"Очищение огнем" - читать интересную книгу автора (Андреотта Пол)

Глава 2

Как правило, в подобных случаях используют один из двух приемов. Или вы надеваете серый костюм и шныряете туда-сюда с непроницаемым видом, наматывая на ус всю информацию, какая только подвернется. Или вы прибываете с помпой и кидаетесь в самую гущу событий, взбудораживая все вокруг. Правда, есть еще одно решение: вы устраиваетесь с удобством в глубоком кожаном кресле в холле местной гостиницы, заказываете двойной скоч и записываете все, что приходит в голову, ничуть не беспокоясь о достоверности. Однако в отеле Тузуна «Золотой лев» отсутствовало глубокое кожаное кресло. Да и холла не было. Одно и то же помещение служило столовой, баром и конторой, и ставни на окнах никогда не открывались. На следующее утро после моего прибытия сам хозяин появился из кухни, вытер руки передником и подал мне завтрак.

Мсье Лорагэ, заботясь об удобстве своих гостей, постоянно находился в движении. Он был похож на опытного регбиста. Больше всего ему хотелось узнать, какую модель стиральной машины я рекламирую. Когда он узнал, что я журналист и только что прибыл из Парижа для расследования истории с проколотой фотографией, его улыбка вдруг исчезла, углы губ опустились, лицо стало серым. Не говоря ни слова, он пошел к бару, взял бутылку вина и вернулся с двумя стаканами.

— Вы не шутите? Вы действительно верите в эту историю?

— А вы?

— У вас в Париже, — сказал он, наполняя стаканы, — небось думают, что мы все простаки, не так ли?

— Мы в Париже тоже простаки, — заметил я.

— Послушайте… До войны мы были субпрефектурой. Нас лишили субпрефектуры. При Манде-Франсе здесь собирались провести автостраду. Ее чуть было не построили. Но планы изменились, и теперь она проходит за сто миль отсюда. Последние пять лет муниципальный совет борется за то, чтобы создать здесь индустриальную зону. Нашим молодым людям приходится ехать в Данс или Бордо, чтобы получить работу, некоторые уезжают за границу. Все, что у нас есть, — это туризм, да и то в середине августа, при цене сорок пять франков за все, у меня еще есть пустые комнаты. Вот какие здесь дела. А вы только и можете написать в своей газете, что мы верим в дьявола?

Он говорил довольно громко. Все вокруг постепенно умолкли и стали прислушиваться. Три человека у стойки бара со стаканами в руках смотрели на меня с таким видом, словно только ожидали сигнала, чтобы поставить стаканы и линчевать меня.

— Кто такой Бонафу? — спросил я.

— Целитель, — хозяин предупредил мой следующий вопрос. — Езжайте по дороге на Сен-Жульен. Через две с половиной мили увидите дорогу налево. Там он и живет.

— А кто у вас местный доктор?

— Казаль. Доктор Казаль. Третий дом в Проломе. Он вас примет, не надо даже записываться. Хотите еще что-нибудь узнать?

— Да, — сказал я, вставая, — что будет к ленчу?

— Единственное наше утешение — это обилие еды. И еще белое вино. Жаль только, что оно не вывозится в другие районы.

— Вино отличное, — похвалил я и даже причмокнул губами, чтобы доставить ему удовольствие, но он уже устремился на кухню.

Пятнадцать листов бумаги — лишь о них я думал, пересекая сквер под палящим солнцем. Пятнадцать страниц, исписанных мелким почерком, нужно было положить на стол Берни. Но что, черт возьми, я напишу на этих пятнадцати страницах? Похоже, пятнадцати строчек достаточно, чтобы исчерпать всю тему.

То, что называли Проломом, оказалось своего рода дорожкой, огибавшей поселок и проходившей вдоль старых крепостных стен, остатки которых торчали из травы. Мне предстояло покинуть душный зной сквера и пойти по каменистой дорожке. Обернувшись, я взглянул на собор. Это было превосходное сооружение, совершенно неожиданное в подобном месте. Чистая готика, с двумя ассиметричными шпилями. Слишком красивый, слишком большой для этого сытого и сонного ярмарочного города. Сам сквер, окруженный средневековыми арками, имел небольшой уклон в сторону нижней, сильно вытянутой и совершенно пустынной части города. Направо от сквера стоял дом с закрытыми ставнями, построенный в прошлом веке. Краска на ставнях облупилась, а маленький садик перед домом зарос травой и кустами ежевики. Это был третий пустой дом, который мне сегодня попался.

Внезапно тишину прорезал торжествующий крик скрытого за высокими деревьями петуха. У меня возникло странное чувство, будто это надменный голос вдали дважды прокричал мое имя. Я пожал плечами и пошел дальше. Дойдя до конца склона, я обнаружил, что нахожусь довольно высоко. Оказывается, я еще не достиг долины. Дорога здесь немного расширялась и шла вниз, образуя настоящий пролом в холме. Долина лежала внизу, и солнце там палило нещадно, но в Проломе меня защищала тень высоких лип с их пьянящим ароматом.

Я шел медленно, расслаблено, совсем не так, как ходил в Париже; во всем теле ощущались легкость и покой, мысли разбрелись как попало. Один лишь слух оставался настороже — звуки здесь были редкими, но и отчетливыми: собачий лай, шум молотилки, оклики людей, и вдруг совсем рядом — низкое гудение ошалевшего майского жука.

Минут десять мне не попадалось ни одного дома, потом они неожиданно выросли за поворотом целым скопищем, самый большой — докторский. Дверь мне открыла пожилая женщина. Она попросила подождать немного в коридоре, затем провела меня прямо в кабинет. Здесь, в Тузуне, отсутствовали комнаты ожидания — некому было ожидать. Доктор Казаль оказался высоким человеком средних лет, с большими сильными руками. У него был старомодный стоячий воротничок, какие можно увидеть на дагерротипах.

Меня он встретил с удивленным, несколько настороженным видом.

Когда я объяснил цель своего визита, доктор подошел к двери и попросил старую экономку принести графин с вином и два стакана.

— У нас это вино называют песочным, — пояснил он. — Хотя на самом деле виноград не растет на песке. Просто так говорится.

Вино у него оказалось лучше, чем в отеле. Я словно пил свежую воду, пронизанную солнечными лучами.

— Что касается этой женщины — у нее был рак матки. Диагноз поставили за три месяца до смерти. Опухоль развилась необычайно быстро. Вероятно, оттого, что больная была молода — всего тридцать пять лет.

— Вы лечили ее?

— О, ее лечение… Ее лечил Бонафу, как и всех.

— Знахарь?

— Да… Он давал ей чай из трав. Делал какой-то массаж. Большого вреда в этом нет.

— А этот парень с фермы?

— Он итальянец. Сельскохозяйственный рабочий, работает на Меридаке — это большая ферма на холме Сен-Мишель.

В продолжение своего рассказа он указывал на различные географические объекты в пределах оконной рамы.

— Однажды муж узнал, что итальянец ее любовник. Он пришел в ярость и потребовал, чтобы она порвала с этим типом. Что она и сделала. Через месяц, когда она заболела, итальянец стал всем говорить, будто на нее наложено заклятье. Вполне естественно, как вы считаете?

— Естественно?…

— Знаете, мы тут в деревне немного отстали… Здесь вроде как в Африке. Когда у вас появляются Проблемы, вы идете к местному колдуну.

— Бонафу тоже колдун?

— И не он один… В колдунах здесь нет недостатка. Доктор все время улыбался. Как видно, эта история казалась ему ужасно забавной. Но и было и еще кое-что — похоже, он сам верил в нее…

— Значит, вы идете к колдуну?

— Не сразу. Если заболеет теленок или корова, первым делом вы вешаете над дверью веточку остролиста. Если это не подействует, пробуете произнести заклинание. Если опять ничего не получится, тогда уже посылаете за ветеринаром. Но к тому времени обычно бывает слишком поздно. Иногда вызывают полицию. Что и произошло в данном случае. Муж возбудил дело против любовника. Следователь в Даксе приказал обыскать комнату итальянца. Что еще он мог сделать? Полиция произвела обыск и обнаружила под матрацем фотографию женщины.

— Проколотую?

— Проколотую.

— И что потом?

— Потом?… Потом парень был допрошен. И надо вам сказать, один свидетель видел, как итальянец два раза в сумерках ходил к Бонафу.

— Как он это объяснил?

— Сказал, что лечил свое колено.

— А дальше?

— Ничего особенного. Его отпустили. Проколотая фотография — не доказательство. Вы же понимаете, в уголовном кодексе не говорится о колдовстве.

— Значит, история на этом кончается?

— Боюсь, что так…

И все же после обеда — после храброй атаки на паштет, местную форель, тушеную телятину со щавелем и прочие кулинарные произведения месье Лорагэ — я зашел в полицейский участок. Он находился на другом конце города, где все казалось безобразным в сравнении со старым кварталом, который еще помнил о былом великолепии. Полицейский участок выглядел еще безобразнее, чем другие здания, и встретивший меня сержант чем-то напоминал печального коня. Эту рутинную процедуру нужно было совершить только для того, чтобы отчитаться перед Берни. Я ничего не ожидал от полиции, кроме обычного занятого вида и несколько высокомерного тона. Сержант рассказал ту же историю, что и Казаль, с небольшими деталями и некоторыми общими замечаниями о низкой производительности местного населения.

— Почему они не работают? — вопрошал сержант Мули, который сам прибыл из Лилля. — Они совершенно не способны организоваться и производить продукцию на том уровне, которого требует Общий рынок. И им некого винить, кроме самих себя.

О Бонафу сержант говорил с некоторой долей симпатии.

— Этот человек, по крайней мере, достаточно умен, чтобы извлечь выгоду из человеческой глупости. Три года назад медицинская ассоциация подала на него в суд за нелегальную медицинскую практику. Дело слушалось в Даксе, туда прибыла целая толпа свидетелей, и все они показали под присягой, что Бонафу спас им жизнь. Целитель был оправдан. Он с триумфом покинул зал суда и на следующий день опять приступил к работе.

— Но я приехал не за этим, — напомнил я, — Меня интересует колдовство.

Сержант пожал плечами.

По краям затерянной среди полей дороги стояли десятки машин, некоторые под углом к ней, так что одно из колес оказалось на земляной насыпи. Это напоминало одну из тех стоянок подержанных автомобилей, какие можно встретить на больших дорогах. Только машины были в хорошем состоянии. Их беспорядочное расположение наводило на мысль о некой грандиозной катастрофе, заставившей водителей поспешно покинуть свои автомобили. Дорога, усаженная по обочинам тополями, шла все время прямо, и в самом ее конце, где скопище машин достигало максимальной концентрации, под прямым углом друг к другу стояли два серых здания, образуя двор. Там было полно народу. С большим трудом мне удалось найти место, чтобы поставить машину. Когда я появился на сцене, люди стали оборачиваться и разглядывать меня. Судя по внешнему виду, большинство составляли фермеры. На головах у некоторых женщин были платки, у мужчин — кепки, береты или старые фетровые шляпы, и все говорили на местном диалекте, так что я поначалу не понимал, о чем идет речь. Ясно было только, что говорят обо мне, и в тот момент, когда я подошел к двери и собирался постучать, потому что дверного звонка не оказалось, какой-то человек сказал:

— Вам нужно получить номер.

Обернувшись, я заметил, что почти у всех в руках были листочки голубой бумаги. Женщина, стоявшая возле меня, достала свой листочек из сумки и показала его мне. Она улыбалась.

— Вот, вчера утром получила, — сказала она с характерным певучим акцентом. — Если повезет, попаду сегодня до вечера.

Тем временем вокруг меня собралась небольшая группа. Наконец я понял, что все эти люди желают мне добра. Просто они хотели объяснить новичку, как делаются подобные дела.

— Билеты раздают в шесть часов, — пояснил человек с рыжеватыми усами. — Мы сюда приехали вчера вечером и прождали всю ночь, чтобы получить первые номера. И даже сейчас я не уверен, что попаду сегодня — тут очередь еще с позавчерашнего дня.

— Не лучше ли организовать запись на прием? — спросил я. — Все было бы гораздо проще.

Несколько человек возбужденно заговорили, прежде чем я закончил эту фразу. Она и позабавила и возмутила их. Как все новички, я попался на ту же удочку. После моих многочисленных смущенных извинений мне наконец объяснили, что Бонафу запрещено проводить прием. Как раз из-за этого его враги, доктора, возбудили против него дело. Прием пациентов был главным фактом, на котором основывалось обвинение. И даже теперь, время от времени, появляются шпионы и пытаются подстеречь Бонафу. Может, и я один из них? Последнее было сказано с усмешкой всерьез в это никто не верил.

— Но я пришел повидаться с ним. Не для консультации.

— По личному делу?

— Да, по личному.

— Пройдите с другой стороны, — посоветовали они, указав на заднюю часть дома. — Спросите Дув. Она сегодня там.

Дув. Ладно. Я обошел дом, миновав группу играющих детей. Поодаль в поле стояла пустая повозка, около нее сидели и закусывали человек двадцать. Бутылка шла по кругу. Кто-то махнул мне рукой.

— Хотите глоток?

— Нет, спасибо, — ответил я и подошел к первому окну на северной стороне.

Окно было открыто, внутри виднелась кухня. Какая-то девушка сидела на стуле спиной ко мне и читала. Одна нога покоилась на перекладине другого стула, раскрытая книга лежала на коленях. Я мог видеть лишь согнутую спину, тонкую шею и прядь вьющихся темно-каштановых волос. Услышав мои шаги, девушка обернулась проворно, как зверек. У нее были щеки в веснушках, зеленовато-карие глаза и маленький носик. Я подумал, что она могла бы показаться довольно хорошенькой, если бы улыбнулась. Но ее холодноватый бесстрастный взгляд исключал такую возможность.

— Что вы хотите?

— Я ищу Дув. — сказал я.

— Это я.

— Забавное имя. Я думал, это название болезни.

— Сегодня мы больше не выдаем билетов. Она помедлила, прежде чем вернуться к книге, и вновь взглянула на меня. Ее глаза слегка расширились — так кошка, оценив обстановку, решает подойти к вам поближе.

— Приходите завтра утром, — сказала она.

— У меня особый случай. Я журналист, вы могли бы оказать мне небольшую услугу.

Я решил использовать личное обаяние — оно уже успешно опробовалось на экономке Софи Лорен в Риме, на привратнике датского посольства (я должен был привести туда фотографа до начала похорон) и на лидере баскских сепаратистов после похищения архиепископа (моя тонкая обходительность — моя визитная карточка). Но эта девушка оказалась толстокожей как слон, и ее реакции были ни на что не похожи.

— Какой прок от журналиста? — спросила она, забавно сморщив носик. На его кончике виднелась маленькая ямка, словно третья ноздря. И у меня вдруг возникло странное желание коснуться этой ямки кончиком языка.

— Неизвестно. Крупнейшие специалисты бьются над этим вопросом, но пока безрезультатно.

Мое замечание не имело ни малейшего успеха. Она даже не улыбнулась.

— Что вы читаете? — поинтересовался я.

— «Введение в психоанализ» Фрейда.

— И вам тут все понятно?

На этот раз ее глаза широко раскрылись, выражая крайнюю досаду и изумление. Казалось, они говорили:

«Как можно быть таким идиотом?»

Она встала и подошла ко мне, двигаясь словно в каком-то медленном танце. Ее наряд состоял из выцветших джинсов и зеленой блузки, лифчика не было — передо мной промелькнули ее маленькие розовые груди. Ростом она оказалась выше, чем я думал. У нее были длинные волосы и тонкая немного нескладная фигура подростка.

— Это насчет дела в Даксе?

— Да. Только не спрашивайте, верю ли я в подобные вещи. Но мне бы хотелось узнать мнение мсье Бонафу. Кстати, для него это уникальная возможность защититься.

— Моему дяде не надо защищаться. На него никто не нападает.

— Все нападают на знахарей. Я предоставлю ему большую аудиторию — два миллиона читателей. (По правде говоря, милая девочка, сорок тысяч в лучшем случае).

— Дайте подумать… — она приложила кончик указательного пальца к губам. — Сейчас он не сможет вас принять. Разве что вечером. Вы можете зайти ко мне.

— К вам? Вы не живете с ним вместе?

— Нет. Я ему немного помогаю, когда есть время. Но у меня не часто бывает время. Знаете просеку за Проломом? В самом конце просеки за ручьем — отдельный дом. Приходите часам к девяти.

Только тут я заметил, что у нее совсем нет певучего акцента, характерного для местного населения. Ее томный голос напоминал звук медленно разрывающегося шелкового лоскута.

— Чем вас угостить? Вот бисквиты — я их делаю сама. Бисквиты были словно из восемнадцатого века — темно-серые и твердые, как орехи.

— Вы не очень любите готовить, не так ли? — заметил я.

Она миролюбиво кивнула, показывая, что моя бестактность ее вовсе не задела. Между тем ко мне подошла такса и с весьма деловым видом обошла вокруг моего стула.

— Иди поиграй, — сказала девушка псу.

Она сделала вид, будто кидает камень в сторону поляны. Пес помахал хвостом и ленивой походкой вышел во двор, глядя туда, где должен был приземлиться воображаемый камень, затем с важным видом вернулся, высунув язык.

— Вот лентяй! — сказала она.

— Просто он скептик. Не верит в невидимые камни.

— Тогда он не прав.

Я поднял настоящий камень и зашвырнул его так далеко, как только мог. На этот раз пес умчался во весь дух.

— Любой дурак может сделать это, — сказала она, не уточнив, кого имеет в виду: пса или меня. — Думаю, дядя скоро придет.

— Почему вас зовут Дув? — спросил я.

— Посмотрите в словаре. Я так сразу посмотрела: Дув куриная слепота, в ботанике — лютик жгучий, ядовитый цветок, который растет в болотистой местности. Очень похоже на меня. На самом деле это фамилия. Мое христианское имя — Тереза.

Мне хотелось задать еще много вопросов, но окружающая обстановка не очень располагала к этому. Старый дом был словно третье лицо в разговоре. Как будто тут присутствовала строгая, чересчур благонравная бабушка. Он наблюдал за нами, скорчившись во тьме, и своеобразная красота лежавшего перед нами парка — то, что довольно смело именовалось парком, скорее напоминало большой сад — тоже требовала тишины. По небу стремительно промчался стриж, огласив окрестности протяжным, тоскливым криком. Мне вдруг показалось, что, когда день стал ночью, что-то произошло в воздухе. Аромат жасмина пропал, и после вспышки зарницы ему на смену пришла волна более сильного, более острого животного запаха: жница, дремлющая в поле на стогу подгнивающего сена. Впервые я ощутил запах Терезы.

— Вот и мой дядя, — сказала она.

В коридоре послышались шаги. Появился круглолицый, добродушного вида человек в клетчатой кепке, твидовом жакете и гетрах. Он выглядел как процветающий сельский джентльмен — тамада за праздничным столом или председатель фермерского союза. Целитель протянул мне руку — она была мягкой и теплой. Его голос, перекрывавший две октавы, звучал не более таинственно, чем застольная песня. Кроме того, от целителя пахло одеколоном для бритья.

Короткими быстрыми шагами он подошел к Терезе, поцеловал ее в лоб и сел боком в одно из кресел, положив руку на его спинку.

— Итак, — сказал он, — с чего начнем? Я придвинулся к железному столу, чтобы сделать кое-какие записи при свете настольной лампы.

— Наверное, с диплома? — предложил Бонафу. — Обычно начинают с этого… Нас обвиняют в том, что у нас нет диплома. Я отвечу так: можно ли водить за нос пациентов в течение двадцати пяти лет?

Но меня интересовало другое. Мы уже посвящали три номера потрясающей деятельности гипнотизеров, лозоискателей, знахарей, лечивших травами, и прочих целителей, отвергаемых официальной наукой. Все они регулярно исчезали и возникали в новых обличьях. «Гении или мошенники?» — гласил заголовок Берни. «Стоит ли отвергать гипнотизеров? Можно ли обвинять тех, кто продолжает лечение, когда врачи сдаются?». Нет, меня интересовало не это, и я решил сразу перейти к сути.

— Мсье Бонафу, существуют ли еще во Франции ведьмы и колдуны?

— Вы имеете в виду лозоискателей?

— Нет, ведьм.

— Если поразмыслить, это одно и то же.

— Я бы с удовольствием поразмыслил, но это может завести меня слишком далеко.

— Человек, который находит воду, — продолжал Бонафу, — должен обладать некоторой властью над природой. Он улавливает определенные волны и потому может воздействовать на них. Мы, целители, всего лишь согласовываем наши волны с волнами пациента.

— Давайте оставим волны, — предложил я.

— Слишком сложно для ваших читателей?

— Слишком просто. (За кого он меня принимает?) — Хорошо.

Бонафу немного помолчал, вдыхая и как бы смакуя жадными губами ночной воздух.

— Долгое время, — продолжал он, — наука считала клетку первичным элементом жизни. Теперь мы знаем, что клетка, которая казалась такой простой, на самом деле представляет собой чрезвычайно сложный организм.

Он переменил позу и теперь смотрел на меня, но, казалось, уже не обращался ко мне лично. Он говорил ех cathedra, как профессор, обладающий достаточно высоким авторитетом, не оставляющим места для возражений.

— Жизнь — это тонкий метаболизм, основанный на согласованном движении молекул, атомов, их электронных уровней и квантов в недрах клетки. Иными словами, там, где прежде мы не видели ничего, кроме химических реакций, теперь оказалось, что эти реакции управляются электрическими полями. Таким образом, элементарность феномена сместилась с атома на электрон.

Он продолжал в том же духе минут десять, цитируя Бело, Густа, Бьянчини и Вильгельма Райха, добрался до Сулье де Морана, Ян в Инь, затем перешел от акупунктуры к гомеопатии и обратно и, наконец, — к гипнозу. Нужно сказать это была мастерская попытка установить непрерывную родословную от традиций великих оккультистов до последнего слова современной науки (старый, конечно, трюк, но в устах Бонафу он принял вид очевидной неотвратимости ледника, величаво сползающего с горных вершин). Все есть во всем, если поразмыслить, противоречия устраняют друг друга — такова была теория Бонафу. Он добавил к своей картине последние мазки, упомянув о сверхсекретных исследованиях, проводимых в космическом центре в Хьюстоне, «параграф 35, раздел 181-2», благодаря которым, как он заявил, «вне всякого сомнения установлено наличие естественного положительного электрического поля между землей и атмосферой напряженностью в несколько сот вольт на ярд. Теперь этим электрическим полем можно управлять и на клеточном и на космическом уровне…»

— На расстоянии, вы имеете в виду?

— Да.

— И так действуют заклинания?

— Если хотите, — но он уклонился от более подробного объяснения. — Если бы ученые серьезно изучили этот аспект проблемы, они давно нашли бы лекарство от рака.

— Или способ вызвать его?

— Что вы имеете в виду?

— Когда вы чем-то манипулируете, вы можете делать это на благо или во зло.

— Разумеется. Всякий, кто владеет силой созидания, владеет и силой разрушения. То же относится и к врачам. — Он снова уклонился от темы. — Возьмите этого хиппи из Лос-Анжелеса, который был обвинен в убийстве пяти человек. Все члены суда знали, что Мэнсона не было на месте преступления. Он не сделал ничего с точки зрения позитивистской науки. Но его нашли виновным и осудили на смерть. Общество признало наличие у него той силы, которую отрицает у нас.

Бонафу встал и рассмеялся чистым детским смехом.

— А что касается вязальной спицы и итальянского рабочего, боюсь не смогу вам помочь… Доброй ночи, мсье. Он еще раз поцеловал Терезу и потрепал ее по щеке.

— Прошу прощения, — добавил он, покидая комнату, — но у меня не было времени пообедать, а завтра я встаю в шесть…

Когда он ушел, я рассортировал свои записи, сунул их в карман и вышел в сад. Взошла луна. Тереза стояла, склонившись над перилами террасы…

— Выключите свет, — попросила она.

Я сделал это и подошел к ней. Я заметил, что у нее подрагивают ноздри, зрачки расширились и подбородок поднялся. Она смотрела на цветы шалфея с мерцавшими в темноте серебристыми листьями. Ее дыхание было спокойным и глубоким. И вдруг мне стало казаться, что все растения в парке — каждая травинка на лужайке, каждый лист шалфея, и даже стены дома — дышат в том же ритме. Это продолжалось недолго, но на какой-то миг я тоже оказался вовлечен в общее движение. Мне казалось, что я никогда не был так близок к счастью. Потом Тереза пошевелилась.

— Я провожу вас немного, — сказала она и пошла впереди меня.

Мы медленно поднялись по склону и перешли ручей. Мокрая галька сияла в лунном свете. Можно было расслышать слабое гудение рельсов — в долине шел поезд. Мы молчали. Она шла рядом, прямая как индейская женщина, иногда оказываясь на один-два шага впереди. Когда мы вошли в сквер, часы пробили десять, раскат каждого предыдущего удара сливался с последующим, образуя непрерывное гудение, разносившееся по всему городу. Перед гостиницей, возле висевшей на каменных столбах массивной цепи, несколько детей играли в бабки. Визгливый женский голос окликнул их, отдаваясь эхом под сводом соборной паперти. Тереза остановилась возле фонаря.

— Когда вы уезжаете? — спросила она.

— Завтра утром. Больше мне тут нечего делать.

— Конечно… Если передумаете, заходите. Я вам покажу мой дом.

Она повернулась и пошла обратно. Некоторое время раздавался легкий шорох ее шагов. Когда он затих, я открыл ярко освещенную дверь гостиницы.

Внутри оказалось довольно шумно. Несколько человек сидело вокруг стола, отделанного под мрамор. Говорили все разом, и каждый стремился перекричать остальных. Но, завидев меня, они умолкли стали смотреть, как я подхожу к конторке и беру свой ключ. Один из них встал. Это был хозяин.

— Не выпьете с нами..?

— Нет, спасибо, — сказал я.

— Но эти господа хотели бы поговорить с вами.

— Ну… тогда ладно.

Я взял предложенный мне стакан на этот раз красного вина и сел за стол. За исключением темноволосого человека, который выглядел довольно молодо, им всем было около пятидесяти, и, представив меня, мсье Лорагэ умчался по своим делам. Я узнал, что толстяк в пастушьей куртке — это местный мэр; тот, у которого были впалые щеки и густые усы, — член городской управы, так же как и мужчина рядом с ним; четвертый — владелец гаража; а молодой человек в берете оказался школьным учителем. Делегация местных сановников.

— Вы проводите расследование? — спросил мэр. — Я дам вам кое-какие сведения.

Судя по агрессивному тону, он был не вполне трезв.

, - Сходите посмотрите на нашу крепость. Шедевр архитектуры одиннадцатого века. Там проповедовал и призывал к крестовым походам Пьер-отшельник. А теперь она разваливается, и мы не можем получить от правительства средств на реставрацию. Пойдите и посмотрите дама рабочих в Сарлакском районе — таких лачуг постыдились бы и негры. Неужели это все, чего добилась Франция?

В разговор вступил еще один собеседник:

— Знаете ли вы, почем будет продаваться в этом году наш виноград? А персики? Персики гниют на деревьях, потому что их цена не покрывает расходов на сбор и упаковку.

— Известно ли вам, сколько фермеров задолжало банку? — спросил учитель. — Семьдесят восемь процентов! Знаете ли вы, сколько из них сможет заплатить свои долги?

— Одну минуту, — перебил я. — Вы обращаетесь не по адресу. Все это очень интересно, но я занимаюсь другим.

— Чем же вы занимаетесь? — не унимался учитель. — Допустим, завтра мы окажемся на первой странице вашей газеты — о чем вы будете писать?

— Я буду писать о Бонафу.

Разговор начал терять всякий смысл. Я испытывал искушение встать и уйти, послав их всех к черту.

— Я занимаюсь совами, пригвожденными к дверям, и младенцами с перерезанным горлом.

— Это Дув наговорила вам всякую чепуху, не так ли? — раздраженно сказал член городской управы. — Мы видели, как вы сейчас прогуливались с ней.

Я уже начал вставать, но сел снова, внезапно заинтересовавшись, и мне налили еще один стакан вина.

— Кто эта девушка? — спросил я. Мэр пожал плечами. Владелец гаража сделал неопределенно рукой.

— Откуда она взялась? — настаивал я. — С кем она живет?

— Дув живет одна, — ответил Лорагэ. — Родители у нее погибли три года назад в автомобильной катастрофе. Ее взял к себе дядя, целитель. В прошлом году ей исполнился двадцать один год, и она ушла жить в родительский дом. Говорят, у нее осталось небольшое наследство, ферма в Лабежаке и какие-то акции.

— Да, — произнес второй член городской управы, тот, что до сих пор молчал. — У них денег куры не клюют, Бонафу здорово загребает.

— Похоже, люди не очень любят его, — заметил я.

— Бонафу боятся, — сказал мэр, делая особое ударение на последнем слове.

— Он мне показался вполне приятным человеком.

— Всегда готов помочь, — насмешливо продолжил учитель, — сделать для вас все, что хотите, может даже просидеть целую ночь у постели больного.

— Но ведь так оно и есть, — возразил Лорагэ. — Ты не можешь это отрицать.

Так мы беседовали еще минут двадцать. Мои собеседники стали гораздо любезнее. Они высказали все, что, по их мнению, следовало сказать журналисту из Парижа, и к ним опять вернулось свойственное им добродушие. В их словах постоянно ощущалась любовь к родному краю, к отцам и дедам. «Бедняги, — подумал я — они не знают своего счастья. Нетрудно вообразить воплощение их грез — заводы в предместьях, отравленная речка, в которой прежде водились раки, супермаркет в сквере, в тени собора.» Я представил, как бульдозеры штурмуют Пролом и вокруг вырастают домики членов городской управы. «Слава Богу, — думал я, — это никогда не произойдет.» Но у меня не было уверенности. И потому, ложась спать, я сказал себе, что завтра непременно пойду и навещу тот дом — тот все дышит в едином ритме. И девушку. Она казалась мне чудесной реликвией из мира, который давно исчез. Возможно, так все и было. А может, какие-то другие причины побудили меня встретиться с ней.