"Вавилонские сестры и другие постчеловеки" - читать интересную книгу автора (Филиппо Пол Ди)

ВАВИЛОНСКИЙ ВОР

Перевод. М. Клеветенко, 2006.

Сколько световых лет до Вавилона?

Вопрос этот вряд ли застанет врасплох Охранителей – меня же скорее всего он поставит в тупик. Вот он, типичный образчик мыслей Охранителей, столь чуждый мне! Не важно, сколько унылых лет я провел среди них (разумеется, в нейтральных мирах), все равно я не готов к ответу. Впрочем, разве сами Охранители готовы смириться с моими простейшими телесными приспособлениями вроде спинной пластины, которой я обязан столь многим?

Только тот, кто разделяет старые идеи Истинной родины, станет выспрашивать о расстоянии до Вавилона, измеряемом в световых годах, вместо того, чтобы просто узнать его относительные координаты. А что уж говорить о том отвращении, которое Охранители испытывают к моим телесным трансформациям, тогда как сами не видят ничего зазорного в обыкновении разгуливать, скрыв тело искусственным туманом, да так, что видна только голова…

Однако то, что я практикую определенную изощренность поведения и не чураюсь телесных трансформаций, принятых среди Сотрапезников, вовсе не означает, что я состою в жестокой оппозиции Охранителям. Подобный однобокий двухвалентный подход свойственен именно их миру и уж мне-то точно не подходит.

Хоть мы и охраняем наш образ мыслей с одинаковым рвением, но мыслим разно.

Итак, глядя в лицо своему гипотетическому собеседнику-Охранителю (не важно, на какой планете или луне, корабле или космической станции, под каким солнцем – зеленым, синим, красным или белым – он пребывает), я заявляю: ваш вопрос меня нисколько не раздражает. Я ценю, что вы настолько раскованны и приветливы, что согласились открыть мне свой суровый лик. (Хотел бы я, как бы я хотел, чтобы другой человек в ином пространстве и времени некогда оказался столь же ко мне расположен!) Я с удовольствием поболтаю с вами о Вавилоне.

Наверное, моему собирательному собеседнику доводилось слышать старинный детский стишок о Вавилоне? Охранители всегда носятся с подобными вещами, а мне будет с чего начать свой рассказ. (Когда-то при помощи ТИПа я извлек этот стишок и теперь могу прочесть его вам.)

Вавилон. Как и любое место в бесконечной вселенной, Вавилон лежит в пределах досягаемости Гейзенбергова перемещения, поэтому, образно говоря, вы вполне сможете успеть к утру. Когда же вы окажетесь на месте, лучше бы вам двигаться живее и соображать быстрее, как некогда пришлось мне.

Что же до возвращения назад…

Уж если вы врастете в Вавилон так глубоко, как я и прочие, подобные мне, вам уже никогда не вернуться.

Впрочем, вы всегда сможете поступить в согласии с обычаем нашего времени, то есть попросту сбежать.

Сбежать-то вы успеете всегда.

Ночь пала словно молот.

На самом деле, если вам хоть что-нибудь известно о Вавилоне (что неудивительно), вы сразу же уличите меня во лжи.

На самом деле происходит следующее: по завершении запрограммированного дневного цикла Вавилон просто выключает световые полосы в громадной прозрачной раковине, которая закрывает город.

Тогда какого черта я начинаю свой рассказ такой странной фразой? Просто по мне нет ничего скучнее точности и правдоподобия.

Конечно, лучше бы я сказал, что ночь звала. Но раз уж некоторые вавилоняне, родившиеся, подобно мне, далеко от Вавилона, ощущают наступление ночи именно так, я сохраню это вступление.

Итак, ночь пала словно молот.

По ту сторону раковины клубились радиоактивные облака из метана и азота серо-розового, серо-оранжевого и простого серого цвета, слегка подсвеченные сиянием газового гиганта, вокруг которого вращался наш спутник (освещенный, в свою очередь, светом далекой планеты, вокруг которой вращался он сам, – эту затерянную в бесконечности планету Охранители предпочитают именовать Близнецами).

Огни расцвели в сотнях высоких башен и свободно парящих в воздухе шарах. Редкие граждане, прогуливающиеся по мостовым из сиалона, словно повинуясь древним инстинктам, ускорили шаг, пусть это и противоречило их рациональному мировоззрению.

Ночь наступала. Любое живое существо в любом уголке мира при наступлении темноты испытывает хотя бы легкое беспокойство, страшась глаз, что горят по ту сторону костра.

Мой мозг тоже окутывал дурман возбуждения. Однако вызвано оно было совсем иными причинами.

Спустя полчаса после того, как на Вавилон пала пестрая тьма, я приготовился шагнуть с платформы на пятидесятом этаже жилой башни, неся с собой нечто, мне не принадлежавшее. Я был уверен, что никто не видел, как я взял эту вещь – относительно небольшую, чтобы уместиться за поясом, и достаточно ценную, чтобы обеспечить мне полгода безделья и удовольствий. Игра определенно стоила свеч.

Обхватив латунный выступ на ремне из черной кожи, опоясывающем грудь, я приготовился задействовать спусковой механизм и уже поздравлял себя с успешным завершением очередного дела, как выстрел из лазера меха-охранника чуть не снес мне ухо.

Я рухнул на край платформы, вывернув шею в направлении выстрела. Следующий выстрел пронзил болью спину.

Зашедшись воплем, я наставил указательный палец на назойливого, но недалекого противника.

Из крохотного зернышка полупроводникового лазера, вживленного под ноготь, вырвался луч, пронзивший меха, и тот с глухим стуком рухнул вниз.

Ноги дрожали, спина горела (хорошо хоть, что раны, оставляемые лазерным лучом, прижигаются сами по себе). Мое снаряжение аккуратно свалилось вниз, и я остался голым, за исключением сандалий и ремня, и если уж говорить об украшениях (хотя он служил мне не только в качестве такового), еще и карканета. Самый очевидный шанс на спасение был упущен. Каким бы отчаянным ни казалось положение, без подъемного механизма я не мог взять и просто шагнуть в воздух.

Оставались еще две возможности, первая из которых – спуститься на медленном гравитационном лифте, чтобы повстречаться внизу со злобной толпой обеспокоенных граждан Вавилона.

Поначалу мне показалось, что второй способ еще хуже. Я мог подняться на пять этажей вверх и, послав вызов, заказать такси прямо с крыши (величины платформы как раз хватало для одного человека). Тогда я оказался бы заточен в транспортном средстве, которое Вавилон немедленно задержит, как только прознает о том, что я совершил.

Итак, я вбежал внутрь здания и устремился на крышу.

Зачастую выбор кажется неверным только потому, что нам не дано увидеть сразу все ракурсы.

На крыше – на пятьдесят пять заполненных софонтами этажей ближе к светящемуся смертоносному небу, чем мне хотелось бы, – я вызвал такси, просто для того, чтобы запутать следы, затем запросил время.

[20.10.01], пришел ответ.

Стало быть, Висячие сады будут с минуты на минуту. Перед тем, как отправиться на дело, я тщательно изучил расписание.

Всмотревшись во тьму, я заметил парящий в воздухе мерцающий волшебный дворец, затопленный зеленью. Дворец располагался на широком диске, который занимал несколько гектаров.

Те несколько минут, на протяжении которых диск приближался, показались мне вечностью. Водя толстым пальцем между торком и шеей (глупый маньеризм, но это было сильнее меня), я следил за выходами к лифтам, каждую секунду ожидая, что двери извергнут толпу преследователей.

Однако никто не появился. И вот уже Висячие сады над моей головой.

Именно из-за Садов в Вавилоне не было зданий выше того, на крыше которого я стоял.

Многоцветное небо внезапно заслонила Тень, и я уловил ароматы зелени и удаляющиеся голоса. Внезапно, словно усик богомола, щеки коснулась лиана. Сбросив сандалии, я поднял руки, ища толстую лозу.

Нашел ее.

Вскарабкался.

Местные детишки занимаются этим ради забавы, нимало не заботясь о том наказании, которое понесут, если будут пойманы. Нередко, если они настолько глупы, чтобы не воспользоваться подъемным снаряжением, дети срываются вниз и разбиваются насмерть. Так как по рождению я не вавилонянин, мне никогда раньше не доводилось испытывать это рискованное удовольствие.

И вот сейчас я делал то, чего был лишен в дни моей безмятежной юности, проведенной в захолустье.

Сады, двигаясь в медлительной и величавой паване, миновали башню. Я завис на лиане – подо мной на расстоянии в четверть километра маячила мостовая из керамической плитки. Я неосторожно бросил взгляд на ковер огней внизу, и на меня немедленно навалилась тошнота. Я даже перестал карабкаться, осознав, как опасен этот трюк. Затем из последних сил пополз вверх.

Я занес на перила ногу, затем другую и вот уже стоял на твердой «земле». Меня приветствовал смешанный цветочный аромат.

Руки не разгибались, ноги дрожали, словно желатин. Грудь и спину покрывал пот, смешанный с кровью из открывшейся раны. От напряжения голова раскалывалась, отзываясь пульсирующей болью.

Но за поясом лежало нечто, искупавшее все трудности.

Я с облегчением поднял глаза. В такую ночь хорошо смотреть на звезды. (Видите ли, хоть я и давно живу в Вавилоне, некоторые предрассудки Охранителей я сохранил.)

Впрочем, сегодня мой пристальный взгляд уткнулся в разноцветный грязный туман.

И вот я двинулся в путь.

Я обходил парочки, тройки и даже четверки («Впятером – уже не то», – так говаривали в этот месяц в городе, в следующем придумают что-нибудь новенькое, если не прямо противоположное), укрывшиеся в укромных уголках и беседках сада. Затем миновал танцоров на площади и направился к остановке аэробусов.

Если бы я знал, как скоро мне придется сюда вернуться, я бы так не спешил.

Через несколько минут я был внизу и скоро затерялся на оживленных улицах города.

Предстояло столько сделать: встретиться со скупщиком краденого, перезарядить подкожный однозарядный лазер и наконец-то расслабиться.

Первая задача заняла час, вторая – несколько минут, а что до третьей…

Я сидел в баре, где собирались ценители удовольствий особого толка, и тут заметил его. Никогда еще я не встречал такого прекрасного богомола.

Разумеется, так их называют Охранители – они, впрочем, не гнушаются называть богомолов просто жуками. Смешно, и чего они возмущаются, когда их самих называют приматами? Когда-то я заказал (лучше бы я этого не делал) старинный роман о людях, воевавших с расой, именуемой Жуками. Типичный, без прикрас, подход Охранителей. Однако люди, считающие себя Сотрапезниками, называют богомола, с некоторыми вариациями, связанными с древней народной этимологией, летучим конем.

Этот оказался самцом с величавой высоко поднятой пирамидальной головой и изящно очерченными жвалами, сияющей грудной клеткой и сильными задними конечностями. Четыре складчатых крыла – эти драгоценные мембраны – слегка трепетали под моим взглядом; передние лапки были воплощением изящества и стройности. В расслабленном состоянии богомол был оливкового цвета.

Я – мужчина крупный, но богомол был выше, хотя вряд ли его вес превышал половину моего.

Я установил контакт. Богомолы понимают человеческий язык, но наши уши не приспособлены для приема их верещания. Без посредничества Вавилона мы никогда не смогли бы разговаривать с ними.

Кроме того, использование ТИПа делает общение интимнее.

[Сотрапезник], послал я обычное приветствие, [твоя пища – моя пища].

[А твоя пища – моя], ТИПнул он. [Хочешь близости?]

[Очень], отвечал я. [А ты?]

[Ты красив, человек. Никогда не видел людей с таким цветом кожи. Словно сам космос].

Теперь я знал, что он прибыл сюда недавно. В Вавилоне хватало жителей с подобным оттенком кожи.

[Значит, согласен?] послал я сообщение. [Я знаю одно местечко…]

[Идем].

Мы покинули бар вместе.

Здесь я остановлюсь, вспомнив, как реагировали Охранители, когда я пытался рассказать им об отношениях, принятых среди Сотрапезников. Чтобы скрыть отвращение на лицах, они использовали искусственный туман. Вот этого я никогда не понимал. Я привык обращаться к собрату-софонту, а не к оптической иллюзии. Охранители, конечно, могут называть нас извращенцами, но им чертовски хорошо известно, что мы – извращенцы с принципами.

Итак, как я уже сказал: мы покинули бар вместе и отправились в сенсориум.

В приватном кубе я стянул с себя остатки одежды. (Я все еще оставался бос и без снаряжения.) На богомоле и вовсе не было ничего. К тому времени от возбуждения он стал ярко-красным.

В полутемной комнате я лег на живот в мягкое теплое кресло, а он взобрался на меня сверху. Хитин холодил, а при слабой гравитации Вавилона сам богомол почти ничего не весил. Его жвала щелкали у обруча на моей шее, а отростки передних лап воткнулись в спину. (Теперь вы знаете, для чего я ношу спинные пластины: чтобы избежать травм, если партнер окажется слишком страстным.)

[А теперь я овладею тобой!] ТИПнул он.

Я почувствовал, как опьяняющая слюна поползла по моей челюсти. (На нашей Истинной родине верили, что коричневая слюна маленьких местных богомолов вызывает безумие.)

Богомол дико заверещал, подтянув задние лапы к крыльям. Поняв, что сейчас произойдет, я возбудился еще сильнее.

Он легко мог раздавить меня, но предпочитал этого не делать (разве в этом состоит сущность любви?), только укусил в плечо, открыв старую рану.

Слюна богомола смешалась с моей кровью.

Через несколько секунд мир взорвался в галлюциногенном удовольствии, жаркие вспышки пронизывали пустоту, оставляя за собой абсолютную черноту, которая засасывала меня снова и снова.

Когда я пришел в себя, богомола уже не было. Я перевернулся на спину и позволил креслу залатать рану на плече. Затем встал, оделся и вышел вон.

Зачем это богомолам? Хороший вопрос. Получать удовольствие способны только самцы богомола, причем им не важно, кто является их партнером – женская или мужская особь.

А теперь вообразите, что они чувствуют, взобравшись на того, кто в отличие от самки или самца-богомола совершенно, то есть абсолютно не собирается откусывать им голову в агонии страсти.

Для нас же дополнительным бонусом является то, что слюна богомолов синергична.

Мы все равно ложились бы с ними, потому что богомолы так прекрасны, а люди так экзогамны, даже если бы они не умели доставлять нам столь сильную дозу чистого экстаза.

Я был пресыщен, изнурен и больше всего на свете хотел добраться до дома и отдохнуть. Ночь близилась к концу – двенадцать часов, наполненных тяжкими трудами, пребыванием на краю гибели и краткой смертью от наслаждения. От всего этого голова моя пошла кругом.

Поэтому когда на аллее рядом с сенсориумом появился маленький человечек с мертвым лицом и произнес: «Привет, Мясо» (о моем прозвище потом), я не сразу сообразил, что происходит.

Щурясь в темноту (световой шар был разбит и лежат на мостовой, а соседний находился метрах в трех от нас), я спросил:

– Эйс? Ты, что ли? Про тебя ходили нехорошие слухи. Говорили, что тебе прочистили мозги.

– Прочистили, – без всякого выражения ответил он.

Наконец-то я понял.

Я разговаривал с Вавилоном.

Отвлечемся на минутку.

Тема?

Правительства.

Охранители и Сотрапезники – этот грубый зверь с двумя спинами – спаяны в извечном ритуальном поединке, похожем на секс и каннибализм одновременно. (Надеюсь, вы простите мне эту неловкую метафору, но набивать брюхо и совокупляться – ничем иным Сотрапезники почти не занимаются.)

Проблема состоит в том, что две системы (хотя в случае Сотрапезников следует говорить о мириадах систем, объединенных довольно ограниченным количеством общих принципов) так чертовски несовместимы.

Охранители верят во власть элиты – правительства профессионалов, проводящего в жизнь законы, которые должны обеспечить благоденствие большинству населения. Их грезы о физической и пространственной экспансии в межзвездном пространстве кажутся мне, простите за прямоту, чистым безумием, учитывая использование Гейзенбергова перемещения. (Что значат границы, если любая точка пространственно-временного континуума соприкасается с любой другой его точкой?) Кроме того, мне претит их лишенный всякой логики фетиш о некоей воображаемой чистоте, которую якобы должно блюсти человечество.

Таковы Охранители. Мне доподлинно известны их принципы, ибо мой брат – самый ярый их поборник.

Его имя?

Не важно.

Ныне он мертв.

Ладно, так или иначе забудем об этом. Теперь про нас, Сотрапезников.

Наши принципы описать гораздо сложнее, так как у нас нет официального канона. Так, горстка святых, один из которых – праведный придурок с Истинной родины, заявивший, что чем меньше правительство правит, тем оно правит лучше. Вот под этим мы подписываемся. А также под неотъемлемым равноправием всех видов, не имеющим ничего общего с шовинизмом Охранителей.

Вы спросите, возможно ли осуществить эти идеи в реальной жизни? На определенном уровне любое общество нуждается в некоторой координации власти, а если власть эта доверяется некоему подмножеству людей, со временем им неизбежно захочется расширить ее границы. На этом фоне равноправие кажется и вовсе фантастической идеей.

Решением обоих противоречий и является Вавилон.

Не сам город. ИОИ под ним.

В любом достаточно крупном сообществе, признающем себя Сотрапезниками, вы обнаружите Искусственный Органический Интеллект. В общих чертах дело обстоит так: громадная биомасса паранейронов, способная содержать неразделимый объем информации, сообщается между собой сквозь пространство, а с нами – посредством Телепатического Информационного Психоимплантата (ТИПа). Она владеет всей информацией, предоставляя ее по первому требованию. (Разумеется, равноправие доступа гарантировано.) Паранейроны координируют общение между индивидуумами с помощью удаленных психокоммуникативных устройств, которые являются такой же неотъемлемой частью каждого Сотрапезника, как органы, с которыми мы родились. С помощью своих посредников – как мехов, так и людей – ИОИ выполняет всю эту чертовски отвратительную и нудную, но столь необходимую работу по управлению обществом.

Как же мы могли доверить наше благополучие чему-то неодушевленному, «вещи»?

А как Охранители доверяют свое благополучие людям, прекрасно зная, что им свойственно ошибаться?

А вот эта так называемая «вещь» совершенно не способна к самовозвеличиванию. Так человек не может заставить свои зрачки остаться нерасширенными, если внезапно сунуть ему под нос яркий свет. Причина все та же: человек ограничен пределами своего тела. Искусственный Органический Интеллект – первый действительно благодетельный «правитель» в истории (конечно, вы понимаете, совершенно не стоило брать это слово в кавычки).

Благодетельным он остается, однако, до поры до времени, пока кто-то или что-то не угрожает Сотрапезникам.

Тогда смотри в оба.

И здесь заканчивается мое отступление, и начинается паника.

Я разговаривал с Вавилоном.

Плитки мостовой похолодели под босыми ступнями, хотя на самом деле ничего не изменилось. Тени (не Тень) вокруг нас могли бы поглотить не одну галактику. Я засунул грубый палец под торк и потрогал ободок, проверяя твердость. Сердце мое стучало, словно солнечное ядро, но усилием воли я заставил его биться медленнее…

Я понимал, что теперь, после того, как Эйсу прочистили мозги, он уже не так быстр…

(Что означает прочистить мозги? Вавилон находит того, кто, несмотря на весьма свободные нравы, царящие среди Сотрапезников, оказывается неисправимым негодяем, угрожающим спокойствию остальных членов сообщества. Все это весьма сложно и наукообразно. Каждый Сотрапезник выстраивает свой жизненный индекс, своего рода карму, в хранилищах ИОИ, и вы должны оказаться действительно отъявленным злодеем, чтобы Вавилон решил, что пришло время прочистить вам мозги. Моя ежедневная уверенность в себе основана на слепой вере в то, что я еще не заслужил подобного наказания. В результате простой операции все высшие функции вашего мозга удаляются, и вам остается существовать на уровне рептилии. Паранейроны вживляются внутрь, давая ИОИ прямой контроль над телом и, соответственно, над самим посредником. Лучшее применение для червивого яблока. Мораль: не пытайся шутить с Вавилоном и своими согражданами.)

… и все же я не решился тронуть Эйса, зная, чьим орудием он был.

Я быстро соображал и внезапно решил, что, возможно, у меня нет причин для беспокойства. Что, если это всего лишь глас общества, которое устало от моих нечестивых деяний?

И хотя я в этом сильно сомневался, сыграть в эту игру стоило.

– Эйс… э… Вавилон, привет. Рад видеть. Гораздо проще было бы обратиться ко мне при помощи ТИПа.

Мертвец не улыбнулся. Я слышал, что эмоции Вавилону не удаются, и, похоже, так оно и было.

– Это не соответствует истине, – произнес ИОИ бесстрастным голосом трупа. – Ты мог бы отказаться от общения при помощи ТИПа, в то время как настоящий способ общения я нахожу весьма эффективным.

Вавилон пристально разглядывал меня, пока дрожь не пронзила мою спинную пластину. Затем он снова заговорил.

– Пройдемся. Нам есть о чем поговорить.

Можно подумать, у меня был выбор.

И вот мы начали прогулку по пустынным предрассветным улицам.

Наверху пошел дождь из жидкого метана. Казалось, целая орда крошечных когтистых зверьков карабкается к вершине купола.

– Охранители нанесли нам новый удар, – таковы были первые слова Вавилона.

Я шел рядом на слегка негнущихся ногах.

– Война закончена, – механически выдавил я.

– Если ты говоришь об атаках огромных физических масс, то ничего нового ты не открыл. Ни мы, ни Охранители больше не решимся ответить на провокацию оппонента, переместив несколько тонн скальной породы в направлении жилых центров. Наша уязвимость делает нас осмотрительными. И тем не менее мы находимся в состоянии непрерывной войны. Оружие, которое мы используем, – самый очевидный тому пример. Будучи открытым обществом, мы отвращаем от Охранителей как индивидуумов, так и целые миры. Они же используют пропаганду самого коварного толка.

Я встал как вкопанный.

– Они принесли в Вавилон «Хроники»!

– Да. Охранители послали своего представителя с «Хрониками человечества». Он проник в Сады и уже смущает любопытствующие умы. Я бессилен остановить его, ибо единственное оправдание моего существования – свободное распространение информации. Он принес вирус, способный убить этот мир или по крайней мере превратить его в аванпост Охранителей. Для тебя и для меня это смерть. Если, конечно, мы не убьем его раньше.

Ничего не ответив, я двинулся вперед. Он последовал за мной. Мы миновали одинокую аксолотль, ее клоунское лицо улыбалось. Наверное, она намеревалась предложить нам свои услуги, но Вавилон послал ей некий предупредительный сигнал. Тут же эластичные черты омрачились беспокойством, и аксолотль заспешила прочь.

Наконец я спросил:

– Зачем ты рассказываешь мне об этом? Разве не можешь справиться сам? Разве не твоя забота – охранять наш образ жизни?

– Никто не должен заподозрить в его смерти меня. Мы не имеем права рисковать. Кто знает, каким будет их ответ? Стало быть, мне нужно орудие. Ты и есть это орудие.

Я решил прикинуться дурачком. Будто бы не знал, что это бесполезно.

– Я? Да я ничего в этом не смыслю! Я всего лишь безобидный гедонист. Одна мысль о том…

Вавилон положил руку мне на плечо, и я тут же заткнулся. Затем он перечислил все преступления, которые я совершил с тех пор, как объявился в Вавилоне. Список оказался не коротким.

– Теперь ты видишь, – закончил он, – что я прекрасно тебя знаю. Ты – именно тот, кто мне нужен. Найди этого Охранителя и убей.

Я бросил притворяться.

– А зачем это мне? Почему я должен рисковать собой ради тебя?

– Ты принадлежишь к сообществу Сотрапезников, – напомнил Вавилон, – это означает, что де-факто ты – враг Охранителей. Если они победят и схватят тебя до того, как ты успеешь сбежать вместе с остальными, они сотрут твой мозг. Разумеется, меня-то они ненавидят особенно, потому что я искусственный. Называют меня Подделкой, однако и против тебя у них есть парочка серьезных обвинений. Ты посмел модифицировать священную для человека физиологическую норму. Кроме того, ты практикуешь расосмешение.

– Чтоб их! – выплюнул я.

– Твои оскорбления их не проймут. Кроме того, ты должен ощущать свою ответственность перед прочими Сотрапезниками. Если тебе и этого недостаточно, подумай вот о чем. Ты у меня на крючке. Совсем скоро, если не откажешься от своего образа жизни (в чем я сильно сомневаюсь), ты станешь моим врагом. Если же ты поможешь мне, я сотру все записи, и ты на долгие годы освободишься от моего всевидящего ока.

С минуту я размышлял над его словами. С Вавилоном трудно спорить.

– Ладно, – согласился я.

Вавилон не улыбнулся, но я уловил некий аналог улыбки, доступный ИОИ.

– Я так и думал, что мы договоримся, – произнес он, затем добавил: [Я буду следить за тобой].

День родился подобно новой звезде.

(На самом деле все было как всегда: световые полосы, Вавилон, неуместная точность и прочее.)

Пару секунд я мигал. А когда справился с собой, тело, которое раньше было моим приятелей Эйсом, уже ушло. Меня не интересовало, к кому он направился после меня. Особенно учитывая, что когда-нибудь я мог стать таким же, как он. Если они прочистят мне мозги, это вряд ли будет меня тревожить. Или будет? Какие крохотные частички личности и памяти в стволе мозга останутся нетронутыми и что они будут чувствовать?

Впрочем, выяснять это я не собирался.

Словно волна отчаяния, накатила внезапная слабость. Я не спал целый день – не считая вызванного богомолом транса, скорее возбуждающего, чем успокаивающего, – и почти ничего не ел. Меня чуть не пристрелили, я парил над землей на летающем острове, словно Гулливер в Лапуте (в голову пришел именно этот образ, некогда полученный через ТИП), и был до полусмерти запуган неким организмом, на деле призванным меня защищать.

Но хуже всего то, что я не мог думать ни о чем другом. Ничего еще не было решено. Если я сказал Вавилону, что готов сотрудничать, это вовсе не значило, что я действительно собираюсь.

Я всегда мог сбежать.

Наверное, это пришло бы в голову любому на моем месте. Помните, я говорил, что побег – это вполне в духе нашего времени? В наше время, когда межзвездные путешествия так просты и дешевы, кто мог ожидать другого исхода? Разум твердил мне, что все дело в неблагоприятных обстоятельствах, но на самом деле загвоздка была в нем самом. Не так-то легко убежать от себя самого.

Нет, я не сбегу. Обосновавшись однажды в Вавилоне, я нашел там свою толику счастья. Впрочем, существовала и другая причина, почему я не мог просто взять и сбежать отсюда, если, конечно, речь не шла о спасении жизни, но вряд ли вы меня поймете.

Причина была в Телепатическом Информационном Психоимплантате.

Охранителям остается только завидовать нам и чувствовать себя ущербными. Ущербными потому, что, считая подобные устройства вмешательством в человеческий мозг, они отказываются от всех благ, которые может предоставить ТИП, а завидуют той связи, что соединяет нас, Сотрапезников.

Иногда мне кажется, что ТИПы связывают нас подобно корню растения.

Вообразите, что всю свою жизнь (если вы родились среди Сотрапезников) или ее большую половину (в моем случае) вы пользовались этим вспомогательным устройством: память – распределительный щит – посредник – прибор-стимулятор. Через некоторое время ИОИ со своей индивидуальной идиосинкразией стал такой же неотъемлемой частью вашего самосознания, как и вашего тела. Предположим, однажды вы решаете сменить декорации. Разумеется, вы не можете навечно разорвать связь через ТИП. Место, куда вы направляетесь, тоже должно быть связано с Сотрапезниками. И вот вы обращаетесь к Вавилону с такой речью:

– Прошу, позволь мне забрать с собой некую массу бесчувственных паранейронов, содержащих мои персональные данные.

С удивляющей быстротой мех или, боже упаси, некто вроде Эйса явится к вам, неся с собой гомеостатический контейнер с весьма ценным содержимым. Вы с дрожью в руках принимаете его, словно внутри находится некий эмбрион, что не так уж далеко от истины.

Итак, вы прибываете на новое место. (Разумеется, речь идет о смене места жительства надолго. Заметьте, кстати, как мгновенный переход от последнего абзаца к настоящему схож с Гейзенберговым перемещением.) Там вы передаете контейнер посреднику нового ИОИ, который тут же интегрирует ваши клетки в себя. Теперь, однако, вам, словно любовникам, еще предстоит притереться друг к другу. Довольно деликатное положение, не лишенное неудобств. Иногда контакт так никогда и не устанавливается, как бывает после неудачного секса.

Естественным следствием становится более оседлый образ жизни Сотрапезников.

И именно поэтому я по собственной воле не собирался никуда убегать.

Я стоял на стремительно заполняющихся улицах, желудок урчал. Дождь прекратился, и небо заполонили частные летательные аппараты.

Я не мог предвидеть, что ждало впереди, но сейчас мне требовалась пара вещей.

Еда и прогулка вокруг залива.

Для начала я выбрал столовую. На улицах становилось шумно.

Я вошел внутрь – в простую арку без двери (за отсутствием погоды как таковой двери нужны были только для создания приватности, а столовая – то место, где приватность подразумевается меньше всего). В первой комнате располагались душевые. Я разделся, вместе со всеми принял душ и вошел в саму столовую.

Вы задумывались когда-нибудь о происхождении слова «сотрапезник»? Стало быть, вам не составит труда осознать важность того, что происходило в столовой.

Еда объединяет. Все древние человеческие культуры, возросшие на почве Истинной родины, так или иначе это понимали. Поделись солью, и враг станет другом. Если вы хотите установить отношения с софонтом, попробуйте поесть вместе/рядом/вокруг/напротив него.

Внутри большой, открытой комнаты с высоким потолком толпились представители видов, с которыми вы могли бы разделить трапезу любым из перечисленных способов.

Люди, так далеко ушедшие от провозглашаемой Охранителями нормы, что вполне могли сойти за пришельцев. Богомолы (такие прекрасные), аксолотли (такие забавные) и ползосвисты (такие шумные). Не говоря уже о дюжине прочих видов, которые душа не лежит описывать. Все были без одежды, все самозабвенно уткнулись в свои корыта, тарелки, чашки и тележки. Едкие ароматы заставляли желудок возмущенно роптать.

Я присоединился к общему пиршеству.

Утолив голод и успокоив дух, на выходе я принял душ. (Некоторым видам свойственно скорее размазывать по себе пишу, чем поглощать ее более привычным для нас способом.) Я облачился в новый джок, сандалии и подъемное снаряжение (мой обычный набор), которые извлек из ниши в стене, и вышел на улицу. (Здесь подобные вещи ничего не стоят, но мои потребности далеко выходили за эти рамки.)

Итак, я направился к бухте. Там можно было хорошенько все обдумать.

Перед шлюзом я снял с вешалки защитный квилт. Живая плоть (никакого разума, одни нервные окончания) облепила тело, оберегая от смертельно опасной среды, ждущей за пределами купола. На мгновение я оглох и ослеп. Затем послал сообщение камере в шлюзовом отсеке. Со стороны я напоминал надутый двуногий резиновый шар.

Использовав ТИП, я получил доступ к сенсорным датчикам квилта. Так как «видел» я теперь только в инфракрасном спектре, «слышать» не мог вообще, а «ощущать» – только через поверхность квилта, можете вообразить, как изменился окружающий мир вокруг.

Я вышел наружу и остановился на берегу. Под ногами хлюпали соль и кислота.

Температура поверхности нашего спутника болталась около отметки в минус сто шестьдесят восемь градусов по Цельсию – критическая температура, при которой вещество может оставаться в твердом, жидком и газообразном состоянии.

Берег был твердым.

Бушующее море – жидким.

А воздух – газообразным (в основном воздух состоял из смесей азота).

Вдыхая кислород, подаваемый квилтом, я стал прогуливаться по извилистой отмели. Похоже, что благодаря любезности планетарной гравитации начинался прилив, поэтому я был начеку, дабы не оказаться отрезанным от берега на какой-нибудь недоступной отмели. Костюм выдержал бы прикосновение жидкого метана, но чертова материя по своим свойствам напоминала бензин, и я вполне мог оказаться на четырехсотметровой морской глубине. Гуляя по берегу, я ориентировался на самые горячие точечные источники жара внутри купола и слабый маячок покрытого саваном далекого солнца.

Теперь я мог подумать о собственном будущем.

Впрочем, упрямый мозг тянул меня в прошлое.

Я вспоминал юность.

Вам никогда не приходило в голову, что Гейзенбергово перемещение предполагает специализацию? Когда перевозки дешевы, гораздо проще ввозить то, что вы производите не слишком хорошо. А если существует большой рынок для сбыта того, что умеете производить именно вы, то, разумеется, вы станете производить это в большем объеме, пока все вокруг не займутся одним и тем же. (Это относится, разумеется, к мирам Охранителей и нейтральным мирам. Мы, Сотрапезники, ленивые кузнечики, чьи перемещения не поддаются логическому объяснению.)

Я родился и вырос в пшеничных полях. Весь чертов окружающий мир умещался в колосьях пшеницы, овса и их гибридов. Городов там не было вообще. Кроме нас, на противоположном полушарии проживала еще одна семья. Даже в ясные дни вы видели не дальше соседнего стебля. Тоска была такая, словно вас замуровали в глухой цистерне.

Поэтому однажды, сидя в кабине комбайна, я по радиосвязи обратился к брату (он находился в тысячах миль от меня):

– Бадди, когда мне исполнится шестнадцать, я сбегу отсюда.

– Разумеется, – ответил передатчик. – Куда же ты собираешься и чем хочешь там заняться?

Даже в те дни мои предпочтения (на вкус Бадди) отличались своеобразием. Например, я часами изучал местную саранчу и всегда расстраивался, когда мы вынуждены были уничтожать ее – иначе саранча пожрала бы весь урожай.

– Я стану Сотрапезником.

Я резко дернул в сторону, чтобы объехать рытвину – почву разъела эрозия. Солнце упало с другого бока, я прищурился. Огромная машина вяло повторила поворот, и я размечтался о запрещенном способе, при котором команды передавались бы машине прямо от мозга.

– Ни фига себе, – сказал Бадди. – Они же извращенцы! Что за дерьмовая идея? Ты же не всерьез туда собрался?

– Серьезно. Какой смысл жить в нейтральном мире и не иметь возможность выбрать ту или другую сторону? Я выбрал Сотрапезников.

– Ты сошел с ума. Если и выбирать, то только Охранителей.

Я был так ошеломлен, что ничего не ответил. Мне никогда не приходило в голову, что Бадди будет возражать против моего решения. До этого мы никогда не ссорились, если не считать братских проклятий, которые забывались так же быстро, как приполярные штормы, нередкие на нашей планете. Черт побери, да тут даже не было девчонок, из-за которых мы могли бы подраться! Однако на сей раз я почувствовал, что спор смертельно серьезен и когда-нибудь станет источником принципиальных разногласий. А потому, с несвойственной мне предусмотрительностью, я не стал напирать на Бадди со своей юношеской самоуверенностью.

Однако Бадди не успокоился. Наверное, он был потрясен не меньше моего. В тот же день после работы, когда мы плавали в любимой тенистой заводи вдали от дома, Бадди стал давить на меня, пока я не раскололся. Пришлось признаться, что я вовсе не шутил, когда заявлял о своем желании присоединиться к Сотрапезникам или по крайней мере изучить их жизнь.

Тогда же, после грубых слов и последовавших за ними тумаков, Бадди перестал со мной разговаривать, а я, в свою очередь, с ним.

Впрочем, до отъезда я имел случай убедиться в том, что брат обо мне не забыл.

Я подглядывал за мехами, которые засеяли половину континента зимними сортами пшеницы выше широт, поддающихся культивированию. Я уже готов был вернуться к кораблю, когда внезапно налетел снежный буран, вмиг превративший километры плоского ландшафта передо мной в однообразную белую пустыню. Вначале я не испугался. Я был одет соответственно погоде, а корабль оснащен самонаводящимся маячком.

Который, как вскоре обнаружилось, я забыл включить.

Я тащился сквозь завывающий снежный ад, как мне казалось, по направлению к кораблю. Вскоре я понял, что ошибся. Я бродил по кругу. Когда я совсем обессилел, то лег на землю и приготовился умереть.

Очнувшись, я обнаружил, что надо мной склоняется Бадди. (Позже я узнал, что он на низкой орбите искал мое полузамерзшее тело с помощью инфракрасных сенсоров, а обнаружив его, стремительно спустился вниз, вспоров атмосферу.)

Покрытыми ледяной коркой губами я пробормотал:

– Спасибо.

И знаете что? Этот ублюдок, мой спаситель, даже не счел нужным процедить «На здоровье».

Стремясь сохранить превосходство (в возрасте, не в размере: тогда я еще не дорос до теперешних двух метров), я убрался восвояси, даже не попрощавшись.

Добравшись до космопорта, я, по обычаю нашего времени, пустился в путешествие.

Вопрос первый: зачем вообще нужны космические корабли?

Гейзенбергово перемещение основано на возможности переноса всей присущей объекту неопределенности в пространственные координаты и создании новых относительных координат объекта. Поэтому мы и можем порхать с поверхности одного мира прямиком на поверхность другого.

Однако все не так просто. Перемещаясь подобным образом, вы рискуете занять те же координаты, которые уже заняты кем-то или чем-то, и тогда вы непременно врежетесь во что-нибудь всей своей массой, произведя сильнейший удар. Поэтому очевидно, что вокруг места прибытия стоит предусмотрительно создать некий вакуум.

Что предполагает некое космическое пространство. И способ, которым вы вернетесь из космоса. То есть космический корабль.

Никаких экстравагантных взлетов. Приземления – да. А что такое взлет? Всего лишь исчезновение и хлопок воздуха.

Что еще экстравагантнее, пожалуй.

Я купил билет и отправился испытать судьбу.

И неминуемо оказался у портовых ворот Вавилона – изумленный, смущенный и совершенно сбитый с толку (древние находили весьма впечатляющим переживанием перемещение через несколько часовых поясов!).

Я не успел еще снять испачканные глиной сапожищи и при входе в город нечаянно наступил на чью-то лапу. Обиженная представительница семейства кошачьих размером с человека обнажила зубы и прошипела:

– Смотри, куда прешь, мясо!

Я отпрянул, бормоча извинения. Затем расстегнул липучки и выбросил сапоги в канаву.

Однако это полуоскорбительное-полушутливое имечко я сохранил. Меня тошнило от прошлой жизни, и я радостно принял новую. Впрочем, имя оказалось весьма кстати. Никому не придет в голову ожидать особенной нежности от гиганта, отзывающегося на кличку Мясо, особенно если он занимается отъемом разных ценных вещей, которые вы привыкли считать своими.

(Вот видите, я сдержал обещание – теперь вы знаете историю моего имени!)

Я назвал нас ленивыми кузнечиками, и, наверное, в сравнении с другими так оно и было. Здесь вы можете не работать, существуя за счет труда сообществ мехов, управляемых через ИОИ. Но софонты остаются софонтами, они всегда найдут себе занятие по вкусу, производя вещи или оказывая услуги, которые позволят желающим подняться над средним уровнем потребления (все это, разумеется, в свойственном Сотрапезникам духе, и жадный магнат никогда не получит здесь одобрения).

Впрочем, подобное существование – не для меня. Никому из Сотрапезников за всю их жизнь не приходилось трудиться тяжелее, чем довелось мне. Поэтому теперь я хотел расслабиться. Вот так я и стал вором. Что, конечно, работа, но и удовольствие тоже. Я и сам удивился, насколько талантливым вором оказался. Несколько лет я был совершенно доволен и счастлив.

Однако вскоре Вавилон заставил меня задуматься.

Я приблизился к тонкой струе замерзшего метана, со стороны походившей на мост через Асгард. Ногой я без особого удовольствия пихнул ее, расколов вдребезги.

Неужели я задолжал Вавилону? Я подошел этому полису, как рука, плотно вошедшая в перчатку. Он спас меня от нудного прозябания, наполненного тяжким трудом, предложив способ жизни, который сделал меня самим собой. И чем же я отплатил за все это? Разумеется, кого-то из обитателей Вавилона я сделал счастливыми, кого-то – несчастными, но это можно сказать о любом Сотрапезнике. Что я дал Вавилону как сообществу? В чем заключались мои общественные обязанности? В убийстве некоего софонта?

Пропади он пропадом, этот Вавилон! Мне захотелось пробить толстую крышу над пещерой города, чтобы замороженное море хлынуло внутрь.

Я остановился и обернулся. Я забрался далеко от города, к мысу, омываемому углеводородными волнами. Плотная атмосфера скрывала купол. В следующее мгновение в ней возник водоворот газов. (Мы называем эти окна лунками.) Сквозь окно засияли огни Вавилона – теплые оттенки красного, оранжевого, желтого, белого и синего, словно подводный город капитана Немо.

Такие причудливые, такие хрупкие, такие родные.

И тогда я решил, что исполню волю Вавилона.

Прошло три дня, а я все медлил.

(Нервы мои были так натянуты, что я вздрагивал всякий раз, когда мне случалось вступить в Тень садов или Тень проплывала надо мной.)

Я убивал время различными способами, ни один из которых не способствовал успокоению нервов.

Парочка афер – ничего особенного, просто чтобы занять руки, пока я обдумывал способ, при помощи которого расправлюсь с посланцем Охранителей. Одно дельце выдалось весьма интересным и оказалось связанным с печально знаменитыми вавилонскими Сестрами.

Впрочем, это другая история.

В любом случае рост моих сбережений не мог утихомирить мрачных предчувствий. Поэтому я обратился к сексу.

Я подцепил эту самку стегазоида в душевой на выходе из общественной столовой, и мы развлекались три часа. Но, учитывая мою везучесть в последнее время, удача отвернулась и на сей раз, так что мне пришлось расхлебывать последствия интрижки. Оказалось, девица была из межпланетного захолустья, обитатели которого не столь цивилизованны, как мы в Вавилоне, и страдала от чешуйчатых клещей. Вам не довелось познать настоящего раздражения, если под вашими расположенными внахлест спинными пластинами не скакали эти энергичные крошки! Пришлось провести в лазарете целый час, пока чертовы создания навеки не угомонились.

Выйдя из лазарета, я направился в бар, чтобы скоротать несколько часов в бесплодных раздумьях.

Сидя в полумраке бара (есть вещи, которые не меняются веками), я получил послание от Вавилона.

[Поговорим, как продвигаются наши дела?] прислал он.

Когда слова эти достигли моего мозга, я подпрыгнул на месте.

[О, все превосходно, просто превосходно. Именно в эту минуту я обдумываю план операции].

[Хорошо. Пока ты медлишь, я советовал бы тебе обратить внимание на душевное состояние твоих сограждан. Может быть, хоть это тебя подтолкнет].

Я ни черта не уразумел в словах Вавилона, но притворился, что понял.

[Разумеется. Я так и сделаю].

Последовало молчание. Я уже решил было, что Вавилон прервал соединение, но он снова был на связи.

[Мясо, я хочу, чтобы ты прочел кое-что].

Я ответил согласием, и Вавилон передал мне книгу.

Всего несколько мегабайт информации – мне потребовалась пара секунд, чтобы усвоить и сохранить ее.

Содержание книги удивило меня. Я ожидал чего-нибудь, что могло бы пригодиться в осуществлении моей миссии, а вместо этого получил стихи.

Называлась книга «Преступления, запечатленные в форме полушутливых стихов».

И стихи эти были обо мне.

[Вавилон, я не… Что это? Кто это написан?]

[Я. Только это не для широкой публики. Может породить толпу подражателей].

[Но ради чего? И почему обо мне?]

Вавилон послал в ответ нечто бессловесное, вероятно, означавшее пожатие плечами.

[В свободное время я много пишу, а твоя жизнь кажется мне волнующей и яркой. Не так уж много людей разговаривают со мной напрямую, поэтому я решил кое-что сделать для тебя. К тому же можешь не верить, но ты действительно мне нравишься. Мне не хотелось бы выскоблить твой мозг. Вот я и решил подарить тебе свои стихи. Не скрою, мне хотелось также добиться от тебя большей лояльности].

[Понятно, спасибо, я тронут].

И я не кривил душой.

[Не забивай голову. До встречи, и помни, что я сказал о твоих соотечественниках].

[До встречи].

Я уже упоминал о том, что нашим «правителям» свойственна идиосинкразия?

Я поднялся и вышел из бара. Интуитивно мне захотелось оказаться под Тенью.

Морщась, я смотрел вверх, на нижнюю часть Садов: плоский серый диск, испещренный разноцветными граффити и окаймленный вьющимися растениями. Засунув палец за карканет, я пялился на Сады, желая, чтобы они исчезли с глаз долой. Будь я Просперо, заставил бы этот пышный дворец растаять, превратившись в иллюзорную, изменчивую ткань пространственно-временного континуума.

Наверху, в съемных покоях дворца, посланец Охранителей распространял свою ядовитую ложь в виде «Хроник человечества». Вавилон утверждал, что яд этот рождает своего рода физическое недомогание среди населения города.

Я решил выяснить, так ли это.

И вот что я обнаружил.

Щель между гуманоидами и негуманоидами Вавилона расширялась. Там, где раньше виды существовали в полной гармонии, внезапно обнаружились острые зазубренные края, ранившие каждого вавилонянина. Я видел это на улицах, в столовых и концертных залах.

Гуманоиды вели себя заносчиво, раздражительно и неестественно. Негуманоиды отвечали им презрением, упрямством и холодностью. Богомолы сутулились (так удрученно), аксолотли хмурились (так печально), а ползосвисты суетились (так бесшумно). Я даже заметил пару драк, поводом к которым послужили межвидовые предрассудки. (Поймите, в Вавилоне и раньше случались беспорядки. Мы не утверждаем, что создали Утопию, и любой вавилонянин, решив, что его оскорбили, может постоять за себя. Но до сих пор мы обходились легкими телесными повреждениями.)

Я понял, что задумали Охранители. Количество гуманоидов в Вавилоне немного превышает количество негуманоидов. (Случайное статистическое распределение. Если вы путешествуете по вселенной по законам броуновского движения, подобные казусы случаются.) Совсем скоро, когда многие гуманоиды заразятся хворью, распространяемой «Хрониками», они призовут Охранителей, чтобы те захватили город под предлогом «защиты братьев-гуманоидов от физического насилия». Что тогда делать Вавилону? Сила Сотрапезников – в их солидарности. Искусственный Органический Интеллект действует только в интересах общества. А если общество раздроблено, как мы сможем противостоять Охранителям?

Начнутся бунты, кровопролития и карательные операции за реальные или воображаемые преступления, очищение и новое просвещение общества, пока Охранители не вылепят из Вавилона нечто по своему образу и подобию.

Грань цивилизации так тонка.

Мое бездействие только способствует приближению этой Хрустальной ночи. Я не могу позволить, чтобы это случилось. Если я не исполню волю Вавилона, мы не сможем их остановить.

И тогда я придумал план.

Сады висели в темнеющем небе, словно заклинание, наложенное колдуном-демоном. Я поднимался вверх, холод овевал мои голые конечности, как недавно жидкий метан – мой квилт. (Однако холод этот не мог сравниться с холодом, что был внутри.)

Я заметил, что к Садам спешили только гуманоиды. И ни одного представителя других рас.

Это разделение казалось мне ужасным, даже если по рождению и биологической природе я волей-неволей принадлежал к стороне, ставшей его инициатором. Я спросил себя, неужели все повторяется и мои далекие предки покинули нашу Истинную родину точно так же, услыхав крики линчующей толпы в маленьком североамериканском городишке?

После точнейшего приземления (босыми ступнями – все десять пальцев, ничего эксцентричного) я остановился на широкой террасе, покрытой живой растительностью (лучше миновать это место поскорее). В сотне метров высился дворец – центральное здание этого воздушного дома свиданий.

Мимо светящихся эльфийских огоньков в кронах растущих в кадках деревьев я направился к дворцу.

На широких ступенях к главному входу я послал сообщение Вавилону.

[Ты помнишь, когда отключить энергию?]

[Разумеется. Ровно в 00. 00. 00. Колдовской час].

[Ха-ха-ха], напряженно произнес я, просто желая показать, что не в настроении воспринимать юмор ИОИ. [Легко тебе шутить. Ты-то не собираешься отнимать ничью жизнь].

[Если ты не справишься, мне останется только погибнуть], возразила эта сентенциозная желеобразная масса. Затем Вавилон спросил: [Ты уверен, что нужно выключить весь город?]

[Пусть будет полный хаос. Только это выманит Охранителя из его логова. Или у тебя есть способ получше?]

[Нет. Будем придерживаться твоего плана. Удачи].

Вавилон исчез из моего мозга.

Город питался мощностью монополя. Выключить его означало остановить поток протонов этого разрушительного солитона. (Расщепление каждого протона приносило несколько гигавольт электричества, и очаг монополя производил количество энергии, которой с избытком хватило бы дюжине Вавилонов. Свободный доступ к энергии – основа равенства.)

Я прибыл на место за четверть часа до полуночи. Перед тем, как схлестнуться с Охранителем, я должен был сделать еще кое-что.

Я собирался изучить «Хроники» – врага следует знать в лицо.

Во дворце я запросил план помещения и двинулся в покои, которые занимал Охранитель.

Прежде чем войти, я заглянул внутрь и увидел большую комнату, где вокруг яйцевидного золотистого передатчика на стойке лежали неподвижные человеческие тела.

Я вошел в комнату…

… и передо мной ожили «Хроники человечества».

Да уж, они были умны, эти Охранители! Презирая ИОИ как органическое устройство, они создали электронную проективную телепатию, бесчеловечный генератор волн, которые силой врывались в ваше сознание. Вместо того чтобы допустить легчайшее вмешательство в мозг, они предпочитали его насиловать.

Я больше не был самим собой. Я был безымянным персонажем, проживающим историю человечества в интерпретации Охранителей. Устройство крутилось назад, и меня отбросило на четыре миллиона лет в прошлое.

Одинокий гоминид, я стоял на пыльной африканской равнине, размышляя, как использовать кусок кремния с острым краем. Солнце уже сильно напекло спину, когда я наконец-то нагнулся над тушей зебры, лежащей у ног. Я торжествующе хрюкнул и проглотил окровавленный кусок мяса.

Затем декорации изменились. Я не стану пересказывать вам всю громадную историю человечества. Все и так прекрасно ее знают. Я путешествовал сквозь палеолит и неолит. В моем сознании проносились Шумер, Ур, Фивы, Вавилон (тот, настоящий), Египет, Греция и Рим. Я становился то одним обитателем древнего мира, то другим. И все это время в мозг внедрялась предопределенность долгого восхождения человечества от жестокости и невежества. Перед человеком все время маячило его будущее великое предназначение.

Судьба хозяина вселенной.

Я продвигался сквозь историю, переживая опыт разных представителей человеческой расы, покорявших флору и фауну Истинной родины и даже ее топографию. Эпоха великих открытий, эпоха империй, век атома, век солнечной энергии – и все время человечество двигалось вперед, преодолевая одно препятствие за другим, от одного славного завоевания к другому, кульминацией которых стало открытие Гейзенбергова перемещения. Тогда человек вырвался во вселенную и обнаружил там…

Других чувствующих созданий. Созданий, не желавших уступать ему ни в чем.

Созданий, от одного вида которых по телу бежали мурашки, вместилища древних ужасов – и все они жаждали равенства, в то время как заслуживали рабства или в лучшем случае – положения второразрядных рас.

И здесь человечество раскололось на верных и отступников. Охранители против Сотрапезников. Старая верная человеческая раса против коварных мутантов и извращенцев. Впрочем, предатели еще могли отречься от своих заблуждений и присоединиться к крестовому походу по завоеванию галактики. Даже я ощутил, как проникаюсь этой искаженной логикой…

«Хроники» захлопнулись так же резко, как на Вавилон падает ночь.

Комната погрузилась во мрак, наполненный слабым биолюминисцентным сиянием.

Сады накренились градусов на пять – аварийные конденсаторы энергии пытались удержать громадную массу – и начали снижаться по программе аварийной посадки.

Вавилон сделал свой ход.

Люди завизжали и завопили. Они толпились в дверях и выпрыгивали из окон.

Я активировал мое снаряжение и скользнул вверх, чтобы обождать.

Совсем скоро комната опустела, я использовал это время, чтобы очистить свой мозг от мерзости «Хроник».

Наступила тишина, слышались только отдаленные шумы встревоженного города. Я смотрел на дверь, что вела во внутренние покои.

В двери клубился туман.

Я свалился сверху, словно ангел отмщения, и выпрямился на наклонном полу.

Мы с туманом пристально вглядывались друг в друга. Пот скользил по кожаным ремням, опоясывающим грудь.

– Сбрось маску, – произнес я. – Хочется увидеть человека, который верит во все это дерьмо и даже служит ему.

Туман молча изучал меня целую минуту. (Это очень долго. Попробуйте выдержать такую отчужденность целых шестьдесят секунд, и вы увидите, что станет с вашими нервами.)

Наконец из тумана в форме призмы пришел ответ.

– Нет.

Вот так-то. Я даже не успел по-настоящему оскорбиться.

Мне показалось, что озноб метана проник сквозь неработающие обогреватели купола и наполнил мое сердце. Внутри тумана я уловил какое-то движение. Я поднял палец и…

Почему я это сделал?

Он был всем тем, чем никогда не был я. Он был словами на моих пустых страницах, он был истинным чувством посреди моей похоти, он был реальностью на фоне моего подобия, он владел моим хаосом. (Да, мой любовник-богомол тоже сказал, что овладеет мною, но в любви – все метафора.) Посланец Охранителей и я противостояли друг другу, как отчужденность и открытость, планета и луна, беспокойный дух странствий и благодушное сидение дома, таинственность и прямота, закон и анархия. У меня просто не было выбора. Я должен был сделать это. Итак, я поднял палец и пронзил врага лазерным лучом.

Туман рассеивался. Я вошел и, погрузив руки в туман по запястья, на ощупь выключил передатчик.

Разве я не упоминал, что мы были близнецами? Я смотрел на себя самого, неподвижно застывшего на полу. Разумеется, у него не было ни спинной пластины, ни лазера под ногтем. Откровенно говоря, у него вообще не было никакого оружия. Мне хотелось верить, что в то мгновение, когда я убил его, он собирался выключить передатчик. Впрочем, я прекрасно понимал, что он слишком упрям для этого.

– Бадди… – пробормотал я.

Через полчаса я был от Вавилона на расстоянии в полгалактики под лучами иного светила. А уже через час (в порту прибытия было людно) я вступил в другой мир.

Так началось мое путешествие длиной в два года.

Не стану перечислять все места, которые посетил. Не важно, где меня носило, – мне так и не удалось убежать от воспоминаний о том, что я совершил. Спас город и разрушил жизнь – жизнь, связанную с моей неразрушимыми узами. Весьма спутанными узами, не спорю, но все-таки узами.

Однажды я проснулся и впервые удивился тому, куда меня занесло.

В своем одноместном космическом корабле я очутился в двух парсеках (минимальное безопасное расстояние) от некоей звезды – одного из таинственных квазаров, освещающего своим сиянием дюжины галактик.

Я находился на расстоянии в шестнадцать миллиардов световых лет от Вавилона на самом краю обитаемого пространства.

Дальше пути не было.

Я так и не нашел места, где мог бы укрыться от себя самого.

И я решил вернуться туда, где родился.

Я лежал на спине среди моря пшеницы, разглядывая облака, когда меня нашел Эйс.

– С тех пор, как ты пропал, мы отслеживали на этой планете все прибывающие корабли, – сказал он. – Вавилон подозревал, что рано или поздно ты здесь объявишься.

Я даже не пошевелился.

– И что с того?

– Вавилон хочет, чтобы ты вернулся. Он сказал, ты это заслужил.

Я размышлял.

– Как у тебя это получается? Ты же не можешь находиться в контакте с этим мастером-манипулятором прямо сейчас?

– Нет, я получил ограниченную автономность на это задание. Такты возвращаешься? Вавилон найдет тебе применение.

– Кто бы сомневался. Хорошо, передай ему вот это послание.

Я продиктовал старинный детский стишок.

– И что все это значит?

Ограниченную автономность Эйса мое послание явно поставило в тупик.

– Просто передай. Послание одного поэта другому. Он поймет.

Мне показалось, что Эйс призадумался. Затем он ушел.

Я закинул руки за голову, чтобы было удобнее лежать. Земля благоухала, небо синело. Кругом высились ровные колосья пшеницы. Не сдвинусь с места, если только рядом не проедет комбайн.

Я заглянул в себя и начал собираться – хорошо бы успеть вернуться к утру.