рядом с ним стоял высокий молодцеватый майор.

- Представляю - замполит Юзеф Урбанович, - указал на него взглядом комдив. Мы обменялись крепким рукопожатием.

- Заместитель у меня прямо-таки замечательный, - любовно глядя на майора и не стесняясь его присутствия, похвалился Кеневич. - Он с офицерами-политработниками ведет большую воспитательную работу в частях, и наши жолнежи на глазах меняются - становятся все более сознательными. Да вы сами в этом убедитесь, - закончил аттестацию генерал, заметив укоризненный взгляд политработника, который, чувствовалось, не терпел каких-либо похвал в свой адрес.

То, что боевой и моральный дух личного состава дивизии был высоким, я уже знал от П. Ярошевича и вскоре убедился сам. Знал, что все это далось нелегко. Ведь полки дивизии были скомплектованы в основном из солдат старой польской армии, испытавших горечь поражения. Сколько же усилий, ума и инициативы вложили политработники, чтобы "перековать" людей в духе новой идеологии, пробудить у них желание сражаться за народную Польшу и, если потребуется, отдать за нее свою жизнь!

По дороге в Погожель майор рассказывал о людях дивизии, их воспитании, и мои симпатии к политработнику усиливались. Импонировала и его безукоризненная строевая выправка.

Комдив и его заместитель по политчасти не схожи ни внешностью, ни характером. Но они были крепко спаяны общностью стремлений, ценили и уважали друг друга и, как мне казалось, делали все, чтобы полнее использовать в интересах службы совместный опыт и знания.

Комдив 4-й, тучный и рано поседевший генерал Кеневич, с первого взгляда казался человеком флегматичным. Но его подвижность и задорный блеск глаз сразу же опровергали это впечатление. Тем не менее однажды я, шутя, назвал его стариком. Это не обидело тридцативосьмилетнего генерала - Болеслав сам любил шутку.

- Ну-ка, старик, - сказал я и теперь Кеневичу, - ведите в части. Хочу посмотреть, так ли весело и бодро выглядят перед боем ваши молодцы, как вы сами. Заодно и лед на Висле проверим.

- Вчера я направил в район переправы разведку, - с пониманием откликнулся комдив. - Днем саперы вели наблюдение, а ночью спустились на лед.

- И что же?

- Лед крепкий. Если такая погода удержится, переправим по нему пехоту и даже, надеюсь, полковую артиллерию.

Вошли в лес, где размещался 10-й полк. Еще издали увидели, что личный состав выстроен побатальонно. Мы остановились, прислушались. Зычным голосом командир части подполковник Винцент Потапович читал:

- "Солдаты! Вы идете на священный бой за освобождение родины. Перед вами немецкие окопы. За ними лес виселиц, на которых фашисты вешают поляков. Там льются кровь и слезы... Тысячи наших соотечественников стонут в гитлеровской неволе. Они ждут освобождения, ждут нашей победы..."

Я узнал наше - командования 1-й армии - обращение:

"В боевом союзе с советскими воинами мы идем дорогой победы, мы завоюем ее ценой своей крови. Каждый штыковой удар, каждое меткое попадание снаряда и пули - это шаг, приближающий нас к нашим отцам, братьям, женам и детям...

Нас зовет отчизна, нас зовут братья-поляки!

В бой, солдаты Свободы!"

В ответ раздалось троекратное "Нех жие!".

Мы прошли вдоль выстроенных в линию батальонов. Чисто выбриты лица солдат и офицеров, тщательно пригнано снаряжение, пуговицы и обувь начищены до блеска. А ведь всего несколько часов назад этот полк совершал длительный марш.

Хорошее впечатление осталось у меня и от осмотра 3-й пехотной дивизии имени Ромуальда Траугутта. Ее командир полковник С. С. Зайковский до войны преподавал тактику в академии имени М. В. Фрунзе, был моим старым знакомым.

Отозвав его в сторону, я спросил:

- Как, Станислав Станиславович, ледок на Висле? Выдержит ли пехоту, артиллерию?

- Надо бы проверить, - неуверенно ответил он.

- Ждете указаний?! А вот генерал Кеневич сам организовал разведку и убедился, что переправа по льду возможна.

Полковник опустил глаза, и его загорелое лицо порозовело. Он обещал в ту же ночь исправить свою оплошность.

Я привел этот пример не в укор Зайковскому, знания и опыт которого высоко ценил. Просто хотелось показать, что иногда и бывшие преподаватели тактики, ратовавшие на лекциях за инициативу и самостоятельность в действиях командира, сами не проявляли этих качеств в боевых условиях.

Тем временем Петр Ярошевич успел побывать в 1-й дивизии. Провел там совещание политического аппарата, поставил перед ним задачи, подсказал, как привести в действие большую силу, какой являются в любом воинском коллективе политбойцы. Посетил и полки, присутствовал на смотре дивизии.

Ярошевич поделился со мной впечатлениями. Рассказал и о таком эпизоде. Когда он беседовал с солдатами 3-го пехотного полка о том, что варшавяне ждут не дождутся своего освобождения, с юга вдруг донесся отдаленный гул артиллерийской канонады. Там уже повели - это было 14 января - наступление советские войска.

- Посмотрели бы вы, как реагировали на это наши жолнежи, - говорил Ярошевич. - Сначала все как по команде умолкли. В течение нескольких минут никто не проронил ни слова. Потом кто-то как крикнет: "Наши бьют фашистов!" Это он о советских воинах сказал "наши". И тут началось ликование. Жолнежи кричали "Виват!" в честь Красной Армии, Советского Союза, народной Польши. Меня это обрадовало куда больше, чем самое лучшее донесение о политико-моральном состоянии солдат.

В 15-м зенитном полку Ярошевич вместе с командиром майором Анатолем Пшибыльским посетил одну из батарей.

- Подходим к ближайшему орудию, - рассказывал он. - Видим, возле него копошится командир с солдатами. Офицер представился: "Подпоручник Пшибыльский!" Спрашиваю: "Однофамилец командира полка?" "Это мой брат Павел", - отвечает Анатоль. Пошли дальше. У одного из тягачей водитель представляется: "Капрал Пшибыльский!" "Как, - удивляюсь, - опять Пшибыльский?" А майор улыбается: "Это мой младший брат Алексы".

- Не знаете, откуда они? - спросил я у Ярошевича.

- Поляки из Советского Союза. Жили на Украине, под Уманью. А теперь все трое служат в одном полку.

Забегая вперед, скажу, что двум братьям Пшибыльским не довелось дойти до Берлина. Они погибли в боях: Анатоль - у Колобжега, Павел - у Грыфице. Я долгое время считал погибшим и капрала Пшибыльского. И лишь недавно узнал: Алексы уцелел. Он был ранен на Одере, потом лечился в госпитале. Ныне живет в Ленинграде.

Сведения, поступавшие к нам о ходе боевых действий войск 1-го Белорусского фронта, вселяли оптимизм. К исходу 14 января была взломана главная полоса обороны фашистов и советские бойцы продвинулись на участках прорыва на 12-18 километров в глубину. В оборонительной системе врага образовались бреши: одна, шириной в 30 километров, против магнушевского, а другая, в 25 километров, - против пулавского плацдармов. Наш сосед слева 61-я советская армия - вышла на рубеж Магерова Воля, Дембноволя, Юзефув.

Отчаянные попытки немецкого командования остановить наступавших на промежуточных рубежах окончились неудачей. Советские войска громили резервы неприятеля, прежде чем те успевали прикрыть бреши.

Все говорило о том, что близится и час нашего вступления в бой, причем это может случиться не на четвертый день операции, как планировалось, а гораздо раньше. Поэтому хотелось заранее переправить на западный берег Вислы польские танковые части.

Я позвонил на КП фронта. Выслушав мое предложение, генерал-полковник М. С. Малинин тут же доложил о нем командующему фронтом. Затем в телефонной трубке я услышал голос маршала Г. К. Жукова.

- Где вы рассчитываете переправить танки? - спросил он.

- По мосту в районе Магнушева.

- Какие части собираетесь перебросить?

- Первую танковую бригаду, четвертый тяжелый танковый полк и седьмой дивизион противотанковой артиллерии.

- Можете действовать, - одобрил Георгий Константинович. - Указание командующему шестьдесят первой армии, в полосе которой находится мост, будет дано. Время переправы и размещение ваших танковых частей на том берегу согласуйте на месте. Желаю успеха!

С генералом Никулиным мы уточнили, что начать движение танков целесообразнее 15 января около 16 часов дня, когда уже опускаются сумерки и вражеская авиация не страшна. И командующий бронетанковыми войсками армии выехал на магнушевский плацдарм, чтобы согласовать эти вопросы с командармом 61-й генералом П. А. Беловым.

Поначалу наступление этой армии развивалось неравномерно. Между тем 5-я ударная армия генерал-лейтенанта Н. Э. Берзарина, действовавшая левее, уже прорвала вторую полосу обороны врага и начала быстро продвигаться вперед. В 8 часов утра 16 января в прорыв была введена 2-я гвардейская танковая армия генерал-полковника танковых войск С. И. Богданова. Стремительное продвижение ее в северо-западном направлении сыграло очень важную роль: к концу дня прорыв расширился до 120 километров, глубина его в районе магнушевского плацдарма достигла 30 километров, а в районе пулавского - 50. Передовые части 2-й гвардейской танковой подошли к Сохачеву и взяли под контроль шоссе, ведущее к Варшаве.

В тот день и на правом крыле 1-го Белорусского фронта боевые действия развивались успешно. Немецко-фашистские войска не смогли устоять против сокрушительного удара 47-й советской армии и взаимодействующей с ней 2-й польской пехотной дивизии. Атаке бойцов 2-й дивизии предшествовала артподготовка, проведенная 13-м полком самоходной артиллерии, который впервые в истории польской армии обеспечивал продвижение пехоты прямой наводкой. Оборона гитлеровских войск была прорвана и на этом участке. В ночь на 16 января 47-я армия генерала Ф. И. Перхоровича переправилась через Вислу и захватила плацдарм в районе Чонсткув-Ломна, Дзеканув Польски, Кэмпа Келпинска.

Таким образом, советские войска, наступавшие севернее и южнее нас, вышли в тыл варшавской группировке противника и, продолжая стремительно продвигаться вперед, перерезали дороги, ведущие из Варшавы на запад, северо-запад и юго-запад. Оборона врага была дезорганизована: гитлеровцам грозило полное окружение.

Командующий 9-й немецкой армией генерал Люттвиц прекрасно понял это и вопреки строжайшим приказам гитлеровского верховного командования уже 16 января начал отводить свои главные силы из района Варшавы. Тем самым создались благоприятные условия для наступления нашей 1-й армии на столицу Польши.

Я выехал к Тарновскому мосту, чтобы присутствовать при переправе танковых частей через Вислу. И то, что я увидел там, еще раз свидетельствовало, как крепка боевая дружба советских и польских войск.

Зимние сумерки сгустились над рекой. Советские саперы, узнав о том, что предстоит переправа польских танков, собрались у въезда на мост в нетерпеливом ожидании.

Издали наконец донесся рокот моторов. Затем в полумраке обрисовались контуры машин. Обыкновенные советские танки Т-34, каких много уже прошло через этот мост. Только на броне их красовался белый польский пястовский орел.

Из люков выглядывали танкисты. Для такого торжественного случая они надели вместо кожаных шлемов конфедератки. "Да здравствуют польские танкисты!", "Да здравствует народная Польша!" - звучало на русском языке. "Нех жие братерство брони!", "Нех жие незвыценжона Армия Радценска!"{21} неслось в ответ по-польски.

Переправа танков по мосту прошла благополучно. Оказавшись заблаговременно на западном берегу Вислы, они могли теперь значительно ускорить продвижение пехотных соединений, ожидавших приказа на форсирование реки по льду. Я уже отправил офицеров связи в 1, 3 и 4-ю дивизии с приказанием привести полки в готовность к таким действиям, дал указание начальнику штаба армии генералу В. Стражевскому усилить наблюдение и разведку, особенно на участке 6-й пехотной дивизии и кавбригады, и напомнил всем командирам дивизий о необходимости максимальной бдительности.

- Не проглядите отход противника!

* * *

Около двух часов дня 16 января мы получили наконец долгожданный приказ штаба фронта: "1-й армии Войска Польского перейти в наступление..."

События развивались стремительно. Еще утром 16 января действующая на правом фланге 2-я пехотная дивизия, используя успех 47-й советской армии, начала переправу через Вислу в районе Кэмпы Келпинской и захватила плацдарм на западном берегу. Ее командир генерал Ян Роткевич быстро перебросил затем на тот берег и главные силы дивизии.

На левом фланге армии активные действия начались во второй половине дня 16 января с разведки боем, которую провела кавалерийская бригада. Впрочем, кавалерийской она только называлась - из-за отсутствия лошадей солдаты бригады действовали как обычные пехотинцы. Разведывательным группам 2-го и 3-го уланских полков удалось зацепиться за противоположный берег и, тесня немцев, захватить плацдарм. Командир кавбригады полковник Владзимеж Радзиванович сразу же переправил туда свои главные силы. Действуя энергично и напористо, пешие кавалеристы к концу дня освободили пригородные поселки Оборки, Опач, Пяски, что позволило 4-й пехотной дивизии выдвинуться на исходные позиции в районе Гура Кальвария.

Полковник Радзиванович был, кстати говоря, и лихим кавалеристом, и широко эрудированным человеком. Родился он в Петербурге, пятнадцатилетним юношей добровольно вступил в красногвардейский отряд Выборгского района и до конца гражданской войны участвовал в боях с врагами молодой Советской республики. Потом служил в пограничных войсках, учился в Литературном институте имени А. М. Горького. Он в совершенстве владел английским, французским, итальянским, испанским, в меньшей степени немецким и турецким языками. Ему принадлежит перевод ряда военно-исторических работ.

С началом Великой Отечественной войны Радзиванович вернулся в ряды Красной Армии, командовал на Южном фронте гвардейской механизированной бригадой. Затем был направлен в Войско Польское, служил в 1-й дивизии, потом водил в бой кавбригаду. После войны в звании генерала бригады командовал Люблинским военным округом. По возвращении в Советский Союз возглавлял кафедру иностранных языков в Военном педагогическом институте.

Однако вернемся к боям за Варшаву. Труднее, чем у фланговых соединений, складывались дела у 6-й пехотной дивизии, наступавшей на столицу с фронта. Здесь гитлеровцы сопротивлялись особенно упорно. Первую попытку форсировать Вислу по льду полковник Г. Шейпак предпринял еще днем 16 января. Противник встретил наступавших сильным артиллерийским и минометным огнем. Снаряды и мины рвались, образуя большие полыньи, преграждавшие путь солдатам. Но едва те залегали, на них рушился шквал пулеметного огня. Пришлось приостановить наступление и возобновить его лишь в темноте.

Под вечер полковник Шейпак доложил, что передовой отряд 14-го полка захватил плацдарм в районе Августува.

- Как ведут себя гитлеровцы? - спросил я его.

- По данным разведки, отводят главные силы из Варшавы, прикрывая отход сильными арьергардами.

- Так быстрее вводите в действие все полки дивизии! - поторопил я его. - Сбивайте арьергарды немцев и рвитесь к Главному вокзалу!

Уточнив задачи остальным комдивам, я также потребовал ускорить темпы наступления - каждый лишний час пребывания фашистов в Варшаве нес ей новые бедствия.

Пришло время и мне перебраться на западный берег Вислы - в Конары, где уже находилась оперативная группа штаба армии. Вместе с Петром Ярошевичем добирались туда опять-таки через мост в районе Магнушева, который противник держал под обстрелом тяжелой артиллерии. В Конары въехали в полнейшей темноте. Неожиданно впереди мелькнул и пропал узкий луч света.

- Что там такое? - спросил я встретившего нас майора.

- Единственный уцелевший дом. В нем живет старая женщина...

- Зайдемте к ней, - предложил Ярошевич. Он никогда не упускал случая поговорить с местными жителями.

Дверь была полуоткрыта, и мы тихо вошли. У стола неподвижно, словно в забытьи, сидела старушка. Услышав шаги, она уставилась на нас тусклыми невидящими глазами. Потом сделала жест рукой, словно отгоняя видение, и вдруг схватила рукав моей шинели и начала гладить серебряный зигзаг шитья, обрамлявшего обшлаг.

- Наш польский венжик, - шептала она, и слезы лились из ее глаз. Неужто правда, воскреснет Польша?!

Немного успокоившись, старушка рассказала о том, что ей пришлось испытать за последние годы.

- Мужа фашисты замучили в Майданеке, - с трудом подавляя рыдания, говорила она. - А дочерей, двух моих девочек, угнали в Германию...

Мы успокаивали ее как могли. Но чем помочь исстрадавшейся женщине?! Провожая нас, она просила:

- Освободите из фашистской неволи моих девочек.

На следующий день, выступая перед солдатами, Ярошевич говорил и об этой женщине, ее муках и слезах, и о нашем обещании поспешить на помощь узникам, томящимся в фашистской Германии.

* * *

Блиндаж в Конарах, который мы заняли, только что покинули его прежние хозяева. Они так спешили, что оставили даже ковры на стенах и недопитое вино в бокалах. Видимо, здесь обитал высокопоставленный гитлеровец, привыкший и на войне к комфорту: в блиндаже имелась даже туалетная комната.

С соседями удалось сразу же связаться по ВЧ, и я уточнил обстановку.

Наступление 47-й и 61-й армий развивалось весьма успешно. Уже были освобождены Гура Кальвария и Пясечно. Стремительно шли вперед и главные силы 2-й гвардейской танковой армии. Требовалось ускорить продвижение и наших передовых частей. Но тут произошел беспрецедентный случай, о котором даже и вспоминать неудобно: я, командующий армией, оказался вдруг... без связи!

- Дайте 1-ю дивизию! - приказываю телефонисту.

- С первой связи нет.

- Тогда вторую!!

- Со второй тоже нет.

- Командира третьей!

- И с ней нет связи, обывателю генерале.

- Ну так с четвертой, может, связь есть? - спросил я, с трудом сдерживая себя.

- Нет и с нею...

У нас была радиостанция, и я надеялся, что она выручит, но и радисты не смогли войти в связь с войсками. Не буду повторять тех фраз, что я высказал после этого связистам: мой вспыльчивый характер, к сожалению, прорвался наружу... Недобрыми словами вспоминал я и начальника связи армии полковника Феликса Сучека (в общем-то добросовестного офицера) и работников штаба, не обеспечивших КП связью.

Пришлось посылать в дивизии с письменным приказом офицеров связи. Перед рассветом они вернулись. Донесения в целом были отрадными. Части трех дивизий, наступавшие на главном направлении, вышли на рубеж Езёрна, Пясечно и продолжали с боями двигаться к Варшаве. Успешно наступали и танкисты. Их натиску не смогли противостоять даже те сильные укрепления гитлеровцев, о которых я рассказывал выше. Выучка польских воинов и их горячее стремление к победе позволяли им решать самые сложные задачи.

Из Конар стало трудно управлять быстро продвигавшимися войсками, и оперативная группа штаба направилась в только что освобожденное Пясечно.

Наступило утро, и нашему взору представилась картина, напоминавшая горестные месяцы начала войны. По обочинам дороги двигалась бесконечная вереница людей. Одни несли на себе сундуки, мешки, тюки и ящики, другие тянули поклажу на повозках, третьи толкали перед собой детские коляски, загроможденные узлами и чемоданами. Разница была лишь в том, что людской поток двигался теперь не на восток, а на запад - беженцы возвращались в родные места. Худые, усталые, они были озабочены одной думой: уцелел ли дом и живы ли близкие, оставшиеся в родной деревне, поселке, городе? Поток людей все рос, заполняя порой полотно дороги и мешая продвижению войск. Пришлось выставлять дополнительные регулировочные посты.

Всюду были видны следы жарких боев, полыхавших здесь всего несколько часов назад: подбитые орудия, обгорелые танки, перевернутые бронетранспортеры, неубранные вражеские трупы.

Население Пясечно от мала до велика высыпало на улицы, ликующими возгласами встречая советские и польские части. Позже мне много раз приходилось видеть гораздо большие толпы возбужденных и радостных жителей только что освобожденных населенных пунктов, но главная улица этого небольшого уездного города, заполненная ликующими людьми, и теперь живо стоит перед моими глазами.

Через город проходил один из полков 3-й пехотной дивизии - два остальных ее полка уже сражались в предполье Варшавы. На площади остановились три танка с группой десантников-автоматчиков на броне. Когда мы с Ярошевичей подошли к ним, то увидели офицера, которого окружили жители окрестных улиц.

- Пане, скажите, откуда и каким чудом взялись польские воины? - спросил его старичок с бородкой клинышком и в пенсне.

- На танках белый орел... Неужели они польские? - Худая как скелет женщина, не отрываясь, смотрела большими увлажненными глазами на эмблему, украшавшую броню.

- Немцы днем и ночью кричали по радио, что польской армии вовсе нет, а советским войскам никогда не взять Варшавы, - добавил парнишка лет пятнадцати с рукой на грязной перевязи.

Офицер терпеливо отвечал на эти вопросы, поясняя, что и грозные боевые машины с белым орлом на броне, и русоволосые парни в танкошлемах, и автоматчики в касках - все это частица новой народной армии - Войска Польского, пришедшего вызволить родную землю из под фашистского ига.

Оказалось, в роли агитатора выступал командир взвода автоматчиков Анджей Верблян. Боевой офицер и политбоец, он всякий раз, когда представлялась возможность, разъяснял бойцам и местным жителям политику народной Польши.

Людей скопилось много, они окружили и нас, обращаясь с новыми и новыми вопросами.

Ничего не оставалось делать, как открыть летучий митинг. Ярошевич поднялся на танк. Наступила тишина. Все, о чем говорил им оратор, было для жителей городка откровением. И то, что на освобожденной польской территории создано польское народное правительство, и то, что там уже проводится земельная реформа, и то, что с помощью Советского Союза организована сильная польская армия, и то, что освобождение Варшавы - уже вопрос часов.

Ярошевич был хорошим оратором, но в ту минуту, возбужденный ликующей толпой, он превзошел самого себя. Когда он закончил, кто-то крикнул:

- "Роту!"

Есть у поляков широко известное и любимое стихотворение писательницы Марии Конопницкой "Рота". Переложенное на музыку, оно стало как бы вторым национальным гимном польского народа, его клятвой, его призывом. И вот уже поплыла в морозном воздухе торжественная мелодия. Люди пели вдохновенно, и, когда дошли до слов:

Не будет крестоносец плевать нам в лицо,

Детей наших онемечивать!

- у многих на глазах засверкали слезы.

Стихла песня, и площадь снова забурлила, зашумела...

Многие жители Пясечно встречали среди солдат наших частей своих родных и знакомых, а потом долго шли по обочинам дороги рядом с шагавшими к Варшаве батальонами.

* * *

В 8 часов утра 17 января 4-й пехотный полк 2-й дивизии Яна Роткевича первым ворвался на улицы Варшавы. Уже через два часа он продвинулся до самой большой и популярной варшавской улицы Маршалковской. Тяжелее пришлось 6-му пехотному полку, наступавшему на левом фланге дивизии: на площади Инвалидов он встретил яростное сопротивление гитлеровцев, засевших в старой цитадели, служившей при царизме тюрьмой. Противник, видать, рассчитывал долго продержаться за ее толстыми стенами: состоявший из отборных эсэсовцев, его гарнизон был обеспечен боеприпасами, продовольствием и водой на несколько месяцев. И кто знает, может, гитлеровцам и удалось бы задержать здесь дальнейшее наступление полка, если бы не героизм солдат и офицеров.

К поручнику Анатолю Шавары, командиру 2-й роты 4-го пехотного полка, солдаты привели какого-то мужчину, желавшего сообщить нечто очень важное. Худое, давно не бритое лицо и грязные лохмотья, в которые он был одет, лучше всяких слов говорили о тяжелых испытаниях, выпавших на долю незнакомца. К сожалению, фамилия этого поляка так и осталась неизвестной.

- Кто вы? - спросил его поручник.

- Солдат Армии Людовой. Партизанил, принимал участие в Варшавском восстании.

- Что вы хотите сообщить?

- Я вам покажу проход в крепостной стене. Дайте мне несколько жолнежей, и я проведу их туда.

- Хорошо, я сам пойду с вами! - ответил поручник. Где ползком, где перебежками они подобрались ближе к цитадели и обогнули запорошенную снегом крепостную стену.

- Вон видите, чуть левее, - указал проводник пальцем на черневший в стене провал. - Они сделали проход, чтобы ходить к Висле за водой.

- И конечно, прикрыли его пулеметом?

- Да, он в том доте, справа. Если его захватить, можно ворваться в крепость.

Считанные минуты ушли на составление смелого плана, затем рота приступила к его выполнению.

Ликвидацию огневой точки возложили на взвод хорунжего Забинки, усиленный 45-миллиметровым орудием. Стремительный рывок взвода был так внезапен, что дот удалось захватить прежде, чем его обитатели успели поднять тревогу.

Тем временем горстка храбрецов во главе с проводником-партизаном, нагруженная ящиками с динамитом, пробралась к главным воротам крепости. Через несколько минут раздался сильный взрыв, и тяжелые чугунные створки ворот взлетели на воздух. Без промедления на штурм цитадели бросились два батальона 6-го пехотного полка. После жаркой перестрелки и молниеносной рукопашной схватки гитлеровцы прекратили сопротивление. Здесь было захвачено в плен более двухсот вражеских солдат. Над цитаделью взвилось национальное знамя Польши.

Овладев этим важным опорным пунктом, 6-й полк начал продвигаться к площади Тжех Кжижи{22}. Впереди наступал батальон под командованием советского офицера Александра Афанасьева. Близ улицы Ксенженцей он попал под сильный артиллерийский и пулеметный огонь, и среди солдат возникло замешательство. Но Афанасьев быстро восстановил порядок и повел своих бойцов в атаку. В ходе ожесточенной схватки польские солдаты уничтожили целое подразделение противника, засевшее в развалинах углового здания, захватив при этом исправные орудие и пулеметы. Среди бойцов объявились артиллеристы, нашлись и пулеметчики. Трофейных боеприпасов было более чем достаточно, и захваченное оружие врага было немедленно обращено против самих же гитлеровцев.

В не менее трудных условиях наступали и батальоны 6-й пехотной дивизии. Переправившись через Вислу, один из них оказался перед крутой двадцатиметровой высотой, господствовавшей над местностью. Противник вел с высоты сильный прицельный огонь. О лобовой атаке этой позиции нечего было и думать. Тогда сержант Чеслав Духовский обратился к командиру роты Стефану Грюнвальду.

- У меня с фашистами свои счеты, - сказал он. - Разрешите моему взводу обойти немцев и ударить по ним с тыла. Если погибнем, то и врагу не поздоровится.

Подпоручник знал, что гитлеровцы зверски погубили семью сержанта.

- Иди, Чеслав, - разрешил он, - А мы вас поддержим огнем с фронта.

По одной из лощин взвод Духовского пробрался на высоту, углубляясь в тыл фашистов, но был обнаружен. Закипел бой. Боясь окружения, противник вскоре попятился и оставил высоту. Наступление батальона продолжалось. С севера и запада подошли тем временем другие подразделения, тесня гитлеровцев в Белянский лес, где их потом окружили и уничтожили.

Взаимодействуя, полки 6-й и 2-й дивизий разгромили противника в Саксонском парке, а один из батальонов 16-го пехотного полка неудержимой лобовой атакой выбил фашистов с Дворцовой площади.

Оставалось захватить теперь важный опорный пункт - Главный вокзал. Бой за него был тяжелым. Враг цеплялся за каждое крыло здания, за каждый зал, комнату, но польские солдаты штурмовали укрытия храбро и решительно. Мы с Ярошевичем прибыли туда, когда схватка уже заканчивалась. На вышке вокзала трепетал бело-красный польский флаг, а из разрушенного здания выходили с поднятыми вверх руками вражеские солдаты.

Стрельба в этой части города постепенно затихала: противник отступал. Но группы гитлеровских автоматчиков, снайперов и гранатометчиков еще вели огонь из полуразрушенных зданий, из развалин, из-за баррикад.

Южную окраину города очищали от фашистских вояк бойцы 3-й пехотной дивизии и 1-й танковой бригады. Танки с пехотинцами на броне тоже прорвались в направлении Главного вокзала. Ориентиром им служил остов сгоревшего семнадцатиэтажного здания - варшавского небоскреба. Скелет его с уцелевшим на верхушке флагом со свастикой высился над разбитой Варшавой. Сбросив вражеский флаг, польские солдаты водрузили на его место двухцветное знамя народной Польши. Свежий морозный ветер развернул полотнище, и оно затрепетало высоко над городом, возвещая жителям о наступлении долгожданной свободы.

В это время 1-я кавбригада через Повсин и Служевец уже ворвалась в городской район Мокотув, 1-я пехотная дивизия, наступавшая через Грабице и Чарны Ляс, вышла в район Окенце, а 4-я дивизия, обогнув город с юга, заняла Кренчки, Петрувек.

Сражение за столицу Польши близилось к концу. Обойденная с двух сторон советскими войсками, сомкнувшими кольцо окружения в Сохачеве, расчлененная затем ударами польских частей группировка фашистов в Варшаве терпела поражение в уличных боях. Многие гитлеровцы, видя безнадежность сопротивления, удирали из города, другие продолжали драться с отчаянием обреченных, иные сдавались в плен.

На заключительном этапе сражения отличились воины многих польских частей - пехотинцы и разведчики, танкисты и артиллеристы, саперы и связисты. Никто из них не прятался от опасности, всеми владела одна мысль 5 как можно быстрее подавить последние очаги сопротивления гитлеровцев. И солдаты смело шли на штурм зданий, блокировали фашистские доты, забрасывали гранатами или расстреливали из орудий огневые позиции противника, бросались на врага врукопашную. Многие наши воины героически погибли в этих яростных схватках. Имена их и подвиги никогда не забудет польский народ...

...Мы ехали через Надажин и Фаленты. Кто-то из нас напомнил исторический факт: весной 1809 года на фалентской плотине героически сражались солдаты полковника Годебского, сдерживая натиск австрийского нашествия. И может быть, именно у той вон каплицы на перекрестке и пал смертью храбрых сам Годебский - патриот родины, воин-поэт... 130 лет спустя варшавские рабочие здесь же бутылками с бензином отбивали первый удар гитлеровских танков, рвавшихся к Варшаве.

Наши машины, свернув в сторону, проезжали возле Круликарни. Во время восстания 1794 года легендарный Костюшко руководил отсюда обороной Варшавы. Сколько памятных мест, связанных с героической борьбой польского народа за свою свободу!..

Идем по улицам Варшавы. Дым клубится над разрушенными зданиями, стоит маревом над пепелищами. На Маршалковской улице и Ерозолимске аллее чернеют остовы дворцов и домов.

Начали появляться жители, похожие на тени. Они выходили неуверенно, боязливо оглядываясь. Лица бескровные, взгляды скорбные.

17 января 1945 года в три часа дня я радировал польскому правительству и Военному совету 1-го Белорусского фронта об освобождении Варшавы. А вечером Москва торжественно салютовала героическим советским и польским воинам двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из 224 орудий.

Приказом Советского Верховного Главнокомандования наиболее отличившимся при освобождении польской столицы частям и соединениям Советской Армии и Войска Польского были присвоены почетные наименования Варшавских. Варшавскими стали 2-я пехотная дивизия имени Г. Домбровского, 1-я кавалерийская бригада, 3-я гаубичная артиллерийская бригада, 1-я пушечная артиллерийская бригада, 13-й самоходный артиллерийский полк, 1-я танковая бригада имени героев Вестерплятте, 1-й отдельный разведывательный батальон, 1-я саперная бригада, 6-й отдельный мотопонтонный батальон, 7-й отдельный мотоинженерный батальон и 3-й отдельный мотострелковый батальон нашей 1-й армии.

Части Войска Польского - преемники фронтовых традиций - и поныне носят эти славные наименования.

В память о победе и как символ боевой дружбы двух братских армий в Праге воздвигнут гранитный монумент. Поляки называют его "Братерство брони". На граните на двух братских славянских языках высечены слова: "Слава героям Советской Армии - товарищам по оружию, которые отдали свою жизнь за свободу и независимость польского народа!"

Глава девятая.

Следы преступлений

Из Варшавы мы вернулись в Пясечно, где располагался КП армии. А на другой день утром сюда пожаловала с "дипломатическим" визитом важная персона. Причем меня она рассматривала в качестве единоличного представителя военной власти в... Польше.

Началось с того, что адъютант смущенно доложил:

- К вам... маршал Шиманский.

- Просите.

И вот передо мной высокий седой человек в добротной бобровой шубе.

- Профессор университета имени Стефана Батория, бывший маршал сената Юлиан Шиманский.

- Садитесь, пожалуйста, - сказал я, удивленный таким визитом. - Чем могу служить?

Он ответил не сразу, видимо раздумывая, с чего начать. И начал издалека. Рассказал о структуре власти в довоенной Польше, о польской конституции, о роли сената и сейма.

"К чему бы все это?" - удивился я, пока мой посетитель певучим неторопливым говорком всячески восхвалял порядки в буржуазно-помещичьей Польше и их "демократические" принципы.

- Чего же хочет пан Шиманский? - я остерегался назвать его маршалом, понимая, какие авансы дал бы этим.

- О-о, пане генерале, чего могу я хотеть, уже пожилой человек, повидавший жизнь? Только одного: соблюдения закона, соблюдения конституции.

- Не совсем понимаю.

- Я уже имел честь вам говорить о конституции Польши. - При этом он нагнулся ко мне, словно собирался поведать нечто строго конфиденциальное. Вот и хочу, чтобы вы, пане генерале, встали на ее защиту. У вас армия, у вас сила! А только это и имеет вес в политике.

- Нельзя ли еще яснее, пане Шиманский?

- Хорошо. Я буду совершенно откровенен. Я являюсь единственным оставшимся в живых маршалом сената. И поэтому считаю своей обязанностью обратиться к вам как представителю армии, представителю реальной силы в нашей несчастной, разрушенной войной и оккупацией стране с просьбой, чтобы вы способствовали созданию правительства, действующего на основании конституции 1935 года.

- Вы забываете, господин Шиманский, или не желаете знать того, что с июля 1944 года на освобожденной территории страны существует легальное польское правительство - Польский комитет Национального Освобождения, который несколько дней назад переименован во Временное правительство. Вы опоздали, пане Шиманский!

- Апрельской конституцией 1935 года предусмотрено...

- Сейчас в Польше мартовская конституция, принятая в 1921 году, более демократичная, чем апрельская. После победоносного завершения войны с гитлеровцами и освобождения всей польской территории народ, по всей вероятности, изберет сейм, который разработает новую конституцию. Вы просто не осмысливаете событий, пан Шиманский. Старой Польши больше нет и никогда не будет. Крайова Рада Народова провозгласила Польскую Народную Республику.

- Но армия должна сказать свое веское слово. Долг Войска Польского стоять на страже закона.

- Армия именно и стоит на страже законности, защищает интересы народа, народную власть и народную Польшу.

- А все-таки вы подумайте, пане генерале! Войска в ваших руках, они послушны вам. В ваших силах направить страну по правильному пути...

- Народная Польша и идет по правильному пути. К старому возврата нет. Впрочем, обо всем этом вам лучше поговорить со сведущим человеком.

И я пригласил Петра Ярошевича. Шиманский еще раз высказал свои взгляды, намекнул на силу армии, за которой, по его мнению, последнее слово.

Бывший маршал сената беседой с нами остался явно недоволен. Застегнув свою богатую шубу, он молча вышел из комнаты...

Мы с Ярошевичем долго смеялись.

- Итак, мы не использовали шанса получить при посредстве пана маршала высокие "правительственные" посты, - сказал я с деланным сожалением.

Днем позже Главком Роля-Жимерский вызвал меня в Варшаву. Путь мой лежал через Езерну на Вилянув. Потеплело, и разбитая грузовиками дорога покрылась липкой грязью. Но военные машины встречались редко: войска ушли дальше на запад. А по обочинам, как и прежде, тянулись вереницы людей, возвращавшихся в родные места.

Дымились руины Варшавы... Кругом царила мертвая тишина, словно на кладбище. Я невольно обнажил голову.

Среди развалин показалась одинокая согбенная фигура. Это оказался еще не старый мужчина. Увидев меня, он подошел и, укоризненно качая головой, сделал широкий жест рукой:

- Посмотрите, что наделали изверги с нашей столицей!..

Его звали Ксаверий. Он житель Варшавы, но все годы оккупации скрывался. Теперь вернулся на родные пепелища и бродил, не находя пристанища.

Ксаверий стал моим проводником. Мы осмотрели Театральную площадь, где лежал в развалинах взорванный фашистами знаменитый столичный театр оперы и балета. Потом побывали на Пляцу Замковом, и там Ксаверий показал мне подорванную немцами колонну, на которой раньше возвышался бюст польского короля Зигмунда.

Время приближалось к двенадцати. Попрощавшись с Ксаверием, я поспешил к замку Бельведер. По разбитым улицам шли немногочисленные прохожие. На обгорелых стенах зданий пестрело множество наклеенных листочков бумаги. Остановив машину, я прочитал некоторые из записок: "Янек, я у тети. Иди туда", "Сынку, твоя мать жива. Ищи меня у Залесских. Жив ли ты, сынок?", "Не ищите меня, я ушел с Войском Польским бить немцев. Станислав", "Где моя жена и дети? Кто знает об этом, сообщите парикмахеру Юзефу. Окончевский Войцех", "Вся семья Понизовских погибла в Майданеке. Не ищите их. Я видел их смерть. Живу в подвале этого дома. Фишер Юзеф".

Почти за каждой запиской угадывалась горестная судьба людей, острая боль по невозвратимой утрате...

Здания в те дни находились во власти саперов. Польская саперная бригада занималась разминированием домов и баррикад, мостовых и подвалов, костелов и даже садовых скамеек в скверах. В разных местах время от времени раздавались взрывы. Это уничтожали найденные мины.

Я очень уважаю саперов, скромных тружеников войны, смелых и находчивых, спокойных и аккуратных. Поэтому, подъехав к Бельведерскому дворцу и увидев работавших там бойцов со щупами, не мог удержаться, чтобы не поговорить с ними.

Знаменитый Бельведер гитлеровцы не успели взорвать, хотя заминировали его основательно.

Не знаю, сколько в том правды, но некоторые пленные информировали, что этот дворец был предназначен под резиденцию Гитлера, если бы тот прибыл в Варшаву.

Перед наступлением на столицу мы знали, что гитлеровцы готовили Бельведер к взрыву. Я приказал генералу В. Стражевскому подготовить специальный штурмовой отряд, задачей которого был захват Бельведера. В отряд вошли саперы и лучшие разведчики из армейского разведбатальона, всего несколько десятков человек. Как только началось наступление, эта группа одной из первых форсировала по льду Вислу и кратчайшим путем достигла района Бельведера. Благодаря быстрым и решительным действиям наших воинов немцы были застигнуты врасплох и дворец уцелел.

Сейчас я увидел многочисленные шурфы в его стенах, подготовленные для закладки взрывчатки.

- Как дела? - спросил я, подходя к группе солдат. Они вытянулись, заулыбались:

- Все в порядке, обывателю генерале.

- Много ли мин нашли?

- Три заряда по сто килограммов, не считая сотни "сюрпризов", разбросанных по всему дворцу, и особенно на втором его этаже, - отрапортовал подошедший поручник.

- Где же они спрятали их?

- Всюду, где только можно. Даже специально пробурили стены и замуровали в нишах.

- А мин замедленного действия не обнаружили?

- Ищем, но пока не нашли.

- Будьте осторожны, - предупредил я саперов и рассказал им о случае, который произошел в период боев в районе Витебска.

Тогда советские воины захватили мост на реке Вопец. Саперы осмотрели его, сняли несколько мин и на том успокоились. Войска, в том числе и наш корпус, стояли в обороне, и по мосту осуществлялось движение автотранспорта. Прошло две недели. И вдруг мост взлетел на воздух! Началось расследование, и в пятидесяти метрах от моста нашли часовой механизм, от которого тянулись к мосту обрывки замаскированного провода. Случай этот многому научил: саперы стали тщательнее осматривать захваченные объекты.

Поручник заверил меня, что они осмотрят во дворце все подозрительные закоулки и ошибки не допустят. А на другой день, как я узнал позже, произошло следующее. К саперам обратился местный житель и попросил ведро угля, сообщив при этом, что гитлеровцы перед самым отступлением привезли во дворец тонн двадцать угля... У саперов мелькнула догадка. Бросились в подвал, начали выгружать оттуда уголь и под ним в самом углу подвала нашли полтонны взрывчатки с часовым механизмом!

В тот раз я прошелся дворцовым парком Лазенки - до войны любимым местом отдыха варшавян. Передо мной раскрылась удручающая картина. Кругом одни развалины. Запущенные пруды и каналы. Чудесные липы, многовековые дубы и раскидистые каштаны изуродованы снарядами.

Мне везло на провожатых. Вот и в парке подошел старичок, назвавшийся паном Михалом. Худенькое, морщинистое лицо с грустными темными глазами. Кто он? Вероятно, один из многих тысяч горожан.

- Посмотрите, пане генерале, что они наделали. - Он употребил многозначительное "они". - Уже после восстания взорвали Королевский замок, потом дворец Оссолинских на улице Вежбевой... Вы не видели никогда этих дворцов? Вы первый раз в Варшаве, пане генерале? О, какая это была красота! Вы не знали и Саского дворца, того, что украшал Саскую площадь? Там был раньше генеральный штаб. Они его тоже взорвали, после того, как подавили восстание... А ведь этого могло и не быть, если бы... - Он смущенно замолчал.

- Если бы что, пан Михал?

Мой собеседник стал излагать версию о причинах поражения восстания, которую усиленно распространяло правительство Миколайчика и лондонское радио.

- Это наглая ложь, пан Михал! О дате восстания Красная Армия не была предупреждена. Кроме того, и это особенно важно, она только что провела крупную наступательную операцию и не была готова помочь обманутым варшавянам. - Я вспомнил слова, сказанные мне генералом Корчицем в Люблине, и сейчас повторил их: - Но правда восторжествует и пригвоздит к позорному столбу предателей-реакционеров. История раскроет истину!

- Дай бог, пане генерале, дай бог...

Пан Михал водил меня по парку.

Он знал, сколько лет каждому дереву, кто его посадил, откуда привезены саженцы.

- Этому дубу двести лет, - показал он на искалеченное дерево. Возле самой земли дуб разделялся на два ствола, один из которых был начисто срезан снарядом.

Будучи недавно в Варшаве, я пошел в Лазенки и отыскал это дерево. Пень от погибшего побега прикрывала аккуратная цементно-гипсовая подушка, другой же ствол старого дуба еще более разросся. В парке были толпы празднично одетых людей, в аллеях беззаботно резвились дети. Дворец и парк, неповторимое сочетание форм и цветов создавали атмосферу мирного отдыха и покоя. И только гипсовая подушка на срезе дерева напоминала о давних трагических днях.

...Из парка я поспешил к месту встречи с Главкомом. Вскоре туда приехали Роля-Жимерский и командиры дивизий.

- Поздравляю с победой! - приветствовал меня Главком и шутливо добавил: - Правда, мой дом вы все-таки не сумели сохранить...

- Какой дом? - не понял я.

- В котором я жил когда-то. На Уяздовской аллее.

По пути сюда я проехал по ней, но на месте дома нашел только груду кирпичей.

Мы остановились на площади перед Главным вокзалом и вышли из машины.

Здесь, сообщил Главком, состоится 19 января военный парад в честь освобождения столицы. В нем примут участие старейшие польские соединения 1-я и 2-я пехотные дивизии, отличившиеся при освобождении города. Они пройдут по Ерозолимской аллее с востока на запад, и это будет символизировать, что путь Войска Польского лежит вместе с Красной Армией на запад, до полной победы над фашизмом. Парад будут принимать президент, члены правительства и Главком. Командовать парадом приказывалось мне.

Главком тут же объявил, что после парада 2-я дивизия должна остаться в Варшаве для несения гарнизонной службы. Это, конечно, меня огорчило.

В Пясечно я возвращался другой дорогой. Захотелось посмотреть понтонный мост через Вислу, который сооружали польские саперы. Это была не простая задача. В течение двух суток требовалось навести переправу выше взорванного немцами железнодорожного моста у цитадели. Темпы работы были высокими, солдаты трудились не покладая рук. Командир понтонной бригады полковник Тылинский доложил, что мост будет готов в назначенный срок: саперы уже заканчивали работу. Действительно, мой "виллис" без труда проехал на противоположный берег. Лед снова растаял, и внизу поблескивала вода. Но теперь Висла была уже не страшна.

Эта переправа использовалась войсками около 20 дней, пока советские саперы не построили свайного моста. За это время по ней прошло около 30 тысяч грузовиков и более 230 тысяч солдат.

* * *

Никогда раньше не приходилось мне командовать парадом. К тому же таким необычным. Из Пясечно в Варшаву я выехал ранним утром. Погода стояла пасмурная, но мягкая, тихая.

Я не узнал площадь у Главного вокзала и Ерозолимскую аллею: саперы с помощью варшавян разобрали груды развалин, почистили, принарядили улицы. В оконных проемах полуразрушенных зданий висели национальные флаги, огромные кумачовые полотнища прикрывали проломы в стенах. Повсюду были лозунги и приветствия на русском и польском языках.

Полки выстроились в обычную походную колонну. Они так и пройдут по площади мимо только что сооруженной небольшой трибуны.

Варшавяне, собравшиеся на площади и на тротуарах, с любопытством рассматривали воинов, их оружие и боевую технику, в том числе "катюши", которые недавно появились в польской армии.

Возле трибуны находились партийные работники, партизаны и подпольщики. Настроение у всех было приподнятое.

Приближался полдень. На маленькой трибуне появились Болеслав Берут, Владислав Гомулка, Главком Роля-Жимерский, его заместитель Александр Завадский, начальник Главного штаба Владислав Корчиц...

Тишину разорвал неожиданный треск автоматных очередей. А через одну-две минуты из руин ближайшего дома автоматчицы под командованием хорунжего Анели Клецкой вывели трех гитлеровских солдат с поднятыми руками. Площадь наполнилась шумом аплодисментов...

Главком поздоровался с войсками. Прозвучало троекратное "Нех жие!", после чего мне осталось подать одну-единственную команду:

- Шагом марш!

Заиграл оркестр, и походные колонны двух дивизий двинулись торжественным маршем. Парад открыли костюшковцы - их дивизия положила начало Войску Польскому. Шли пехотинцы, пулеметчики, автоматчики, разведчики, артиллеристы, истребители танков. Затем тягачи потащили пушки большого калибра.

Поднявшись на трибуну, я называл членам правительства фамилии командиров полков, сообщал тактико-технические данные вооружения, которым щедро снабдил Войско Польское братский Советский Союз.

Когда последние роты шли по площади, передовые подразделения костюшковцев уже находились за чертой Варшавы, направляясь прямо на передовые позиции.

После парада я был приглашен на экстренное заседание Президиума Крайовой Рады Народовой, состоявшееся в резиденции президента Варшавы. Оно длилось недолго, всего минут десять. Речь шла о том, где быть столице Польской Народной Республики.

- Варшава сильно разрушена, - заявил Болеслав Берут. - Но есть мнение сохранить ее столицей и в кратчайший срок восстановить. С другой стороны, высказываются предложения перенести польскую столицу в Краков. Давайте обсудим.

Большинство товарищей считали, что с Варшавой связана вся история нашего государства. Варшава и должна остаться столицей Польши. Польский народ восстановит ее, и она станет еще краше.

На том единогласно и порешили.

- Теперь прошу на ужин в честь освобождения Варшавы, - пригласил Берут.

В зале собралось около двухсот человек. Быть может, тот вечер хроникеры и назвали первым приемом польского правительства, но на самом деле это был скромный товарищеский ужин. И все же лица участников вечера искрились необычайной радостью.

С большим вниманием мы выслушали выступление Болеслава Берута.

- Приятно сознавать, - сказал Берут, - что и польский народ вносит свой военный вклад в разгром фашизма. Дружба и братство по оружию между Красной Армией и Войском Польским имеют огромное значение в деле победы над гитлеризмом. Без помощи со стороны Советского Союза мы не могли бы создать современную боеспособную армию.

За окнами быстро темнело. Город, лишенный света, погружался во мрак. Светлым островком в нем был, пожалуй, лишь этот зал, в котором тускло горели лампочки, питаемые агрегатом ближайшей воинской части. Не хотелось уходить отсюда, но в Пясечно меня ждали срочные дела.

Хотя на улицах иногда раздавались выстрелы (кое-где в руинах еще прятались гитлеровцы), я решил немножко пройтись пешком.

В сгустившихся сумерках впереди показалась высокая фигура в легкой шубке. Женщина шла мне навстречу в сопровождении двух польских офицеров, и лицо ее показалось знакомым. Тут же вспомнил его по портретам в газетах и журналах - Ванда Василевская! Она шла, не поднимая головы, погруженная в скорбное раздумье. Я шагнул к ней, представился. Ванда Василевская молча протянула мне руку и, ничего не сказав, пошла дальше.

- Что с ней? - спросил я офицера. - Не больна ли?

- Была на месте еврейского гетто, - негромко ответил тот. - Глубоко потрясена всем, что увидела там и узнала...

Я сел в машину и, перебирая в памяти все впечатления этого дня, поехал в Пясечно. Я думал о пане Михале и тысячах других жителей польской столицы, отравленных ядом реакционной пропаганды эмигрантского правительства. Эти люди готовы были обвинить Красную Армию в том, что она не протянула руку помощи варшавским повстанцам в трагическую минуту. И вот теперь я твердо решил противопоставить реакционной пропаганде достоверные факты. Мне хотелось изучить архивные документы и оперативные карты, чтобы проследить, как польская реакция спровоцировала выступление варшавян, какие она ставила цели и почему восстание потерпело поражение...

Занятый этими мыслями, я не заметил, как автомобиль завернул во двор, где находился КП армии.

Первое, что увидел там, были пленные. Я решил поприсутствовать на допросе.

...Перед капитаном Станиславом Окенцким стоял гренадер из батальона "Бентин", кряжистый немец из Гамбурга, бывший аптекарский помощник, двадцатилетний Гергард Шюльке. Несколько часов назад он был взят в плен в самой Варшаве солдатами 6-й пехотной дивизии.

Капитан Окенцкий спросил, участвовал ли пленный в карательных действиях против повстанцев в Варшаве. Шюльке долго молчал, искоса поглядывая на меня, затем произнес:

- Да... Нас заставляли...

- Расскажите подробнее.

- Наш батальон находился в Гнезно, когда его вдруг срочно погрузили в вагоны и привезли в Варшаву. В городе шли бои с повстанцами. Ну и... мы тоже заняли позиции у кладбища Повонзки.

- Сколько времени батальон воевал в Варшаве?

- Шесть недель. Он понес большие потери, хотя наступление против повстанцев мы всегда проводили при поддержке минометов, штурмовых орудий, самолетов и артиллерии. Все же к концу из 700 солдат в батальоне осталось меньше половины. Вторая рота вообще перестала существовать. Наибольшие потери наносили нам партизанские снайперы. Они отлично знали город и в случае опасности скрывались, используя подземные коммуникации.

- А "эвакуацией" населения вы занимались? Снова пауза. Шюльке опускает глаза:

- Мирное население Варшавы изгоняли полиция, эсэсовцы...

- А ваш батальон в этом участвовал?

- Да, участвовал. Жители сопротивлялись, прятались. Но когда в городе не стало воды, они вынуждены были покинуть укрытия.

- Почему вы воевали с населением?

- Наш командир роты лейтенант Любке говорил, что надо повсюду сражаться до последнего солдата, что иного выхода нет.

- А теперь вы что думаете?

- Мне уже все безразлично... Я нахожусь в плену, и если вы, господин капитан, не прикажете меня расстрелять, то как-нибудь я переживу все это...

Следующий пленный был в прошлом, по его словам, лесорубом и родился в Лотарингии.

- Из Лотарингии, а в немецкой армии?

- Что было делать? Хотел перебежать во Францию, но гестаповцы поймали.

- Что ж, расскажите нам, как вы выгоняли поляков из Варшавы.

- 6, 7 и 8 сентября наша рота выселяла жителей. Кроме нас этим занимались солдаты других полков и полевая ?кандармерия. Часть солдат окружала улицу, чтобы никто не сбежал, остальные обыскивали квартиры.

- С какой целью?

- Чтобы забрать все ценные вещи... Полякам разрешалось брать с собой только маленькие свертки... Затем всех жителей выгоняли на улицу и отправляли на запад. Не знаю, куда. Потом солдаты еще раз проверяли квартиры, чтобы найти тех, кто скрывался.

- Как вели себя ваши солдаты?

- Некоторые очень жестоко. Они били прикладами женщин, стариков и детей и выгоняли их на улицы. Многие солдаты брали одежду, хорошую обувь, столовую посуду и всякое другое, а потом отсылали домой.

Допрос штабс-ефрейтора из охранного батальона жителя Майнца Виктора Иоганна я уже не хотел слушать: достаточно было прочитать найденное у него письмо от жены:

"...Твоя пятая посылка дошла. Мы очень благодарны. Кашне и кофточка еще очень хорошие, а столовый прибор спрячем до твоего приезда, если будет на то господия воля..." Взглянув с презрением на плюгавенького, заросшего рыжей щетиной гитлеровца, я вышел.

* * *

С тех пор прошло много времени. Мы смотрим теперь на те события как бы со стороны. Нам доподлинно стали известны и понятны причины трагедии варшавского восстания.

То, что хочу рассказать, я почерпнул из многочисленных документов и рассказов очевидцев. Приведу цифры, которые некогда считались секретными.

Восстание в Варшаве, как известно, началось 1 августа 1944 года. К тому времени Красная Армия прошла с тяжелыми боями более 600 километров по полям Белоруссии, западных областей Украины и Литвы. Тылы ее растянулись.

К концу июля темпы наступления советских войск начали замедляться. Сказались потери, ощущался недостаток горючего. Отставала артиллерия и артиллерийское снабжение. Снизила свою активность авиация из-за перебазирования на новые аэродромы.

К началу августа войска левого крыла 1-го Белорусского фронта - 2-я танковая армия, вырвавшись далеко вперед, приблизилась к Варшаве с юго-востока. В то время этой армией командовал начальник штаба А. И. Радзиевский (командарм С. И. Богданов был ранен и до 7 января 1945 года находился в Москве на лечении). Он мне рассказывал, что при подходе к Праге танкисты встретили ожесточенное сопротивление противника, занявшего подготовленную оборону. Опираясь на мощные укрепления, немецко-фашистские войска нанесли ряд контрударов. Это произошло еще до того, как подоспели советские стрелковые соединения.

Из-за отставания центра и правого крыла 1-го Белорусского фронта правый фланг 2-й танковой армии оказался открытым. В этих условиях танкистам ничего не оставалось, как перейти к обороне.

Таким образом, восстание в Варшаве началось в самое неблагоприятное время. Думаю, что гитлеровские генералы не раз склонялись над фронтовыми картами, надеясь, что советские войска устремятся вперед и попадут в ловушку.

Начало восстания совпало с приездом в Москву Миколайчика на переговоры с Польским комитетом Национального Освобождения. Реакционеры из лондонского эмигрантского правительства рассчитывали, что вооруженное выступление варшавян усилит позиции Миколайчика в московских переговорах.

Теперь известно, что 16 августа 1944 года И. В. Сталин направил У. Черчиллю послание, в котором говорилось, что варшавское выступление представляет собой опрометчивую и ужасную авантюру, от которой население несет большие жертвы. Этого не случилось бы, если бы советское командование было информировано до начала варшавского восстания. При сложившейся ситуации советское командование пришло к выводу, что оно должно отмежеваться от варшавской авантюры, так как не может взять на себя ни прямой, ни косвенной ответственности за нее.

Население Варшавы не знало об истинных мотивах, которыми руководствовались подстрекатели. Поэтому оно смело вступило в бой с врагом. Кроме отрядов, подчинявшихся лондонскому правительству, в вооруженной борьбе приняли участие и отряды Армии Людовой. И они проявили в борьбе достойное поляков мужество и самоотверженность.

Но эмигрантское правительство и его сторонники, спровоцировавшие восстание, преследовали корыстные классовые интересы.

Успехи Красной Армии, подъем национально-освободительного движения в Польше, рост авторитета Польской рабочей партии вызвали тревогу в реакционных кругах. Поэтому еще задолго до освобождения советскими войсками польских земель реакционеры вынашивали планы, цель которых - не допустить победы демократических сил в стране.

Оказывается, уже в конце 1943 года командование Армии Крайовой и эмигрантское правительство разработали план действий на случай вступления советских войск в Польшу. План этот назывался "Бужа" ("Буря") и предусматривал ряд восстаний против арьергардов немецких войск, с тем чтобы до прихода Красной Армии захватить власть в городах и крупных населенных пунктах. Словом, Миколайчик и его компания думали не столько о борьбе против гитлеровцев, сколько против Красной Армии.

Эта бесчестная игра нашла свое концентрированное выражение в одном из выступлений реакционного генерала Бур-Коморовского, командовавшего Армией Крайовой. В июле 1944 года он прямо заявил: "Мы не можем поднимать восстание против немцев до тех пор, пока они удерживают фронт, а тем самым и Россию вдали от нас. Кроме того, мы должны быть подготовленными к тому, чтобы оказать вооруженное сопротивление русским войскам, вступающим на территорию Польши".

Между тем в освобождаемой Польше росла и крепла новая, единственно законная и подлинно демократическая народная власть. Как только стало известно об образовании Комитета Национального Освобождения, польская реакция решила предпринять ряд срочных контрмер. Одной из них и было восстание в Варшаве. По мнению командования Армии Крайовой, повстанцам надо было занять город не позже чем за 12 часов до вступления в него советских войск. Оно рассчитывало установить в стране власть эмигрантского правительства.

С военной точки зрения восстание явилось авантюрой. Оно не было подготовлено и началось, как уже говорилось, в очень невыгодный момент, при значительном превосходстве сил противника.

Оружия у восставших оказалось мало, боеприпасов могло хватить всего на несколько дней. В то же время вражеский гарнизон располагал танками, тяжелой артиллерией и самолетами. У повстанцев не хватило сил овладеть командными пунктами города, занять вокзалы и мосты через Вислу. Противник имел возможность маневрировать силами и подтянуть резервы.

Варшавяне проявили немало мужества и отваги. Героизм и самоотверженность польских патриотов вынуждено было признать и немецко-фашистское командование. К нам попала его секретная инструкция от 21 августа 1944 года, в которой отмечалось, что "повстанцы сражаются фанатично и ожесточенно. Наши успехи после трехнедельных боев невелики, несмотря на поддержку большого числа современного оружия".

Чтобы хоть как-то облегчить участь восставших, советское командование решило тогда вывести правое крыло фронта на рубеж Нарев, устье Западного Буга, Прага.

Эта нелегкая задача выполнялась в течение августа и половины сентября.

Генерал Зигмунт Берлинг, командовавший в то время 1-й армией Войска Польского, рассказывал мне о тех событиях.

Бои носили тяжелый характер, и наступление развивалось медленно. В конце августа советские войска вышли к реке Нарев севернее Варшавы и захватили плацдарм в районе Сероцка, а южнее Праги форсировали Вислу, заняв плацдармы у Магнушева, Пулава и Сандомира. Бои за их расширение были ожесточенными, и в конце августа советским войскам пришлось перейти к обороне.

10 сентября начала наступление 47-я советская армия, усиленная одной польской пехотной дивизией. В результате четырехдневных ожесточенных боев 14 сентября она освободила предместье Варшавы - Прагу.

Да будет известно, что к середине сентября в боях на польской территории войска 1-го Белорусского фронта потеряли убитыми и ранеными более 166 тысяч человек. Вот он, ответ предателям, посмевшим клеветать на советский народ, будто тот не протянул руку помощи своим братьям полякам!

На 1-ю армию тоже была возложена задача оказать помощь варшавянам. 2-ю и 3-ю польские дивизии усилили пятью артиллерийскими бригадами и минометным полком. Поддерживали их советская артиллерийская бригада, шеесть артиллерийских дивизионов резерва Главного Командования и крупные силы авиации 1-го Белорусского фронта. Для форсирования Вислы дивизиям придали три советских инженерных батальона особого назначения с плавающими автомобилями. Все это подтверждает, что намеченной операции придавалось большое значение.

Форсирование Вислы началось ночью 16 сентября. В течение нескольких дней в Варшаву переправилось до шести батальонов пехоты. Польские солдаты и офицеры дрались героически. Но вражеским танкам удалось расчленить переправившиеся подразделения. Сложилась настолько угрожающая обстановка, что Зигмунт Берлинг решил эвакуировать батальоны обратно - на восточный берег Вислы.

Характерно, что и в это критическое время командование Армии Крайовой упорно отказывалось от совместных действий не только с советскими, но даже с польскими частями. Это чудовищно. Но от факта никуда не уйдешь.

Советское командование направило тогда в штаб повстанцев своего представителя, но ему не удалось ни о чем договориться. Генерал Монтер (заместитель Бур-Коморовского) уклонился от координации действий с Красной Армией, сославшись на то, что советский представитель якобы не имел полномочий для ведения политических переговоров.

Советское командование по просьбе Польского комитета Национального Освобождения организовало материальную помощь восставшим. Летчики 9-й гвардейской ночной бомбардировочной авиационной дивизии под командованием полковника К. И. Рассказова регулярно сбрасывали повстанцам продовольствие, оружие, боеприпасы, медикаменты. Самолеты летали почти каждую ночь. В общей сложности они совершили 2243 вылета и сбросили повстанцам 156 минометов, 505 противотанковых ружей, 2667 автоматов и винтовок, 41 780 гранат, 3 млн. патронов, 113 тонн продовольствия и 500 килограммов медикаментов.

Когда положение восставших стало безнадежным, советское командование предложило их руководителям прорываться под прикрытием авиации и артиллерии к Висле. Но это не устраивало авантюриста Бур-Коморовского. Он запретил идти навстречу советским войскам. Только отдельным отрядам, отказавшимся выполнить его преступный приказ, удалось вырваться из Варшавы.

Бур-Коморовский предпочел капитуляцию и 2 октября 1944 года подписал акт о сдаче в плен.

В свое время в Англии вышла книжонка Бур-Коморовского. Она полна лжи, клеветы и ненависти к советскому народу. Но тщетно пытается автор смыть с себя черное пятно предательства!

Об этой книжонке не стоило бы, пожалуй, говорить. Но есть в ней отдельные штрихи, рисующие, быть может, вопреки желанию автора облик кучки преступников и их подлинные цели.

Бур-Коморовский признает, что запасов оружия и провианта у аковцев едва хватало на 4-5 дней. Но он спешил. Боялся, что Красная Армия придет раньше. Надеялся получить американское и английское оружие. "Мы были уверены, что союзники пошлют нам снабжение воздушным путем с помощью аэропланов", - пишет Бур-Коморовский.

Автор называет повстанцев "польской национальной армией". Однако массовое участие в вооруженной борьбе населения не вызывало восторга у генерала. Больше того, ему явно не нравилось, что борьба принимала, как он пишет, "все свойства бешеного, яростного народного восстания", что "успехи первых часов нужно было во многом приписать этому неистовству штатских".

"...Я требовал военный статут для польской национальной армии", - пишет далее Бур-Коморовский. За этими словами скрывается многое - реакция стремилась иметь в Варшаве к моменту освобождения ее советскими войсками свои вооруженные силы, обеспечивающие захват власти в столице.

А "власть" была наготове. Уже собрались "вожди всех политических партий". Существовал "комитет национального единения", который даже обсуждал вопрос о составе будущего правительства без коммунистов, самых активных борцов с оккупантами.

Бур-Коморовский не только подписал акт о капитуляции, но и сам отправился на поклон к эсэсовскому генералу фон ден Баху-Зелевскому, потопившему восстание в крови народа. Это была встреча двух единомышленников.

"После подписания капитуляции генерал фон ден Бах-Зелевский послал мне приглашение (!) прибыть в его штаб для обсуждения дополнительных деталей сдачи, - пишет Бур-Коморовский. - Я согласился посетить его 4 октября в полдень...

Бах-Зелевский начал разговор с ряда комплиментов по адресу защитников Варшавы и выразил свои симпатии к их судьбе...

- Немцы и поляки, - продолжал Бах-Зелевский, - стоят перед лицом общего врага - варваров с Востока. Обе нации должны теперь плечом к плечу вместе идти вперед...

Генерал гостеприимно предложил мне занять виллу, которую он приготовил для меня.

- Покой и досуг, - сказал он, - помогут вам контролировать вместе с нами эвакуацию гражданского населения".

И вот началась расправа над варшавянами. Под конвоем вражеских солдат в концлагерь направляли женщин, стариков и детей. На совести Бах-Зелевского почти 200 тысяч человеческих жертв!

* * *

Как же сами гитлеровцы оценивали варшавское восстание и почему Бах-Зелевский с такой заботой предложил Бур-Коморовскому отдохнуть в специально отведенном особняке? Ответить на этот вопрос помогают документы, обнаруженные в архиве Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений. Нашел их молодой польский историк подполковник Казимеж Собчак. С его любезного согласия я привожу некоторые данные.

Подлинную оценку варшавскому восстанию дал Гиммлер. Выступая 21 сентября 1944 года в Егергохе на совещании командующих округов и начальников офицерских школ, он сказал:

"С исторической точки зрения факт организации поляками восстания является для нас божьим благословением. В течение пяти-шести недель мы покончим с ним. Тогда Варшава, этот очаг сопротивления, где находится цвет интеллигенции польского народа, будет стерта с лица земли. Не будет больше столицы народа, который в течение 700 лет блокирует нам Восток и который от первой битвы под Танненбергом постоянно стоит на пашем пути...

Я отдал приказ о полном уничтожении Варшавы. Приказ требует: каждый дом и каждый квартал должен сжигаться и взрываться".

По сохранившимся в архивах показаниям архитектора В. Черного, фашистский план будущей Варшавы носил название "план Пабста". Предусматривалось на месте польской столицы построить немецкий город с населением в 100-130 тысяч человек. Этот полный цинизма варварский документ устанавливал очередность уничтожения зданий Варшавы и создания новых, немецких кварталов.

В том же архиве, в судебном деле, находится письмо Гиммлера к начальнику СС и полиции Крюгеру. "Нужно стремиться к тому, - читаем в нем, чтобы миллионный город Варшава, являющийся опасным очагом разложения и восстаний, был уменьшен".

В одном из архивных дел найдена шифровка губернатора варшавского дистрикта Фишера генерал-губернатору Франку в Краков. В ней говорится:

"Обергруппенфюрер фон ден Бах получил новый приказ - в течение этой войны уничтожить Варшаву, учитывая при этом перспективу строительства крепости... Вышеупомянутое передаю к вашему сведению, поскольку этот новый приказ фюрера об уничтожении Варшавы имеет огромное значение для дальнейшей политики в отношении Польши".

Фон ден Бах-Зелевский вскоре выехал в Будапешт, и Гиммлер поручил выполнение приказа командиру СС и полиции варшавского дистрикта штандартенфюреру П. Отто Гейбелю. Гейбель совместно с военным командованием в октябре сорок четвертого года приступил к уничтожению Варшавы.

Перед взрывом кварталов немецко-фашистское командование организовало грабеж города. Под видом эвакуации из него вывозились сырье, машины, продовольствие.

Специальные группы эсэсовцев и солдат обходили жилые дома, отбирая все, что имело хотя бы малейшую ценность. После этих групп появлялись подрывники и поджигатели, предававшие здания огню и разрушению. Через день-два они приходили снова и уничтожали все, что случайно уцелело.

С особым старанием фашисты уничтожали культурные и исторические ценности польской столицы. Сожгли библиотеки, насчитывавшие тысячи ценных польских и иностранных рукописей, старых печатных фолиантов, карт и атласов.

Подсчеты показали, что уже после подавления восстания гитлеровцы взорвали или сожгли около трети варшавских зданий - больше, чем за два месяца, в течение которых сражались повстанцы. Город, в котором перед войной насчитывалось 1300 тысяч жителей, оказался почти пустым. 17 января 1945 года его население составило только 160 тысяч человек.

Варшава представляла собой груды развалин. Двадцать миллионов кубометров битого кирпича! Кто видел многострадальный город в сорок пятом году, тот никогда не забудет о злейшем и подлейшем враге человечества фашизме.

Глава десятая.

Снова в наступлении

К исходу 17 января оборона гитлеровцев на Висле оказалась прорванной на 500-километровом фронте. Оперативные резервы противника были разгромлены. Остатки дивизий, потерявших управление, поспешно откатывались на запад. Преследуя их, советские танковые соединения в нескольких местах пересекли старую польско-германскую границу, откуда в 1939 году фашистские орды начали нашествие на Польшу.

Гитлеровское командование спешно перебрасывало на Восточный фронт резервы и часть войск из Западной Европы, укрепляя познаньский оборонительный рубеж и рубеж Одры (Одера). Одновременно оно подготавливало сильные контрудары во фланги наступавшим советским войскам.

22 января танковые соединения 1-го Белорусского фронта прорвались на ближние подступы к Познани. Войска 2-го Белорусского фронта успешно наступали севернее, северо-западнее Варшавы, а также в Восточной Пруссии. Армии несколько отклонились вправо, и на стыках двух упомянутых фронтов образовался значительный разрыв. Поскольку противник мог нанести здесь сильный контрудар, маршал Г. К. Жуков решил надежнее прикрыть правое крыло своего фронта и направил туда 47, 61 и 1-ю польскую армии.

Но что происходит в полосе разрыва между фронтами? Это можно было выяснить с помощью авиации. Я приказал перебросить 4-ю авиадивизию{23} на аэродромы близ Быдгоща и организовать силами истребительного полка воздушную разведку в направлении Медзыжец, Ястрове, Пила.

Воздушная разведка установила, что в ближайшей глубине на данном направлении у противника нет значительных сил. Основываясь, в частности, на этих сведениях, я и принял решение о построении войск в две колонны с сильным головным и правым боковым охранением.

19 января мы приступили к выполнению задачи, поставленной командующим фронтом. Армия двигалась вдоль левого берега Вислы в северном направлении, прикрывая частью сил (3-я и 6-я дивизии) стык между фронтами; 1-я и 4-я дивизии, кавалерийская и артиллерийские бригады, саперные части и остальные спецчасти армейского подчинения вошли в маршевую группу. Им предстояло быстро сосредоточиться в районе Быдгоща.

Для усиления 47-й армии, двигавшейся впереди нас в первом эшелоне, в ее подчинение перешла 1-я польская танковая бригада.

Погода не благоприятствовала маршу: вновь резко похолодало, сильные ветры крутили метели, нагромождавшие снежные заносы на дорогах.

Войска должны были проходить за сутки по 30-40, а то и по 60 километров. Транспорта не хватало, и солдаты передвигались пешим порядком, то и дело вытаскивая из сугробов застрявшие пушки и автомобили. Люди страшно уставали, мерзли, но не унывали. Наоборот, настроение у всех было бодрое.

Как-то на обогревательном пункте я заглянул в избу, битком набитую людьми. Разомлевшие от тепла солдаты отдыхали. Некоторые перематывали портянки, сушили их возле печки.

- Что, друзья, замерзли? - спросил я, потирая окоченевшие руки. В открытом "виллисе" мне было нисколько не теплее, чем пехотинцам, скорее наоборот: они разгоняли кровь в движении, а я коченел на ветру в неподвижности.

- Есть немного, пане генерале, - ответил за всех пожилой солдат. Только об этом сейчас думать не приходится, немца догонять надо, иначе он сбежит.

В этот момент раздалась команда, и солдаты выбежали строиться. Я тоже поспешил в Прушкув, куда перебазировался штаб армии.

Прушкув был известен в довоенной Польше единственным в стране заводом по сборке тракторов и знаменитой карандашной фабрикой Маевского. Кроме того, здесь был большой завод металлообрабатывающих станков, железнодорожные мастерские, в которых работало около трех тысяч человек, заводы, производящие фаянсовую посуду, синьку, напильники, а также электростанция.

Остановился я в доме рабочего. Встретили меня приветливо. Хозяин, пожилой, степенный, первым делом принес пузатенькую бутылку меда.

- Против мороза, пане генерале. Выпейте, сразу согреетесь!..

Вскоре меня навестил пан Маевский. Принес ящик цветных карандашей.

- Позвольте поздравить с победой, генерал, - сказал он. - Поражение немцев - это большая радость для всех поляков.

Подарок оказался кстати: офицерам штаба карандаши были нужны позарез.

Позднее, когда фабрику национализировали, пан Маевский остался ее директором. Карандаши из Прушкува и сейчас славятся в народной Польше.

Раньше меня в Прушкув, еще с утра, прибыл П. Ярошевич - он всюду поспевал, отличаясь исключительной оперативностью. Теперь он настоял, чтобы я пошел с ним на городскую площадь - там состоится митинг.

Вокруг грузовика, служившего трибуной, собралась огромная толпа, в которой преобладали рабочие. Они уже знали о существовании польской армии, о народном правительстве и о помощи нам со стороны Советского Союза. Во всяком случае, никто не удивлялся тому, что Войско Польское оснащено современной техникой, что гитлеровцы не выдерживают натиска советских войск и что польский рабочий класс берет власть в свои руки.

Ярошевич говорил недолго, но, как всегда, ярко и взволнованно. Его слушали в абсолютной тишине. Он подчеркнул, что сородичи, живущие к западу от Вислы, испытывают крайнюю нужду и мучения. И вызволить их из фашистской неволи - первейшая забота Временного правительства, Войска Польского и всего населения освобожденных районов страны.

- Решающая роль в освобождении Польши, - продолжал Ярошевич, принадлежит Красной Армии. Польско-советская дружба  - фундамент независимости и безопасности польского народа, неприкосновенности его государственных границ.

Далее он рассказал о программе польского демократического лагеря, достижениях народной власти, о восстановлении органов администрации, аппарата просвещения, о земельной реформе. Участники митинга горячо аплодировали.

В заключение Ярошевич призвал трудящихся к дисциплине и бдительности, к единству и сплоченности вокруг Крайовой Рады Народовой и Временного правительства Польской Народной Республики.

Митинг закончился несколько неожиданно. Едва Петр Ярошевич сошел с грузовика, как рабочие подхватили его на руки и начали качать, выкрикивая каждый раз: "Нех жие!"

На рассвете мы тронулись дальше. Местечко Блоне лежит по дороге на Сохачев. Подъезжая к нему, я увидел следы недавнего горячего боя. Немцы превратили Блоне в опорный пункт, использовав старинные каменные дома со стенами метровой толщины. Но советские войска взяли его штурмом. Несколько подбитых и обгорелых тридцатьчетверок, застывших у въезда в местечко, говорили о наших потерях. Но у гитлеровцев они были большими: "тигры" и противотанковые пушки, превращенные в груды металлического лома, свидетельствовали о меткости огня советских артиллеристов.

- Вот получили фрицы по самую завязку, - сказал один из солдат, показывая рукой на груды трупов в серо-зеленых шинелях.

- Люблю гитлеровцев мертвыми, сразу на душе веселее, - мрачно сострил молодой поручник, растирая застывшие щеки перчаткой.

- Говорят, здесь сражались танкисты генерала Богданова, - произнес капрал, шагавший рядом с моей машиной с противотанковым ружьем на плече. Молодцы! Вышибли дух из фашистов!

Блоне словно вымерло. Готовясь к обороне, фашисты выгнали из домов всех жителей и разграбили их жилища.

На брусчатке мостовой впереди появилась большая колонна пленных. Как трудно было узнать в них некогда столь самоуверенных и чванливых гитлеровских солдат, представителей "высшей" расы. Вид у всех жалкий, лица обросшие, грязные, головы укутаны какими-то тряпками, на ногах поверх сапог - самодельные лапти. Опять они шли на восток, но теперь уже под конвоем наших солдат! А навстречу им, на запад, двигались советские и польские части. Солдаты одеты в добротные теплые шинели, под касками шерстяные подшлемники, на ногах - крепкие ботинки, в руках - безотказное советское оружие. Все жизнерадостные, подтянутые. Такими были контрасты тысяча девятьсот сорок пятого года!

В Блоне я опять заехал на обогревательный пункт: у меня уже зуб на зуб не попадал. Там, возле печи, стояла группа пленных гитлеровцев. Наши солдаты молча присматривались к ним. Неожиданно между солдатами начался спор. Он становился все громче. Сначала я не мог понять, в чем дело. Оказалось, что один из наших солдат угостил пленного немца хлебом с салом. Некоторые его товарищи возмутились. Одни корили его, говоря, что гитлеровские изверги не заслуживают гуманного обращения, другие же брали его под защиту.

- Гитлеровцы повесили моего отца, а он, пся крев, дает им хлеб! горячился молодой долговязый солдат.

- Они разрушили Варшаву, а этот уже простил им все! - вторил ему белокурый крепыш со шрамом на щеке.

- А может, как раз этот ничего преступного и не совершил, - защищался виновник раздора.

- Тогда зачем его принесло в Польшу? На прогулку? Любоваться памятниками старины? - не унимались солдаты. - Так где же они, эти памятники, ныне? Все разрушено, сожжено, опоганено, вся земля польская как кладбище, и все они, изверги, наделали!

- А сколько зла они принесли советскому народу?! До самой Волги - одни пожарища оставили! - крикнул опять молодой долговязый солдат.

- Война есть война, - вмешался в спор пожилой поручник. - Фашисты еще не поставлены на колени, и с каждым из тех, кто еще держит в руках оружие, надо поступать как с врагом. Но у пленных волос с головы не должен упасть, хотя угощать их хлебом с салом, в то время как многие поляки голодают, не следует; это было бы неуважением к памяти павших в этой войне.

И все согласились с этим суждением.

Может, я и забыл бы об этом эпизоде, но Ярошевич, услышав о нем, забеспокоился.

У польского солдата, говорил Ярошевич, мягкое сердце, и он готов сжалиться над врагом. Но нам пока не до жалости, хотя мы и не пылаем слепой ненавистью ко всем немцам за преступления, совершенные их армией, полицией, гитлеровской администрацией. Поэтому, пока идет война, пока в лагерях смерти погибают тысячи наших братьев, каждый немецкий солдат, если он не сложил оружия, - наш враг. И надо поддерживать у солдат чувство ненависти к фашизму, который причинил столько бед человечеству и нашему польскому народу.

Упреждая директиву Главного политического управления, Ярошевич провел специальное совещание политаппарата по вопросу об отношении польских солдат к солдатам гитлеровского вермахта. Он указал на необходимость постоянно напоминать польским воинам о преступлениях, совершенных гитлеровцами на польской земле, вскрывать человеконенавистническую сущность фашизма и разъяснять историческую миссию армий антигитлеровской коалиции - похоронить фашизм и уничтожить условия, породившие его. В заключение он потребовал во всех частях повысить бдительность, строго соблюдать дисциплину и порядок, обеспечить достойное поведение солдат в чужой стране.

- Можете быть уверены, - подчеркнул он, - что все немецкие военные преступники получат по заслугам.

* * *

Городок Сохачев был известен мне по военной истории. Через него проходил путь Наполеона в Россию. Старинный уездный городок на высоком обрывистом берегу Бзуры издали казался очень живописным. Особенно красив был на фоне белоснежных домов старинный костел. Но по мере того как мы подъезжали к городу, красота его начинала блекнуть.

Бой здесь длился более четырех часов. Противник сопротивлялся изо всех сил, и многие здания были серьезно повреждены, а мост через Бзуру - взорван. Советские танкисты, освободив город, взяли много пленных.

По сквозной улице беспрерывно двигался на запад поток советских и польских солдат. Местное население тепло их приветствовало.

Ночь в Сохачеве прошла в напряженной работе. Из соединений ежечасно приходили различные донесения, и надо было срочно решать многие вопросы. К счастью, и штаб, и все виды связи работали четко, словно хотели полностью реабилитировать себя за промахи, допущенные в ходе Варшавской операции.

Существенную помощь оказал мне поручник Зигмунт Гуща, только что назначенный адъютантом. Учитель по профессии, образованный и энергичный офицер, он отличался инициативой, исполнительностью. Гуща обладал солидным боевым опытом - еще под Ленино командовал пулеметным взводом. Со временем он стал моей правой рукой. Достаточно указать, что я доверил адъютанту такое ответственное дело, как ведение карты командующего армией. Гуща наносил обстановку настолько полно и аккуратно, что я мог легко ориентироваться и доложить по карте любые данные, если даже меня будили среди ночи.

Адъютант выполнял обязанности четко. Любое распоряжение - и в этом я был уверен - будет взято на заметку и незамедлительно передано исполнителю. Поручник обладал отличной памятью. Эти его качества особенно проявлялись при выработке решения на бой или операцию, когда требовалось принять во внимание или уточнить сотни всевозможных цифр.

Забегая вперед, скажу, что Гуща работал адъютантом до конца войны. Потом он снова перешел служить в войска. Его способности были оценены по достоинству. Зигмунт Гуща командовал полком, дивизией, корпусом, войсками округа. В звании генерала дивизии он был назначен на должность вице-министра просвещения и воспитания ПНР, избран депутатом Сейма Польши.

Однако вернемся к той бессонной ночи в Сохачеве, когда на меня обрушился поток срочных телеграмм из войск.

Среди радиограмм, поступавших из соединений, многие были тревожными: сказывался недостаток горючего. Вот поступили донесения из 1-й танковой бригады, вновь перешедшей в наше подчинение: "Горючее на исходе, артиллерия встала, завтра остановятся танки, второй эшелон двигаться дальше не может".

Неожиданно в полночь приехал Радзиванович. Зная его нрав, я приготовился к буре, не сомневаясь, что и кавбригада осталась без горючего. Из-за недостатка транспорта она, кстати, всегда испытывала больше трудностей, чем другие соединения.

К моему удивлению, комбриг весь светился радостью.

- Нашел лошадей для своих улан! - выпалил он. - Четыреста голов! Правда, не все кавалерийские, но это не беда... Наконец-то мои жолнежи станут настоящими кавалеристами. А то стыдно форму носить.

- Поздравляю, - обрадовался я. - Вот вам и транспорт! И горючего не надо.

- Да, но мне нужны седла, - заявил Радзиванович.

О наличии седел мог знать только мой заместитель по тылу генерал Цуканов. Быстро связавшись с ним, я пригласил его прибыть в Сохачев.

В два часа ночи Цуканов был у меня.

- В ближайшие сутки горючее едва ли поступит, - доложил он. - Тылы фронта отстали далеко. А поскольку в первую очередь снабжаются танковые армии, нам надеяться не на что.

- А как дела с седлами? - не утерпел Радзиванович.

- Седла есть, - успокоил его Цуканов. - Только и они пока далеко в тылу. Но я распорядился о доставке. Куда их вам подвезти?

Вместе с Радзивановичем они уточнили на карте место, где через полтора суток окажется кавбригада.

Затем вновь начали думать, где брать горючее. Решили бросить в войска клич: "Ищите бензин сами и везде: в подбитых машинах, на предприятиях, в лесах, где могут быть замаскированы бензохранилища противника".

Солдатская находчивость и изобретательность поистине безграничны. Удалось разыскать и горючее. И соединения вновь двинулись в наступление. Правда, часть артиллерии вынуждена была остаться на месте, но основная масса войск пошла вперед.

Вечером 22 января 7-й полк 3-й пехотной дивизии, наступавший во втором эшелоне, подошел к уездному городу Влоцлавек и неожиданно попал под огонь гитлеровцев, хотя советские войска еще несколько часов назад освободили эти места. Выяснилось, что при появлении советских танков враг бежал из города, а когда танкисты прошли, вернулся назад. Запылали дома, началась расправа над гражданским населением.

Командир полка Станислав Русьян, молодой, смелый и энергичный майор, был скорее обрадован, чем огорчен возникшим препятствием. Он считал, что продвижение вперед без стычек с противником плохо влияет на боеспособность солдат и поэтому полезно время от времени меряться силами с врагом.

Передовой батальон с ходу атаковал противника. Но гитлеровцы и не оказали сильного сопротивления. Во всяком случае, на городских улицах вражеских трупов оказалось куда меньше, чем пленных, вышедших из подвалов и слезших с чердаков.

На окраине Влоцлавека солдаты обнаружили концлагерь, где содержалось более трехсот жителей города, заподозренных в связях с партизанами. Свободу и жизнь им вернули подоспевшие воины 7-го полка.

23 января польские соединения вышли на линию Гостынин, Коваль, Борухово, Курово. Вместе с оперативной группой штаба армии я остановился в местечке Санники, известном своим большим сахарным заводом.

Дом управляющего оказался пуст: хозяин удрал с гитлеровцами. Едва мы расположились, как в дом явилась делегация рабочих завода. Люди пришли в лучшей своей одежде, словно на праздник, и с распростертыми объятиями бросились нам навстречу!

- Наконец-то! Слава богу!..

- Ох, как же мы вас ждали!..

Они долго рассказывали о местных коммунистах, сложивших головы в борьбе с гитлеровцами, о зверствах фашистов, об отщепенцах, продавшихся врагам. Потом один из рабочих, пожилой уже человек, спросил:

- Может, вашей армии нужно продовольствие? Его много на заводе. Есть мука, зерно и, разумеется, сахар. Кроме того, несколько сот норов. Немцы откармливали их, собираясь отправить в Германию, да не успели.

- Продовольствие нам, конечно, пригодится, - поблагодарил я рабочих. Только выделите столько, чтобы самим потом не голодать.

На следующее утро я выехал в Быдгощ. На перекрестках дорог, возле завалов и баррикад хлопотали, занимаясь разминированием, польские саперы. Я поинтересовался, откуда у них взялись велосипеды. Командир саперной бригады генерал Б. Любанский доложил:

- Я приказал собирать велосипеды, брошенные гитлеровцами. Скоро весна, и тогда мои саперы будут передвигаться быстрее, чем пехота, расчищая ей путь.

Действительно, позже я много раз наблюдал, как саперы быстро перемещались туда, где ждала их срочная и опасная работа. Велосипеды пригодились, а саперную бригаду в шутку прозвали моторизованной.

В Быдгоще еще шли яростные бои.

21 января танки с красной звездой на башнях, взаимодействуя с кавалерией, совершили смелый обходный маневр, отрезав часть вражеских сил в Быдгоще. Однако противник приспособил для обороны каменные дома, штурм которых затруднялся из-за отсутствия отставшей артиллерии. Тогда для очистки города генерал Перхорович выделил из состава 47-й армии 75-ю стрелковую дивизию. К этому времени подошли и польские части. На рассвете 24 января в город ворвались передовой отряд 1-й польской танковой бригады и бойцы 8-го пехотного полка, которому впоследствии было присвоено почетное наименование Быдгощского. Польские воины, тесно взаимодействуя с советскими стрелками, повели бой на улицах города. По сигналу советских командиров польские танки подавляли огневые точки, мешавшие продвижению. Затем пехота двух братских армий совместно уничтожала вражеских солдат штыком и гранатой.

Особенно упорный бой шел за городскую тюрьму. Охрана ее состояла из двух рот эсэсовцев. Их станковые, ручные пулеметы и минометы были укрыты за толстыми стенами, и вся площадь перед тюрьмой простреливалась. Несколько попыток овладеть зданием окончились неудачей.

Тогда командир польской танковой бригады полковник Александр Малютин, согласовав свои действия с командиром 93-го советского стрелкового полка, выдвинул к тюрьме две тридцатьчетверки. Танкисты огнем из орудий пробили брешь в каменной ограде. Советские и польские солдаты с криками "ура" устремились на штурм тюрьмы и уничтожили в ней всех эсэсовцев. Бросившись затем к дверям казематов и сбив прикладами замки, они освободили несколько сот заключенных, ждавших с часа на час мученической смерти от рук гитлеровцев.

23 января 1945 года Быдгощ - старинный польский город - был полностью освобожден. Благодаря обходному маневру советских войск, он хорошо сохранился, если не считать десятка разрушенных домов и взорванного моста на реке Брда. Советские и польские войска в боях за город уничтожили около 400 вражеских солдат и офицеров и захватили гораздо большее число пленных.

При воспоминании о Быдгоще в моем воображении встает город с домами средневековой архитектуры, со множеством древних костелов, богато украшенных замысловатыми лепными орнаментами.

То, что здесь раскрылось нам, превзошло все виденное раньше. Быдгощ оказался местом сосредоточения награбленного фашистами имущества. Чего только не обнаружили мы на складах, в пакгаузах, под навесами и открытым небом!

Грабители не брезгали ничем. Там были и ценные машины, и груды телеграфных проводов, мотоциклетных цепей. Многочисленные ящики с электрическими приборами Огромные тюки с шерстью. Многие склады доверху были заполнены рваной обувью. На железнодорожных путях стояли вагоны с заржавленными станками...

Застряли там и составы с беженцами из Восточной Пруссии и переселенцами из районов Познани. Их вагоны также были набиты чемоданами и тюками со всяческим добром, мешками с одеждой и обувью.

Отведенный оперативной группе дом служил раньше пристанищем какой-то фашистской организации. Его огромный зал оказался набитым ящиками с винами лучших марок, включая французские, итальянские, бельгийские, румынские и даже марокканские.

В Быдгоще, в котором я долго не задерживался, командир саперной группы доложил, что в предназначенном для меня жилье обнаружена мина, и показал мне внушительный пакет взрывчатки.

- Где вы это нашли? - спросил я капрала.

- В соседней комнате, между печью и стеной.

Я поблагодарил саперов за тщательное обследование квартиры и лишь теперь представил себе, что этот заряд уничтожил бы весь дом.

На освобождаемых от гитлеровцев польских землях рождались демократические порядки. Трудовые слои народа активно включались в строительство новой жизни. В местные органы народной власти вошли вернувшиеся из лесов партизаны, солдаты Армии Людовой, патриоты, только что освобожденные из гитлеровских концлагерей, рабочие и крестьяне, пользующиеся уважением и доверием населения.

Почти во всех городах и местечках, через которые проходили наши части, происходило чествование войск, завершавшееся торжественными митингами. На них выступали военные, по мере возможности уроженцы здешних мест, и представители общественности. Митинги обычно заканчивались пением "Роты" и государственного гимна. Это была патриотическая манифестация поддержки народом Крайовой Рады Народовой, Временного правительства и Войска Польского.

Там, где наши части задерживались на более длительный срок, политический аппарат проводил широкую разъяснительную работу среди населения, содействовал становлению органов местной власти, помогал пускать в ход предприятия, налаживать нормальную жизнь. Создавались районные мобилизационные органы, которые направляли в запасные полки тысячи призывников.

Нередко командование и политаппарат воинских частей оставляли на местах своих офицеров и солдат: они помогали местному активу в создании органов власти и даже некоторое время работали в различных звеньях административного аппарата, возвращаясь затем в свои дивизии и полки.

Значительную помощь армия оказывала в осуществлении земельной реформы. В распоряжение уполномоченных по проведению реформы мы направляли военнослужащих, имевших специальности землемеров, агрономов, а также политработников. Все это сыграло важную роль в успешном осуществлении общественных преобразований на местах, в повышении политической сознательности населения.

* * *

22 января войска правого крыла 1-го Белорусского фронта подошли к Познаньскому укрепленному району и после трехдневных упорных боев прорвали его. 27 января, форсировав Варту, они сомкнули кольцо окружения вокруг Познани.

Дальнейшие события развивались следующим образом. Войска левого крыла 1-го Белорусского фронта приблизились к Одре, а войска 2-го Белорусского фронта свернули на север с целью уничтожения восточно-прусской группировки противника. В результате этого маневра на 160-километровом участке вновь обнажилось правое крыло 1-го Белорусского фронта. Создалась опасность нанесения противником флангового контрудара. Вскоре разведка, а также показания пленных подтвердили эти опасения.

Маршал Г. К. Жуков решил вторично укрепить группировку на правом крыле. В состав переброшенных сюда войск опять вошла 1-я польская армия. За нами двигался 12-й корпус 3-й ударной армии, который в случае надобности должен был наращивать наш удар.

В это время левое крыло и центр фронта продолжали стремительное наступление к Одре. Танкисты-гвардейцы генерала М. Е. Катукова 29 января подошли к Медзыжецкому укрепрайону и на рассвете следующего дня прорвали его.

Ошеломляющая стремительность наступления сорвала все попытки гитлеровских генералов использовать резервы для организованного сопротивления. 31 января передовые отряды советских войск вышли к Одре и, форсировав ее, захватили плацдарм на противоположном берегу в районе Челина, северо-западнее Костшина (Кюстрина). В первых числах февраля они овладели вторым плацдармом в районе Франкфурта-на-Одере.

Основная задача, поставленная перед войсками 1-го Белорусского фронта, - выйти на Одру - была выполнена. Завершилась одна из наиболее глубоких фронтовых операций за все годы Великой Отечественной войны. Она имела решающее значение для дальнейших событий на советско-германском фронте.

Войскам 1-го Белорусского фронта оставалось ликвидировать вражеские части, засевшие в укреплениях Померанского вала и Медзыжецкого района.

Об этом замысле я узнал за несколько часов до получения директивы. Меня вызвал по ВЧ начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин:

- Каково состояние войск? Как со снабжением?

По его вопросам я понял, что нам предстоит новая задача.

- Солдаты утомлены, но настроены по-боевому. Плохо, что отстали тылы, неважно с боеприпасами и горючим.

- Позаботьтесь обо всем! - продолжал М. С. Малинин. - С утра 29 января ваша армия будет участвовать в очень серьезной операции.

- Наступление?

- Да. Притом весьма динамичное: противник спешно подбрасывает резервы. Нельзя позволить ему закрепиться восточнее Одры. Его оборонительные рубежи надо прорывать с ходу.

- Задачу понял, - ответил я.

- Остальное узнаете из директивы, которую высылаем. Желаю успеха!

Разговор происходил в присутствии командиров дивизий и командующих родами войск, которые в то время собрались у меня в Максимильянове, где с 28 января находился КП армии. Мы тут же обсудили ряд вопросов по подготовке к наступлению. Из-за трудного положения с горючим рассчитывать на артиллерию на мехтяге и на танки попросту не приходилось.

В ночь на 28 января поступила директива, в которой армии ставилась задача наступать в общем направлении на Велевич, Закжево, Ястрове, с ходу прорвать промежуточные оборонительные рубежи противника и к 5 февраля выйти на Одру. Особо подчеркивалось главное назначение армии - надежно прикрыть правое крыло фронта от возможных ударов с севера. Поэтому предлагалось сосредоточить там лучшие дивизии. В соответствии с указанием маршала Г. К. Жукова в резерве армии должны были оставаться танковая и кавалерийская бригады.

Директива ничего не говорила о весьма существенном вопросе - о силах противника и расположении его оборонительных рубежей. В ней лишь указывалось: "Перед армией действуют части 1-го корпуса СС".

Известно было также, что советские танковые войска прорвали одну из полос укрепления Померанского вала к югу от Пилы и продолжают наступление в западном направлении.

Этих сведений было явно недостаточно, чтобы принять правильное решение. Надо было разобраться в обстановке. Я рассчитывал на то, что действовавшие севернее 70-я армия и 2-й гвардейский кавалерийский корпус прикроют правый фланг нашей армии.

Наступление намечалось на большую глубину: в течение девяти дней армия должна была преодолеть расстояние в 250 километров. Поэтому боевые действия подразделялись на несколько этапов. Предусматривалось начать наступление 29 января, в течение двух первых дней пройти 75 километров. При отсутствии горючего это было делом довольно трудным.

В полосе наступления нашей армии шириною до 15 километров имелась только одна дорога - от Венцборка через Сыпнево и Ястрове. Сложным был и характер местности - к западу от Быдгоща начинались большие лесные массивы с многочисленными озерами и реками.

Местность больше благоприятствовала обороне. Умело используя водные рубежи и леса, сравнительно небольшие силы могли сдерживать многочисленное войско. Для наступавших же свобода действий открывалась лишь с выходом на шоссейную дорогу Чаплинек - Валч, где представлялась возможность использовать танки и широко маневрировать войсками.

Было решено войска армии направить по двум маршрутам. Прикрытие обеспечивали авангарды. На правом маршруте в авангарде шла 1-я дивизия, усиленная тяжелой артиллерийской бригадой, минометным полком и саперным батальоном. Им предстояло двигаться в направлении Стары Двур, Силовец, Свидеве, Лютово, Иловец и к исходу 30 января выйти на рубеж Радовница, Камень.

На левом маршруте в голове продвигалась 4-я пехотная дивизия, усиленная тяжелой артиллерийской бригадой и саперным батальоном. Она шла на Новы Двур, Дрожыска и к исходу 30 января должна была выйти на рубеж Дзержозно, Злотув.

За авангардами следовали главные силы армии. 4-я бригада противотанковой артиллерии вошла в состав армейского противотанкового резерва. Она должна была развернуться на рубеже Сосьна, Семпольно Краеньске и отбивать вероятные танковые контратаки противника с северного направления.

Начинался новый этап в боевых действиях Войска Польского. Наша армия приступала к освобождению польских земель, на которых в течение столетий хозяйничали немцы. Я завел об этом разговор с подполковником Ярошевичем, который только что вернулся из частей.

- Наши воины, - сказал он, - рвутся в бой. Успехи советских войск еще более укрепили веру жолнежей в близкую победу. Настроение в частях прекрасное. Все говорят только о наступлении.

- Очень рад, - ответил я. - Никогда не сомневался в высоких боевых качествах польских солдат. Но меня беспокоит одно: на земле, которая находится по ту сторону старой государственной границы, живут и поляки...

- Вы правы. Вопрос о здешних поляках действительно сложный. Мы уже давно об этом думаем, и политаппарат получил указания. Но инструкции - это еще не все. Надо повести широкую разъяснительную работу среди жолнежей о правильном отношении к местным полякам. Ведь многие из них активно боролись с онемечиванием, сидели за это в тюрьмах и даже погибали.

- Часть из них следовало бы привлечь к работе, - заметил я.

- Разумеется. Тех поляков, которые не сотрудничали с гитлеровцами, обязательно привлечем к работе по созданию на освобождаемых землях органов власти народной Польши.

В тот вечер мы говорили о многих актуальных задачах политической работы: о воспитании личного состава в духе интернационализма, о возрастающей роли польской армии в войне, о развитии у бойцов наступательного духа, готовности в любых условиях драться смело и решительно, об умении собственными силами преодолевать трудности.

- Мы не скрываем от солдат трудностей, - подытожил разговор Ярошевич. А что касается перебоев в снабжении, то в тыловые части направлена группа опытных политработников. Я уверен, что вскоре армия почувствует результаты их работы и снабжение улучшится.

- И еще одно, - заключил я. - Мне кажется, переход старой государственной границы должен стать торжественным событием в частях.

- Мы подумали и об этом. Политаппарат сделает все, чтобы этот час надолго остался в памяти жолнежей. Я думаю, мы и сами запомним его...

* * *

Термометр показывал минус 18 градусов, крутила метель, с Балтийского моря дул порывистый холодный ветер. Непогода замедляла темпы марша, но воинам 11-го пехотного полка 4-й пехотной дивизии посчастливилось. Они выдвинулись к исходу первого же дня к старой государственной границе. Это произошло в 22 часа 29 января. Во главе передового батальона шли командир полка полковник В. Кондратович и его заместитель по политической части поручник К. Бернацкий.

Вот и столбы, оставшиеся от бывшего пограничного шлагбаума. Солдаты тотчас разожгли рядом огромный костер. Яркое пламя осветило разрумянившиеся лица. Пусть лютует непогода - на сердце у солдата тепло и радостно! Начался митинг.

- Жолнежи! - обратился к воинам полковник Виталий Кондратович. - Мы переступаем старую границу буржуазно-помещичьей Польши и идем дальше, освобождая землю, которая исстари принадлежала польскому народу и которая станет теперь неотъемлемой частью нашего нового демократического государства. Нех жив Польска Людова!

- Нех жие! - трижды прогремело в морозном воздухе.

- Нех жие Звензек Радзецки и его незвыценжопа Армия Радзецка!{24} крикнул кто-то из солдатских рядов. И снова мощное "Нех жие!" трижды прозвучало в ответ.

Полетели в сторону вырванные из мерзлой земли столбы шлагбаума. Их забросили далеко, чтобы не напоминали о многовековой несправедливости.

Расчистив лопатами снег, солдаты начали копать стылый грунт и добрались до чистого, ярко-желтого песка. Вскоре на линии бывшей границы вырос песчаный холм. Полк прошел мимо него торжественным маршем.

Батальонные колонны растаяли в ночной темноте, по долго еще доносилось издалека эхо солдатских песен, заглушавших вой метели.

Солдаты, проходившие потом через Венцброк, подсыпали к этому холму свежий песок, и холм рос и рос, как памятник историческому событию воссоединению польских земель.

Непогода спутала нам все карты. Некоторые части, стремясь сократить путь, двигались труднопроходимыми проселками. Не выполнив задачу дня, они продолжали марш ночью. Это, казалось бы, должно было измотать солдат, но они двигались бодро: великая цель рождает великую энергию.

Главные силы 4-й пехотной дивизии к вечеру 30 января вышли в район Смярдова Злотувского. В авангарде, как и прежде, продвигались подразделения 11-го полка, того самого, который первым пересек старую границу. Им снова повезло: они установили связь с советской 76-й стрелковой дивизией.

Положение сразу прояснилось. Полковник Кондратович узнал у советских друзей, что немцы упорно обороняют Злотув. Город находился в полосе наступления нашей армии. Командир польской дивизии генерал Кеневич приказал овладеть им с ходу.

В атаку пошли передовой батальон 11-го полка под командованием поручника Груцо и рота автоматчиков во главе с подпоручником Овчинниковым. У восточной окраины города противник встретил их сильным автоматным и минометным огнем. Завязался ожесточенный бой.

Следовало прежде всего захватить мост. Эта задача была поручена группе автоматчиков. Их повел плютуновый Роман Рыбак. Раненный, он продолжал продвигаться вперед, увлекая за собой солдат. Мост автоматчики взяли целехоньким.

В сумерки подошли остальные батальоны полка, а ночью начался решительный штурм города. Снова отличились бойцы 1-го батальона и рота автоматчиков, которой удалось прорваться на городскую площадь и расчленить силы противника. Правда, одно время казалось, что гитлеровцы вот-вот сомнут роту Овчинникова. Но в решающий момент на помощь ей пришел батальон поручника Сергиуша Груцо. Видя бесцельность сопротивления, враг выкинул белый флаг. Семьдесят гитлеровцев, в основном из 15-й дивизии СС, вышли из укрытий с поднятыми руками. На городских улицах осталось свыше 300 вражеских трупов.

1-я пехотная дивизия к утру 31 января сосредоточилась в районе Радовница, Камень. Причем пришла только пехота. Транспорт, танки и артиллерия на механической тяге отстали.

Разведчикам удалось захватить несколько "языков". Допрос пленных показал: перед нами полоса прикрытия Померанского вала, протянувшаяся вдоль западного берега реки Гвда. Населенные пункты Подгае, Ястрове и Птуша превращены в опорные пункты. Главные оборонительные сооружения располагались по рубежу Надажыце, Валч и опирались на инженерный комплекс у озер Добре, Здбично, Смольно, Любянка. Особенно сильно укреплены Надажыце и межозерные дефиле. В глубине обороны имелась хорошо подготовленная отсечная позиция, прикрывавшая направления на Щецин (Штеттин) и Колобжег (Кольберг).

Один из пленных офицеров показал, что войскам дан строжайший приказ удержать полосу прикрытия до прибытия подкреплений.

- Когда прибудут эти подкрепления? - спросил я.

- Больше ничего сказать не могу. - Немец опустил голову. - Офицерская честь...

- Честь? - поднялся я со стула. - О какой чести вы смеете говорить?! А расстреливать женщин и детей, сжигать города - это вам "честь" позволяет?

Немец молчал.

- Уведите его! - приказал я.

Видимо, он испугался за свою жизнь и сразу же рассказал все, что знал. Оказывается, офицерам под строгим секретом было сообщено, что свежие резервы должны прибыть к 10 февраля. Они нанесут контрудар во фланг советским войскам с севера.

Это показание встревожило меня. Если оно соответствовало истине (в чем не было оснований сомневаться), времени для преодоления сильно укрепленной полосы оставалось в обрез, и каждый час был очень дорог. Ведь если нам удастся быстро прорвать Померанский вал, то планы противника в отношении флангового контрудара будут обречены на провал.

Однако ни показания пленных, ни информация, полученная от соседей, не помогли прояснить характер укреплений Померанского вала. Тщательная разведка оставалась по-прежнему самой неотложной задачей.

К сожалению, неблагоприятные метеорологические условия крайне ограничивали действия нашей 4-й авиадивизии. Тем не менее ее истребители вели воздушную разведку, особенно в районах Щецинки и Чаплинки, а штурмовики бомбили гитлеровцев, их склады и железнодорожный узел в Пиле.

Во время этих боев погиб советский летчик, командир звена 3-го польского штурмового полка капитан Олег Матвеев. За несколько дней до этого я вручил ему польский орден Крест Храбрых.

Матвеев был популярен среди авиаторов. Мне рассказывали, что он проявлял исключительную смелость во время штурмовки немецких железнодорожных эшелонов, автоколонн, танков, оборонительных укреплений. Несмотря на сильный заградительный огонь вражеских зенитчиков, капитан по нескольку раз подряд заходил на обнаруженные цели. Так он действовал и при налете на станцию Радом, где, несмотря на сплошную завесу зенитного огня, предпринял несколько успешных атак.

Летчики полка тяжело переживали гибель аса штурмовки.

* * *

Войска удалились от Быдгоща почти на сто километров. Я решил с небольшой группой офицеров переехать в только что освобожденный Злотув. Ранним утром 31 января мы двинулись в путь. На дороге следы недавних боев разбитая техника, остовы сгоревших автомашин по обочинам, еще не убранные трупы вражеских солдат и офицеров...

Но вот показались исправные тягачи с пушками и автомашины с польскими опознавательными знаками. Водители сидели в кабинах. Тут же находились орудийные расчеты.

- В чем дело? - спрашиваю. - Почему стоите?

- Кончилось горючее...

Артиллеристы с такой надеждой смотрели на меня, что мне стало неловко. Я почувствовал себя виноватым, хотя отлично знал, что трудности с горючим испытывали все, в том числе и советские части.

- Скоро подвезут, - успокоил я их и поторопился к своему "виллису".

Весь остаток пути провел в размышлениях о том, как продвинуть вперед технику. Даже не заметил, что метель и снегопад уступили место погожему морозному дню.

Въехали в Венцборк, городок, некогда бывший польским форпостом на старой границе. Вблизи железнодорожного полотна группа мужчин оживленно разговаривала с польскими солдатами. Среди них стоял советский капитан.

Я, может, и не обратил бы на них внимания, если бы не протяжный паровозный гудок. За годы войны слух привык к орудийным раскатам и бомбовый взрывам, а тут вдруг паровозный гудок. Но гудок повторился. И я, решив размять ноги, вышел из машины.

- Откуда здесь паровоз?

Советский офицер, приложив руку к шапке, представился:

- Капитан Алексеев. Мне поручено восстановить движение по железной дороге Быдгощ, Венцборк, Злотув, Ястрове.

- И кажется, уже восстановили?

- С их помощью. - Капитан показал на стоявших вокруг людей в рабочей одежде. - Эти машинисты и кочегары помешали немцам разрушить пути и увести подвижной состав. Сразу же после бегства гитлеровцев все они вышли на работу, и теперь вот, в холоде и голоде, восстанавливают движение... Капитан смущенно улыбнулся. - Я хотел бы их поблагодарить, но не знаю польского языка. Не поможете ли мне, товарищ генерал?

- С удовольствием, - ответил я капитану и, обратившись к железнодорожникам, перевел его слова, после чего поблагодарил их и от имени командования 1-й польской армии.

Забегая вперед, скажу: вскоре Военный совет 1-го Белорусского фронта вынес постановление, касавшееся польских железнодорожников. В постановлении отмечались их заслуги и устанавливался специальный продовольственный паек для паровозных бригад. Но в тот момент ни я, ни капитан ничего не могли пообещать машинистам и кочегарам.

Прощаясь, я спросил капитана?

- Значит, скоро в Венцборк придут поезда с боеприпасами и горючим?

- Через день-два, не позже, - ответил он.

Я поспешил в Злотув. Там уже имелась проводная связь с частями. Сразу, не раздеваясь, засел за телефон. На правом фланге, где действовала 1-я дивизия, обстановка не изменилась. Противник оказал в Подгае упорное сопротивление. Туда требовалась артиллерия, а она все еще стояла возле Быдгоща. 4-я дивизия подошла к реке Гвда и вела разведку в направлении Ястрове, Птуша, уже выяснив, что эти пункты превращены в сильные очаги сопротивления.

Напрашивалось решение - для успешного продвижения следует в первую очередь взять Подгае, Ястрове и Птушу. Все они располагались на возвышенностях, контролируя подходы к полосе прикрытия. Причем ударить с ходу, отбросить противника с рубежа прикрытия и проложить путь к главной полосе укреплений. Выход на рубеж Сыпнево, Швеция давал возможность приступить к прорыву Померанского вала.

Бои предстояли жестокие. В этом убеждали не только показания пленных, но и отобранные у них документы, в частности листовки, в которых предлагалось "обороняться и стоять до конца".

Однако польские солдаты были полны решимости сломить упорство противника. О том, как шли бои, я и хочу рассказать.

Командир 1-й дивизии генерал В. Бевзюк решил искать слабое место в обороне противника севернее, с тем чтобы обойти Подгае. В разведку отправилась рота 3-го пехотного полка. Едва она вышла из леса, как противник открыл сильный огонь с северной окраины населенного пункта и отбросил ее обратно. На помощь поспешила 4-я рота 3-го пехотного полка. Но и она, продвигаясь левее, вдоль дороги Грудне - Подгае, наскочила на засаду. Атакованные со всех сторон, польские солдаты мужественно сопротивлялись, пока не израсходовали все патроны и гранаты. Об участи, постигшей роту, полк узнал из рассказа вырвавшихся из окружения хорунжего Фургала и капрала Бондзюрецкого. Большая часть солдат и офицеров, в том числе и командир роты подпоручник Альфред Софка, пали смертью храбрых. Тридцать два солдата, среди которых многие были ранены, попали в плен...

Командир 4-й дивизии генерал Б. Кеневич, зная, что Ястрове и Птуша сильно укреплены, также организовал разведку в нескольких направлениях. При подходе к Пецевке, расположенной на восточном берегу Гвды, подразделения 11-го пехотного полка, ведущие разведку, были обстреляны минометами из Птуши. Севернее их случайно оказались роты 8-го пехотного полка 3-й дивизии, сбившиеся со своего маршрута. Командиры двух полков установили связь и продолжали вести разведку совместно. Им удалось выявить наиболее слабое звено в обороне противника - участок северо-восточнее высоты 103,9.

Генерал Кеневич решил нанести удар именно здесь и 1 февраля ввел в бой 10-й пехотный полк под командованием подполковника В. Потаповича. В предрассветной мгле 1-я рота этого полка, усиленная противотанковой артиллерией, форсировала Гвду северо-восточнее Птуши и вышла на перекресток железной дороги и шоссе. Противник тотчас предпринял контратаку. Рота подпоручника Гайдановича (сам он пал смертью храбрых в рукопашной схватке) залегла, ценой огромных усилий сдерживая натиск гитлеровцев.

Тем временем через реку переправлялись остатки 1-го и целиком 3-й батальоны. Выйдя на северную окраину Птуши, они продолжали наступление на Бышки. Захват этого селения сулил благоприятные условия для удара на Ястрове. Вой за Бышки не затихал и ночью. Наконец, не выдержав атак польских воинов, противник поспешно отошел за железнодорожную насыпь и там закрепился. По показаниям пленных, утром 2 февраля на подкрепление туда прибыло еще две роты гитлеровцев.

Чтобы избежать больших потерь, командир 10-го полка отказался от фронтальных атак на Ястрове. Он ввел в бой второй эшелон - батальон майора Внуковского, который нанес удар во фланг и тыл противника, что явилось для того полной неожиданностью. Дорога из Ястрове на запад оказалась в руках польских солдат. Теперь для отхода гитлеровцам оставался только путь на север - на Подгае, куда они и устремились.

Ранним утром 2 февраля Ястрове было освобождено. В боях за него противник потерял более 350 солдат и офицеров. Поляки захватили богатые трофеи. Так, благодаря доблести солдат и офицеров 4-й дивизии открылся путь к главной позиции Померанского вала.

А вот попытка генерала Бевзюка, комдива 1-й дивизии, с ходу овладеть Подгае успехом не увенчалась. Правда, 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала В. В. Крюкова уже обошел Подгае и пересек северо-западнее его единственную оставшуюся у немцев дорогу на север. Однако враг, опасаясь полного окружения, предпринял контратаку, потеснил кавалеристов и вернул дорогу. На беду, корпус также остался без горючего, и его артиллерия не могла двинуться с места.

Штаб фронта приказал нам помочь советским воинам. В связи с этим я немедленно выехал на командный пункт генерала Бевзюка, где застал и генерала Крюкова. Втроем мы обсудили, как быстрее очистить дорогу и освободить Подгае. Договорились ударить по противнику одновременно с двух сторон, согласовали все вопросы взаимодействия.

- Ну теперь фрицам несдобровать! - пробасил Крюков, убирая в планшет свою карту и подмигивая командиру 1-й дивизии. - Коль ударят одновременно польские рыцари и русские казаки, тевтоны дух испустят!

* * *

Я возвращался на КП армии затемно, машина осторожно шла по обледенелому и пустынному шоссе. Неожиданно за поворотом блеснуло пламя костра. Владек притормозил, и я направился к огню, намереваясь дать нахлобучку тем, кто нарушал маскировку. Вблизи костра виднелся сарай, из которого доносились чьи-то стоны. Перешагнув порог, я остановился в изумлении: на земле лежали раненые советские и польские солдаты и офицеры.

Навстречу поднялась женщина в помятой шинели с погонами подпоручника с черным от копоти лицом. Представившись старшей операционной сестрой Червинской, она тут же обрушила на меня весь свой гнев.

- Обывателю генерале, скажите откровенно, когда же наконец придут машины за ранеными? Говорят, нет горючего. Но ведь здесь люди умирают, а я ничем не могу им помочь... Надо найти горючее! Когда, наконец, кончится это безобразие? - Глаза ее наполнились слезами.

Я опешил, а потом твердо пообещал:

- Сейчас же приму меры... Ждите машины!

- Спасибо! - вырвалось у нее, и она совсем по-детски вытерла слезы рукавом шинели.

- Вы полька? - спросил я ее. - Где служите?

- Полька, хотя родилась и всю жизнь прожила в Ленинграде. Служу в 1-й польской дивизии имени Костюшко, в медсанбате...

Я еще раз глянул на раненых и торопливо вышел из сарая. Чувствовал себя так, словно лично был виновен во всем этом, и, едва добравшись до Злотува, приказал немедленно отправить за ранеными все штабные машины...

* * *

2-го февраля стало наконец-то поступать горючее. Вскоре дивизионная артиллерия заняла огневые позиции.

В первую дивизию прибыли, кроме того, дивизион самоходок и "катюши". Вот теперь уж противнику не удержать Подгае! И немцы словно подслушали мои мысли. Чуть стемнело, как зазвонил телефон и Бевзюк доложил:

- Противник на машинах с зажженными фарами отходит на север... - В его голосе звучало и нервное возбуждение, и замешательство, в котором ощущалось сознание своей вины.

- Прозевали! - в сердцах вырвалось у меня... - Это со стороны Ястрове на них жмет четвертая дивизия. Пользуйтесь ее успехом и скорее вперед! Наступайте немедленно!

- Есть! - Бевзюк бросил трубку.

Заговорили польские и советские пушки. Колонна войск и техники отходящего противника растянулась на несколько километров, и артиллеристы отвели душу после длительного вынужденного бездействия! Затем в атаку устремились наши пехотинцы и советские кавалеристы.

* * *

Бой за Подгае шел всю ночь: враг сопротивлялся упорно. Освободить село удалось только к полудню 3 февраля. Мы обнаружили там следы страшного преступления 5 пьяные эсэсовцы из 15-й дивизии СС опутали колючей проволокой захваченных в плен солдат из роты поручника Софки, втолкнули их в пустой амбар, облили керосином и сожгли заживо.

Костюшковцы, освободившие городок, обнажив головы, почтили молчанием память зверски умерщвленных товарищей, давая мысленно клятву отомстить врагу и за это злодеяние.

Фашисты понесли заслуженную кару. На поле боя у Подгае лежало почти 4 тысячи трупов вражеских солдат и офицеров. Лишь остатки дивизии СС спаслись бегством. Нам достались сотни автомашин и повозок, тысячи лошадей и другое военное имущество.

Теперь полоса прикрытия Померанского вала была прорвана на всем фронте наступления польской армии, и полки устремились к главным оборонительным рубежам противника.

Мы уже привыкли к тому, что в поселках и городках, которые мы занимали, почти не оставалось местных жителей: немцы уходили на запад вслед за отступавшими войсками. Они верили геббельсовской пропаганде, будто их ждет смерть от рук советских и польских солдат.

Каково же было удивление польских воинов, когда в Подгае они обнаружили немало гражданского населения. Мужчины и женщины осторожно выглядывали из-за заборов и развалин, потом робко пошли навстречу. В переговоры вступил заместитель командира 3-го пехотного полка по политической части поручник Генрик Стунгур.

- Идите сюда, - сказал он по-немецки. - Смелее, вас никто не тронет! Вы местные?

В ответ прозвучала польская речь:

- Да, пан офицер, мы из Подгае. Но мы поляки и поэтому решили остаться...

- Поляки? - удивился поручник. - И много вас в городе?

- Много, пан офицер, - ответил невысокого роста старичок, первым подошедший к поручнику. - Нех жие Польска! - Слезы катились по его морщинистому лицу.

Да, это были поляки! Шли годы, а они не дали себя онемечить, не забыли родного языка, обычаев и культуры своего народа, жили надеждой, что придет час их освобождения. Нарушив строжайший приказ гитлеровских властей, они остались в Подгае, чтобы встретить своих избавителей у порога родного дома. Их встреча с советскими и польскими солдатами, освободившими этот старый славянский городок из вековой неволи, была теплой и волнующей.

Тут же происходили сердечные беседы польских и советских воинов. Кавалеристы и жолнежи вспоминали прошлые совместные бои, пели общие песни. Любимец эскадрона запевала Степан Чухнов разыскал польского хорунжего Турманского и крепко с ним расцеловался.

- Это же мой лучший друг, - говорил Чухнов товарищам казакам. - Мы с ним побратимы. Он еще в Белоруссии подобрал меня, раненного, и вынес с поля боя. То было на советской земле, а вот теперь воюем вместе на польской...

На следующий день казаки и жолнежи вместе хоронили погибших товарищей. Ветер развевал два знамени - алое и бело-красное, под которым стояли, скорбно склонив головы, воины братских армий.

Прогремел троекратный залп. Тронулись в путь конники-казаки. Пошли на запад и польские воины...

Оперативная группа штаба армии перебазировалась в город Ястрове, поближе к передовым. Шла подготовка к боям за главную полосу Померанского вала.

Командир 4-й дивизии Болеслав Кеневич, как всегда, проявил инициативу. Он не стал ожидать результатов боя за Ястрове, наращивал темпы продвижения дивизии на запад. 12-й полк, не теряя взаимодействия с фланговым полком 47-й советской армии, ночью 2 февраля с ходу овладел важным опорным пунктом противника - поселком Швеция и вышел к озерам Смольно, Любянка. Тем временем правее его 11-й пехотный полк выдвинулся к озеру Добре.

Высланная вперед разведка подтвердила, что дивизия подошла к главной полосе гитлеровских укреплений. Оставалось лишь взять два последних пункта перед этой полосой - Кемпина и Здбице. Однако бои за Здбице затянулись. К тому же приданная дивизиям артиллерия не успела изготовиться к подавлению и уничтожению целей Померанского вала. Поэтому начало прорыва главной полосы укрепления пришлось перенести на 5 февраля. Солдаты 6-й дивизии, наступавшей в направлении Надажыце, наткнулись в лесу, близ Кломино, на бараки, обнесенные колючей проволокой и сторожевыми вышками. Из бараков на улицу высыпали истощенные и заросшие люди в рваной военной форме. Увидев на солдатах конфедератки и каски с белым орлом, они на мгновение насторожились, затем бросились к своим освободителям с криками радости.

Когда-то в этом лагере содержалось до шести тысяч военнопленных офицеры армий различных стран. Теперь же находилось около двух тысяч главным образом поляки, а также югославы, американцы... Примерно четыре тысячи военнопленных гитлеровцы или уничтожили, или угнали на запад. Своего освобождения дождались лишь те, кому удалось симулировать болезнь либо спрятаться на территории лагеря.

Вскоре двое офицеров, освобожденных из фашистского плена, посетили меня на командном пункте.

- Подполковник польской армии командир кавалерийского полка Стефан Моссор, - представился высокий худощавый человек в изрядно потрепанном, залатанном, но тщательно вычищенном мундире.

- Подполковник Кольб, офицер югославской армии, - доложил второй и по привычке щелкнул стоптанными каблуками.

Я усадил их за стол, угостил консервами, хлебом и чаем. Завязалась беседа. Впрочем, больше говорили гости, я же слушал их горестные повествования.

В этом лагере они, как и многие другие узники, пробыли всю войну. Последние недели особенно голодали и, разумеется, не получали никакой медицинской помощи. Люди гибли от истощения и болезней.

- Мы уже потеряли всякую надежду на освобождение, - рассказывал Моссор. - В конце января комендант объявил военнопленным, что лагерь переводится в глубь Германии. "Пойдете пешком, - распорядился он. - Ведь вы, кажется, не хотели бы попасть в руки большевиков". Военнопленные догадывались, что дела фашистов плохи. В нашей польской группе был портативный радиоприемник, и мы, рискуя жизнью, слушали передачи из Советского Союза, Польши и других стран антигитлеровской коалиции. Знали об освобождении значительной части Польши, о деятельности Польского комитета Национального Освобождения, о том, что возрожденное Войско Польское плечом к плечу с Красной Армией сражается с гитлеровскими захватчиками... Поэтому-то значительная часть пленных офицеров не покинула лагерных бараков. У фашистов не хватило, к счастью, времени на расправу с непокорными.

- Я не поверил себе, - продолжал Моссор, - когда увидел прекрасно вооруженных польских солдат, грозные танки и тяжелую артиллерию.

- Это советская техника, - уточнил югославский офицер.

- Вот именно, настоящих друзей узнают в беде, - подхватил Моссор. - Наш народ никогда этого не забудет...

Несколько дней спустя на митинге в Ястрове, организованном узниками по случаю их освобождения, было решено послать председателю Крайовой Рады Народовой благодарственную депешу. Она заканчивалась словами:

"Клянемся, что позор фашистского плена смоем своей кровью, борьбой и трудом во имя возрождения могучей демократической Польши, взаимодействующей с прогрессивными странами, сражающимися за свободу".

В лагере томились в неволе и офицеры запаса, среди которых находился выдающийся польский писатель Леон Кручковский, а также писатель и публицист Станислав Рышард Добровольский. В армейской газете "Звыценжимы!"{25} появилась в те дни статья Леона Кручковского. Она заканчивалась словами:

"Наверное, теперь даже для самых закоренелых противников перемен и прогресса стало понятным, что другой Польши быть не может и не будет...

Из кошмара фашистской неволи освободил ее и возвращает к жизни солдат возрожденного Войска Польского в союзе со своим братом-славянином, солдатом Красной Армии".

Через несколько недель мне довелось побывать в лагере возле Кломино. Его мрачные бараки пустовали: все способные носить оружие ушли с Войском Польским на запад, а больные и истощенные нашли приют в госпиталях.

В одном из госпиталей лечился и Леон Кручковский. В Ястрове он часто навещал редакцию армейской газеты. И вот однажды мы встретились.

- Никогда не забуду волнующей встречи с польскими жолнежами, - сказал мне Кручковский, и его лицо озарилось мягкой улыбкой. - Я имел счастье впервые увидеть нашу молодую армию в ее победоносных действиях под Надажыце. Внезапное ее появление было чудом. Так бывает в сказке, когда добрый волшебник убивает злого демона. Приятно, должно быть, командовать добрыми волшебниками в польских конфедератках?

- Конечно, - улыбнулся я. - Но ведь и вы были офицером. В свое время тоже, надо думать, испытали эту радость?

- Я служил в старой польской армии. А это не то. У нее не было ни сильной освободительной идеи, ни могучего меча. Лишь в народной Польше с помощью Советского Союза армия обрела и то, и другое.

Я вспомнил этот разговор с Леоном Кручковским, когда телеграф принес скорбную весть о его безвременной кончине. Похоронили писателя с военными почестями, как офицера, на варшавском военном кладбище Повонзки, в Аллее заслуженных.

Глава одиннадцатая.

Через Померанский вал

Прорыв Померанского вала был самым трудным экзаменом для нашей армии за всю войну. И хотя сражение это началось в момент, когда две советские танковые армии действовали южнее нас, на рубеже Одры (Одера), противник все еще оставался сильным, его Померанский вал представлял собой труднопреодолимое препятствие. От польских воинов требовались огромные усилия, чтобы сокрушить здесь врага.

Гитлеровское военное командование, лихорадочно готовясь к агрессивным войнам, уже с 1934 года приступило к созданию мощной укрепленной полосы на востоке Германии. Тогда-то на границе с Польшей и возник Померанский вал. Он мог служить прикрытием для гитлеровских войск при их нападении на восточных соседей и мощным оборонительным рубежом на берлинском направлении. Кстати, Померанский вал именно так и использовался. В 1939 году он обеспечивал сосредоточение немецко-фашистских армий для удара по Польше, а вот теперь, в 1945 году, прикрывал восточные границы Германии.

Подробные данные обо всех сооружениях и их расположении нам стали известны лишь после прорыва Померанского вала. До этого система его обороны была для нас полной загадкой. Даже штаб фронта не располагал точными сведениями. Все нужное приходилось добывать через наземную и воздушную разведку, путем допроса пленных, а то и просто в ходе боев.

Вал имел три полосы обороны, первую из которых, полосу прикрытия, польские войска уже прорвали. Вторая - главная - проходила по рубежу Дудыляны, западнее Надажыце, по западным берегам озер Добре, Здбично, Смольно, Любянка и далее охватывала полукольцом город Валч.

Третья полоса - отсечная позиция - протянулась на запад от Надажыце через Иловец, Сверчину, затем поворачивала на юг к Жабину, Боруйско и Лович Валецки. Расположение ее надо признать весьма удачным и для нанесения контрудара в южном направлении, и для обороны Колобжега и Щецина. Интересно, что полоса прикрытия Померанского вала и его отсечная позиция появились лишь в конце 1944 - начале 1945 года, когда советские войска стали приближаться к границам фашистской Германии.

Местность в этом районе благоприятствовала обороне. Лес хорошо маскировал огневые точки, а цепь озер служила естественным препятствием для наступающих. Межозерные дефиле были невелики, шириной всего от 200 до 1000 метров. Достаточно сказать, что в пятнадцатикилометровой полосе наступления польской армии озера занимали 7,5, а леса и болота - 4 километра. Враг соорудил здесь 45 дотов - в среднем по 3 дота на километр фронта.

Наиболее сильно укрепленным оказался трехкилометровый участок на северо-запад и запад от Надажыце. Он опирался на реку Пилаву и искусственный канал. Здесь находился один из самых мощных дотов особой конструкции. Его вооружение состояло из скорострельной противотанковой пушки и нескольких станковых пулеметов. Противотанковое орудие было установлено в подвижном стальном колпаке с тремя амбразурами. Для станковых пулеметов тоже имелся подвижный стальной колпак с пятью амбразурами. Специальные сетки предохраняли гарнизон от гранат и осколков, а перископ позволял хорошо наблюдать за предпольем.

Для полного представления об этом уникальном сооружении нужно сказать, что толщина его брони в верхней части доходила до 190, а стен - до 210 миллиметров. Гарнизон, состоявший из 80 солдат и офицеров, располагался под землей с большими удобствами. К его услугам были электрический свет, отопление, кухня с солидным запасом продовольствия. Связь внутри, между командованием дота и огневыми точками, поддерживалась не только по телефону, но и по радио. В помещениях имелись вентиляторы.

Словом, дот напоминал собой скорее крепостной форт. Вокруг него стояло еще шестнадцать более мелких дотов, прочно прикрывавших стык главной позиции с отсечной. Правда, строительство шести из них было еще не закончено.

Не менее прочно укрепленными оказались и другие районы. Например, пятикилометровый рубеж от озера Добре до города Валч имел неплохие естественные препятствия - густой лес и болота. Тем не менее местность прикрывали 10 пулеметных дотов. В каждом был каземат, прикрытый бронеплитой толщиной 6 миллиметров и колпаком толщиной 5 миллиметров.

На западном берегу озера Здбично стояли три дота такого же типа, а дефиле против поселка Можыце прикрывали семь полностью оборудованных дотов.

Короче говоря, все эти оборонительные сооружения были подготовлены для ведения длительных, упорных боев. Густой лес хорошо маскировал их как от наземного, так и воздушного наблюдения. Размещение дотов обеспечивало прекрасное огневое взаимодействие, причем все подходы к ним хорошо просматривались.

Главная полоса имела и разветвленную, хорошо оборудованную в инженерном отношении полевую оборону, состоявшую из двух-трех траншей полного профиля и ходов сообщения. Передний край, особенно межозерные дефиле, прикрывали противотанковые рвы, эскарпы, надолбы, четыре ряда колючей проволоки на низких кольях. Серьезным препятствием были минные поля: от 2 до 3 тысяч мин на каждый километр фронта.

Столь детальное описание оборонительного рубежа дается мною с той целью, чтобы помочь читателю составить более полное представление о трудностях, которые ожидали польских воинов.

Как я уже упоминал, противник упорно оборонял сначала полосу прикрытия. Его резервы, предназначавшиеся для обороны главной полосы, еще не подошли, они ожидались к 10 февраля. И все же сил у гитлеровцев, как удалось в конце концов установить, было достаточно, несмотря на то что иногда это были остатки разбитых частей и подразделений.

На Померанском валу оборонялись части 15-й дивизии СС, 260-й охранный батальон "Пфеннинг", подразделения 31-й пехотной дивизии, сведенные в группу "Иохим", полковая группа "Роде", дивизионная группа "Меркиш Фридлянд", сформированная на базе Гроссборнского артиллерийского училища, два противотанковых истребительных батальона - "Фридрих" и "Эмиль" - и, наконец, 201-й артиллерийский дивизион. Все части, засевшие в укреплениях, входили в состав 10-го корпуса СС, которым командовал генерал-лейтенант СС фон Краппе.

Как показывали взятые в плен гитлеровские офицеры, эти войска не были подготовлены к ведению боевых действий в укрепленном районе, а их политико-моральное состояние вызывало у командования озабоченность, особенно в связи с большими потерями, понесенными в предыдущих боях. Тем не менее пленные в один голос утверждали, что войска ожидают подхода свежих сил и сопротивляться будут упорно, тем более что приказы Гитлера категорически требовали во что бы то ни стало удержать Померанский вал и грозили смертной казнью всем, кто оставит его укрепления.

О том, как фашистское командование терроризировало своих солдат, можно судить по показаниям пленных. Некий Курт Кристофель, пленный немецкий ефрейтор, на допросе сообщил:

- Недавно нам объявили приказ Гиммлера о том, что если кто-нибудь перебежит к русским или полякам или сдастся им в плен, то будет расстреляна вся его семья, до деда включительно. Затем было объявлено, что тот, кто без приказа оставит позицию, также подлежит расстрелу. Даже отсутствие боеприпасов не может служить оправданием. Этот приказ был вывешен везде на позициях, причем последняя фраза выделялась красной рамкой...

* * *

Главный удар предстояло нанести 4-й дивизии. Возлагая на нее столь ответственную задачу, я учитывал не только хорошую выучку солдат, но и личные качества самого комдива - генерала Б. Кеневича. Этот добродушный на вид и спокойный человек обладал сильной волей, большими организаторскими способностями и решительностью. Мне нравилось, что любой, даже самый незначительный бой он подготавливал основательно, продумывая все до мельчайших деталей, и никогда не начинал его без тщательной разведки. Одним словом, это был опытный командир, на которого можно было положиться.

- Ну, старик, - сказал я, заканчивая разговор с ним, - как видите, задача сложная. Справитесь?

Кеневич улыбнулся:

- Постараемся!

- Чему улыбаетесь? Или что-нибудь придумали?

Генерал склонился над картой:

- Как вы знаете, в бою за Здбице к нам в плен попали несколько штабных офицеров немецкого пехотного полка "Дейч Кроне" с важными боевыми документами. Документы, показания офицеров и разведка позволили с несомненной точностью установить сравнительно слабое место в обороне противника. Это участок севернее озера Добре. - Кеневич карандашом провел на карте стрелу, словно прорывал вражескую оборону. - Правда, местность довольно неудобная: густой лес, глубокие овраги, труднопроходимые болота. Зато там враг меньше всего будет ждать нас.

- Ну что ж, так и порешим, - согласился я.

Бой за главную полосу начался 5 февраля. В первом эшелоне наступали 4-я и 6-я, во втором - 1-я и 3-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская бригада. На подходе была 2-я дивизия, освободившаяся от караульной службы в Варшаве. По условиям местности танковые части в прорыве не участвовали.

Утром, в половине девятого, 6-я дивизия двинулась на штурм Надажыце. Завязались тяжелые кровопролитные бои, не прекращающиеся до вечера. Дивизия успеха не добилась, но отвлекла на себя значительные силы оборонявшихся. И это сыграло свою роль.

В девять часов пошла в наступление 4-я дивизия. Разное время начала атаки было выбрано не случайно. Это помогло дезориентировать немцев. Судя по показаниям пленных, захваченных в первый час боя, противник считал, будто главный наш удар нацелен на Надажыце.

В первом эшелоне у Кеневича действовали 2-й и 3-й батальоны 11-го пехотного полка под общим командованием заместителя командира полка майора Александра Муравицкого, 2-м батальоном командовал подпоручник Людвик Шостаковский, а 3-м - поручник Базыль Забурницкий. Они наступали именно там, где на карте Кеневич провел стрелу, и к шестнадцати часам вышли на шоссе севернее фольварка Добжице.

Наступление здесь наших войск для противника оказалось неожиданным, и он стал перебрасывать к Надажыце дополнительные силы, оголяя свой центр и правый фланг. К сожалению, Кеневич несколько запоздал с вводом второго эшелона, и немцы не замедлили этим воспользоваться. Они стремительно контратаковали под основание прорыва и отрезали два наших батальона. В этот критический момент майор Муравицкий потерял радиосвязь с командиром полка.

В полдень командир 11-го полка Кондратович, еще не зная, что случилось с двумя его батальонами, ввел в бой свой второй эшелон - батальон Сергиуша Груцо, но было уже поздно. Противник предугадал, что мы попытаемся соединиться с отрезанными батальонами, и встретил наступавших пулеметным и минометным огнем. Атака захлебнулась.

Оказавшись в окружении, два батальона продолжали вести тяжелые бои с противником.

Хочу оговориться, что если для обстрелянных, закаленных советских воинов бой в окружении в ходе наступательных операций не был чем-то необычным, то для молодых польских солдат, не имевших еще такого опыта, это было серьезным испытанием. Однако они выдержали это испытание, несмотря на то что превосходящий по силам противник атаковал их со всех сторон.

Бессмертный подвиг совершил хорунжий Серетный. Вот как это было.

...Одна из рот 2-го батальона 11-го полка очутилась под пулеметным огнем. Казалось, пули летят из-под земли: дот противника был тщательно замаскирован. Появились первые раненые, и солдаты залегли - они еще не знали способов штурмовки дотов. Однако надо было что-то делать. Командир взвода хорунжий Серетный пополз вперед и определил, откуда стреляет пулемет. Обогнув пригорок, он зашел к доту с тыла. В это время массивная металлическая дверь дота открылась и показалась голова в каске. Не раздумывая, хорунжий бросил гранату внутрь дота и начал строчить из автомата. Подоспевшие солдаты окружили дот и заставили гитлеровцев сдаться. Но в бою хорунжий Серетный был тяжело ранен. Он еле слышно спросил обступивших его товарищей:

- Молчит?

- Молчит, - успокоили его.

И хорунжий, теряя сознание, прошептал:

- Вперед, друзья, за нашу Польшу...

Противник спешил уничтожить наши баятальоны. Вечером из Валча он перебросил значительные силы пехоты, которая тут же пошла в атаку.

Но польские солдаты во главе с майором Муравицким не дрогнули, приготовились к бою врукопашную. Другого выхода и не было: прямым попаданием снаряда разбит последний миномет, кончались патроны.

Когда до немцев оставалось метров сорок, Муравицкий поднялся из окопа и скомандовал:

- На багнэты! Нех жие Польска Людова!{26}

Солдаты бросились вперед с винтовками наперевес:

- Нех жие!

Храбрость способна творить чудеса. Вблизи фольварка Добжице противник оставил множество трупов. Немногим гитлеровцам удалось спастись от штыков польских солдат.

Но положение батальонов оставалось критическим. Ряды их заметно поредели, не было пищи, боеприпасов, а враг по-прежнему наседал со всех сторон.

Тем временем на командный пункт 11-го полка прибыл генерал Кеневич, принявший решение всеми наличными силами отбросить вражеские подразделения, окружившие батальоны. После пятнадцатиминутного артналета 10-й пехотный полк Потаповича, 1-й батальон поручника С. Груцо (из 11-го полка) и 2-й батальон капитана К. Отвиновского (из 12-го полка) нанесли удар в направлении Леженицы. Бойцы знали о тяжелом положении товарищей. Поэтому так стремительна была их атака. И враг не устоял. К пяти часам утра 6 февраля 10-й пехотный полк вышел на реку Добжице у одноименного фольварка и соединился с батальонами 11-го пехотного полка, вызволив их из окружения.

Солдаты, соединившись, крепко пожимали друг другу руки, оказывали помощь раненым.

- Выстояли! - произнес одно лишь слово Муравицкий и в изнеможении опустился на землю...

В этих боях хорошо проявили себя наши артиллерийские части и подразделения.

5-я тяжелая артиллерийская бригада снялась с огневых позиций в районе деревни Швеция и совершила трудный путь, чтобы помочь пехоте прорваться к окруженным батальонам. Тракторы, натужно пыхтя, тянули по болотистой трясине 152-миллиметровые орудия. Саперы и пехотинцы, помогая артиллеристам, усердно подбрасывали под гусеницы жерди, ветви деревьев.

Командир бригады Влодзимеж Керп не отставал от солдат. Вместе с ними шел по тряскому болоту, подпирал плечом застрявшие орудия:

- Эх, взяли! Еще раз, взяли! - звучало в те минуты по-русски и по-польски.

Но вот болотистая низина осталась позади. Тракторы уверенно рванули по твердой почве.

Первой подошла к Добжице батарея поручника Матвея Лачина. Артиллеристы выкатили пушки на открытые позиции и повели огонь прямой наводкой по дотам противника. Отличился наводчик Кутен. Уже после третьего выстрела из дота повалил густой дым и раздался сильный взрыв. Генерал бригады Керп объявил Кутену благодарность.

К востоку от Добжицы заняла огневые позиции батарея поручника Филатова. Польские артиллеристы любили комбата за отвагу и жизнерадостность.

- Дайте огня, - просили пехотинцы.

- Сейчас будет огонь, дадим немцам прикурить, - подбадривал их поручник.

Батарея стреляла очень метко, и враг решил ее уничтожить. И вот батарейцы вдруг увидели перед собой гитлеровских солдат, шедших в психическую атаку не стреляя (это были немецкие артиллеристы, потерявшие орудия от огня нашей батареи). Филатов обратился к своим подчиненным:

- А ну, братья, проучим гитлеровских гадов!

Когда кончились снаряды и патроны, батарейцы бросились на врага врукопашную. Дрались прикладами, штыками, пистолетами.

Под Добжице фашисты повторили преступление, совершенное ими раньше у Подгае.

Из 1-го дивизиона тяжелой артиллерийской бригады вперед выслали разведчиков для организации наблюдательных пунктов. Разведчики ушли и пропали. На поиски отправилась группа солдат, но им удалось отыскать только трупы. Фашисты зверски надругались над польскими артиллеристами. У подпоручника Гардзеля оказались сломанными руки и ноги. На груди его зияла большая ножевая рана. Шестнадцать ран в голову и грудь обнаружили на теле хорунжего Марцина Олесюка. Мученическую смерть приняли плютуновый Антон Вандыч, капрал Тадеуш Сады, канонир Казимир Урбан.

На следующий день бесследно пропали еще 26 артиллеристов, тоже отправившихся для организации наблюдения и управления огнем. А вскоре, продвигаясь к новым огневым позициям, солдаты увидели их разбитую автомашину. Невдалеке лежали изуродованные тела. У некоторых выколоты глаза, отрезаны уши, сломаны руки... С большим трудом опознали трупы подпоручника Эвгеньюша Олесцка (брата замученного Марцина), подпоручника Эдварда Осташинского и остальных.

* * *

Дивизии первого эшелона упорно продвигались вперед. Лишь 6-я пехотная дивизия все еще топталась у Надажыце. Ох, сколько же огорчений причиняла она мне и моему заместителю генералу бригады М. Каракозу! Вот и тут, когда стало ясно, что комдив 6-й, по сути, выпустил из рук управление частями, Марк Каракоз не выдержал.

- Еду к Шейпаку, черт его побери! - сказал он, садясь в машину.

Он на месте помог командиру и штабу разобраться в обстановке, уточнил задачи частям. Уже с утра 6 февраля дивизия начала действовать активнее, организованнее, хотя темпы ее наступления все еще были недостаточными.

* * *

На следующее утро 18-му пехотному полку удалось наконец овладеть Надажыце и подойти к главной полосе Померанского вала. 14-й полк продвинулся к поселку Иловец. Но опять подвела неповоротливость Шейпака. Оказывается, 16-му пехотному полку он совсем не поставил боевой задачи, и, следовательно, треть дивизии в бою не участвовала.

Можно себе представить, как мы огорчились, какие громы и молнии метали на голову Шейпака и начальника его штаба майора Селецкого! Я вынужден был строго их предупредить, потребовав изменить стиль руководства частями.

Для наращивания удара мы ввели свежие силы. 1-я дивизия получила задачу наступать в направлении на Иловец, чтобы помочь полкам Шейпака, а 3-я была двинута на правый фланг армии, в район Сыпневки, для отражения возможных контратак противника с севера.

По-прежнему оставался верен себе Кеневич. Предвидя попытки противника восстановить утраченные позиции, он предусмотрительно подтянул артиллерию поближе к пехоте. Это оказалось весьма кстати. Противник действительно предпринял яростные контратаки свежими силами. В течение пяти часов на 10-й пехотный полк обрушилось девять контратак. Но польские воины держались стойко. Они не только оборонялись, но и использовали малейшую возможность, чтобы продвинуться вперед. 11-му пехотному полку удалось захватить перекресток дорог севернее фольварка Добжице, а 3-й батальон 12-го пехотного полка вклинился в оборону противника между озерами Здбично и Смольно.

Неожиданно потеплело, хотя календарь показывал только начало февраля. Снег быстро таял, и болотистая почва превращалась в месиво. Наступать стало еще труднее. Пушки приходилось тянуть на руках. А ведь даже пройти по болотистой местности стоило немалых усилий. В результате 1-я дивизия застряла в пути и в исходное положение вышла с опозданием чуть ли не на целый день.

Опять не ладилось дело в 6-й дивизии. Мешала ей не только погода. В приказах Шейпака, которые сыпались на полки как из рога изобилия, не учитывались ни обстановка, ни время, ни местность. Часто они были противоречивы - последующий приказ отвергал предыдущий. Любые поступавшие с передовой сведения штаб дивизии принимал на веру, не утруждая себя проверкой.

Мы, в штабе армии, тоже получали из 6-й дивизии противоречивые донесения.

- Ничего не понимаю, - возмущался начальник штаба Всеволод Стражевский. - Докладывают одно, а через полчаса - совершенно противоположное!

- Больше этого терпеть нельзя, - заявил я. - Генерал Стражевский, пишите приказ об отстранении полковника Шейпака от командования дивизией.

- Давайте подождем еще денек, Станислав Гилярович, - вмешался генерал Каракоз. - Я все же надеюсь, что полковник еще покажет себя.

В душе я остался при своем мнении, но спорить с Каракозом не стал. Как-никак он недавно побывал в этой дивизии в обстановку в ней знает лучше. Скрепя сердце я согласился с его мнением, но строго предупредил Шейпака еще раз.

В полосе наступления нашей армии у противника появились в это время свежие резервы. В районе Иловца поляки захватили пленных из бригады СС "Шейдер", а юго-восточнее Добжице - солдат из пехотного полка "Дейч Кроне", входившего в состав дивизии "Меркиш Фридлянд". Пленные утверждали, что ожидается прибытие и других частей, в том числе пехотного полка из дивизии "Бервальде".

Обстановка требовала усилить нажим там, где у нас обозначился наибольший успех. Обсудив с генералами Караковом и Стражевским создавшуюся ситуацию, я решил произвести некоторую перегруппировку сил.

На правом фланге 18-й полк 6-й дивизии, понесший немалые потери при овладении Надажыце, сменила 3-я пехотная дивизия. Ей предстояло повторить попытку прорыва немецких укреплении юго-западнее Надажыце. 4-я дивизия сместилась влево. В стык между него и 6-й дивизией вошла 1-я пехотная дивизия.

Новый приказ был отдан вечером 6 февраля. Для контроля за его осуществлением в соединения выехали офицеры штаба армии. Ночь на 7 февраля прошла в напряженной работе.

С утра разгорелись бои. Противник подтянул резервы и задержал продвижение 6-й дивизии. Утешаться можно было только тем, что ее полки отвлекли на себя значительные вражеские силы.

1-я пехотная дивизия, преодолевая сопротивление гитлеровцев и отражая их контратаки, овладела сначала Рудками, затем прочно оседлала шоссе Иловец - Рудки. Ночью она захватила Вельбоки и перерезала железную дорогу. Правый фланг дивизии значительно расширил прорыв обороны противника. В это же время 4-я дивизия разгромила полк "Дейч Кроне" и, отразив пять сильных контратак, глубокой ночью овладела Гольце.

Весь день 8 февраля происходили упорные бои. Наступление продолжалось на двух расходящихся направлениях - северо-западном и юго-западном. Главные усилия направлялись на северо-запад, где вводилась в бой 2-я дивизия генерала Яна Роткевича.

На правом фланге армии части 6-й дивизии вышли к отсечной позиции на участке Надажыце, Сверчина и вели огневой бой. В отсечную позицию после занятия Вельбоки уткнулась и 1-я дивизия. Надежды на 2-ю полностью тоже не оправдались: лишь во второй половине дня вместе с остальными соединениями она немного расширила общий участок прорыва.

Наибольший успех выпал опять-таки на долю 4-й дивизии, овладевшей населенными пунктами Кольно и Карсибур. 1-й батальон 12-го полка, действовавший на перешейке между озерами Добре и Здбично, при поддержке батарей 5-й тяжелой артиллерийской бригады захватил укрепленный пункт Можица. 3-й батальон того же полка окончательно сломил сопротивление врага между озерами Смольно и Любянка.

Итак, 8 февраля на участке от Надажыце до Валча армия прорвала передний край главной полосы Померанского вала. Однако поворот главных сил армии на северо-запад не принес ожидаемых результатов. Теперь, по данным разведки, на южном и юго-западном направлениях сопротивление противника заметно ослабло. Этим-то и надо воспользоваться.

Я решил прикрыть правый фланг фронта двумя дивизиями, а двумя другими, усиленными тайками, нанести удар в юго-западном направлении, на Мирославец.

Командование фронта одобрило этот замысел. Но чтобы привести его в исполнение, потребовалась новая перегруппировка войск. У моего стола, заваленного оперативными картами, собралось нечто вроде военного совета, которого в польской армии не существовало. Здесь были начальник штаба В. Стражевский, мои заместители М. Каракоз и П. Ярошевич, командующий артиллерией А. Модзелевский, командующий бронетанковыми войсками А. Никулин и начальник инженерных войск Ю. Бордзиловский, а также начштаба артиллерии А. Криштанович.

Думали-гадали, и наконец было решено, что 3-я дивизия, 6-я дивизия без одного полка и 8-й саперный батальон займут оборону севернее и северо-западнее Надажыце, то есть прикроют северный фланг войск 1-го Белорусского фронта. Им же предстояло прикрыть Иловец и Вельбоки от возможного удара противника в южном направлении, вдоль шоссе на Сверчину.

Наступление на Мирославец поручалось вести 2-й и 1-й дивизиям. 2-й дивизии придавалась гаубичная артиллерийская и танковая бригады, полк самоходных артиллерийских установок, саперный батальон, 1-й минометный и танковый полки. Стык между нею и 6-й дивизией прикрывала 1-я кавалерийская бригада.

4-й пехотной дивизии вместе с 5-й тяжелой артиллерийской бригадой предстояло частью сил закрепиться на достигнутом рубеже, а главными расширять так удачно произведенный прорыв в направлении Лешчинки, Клембовец, уничтожить разрозненные группы врага в лесах Гольце и вдоль западных берегов озер Добре и Здбично, а затем, взаимодействуя с частями 47-й армии, нанести удар в южном направлении и перерезать дорогу Валч - Мирославец.

Предполагалось, что войска будут готовы к выполнению новых задач уже с семи часов утра 9 февраля. Приказы спешно послали с офицерами связи. Все же к утру перегруппироваться не успели. Пришлось начало атаки перенести на четырнадцать часов. И получилось удачно.

Противник не ожидал этого наступления, поэтому наши дневные действия принял за попытку улучшить позиции. Сопротивлялся пассивно, только его артиллерия открыла огонь. В общем, к концу дня 2-я дивизия овладела населенным пунктом Клосово, а 1-я заняла Демболинку и подошла к Гурнице. Успешно действовала и 4-я дивизия, продвинувшаяся южнее Кольно, Карсибура. Ее левофланговые подразделения форсировали реку Добжице и подошли к Боброву.

Таким образом, сложилась благоприятная обстановка для нанесения решающего удара и окончательного прорыва Померанского вала.

Вечером начальник разведывательного отдела армии подполковник Станислав Доморацкий привел ко мне только что захваченного в плен обер-лейтенанта, командира роты из полка "Дейч Кроне".

- Какая у вас специальность? - спрашиваю его.

- Я артиллерист. Был преподавателем Гроссборнского артиллерийского училища.

- Член нацистской партии?

- Да... - едва слышно ответил он.

- Покажите, какие есть сооружения в районе Мирославца. - Я подвинул к нему карту.

Он замялся. Но, встретившись с моим строгим взглядом, покорно протянул руку:

- Вот здесь и здесь - доты.

- Это мы знаем. Еще?

- Все.

- А еще? - повторил я, повысив голос.

- Южнее, вот здесь... еще один дот...

- Кто командует дивизией "Меркиш Фридлянд"?

- Полковник Леманн. - Он произнес эту фамилию с почтением и без дополнительных вопросов охарактеризовал Леманна как храброго и твердого командира.

- Что значит "твердый"? - решил я уточнить.

- Он издал приказ обороняться до последнего солдата.

- А что вы скажете о командире 10-го армейского корпуса?

- Генерал-лейтенант фон Краппе? - Пленный даже переменился в лице, назвав эту фамилию. - Лично я не имею чести его знать. Это прославленный тактик. Он сумеет защитить честь великой Германии... то есть, я хотел сказать, своей родины... Герр Краппе родом из Померании и был назначен к нам. Это я знаю из приказа, который нам читали в связи с его вступлением в командование корпусом.

- А что еще было сказано в приказе?

- Еще?.. Он требует преданности фюреру... решительной борьбы с врагами, особенно с поляками, которые претендуют на наши земли, на нашу Померанию.

Тут я пригласил П. Ярошевича и при нем заставил пленного повторить все, чего требует от своих солдат фашист Краппе.

- Герр Краппе указывает, что к полякам надо быть беспощадными, так как они хотят забрать Померанию, - сказал обер-лейтенант.

- Что значит быть беспощадными?

- Не щадить ни пленных, ни раненых...

Когда нациста увели, я заметил:

- По-моему, об этом должен знать каждый офицер и каждый жолнеж. Наши замученные артиллеристы - это приказ Краппе в действии.

- Польские воины все узнают! - ответил Ярошевич, делая какие-то пометки у себя в блокноте.

Первоначально атака Мирославца намечалась на девять утра. Но утром опустился густой туман, затруднявший действия артиллерии. А без ее поддержки пехоте этим опорным пунктом не овладеть. Пришлось отложить наступление до одиннадцати часов. В глубине души я надеялся, что гитлеровцы еще раз клюнут на необычное время начала атаки.

И клюнули! Не только время, но и место атаки оказалось для Краппе полнейшей неожиданностью. "Прославленный тактик" был уверен, что главные усилия 1-й польской армии по-прежнему сосредоточены на северо-западе. Пленные потом показали, что перегруппировку наших войск немцы заметили, но выводы сделали неправильные.

К полудню 2-я дивизия захватила Топожик и успешно продвигалась к Мирославцу, Ее левофланговые полки - 2-й и 3-й - подошли к Пецнику и Яблоново.

Поселок Пецник оказался сильно укрепленным опорным пунктом. Под огнем врага польские воины залегли. Тогда заместитель комдива Ян Шчутко на танке выскочил вперед, чтобы узнать причину задержки 2-го полка. Вражеская противотанковая артиллерия открыла огонь и подбила танк. Поляк из Советского Союза, кадровый советский офицер Ян Шчутко погиб.

Польские пехотинцы лежали, прижавшись к земле, а командир 2-го полка подполковник В. Сеницкий, видимо, растерялся и не знал, что предпринять. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы туда не приехал вездесущий генерал Каракоз.

- Смелее, подполковник, ничего страшного, - подбодрил он Сеницкого. Надо сманеврировать силами. Сделайте так: у Пецника оставьте один батальон для прикрытия, а сами с двумя другими обойдите поселок с севера и продолжайте наступать к Мирославцу. О Пецнике не заботьтесь. Сюда скоро приведет свой третий полк Архипович и возьмет Пецник. А вы наступайте дальше.

Действительно, Пецник вскоре пал под ударом полка А. Архиповича.

После того как 2-я дивизия взяла Липе и Ляски Валецке, сопротивление противника заметно ослабло. Командир дивизии генерал Роткевич принял смелое решение - посадить автоматчиков 5-го и 6-го полков на танки, чтобы захватить Мирославец с ходу.

Танковый десант, обогнав пехоту, на полном ходу ворвался в лес западнее Топожика. Появление танков вызвало у противника панику. Артиллеристы разбежались, оставив исправные пушки. Но дальше путь к Мирославцу осложнился. Болото левее шоссе после недавней оттепели стало непроходимым. Поэтому одному танковому батальону пришлось двигаться прямо по шоссе, а другому - повернуть вправо по всхолмленной местности, чтобы подойти к Мирославцу с севера.

Неожиданно в небе показались 25 вражеских бомбардировщиков. К счастью, они неточно сбросили свой смертоносный груз и ни один из танков не пострадал, лишь среди пехотинцев появились раненые...

Первые танки уже миновали крайние дома, когда открыла огонь противотанковая артиллерия врага. Четыре машины загорелись, три остановились с разбитыми гусеницами, но остальные, миновав опасную зону, продолжали наступление.

К тому времени экипажи, действовавшие справа от шоссе, захватили высоты и взяли под контроль дорогу из Мирославца на север.

Противник спешно перебросил из Старгарда-Щециньского батальон пехоты. Захваченные пленные из этого батальона утверждали, что ожидается прибытие и других подкреплений. Однако подмога гитлеровцам запоздала. К семнадцати часам полки 2-й и 1-й дивизий уже вышли на опушку леса к востоку и юго-востоку от Мирославца и при поддержке танков ворвались в город.

Ожесточенный уличный бой длился два часа и закончился полным разгромом гарнизона. Противник потерял убитыми и ранеными около 2 тысяч солдат и офицеров. Поляки захватили много пленных. В качестве трофеев нам достались все пушки артиллерийского полка, склады с вооружением и боеприпасами.

К тому времени 4-я дивизия, преодолевая упорное сопротивление противника, овладела Любно и перерезала, таким образом, шоссе Валч Мирославец. Все главные дороги из Валча на запад тоже оказались перерезанными.

Итак, главная полоса Померанского вала, на которую противник возлагал столько надежд, была прорвана. 11 февраля 1945 года Москва салютовала войскам 1-го Белорусского фронта, в том числе и соединениям 1-й армии Войска Польского двенадцатью артиллерийскими залпами.

За время наступления наши потери были весьма чувствительными. В некоторых батальонах едва насчитывалось по сотне штыков. Казалось, пора бы и на пополнение. Но обстановка не позволяла.

Левый фланг армии - 1-я и 2-я дивизии - выдвинулся далеко на запад. Линия фронта загнулась на северо-восток и проходила через Вельбоки и Надажыце. 3-я, 6-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская бригада вышли к отсечной позиции Померанского вала, но здесь противнику удалось остановить их.

Меня особенно беспокоил открытый фланг сильно поредевшей 2-й дивизии, тем более что севернее его разведка обнаружила два новых полка немецкой 5-й легкой пехотной дивизии.

Беспокоил и разрыв, образовавшийся между ударной группировкой, наступавшей на Мирославец, и войсками, оборонявшимися на северном фланге армии. Его следовало во что бы то ни стало ликвидировать, и я приказал командиру 2-й пехотной дивизии утром 11 февраля нанести удар по Бендлино, Жабин, а 1-й - на Боруйско и захватить Лович Валецки.

Два дня продолжались упорные бои. Наконец утром 13 февраля обе дивизии выполнили приказ и вышли к отсечной позиции. Разрыв в центре боевых порядков армии был ликвидирован.

4-я польская дивизия, действуя совместно с соединениями 47-й советской армии, уничтожила окруженного в районе Валча противника, после чего вышла в резерв. 47-ю армию, с которой за два месяца совместных боев поляки успели сдружиться, перебросили к Одре. Нашим соседом слева стала 61-я армия под командованием генерала П. А. Белова.

В течение следующих пяти дней польские части вели бои за улучшение исходных позиций, наступая в направлении Чаплинки и сковывая значительные силы противника. Это были напряженные бои, хотя в сводках о них и говорилось: "Ничего существенного не произошло".

В составе вражеских сил, действовавших против нашей армии, произошли изменения. Изрядно потрепанную 5-ю легкую пехотную дивизию сменила свежая 163-я пехотная, прибывшая из Норвегии.

Войска 2-го Белорусского фронта готовились к следующему этапу Восточно-Померанской операции, начало которого намечалось на 24 февраля. Понятно, что уставшим и обескровленным польским войскам могла быть отведена только вспомогательная роль. Нам предстояло прорвать отсечную позицию на фронте до 35 и в глубину до 25 километров, сковать противостоящие войска противника и этим облегчить положение соседей.

Двое суток - 17 и 18 февраля - ушли на перегруппировку. Сложные условия непосредственного соприкосновения с противником не дали возможности полностью закончить ее в срок, установленный штабом фронта. Тем не менее 19 февраля польские соединения перешли в наступление. Оно началось в десять утра короткой артиллерийской подготовкой. Чуть продвинувшись, поляки тотчас же были контратакованы и отброшены назад. Многочисленные попытки возобновить атаку не дали успеха.

Во второй половине дня стало ясно, что наступление захлебнулось. Пришлось доложить об этом командующему фронтом. Маршал Г. К. Жуков, выслушав мой подробный доклад и соответствующее решение, ответил кратко:

- Согласен. Переходите к обороне.

По тону разговора я понял, что польская армия, хотя и не продвинулась вперед, все же выполнила роль, которая ей отводилась, - сковала противостоящего противника, лишив его возможности маневрировать силами по фронту.

20 февраля наша армия перешла к обороне. То же сделали и соседи. В тот же день позвонил начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин.

- Что намерены делать дальше?

- Думаю, войскам не помешал бы короткий отдых, - довольно неуверенно сказал я.

- Отдых? Краткий? Возможно. А теперь слушайте...

Михаил Сергеевич проинформировал меня об оперативной обстановке на фронте. Перерыв в наступательных операциях был вызван, оказывается, тем, что Советское Верховное Главнокомандование привлекало часть войск 1-го и 2-го Белорусского фронтов к разгрому восточно-померанской группировки противника. На перегруппировку Этих войск уйдет несколько дней. Малинин предупредил меня, что направление наступления нашей армии также изменится. Подробные указания он обещал прислать через день-два. В заключение посоветовал:

- Временную передышку используйте для пополнения людьми. Ваше главное командование, надеюсь, поможет вам. О технике не беспокойтесь. Завтра сообщим, сколько вам будет выделено танков, орудий, боеприпасов. Думаю, что и пополнение личным составом получите вовремя.

- Конечно, - ответил я, хотя и не был в том уверен, так как пополнение людьми в основном получала 2-я армия.

Вскоре у меня собрались Ярошевич, Стражевский, Каракоз, Модзелевский, Бордзиловский, Никулин. Я рассказал им о разговоре с генералом М. С. Малининым. Затем речь зашла о заявках на личный состав и технику. Строили планы на будущее, предполагали, куда направят нашу армию и доведется ли нам участвовать во взятии Берлина. Это волновало всех, а в том, что штурм Берлина не за горами, никто уже не сомневался.

На передовых позициях установилось относительное затишье. Зато из тыла поступили тревожные сигналы: там продолжались бои с группами противника, прорвавшимися из окружения в районе Пилы.

Мне позвонил заместитель по тылу Цуканов и попросил помощи. Оказалось, что в нашем тылу появилась группа гитлеровцев, насчитывавшая несколько тысяч человек, которая пробивалась на Щецин. По пути немцы нападали на тыловые учреждения и склады. Создалась серьезная ситуация - ведь обстановка не позволяла снять с передовой ни одного батальона. Тылы должны были рассчитывать только на собственные силы. Так я и ответил Цуканову:

- Фашисты пытаются прорваться через наши боевые порядки и ищут слабое место. Мобилизуйте всех способных владеть оружием - кладовщиков, поваров, шоферов, ремонтников. Организуйте оборону и не поддавайтесь панике, держитесь твердо!

- Понятно, - услышал я голос Цуканова.

Не успел я положить телефонную трубку, как примчался генерал Модзелевский. По его встревоженному лицу я понял, что и он принес дурные вести.

- Группа прорвавшихся фашистов уничтожила в районе Тарнувка часть артиллерийского склада. Можем остаться совсем без боеприпасов! - выпалил он.

Действительно, положение в районе Тарнувка было угрожающим. Я приказал Стражевскому направить туда разведывательный батальон армии и 7-й противотанковый дивизион.

Бои за артиллерийские склады длились почти пять суток. Гитлеровцы упорно наседали. Обороной складов руководила начальник артиллерийского снабжения армии Антонина Приставко - единственная у нас в армии женщина в звании полковника. И ей удалось-таки организовать разгром противника.

Вскоре после этого я пригласил А. Приставко на КП армии, поблагодарил за умение и мужество. Это была невысокая и уже немолодая, но очень миловидная женщина. Родилась она в Ленинграде, по-польски в ее доме говорили редко, поэтому Антонина иногда не справлялась с произношением. Она пришла служить в Войско Польское вместе с семьей. Муж ее, подполковник, занимал должность начальника ветеринарной службы дивизии, а сын - капитан командовал артиллерийским дивизионом...

Как-то позже генерал Роткевич рассказывал мне, что однажды Приставко-муж, докладывая о поголовье лошадей, шутливо заметил:

- Коней у нас, конечно, маловато... Знаю, где бы можно их достать, но там очень строгий полковник, не даст! Хуже всего, что этот полковник - моя жена. Прикажет "кругом"... Впрочем, субординация не оказывает ровно никакого влияния на нашу семейную жизнь...

Ликвидация прорвавшихся из Пилы группировок противника проводилась в тесном взаимодействии с советской 150-й стрелковой дивизией. Гитлеровцам не удалось пробиться к Щецину. 28 февраля с ними было покончено.

Штаб армии подвел некоторые итоги прошедших боев по прорыву Померанского вала. Наши соединения уничтожили до 8 тысяч вражеских солдат и офицеров, подбили 14 танков и 16 самоходных установок, до 100 орудий, разбили 630 автомашин, разрушили 24 дота, 52 дзота и блокгауза. Кроме того, сожгли и сбили 22 самолета, захватили 20 складов с военным имуществом и боеприпасами и знамя Гроссборнского офицерского артиллерийского училища.

В Восточной Померании противник держал крупные силы. По данным разведки, немецко-фашистское командование намеревалось использовать выгодное, нависающее положение этих сил для контрудара во фланг и тыл советских войск, вышедших к Одре. Оно готово было пойти на любые жертвы, чтобы выиграть время и сорвать или по крайней мере задержать наступление советских войск на Берлин. Предпринятый противником маневр преследовал определенную политическую цель. Как известно, правительство Германии рассчитывало за это время договориться с англо-американскими правящими кругами о перемирии, после чего все свои силы обрушить против Советского Союза.

Советское командование решило в начале принять меры к разгрому восточнопомеранской группировки противника. В случае успеха, во-первых, высвобождались значительные силы 2-го Белорусского фронта для участия в Берлинской операции и, во-вторых, окруженные в Курляндии и Восточной Пруссии вражеские войска оказывались в совершенно безвыходном положении.

В этой операции принимала участие и 1-я польская армия, действуя на правом крыле 1-го Белорусского фронта. В отведенной нам полосе наступления удалось довольно точно установить силы противника. Против правого фланга нашей армии на рубеже Надажыце, Иловец, Сверчина, Вежхово оборонялись части дивизии "Бервальде". Левее, на участке Вежхово, Жабин, Мазаново, занимала оборону 163-я дивизия. Против нашего левого фланга, перед Лович Валецки, стояли части 402-й запасной немецкой пехотной дивизии. Резервы противника состояли из пехотной бригады, двух танковых батальонов и батальона пехоты. Таким образом, наиболее плотная вражеская группировка находилась на участке от Надажыце до Сверчины.

Мы с генералом Стражевским просидели много часов, обдумывая различные варианты наступления. Наконец пришли к выводу, что главный удар лучше всего нанести на нашем левом фланге. В соответствии с этим и начали перегруппировку войск.

После полудня 22 февраля из штаба фронта поступил секретный пакет с директивой о наступлении.

С директивой разрешалось ознакомить только начальника штаба, начальника оперативного отдела и командующего артиллерией армии. Всем остальным офицерам и генералам предлагалось ставить задачи, которые их касаются, не раскрывая существа операции. Никаких письменных распоряжений я не мог отдавать и должен был ограничиваться лишь устными указаниями. Директива требовала тщательной маскировки войск во время передислокации.

- Ну, - сказал я, когда у меня собрались Стражевский, начальник оперативного отдела полковник Суржиц и генерал Модзелевский, - дело, видать по всему, будет серьезное...

Они подсели поближе ко мне, и я вполголоса прочитал директиву. Правым соседом поляков по-прежнему оставался советский 2-й гвардейский кавкорпус, а левым - 3-я ударная армия, с которой нас тоже связывала старая боевая дружба.

Нам предстояло нанести удар левым флангом (тремя пехотными дивизиями) в общем направлении на Любишево. На второй день операции следовало овладеть рубежом Жабинек, Любишево, юго-западный берег озера Любе и там закрепиться. Правофланговым соединениям ставилась задача обороняться на занимаемых рубежах от Надажыце до Жабина.

Стражевский заторопился к себе, чтобы приступить к составлению плана операции. Ушли и Суржиц с Модзелевским. Тогда я пригласил П. Ярошевича. Он пришел, как всегда, оживленный, с новостями, только что полученными из дивизий.

- Читайте, - протянул я ему директиву штаба фронта.

Заместитель по политчасти внимательно прочел ее, потом глянул на меня:

- Зачем вы познакомили меня с директивой?

- В советских армиях есть члены Военного совета, которые знакомятся с такого рода документами. Здесь таковым я считаю вас.

Ярошевич ничего не сказал, только крепко пожал мне руку.

- Пока есть время, думаю съездить на день-два в Варшаву, - сказал я ему. - Надо побывать в Главном штабе Войска Польского, узнать, как обстоит дело с пополнением. Людей у нас маловато.

- Да, это важно, - согласился Ярошевич. - А я было собирался подскочить в политуправление фронта. Теперь, видать, не придется...

- Могу заехать к генералу Телегину и выяснить все, что нужно. Это вас устроит?

- Разумеется.

Записав в блокнот с десяток вопросов, волновавших Ярошевича, я выехал в Варшаву.

Скажу откровенно, меня влекло туда еще по одной причине. В нашей армейской газете на глаза мне попалась заметка о том, что в Варшаве состоится парад частей 2-й армии Войска Польского. Вспомнился Кароль Сверчевский, последнее прощание с ним, его опасения опоздать к штурму Берлина. Очень захотелось встретиться с другом, поздравить его с выступлением на фронт.

* * *

Машина быстро мчится в Варшаву. Мелькают пейзажи освобожденной древней польской земли. Встречаем длинные вереницы людей, навьюченных домашним скарбом. Проезжаем через безлюдные еще деревни и небольшие чистые городишки, в которых уже теплится жизнь.

Машина въехала на улицу уже знакомого мне Злотува. Город казался пустынным, но тут я увидел открытый магазин, из которого выходили женщины. Захотелось посмотреть, чем он торгует, поговорить с жителями. Попросил Владека задержаться.

- Здравствуйте! - сказал я, входя в помещение. Продавец и три пожилые покупательницы с интересом взглянули на меня:

- Дзень добры!

- Как живете? При немцах от польского языка не отвыкли?

- И вспоминать то время не хочется, - ответила за всех худенькая немолодая женщина. - Да, слава богу, теперь все позади. Немцы убежали, а вместо них наши пришли. У нас теперь своя родина... - В глазах ее появились слезы. - Может, пан генерал сделает мне честь и зайдет ко мне в дом на минутку? Я покажу что-то очень интересное, як бога кохам! Это совсем рядом. Очень прошу вас...

Разве можно было отказать? Продавец быстро отвесил женщине муку и сахар из мешков с надписью "СССР", и мы пошли.

Полька действительно показала нечто глубоко поразившее меня. Подошли к старинному, давным-давно построенному дому. Над крыльцом, выходившим во двор, красовался вырезанный из дерева и почерневший от времени польский пястовский орел.

- Смотрите, пане генерале, - женщина протянула руку в сторону крыльца. - Орла вырезал еще мой прадед.

Мы вошли в дом. Хозяйка, скрывшись на несколько минут, вернулась в комнату с большой глиняной кружкой для пива. На ней было написано по-польски: "Еще Польска не згинела" - и красовался пястовский орел.

- Таких домов пан генерал найдет у нас, в Злотуве, немало. Каждый, кто сохранил польское сердце, до сих пор как святыню хранит и дедовские памятки с надписями на польском языке.

Уже прощаясь, женщина спросила, пытливо глядя на меня:

- Скажите откровенно, земля эта теперь вечно будет польской? Верно, пане генерале?

- Верно!

Она обняла меня, поцеловала в лоб и перекрестила:

- Иди, сын мой, иди! Война еще не закончилась, еще не вся Польша свободна...

На миг мне показалось, будто я слышу голос своей матери... Взволнованный, вышел из дома и продолжал свой путь.

Ехал той же дорогой, по которой еще недавно шли польские полки. Миновал те же городки и поселки. Снова увидел песчаный холм на бывшей границе. Все как будто оставалось по-старому и вместе с тем изменилось. Во всем чувствовался пульс новой жизни. Даже встречавшиеся по дороге люди были какие-то иные: оживленные, веселые...

По женщина была права: война еще не закончилась. О ней напоминали руины разрушенных домов, безлюдные улицы и вереницы беженцев, в частности иностранцев, державших в руках маленькие национальные флажки. Людские потоки текли в разных направлениях, и никак нельзя было уловить закономерность в этом бесконечном движении.

Было уже за полдень, когда мы въехали в Быдгощ. По улице, которой проезжал, бежали, резвясь, ребятишки с книжками под мышкой.

- Откуда, хлопцы, идете? - спросил я.

- Из школы, - крикнули они хором, мигом окружая машину.

- И давно ее открыли?

- Уже недели две, как учимся...

Немного дальше увидел вывеску "Городская библиотека". И это - приметы новой Польши!

Варшава встретила нас звоном топоров, стуком кирок, скрежетом лопат. Всюду, куда ни падал взгляд, старательно трудились люди. Некоторые улицы были уже расчищены от битого кирпича и мусора, в менее поврежденных домах уже поселились люди. Варшавяне восстанавливали и заново обживали свой город.

Мне повезло. В день приезда я попал в просторное, светлое, только что отделанное помещение Рады Народовой на торжественное собрание, посвященное 27-й годовщине Красной Армии. Я смотрел на бурлящий, переполненный людьми зал и вспоминал Варшаву в первые дни ее освобождения, ужин в полутемном помещении.

С докладом выступил министр пропаганды и информации Матушевский. Он говорил о славном прошлом и героическом настоящем Советских Вооруженных Сил. Победа под Москвой, у волжских берегов, на Курской дуге, в районе Ленинграда определила и судьбу Польши, создала условия для демократического развития многих народов Европы. Какой шквал аплодисментов, какие восторженные возгласы пронеслись по залу, когда докладчик произнес здравицу в честь дружбы польского и советского народов, Войска Польского и Красной Армии!

С ответным словом выступил начальник военной миссии СССР в Польше генерал-лейтенант С. С. Шатилов.

Собрание кончилось, и я попытался разыскать Сверчевского. Однако его в Варшаве не оказалось, обстановка потребовала срочного отъезда Кароля на фронт.

В Главном штабе Войска Польского мои дела решились очень быстро и к полному моему удовлетворению. Пополнение нужно было ждать буквально со дня на день.

- Не успеете доехать к себе, как оно будет на месте, - пошутил генерал Корчиц. - И какое пополнение - уже успело понюхать пороху.

Глава двенадцатая.

К побережью Балтики

На переднем крае стояла необычная тишина, лишь изредка прерываемая пулеметной очередью или коротким огневым налетом. Я предложил штабу использовать эту паузу и провести занятия на тему "Взаимодействие родов войск в наступлении". Во дворе штаба отгородили прямоугольник шириной в пять и длиной в десять метров. Среди солдат всегда есть умельцы, способные создать на песке точную копию того участка, на котором нам предстоит воевать. У нас тоже получилось нечто вроде рельефной карты, выдержанной и по масштабу, и по профилю. На ней и разыгрывались всевозможные варианты боевых действий.

- Генерал Никулин, доложите, как целесообразнее всего использовать танки в этом варианте наступления, - обратился я к командующему бронетанковыми войсками армии, обрисовав в общих чертах изменения в обстановке и сообщив дополнительные данные о подходе резервов противника (все это - опять-таки исходя из реальных предпосылок).

Никулин, подумав, построил свои "части" в боевой порядок, определил направление их удара, доложил о порядке взаимодействия, и мы пришли к общему выводу: танки использовать массированно, не распылять их, подобно растопыренным пальцам, а сокрушать врага бронированным кулаком.

Генерал Модзелевский доложил, как в этом случае артиллеристы будут поддерживать пехоту и танки. Доложил он по этапам, с учетом опыта прорыва Померанского вала. Словно в настоящем бою, генерал начал перемещать артиллерийские части, ставил перед ними задачи, налаживая взаимодействие. Затем наступила очередь командиров соединений и начальников их штабов.

Такие же занятия были проведены в штабах дивизий и полков. Командиры всерьез учились. Они уже убедились на прошлом своем опыте, что хорошее взаимодействие танков и пехоты является залогом успеха. А если к тому же путь пехоте и танкам прокладывает артиллерийский огонь, то успех обеспечен наверняка.

Как-то вечером мне позвонил генерал Зайковский:

- У меня сейчас командиры полков. Так вот, они просят разрешения обучить воинов обращению с немецкими панцерфаустами. Командир седьмого полка майор Русьян рассказал, как применяли их против гитлеровцев его жолнежи. Теперь у него каждый боец носит по два заряда...

- А где вы возьмете так много панцерфаустов?

- Захватили немецкий склад. Теперь этого добра хватит не только нашей дивизии...

- Тогда действуйте. Только хорошо обучите людей, чтобы избежать несчастных случаев.

Опыт 7-го пехотного полка вскоре стал достоянием всей польской армии. Недостатка в трофейных панцерфаустах не ощущалось. Из вещевых мешков солдат стали выглядывать по две, а то и по три трубы...

* * *

Наша армия должна была своим левым флангом нанести удар в направлении Боруйско, Любишево, Свидвин, прорвать оборону противника на участке гора Бордо, высота 158,2 и к исходу третьего дня операции захватить рубеж Вежхово, Витово, Любишево, юго-восточный берег озера Любе. Затем дивизии должны были подготовиться к наступлению в общем направлении на Дравско, Лобез.

2-я пехотная дивизия вместе с 1-й должны были наступать на направлении главного удара армии. Учитывая это, я передал им основные части усиления: 1-го, 5-ю тяжелые и 2-ю, 3-ю гаубичные артиллерийские бригады, минометный полк, танковую бригаду, полк самоходных артиллерийских установок. Правый фланг 2-й дивизии должен был прикрывать один из полков 6-й дивизии, наступавший на Вежхово.

В этой операции я хотел активно использовать и нашу авиационную дивизию. Она получила задачу прикрывать с воздуха ударную группировку наземных войск армии, атаковать очаги сопротивления и районы сосредоточения войск противника, наносить удары по его резервам.

Исходя из задач, поставленных командованием фронта, и принятого мною решения, штаб армии разработал боевой приказ. Теперь офицеры штаба выехали в дивизии и полки.

Я выехал во 2-ю дивизию. Дорога туда шла густым сосновым бором. Живописные пейзажи, один чудеснее другого, раскрывались за каждым поворотом. Любуясь ими, я и не заметил, как доехал до места.

- Здравия желаю! - услышал я голос Роткевича, приложившего руку к головному убору так, как это принято в советских войсках.

- Дзень добры, генерале! - ответил я ему по-польски, не позволяя себе какой-либо вольности.

В соединении все было готово к наступлению, хотя Роткевич и делал вид, что не догадывается о предстоящих событиях.

- Как ведет себя противник? - спросил я. Роткевич ответил, что режим его артиллерийского и минометного огня несколько изменился. Севернее Жабинека засечены огневые позиции двух новых дивизионов.

- Не произвести ли в таком случае этой ночью разведку боем?

- Будет сделано, - согласно кивнул головой комдив и пристально посмотрел мне в глаза.

- На всякий случай, - бросил я.

С наблюдательного пункта Роткевича, выдвинутого к самым окопам, мы тщательно осмотрели в стереотрубу всю местность. "На всякий случай" наметили задачи для артиллерии и авиации, определили пути движения пехоты и танков.

А ночью наблюдали, как батальон вел разведку боем, Офицеры штаба засекали огневые точки противника и наносили их на карту. Все совпадало с прежними сведениями. Противник, видимо, ничего не подозревал. Это подтвердил и пленный, захваченный в ночном бою.

Перед нами стоял молодой лейтенант. Его взяли спящим. Надев второпях чьи-то чужие, не по росту, штаны в сапоги, он имел жалкий вид.

Пленный назвал номера своего полка и дивизии, входивших в состав 10-го армейского корпуса, и подтвердил, что корпусом командует наш старый знакомый ярый ненавистник поляков фон Краппе.

У лейтенанта разведчики нашли зашитое в пояс кальсон письмо. Автор письма - некая фрау Барванска - писала Геббельсу:

"Мы переживаем нечто ужасное. Хаос, хуже которого нельзя себе представить...

Проходившие здесь наши солдаты грабили население, сбрасывали с себя мундиры. За солдатами последовали местные руководители - бургомистр Хюттштадта и представители национал-социалистских органов. Все они бежали и бросили население на произвол судьбы.

Я желаю, чтобы эти строки дошли до вас. Верный фюреру офицер оказывает мне эту услугу, беря письмо с собой, и если сможет, то отправит его в ваш адрес".

- Это вы "верный фюреру офицер"? - спросил я лейтенанта.

Он молчал, хотя от страха у него зуб на зуб не попадал. А я подумал: "Ну его к чертям вместе с фюрером! Главное, что враг ни о чем не догадывается".

Поздно вечером 26 февраля из штаба фронта пришла телефонограмма: "Готовность артиллерии к открытию огня двадцать часов двадцать восьмого февраля". Это означало, что польская армия должна перейти в наступление 1 марта.

Офицеры штаба и командующие родами войск снова выехали в части. Теперь им предстояло устно и под большим секретом передать командирам дивизий и полков все указания о готовности к атаке в назначенный срок.

Я опять заглянул к Роткевичу.

- Готовьтесь, Ян Адамович, пришло время, - сказал я ему наедине.

Генерал был спокоен, лишь сверкнули молодым блеском глаза и зарумянилось лицо.

Я не хотел отбирать у него время на излишни инструктаж: комдив был опытным воином, прекрасно знал дело, на него можно было смело положиться, и поэтому я направился в другие соединения.

* * *

Не знаю, спал ли кто из офицеров в ночь на 1 марта. А мне не удалось даже прилечь: то передавал последние приказания командирам, то уточнял задачи артиллерии. Мы волновались, а время, как обычно и такой обстановке, тянулось поразительно медленно. Я нетерпеливо поглядывал на часы: скорее бы!

В восемь часов тридцать минут артиллерия обрушила на разведанные огневые точки, на позиции пехоты противника мощный огневой удар. Частокол взрывов застлал горизонт. Потом к линии фронта устремились наши штурмовики.

Пехота поднялась в атаку ровно в девять.

Противник быстро приходил в себя. Заговорили ожившие огневые точки, усилился огонь орудий из глубины, начали переходить в контратаки отдельные группы гитлеровцев.

5-й пехотный полк 2-й дивизии уперся в сильно укрепленный пункт Боруйско и за каждый метр продвижения вперед платил кровью: гитлеровцы вводили в бой свои резервы, усиливали сопротивление. Тогда Роткевич, улучив момент, ввел в бой второй эшелон, усиленный танками, что и предрешило исход боя: Боруйско было взято.

Однако в целом события развивались куда хуже, чем мы рассчитывали: к концу дня ударная группировка армии вклинилась в оборону противника только на полтора-два километра, овладев помимо Боруйско лишь частично Жабином. Значительную часть вины за это я возложил на командира танковой бригады полковника Малютина, поддерживавшего 2-ю дивизию, который, несмотря на все предварительные инструктажи, а главное, условия обстановки, диктовавшие иное решение, вводил в бой свои танки не массированно, а по частям, побатальонно.

Утром 2 марта бой возобновился. Теперь я ввел свой резерв - 4-ю пехотную дивизию - в стыке между 2-й и 1-й. Ей предстояло нанести удар на Витово и Варцислав. 2-я дивизия продолжала наступление на Осек Дравски, а 1-я - на Сеницу. 3-я и 6-я дивизии должны были сковывать силы противника, занимая прежние рубежи. Но тут неожиданно позвонил комдив 3-й Зайковский.

- У нас огонь противника резко ослабел, - сообщил он. - Мы послали вперед разведку, захватили "языка", тот показал, что часть сил из полосы действий дивизии немцы перебросили на северо-восток против советских войск.

- Отличный "язык"! - не удержался я. - Используйте благоприятные условия и атакуйте в направлении Мотажево. Если будете иметь успех, Шейпак ударит на Сверчину. Действуйте, полковник!

В полосе 1-й и 2-й дивизий сопротивление противника по-прежнему не ослабевало, и наши войска продвигались здесь очень медленно, отбивая контратаки и неся потери. Зато Зайковский, а за ним и Шейпак сразу рванули на семь километров вперед, заняв Мотажево, Сверчину, Сосницу, Бендлино, Смольные Гуры и подошли к Махлинам. Лишь после этого и на левом фланге дела пошли лучше.

Надо было использовать наметившийся успех, и я приказал продолжать наступление и ночью. В результате на некоторых участках мы окончательно прорвали немецкую оборону.

Радостные вести шли и от соседей. Справа 2-й гвардейский кавалерийский корпус уже опередил 3-ю польскую дивизию. Слева продвигалась успешно 146-я советская стрелковая дивизия. В образовавшийся прорыв командование фронта бросило 1-ю гвардейскую танковую армию. Круша все на своем пути, она устремилась на север, к Балтийскому морю!

Я углубился в карту, и передо мной постепенно раскрылся замысел фронтового командования. Повторялось то же самое, что произошло и при освобождении Варшавы. Советские войска, снова взяв на себя основную тяжесть задачи, охватывали противника с флангов, вынуждая его ослабить сопротивление польским полкам. Требовалось и нам усилить натиск, немедленно использовав успех правого соседа. С этой целью, чтобы воспретить противнику отход в северном направлении, Зайковский решительным броском овладел Махлинами. Занятие этого важного узла шоссейных дорог облегчило действия 2-го гвардейского кавалерийского корпуса.

Вскоре в руках польских войск оказались Вежхово, Осек Дравски, Любишево, Сеница. Теперь уже левый фланг 2-го кавкорпуса несколько отстал от правофланговых частей 3-й польской пехотной дивизии. Дивизия еще раз нанесла противнику фланговый удар и этим способствовали дальнейшему продвижению кавкорпуса.

Генерал Бевзюк доложил мне, что юго-восточнее слышит звуки сильного боя. Он высказал предположение,, что там действует какое-то соединение 3-й советской ударной армии, и по всему видно, немцы оказывают ему упорное сопротивление.

Я тут же связался с командующим этой армией генералом Н. П. Симоняком и попросил сообщить, что происходит в районе Карвице. Бевзюк не ошибся: на правом фланге 3-й ударной наступление действительно застопорилось. Я предложил Симоняку помощь, тот охотно принял ее.

1-я дивизия Бевзюка, находившаяся в районе Гидово, обошла озеро Любе с севера и вечером 3 марта решительно атаковала с тыла противника, остановившего части 146-й стрелковой дивизии. В течение ночи совместными усилиями польских и советских воинов группировка противника в районе Карвице и Меленко Дравске была уничтожена.

Надо сказать, что в ответ на все то доброе, что мы видели по отношению к Войску Польскому со стороны СССР, польские войска стремились не упустить любой возможности, чтобы хоть чем-то помочь советским воинам. Так, например, когда 1-я гвардейская танковая армия вошла в прорыв и устремилась к морю, противник без боя покинул несколько населенных пунктов в полосе ее наступления. Однако, как только последние советские танки скрылись из глаз, немцы вернулись назад, прервав тыловые коммуникации танкистов, у которых уже кончились боеприпасы и горючее. Наша 1-я дивизия немедленно получила задачу очистить и удержать эти дороги. И костюшковцы с честью выполнили ее.

В середине первой декады марта советские войска все плотнее охватывали восточно-померанскую группировку с севера, запада и востока. Польские кавалеристы и танкисты замыкали кольцо окружения с юго-востока и юга. Успешно преодолев сопротивление противника в межозерных дефиле, они форсировали Драву, встретившись в районе Славно с танкистами генерала М. Е. Катукова.

Теперь уже шли дни сплошных успехов.

В один из таких дней на КП прибыли Главком М. Роля-Жимерский и начальник Главного штаба В. Корчиц.

Главком только что побывал в соединениях армии, встречался, беседовал с солдатами и офицерами и теперь с жаром рассказывал обо всем виденном и слышанном. Он издал приказ, в котором благодарил солдат и офицеров за мужество и героизм, проявленные в боях с фашизмом.

А вечером, когда мы сидели за ужином, радио донесло голос Москвы. Передавался приказ Верховного Главнокомандующего, в котором объявлялась благодарность войскам 1-го Белорусского фронта и перечислялись отличившиеся объединения, в числе которых называлась и 1-я армия Войска Польского.

Перед отъездом Главком сказал, что скоро к нам прибудет новое пополнение: на призывных пунктах нет отбоя от добровольцев. Злобная пропаганда, которую ведут реакционеры из Лондона и из подполья внутри страны, не производит больше на поляков никакого впечатления. Народ готов бороться за подлинную демократию и гордится своей новой армией.

Советские войска расчленили окруженного противника на несколько групп и приступили к его уничтожению по частям. В полосе нашей армии железным кольцом был охвачен 10-й армейский корпус СС. Честь его ликвидации командование фронта предоставило полякам совместно с советскими кавалеристами и пехотинцами.

Войска армии спешно перестроились. Были созданы три группы преследования. В первую вошли 3-я и 6-я, во вторую - 2-я и в третью - 1-я и 4-я пехотные дивизии. Кавалерийской бригаде совместно с танковой предстояло выполнять роль резерва.

Перед наступлением мы имели точные данные о противнике. Много сведений получили от летчиков. Весьма интересны были и показания пленных, которые утверждали, что штаб 10-го армейского корпуса СС потерял управление своими войсками.

- Скажите, генерал, - обратился я к Стражевскому, - что бы вы стали делать, если бы, не дай бог, попали в такое же положение, как гитлеровцы?

Начальник штаба склонился над картой и задумался. Лоб его перерезали глубокие морщины, а мохнатые брови сошлись на переносице.

- Пожалуй, единственный выход - это пробиваться на восток, используя то, что Вежбница пока еще у них в руках.

- Я того же мнения. А где, по-вашему, гитлеровцы будут окончательно зажаты и уничтожены?

- По всей видимости, юго-западнее Свидвина...

5 марта наши группы преследования продвинулись на север почти на 20 километров. Меня особенно радовали в этой операции действия 6-й дивизии. Вспомнился разнос, который пришлось учинить Шейпаку во время боев за Померанский вал, и то, что Каракоз унял тогда мой гнев, предупредив этим отстранение Шейпака от командования дивизией. Сейчас я буквально не узнавал полковника. Он энергично управлял частями, да и штаб его работал довольно слаженно.

На левом фланге три наши дивизии немного задержались у Дравы, где немцы попытались сдержать их натиск. Но это уже никого серьезно не обеспокоило. Ночью польские кавалеристы и танкисты взяли Вежбницу, лишив врага последнего пути отхода. В течение 6 и 7 марта окруженный немецкий корпус был уничтожен.

8 марта войска армии закончили ликвидацию в этой местности разрозненных групп противника. Вражеский корпус потерял только убитыми более 7 тыс. солдат и офицеров, остальные сдались в плен. Поляки захватили 262 орудия разных калибров, 39 самоходок, 31 танк, 345 станковых пулеметов, 126 минометов... Из частей поступали донесения о только что занятых новых населенных пунктах, об обнаруженных складах и базах противника.

* * *

В один из дней мне позвонил Кеневич:

- Захвачен командир 10-го армейского корпуса СО генерал-лейтенант фон Краппе!

- А вы уверены, что это действительно он? - спросил я недоверчиво.

- Так точно, тот самый Краппе.

- Где его взяли?

- В районе Лобез.

- Прикажите, чтобы его немедленно доставили ко мне, и расскажите, как это случилось.

Кеневич на минуту отложил трубку, а вернувшись, доложил:

- Взяли его довольно интересно.

Оказывается, Краппе был легко ранен в руку и решил бросить отступающие войска корпуса на произвол судьбы. Вместе с несколькими офицерами он надумал пробиваться к своим. Поскольку поблизости находилось его родовое имение, он завернул туда, чтобы переодеться в штатское. А в генеральском имении уже обосновалась санитарная рота нашего 10-го пехотного полка. Вся группа фашистов и угодила к ним в руки.

- Молодцы санитары! Кто ими руководил?

- Старший полковой врач капитан Вадневский.

- Представьте капитана Вадневского к награде и передайте ему благодарность от командования армии.

Краппе привезли не одного, а вместе, как он выразился, с подругой: эсэсовец и на фронте не лишал себя земных удовольствий.

Все вышли. Остались Стражевский, я и Краппе, а также переводчик. Мы с любопытством разглядывали этого худощавого человека в очках, с тщательно зачесанными назад поседевшими волосами. Лицо холеное, с беспокойно бегающими голубыми глубоко сидящими глазами. Раненая левая рука нервно вздрагивала. На петлицах мундира эсэсовские значки, на рукаве - свастика.

В штатском я ни за что не признал бы в нем военного. Скорее он был похож на школьного учителя. Невольно подумал о том, как иногда ошибочно суждение по внешности: передо мной сидел матерый волк в овечьей шкуре.

Краппе охотно отвечал на вопросы. Говорил тихим, вкрадчивым голосом, не ссылаясь на честь и присягу.

Ему было 53 года. Он поступил в армию добровольцем в 1912 году. Прошел всю военную должностную лестницу. Вначале медленно (перед второй мировой войной командовал батальоном). Но потом началось быстрое восхождение. Был военным атташе в Будапеште и Мадриде, командовал 61-й восточно-прусской дивизией. Под Сталинградом ему дали корпус. Из котла его вывезли на самолете.

В ходе боев за Померанию он попросил направить его в группу армий "Висла", так как хотел лично защищать "свою землю".

- Вы ожидали нашего наступления? - спросил я.

- Я ожидал наступления на правом фланге, а оно началось на левом. Это было для меня неожиданностью. Я просил помощи у командующего армией, но он не смог помочь: не было никаких резервов.

- А у вас они были?

- Я тоже остался без резервов. Именно поэтому в первый день вашего наступления и просил у командующего армией разрешения на небольшой отвод корпуса назад. Он согласился со мной, но сказал, что сам не может принимать таких решений, что разрешение может дать только штаб группы армий "Висла". Вскоре он позвонил и сказал, что мне запретили покидать занимаемые позиции. В такой обстановке я предпринял несколько контратак, по все оказались безуспешными.

- Плохо у вас с резервами. Перебрасываете их даже с запада!

- Да. В феврале я был в штабе группы армий "Висла". Знакомый капитан из генерального штаба сказал, что с Западного фронта уже переброшено на восток много частей, не считая находящихся в пути. Он говорил, что это танковые дивизии, участвовавшие в наступлении на Западном фронте в 1944 году. Он говорил о шести дивизиях.

- Назовите высший состав группы и дайте им характеристику.

- Командует группой рейхсфюрер СС Гиммлер, - начал Краппе. - К сожалению, война слишком серьезное дело, чтобы руководство армиями поручалось неучам.

- Это Гиммлер - неуч?

- Да, господин генерал, - твердо ответил Краппе. Затем он подробно перечислил и охарактеризовал всех командующих армиями, начальников штабов, командиров корпусов и дивизий. Раскрыл дислокацию всех штабов, начиная от гиммлеровского, и наконец сказал:

- Пятого марта вечером прервалась телефонная связь со штабом армии, а потом, когда я был вынужден оставить автомашину с радиостанцией, я совсем потерял связь с войсками.

- Каково ваше мнение о боеспособности польских частей?

Краппе задумался, вперил взгляд в какую-то точку. Заметив, что мы наблюдаем за ним, он встряхнул головой, будто пробуждаясь, и медленно нехотя процедил:

- Дрались вы хорошо.

- И поэтому вы отдали приказ быть беспощадными к польским солдатам?

Крайне насупился и ничего не ответил.

- Чем объяснить тот факт, что вы бросили вверенные вам войска на произвол судьбы?

- У меня не было другого выхода. Но главным виновником нашего поражения является Гитлер.

- Гитлер? Допустим. Но ведь он по вашей же просьбе послал вас защищать Померанию, защищать ваше поместье.

Эсэсовец молчал.

- Знаете, что в плен вас взяли санитары? А командовал ими польский врач?

Краппе густо побагровел и промолчал, глядя исподлобья.

Уже уходя, он вдруг остановился у двери:

- Я хорошо знаю сельское хозяйство и мог бы предложить свои услуги в качестве агронома.

"Какой наглец", - подумал я и ответил:

- Вы в плену, о чем не советую забывать. Ваши руки обагрены кровью и вам еще придется отвечать за свершенные злодеяния перед польским, советским и немецким народами.

На следующий день мне пришлось говорить еще с одним немецким генералом. Зашел Стражевский, спрашивает:

- Хотите видеть командира дивизии "Бервальде"?

- Райтеля? - удивился я. - Где взяли?

- Там, где и предполагали, в районе Свидвина. Дивизия его растаяла, а сам Райтель с тремя офицерами и несколькими солдатами отправился на запад, к Одре. Суток двое скитался по лесам, а к ночи 7 марта набрел на дом лесника. Лесником оказался богатый немец, к тому же фашист. Он принял высокого гостя с распростертыми объятиями. Но у лесника служила польская девушка Ядзя, угнанная в Германию. Услышала она, что хозяин называет гостя генералом, и решила сообщить о нем жолнежам. Кстати, поблизости стояли зенитчики. Ночью она прибежала к ним и обо всем рассказала.

- Молодец девушка!

- А чтобы хозяева ничего не заподозрили, она выбежала из дома без пальто, в мороз. На батарею прибежала буквально синяя от холода. Командир батареи, поручник Бжозовский, с хорунжим Виротченко и группой солдат немедленно направился к леснику. Ядзя провела их по кратчайшей лесной дорожке. Возле дома солдаты разделились на две группы: штурмовую и прикрытия. Поступили правильно, ибо немцы поставили охранение. Когда возник шум при обезвреживании часовых, немцы открыли огонь. Тем временем Бжозовский увидел в окне гитлеровского генерала с пистолетом в руке. Не раздумывая, послал очередь из автомата над его головой. Генерал бросил пистолет и поднял руки.

- Вы записали фамилии поручника, хорунжего и всех солдат? Надо их наградить, а Ядзю в первую очередь.

Стражевский согласно кивнул головой и добавил:

- Должен вам сказать, что поручник Роман Бжозовский опытный офицер. Во время оккупации был партизаном.

- Эту историю надо рассказать Ярошевичу...

- Он уже все знает.

- Очень хорошо, - ответил я. - Ну что ж, пусть введут пленного.

Вошел Райтель, высокого роста, широкоплечий, взгляд исподлобья, хищный. Сначала говорить отказывался, ссылаясь на присягу.

- А ваш командир корпуса генерал фон Краппе оказался разговорчивее, заметил я. - Он нам многое сообщил.

Райтель глянул на меня так, словно хотел испепелить взглядом, но тут же опустил голову.

- Краппе находится у вас? Ладно... Буду говорить...

Он рассказал, что родился в офицерской семье и с 1913 года служил в немецкой армии. Во время этой войны побывал во Франции, в Греции, Финляндии, Норвегии, на Украине. Видимо, Райтель специально готовился к походу на восток, потому что прилично говорил по-русски. До померанских боев он был начальником офицерской артиллерийского училища в Гроссборне. На его базе и сформировал дивизию.

- У нас это называлось организацией по принципу импровизации, продолжал Райтель. - Личного состава училища не хватило для сформирования дивизии полного состава. Я создал так называемые заградительные группы, задерживавшие остатки разбитых, отступавших частей. Этими людьми мы и пополняли подразделения и полки. Мне удалось собрать свыше четырех тысяч людей, из которых были созданы три полка, немедленно брошенные в бой. Немецкий солдат дисциплинирован, и поэтому случаи дезертирства были очень редки, хотя шестерых и пришлось расстрелять...

- Как вы думаете, почему ваша дивизия повала в окружение? поинтересовался я.

- Почему? - генерал поднял на меня глаза и опять словно ожег ненавистью, - Нас обошли с флангов. Я несколько раз запрашивал разрешение на отход, но получал отказ. А когда приказ поступил, оказалось поздно, мы были уже в котле. Русские применяют какую-то новую тактику, они очень подвижны, продолжал Райтель. - Везде, где была надежда найти брешь между их частями, чтобы вырваться из окружения, я встречал непреодолимое сопротивление. Оно было оказано даже там, где мы его никак не ожидали. В этих попытках мы потеряли почти целый полк. А когда наконец удалось вырваться из одного котла, мы попали в другой. Кроме того, и ваши танковые десанты автоматчиков появлялись в самых неожиданных местах.

- Как вы оцениваете боеспособность вашей дивизии?

- Дивизия обладала высокими боевыми качествами. Но такую лавину техники, как у русских и у вас, сдержать просто невозможно. Соотношение сил ныне совершенно иное, чем было в 1939 году. Поэтому в Померании вы действовали с такой же тактической свободой, как мы тогда, в сентябре, в Польше.

- Долг платежом красен, - с ядовитой вежливостью заметил я.

- Я прямо не пойму, откуда вдруг появилась сильная польская армия, цедил сквозь крепко стиснутые зубы Райтель. - Я не хочу говорить комплименты, но думаю, что после Красной Армии это самый серьезный противник, с которым нам приходится иметь дело. Меня удивляет лишь одно: откуда у ваших офицеров и солдат такой высокий наступательный дух? Ведь многие из них не питают симпатии к большевизму, и поэтому странно, что с такой ожесточенностью сражаются совместно с русскими против немцев.

- Вы ничего не поняли, генерал, из того, что произошло с вами, с вашей дивизией и всей гитлеровской Германией, - жестко ответил я. - Абсолютно ничего не воняли и в том, что произошло в Польше и в чем мощь Войска Польского...

Помолчав, я спросил уже спокойнее:

- Каков, по вашему мнению, будет итог войны?

- С военной точки зрения Германия проиграла войну. Но и в этих условиях долг каждого немца - сражаться до конца. Лично я не потерял надежды на разногласия между русскими и англосаксами...

По-видимому, что-то поняв по выражению моего лица, Райтелъ круто переменил тему своих излияний.

- Самой серьезной ошибкой нашего руководства, - продолжал он, - была, по моему мнению, война с Россией. Это произошло вопреки положениям немецкой военной доктрины. Потенциал России неисчерпаем. Я изучал русский язык, экономику, довольно хорошо познакомился с политическим строем России и ее армией. Я с самого начала отдавая себе отчет в бесперспективности этой войны. Но должен оказать, что искусство ведения войны советскими войсками и их мощь превзошли мое воображение...

Мы не могли жаловаться на нехватку пленных. Среди них очутился также полковник Ганс Янус, допрос которого принес нам удовлетворение. Сначала он был командиром разбитого нами полка "Дейч Кроне", а затем возглавил группу, названную его именем. Но и она разделила судьбу разгромленного полка.

Из показаний Януса мы узнали, что до фон Краппе командиром 10-го армейского корпуса СС был генерал полиции фон дев Бах-Зелевский.

- Это тот самый, который подавлял восстание в Варшаве?

- Так точно, - подтвердил Янус. - Но он не оправдал доверия командования. Гораздо труднее воевать на фронте, чем убивать безоружных.

Я взглянул на него с удивлением. Мне показалось, что пленный говорит искренно, и я решил продолжить беседу:

- Что, по вашему мнению, является характерной чертой советского оперативного искусства?

Он помедлил, затем сказал:

- Русские умеют вводить в заблуждение. Никогда не известно, на каком участке фронта они нанесут главный удар. Порой кажется, что замысел противника уже разгадан, а он буквально в последний момент переносит основное усилие на совершенно другой участок фронта. Так было, например, летом 1944 года, когда русские неожиданно перешли в наступление на бобруйском направлении. Можно говорить дальше?

- Пожалуйста, это интересно.

- Русские применили новый тактический прием и во время январского наступления. Как известно, сильная артподготовка обычно продолжается час. Но в последнее время русские на некоторых участках через несколько минут прерывают огонь, оставляют коридоры, вдоль которых пехота и танки идут вперед, атакуя наши позиции еще во время артподготовки. Об этом много говорилось на нашем курсе командиров полков...

- А что нового в немецкой тактике?

- Я считаю, что в течение войны в нашей тактике не появилось ничего существенного. Некоторые изменения произошли в структуре обороны, в подготовке оборонительных рубежей. И это все. Я должен откровенно сказать, что советское оперативное искусство имеет преимущества над нашим...

Что ж, рассуждения пленного немецкого полковника не лишены истины.

* * *

Советские войска наносили удар за ударом по группе армий "Висла".

2-я гвардейская танковая и 3-я ударная армии 1-го Белорусского фронта продвинулись в район Поберова и вышли на восточный берег Каменского залива, реки Дзивны и Щецинской бухты, а 2-й гвардейский кавалерийский корпус достиг района Грыфице.

Войска 2-го Белорусского фронта развернули наступление на Гдыню, Гданьск, вдоль побережья Балтики. 8 марта в подчинение этого фронта вместе с 1-й гвардейской танковой армией перешла и польская 1-я танковая бригада имени героев Вестерплятте.

1-я танковая бригада... Почетное наименование ей было присвоено в честь группы воинов старой польской армии, которые осенью 1939 года более двух месяцев стойко отражали натиск гитлеровцев близ Гданьска - на полуострове Вестерплятте. Мужество и отвага этой группы явились яркой страницей в летописи борьбы польского народа против немецко-фашистских захватчиков. И вот теперь наследникам славы героев Вестерплятте выпала высокая честь вместе с советскими войсками участвовать в освобождении от врага приморского участка польской земли.

Мы радовались, когда узнали, что польские танкисты сражались на побережье Балтики храбро и умело. Они водрузили бело-красный флаг на полуострове Вестерплятте и над дворцом Артуса в Гдыне. Танкистов вели на ратные подвиги командиры и политработники, среди которых отличились заместитель командира бригады по политчасти Казимеж Ольшевский - его называли душой соединения, командир взвода автоматчиков Анджей Верблян и другие.

* * *

Еще в ходе боев с частями 10-го корпуса СС 6 марта мы получили приказ взять Колобжег (Кольберг) и очистить морское побережье к западу от этого города до Мжежина. Кроме того, нашей армии было приказано сменить части 3-й ударной армии и занять оборону вдоль восточного побережья Дзивновского, Каменского заливов и Щецинской бухты до Степницы включительно.

Можно представить, каким энтузиазмом были охвачены наши войска. Ведь с помощью советского народа Польша освобождала наконец-то Балтийское побережье и снова становилась морской державой. Каждый польский солдат считал для себя большой честью первым выйти к морю. Задачу овладеть Колобжегом мы возложили на 6-ю и 3-ю дивизии, а основные силы армии, то есть 1-ю, 2-ю, 4-ю дивизии и кавалерийскую бригаду, направили на Пшибернув и Камень Поморский.

Прежде всего потребовалось выяснить силы противника. Нас особенно интересовало, много ли войск вырвалось из окружения и где они укрылись. Установить это помогли летчики. В штабе армии их донесения анализировали и наносили данные на карту. Таким путем воссоздавалась вполне достоверная, хотя, быть может, и не совсем полная картина расположения вражеских сил.

Оказалось, что некоторые подразделения гитлеровцев, вырвавшись из кольца советских армий, стекались в Колобжег и укреплялись там. Сюда направлялись пехота и артиллерия, стягивалась уцелевшая боевая техника.

О боях за город и порт Колобжег я расскажу в следующей главе, а сейчас опишу боевые действия на направлении Щецинской бухты. Здесь наши войска наступали на широком фронте, прочесывая леса и перелески, овраги и населенные пункты. Было начало марта, снег уже растаял, и в воздухе чувствовалось дыхание весны.

Шедший в авангарде 4-й пехотный полк 2-й дивизии выдвинулся в Ключково. Разведчики установили, что в городке укрылась крупная вражеская группа. Поляков было значительно меньше, но на их стороне имелось преимущество в танках. Этим и воспользовался командир полка Мечислав Меленас. Его танки неожиданно ворвались в местечко, за ними ринулась пехота, и после короткого боя гитлеровцы капитулировали. Узнав о подробностях этого боя, я хотел было сначала пожурить полковника за такое рискованное решение: атаковать в лоб неразведанного и численно превосходящего противника. Но, подумав, пришел к мысли, что командир 4-го полка в данном случае действовал не сломя голову, а с тонким расчетом на внезапность, быстроту удара и устрашение деморализованного врага танками. И я объявил Меленасу благодарность.

Продвигаясь к морю, наши соединения захватывали тысячи пленных.

Двигаясь в сторону Балтийского побережья, 11 марта 1945 года наши 1-я и 2-я дивизии вышли на исконную границу Польши - реку Одра. В боях за освобождение Померании польские солдаты проявили высокое мастерство, мужество, отвагу и ясное понимание тех благородных идей, во имя которых они сражались.

Советское Верховное Главнокомандование, отмечая заслуги войск 1-го Белорусского фронта, дважды объявило им благодарность. Москва салютовала им, в том числе 1-й армии Войска Польского. 3, 4 и 6-й ее дивизиям, 4-й смешанной авиационной дивизии, 2-й гаубичной и 5-й тяжелой артиллерийским бригадам и некоторым другим частям было присвоено почетное наименование Померанских.

На древках знамен многих польских частей засверкали советские ордена.

Глава тринадцатая.

Твердый "орешек"

Уже все польское Поморье было освобождено от фашистов. Все, за исключением древнего Колобжега. Остатки разбитых вражеских частей через леса пробирались к этому единственному в руках гитлеровцев порту, надеясь укрыться в крепости или эвакуироваться отсюда морем.

На дорогах, ведущих в Колобжег, - тысячи беженцев. Повозки, машины, стада обезумевшей скотины - все это перемешалось с группами отступавших гитлеровцев, спешивших в "неприступную" крепость. Действительно, Колобжег ни разу в истории не был взят штурмом. "Никто не сможет взять его и теперь", бахвалилось устами Геббельса немецкое радио, хотя никогда ранее пред этим городом-крепостью и не сосредоточивалось такое сильное осадное войско, как наше.

В Колобжеге в общей сложности находилось до 80 тысяч гражданских лиц и свыше 10 тысяч солдат и офицеров противника. Однако судьба гарнизона была уже предрешена, а положение горожан было просто трагическим.

Любопытно показание ефрейтора Ганса Швиля, взятого в плен в первые дни боев за Колобжег. По его словам, военный комендант города генерал Германы, понимая бессмысленность сопротивления, отказался оборонять город, за что был публично расстрелян. Его место занял отпетый эсэсовец, то ли Миллер, то ли Мюллер, - пленный не запомнил точно фамилии.

Новый комендант начал с того, что расправился с "неустойчивыми" солдатами и горожанами. Лица, не выполнявшие распоряжения властей или обсуждавшие их действия, карались смертной казнью через повешение.

Выступив по радио, комендант провозгласил лозунг: "Кольберг останется немецким! Так приказал фюрер!" Все жители в возрасте от 16 до 50 лет были мобилизованы на строительство укреплений и в отряды фольксштурма.

Наши войска готовились к штурму. Местность благоприятствовала обороняющимся. С суши город опоясывала болотистая низина, по которой протекала река Парсента и проходил мелиорационный канал. Весной, в распутицу, весь этот участок был непреодолим для танков.

Сперва мы не имели достаточно полного представления о характере оборонительных сооружений в самом городе. Однако система ведения огня указывала, что фашисты заранее создали круговую оборону, используя под огневые точки прочные каменные постройки.

Город прикрывали три оборонительные позиции, фланги которых упирались в море. Внешняя, состоявшая из сооружений полевого типа, траншей полного профиля и противотанковых рвов, проходила по предместьям Колобжега. Вторая тянулась по его окраинам - от старых фортов на берегу моря к ипподрому, паровозному депо и далее вдоль реки Венцеминка. Третья позиция прикрывала центральные кварталы города. Улицы здесь перекрывались баррикадами, все перекрестки и площади простреливались не только пулеметным, но и артиллерийским огнем. Особенно сильно укрепил противник казармы, школы, газовый завод, паровозное депо. К тому же гарнизон Колобжега поддерживала береговая артиллерия и орудия военных кораблей, стоявших на рейде.

Установить все это нам удалось уже в ходе боев. В первые же дни, не имея достаточных данных о противнике, я полагал, что для овладения побережьем на участке Колобжег, Мжежино будет достаточно двух дивизий. Да и выделить больше сил в тот момент просто не представилось возможным. Как уже говорилось, мы должны были принять на побережье полосу обороны от 3-й ударной армии.

С утра 7 марта 3-я и 6-я польские дивизии приступили к выполнению боевой задачи. 3-я дивизия без 8-го полка, оставшегося для охраны объектов в Быдгоще и Влоцлавеке, совершила двадцатикилометровый марш и сосредоточилась в районе Росценцино, Заброво, Хажино, а 6-я к ночи прибыла в Зеленев.

Но дальше не все пошло гладко.

6-й дивизии предстояло сменить советскую 45-ю гвардейскую танковую бригаду. Танкисты торопились, так как получили приказ перейти в оперативное подчинение 2-му Белорусскому фронту. Поспешил и полковник Шейпак, не дав людям даже прийти в себя после марша.

Ночь была темная. Но во время смены не соблюдались требования дисциплины и меры маскировки. Гитлеровцы разгадали, что у нас происходит, и, как только советские танки ушли, предприняли контратаку в Злотувском предместье. Один из наших батальонов был отброшен на несколько сот метров.

Эту небольшую, но поучительную неудачу в некоторой степени компенсировал успех полковых разведчиков 16-го полка 6-й дивизии. Ночью они прорвались к дороге из Колобжега на Гжибово, пересекли ее, а утром 8 марта вышли на побережье западнее города.

Полковник Шейпак стал действовать энергично, может быть, даже излишне энергично. Не дав себе труда разведать противника, он сразу же начал наступление. С утра после короткой артподготовки два его полка пошли в атаку. 18-й полк нанес удар вдоль Тшебятовской улицы и овладел кладбищем возле моста через Венцеминку. Но попытка взять артиллерийские казармы не удалась, так как фланги подразделений, выдвинувшихся по Тшебятовской улице, оказались открытыми. Противник, разумеется, воспользовался этим и вынудил полк отойти на исходные позиции.

Не повезло и 16-му полку. Наступая через парк в направлении морского порта, он попал под сильный артиллерийский и минометный огонь. Пехота вынуждена была залечь, причем открыто: земля была на вершок залита водой и окопаться было нельзя. Пришлось и тут отойти.

Только теперь полковник Шейпак и командиры его полков поняли, что перед лицом сильной, заблаговременно подготовленной обороны противника надо действовать иначе. Прежде всего следовало создать штурмовые группы и привлечь как можно больше орудий к стрельбе прямой наводкой.

Я позвонил командующему фронтом и доложил, что Колобжег сильно укреплен, попросил выделить нам тяжелую артиллерию. Маршал Г. К. Жуков обещал помочь. А пока пришлось подтянуть свою артиллерию: две гаубичные бригады, 5-ю тяжелую и зенитный полк. Из резерва армии, кроме того, я направил к Колобжегу 4-й тяжелый танковый полк и три саперных батальона. За счет этих сил в полках создали штурмовые группы, придав им полковую и батальонную артиллерию. Позже орудия крупных калибров получили задачу стрелять с открытых позиций прямой наводкой.

Управление войсками серьезно осложнялось из-за отсутствия плана города. Разведчики получили задание достать его любой ценой. Они хорошо потрудились: много раз проникали в расположение врага, захватывали пленных, обыскивали дома и блиндажи и наконец добыли план города. Как самую большую ценность, полковник Зайковский отправил его ко мне с нарочным.

На плане все городские кварталы мы обозначили цифрами, а важные объекты - специальными знаками, затем размножили его и вручили каждому командиру.

После непродолжительного перерыва 3-я и 6-я дивизии возобновили атаки.

7-й полк 3-й дивизии, взаимодействуя с левым соседом - советской 272-й дивизией, наступал вдоль шоссе. К вечеру он достиг противотанкового рва, заполненного водой, и топкого болота, где вынужден был остановиться.

В тяжелых условиях выполнял свою задачу и 18-й, уже изрядно потрепанный полк. В конце концов его солдаты прорвали внешнюю оборонительную позицию, и штурмовая группа выдвинулась к мосту через канал Джевна. Но тут полк был контратакован превосходящими силами пехоты и танков и понес потери. Пришлось отвести его на пополнение.

За два дня непрерывных боев 16-му полку также удалось прорвать внешнюю позицию врага и закрепиться на участке городского парка. Введенный в бой второй эшелон 3-й дивизии - 14-й полк несколько продвинулся в Злотувском предместье, но овладеть казармами не смог.

Боевые успехи пока не радовали. Я ломал голову, пытаясь выяснить, в чем причина неполадок. Решил проверить, как используется артиллерия для стрельбы прямой наводкой. Вызвал командиров артиллерийских бригад.

- Сколько орудий у вас на прямой наводке? - спрашиваю командира 5-й тяжелой бригады генерала Керна.

- Три.

- Почему только три? - Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. - Там солдаты лежат под огнем противника, ждут огневой поддержки, а ее нет. Так вот, оставьте один дивизион для борьбы с кораблями, а все остальные используйте на прямой наводке! Понятно вам, генерал?

Керп покраснел. С трудом сдерживаясь, он отчеканил:

- У меня не полковая батарея. Использование тяжелых орудий в боевых порядках пехоты я считаю неправильным!

- Тем не менее выполняйте приказ! - сухо сказал я.

Керп в молчании направился к выходу. После этого других командиров бригад уже не пришлось уговаривать. Через час позвонил Керп.

- Ваш приказ выполнен, обывателю генерале. - Голос его звучал спокойно и деловито. - Большая часть артиллерии действует в боевых порядках пехоты.

- Можно считать, что в создавшихся условиях, - я тоже говорил примиряюще, - вы согласны с применением тяжелых пушек на прямой наводке?

- Прошу забыть об этом разговоре...

- Отлично!

Глубокой ночью раздался телефонный звонок: докладывал командир 3-й дивизии.

- Дела идут неважно, - сообщил полковник Зайковский. - Для наращивания удара прошу немедленно вернуть мне 9-й полк.

Я задумался. Приказ о назначении этого полка для обеспечения фланга польской армии и всего нашего фронта я получил лично от командующего. Но теперь с 272-й дивизией соседнего, 2-го Белорусского фронта ужо установлена локтевая связь, исключавшая всякие неожиданности. К тому же разрозненные группы противника в Бялогардских лесах ликвидированы. Надо бы, действительно, попросить разрешения использовать 9-й полк в Колобжеге - сил у Зайковского маловато. Но как назло, из Зеленева не было связи со штабом фронта по ВЧ. Пришлось брать ответственность на себя.

- Ладно, вводите в бой 9-й полк, - сказал я. - Только теперь я буду ждать от вас более приятных донесений.

На рассвете 10 марта наступление возобновилось. И опять основная тяжесть легла на 7-й полк, личный состав которого дрался героически. Еще ночью саперы подготовили мостки, и по ним стрелки перескочили через противотанковый ров. Вместе с пехотинцами действовали зенитчики капитана Бжозовского. Они первыми ворвались в костел Святого Ежего и завязали рукопашный бой. Когда костел захватили, с колокольни, подняв руки, спустились вражеские радисты, обеспечивавшие связь наблюдательного пункта с комендантом Колобжега.

Не успели наши закрепиться, как противник контратаковал. Штурмовой группе пришлось-таки оставить костел.

Пехотинцы и батарейцы, перепачканные и проголодавшиеся, возвратились в свои окопы, не досчитавшись одного бойца.

- А где Янек? Если убит, то почему вы, пся крев, не принесли его тело? - горячился старший огнемищ{27} Владислав Сливинский. - Я вас спрашиваю, где Янек?

Ответить на этот вопрос отцу никто не мог. Вначале, правда, еще надеялись, что Янек отстал, но время шло, а его все не было.

Тогда группа разведчиков вновь пробралась к костелу. Яна не нашли, но услышали, что внутри время от времени раздаются выстрелы.

- Может, то Янек орудует? - оживился отец, когда ему сообщили об этом. - Як бога кохам, то есть муй Янек! Такого хлопца немцы не слопают! Ох и задам же я ему перцу, когда снова заберем Святого Ежего!

Окончательно костел взяли лишь на следующее утро. Старший огнемищ Сливинский оказался прав: его сын капрал Ян Сливинский пробыл в осаде среди врагов восемнадцать часов и остался цел и невредим - случай прямо-таки фантастический!

Заплутавшись в подвалах старого костела, он не заметил, как отошли его товарищи. А потом вернулись гитлеровцы, и отходить было поздно. Скрываясь за огромными колоннами и выступами стен, капрал стрелял в очередного фашиста, потом исчезал, потом стрелял опять, уже с другого места. Враги неистовствовали, рыскали по лабиринтам подвалов и вокруг костела, но поймать Яна так и не смогли.

Позже, уже после взятия Колобжега, я вручал награды отличившимся солдатам и офицерам. Из строя вышел и капрал Сливинский - сухощавый солдат с открытым, смелым взглядом. Вытянувшись, он поднес два пальца к конфедератке.

Я прикрепил к его видавшей виды фронтовой шинели орден "Крест храбрых".

- Слава Родине, обывателю генерале! - ответил на мое поздравление мужественный капрал.

* * *

Успех 7-го полка, хотя и небольшой, требовалось развить, поэтому главные усилия мы перенесли на правый фланг.

Снова вернулся на передовые пополнившийся 18-й полк. Его временно подчинили Зайковскому. Таким образом, в первом эшелоне Зайковского наступали теперь три полка, что и определило успех: уже 11 марта они заняли Лемборгское предместье, выйдя к газовому заводу и Старому городу.

По-прежнему не везло только Шейпаку: вот уже который день он тщетно пытался овладеть городским парком и артиллерийскими казармами. И дело не только в том, что противник стойко держался. Каждый клочок пространства здесь простреливался многослойным артиллерийским и пулеметным огнем, а здоровенные стены казарм не поддавались даже тяжелым снарядам.

Все наличные силы и средства нашей армии, находившиеся в этом районе, уже были введены в бой. Тем не менее решающего успеха еще не наметилось. Стало ясно, что группировку, штурмующую Колобжег, необходимо усилить.

К тому времени на левом фланге армии завершилась ликвидация войск противника, прорвавшихся из района Пусткова. Мы решили перебросить оттуда на автомашинах к Колобжегу полки 4-й дивизии, а также 2-й моторизованный огнеметный батальон и зенитный полк, который имелось в виду использовать для борьбы с танками.

С прибытием свежих сил обстановка коренным образом изменилась. К вечеру 13 марта в результате наступления частей 3-й и 6-й дивизий, а также 12-го пехотного полка 4-й дивизии в наших руках оказались наиболее сильные опорные пункты противника - газовый завод, артиллерийские казармы, большое кладбище и стрельбище на берегу моря. Верную службу при штурме казарм и укрепленных домов сослужили огнеметчики. Они буквально выжигали противника из каменных нор.

Вечером поступило еще одно приятное сообщение, теперь уже из штаба фронта. Советское командование выделило нам бригаду реактивных установок БМ-31-12.

Я уже говорил, что на вооружении Войска Польского имелись "катюши", но малых калибров. В полевых условиях они причиняли врагу большой урон, производя на него к тому же ошеломляющее психологическое воздействие, однако в городе их эффективность была не высока. Другое дело БМ-31. Их 300-миллиметровые реактивные снаряды способны разрушить самые мощные укрепления.

Вскоре доложил о своем прибытии командир 6-й Ленинградской бригады реактивной артиллерии гвардии полковник Лобанов. 36 боевых машин, прикрытых брезентом, заняли огневые позиции.

Рано утром 14 марта я поднялся по шаткой лестнице на площадку, сооруженную на крыше дома. На ней с трудом умещались несколько офицеров и солдат-связистов: площадка походила на гнездо, какое вьют аисты на крышах украинских хат. Отсюда наблюдатели корректировали огонь нашей артиллерии. Как обычно, здесь же находился и полковник С. А. Басов, наводивший на цель самолеты. Теперь вместе со мной он нетерпеливо ждал залпа реактивной артиллерии.

Я глянул на часы. Время. В ту же секунду послышался шум и свист залпа. Сработали все 36 установок, выпустив по 12 реактивных снарядов каждая.

Яркие, как у комет, хвосты огня показывали трассы снарядов. Солдаты смотрели на это зрелище как зачарованные.

Первый удар был нанесен в район порта и вокзала, где сосредоточивалась вражеская артиллерия. Мы наблюдали взрывы снарядов и были уверены, что они накрыли цели точно: за несколько часов до этого к нам пробрался из Колобжега рабочий-поляк Войцех, который подробно рассказал о расположении немецких укреплений в городе.

* * *

Реактивные снаряды пускались по военным объектам. И все же голову мучительно сверлила одна неотвязная мысль: оружие это может вызвать большие жертвы и среди гражданского населения Колобжега. Из сообщений разведки мы знали, что беженцы, среди которых много было и поляков, располагались в подвалах зданий, а то и просто на улицах под открытым небом.

Создалась сложная ситуация, когда выполнение безусловно необходимой задачи - захват города, занятого противником, - сопрягалось с неизбежными жертвами среди гражданского населения. Чтобы избежать этого, у нас оставалась единственная возможность - предложить коменданту города прекратить бессмысленное сопротивление. Надежд на то, что это предложение будет принято, было, правда, мало: захваченный на днях пленный рассказал, что перед зданием комендатуры была расстреляна целая делегация от населения, обратившаяся с предложением о капитуляции. Однако мы с Ярошевичем решили все-таки попытаться.

Около полудня 14 марта наши части взяли паровозное депо, авторемонтные мастерские, товарный вокзал и, прорвавшись в Старый город, подошли к Венцеминке. А ровно в три часа дня в городе вдруг воцарилась... тишина. Для людей, привыкших к непрерывным раскатам орудийных залпов и непрестанной автоматной стрельбе, внезапное затишье, как это ни парадоксально, равносильно удару грома среди ясного дня. Даже немцы настолько удивились этой паузе, что тоже прекратили стрельбу.

Для переговоров мы использовали немецкую радиостанцию, захваченную в костеле Святого Ежего. Пленные радисты настроились на нужную волну.

- "Пантера", "Пантера", - вызывали они по-немецки. - Командующий польской армией генерал Поплавский вызывает коменданта Кольберга.

Прошло несколько минут, и нам ответили:

- Комендант Кольберга слушает.

- Командующий польской армией предлагает немецкому гарнизону капитуляцию. Падение Кольберга неизбежно. Прекратите напрасное кровопролитие. Население и беженцы несут жертвы, которых можно избежать только полной и безоговорочной капитуляцией. Вышлите парламентеров. Отказ повлечет за собой немедленное возобновление боевых действий.

Минута молчания. Затем хриплый голос:

- Говорит комендант Кольберга. Я не могу ответить на предложение о капитуляции без согласия высшего командования. Прошу час времени...

В ожидании ответа я задумчиво смотрел на замерший город. Что ждет его? Если комендант запросит начальство, можно не сомневаться, что Гиммлер отклонит предложение.

Прошел час, а рация молчит. Попытались вызвать коменданта еще раз, но нам не ответили. Пришлось возобновить огонь.

Первыми разорвали тишину залпы "катюш". Затем начали посылать снаряд за снарядом в укрепления врага все орудия, от батальонных до самых крупных.

Вывели на прямую наводку свои 122-миллиметровые гаубицы и артиллеристы 11-го полка, которым командовал опытный огневик полковник М. В. Чижиков. Стреляя в упор, они крошили стены домов, превращенных врагом в мощные опорные пункты. Разведчики этого полка - поляк поручник Станислав Ясиньский и русский подпоручник Вадим Нестеров - выдвинулись в передовые цепи наступающей пехоты и точно корректировали огонь орудий. Иногда пушки вкатывались в первые этажи занятых зданий и вели огонь из-за надежных прикрытий. Как нам пригодился потом в боях за Берлин этот опыт!

Польские воины овладевали одним опорным пунктом за другим, прижимая гитлеровцев к морю. Приближался час падения Колобжега.

На рассвете 15 марта мы вторично вызвали коменданта города. На этот раз он ответил сразу. Я повторил условия капитуляции, предупредив, что подобное предложение делаю в последний раз, и только из гуманных соображений, ради сохранения жизни женщин, детей и стариков.

В ответ последовало заявление столь же глупое, сколь и чванливое, согласованное, по-видимому, с высшим командованием:

- В 1807 году Наполеон не смог овладеть Кольбергом, а полякам тем более это не удастся.

Ну что ж, мы сделали все возможное, чтобы предотвратить пролитие невинной крови. Пусть теперь вина за нее падет на голову фашистов...

* * *

В боях за Колобжег весомый вклад в победу польского оружия внесли наши авиаторы. Из многочисленных боевых задач, которые они выполняли, особое значение имели блокировка с воздуха порта (из которого не вышел и в который не вошел за это время ни один вражеский корабль), а также поддержка наших частей, штурмовавших город-крепость.

Метеорологические условия, как правило, были весьма трудными. Противник имел сильную противовоздушную оборону. Несмотря на это, летчики совершали по нескольку десятков самолето-вылетов в сутки. Наши штурмовики потопили транспортное немецкое судно, уничтожили несколько артиллерийских батарей, вызвали многочисленные пожары в порту, дезорганизовали на ряде участков сухопутную оборону противника.

Колобжег подвергался и ночным бомбежкам. Летчики 2-го полка ночных бомбардировщиков бомбили порт и портовые сооружения, плавсредства и огневые позиции противника, нанося ему большой урон.

16 марта, после полудня, в небо поднялась группа польских самолетов, ведомых подполковником Иваном Талдыкиным. Они устремились на перехват вражеских машин. Завязался воздушный бой, который я хорошо видел с НП. Вот задымил один фашистский бомбардировщик, вскоре пошел вниз, оставляя в небе черную полосу, второй, за ними последовал третий...

Но что это? Один из наших ястребков лег на крыло я беспомощно завертелся в воздухе. Летчик еще пытался выровнять машину, но она не подчинилась ему и штопором пошла к земле.

В этом воздушном бою погиб любимец польской армии русский летчик командир авиационного полка "Варшава" Иван Талдыкин{28} - "наш Ян", как любовно называли его авиаторы.

Летчики поклялись отомстить врагу за его смерть.

В тот же день я вновь вызвал авиацию, приказал нанести бомбовый удар по причалам порта и позициям зенитной артиллерии противника. И вот появились бомбардировщики с нашими опознавательными знаками. Басов стоит рядом со мной на вышке и держит связь с командиром группы Героем Советского Союза капитаном Китаевым:

- "Зенит", "Зенит"! Я - "Роза", я - "Роза"! Квадрат пятый, квадрат пятый. Цель номер два, цель номер два. Левее... Теперь ты над целью.

Вокруг самолетов заклубились облачка разрывов. Била немецкая зенитная артиллерия. Но уже после второго захода вражеский огонь заметно ослабел.

- Хорошо, очень хорошо, - подбадривал Басов летчиков...

Вдруг мы услышали в динамике голос Катаева:

- Попали в меня...

- Немедленно возвращайся на аэродром, - приказал Басов. - Слышишь?

- Вы меня не поняли. Я не ранен, только фюзеляж поврежден...

- Повторяю: немедленно возвращайся на аэродром!

- Я прошу разрешения у командующего армией остаться в воздухе. Я не ранен и у меня еще две бомбы в запасе. Только одна атака - за Ивана Талдыкина!

Я дал разрешение, и Басов бросил в микрофон:

- Атакуй, желаю успеха!

Китаев точно сбросил оставшиеся бомбы и, возвращаясь на аэродром, известил:

- Все в порядке. Обо мне не беспокойтесь - дотяну.

- Благодарю за мужество, капитан Китаев! - ответил я.

Когда я спустился вниз, меня ожидал приятный сюрприз: навстречу шел Кароль Сверчевский. Как всегда, веселый, улыбающийся. Мы крепко обнялись.

- Наконец-то... - говорю, оглядывая друга. - Куда путь держите?

- Тоже воевать! Наша вторая армия на марше, вошла в оперативное подчинение командующего 1-м Белорусским фронтом. Подготовлена она неплохо и вооружена отлично. Правда, боевого опыта у нас еще нет, но это дело наживное. Вот как раз и думаю прислать к вам командиров дивизий: пусть посмотрят, как полки в городе оборону прогрызают. Может, пригодится.

- Рад, что скоро обе польские армии будут сражаться на фронте. Хотя это и немного, но все же реальная сила.

- Две армии это не так уж и мало, - перебил Кароль. - Не забывайте, что в ходе этой войны наш народ понес очень большие потери и в людях, и в экономике...

Мы посидели, поговорили обо всем, вспоминая былое и общих знакомых. Затем расстались, не ведая, когда встретимся вновь.

- Так я пришлю командиров дивизий, - прощаясь, напомнил Сверчевский.

- Только быстрее, пока не заняли город...

* * *

Последние два дня бои были особенно ожесточенными. В ходе их польские воины полностью овладели второй оборонительной позицией. В наших руках оказались фабрика вблизи побережья, вокзал, весь городской парк и устье Парсенты. Вражеский гарнизон отошел на третий, последний рубеж, оказавшись блокированным на территории порта. У него осталась небольшая полоска земли шириной около трех километров и глубиной всего лишь метров восемьсот.

Решающий штурм я назначил на раннее утро 18 марта.

Казалось, все шло хорошо. И все же я волновался, беспокоило, не попытаются ли гитлеровцы уйти морем на кораблях.

- Смотрите, чтобы немец не улизнул из-под носа, - предупредил я генерала Кеневича, доложившего о готовности к штурму. - С вашего участка видно что-нибудь?

- Ничего не видно. Ливень и темнота - хоть глаз выколи...

После того как доложили о готовности Шейпак и Зайковский, мы с Каракозом вышли во двор подышать свежим воздухом. Было уже далеко за полночь. Дождь почти перестал, но небо, затянутое тучами, было непроглядно. Во мраке то и дело вспыхивали артиллерийские зарницы: противник стрелял из района порта.

- По-моему, огонь ведут только корабли, - прислушавшись, забеспокоился вдруг Каракоз.

- Кажется, вы правы, - ответил я, также настораживая слух. - Чертова погода, конца носа не видно!

В этот момент взвилась серия ракет.

- Боюсь, что немцы уже начали погрузку, - заключил я.

Мы поспешили в помещение штаба. Я тут же позвонил командирам дивизий, поделился своими опасениями.

В два часа ночи был дан сигнал к штурму. Сотни наших орудий произвели мощный огневой налет. Град стали посыпался на баржи, суда, боевые корабли противника. От бесчисленных выстрелов и взрывов стало светло как днем, и пехота двинулась вперед. Где по чердакам и подвалам домов, где по улицам она устремилась к порту. Бой был скоротечный, но кровопролитный. Ошеломленные гитлеровцы сперва оказывали упорное сопротивление, но вскоре начали группами сдаваться в плен. Уйти в море им не удалось.

18 марта древний Колобжег вновь стал польским.

Бои за город длились десять дней. За это время противник потерял убитыми около 5000 и пленными 6292 солдата и офицера.

Нашим войскам достались богатые трофеи. Только подсчет их занял несколько недель, а для перечисления всего захваченного оружия и военного имущества потребовалась бы толстая конторская книга.

Чувствительные потери понесла и польская армия: около 1000 убитых, более 2500 раненых.

* * *

Из множества виденных мною освобожденных городов Колобжег, пожалуй, пострадал больше всех: в руины было превращено 90 процентов городских зданий.

Осмотр Колобжега мы начали с железнодорожного вокзала, до которого добрались с трудом. На путях стояли сотни теплушек - в них старики, женщины, дети. Мы подошли к одной из теплушек.

- Откуда вы? - спрашиваю.

Никто не отвечает. Я повторяю вопрос, в упор глядя на худощавого лысого мужчину. Тот только беззвучно шевелит губами. Наконец слышу сдавленный голос:

- Гитлер капут...

Стоящая рядом женщина осмелилась и объяснила, что в эшелоне собраны немцы, бежавшие из разных городов Померании и Восточной Пруссии.

Поодаль на рельсе сидел солдат и из своего котелка кормил девочку в рваном пальтишке. Он гладил ее по головке, что-то приговаривая. Я подошел к нему:

- Кто она?

- Вероятно, из разбитого эшелона, пане генерале, - ответил солдат, встав и приложив два пальца к каске. - Стояла здесь и плакала. Я поманил ее, она подошла, в котелок смотрит. Пришлось покормить малость...

Солдат виновато смотрел на меня, боясь, что я не одобрю его поступок. Погладив девочку по растрепанным волосам, я отдал солдату честь и пошел дальше.

У разбитых вагонов команда саперов растаскивала обломки, извлекая из-под них трупы. Девушки-польки с санитарными сумками оказывали помощь раненым.

С вокзала мы направились в город. Все улицы и переулки были запружены повозками беженцев с разным скарбом. Они заполнили до отказа и центральную площадь. Да, много, очень много немцев сорвал с насиженных мест жестокий шквал войны. Может, теперь они наконец-то поймут, что принесли их стране и народу Гитлер и нацисты!..

Здесь, на центральной площади, мы встретили генерала Кеневича. Он не спал несколько суток, и вид у него был очень усталый. Однако именно на него я возложил наведение порядка в Колобжеге и оказание помощи гражданскому населению.

- Комендант не попадался? - поинтересовался я.

- Искали, но не нашли. Офицеры комендатуры утверждают, что этот "храбрец", как только стало туго, сразу убежал на военном катере. Зато заместитель коменданта полковник Бертлинг взят в плен. Он отправлен в штаб армии. Там его можете повидать.

- Не к спеху...

* * *

Погода прояснилась. На чистом, словно вымытом, небо ни облачка. Яркое весеннее солнце хорошо греет. На улицах много наших солдат. Непонятно, когда они успели почиститься и побриться, но выглядели все молодцевато. Правда, усталость проглядывала и на улыбающихся лицах. Все шли к морю, группами и в одиночку.

Мы тоже направились туда, хотя нелегко было пробираться по улицам, засыпанным кирпичом и железом. Ориентиром служил портовый маяк: он не пострадал и, как бастион, возвышался над морем. Возле него солдаты уже выстраивались в длинную цепочку, ожидая своей очереди забраться на вышку и оттуда полюбоваться бескрайними морскими далями.

Тут я встретил и подполковника П. Ярошевича. Он был озабочен организацией похорон польских воинов, павших в боях за Колобжег. Здесь же, у самого моря, под грустную мелодию траурного марша простые, некрашеные гробы опустили в братскую могилу. В честь павших героев прозвучал прощальный орудийный салют...{29}.

Невдалеке я увидел группу офицеров. Это оказались посланцы Кароля командиры дивизий и частей 2-й армии Войска Польского во главе с начальником штаба генералом бригады Юзефом Санковским. К штурму Колобжега они все-таки опоздали и сейчас с интересом осматривали следы боев.

К маяку прибыли с развернутыми знаменами полки 3-й пехотной дивизии, чтобы дать клятву Балтийскому морю. Солдаты, сняв каски и подняв кверху правую руку с двумя распрямленными пальцами, громко и проникновенно повторяли слова исторической клятвы:

- "Клянусь тебе, польское море, что я, воин своего Отечества, верный сын своего народа, никогда тебя не оставлю!

Клянусь тебе, что всегда буду следовать путем польской демократии, по которому ведет меня Крайова Рада Народова и Временное правительство. Это воля народа, и она привела меня к тебе, польское море!

Я клянусь, что вечно буду охранять тебя, не щадя ни крови, ни жизни, и никогда не отдам тебя чужеземцам-захватчикам!.."

Зазвучала мелодия польского государственного гимна, и знаменосцы дивизий и полков торжественно двинулись к морю. Войдя по колено в воду, они повернулись лицом к застывшему строю и медленно опустили полотнища в бьющие о берег волны. Церемония закончилась салютом и митингом.

Потом началось то, чего никто не ожидал. Усатый солдат, войдя в воду, снял с пальца золотое обручальное кольцо и с возгласом "Нех жие Польска!" бросил его далеко в море. Это был солдат 7-го полка Францишек Невидзяйло, геройски сражавшийся за Колобжег и только что получивший из рук командира дивизии орден "Крест храбрых".

Вслед за ним к берегу потянулись его товарищи. В тот день воды Балтики приняли немало обручальных колец.

У поляков с незапамятных времен, бытует обычай "венчания с морем". О нем и вспомнили теперь солдаты. Это было трогательное зрелище.

Подошел Ярошевич:

- Станислав Гилярович, жолнежи предлагают послать в Варшаву балтийскую воду. Пусть, говорят, знают варшавяне, что Польше возвращены не только исконные земли, но и родное Балтийское побережье.

Солдатское желание пришлось всем но душе. Решили послать в столицу делегацию.

И вот уже в столицу мчится автомашина с хрустальной вазой, наполненной водой. Два бывалых воина - плютуновые Казимеж Гжеяк и Зигмунт Пончка, которые одни из первых дошли до берега моря, были удостоены чести доставить эту воду в Варшаву.

На окраине столицы они вымыли машину и украсили ее заранее припасенными кумачовыми полотнищами со словами: "Балтика опять польская", "1-я армия Войска Польского поздравляет польский народ с возвращением ему польского побережья".

По городу ехали медленно, чтобы варшавяне видели подарок жолнежей. Гжеяк и Пончка стояли возле вазы, как в почетном карауле. Едва остановились у здания Главного штаба, машину окружила толпа. Тысячи варшавян растроганно пожимали делегатам руки.

* * *

Пока шля колобжегские бои, в штабе армии, который находился в Грыфице, скопилось много дел. Пришлось выехать туда.

- Ну, старик, - сказал я Кеневичу на прощание, - придется вам временно стать мэром Колобжега. Наводите порядок. К расчистке улиц привлекайте население. Помогите укрепить в городе польскую власть.

- Раз надо, придется стать мэром, - ответил Кеневич. - Только неужели здесь и закончится наш ратный путь? Разве нам уж и не мечтать о Берлине?

- Не думаете ли вы стать берлинским мэром? - пошутил я. - Впрочем, надеяться нам никто не запрещает. Надейтесь и вы...

К вечеру я был в штабе. Сразу же по ВЧ позвонил маршалу Г. К. Жукову. Мой доклад о боях за Колобжег он, как мне показалось, выслушал сдержанно, видимо, недовольный затяжкой боев. А через день-два к нам приехал начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин.

- Покажите-ка мне ваш Колобжег, - сказал он. - Что-то долго немцы держались в нем...

Мне стало ясно, что Малинин приехал проверить на месте, насколько серьезной была оборона города. Тем лучше!

Начальник штаба фронта объехал весь город, осмотрел укрепления, побывал в порту.

- Да, нелегкий "орешек" вам достался, - сказал он на прощание, повторив слово, которое мы сами так часто употребляли...

* * *

В суете всевозможных дел я совсем забыл о пленном - заместителе коменданта Колобжега.

Мне напомнили о нем, и вот конвоиры ввели высокого худого как жердь человека в помятом мундире. На тонком носу его восседало старомодное пенсне, которое он то и дело поправлял.

С первого взгляда пленный производил впечатление чиновного служаки, но никак не строевого офицера. Но и на этот раз внешность фашиста оказалась обманчивой. Еще в первую мировую войну Гейнц Бертлинг заслужил два железных креста. Во время революционных событий 1918 года в Германии он вступил во "Фрейкорпс" - реакционную военную организацию, целью которой была борьба с революцией. С 1923 года вплоть до прихода Гитлера к власти числился в "черном рейхсвере".

- Что это за "черный рейхсвер"? - спросил я полковника.

- Он был создан для того, чтобы вопреки постановлениям Версальского мирного договора тайно готовить большую немецкую армию, - ответил Бертлинг и опять нервно поправил пенсне. - Нашей задачей было военное обучение возможно большего числа возрастных контингентов. Работа была тщательно законспирирована. Даже офицеры не знали руководящих лиц, ведавших всей деятельностью "черного рейхсвера". Обучение молодежи призывного возраста велось мелкими группами. Оружие каждый обучаемый хранил дома. Солдаты открытого рейхсвера систематически заменялись людьми, подготовленными в "черном рейхсвере". В результате такой системы Германия уже через несколько лет после первой мировой войны обладала значительным контингентом солдат, вполне обученных и готовых в любой момент встать в строй.

Пленный говорил так, словно диктовал себе похвальную служебную аттестацию. В нем чувствовался фашист до мозга костей.

При Гитлере Бертлинга вдруг назначили на работу в министерство иностранных дел. До самой войны он руководил там курсами по военной подготовке дипломатических работников.

- А почему будущие дипломаты должны были иметь военную подготовку? спрашиваю нациста, делая вид, будто не все понимаю.

- В Германии офицеры всегда были в почете. Значительная часть чиновников государственного аппарата - это выпускники военных училищ.

- А может, военные знания были обязательны дипломату потому, что он сталкивался со специальными военными заданиями?

Бертлинг молчал. Но все было ясно и без ответа.

Дальнейший разговор убедил меня, что пленный скорее туп, чем хитер: он механически повторял лишь то, о чем изо дня в день твердила геббельсовская пропаганда.

- Почему вы не приняли капитуляцию?

- Таков был приказ фюрера.

- К чему лишние жертвы? Ведь Германия уже проиграла войну.

Услышав это, Бертлинг поправил пенсне и посмотрел на меня пустыми, словно прозрачными, глазами.

- У нас еще есть козырь. Когда немецкая армия применит его, положение изменится.

- Козырь? Это не азартная игра в карты.

- Под Москвой русские тоже были в тяжелом положении, а несмотря на это, вступили теперь на немецкую землю...

- Вы действительно верите в победу? - прервал я его. - Ведь вы опытный солдат.

- Я военный. Я выполняю приказы... Раздумывать - не моя профессия.

- Почему же вы в таком случае сдались в плен, а не пали во имя Гитлера?

Бертлинг молчал. Потом, стараясь, видимо, уклониться от прямого ответа на щекотливый вопрос, стал пространно рассказывать о том, что с ним произошло утром 18 марта. Комендант успел бежать на катере. Бертлинг попытался выбраться из осажденного Колобжега на моторной лодке. Но из-за плохой погоды не смог выйти в открытое море, где стояли военные корабли. Они ушли, и Бертлингу ничего не оставалось, как вернуться на берег... Он спрятался в одном из домов, где его и нашли.

* * *

Польские части заняли оборону вдоль побережья Балтики. Лишь 3-я пехотная дивизия, находившаяся в резерве, сосредоточилась в районе Колобжега.

Наступила кратковременная передышка.

На освобожденных нами землях перед народной властью встало множество сложных задач. Прежде всего следовало создать административный аппарат, оказать помощь полякам-переселенцам, восстановить промышленность, провести земельную реформу, ликвидировать последствия войны.

Во всех этих мероприятиях активно участвовали польские воины. Я уже упоминал, что в ходе боевых действий мы посылали офицеров и подофицеров на работу в органы местной власти. Но то была лишь капля в море. Теперь вопрос о кадрах для воссоединенных земель встал особенно остро.

- Знаете, где найдем нужных людей? - сказал вдруг П. Ярошевич. - В госпиталях!

Предложение это всем понравилось. Залечив раны, люди могли найти применение своим силам на административной и хозяйственной работе. Правда, они хотели попасть снова на фронт, и политработникам пришлось немало потрудиться, чтобы разъяснить офицерам и подофицерам, что работа в освобожденных районах не менее важна и почетна.

В распоряжение районных и воеводских уполномоченных мы направили около 400 человек. Особое внимание уделялось отбору кандидатов на должности бургомистров, районных и сельских старост, волостных старшин и милиционеров. На эту работу, как правило, назначались поляки, вернувшиеся из Германии, где они отбывали принудительные работы, и поселившиеся на западных польских землях.

Выделенные политаппаратом армии специальные группы офицеров и подофицеров во главе с уполномоченными развернули большую работу. В своем отчете заместитель начальника тыла 1-й армии подполковник Мазур приводит следующие данные: только с 20 марта по 20 апреля 1945 года на территории Щецинского воеводства с помощью спецгрупп были созданы административные органы в восьми городах и 165 селах. За это же время было открыто восемь больниц, четыре аптеки, шесть сыроварен, создано десять крупных овощных хозяйств, пущено 12 мельниц, начались занятия во многих школах.

Военнослужащие участвовали в земельной реформе. Например, в Быдгощском и частично в Кошалинском воеводствах только за период с 28 марта по 5 апреля ими было разделено более 100 тысяч гектаров помещичьей земли, которую получили 7800 польских семей.

В разгар работы мы получили постановление Военного совета 1-го Белорусского фронта о привлечении войск к весеннему севу. Каждой дивизии выделялась площадь, которую она должна была обработать.

В целях обеспечения армии продовольствием Главное командование Войска Польского создало так называемую сельскохозяйственную дивизию. В ее задачу входило засеять 110 тысяч гектаров земли и взять под присмотр бывшие помещичьи усадьбы... Воины этого соединения успешно справились с севом. С апреля по июль 1945 года они приняли в свое ведение 255 имений.

Значительную помощь оказали польской деревне и советские войска. Военный совет фронта выделил для полевых работ 7500 лошадей, тракторы, посевное зерно. Советские воины сами засеяли почти полтораста тысяч гектаров. Для сравнения укажу, что в тот год на западных землях Польши было засеяно 250 тысяч гектаров. Кроме того, фронт передал польскому правительству 10 тысяч лошадей, а наша армия отправила в Варшаву 600 трофейных автомобилей. В подарок столице мы послали также 20 пожарных машин.

* * *

Хозяйственные заботы отнюдь не мешали основному 2 в частях велась усиленная подготовка к новым боям. Где они развернутся, мы пока не знали, но в глубине души надеялись, что это будет последний и решительный бой в самом фашистском логове, как тогда было принято говорить о Берлине.

В один из дней все штабные офицеры разъехались по частям проверять их боевую готовность. Не сиделось и мне. По дороге в дивизии я побывал у танкистов в Гдыне и Гданьске. Стены и крыша величественной ратуши в Гданьске, одной из прекраснейших в Европе, зияли пробоинами. Совершенно разбиты были Высокие ворота, сооруженные еще в XVI веке, а Золотые ворота варварски изуродованы. Сильно разрушенным оказался и дворец Артуса. Уцелел только порт.

Что касается Гдыни, то город особенно не пострадал, но портовые сооружения, волнорезы, склады были разрушены. Канал забаррикадировали потопленные суда, в числе которых был и немецкий линкор "Гнейссенау".

Находившиеся в Гдыне и Гданьске польские части получили новые танки. Прибыло пополнение - офицеры и подофицеры. Танкисты упорно занимались в "классах" (ими служили развалины зданий) и в поле. Я вручил отличившимся польские награды, проверил ход боевой подготовки, помог командирам глубже проанализировать опыт минувших боев.

Из поездки по дивизиям пришлось вернуться раньше намеченного срока. Армию покидал Всеволод Стражевский, назначенный заместителем министра национальной обороны. Грустно было расставаться с ним: мы хорошо сработались. Скромный, добродушный, спокойный, Стражевский не зря считался прекрасным штабистом. Одновременно с высоким назначением он получил звание генерала дивизии.

- Не забывайте нас, когда сядете в свое высокое кресло, - пошутил я, поздравляя Стражевского.

- Разве такое забудется, - серьезно ответил он. - В Первой армии остается мое сердце...

Проводили Стражевского тепло и сердечно. Начальником штаба вместо него стал генерал Ян Роткевич.

Глава четырнадцатая.

На Берлин!

Во второй половине дня 5 апреля меня вызвали к ВЧ. Мысли еще были заняты тактическими учениями, проведенными в 3-й дивизии, откуда я только что вернулся в Грыфице.

Слышу знакомый голос генерал-полковника М. С. Малинина:

- Чем занимается армия?

Зная, что пространных речей начальство не любит, я доложил коротко. Выслушав, Малинин поинтересовался:

- А что думают ваши жолнежи о Берлине?

Меня словно подбросило на стуле.

- Все наши солдаты и офицеры ждут не дождутся приказа наступать на Берлин!

Видимо, моя горячность пришлась начальнику штаба фронта по душе. Он шутливо заметил:

- А я считал, что вас устраивает оборона побережья. - И, сразу приняв серьезный тон, многозначительно добавил:

- Вам послана директива. Из нее узнаете о предстоящей задаче...

Я сразу же пригласил к себе Каракоза, Ярошевича, Цукапова, Модзелевского, Никулина, Бордзиловского и нашего нового начальника штаба Роткевича. Они пришли встревоженные, а я не знал, как скрыть распиравшую меня радость. Наконец, перефразировав Гоголя, торжественно произнес:

- Друзья, я собрал вас, чтобы объявить... наиприятнейшую новость: польская армия примет участие в Берлинской операции!

Это известие было встречено всеми с восторгом.

В тот же день меня вызвали в штаб фронта на совещание. Там я узнал, что нашей армии предстоит действовать на правом крыле 1-го Белорусского фронта в составе группировки, наносящей вспомогательный удар. На совещании, которое правильнее было бы назвать трехдневным учебным сбором командующих армиями, были рассмотрены боевые задачи объединений. Отрабатывались вопросы взаимодействия и возможные варианты боев в ходе наступления.

Возвращаясь в Грыфице, я заехал к польским летчикам. 4-я смешанная авиационная дивизия полковника А. С. Ромейко базировалась на аэродромах в районе Мирославца. Она уже вовсю готовилась к Берлинской операции - боевая подготовка проводилась здесь с рассвета до сумерек.

От имени правительства Польской Народной Республики я вручил награды летчикам и техникам, особо отличившимся в боях. Большинство их составляли поляки, прибывшие из Советского Союза. Но в строю находились и молодые авиаторы - представители коренного польского населения, которых объединяла с ветеранами тесная братская дружба. Армия уже знала этих молодых асов, летавших на самолетах с польскими опознавательными знаками, таких, как Хромы, Крамарчук, Габис, Калиновский, Михайловский, Бобровский, которым я и вручил боевые награды. Рядом с ними стояли их верные товарищи, польские техники, образцово обеспечивающие полеты: Индрус, Юхимович, Комарницкий, Шурко, Грандылевский и другие.

Вернувшись в Грыфице, я сразу же занялся решением сложнейшей задачи: польским войскам предстояло перегруппироваться на правое крыло 1-го Белорусского фронта, иначе говоря, за шесть дней (с 8 по 13 апреля) совершить двухсоткилометровый марш и сосредоточиться в районе Хойны. Рокировка должна была пройти скрытно, поэтому планировались только ночные переходы.

В соответствии с замыслом операции 1-я армия совместно с советской 61-й армией, с которой мы освобождали Варшаву, имела задачу расширить прорыв, осуществляемый главной ударной группировкой фронта, одновременно прикрыть ее от возможных контрударов противника с севера. Дело в том, что наш, 1-й Белорусский фронт должен был перейти в наступление 16 апреля, тогда как 2-й Белорусский, наступавший правее, - четырьмя днями позже. Пользуясь этим, противник мог бросить сильные резервы в южном направлении и ударить во фланг главной группировке советских войск.

В назначенное время полки двинулись на юго-запад.

Ночью я выехал на шоссе, по которому шли 3, 4 и 6-я дивизии. Дисциплина и порядок в них поддерживались строго, неукоснительно соблюдались правила маскировки. Колонны занимали только правую часть дороги, оставляя левую свободной для встречного транспорта.

Следующей ночью я проверил на марше кавалерийскую бригаду. Она впервые совершала переход в конном строго. Уланы ловко сидели на лошадях, недаром поляки издавна славятся как лихие кавалеристы. Остаток ночи я провел в Старгарде-Щециньском, чтобы ранним утром направиться в 77-й стрелковый корпус, который мы должны были сменить. Собрался уже двигаться дальше, как вдруг в соседнем дворе увидел советского генерала. Он показался мне знакомым, и я подошел ближе. Так и есть - Степан Киносян, товарищ по академии.

Он не сразу узнал меня в польской форме и пристально разглядывал, прежде чем раскрыть свои объятия.

Оказалось, что Киносян - начальник штаба 49-й армии. Он ожидал приезда К. К. Рокоссовского, и я остался с ним: уж очень хотелось увидеть прославленного полководца, с которым не встречался с сорок первого года.

На улице показалась вереница легковых машин. Впереди - большой "мерседес", из которого легко вышел Константин Константинович, как всегда, энергичный и, я бы сказал, элегантный. Он прекрасно выглядел, шутил, весело смеялся.

Я стоял в стороне, ожидая удобного момента, чтобы представиться. Рокоссовский уже несколько раз поглядывал в мою сторону. Наконец я подошел к нему.

- Эта ваша кавалерия совершает марш? - спросил, поздоровавшись, командующий фронтом.

- Так точно. Уланы 1-й отдельной кавалерийской бригады! - ответил я.

- Хорошая бригада! Кавалеристы, судя по внешнему виду, подготовлены неплохо: их посадка на коне заслуживает похвалы. И лошади прекрасные.

Приятно было слышать лестный отзыв о польских кавалеристах от такого опытного конника, как Рокоссовский.

- Польский воин - хороший воин, - продолжал командующий. - Я ведь сам поляк и знаю ратную доблесть своего народа... И танкисты при освобождении Гдыни и Гданьска воевали отлично, хотя это самый молодой у вас род войск. Советские танкисты очень хвалили их.

Константин Константинович торопился. Пожелав удачи нашей армии, он уехал на рекогносцировку.

А я поспешил к командиру 77-го стрелкового корпуса генералу В. Г. Позняку, которого нашел в Новом Объезеже (Гросс Вубизер). Виктор Гелрихович тоже старый знакомый - до войны мы вместе преподавали в академии. Но предаваться воспоминаниям было некогда, предстояло ознакомиться с местностью, где должна была наступать польская армия.

Начали с правого фланга, от Старой Рудницы, затем постепенно вышли к Одре. Восточный берег реки, господствуя над западным, позволял просматривать оборону противника почти на пять километров в глубину. Мы уточняли на картах фактическое расположение линии траншей и ходов сообщения, размещение огневых точек и минных полей.

У гитлеровцев было достаточно времени для создания прочной обороны: они стояли здесь уже три месяца. До самой реки Альте Одер простиралась плоская, открытая равнина, пересечен пая множеством противопаводковых дамб и железнодорожных насыпей. В междуречье противник создал сильную противотанковую оборону. Да и сама Одра, разлившаяся почти на километр, являлась серьезной преградой.

После этого мы направились в район Гоздовице - на наблюдательный пункт генерала Позняка. Хороший у него НП! С него просматривалась вся оборона противника. Виден был даже плацдарм, захваченный на западном берегу Одры 47-й советской армией, нашим левым соседом. Он интересовал меня более всего: ведь и нам предстояло начинать с форсирования Одры.

- Как думаете, - спросил я Позняка, - емкость плацдарма сорок седьмой позволит ввести на его северную часть хотя бы одну польскую дивизию?

- Думаю, вполне позволит, - уверенно ответил Позняк.

Я решил согласовать этот вопрос с командующим 47-й армией генералом Ф. И. Перхоровичем, однако тот высказал опасение, что переброска наших частей стеснит его полки.

Я был вынужден доложить о своем замысле непосредственно маршалу Г. К. Жукову, который и дал соответствующее распоряжение. Теперь и Перхорович раздобрился: изъявил готовность принять на плацдарм не одну, а даже две польские дивизии. Затем туда были переправлены и другие части.

* * *

Близкая катастрофа фашистской Германии не вызывала уже никакого сомнения. И Гитлер старался лишь выиграть время, возлагая надежду на одностороннее соглашение с западными державами или хотя бы на оккупацию большей части страны и Берлина англо-американскими войсками.

Влиятельные англо-американские круги готовы были нарушить Ялтинские соглашения. Безоговорочная капитуляция Германии с оккупацией Красной Армией части ее территории, и особенно Берлина, не отвечала их политическим намерениям.

По решению Ялтинской конференции демаркационная линия между советскими и англо-американскими войсками устанавливалась по Эльбе. Однако 2 февраля 1945 года Черчилль в телеграмме Эйзенхауэру писал: "Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились как можно дальше на Востоке". Британскую точку зрения на этот вопрос с наглой откровенностью изложил Фуллер в своей книге "Вторая мировая война 1939-1945 гг.". Он писал: "...была только одна возможность спасти то, что еще могло остаться от Центральной Европы. Эта возможность заключалась в оккупации Берлина американцами и англичанами раньше своего восточного союзника"{30}.

Фашистские заправилы не преминули использовать такую выгодную для них конъюнктуру. По их указке немецкое командование фактически открыло центральный участок Западного фронта и все свои усилия сосредоточило на востоке, на обороне рубежа Одры и Нисы.

Я не буду описывать всех укреплений, воздвигнутых противником на так называемом одро-нисском рубеже, скажу лишь, что рубеж этот включал в себя три мощные полосы обороны. Противник рассчитывал задержать здесь советские войска до вступления англо-американцев в столицу третьего рейха. В общей сложности на берлинском направлении оборонялось более миллиона вражеских солдат и офицеров. У них имелось свыше 10 тысяч орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий и 3300 боевых самолетов.

Чтобы раз и навсегда покончить с гитлеровской Германией, а заодно и с интригами вокруг Берлина, советское Верховное Главнокомандование решило провести операцию в кратчайший срок.

В Берлинской операции участвовала и 2-я армия Войска Польского под командованием генерала К. Сверчевского - мощное, хорошо оснащенное оперативное объединение. В нее входили пять пехотных и одна артиллерийская дивизии, танковый корпус, две противотанковые артиллерийские бригады, два полка самоходных артиллерийских установок, отдельный тяжелый танковый полк и другие части. Излишне говорить, что современным оружием снабдил их Советский Союз{31}. К 9 апреля армия сосредоточилась севернее Болеславца и в дальнейшем действовала в составе войск 1-го Украинского фронта, нанося удар в направлении Дрездена.

В полосе 1-й польской армии оборонялись две пехотные дивизии гитлеровцев. Одна из них - 5-я легкая - была бита нами еще в Померании, но теперь ее "подштопали". С 606-й пехотной пришлось встречаться впервые. Кроме них в районе Врицена разведка обнаружила 25-ю моторизованную дивизию и скопление танков. Артиллеристы засекли около 18 артиллерийских и минометных батарей противника.

Наши 2-я и 3-я дивизии, разместившиеся на плацдарме 47-й армии, должны были вместе с этой армией нанести главный удар. На вспомогательном направлении действовала 1-я пехотная дивизия, которой предстояло форсировать Одру в районе Христианзауэ, а затем выйти на Альте Одер и захватить переправы через нее.

Первую разведку боем предпринял 2-й пехотный полк на участке Секерки. Организована она была из рук вон плохо и кончилась неудачно. В том месте, где решили форсировать Одру, оказался чуть залитый водой противопаводковый вал, и лодки через него пройти не смогли. Пока разбирались, в чем дело, и искали более удобное место, наступил рассвет. Пришлось наказать командира полка В. Сеницкого. А я выслушал заслуженный упрек командующего фронтом.

Что ж, это пошло на пользу и мне, и Бевзюку, и Сеницкому. Все поняли, что форсирование Одры требует гораздо большей организованности.

Инициативно действовали в этот момент саперные в понтонные части армии. До начала наступления они смастерили двести лодок, заготовили и доставили к реке необходимые материалы для оборудования переправ. Потом, уже во время форсирования Одры, саперы под огнем противника соорудили понтонный мост, причем дважды - сначала южнее Гоздовице, а затем перебросили его же на шесть километров ниже по течению реки. Кроме того, они построили несколько паромных переправ и свайный деревянный 30-тонный мост длиной в 220 метров. В дальнейшем этот мост стал основной артерией сообщения с тылом не только для польской армии, но и для нашего правого соседа - 61-й советской армии.

До начала наступления оставалось всего два дня. И тут возникла мысль перебросить на плацдарм еще и 4-ю пехотную дивизию, чтобы создать сильную и компактную группировку. Посоветовался с Каракозом и Бордзиловским. Они меня поддержали, но дело рискованное. Конечно, места на плацдарме еще для одной дивизии хватит. Однако скученность войск в случае налета вражеской авиации повлечет большие потери. Правда, полковник Ромойко заверил, что его летчики надежно прикроют пехотинцев.

Итак, ночью Кеневич переправил свои полки на западный берег Одры. Они расположились уступом в стыке между 2-й и 3-й дивизиями. Теперь можно было считать, что подготовка к операции закончена.

Военный совет 1-го Белорусского фронта обратился к польским солдатам и офицерам с воззванием. В нем говорилось:

"Славой одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять участие в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина. Храбрые воины, вы выполните эту боевую задачу со свойственной вам решительностью и умением, с честью и славой. От вас зависит, чтобы стремительным ударом прорвать последние оборонительные рубежи врага и разгромить его.

Вперед на Берлин!"

* * *

14 и 15 апреля все армии фронта проводили разведку боем. Это ввело противника в заблуждение. Захваченный в плен немецкий офицер так и показал: сначала они приняли за начало наступления бой четырнадцатого, затем пятнадцатого числа. Потом пришли к выводу, что решительные действия советских войск вообще откладываются.

Вероятно, такому ошибочному выводу способствовала и перемена погоды: густой туман опустился на землю, закрыв русло Одры. Мы с Каракозом всю ночь не уходили с НП. Спать не хотелось. И без того достаточно было всяких треволнений, а тут еще подвох природы!

Все же погода смилостивилась. На рассвете 16 апреля подул свежий ветер и туман рассеялся. В то утро грохот орудий известил: войска 1-го Белорусского фронта начали Берлинскую операцию. После тридцатиминутной артиллерийской подготовки в 6 часов 15 минут 1-я польская армия также перешла в наступление.

Кажется, никогда и нигде противник еще не дрался так яростно, как на Одре. Нашим частям с первого же шага пришлось отражать контратаку за контратакой. И все же польские солдаты прорвали оборонительную позицию гитлеровцев и продвинулись на 5-6 километров.

1-я дивизия несколько отстала при этом от других соединений: ей пришлось с боем форсировать реку. Между нашей и 61-й армиями образовался небольшой разрыв, и костюшковцы должны были все время загибать свой правый фланг. В такой обстановке в ночь на 17 апреля я ввел в брешь 6-ю пехотную дивизию, приказав ей прикрывать правый фланг армии от вероятных контратак противника с севера. Связь с дивизиями работала бесперебойно, и на НП своевременно поступали доклады о ходе боевых действий.

Наибольших успехов добилась 3-я пехотная дивизия, командир которой, Зайковский, недавно был произведен в генералы. Его части продвинулись на 7 километров, овладев Альтвриценом, Альтмедевицем, Нойкитцем, а левофланговый полк вышел на северо-восточную окраину Врицена.

С юга в этот город уже ворвались бойцы 47-й советской армии. Чтобы ускорить его падение, я ввел 19 апреля в стык между дивизией Зайковского и 47-й армией 4-ю пехотную дивизию. Оставив Врицен, противник начал поспешно отходить, преследуемый по пятам нашими частями.

Разгромив на Альте Одере 5-ю легкую пехотную дивизию противника, наши соединения сразу же сделали бросок вперед на 15 километров. Но тут им пришлось встретиться с новой, брошенной против нас 156-й учебно-пехотной дивизией. Последовательно отбив шесть ее контратак, польские части продвинулись еще на 10 километров и вышли на рубеж Трампе, Даневитц, Рюднитц, Шметцдорф.

Разрыв с 47-й армией достиг в этот момент почти 10 километров, поэтому командование фронта ввело сюда 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Положение сразу упрочилось, позволив повысить темпы наступления.

Поздним вечером 20 апреля наша и 61-я армии возобновили наступление. Я ввел в бой свежие силы - 6-ю пехотную дивизию и кавалерийскую бригаду. Это принесло успех. К полудню 23 апреля наши соединения, тесно взаимодействуя с советскими кавалеристами, форсировали канал в районе Ораниенбурга и разбили 3-ю морскую дивизию противника, спешно переброшенную с другого участка фронта.

* * *

Штаб армии переехал в Биркенвердер, считавшийся дачным местом у берлинской знати. Это и на самом деле был райский уголок. Окруженный сосновым бором, он утопал в зелени. Первые весенние цветы украшали живописные виллы богачей. Все здесь располагало к отдыху, но нам было не до него. Вскоре оперативная группа переехала в другое место.

Перед самым нашим отъездом пришли трое немцев-рабочих. Я пригласил их в дом, угостил трофейными гаванскими сигарами. Поблагодарив, они взяли по сигаре, но не закурили, а убрали в карманы. Оказалось, что посетители пришли выразить благодарность за освобождение от гитлеровской тирании. Старший из них, с виду лет шестидесяти, заверил, что они всецело за поражение фашистской Германии.

- Я коммунист, - сказал он, - а эти двое беспартийные, но антифашисты. Всем нам грозила смерть, и мы скрывались. Только ваша победа помогла нам вздохнуть свободно.

- А что думают другие рабочие Биркенвердера? - спросил я.

- Народ запуган пропагандой Геббельса. Но многие, уверяю вас, герр генерал, понимают, что вы несете нам мир, прогресс и демократию.

Слова немца звучали искренне, укрепляя надежду на то, что будущее Германии должно оказаться в руках таких вот борцов против фашизма. Немецкий коммунист подарил мне трубку, которую я до сих пор храню в память о тех днях.

О встрече с немецкими рабочими я рассказал П. Ярошевичу. Он тоже был уверен, что теперь с каждым днем немецкое население будет все больше убеждаться в лживости геббельсовской пропаганды.

Так оно и было. Постепенно начинал таять ледок в отношениях между населением и нашими войсками.

Местные жители охотнее разговаривали с солдатами, расспрашивали про Польшу, Советский Союз, предлагали свою помощь в ремонте дорог, переправ. Возле походных кухонь толпились дети и старики с котелками в руках.

В Креммене к генералу Зайковскому пришла группа немцев. Они рассказали о находящихся поблизости больших складах с оружием и боеприпасами.

- Господин генерал, - заявил седой мужчина, возглавлявший делегацию. Заберите поскорее это оружие, пусть наконец закончится проклятая война. Я сам в первую мировую был солдатом и знаю, что война приносит народу одни лишения и горести.

* * *

24 апреля соединения нашей армия, пройдя с боями 80 километров, достигли рубежа Креммен, Флатов, Пернике, Науэн и в соответствии с планом операции начали переходить здесь к обороне, прикрывая правое крыло завершавшей окружение Берлина главной группировки фронта.

Уже следующий день показал, что противник питает самые агрессивные замыслы. На рассвете части 25-й моторизованной, 3-й морской и 4-й полицейской дивизий нанесли контрудар в районе Зандхаузена. Особенно сильный нажим был произведен в стыке между 5-м и 6-м пехотными полками. Не выдержав натиска, они отступили на три километра. При этом командир 2-й пехотной дивизии полковник Суржиц допустил оплошность, оставив врагу небольшой плацдарм на южном берегу канала Руппинер.

Остановить немцев удалось благодаря мужеству и находчивости артиллеристов 2-й гаубичной бригады полковника Казимира Викеитьева и противотанковой артиллерийской бригады полковника Петра Дейнеховского. Они выставили орудия на прямую наводку и в упор расстреливали контратакующих.

Освобождение от врага территории южнее Зандхаузена продолжалось два дня - промах Суржица стоил дорого. Правда, он был молодым комдивом. Видно было, что полковник тяжело переживает неудачу, как, впрочем, и недавний командир этой дивизии Я. Роткевич.

Мы временно закрепились на 40-километровом участке, готовясь к броску на рубеж Эльбы. Штаб армии разместился в Марвитце.

* * *

По пути в Парен, куда переезжала оперативная группа, мы задержались близ Зонненберга, во дворце фон Риббентропа. Двухэтажный дворец укрылся в густой чаще вековых дубов и буков на берегу живописного озера. Высокая железная ограда отделяла его от внешнего мира. Во дворце имелось подземное убежище, куда спускался лифт, такой большой, что в его кабине помещалась мягкая мебель. Я осматривал комнату за комнатой, удивляясь. необыкновенной роскоши. Обошел спортивный зал со шведской стенкой, кольцами и трапециями, медицинский кабинет, оборудованный новейшими аппаратами, машинный зал для кондиционирования воздуха. Осмотрел музейные коллекции сервизов, хрусталя, оружия, богатые охотничьи трофеи.

Довелось мне видеть, правда издали, и хоромы Геббельса. Я проезжал вблизи города Ланке. Там, на фоне безоблачного неба, высился над озером еще более роскошный, чем риббентроповский, дворец со старинными башнями и лепными фигурками - летняя резиденция министра пропаганды.

Говоря сейчас о роскоши, в которой жили фашистские главари, я думаю о море слез и крови, сопровождавшем их господство. Невольно вспоминаются многочисленные лагеря смерти, которые в те же самые дни приходилось нам освобождать.

В лагере близ Ораниенбурга содержались люди из разных стран Европы. Среди заключенных оказалось мною польских девушек. Гитлеровцы заставляли их работать на военных заводах, за малейшие проступки бросая потом за колючую проволоку. В этот же лагерь гитлеровцы упрятали более полутора тысяч немецких антифашистов.

В одном из бараков находился старый испанец, почти пять лет проведший в фашистских застенках. На вид ему было больше семидесяти. Он так ослаб, что не мог говорить, и его фамилию назвали друзья по заточению: Ларго Кабальеро, бывший премьер-министр республиканской Испании.

Ларго Кабальеро сразу же перевезли в медсанбат 1-й дивизии имени Костюшко. Врачи и сестры круглые сутки дежурили возле его постели. Чуть освободившись от забот, и я поехал в медсанбат навестить Кабальеро. Он уже чувствовал себя лучше и рассказал мне о последних днях борьбы республиканской Испании с франкистами, о том, как его схватили во Франции и как фашисты потом издевались над ним...

Окрепнув, Ларго Кабальеро улетел в Москву.

23 апреля группа политработников 2-й дивизии, посетившая бывший концлагерь в Ораниенбурге, прислала докладную записку, при чтении которой леденела в жилах кровь: гитлеровцы жестоко обращались с заключенными, которых в том лагере содержалось более 50 тысяч. Узников, истощенных голодом и изнуренных болезнями, заставляли работать по 15 часов в день, били нагайками, пинали, травили собаками, расстреливали и вешали. День и ночь работал в лагере конвейер смерти: газовые камеры и крематории...

Политаппарат армии позаботился о том, чтобы эти чудовищные факты, обличающие звериную суть фашизма, стали известны личному составу частей. Солдаты и офицеры были полны решимости бить врага еще сильнее и беспощаднее.

* * *

27 апреля наступление 1-й армии Войска Польского и ее соседей возобновилось. Это была наша последняя операция во второй мировой войне. Мы штурмовали прочный рубеж, пролегавший по каналам Хафельлендишер, Гроссер Хаупт. Тяжелые бои продолжались здесь до 30 апреля. 42-й танковый корпус противника упорствовал вопреки логике и рассудку. Пленные признавали, что потери людей и техники в частях достигают 70 процентов. А один немецкий офицер, понурив голову, сказал:

- Эта контратака была последней: у нас нет больше сил держать оборону...

И действительно, гитлеровцы начали отступать. Наши дивизии захватили Фербеллин, Герн, Ландин, Штродене и десятки других населенных пунктов, ликвидируя остатки последних вражеских частей, отступавших к Эльбе.

Вспоминается такой эпизод. Отступая, гитлеровцы подорвали мост на реке Хафель, к западу от Ринова. Возле моста создалась пробка: застопорилось движение наших танков, орудий. Саперы на этот раз не успели подойти.

Я вылез из машины и подошел к мосту. Его металлические пролеты, сброшенные взрывом со средней опоры и прочно покоившиеся своими основаниями на береговых опорах, образовали глубокую седловину, нижняя часть которой была в воде. Как выйти из положения? Я осмотрелся вокруг. На берегу торчали штабеля бревен. Решение созрело мгновенно: заполнить седловину бревнами. С помощью солдат я толкнул туда первое бревно. Танкисты, собравшиеся на берегу, поняли меня без слов и тут же включились в работу. Вскоре переправа была готова, в колонна машин тронулась через Хафель.

Между тем фашистское командование торопилось переправить остатки своих войск за Эльбу. Оно оставалось верным себе: лучше сдаться в плен американцам или англичанам, чем русским. Настигая вражеские части и подразделения, мы громили их с ходу.

* * *

Наступило 1 мая. Утро было ясное, солнечное, небо - без единой тучки. Как обычно, я проснулся очень рано. Но вот в комнату вбежал адъютант капитан Гуща.

- Приехал Главком Жимерский!

Застегивая на ходу поясной ремень, я поторопился встретить Главкома.

Внимательно выслушав мой доклад о боевых действиях 1-й армии, М. Роля-Жимерский сверил по карте положение каждого соединения, части. Он позвонил комдивам, поздравил их с праздником, поблагодарил личный состав полков за самоотверженное выполнение воинского долга. Потом мы выехали в 4-ю пехотную дивизию, приданные танки которой уже переправились на западный берег каналов Хафельлендишер, Гроссер Хаупт.

Главком побывал на передовой, в солдатских окопах, на батальонных НП и огневых позициях артиллерии. Везде он беседовал с солдатами и офицерами о боях и о будущем Польши. Было уже 2 мая, когда мы вернулись в штаб армии. На пороге дома нас поджидал капитан Гуща. Он вручил мне телеграмму. Пробежав ее глазами, я почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Главком, заметивший мое состояние, с тревогой в голосе спросил:

- Что-нибудь стряслось?

- Берлин капитулировал! - сказал я, с трудом поборов волнение.

Официально о капитуляции Берлина еще не объявили, по о ней в войсках уже говорили как о важном историческом событии. Все понимали: со дня на день наступит конец войне. Мы гордились тем, что и польские воины участвовали в разгроме берлинской группировки противника.

* * *

Краса и гордость Войска Польского 1-я пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко последние дни войны вела бои в Берлине. Еще 29 апреля часов около трех дня мне позвонил командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и попросил доложить обстановку. Обычно я ему докладывал ежедневно в шесть часов вечера, и нарушение установленного порядка несколько удивило меня. Когда я доложил о положении войск по состоянию на тринадцать часов, Жуков неожиданно спросил:

- Ну как, Станислав Гилярович, у вас еще не пропало желание принять участие в штурме логова фашистов - Берлина?

- Мы с нетерпением ожидаем на этот счет вашего приказа* Георгий Константинович, и готовы к выполнению столь почетного задания, - ответил я с волнением и надеждой.

- Какую же дивизию выделите?

- 1-ю пехотную имени Костюшко!

- Что ж, выбор ваш правильный, - одобрил маршал. - Постарайтесь один полк этой дивизии немедленно перебросить в район Рейникендорфа в распоряжение командующего 2-й гвардейской танковой армией. А остальные части чтобы были там к восемнадцати часам тридцатого... Полосу наступления примет от костюшковцев 61-я армия. Генерал Белов уже получил указания.

Из этих слов я понял, что участие польской дивизии в штурме Берлина было предрешено заранее. Да мы и сами не раз об этом просили и командующего фронтом, и члена Военного совета генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина. И вот наша просьба удовлетворена.

Роткевич ушел готовить приказ, а мы с Ярошевичем разговорились о выдающемся событии для нашей армии. Пришли к выводу, что участие костюшковцев в штурме столицы третьего рейха явится замечательным примером боевого братства польского и советского народов, их вооруженных сил.

- А не выпустить ли нам листовку-воззвание к жолнежам первой дивизии? предложил Ярошевич и вопросительно посмотрел на меня.

- Неплохая мысль, - согласился я. - Пусть-ка этим займется политотдел дивизии.

Рано утром я поехал в 1-ю пехотную, чтобы помочь в переброске полков и пожелать солдатам и офицерам успехов в предстоящих уличных боях. Подразделения уже грузились на автомашины, подготовленные подчиненными генерала Цуканова. Политотдельцы доставили только что отпечатанные, еще пахнущие свежей краской листовки.

Один экземпляр я храню и поныне как дорогую реликвию. В тексте говорится:

"Костюшковцы!

Вы идете на штурм логова гитлеровского зверя. Вам оказано огромное доверие - водрузить на развалинах Берлина бело-красное знамя, символ той страны, что не погибла и не погибнет".

Солдаты читали листовку по нескольку раз, будто хотели выучить наизусть эти проникновенные слова.

Наконец колонна костюшковцев двинулась на Берлин.

Первым вступил в бой 3-й полк, наступая с Шарлоттенбургерштрассе. Правее его действовал 2-й полк дивизии, а левее - 12-й советский танковый корпус. Танки уже прорвались в район Энглишерштрассе, но сзади остались отдельные группы противника, которые пытались отрезать их от тылов, препятствуя пополнению горючим и боеприпасами. На помощь танкистам пришла польская пехота - батальоны 2-го полка во главе с полковником Архиповичем. Драться им приходилось за каждый дом, за каждый этаж. Атакующих поддерживали артиллеристы. Метким огнем они прокладывали через городские улицы и кварталы дорогу пехоте. Наконец показались советские танки, ведущие бой в полуокружении.

Подошли автоцистерны с горючим для танков, и наступление возобновилось с новой силой. Теперь штурмовые группы поляков, прикрываемые огнем советских танкистов, врывались в здания, очищая их от гитлеровцев.

Воины 2-го полка участвовали в штурме целого комплекса зданий близ Ландверканала. Бой не затихал ни на минуту и ночью. Сопротивление противника было сломлено лишь к утру, когда на соседнюю улицу Берлинерштрассе вышли советские танки и польская пехота.

Вблизи Берлинерштрассе путь польским воинам преградил квартал многоэтажных зданий, в которых укрылись фашисты. Атаки с фронта не сулили успеха. Тогда отделение Сконаркевича проникло в квартал с тыла. По лестнице солдаты поднялись на верхний этаж самого высокого здания и стали швырять оттуда гранаты в гущу гитлеровцев. Это вызвало у них панику. Теперь наши штурмовые группы, сделав решительный бросок, овладели ближайшим домом, а потом и всем кварталом. В бою было захвачено до 200 пленных.

На Берлинерштрассе особенно прочно были укреплены здания Политехнического института, огороженные баррикадами. Гитлеровцы прикрывали их огнем орудий, установленных в соседних домах. Но на помощь солдатам 2-го полка были вызваны саперы. В дело пошла взрывчатка.

Пехотинцев поддержали и артиллеристы. Нередко они втаскивали на верхние этажи домов свои орудия, предварительно разбирая их по частям: лафет, ствол, колеса. Зато огонь с таких позиций обрушивался на голову фашистов как само возмездие...

Политехнический институт удалось взять лишь к утру 2 мая, после чего солдаты 2-го полка, преодолев железнодорожную насыпь, ворвались в Тиргартен. В районе Будапештенштрассе они встретили воинов 1-го Украинского фронта, штурмовавших Берлин с юга. Трудно описать всеобщую радость, охватившую бойцов в ту минуту. Солдаты двух братских армий крепко сжимали друг друга в объятиях, кидали вверх пилотки и конфедератки, провозглашали приветствия. Вот он, долгожданный момент торжества в логове поверженного фашистского зверя!

Впрочем, праздновать победу было еще рановато. Советские и польские воины еще сражались на Бисмаркштрассе и Шиллерштрассе, где наступал 1-й пехотный полк Б. Максимчука. Он вступил в бой позже, чем остальные части дивизии, причем, уже будучи в Берлине, попал под сильный артиллерийский обстрел противника. Батальоны полка развернулись к востоку от Шлессштрассе, где оборонялись отборные части СС и полиции.

Наступление 1-го полка началось в три часа ночи 1 мая. Солдаты с боем продвигались вдоль Бисмаркштрассе. Прямой наводкой била артиллерия, с грохотом рушились стены зданий, беспрерывно строчили пулеметы и автоматы. Бойцы забрасывали гранатами немецких фаустпатронщиков, которые охотились за советскими танками.

Из подвала одного здания огонь вели станковые пулеметы противника. Костюшковцам пришлось залечь. Но капрал Левчишин, прижимаясь к мостовой, подобрался к зданию и бросил в подвал две гранаты. Пулеметы замолчали. Вскоре здание было захвачено. На его крыше появился бело-красный флаг первый польский стяг над руинами Берлина! Неизвестно, кто из солдат носил полотнище на груди и какой герой водрузил его там как символ грядущей полной победы, но все бойцы ощущали свою сопричастность к этому событию.

И опять ливень пуль сечет мостовую. Это со второго этажа большого углового здания ведут огонь два вражеских станковых пулемета. Польские артиллеристы снова приходят на помощь пехоте. Командир орудийного расчета Ясинский подает команды, наводчик Куч и заряжающий Висневский производят несколько выстрелов, и наша пехота устремляется вперед.

На участке наступления 1-го полка проходила линия метро. Первыми станциями удалось овладеть сравнительно легко. Но следующая за ними с надписью на фронтоне "158" была превращена гитлеровцами в очаг сопротивления. За ее толстыми стенами укрылись орудия, пулеметы и даже танк. Захватить это укрепление помогли батарейцы поручника Вассельберга, открывшие огонь прямой наводкой. Под его прикрытием солдаты ворвались в опорный пункт, гарнизон которого был вынужден капитулировать.

При подходе к Грольманштрассе отличились минометчики плютунового Бдыха. По канализационным трубам они со своими минометами пробрались в тыл к фашистам и быстро изготовились к бою. Неожиданный огневой налет, стремительный штурм - и вражеский гарнизон прекратил существование.

Я привожу все эти эпизоды затем, чтобы подчеркнуть, что в неимоверно трудных и опасных уличных боях солдаты польской дивизии действовали решительно и храбро, помогая советским воинам сокрушать врага. В штурме Берлина костюшковцы прославили оружие и честь знамен Войска Польского.

Два полка - 1-й и 2-й - позже вступили в бой, но раньше его закончили. А 3-й все еще крушил оборону врага. К утру 1 мая солдаты 3-го полка подошли непосредственно к железнодорожному полотну вблизи Тиргартена. Затем им пришлось брать штурмом подземный автомобильный завод. Наконец и они, забравшись на броню советских танков, двинулись к Бранденбургским воротам. Сопротивление врага было окончательно сломлено, лишь кое-где слышались редкие автоматные очереди. К вечеру в освобожденном от гитлеровцев Берлине наступила тишина.

* * *

В Берлинской операции принимала участие польская авиация, включая 1-й смешанный авиационный корпус, прибывший на фронт в апреле 1945 года и имевший в своем составе 300 боевых самолетов. В общей сложности польское командование имело в своем распоряжении четыре авиадивизии и три полка вспомогательной авиации.

За два дня до начала Берлинской операции наша 4-я авиадивизия перебазировалась на аэродромы в 30 километрах севернее Костшиня (Кюстрина). Сюда же прибыли и батальоны аэродромного обслуживания.

Если не ошибаюсь, еще 24 апреля на мой КП во Врицене прибыл командующий ВВС Войска Польского генерал Ф. П. Полынин. Я знал его еще до войны, затем мы встречались на Западном фронте, где он, в ту пору командующий воздушной армией, в трудной обстановке организовал авиационную поддержку наземным войскам.

Федор Петрович очень тепло отзывался о польских летчиках, их храбрости и мастерстве. С большой похвалой он говорил, в частности, о поручнике Бобровском и хорунжем Лазаре, одержавших победы в воздушных боях под Эберсвальде, подпоручнике Калиновском и Хромы, атаковавших во время разведывательного полета двенадцать "фокке-вульфов", которые шли на бомбежку наших позиций. Калиновский при этом сбил вражеский самолет, а остальные, побросав куда попало бомбы, поспешили ретироваться.

Во Врицен вместе с Полыниным прибыла его оперативная группа, в составе которой были начальник штаба ВВС Войска Польского К. И. Тельнов, главный инженер В. Н. Кобликов и другие генералы, а также командир смешанного авиакорпуса Ф. А. Агальцов. Все они постоянно находились на КП армии, направляя действия авиации с учетом задач, решаемых пехотными дивизиями.

С первого дня мы установили с авиаторами самые тесные контакты. От командующего ВВС мы узнали, что пехотная дивизия из армейской группы Штейнера с 50 танками движется к каналу Руппинер и намерена нанести контрудар по флангу наших войск. Между тем обстановка на северном берегу канала была довольно трудная: в моем резерве оставалась только кавбригада, перегруппировка же дивизий, занимавших широкий участок фронта, осложнялась.

И все же мы не могли допустить выхода на южный берег канала значительных сил группы Штейнера.

- Можно ли применить авиацию? - спросил я генерала Полынина.

- Самолеты нанесут удар немедленно! - ответил он. - Ведь наши аэродромы недалеко от линии фронта.

В свою очередь я поставил командующего ВВС в известность, что на участок фронта будет выдвинута гаубичная артиллерийская бригада К. Виккентьева и бригада противотанковой артиллерии полковника П. Дейнеховского.

Урон, нанесенный дивизии группы Штейнера нашей авиацией, артиллерией и частями 2-й пехотной дивизии, был настолько значителен, что планируемый противником контрудар превратился в местную контратаку.

Своими действиями польские летчики разрушали оборону противника, замедляли подход его резервов в полосе наступления нашей армии. Только в течение 29 апреля штурмовики и истребители 4-й авиадивизии совершили 237 самолето-вылетов. В ночь на 30 апреля 2-й бомбардировочный полк нанес удар по группировке противника в Фербеллине, а в ночь на 1 мая полк ночных бомбардировщиков "Краков" - по войскам в Нейштадте и Фризаке. 2 мая летчики "Кракова" бомбили гитлеровцев, отступавших под напором наших дивизий в Ринов и Шпаатц.

В Ринове, где скрещивались несколько дорог и начинался кратчайший путь к переправам на Эльбе, скопилось много вражеских частей. По ним интенсивно наносились удары с воздуха. 3 мая польские штурмовики и бомбардировщики рассеяли колонны противника между реками Хафель и Эльбой, уничтожив при этом большое число машин, боевой техники и сотни вражеских солдат.

* * *

Ранним утром 3 мая Главком и я выехали на правый фланг армии - в 6-ю дивизию. Ее 14-й пехотный полк под командованием майора М. Домарадзского уже форсировал реку Хафель на подручных средствах и, преследуя разрозненные группы гитлеровцев, вышел на берега Эльбы. Вскоре сюда вышли остальные полки 6-й дивизии. На этот раз ее командир полковник Шейпак оказался самым расторопным.

Весь день 4 мая Главком провел в Берлине - в польских частях, штурмовавших город. А вечером дежурный офицер принес нам телеграмму от В. Корчица. Начальник Главного штаба поздравлял М. Роля-Жимерского о присвоением ему высшего воинского звания - маршала Польши, а меня - с присвоением звания генерала брони.

Берлин пал, а бои на подступах к Эльбе продолжались с неослабевающим упорством. В районе Клитца 4-я пехотная дивизия натолкнулась на сопротивление крупных сил. оборонявших переправы.

Близ города продолжал работать большой подземный пороховой завод. Заводская охрана не подпускала к нему польских солдат, а рабочим не разрешала выходить наверх. Генерал Кеневич не знал, как и поступить. Лишь внезапный штурм сразу решил бы эту задачу, но генерал опасался, как бы обезумевший директор не взорвал завод. Не исключалась возможность взрыва и от нажатия кнопки на пульте управления где-нибудь за Эльбой.

Выход из создавшегося положения представился неожиданно. Двое пленных немецких солдат вызвались спуститься в подземелье для переговоров.

- Мы пойдем к рабочим, а не к фашисту-директору, - заявил один из них. - Я сам рабочий и смогу их убедить.

Действительно, вскоре наверх поднялись с белым флагом сотни людей подземного арсенала. Не вышел только директор: он застрелился.

В первой половине дня 4 мая к Эльбе вышла 2-я пехотная дивизия, а в ночь на 6 мая и 4-я дивизия, разгромившая противника в районе Клитца. Теперь на всем фронте армии правобережье было в наших руках. С другой стороны к реке подошли американские войска.

Проводив маршала Роля-Жимерского, уехавшего в Варшаву, я поспешил на Эльбу. На ее берегу повсюду реяли победоносные знамена советских и польских частей. В честь общей победы союзнические армии обменялись приветственными салютами. Наш представитель полковник Станислав Доморацкий, побывав у американцев, передал им поздравление с победой от польских воинов.

* * *

Наши части покидали Берлин. Полки 1-й пехотной дивизии имени Т. Костюшко, награжденные Крестом Грюнвальда III степени, орденами Виртути Милитари IV степени, Красного Знамени и Кутузова II степени, прошли церемониальным маршем мимо Бранденбургских ворот, над которыми рядом с советским флагом реял и польский стяг...

Армия сосредоточилась восточнее Биркенвердера, в районе Зееловских высот, а штаб ее разместился в деревне Зеелов.

Позднее мне удалось побывать в Берлине. Осмотр города начал, конечно, с рейхстага, стены которого пестрели тысячами надписей. Среди них я нашел и автографы польских воинов.

Город понемногу оживал. Тут и там слышались удары кирок и ломов: жители разбирали руины, растаскивали баррикады.

Неподалеку от Бранденбургских ворот у советской походной кухни выстроилась очередь берлинцев. Повар-весельчак под шутки-прибаутки накладывал им русскую кашу в подставленные миски и кастрюли.

Из военных машин с громкоговорителями передавались приказы коменданта города генерала Н. Э. Берзарина и выступления представителей новой немецкой власти.

Одна из машин вела передачу о преступлениях фашистов в Бухенвальде, Майданеке, Освенциме. Обступившие ее берлинцы внимательно слушали, некоторые с недоверием вертели головами: "Возможно ли это?" Громкоговоритель умолк. Из толпы раздались проклятия Гитлеру. Какая-то женщина громко кричала: "Мы все являемся виновниками этой войны, и за это мы наказаны!.."

На одной из площадей жители города и солдаты союзных армий сгрудились возле кинопередвижки. Демонстрировался советский кинофильм "Зоя". Я подошел ближе, прислушался к репликам зрителей.

- Не верю, что немецкие солдаты способны на такие зверства, произнесла, закрывая глаза рукою, стоявшая поблизости немка. - Это русская пропаганда!..

- К сожалению, все оно так и было, - негромко ответил ей мужчина-немец.

Побывать в Берлине и не зайти к Николаю Эрастовичу Берзарину было просто невозможно. Он командовал армией, в которую входил когда-то и мой корпус. У меня сохранились самые теплые чувства к этому талантливому полководцу и замечательному человеку. Не раздумывая долго, я велел Владеку завернуть в советскую военную комендатуру.

В приемной у Берзарина толпилось много людей, и штатских, и военных. Генерал встретил меня радушно:

- Вот еще один представитель дружественной армия! Как прикажете принимать, по этикету или запросто?

- Лучше запросто.

Потолковали о боевых делах, потом разговор перешел на текущие события.

- Хотите, расскажу о самой последней выдумке фашистской агентуры, залезшей в подполье? - предложил Н. Э. Берзарин. - Так вот. По Берлину вдруг распространился слух, будто вчера через город должны были пройти пятьдесят тысяч монгольских солдат. Мифические монгольские орды якобы движутся с Эльбы и по пути, дескать, грабят и убивают. По слухам, даже сам советский комендант совершенно бессилен против них. Среди части жителей немедленно вспыхнула паника.

- Но ведь в городе спокойно, - заметил я.

- Да, страхи уже улеглись. Даже самые недоверчивые жители поняли, что слухи сеют недобитые гитлеровцы.

Н. Э. Берзарин познакомил меня с протоколами допроса командующего обороной Берлина Гельмута Вейдлинга и других генералов вермахта. Они проливали свет на ту обстановку, которая царила в имперской канцелярии и штабах в последние дни рейха: взаимное недоверие вчерашних единомышленников, угрозы по отношению друг к другу, отчаяние, растерянность, пренебрежение судьбами берлинского населения, попытки вырваться из столицы на запад, самоубийства...

Я не смел больше отрывать Николая Эрастовича от важных дел. Мы тепло попрощались. Мог ли я тогда думать, что это была последняя наша встреча? Н. Э. Берзарин вскоре погиб при автомобильной катастрофе.

Глава пятнадцатая.

На мирном положении

Странное дело: в годы войны все мы горячо и нетерпеливо ждали победы. За нее боролись, не щадя жизни. О ней пели в окопах и землянках песни, о ней мечтали во сне и наяву... А пришла она, победа, и вроде застала нас врасплох. Уж слишком непривычны эти тишина и покой, сменившие грохот войны и ни с чем не сравнимое напряжение фронтовых будней. Стало больше свободного времени, и... усилилась тоска по семье и родине.

Войска приводили себя в порядок в ожидании радостного дня встречи с родиной. Чистилось все, что могло блестеть, штопалось все, что могло выглядеть "почти новым", красилось все, что следовало подновить. Особенно тщательно бойцы рисовали белой краской звездочки на орудиях, танках, самолетах и даже на пулеметах - свидетельство боевых подвигов и нанесенного врагу урона.

Шла молва о скором возвращении в Польшу, о скорой демобилизации. Говорили, что лучшая польская воинская часть поедет на Парад Победы то ли в Варшаву, то ли в Москву. Откровенно говоря, командование, и я в том числе, в глубине души надеялись на это. Не возбуждая ни в ком радужных надежд, мы исподволь проводили, однако, в частях смотры, чтобы заранее знать лучшую роту, батальон.

И вдруг меня вызвали в Варшаву. Я думал, что речь пойдет о параде, но услышал совсем другое: в Польше подняла голову реакция. Начались бесчинства и бандитизм. И молодой народной власти потребовалась помощь Войска Польского, чья преданность новому строю была многократно проверена в огне боев за честь и свободу Отчизны.

Одновременно народ ожидал от воинов помощи и в другом не менее важном деле: страна лежала в руинах; восстановление фабрик и заводов, шахт и железных дорог также было первоочередной государственной задачей. Было ясно, что скоро вся наша армия - десятки тысяч здоровых, молодых, жадных до всякой мирной работы крестьянских и рабочих парней - выйдет из состава оккупационных войск в Германии и вернется на родину. Но пока что мне приказали отправить в Польшу лишь три пехотные дивизии.

Еще до отъезда каждое соединение торжественно отметило свою годовщину. На торжества приезжали многочисленные делегации из Польши. Несколько раз навещал нас и начальник военной миссии СССР в Польше генерал-лейтенант С. С. Шатилов. Он вручал полякам советские ордена и медали. В те дни и я пережил огромную радость: мне вручили орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.

Боевые знамена польских частей и соединений украсились советскими орденами. Родоначальница Войска Польского - 1-я Варшавская пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко удостоилась орденов Красного Знамени и Кутузова II степени. Орденами Красного Знамени наградили 2-ю Варшавскую пехотную дивизию имени Г. Домбровского и 4-ю Померанскую пехотную дивизию имени Я. Килинского, 1-ю Варшавскую танковую бригаду имени героев Вестерплятте, 7-ю Лужицкую пехотную дивизию, 1-й Дрезденский танковый корпус. Высоких наград удостоились и другие наши части и соединения.

Героям боев вручались и польские награды: всего за время войны в 1-й армии их удостоилось около 40 тысяч человек.

Первой (29 мая) отбыла на родину 4-я пехотная дивизия. Никогда не забуду маленькой станции на немецкой земле. Возбужденные и радостные лица солдат, заполнивших теплушки. Почетный караул на перроне. Звуки польского национального гимна. Подразделения дивизии разъехались во все концы родной страны, составив первые воинские гарнизоны городов. Вскоре отбыли домой еще две дивизии. Костюшковцы обосновались в Белостоке и Белой Подляске, 3-я дивизия - в Люблине.

Кому из участников минувшей войны не привелось в те дни испытать горечь разлуки с друзьями-однополчанами? Пришлось и мне расстаться со своим фронтовым другом полковником Петром Ярошевичем. Партия поручила ему важное государственное дело - переселение польских крестьян на освобожденные западные земли.

А нас, оставшихся, занимал вопрос: сохранится ли 1-я армия как единый воинский организм? Но ответить на него не мог даже Александр Завадский, заехавший к нам в Зеелово по пути из Берлина. Он был тогда катовицким воеводой (позже этот пост стал называться по-другому: председатель президиума воеводской Рады Народовой).

- Приезжайте со всем вашим войском в Катовице, - пригласил он меня.

- Я мечтаю вернуться в Советский Союз, - признался я.

- А разве родина предков уже не нуждается в помощи поляков из Советского Союза? - возразил А. Завадский.

* * *

Пришло наконец приглашение на Парад Победы в Москве. Я вылетел туда немедленно и нашел нашу дорогую столицу совсем такой, как в довоенные годы: оживленной, бурлящей, торжествующей. Радостно было ходить по ее улицам, видеть веселые лица москвичей.

В Москве я встретился с М. Роля-Жимерским, К. Сверчевским, В. Корчицем и другими польскими генералами, также приехавшими на Парад Победы.

Генералы Войска Польского вместе с соотечественниками - офицерами, обучавшимися в советских военных академиях, прошли по Красной площади отдельной группой, вслед за колонной, представлявшей войска 1-го Белорусского фронта. Над нами реяло десять боевых знамен лучших польских частей. А у подножия Мавзолея Левина грудой пестрого тряпья лежали штандарты поверженной немецко-фашистской армии. И нам всем очень приятно было сознавать, что среди них находились вражеские знамена, захваченные в боях и польскими воинами.

После парада я тотчас возвратился в Германию. В Зеелове ожидала новость: поступил приказ о возвращении всех оставшихся соединений армии в Польшу.

Долгий путь наших полков на Родину вылился в поистине триумфальное шествие. Повсюду их встречали ликующие толпы народа. Причем многие люди поляки из близлежащих городов, сел и местечек - часами простаивали на дорогах, чтобы только взглянуть на своих верных защитников. Нисколько не преувеличивая, можно сказать, что обратный путь наших солдат был усыпан розами. Цветы красовались на их конфедератках, украшали танки и самоходки, орудия и грузовики, летели под ноги воинам, устилая ковром шоссе. Каждый город, село высылали навстречу делегации с хлебом-солью. В Польше не устраивали послевоенного парада победы, но этот марш наших войск по освобожденной земле вылился в подлинно всенародный праздник, какого еще не знала тысячелетняя история страны.

Штаб армии обосновался в Катовице. Приглашение А. Завадского оказалось просто пророческим.

Солдаты, не отдыхая, сразу же приступили к работе, а ее было непочатый край. Прежде всего потребовалось разминировать огромнейшие участки территории, через которую прокатился огненный шквал войны. Только в Нижней Силезии и на Опольщине было обнаружено 15 тысяч минных полей! А ведь эта территория составляет всего лишь треть заминированной площади воссоединенных земель.

Расчистка затруднялась тем, что у нас не было всех планов минных полей. Правда, советское командование передало Войску Польскому около 5 тыс. планов, попавших в его руки. Но гораздо больше такой документации оказалось у англичан и американцев. Заполучить ее от союзников оказалось делом нелегким. Лишь в июне 1947 года, когда разминирование в основном уже заканчивалось, они соблаговолили передать нам часть этих планов.

Министерство национальной обороны Польши выпустило в помощь саперам специальную карту, показывавшую расположение заминированных участков. На ней были отмечены опасные пояса шириной до сорока километров.

Польские солдаты занимались разминированием совместно с советскими саперами. По официальным данным, за период с 1946 по 1970 год было обезврежено свыше 15 миллионов мин различных типов, собрано и уничтожено более 68 миллионов снарядов и авиабомб, разминировано около 2 тыс. важных государственных объектов и почти 200 тыс. километров шоссейных и железных дорог.

Должен с горечью сказать, что в борьбе с минами не обошлось без жертв...

16 сентября 1945 года мы отметили годовщину 1-й армии Войска Польского. Местом торжества избрали катовицкий стадион, украсили его лозунгами, плакатами, рисующими боевой путь армии от Ленино до Берлина.

Один из плакатов рассказывал об итогах боевых действий армии. С 14 января по 9 мая 1945 года ее войска нанесли немецко-фашистским захватчикам такой урон: убитыми - 60 125, пленными - 31457 солдат и офицеров. За этот же период было захвачено и уничтожено 114 самолетов, 264 танка и самоходные артиллерийские установки, 3225 орудий и минометов, 3716 пулеметов, 20664 винтовки, автомата и противотанковых ружья, 6000 автомобилей, тягачей и тракторов, 71 паровоз, 2 тысячи вагонов и много другого имущества. Артиллерия армии потопила 6 вражеских военных кораблей, 7 бронированных буксиров, около 250 барж...

Военный совет Группы советских войск в Германии прислал нам очень теплое приветствие. Весьма тронула нас и телеграмма К. К. Рокоссовского, командующего Северной группой советских войск.

На торжество прибыли представители от партийного и государственного руководства страны, делегаты от советских армий, с которыми взаимодействовали на фронте наши части, гости из воеводств и уездов. Словом, все трибуны стадиона были заполнены до отказа.

В торжественной тишине было оглашено постановление Президиума Крановой Рады Народовой о награждении нашей армии высшим орденом Польской Народной Республики - Крестом Грюнвальда I степени.

Итак, польские вооруженные силы переходили на мирное положение. 1-я и 2-я армии расформировывались. В стране создавалось семь военных округов. Я получил назначение на должность командующего войсками Вроцлавского военного округа.

Началась демобилизация. Численность армии сокращалась вдвое. В первую очередь ее покидали солдаты и офицеры старших возрастов и специалисты, нужные стране для восстановления разрушенного народного хозяйства.

Возвращались в СССР и около 11 тысяч советских офицеров, служивших в Войске Польском. Оставалось только небольшое число высших должностных лиц.

Проводы были очень теплыми, трогательными. Я видел, как жолнежи на руках несли советских офицеров до самого вокзала.

23 февраля 1946 года Главком Маршал Польши М. Роля-Жимерский огласил специальный приказ, в котором отметил исключительные заслуги советских офицеров, служивших в Войске Польском. В нем, в частности, говорилось:

"...Благодаря вашей энергии были сформированы новые полки, бригады, дивизии и армии. Благодаря вашему труду Войско Польское стало грозной силой для врагов Польши и верным союзником непобедимой Советской Армии. В день славного 28-летия Советских Вооруженных Сил, когда весь польский народ благодарит вас за огромный вклад в создание возрожденного Войска Польского, все советские офицеры, проходившие службу в нем, награждаются Крестом заслуги".

* * *

Вроцлав сильно пострадал от немецко-фашистской оккупации. В нем было полностью разрушено 30 тысяч домов. Все крупные металлообрабатывающие заводы лежали в развалинах. Пригодные для работы машины и станки оккупанты вывезли. Они демонтировали также электростанцию в районе Вроцлава и увезли ее оборудование.

Полному разгрому подверглись железные дороги. Исправный подвижной состав фашисты угнали в Германию. Британские и американские оккупационные власти препятствовали возвращению его Польше. И вернули лишь незначительную часть.

И вот солдаты, сняв мундиры и надев спецовки, взялись за топоры, кирки, лопаты. Их можно было видеть на площадках Вроцлавского вагоностроительного завода. Они расчищали завалы на железнодорожном узле, восстанавливали канализацию, возводили мосты во Вроцлаве через Вислу и у Зегже через Нарев.

Много сделали солдаты для сельского хозяйства, находившегося тогда в исключительно тяжелом положении. Только во Вроцлавском военном округе они ежегодно засевали свыше 100 тысяч гектаров и убирали с них урожай, серьезно содействуя разрешению продовольственной проблемы.

Одновременно воины напряженно занимались боевой и политической подготовкой, осваивали опыт, накопленный войсками в годы войны.

Большим злом для страны был в то время бандитизм, насаждавшийся реакцией. В Катовице бандиты подожгли здание ратуши и несколько домов. Пытались поджечь здание театра, но были пойманы. Диверсионные акты совершались во Вроцлаве, Елене Гуре, Легнице.

Тяжелое время переживала тогда Польша. В борьбе с реакцией погибло 15 тысяч членов Польской рабочей партии. Тайком, из-за угла нападали они на рабочих лишь за то, что те трудились над восстановлением промышленности.

Части Войска Польского не раз приходили на помощь властям в ликвидации бандитских шаек.

Вместе с вооруженными бандитами орудовали мародеры, или, как их именовали, шабровники - саботажники и спекулянты. Мародерство особенно развилось на приодрских землях. Враги новой власти грабили все, что попадалось под руку, и спекулировали чужим добром. Вместе с тем они сеяли панику, распространяли провокационные слухи. Шабровники были связаны не только с бандитами, но и с замаскированными эсэсовцами, гестаповцами, бандеровцами.

Бандитизм еще больше возрос, когда в страну вернулся Миколайчик с другими лидерами эмиграции. По его указанию бандиты истребляли руководящих деятелей рабочего движения, представителей народной власти. От руки бандитов пал и мой незабвенный друг Кароль Сверчевский.

Это произошло в марте 1947 года. Сверчевский, в то время вице-министр национальной обороны, совершал инспекционную поездку по гарнизонам. В районе Балигрода он попал в засаду бандеровцев. В бою был ранен, но отказался перейти в безопасное место. Вторая пуля оборвала его жизнь.

Но ни выстрелы из-за угла, ни другие козни реакции не могли запугать народ, вставший на путь новой жизни.

19 января 1947 года состоялись выборы в сейм народной Польши. Впервые в истории страны право избирать и быть избранными получили военнослужащие. Польский народ удостоил и меня высокой чести, избрав депутатом сейма от Вроцлавского воеводства.

Сейм заседал в разрушенной Варшаве. Однако среди депутатов были и враждебные нам люди, такие, как Станислав Миколайчик. При содействии западных союзников он занял пост заместителя премьер-министра республики. Высокий, широкоплечий, с большой лысиной на голове и тщательно причесанными редкими волосами, Миколайчик, выступая с высокой трибуны, держался надменно, всем своим видом напоминая ясновельможного пана, попавшего в чужое для него общество. Завзятый демагог, он ловко жонглировал словами "демократия", "свобода", "прогресс", "цивилизация", "братство", резко выражая при этом свое недовольство новыми порядками в народной Польше.

Однажды я не выдержал и бросил ему, когда он выступал с речью:

- Вы тянете Польшу к капитализму, а кричите о демократии. Народ уже проголосовал за социализм оружием в годы борьбы с фашистскими захватчиками.

Миколайчик смолк на мгновение, сверкнул гневным взглядом в мою сторону:

- Раньше, чем спорить, научитесь без акцента говорить по-польски. Вы неполноценный поляк.

Приняв его вызов, я поднялся с кресла и ответил, сдерживая волнение:

- Пан Миколайчик! Когда вы бросили свою страну на произвол фашистов, а поляки из России пришли ее защищать, тогда вас не беспокоил наш акцепт. Почему же он режет вам ухо сегодня? Главное не в том, как человек произносит слова, и даже не сами слова. Важнее его дела. Да, по-польски я говорю хуже, чем вы. Но я - сын польского батрака и стою на стороне трудового народа. А вы защищаете помещиков и фабрикантов.

Много лет прошло со времени памятного для меня заседания. Давно сбежал из народной Польши Миколайчик. Его опять приютила Англия, потом он перебрался в США, где до конца своей жизни не переставал клеветать иа новую Польшу.

* * *

В 1956 году закончилась моя служба в Польше{32}, и я уехал в Москву. Возвратились в Советский Союз Кеневич и Зайковский, Шейпак и Бевзюк, Стражевский и Каракоз, Цуканов и Модзелевский, Дейнеховский и Никулин, Викентьев и Керп. Еще в начале пятидесятых годов в связи с болезнью вернулся сюда В. Корчиц, занимавший в Войске Польском пост начальника Генерального штаба. Все они, как и я, постарели, многие ушли на заслуженный отдых. Корчица, Роткевича, Радзивановича, Кеневича, Цуканова и Шейпака уже нет среди нас. Нам выпал печальный долг проводить их в последний путь.

О своей тринадцатилетней службе в Войске Польском я вспоминаю с большой гордостью и теплотой как об одном из самых интереснейших периодов в моей военной жизни. Это были трудные годы - годы ожесточенной борьбы с фашизмом, а затем - с внутренним классовым врагом. В то же время это было время, когда каждый из нас, советских поляков, надевших форму польских военнослужащих, особенно остро сознавал свою сопричастность к великой интернациональной миссии, возложенной на нас Советской Родиной и Коммунистической партией, свою ответственность за освобождение и послевоенное укрепление Польши.

В рядах Войска Польского нас сменили наши боевые товарищи и друзья по фронту и службе в мирное время, лучшие представители офицерских кадров, выпестованных Польской объединенной рабочей партией. Уезжая к себе на Родину - в Советский Союз, я был спокоен за судьбу польской армии: ее воины высоко сознают свои священные обязанности по защите возрожденной народной Польши.

И действительно, ныне Войско Польское - это современная, отлично организованная, хорошо вооруженная и обученная армия. Она бдительно стоит на страже социализма и является важным звеном Варшавского Договора - могучего социалистического оборонительного содружества.

* * *

Я часто бываю в Польше - тянет в те места, где было столько пережито, тянет к людям, с которыми тебя связывают самые прочные сердечные узы. Ведь Польша не только страна моих предков, но и страна моих братьев, с которыми я воевал за общее дело.

Я люблю бродить по Варшаве, где на каждом шагу встают картины былого. А рядом с минувшим - замечательное настоящее. И невольно возникают сравнения перед глазами словно проплывают кадры из двух кинолент, снятых на одном месте с интервалом в 20-25 лет.

Вот одна из главных артерий города - Ерозолимске аллея, бурлящая жизнью днем и светящаяся радугами неона ночью. 19 января 1945 года здесь состоялся первый парад польских войск, освобождавших столицу.

А вот и гостиница "Варшава". Это семнадцатиэтажное здание среди высотных домов столицы ныне выглядит весьма скромно. А ведь в январе 1945 года оно одно возвышалось над городскими руинами. И так - на каждом шагу: здесь, где теперь раскинулся сквер, была схватка с отступавшими фашистскими танками, тут, на берегу Вислы, мы обнаружили минное поле, а чуть подальше наши саперы возводили первый понтонный мост...

Не только Варшава, но и многое другое на польской земле вызывает у меня воспоминания, хотя иногда и трудно "сориентироваться" на местности. Стоишь озадаченный и недоумеваешь: здесь это было или нет? По карте вроде бы здесь, но как все изменилось! Там, где была разбитая, вся в рытвинах и колдобинах дорога, проходит асфальтированное шоссе, вместо разрушенного батрацкого дома, который почему-то врезался в память, видишь новую школу, а на месте пустырей - аллеи зеленых деревьев, рассекающих на квадраты новый поселок городского типа.

Да, мне никогда не забыть этих мест и всего того, что было с ними связано: освобождения Быдгоща, сражения за Померанский вал, боев под Надажыце, у озера Добре, под Мирославцем, штурма Колобжега, форсирования Одры... Никогда не забыть и боевых друзей, с которыми я шагал в победоносном сорок пятом по этим фронтовым дорогам.

Вспоминаешь и тех, кто по воде судьбы очутился в те годы в разных уголках мира, но сердцем всегда оставался с нами, с польским народом. Помню письмо, полученное воинами 1-й армии от поляков-антифашистов, сражавшихся в рядах бельгийского движения Сопротивления. Мы были тогда очень тронуты глубоко патриотическим содержанием письма. И вот много лет спустя в беседе с первым секретарем ЦК Польской объединенной рабочей партии Эдвардом Гереком я напомнил об этом письме.

Товарищ Э. Герек тепло говорил о бельгийских и польских коммунистах, о польских патриотических организациях, их борьбе с немецко-фашистскими оккупантами на территории Бельгии, где в то время он, участвуя в движении Сопротивления, был ответственным за выпуск польской подпольной печати.

Посещая Польшу, я встречаю бывших воинов 1-й армии. Иные из них занимают высокие посты в партийном и государственном аппарате, вооруженных силах, трудятся в сфере материального производства, в области науки и культуры.

Петр Ярошевич, в годы войны заместитель командующего 1-й армией, ныне член Политбюро ЦК ПОРП, председатель Совета Министров Польской Народной Республики.

Членом Политбюро ЦК ПОРП, министром национальной обороны ПНР является генерал армии Войцех Ярузельский. Как уже говорилось, в годы войны он был разведчиком высокого класса, командовал взводом разведки во 2-й пехотной дивизии.

Участник боев, командир взвода автоматчиков 1-й Варшавской танковой бригады имени героев Вестерплятте Анджей Верблян ныне член Секретариата ЦК ПОРП, вице-маршал сейма ПНР.

Начальник политотдела той же танковой бригады Казимеж Ольшевский стал членом ЦК ПОРП, заместителем председателя Совета Министров ПНР.

Юзеф Урбанович, в годы войны заместитель командира 4-й пехотной дивизии по политчасти, теперь член ЦК ПОРП, генерал брони, вице-министр национальной обороны - заместитель министра по общим вопросам.

Офицер 1-й пехотной дивизии имени Т. Костюшко Влодзимеж Савчук стал генералом дивизии, вице-министром национальной обороны ПНР - начальником Главного политического управления Войска Польского.

Заместитель командира 3-й пехотной дивизии по политической части Ежи Зентек теперь член ЦК ПОРП, председатель президиума воеводской Рады Народовой в Катовице.

Членом Военного совета Министерства национальной обороны является генерал дивизии Чеслав Варышак, командовавший при освобождении Польши пулеметной ротой в 3-м пехотном полку.

Тадеуш Тучапский на фронте командовал огневым взводом 11-го пехотного полка. Теперь он кандидат в члены ЦК ПОРП, вице-министр национальной обороны, возглавляет главное управление войск территориальной обороны ПНР.

Перечисление имен ветеранов 1-й армии можно было бы продолжить. Тысячи и тысячи вчерашних фронтовиков неутомимо трудятся на фронте социалистического строительства, заботясь о могуществе Польши, расцвете ее культуры и науки, о росте благосостояния трудящихся. И на каком бы участке мои фронтовые друзья ни работали, они всемерно содействуют упрочению нерушимых уз братства с верным другом поляков - великим Советским Союзом.

Вот почему, прогуливаясь по улицам Варшавы и Москвы, я часто думаю о том, что народы наших двух стран могут спокойно смотреть в будущее. Ибо братские узы, которые навеки соединили нас, выкованы в огне жесточайших военных испытаний, проверены долгими годами социалистического и коммунистического строительства, основаны на общности великих целей, стоящих перед нашими странами. Эти узы не ослабить и не порвать никогда и никому.

Примечания

{1} Нынешний Кировоград.

{2} В марте 1942 года 363-я стрелковая дивизия была преобразована в 22-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

{3} Читатель вправе упрекнуть меня за то, что я не называю фамилий членов танкового экипажа, как и командира танковой роты. К сожалению, их фамилии не сохранились в памяти. Хочется верить, что кто-то из членов экипажа жив и даст о себе знать. - Прим. авт.

{4} 14 февраля 1943 года Постановлением СНК СССР С. Г. Поплавскому было присвоено звание генерал-майора.

{5} Инспекционный - дежурный.

{6} Плютуновый - сержант.

{7} - Мое почтение, пан полковник!

{8} Бискуп - епископ.

{9} - Не знаю, пан генерал. Я не здешний.

{10} Звание генерала брони равнозначно званию генерал-полковника.

{11} Жолнеж - солдат.

{12} Звание генерала бригады соответствует званию генерал-майора.

{13} Подофицеры - младшие командиры.

{14} До конца войны для временного прохождения службы в Войско Польское было командировано свыше 16 тысяч советских офицеров, главным образом поляков по происхождению, что составляло 40 процентов офицерского состава народной армии Польши (см. История Коммунистической партии Советского Союза. Том пятый. Книга первая. М., Политиздат, 1970, стр. 575).

{15} Звание хорунжего равнозначно званию младшего лейтенанта.

{16} - Крестьянский генерал, ей-богу!

{17} - Добрый день! Как поживает наш крестьянский генерал?

{18} Звание генерала дивизии соответствует званию генерал-лейтенанта.

{19} Гражданин генерал (одно из обращений, принятых в то время в польской армии).

{20} Батальону было присвоено имя Эмилии Пляттер - героини Польского ноябрьского (1831 г.) восстания.

{21} "Да здравствует боевая дружба!", "Да здравствует непобедимая Советская Армия!"

{22} Тжех Кжижи - Три Креста.

{23} 4-я авиадивизия состояла из трех полков: истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков.

{24} - Да здравствуют Советский Союз и его непобедимая Советская Армия!

{25} "Победим!"

{26} - В штыки! Да здравствует народная Польша!

{27} Огнемищ - старшина в артиллерии.

{28} Герой Советского Союза И. Г. Талдыкин похоронен в Быдгоще с воинскими почестями. На его могиле воздвигнут памятник Благодарности.

{29} В десятую годовщину освобождения Колобжега на улице имени Первой армии Войска Польского в честь погибших героев поставлен памятник.

{30} Дж. Ф. С. Фуллер. Вторая мировая война 1939-1945 гг. М., Изд-во иностранной литературы, 1956, стр. 468.

{31} За время войны Советский Союз предоставил народной Польше: винтовок и карабинов - 302 994, автоматов - 106531, ручных и станковых пулеметов - 18 799, противотанковых ружей - 6768, минометов - 4806, орудий 3898. Для создания авиационного корпуса было передано 630 самолетов. Советскими танками были полностью оснащены танковый корпус и две отдельные танковые бригады Войска Польского (см. История Коммунистической партии Советского Союза. Том пятый. Книга первая. М., Политиздат, 1970, стр. 574).

{32} С конца 1947 года С. Г. Поплавский командовал сухопутными силами Войска Польского, а затем занимал пост заместителя министра национальной обороны ПНР.