"Тау - ноль" - читать интересную книгу автора (Андерсон Пол)

Глава 4

В одной из садовых комнат стоял обзорный экран, обращенный вовне.

Чернота и бриллианты, обрамленные папоротником, орхидеями, нависающей фуксией и бугенвилией, шокировали взгляд. Фонтан звенел и сверкал. Здесь воздух был теплее, чем в большинстве мест на борту; влажный, полный зелени и благоухания.

Бассердовские системы еще не были развиты до ровного движения электрических ракет. Корабль постоянно вздрагивал. Вибрация была слабой, на пределе заметного, но она проникала сквозь металл, кость, а, быть может, и сны.

Эмма Глассгольд и Чи-Юэнь Ай-Линг сидели на скамейке среди цветов.

Они прогуливались по кораблю и разговаривали, нащупывая путь к дружбе.

Однако, войдя в сад, обе умолкли.

Внезапно Глассгольд вздрогнула, словно от боли, и отвернулась от экрана.

— Напрасно мы сюда пришли, — сказала она. — Давай уйдем.

— Почему? — удивленно спросила планетолог. — По-моему, здесь чудесно.

Это лучше, чем голые стены, которые мы сделаем приятными для глаз не раньше, чем через много лет.

— От этого не убежишь, — Глассгольд указала на экран.

Так получилось, что в этот момент он сканировал пространство за кормой, и показывал Солнце, уменьшившееся до ярчайшей из звезд.

Чи-Юэнь внимательно присмотрелась к своей спутнице. Молекулярный биолог была, как и она сама, небольшого роста, темноволосая, с голубыми глазами, с круглым и румяным лицом и коренастой фигурой. Она одевалась очень просто, и на работе и на отдыхе. И, хотя Глассгольд не была противницей общественных мероприятий, до сих пор она оставалась скорее наблюдателем, нежели участницей.

— За — сколько? — за пару недель, — продолжала она, — мы достигли окраин Солнечной системы. Каждый день — нет, каждые двадцать четыре часа; «день» и «ночь» больше не значат ничего — каждые двадцать четыре часа наша скорость увеличивается на 845 километров в секунду.

— Козявка вроде меня рада снова иметь полный земной вес, — сказала Чи-Юэнь нарочито беспечно.

— Не пойми меня превратно, — торопливо сказала Глассгольд. — Я не стану кричать: «Поверните обратно! Обратно!» — Она попыталась подшутить над собой. — Это было бы нечестно по отношению к психологам, которые признали меня годной. — Шутка не удалась. — Просто… я поняла, что мне нужно время… чтобы привыкнуть к этому.

Чи-Юэнь кивнула. Она, в своем самом новом и ярком чеонг-саме — среди ее увлечений было собственноручное изготовление одежды, — казалась почти принадлежащей к другому биологическому виду. Но она похлопала Глассгольд по руке и сказала:

— Ты не одна так чувствуешь, Эмма. Это предвидели. Люди на корабле начинают сейчас понимать не только умом, а всем своим существом, что значит отправиться в такое путешествие.

— Непохоже, что ты переживаешь.

— Я не переживаю. По крайней мере, с тех пор, как Земля исчезла в солнечном сиянии. Прощаться было больно. Но у меня есть опыт прощаний. Он учит смотреть вперед.

— Мне стыдно, — сказала Глассгольд. — Ведь мне было дано намного больше, чем тебе. Или это сделало меня слабодушной?

— Действительно больше? — приглушенно спросила Чи-Юэнь.

— Н-ну… конечно. Почему ты спрашиваешь? Ты что, не помнишь? Мои родители всегда были благополучными людьми. Отец — инженер на дезалинизационной фабрике, мать — агроном. Негев — прекрасное место, когда растут хлеба, и тихое, дружелюбное, не такое лихорадочное, как Тель-Авив или Хайфа. Хотя мне и нравилось учиться в университете. Я могла путешествовать с интересными спутниками. Конечно, я была счастлива.

— Тогда почему ты записалась для участия в экспедиции на Бету-3?

— Научный интерес… Полностью иная эволюция целой планеты…

— Нет, Эмма. — Локоны цвета вороньего крыла встрепенулись, когда Чи-Юэнь покачала головой. — Межзвездные корабли доставили данные, которых хватит на сотню лет научных исследований прямо на Земле. От чего ты бежишь?

Глассгольд прикусила губу.

— Мне не следовало совать нос в твои дела, — извинилась Чи-Юэнь. — Я хотела помочь.

— Я расскажу, — сказала Глассгольд. — Я чувствую, что ты действительно могла бы мне помочь. Ты моложе меня, но повидала больше. Она сплела пальцы, положив руки на колени. — Хотя я и сама не вполне уверена. Мне казалось, что я обрету… цель. Не знаю. Я записалась добровольцем, повинуясь импульсу, толчку. Когда меня вызвали для серьезного тестирования, мои родители подняли такой шум, что я уже не могла отступить. При всем при том мы всегда были очень близки. Мне было так больно покидать их. Мой большой, уверенный в себе отец вдруг совсем осунулся и постарел.

— Был ли замешан какой-нибудь мужчина? — спросила Чи-Юэнь. — Я расскажу тебе про себя — это не секрет, потому что мы с ним были помолвлены, а все официальные сведения об участниках нашей экспедиции, попали в наши персональные досье.

— Мы учились вместе в университете, — тихо сказала Глассгольд. — Я любила его. Я по-прежнему его люблю. Он едва замечал меня.

— Это бывает, — ответила Чи-Юэнь. — Человек или преодолевает такое чувство, или оно превращается в болезнь. У тебя здравый ум, Эмма. Тебе нужно только выбраться из твоей скорлупы. Подружиться с товарищами по кораблю. Пусть они станут тебе небезразличны. Ненадолго выбраться из своей каюты — в каюту какого-нибудь мужчины.

Глассгольд залилась румянцем.

— Я в этом не участвую.

Чи-Юэнь подняла брови.

— Ты девственница? Мы не можем себе этого позволить, так как должны основать новую расу на Бете-3. Наш генетический материал и так весьма скуден, чтобы не сказать больше.

— Я хочу вступить в брак, как положено, — сказала Глассгольд с проблеском гнева. — И иметь столько детей, сколько даст мне Бог. Но они будут знать, кто их отец. Ничего страшного, если я не стану играть в глупые игры поющих кроватей, пока мы в пути. На корабле достаточно женщин, которые будут этим заниматься.

— Например, я. — Чи-Юэнь была невозмутима. — Вне всякого сомнения, возникнут постоянные пары. Но почему бы пока не получать кратких мгновений наслаждения?

— Извини, — сказала Глассгольд. — Мне не следовало вмешиваться в личные дела. Тем более, когда люди такие разные, как, например, ты и я.

— Верно. Я только не согласна, что моя жизнь менее счастлива, чем твоя. Напротив.

— Что? — Глассгольд открыла рот. — Ты шутишь!

Чи-Юэнь улыбнулась.

— Если ты что-то и знаешь о моем прошлом, Эмма, это только внешняя сторона. Я могу себе представить, что ты думаешь. Моя страна разделена, доведена до нищеты, содрогается от последствий революций и гражданских войн. Моя семья — культурная и придерживающаяся традиций, но бедная той отчаянной бедностью, которая знакома только аристократам в худшие времена.

Мне посчастливилось учиться в Сорбонне, когда представилась такая возможность. Когда я получила диплом, меня ждала тяжелая работа. — Она повернула лицо к убывающему свету Солнца и добавила тише. — О моем мужчине. Мы тоже учились вместе, в Париже. Потом, как я уже говорила, мне пришлось быть вдали от него — из-за работы. Наконец он отправился в Пекин — навестить моих родителей. Я должна была скорее приехать, и мы бы стали мужем и женой согласно закону и таинствам, как уже были ими в действительности. Произошел мятеж. Он был убит.

— О, бедняжка… — начала Глассгольд.

— Это внешняя сторона, — перебила Чи-Юэнь. — Внешняя. Неужели ты не видишь: у меня тоже была любящая семья, может быть, даже в большей степени, чем у тебя, потому что они понимали меня так хорошо, что не сопротивлялись тому, что я покидаю их навсегда. Я повидала мир, и видела больше, чем можно увидеть, путешествуя первым классом. У меня был мой Жак! И другие — до него, а потом и после него, как он хотел бы. Я отправляюсь в путь без сожалений и без боли, которую нельзя вылечить.

Счастье на моей стороне, Эмма.

Глассгольд не ответила.

Чи-Юэнь взяла ее за руку и встала.

— Ты должна освободиться от себя самой, — сказала планетолог. — С течением времени только ты сама можешь научиться, как это сделать. Но, может быть, я смогу немного помочь тебе. Пойдем в мою каюту. Мы сошьем платье, которое будет тебе к лицу. Скоро состоится празднование Дня Соглашения, и я хочу, чтобы ты развеселилась.

Задумайтесь: один световой год — это бездна, которую невозможно представить. Исчислимая, но недоступная воображению. На обычной скорости скажем, на разумной скорости для машины в уличном движении мегаполиса вам потребуется почти девять миллионов лет, чтобы преодолеть это расстояние. А в окрестностях Солнца звезды в среднем отстоят друг от друга примерно на девять световых лет. Бета Девы удалена от Солнца на тридцать два года.

Тем не менее, такие расстояния можно преодолеть. Корабль, постоянно увеличивающий скорость при одном «g», проделал бы путь в половину светового года немного меньше, чем за год времени. Такой корабль двигался бы со скоростью, очень близкой к предельной — триста тысяч километров в секунду.

Вскоре возникли практические проблемы. Откуда взять массу-энергию, необходимую для этого? Даже в ньютоновской вселенной идея ракеты, несущей с собой столько топлива от самого старта, показалась бы нелепой. Еще более нелепой она была в реальном, эйнштейновском космосе, где масса корабля и полезной нагрузки постоянно возрастала, поднимаясь вверх к бесконечности по мере приближения скорости корабля к световой.

Но топливо и масса реакции есть в самом космосе! Пространство пропитано водородом. Разумеется, его концентрация по земным стандартам невелика: примерно один атом на кубический сантиметр в галактических окрестностях Солнца. Тем не менее, это составляет тридцать миллиардов атомов в секунду, ударяющих в каждый квадратный сантиметр встречной поверхности корабля, когда он приближается к скорости света. (Примерно такое же количество и в начале путешествия, поскольку межзвездная среда плотнее вблизи звезды). Энергия при этом потрясающая. При столкновении высвобождаются мегарентгены жесткой радиации; а смертельную дозу составляет меньше тысячи рентген в течение часа. Никакая материальная защита не поможет. Даже если предположить, что щит невероятно толст при старте, он вскоре будет изъеден до основания.

Однако ко времени создания «Леоноры Кристины» имелись уже нематериальные способы защиты: магнитогидродинамические поля, пульсация которых проникала вперед на миллионы километров, захватывала атомы своими диполями — отпадала необходимость ионизации — и управляла их потоком. Эти поля служили не только в качестве пассивной брони. Они отражали пыль и все газы, кроме преобладающего водорода. Но этот последний они отправляли назад — по длинным кривым, чтобы обогнуть корпус корабля на безопасном расстоянии — пока он не попадал в вихрь сжатия, возбуждающий электромагнитные поля, центром которых служил бассердовский двигатель.

Корабль не был мал. Однако он был лишь ничтожной искоркой металла в этой обширной паутине окружающих его сил. Он сам больше не порождал их.

Корабль положил начало процессу, когда достиг минимальной скорости на реактивной тяге. Но процесс стал слишком масштабным, слишком стремительным и мог теперь возникать и поддерживаться только сам собой. Первичные термоядерные реакторы (для торможения используется отдельная система), трубки Вентури, весь комплекс, который разгонял корабль, не содержался внутри корпуса. Большая его часть вообще не была материальной, а представляла собой результат векторов, космических по масштабу.

Управляющие устройства корабля, которыми руководил компьютер, и близко не походили на автопилот. Они были как катализаторы, которые, если их разумно использовать, могли повлиять на ход этих чудовищных реакций, могли вызвать их, могли в нужный момент замедлить и погасить их как свечу… но не мгновенно.

Раскаленная масса водорода пылала подобно звезде позади бассердовского модуля, который фокусировал электромагнитные поля.

Колоссальный эффект газового лазера направлял фотоны, образуя луч, реакция которого толкала корабль вперед. Он испарил бы любое твердое тело при соприкосновении. Процесс имел не стопроцентный КПД. Однако большая часть утерянной энергии уходила на ионизацию водорода, который избежал ядерного сгорания. Эти протоны и электроны вместе с продуктами сгорания направлялись назад силовыми полями — ураганный выброс плазмы, добавляющий свое собственное ускорение движению.

Процесс не был стабильным. Скорее он обладал нестабильностью метаболизма живого существа и подобно ему всегда находился на краю катастрофы. Непредсказуемые вариации возникали в составе материи в пространстве. Протяженность, плотность и конфигурацию силовых полей нужно было подогнать соответственно — проблема из неизвестного количества миллионов факторов, которую мог достаточно быстро решить только компьютер.

Поступающие данные и выходящие сигналы путешествовали со скоростью света: конечная скорость, требующая целых три с третью секунды, чтобы пересечь миллион километров. Ответ может прийти смертельно поздно. Эта опасность будет возрастать по мере того, как «Леонора Кристина» начнет приближаться так близко к предельной скорости, что разница во времени станет заметна.

И все же неделю за неделей, месяц за месяцем, корабль продвигался вперед.

Многократный круговорот веществ, который преобразовывал биологические отходы в пригодный для дыхания воздух, питьевую воду, съедобную пищу, годную к употреблению ткань, был способен также поддерживать равновесие алкоголя на борту. Вино и пиво производились умеренно, в основном к столу.

Рацион крепких напитков был скудным. Но некоторые члены команды включили спиртное в свой личный багаж. Кроме того, они могли меняться с непьющими друзьями и копить свой собственный паек, пока его не накапливалось достаточно для особых случаев.

Согласно образовавшейся традиции, а не правилам устава, за пределами кают пили в кают-компании. Чтобы способствовать общению, в этой комнате было несколько небольших столов, а не один большой. Поэтому в перерывах между трапезами она могла служить клубом. Некоторые мужчины соорудили у одной из стен бар, где был лед и миксеры. Другие сделали опускающиеся шторы, так что расписные стены во время попоек можно было скрыть за несколько менее непристойными картинами. Обычно тапер следил за тем, чтобы всегда играла фоновая музыка — что-нибудь веселое, начиная от старинных итальянских и французских танцев шестнадцатого века и заканчивая последними вещами в стиле «астероидных прогулок», полученными с Земли.

В назначенный день примерно в 20:00 в клубе никого не было.

Большинство членов команды, которые не находились на дежурстве, собирались на танцы и готовились к этому мероприятию. Праздничная одежда, соблюдение всех церемоний — это стало невероятно важным. Механик Иоганн Фрайвальд сверкал ослепительной золоченой туникой и брюками из серебряной парчи, которые сделала его подруга. Она еще не была готова, как не был готов и оркестр, поэтому Иоганн Фрайвальд позволил Элофу Нильсону увлечь себя в бар.

— Ну может хоть сегодня мы не будем говорить о делах? — попросил он.

Это был крупный дружелюбный молодой человек с квадратным лицом. Кожа у него на голове светилась розовым цветом через коротко подстриженные светлые волосы.

— Я хочу обсудить кое-что с вами немедленно. Идея только что пришла мне в голову, — сказал Нильсон своим скрежещущим голосом. — Блеснула, как молния, когда я переодевался. — Его вид это подтверждал. — Прежде чем развивать мысль, я хочу проверить ее практичность.

— Хорошо, если вы ставите выпивку, мы сможем немного поговорить.

Астроном нашел на полке свою персональную бутылку, взял пару стаканов и направился к столу.

— Я возьму воду… — начал Фрайвальд.

Тот его не услышал.

— Таков этот Нильсон, — сказал Фрайвальд поверх голов.

Он налил полный кувшин и отнес на стол.

Нильсон уселся, достал блокнот и начал делать набросок. Он был малорослым, толстым, седым и неприятным человеком. Его амбициозный отец в древнем университетском городе Упсала заставил его стать чудом, лишив всех радостей жизни. Предполагали, что брак Нильсона стал обоюдной трагедией и превратился в катастрофу. Он распался в тот момент, когда Нильсон получил возможность отправиться в космос. Но когда Нильсон говорил — не о человеческих проблемах, которые он не понимал и оттого презирал — а о своем собственном предмете… забывались его вызывающие манеры и напыщенность, казалось, что вселенная пульсирует, а он сам находился как бы в короне из звезд.

— …ни с чем не сравнимая возможность получить некоторые стоящие результаты. Только подумайте, какая у нас базисная линия — десять парсеков! Плюс возможность исследовать спектр гамма-лучей с меньшей неуверенностью и более высокой точностью, когда они в результате красного смещения сместятся к фотонам с меньшей энергией. И все больше и больше. Но все же я не удовлетворен.

Я не думаю, что в самом деле должен пялиться на электронное изображение неба — узкое, искаженное, деградированное шумом, не говоря уж о проклятых оптических изменениях. Мы должны поставить снаружи на корпусе зеркала. Изображения, которые они поймают, могут быть переданы по световым проводникам в линзы оптических приборов, фотоувеличители и камеры внутри корабля.

Нет, помолчите. Я прекрасно сознаю, что предыдущие попытки это сделать потерпели неудачу. Можно построить машину, которая бы выбралась наружу через шлюз, сформировать пластиковое покрытие для такого инструмента и алюминировать его. Но индукционные эффекты бассердовских полей быстро превратят это зеркало в нечто, пригодное для дома развлечений в Грена Лунд. Да.

Моя новая идея — впечатать в пластик схемы датчика и поддержки управляющие сгибатели, которые будут автоматически компенсировать эти искажения по мере их возникновения. Я бы хотел услышать ваше мнение по поводу возможности разработки, тестирования и производства таких сгибателей, мистер Фрайвальд. Вот грубый набросок того, что я подразумевал…

Нильсона прервали.

— Ах, в-вот ты х-хде, старина!

Фрайвальд и Нильсон посмотрели вверх. Над ними навис Вильямс. У химика в правой руке была бутылка, а в левой наполовину пустой стакан с вином. Лицо его было краснее обычного, и он тяжело дышал.

— Was zum Teufel? — воскликнул Фрайвальд.

— Английский, парень, — сказал Вильямс. — Сегодня говорим п'английски. 'М-мериканский стиль.

Он добрался до стола, поставил свою ношу и оперся на стол так сильно, что тот чуть не перевернулся.

— Т-ты особенно, Нильсон. — Он указал на него дрожащим пальцем. Сегодня говори п'английски, ты, швед. Слышишь?

— Пожалуйста, пойдите в другое место, — сказал астроном.

Вильямс плюхнулся на стул. Он наклонился вперед, опершись на оба локтя.

— Ты не знаешь, что сегодня за день, — сказал он. — Или знаешь?

— Я сомневаюсь, что вы это знаете, в вашем нынешнем состоянии, фыркнул Нильсон, продолжая говорить на шведском. — Сегодня четвертое июля.

— Пр-р-равильно! Т-ты знаешь, что эт' значит? Нет? — Вильямс повернулся к Фрайвальду. — А т-ты знаешь, парень?

— Мм… годовщина? — предположил механик.

— Верно. Годовщина. Кх…как т-ты угадал? — Вильямс поднял стакан. Выпейте с' мной, в-вы двое. Пейте!

Фрайвальд посмотрел на него понимающе и чокнулся:

— Prosit.

— Skal, — начал было говорить Нильсон, но поставил свой стакан обратно на стол и огляделся.

— Четвертое июля, — сказал Вильямс. — День Независимости. Моей страны. Хотел устроить праздник. Всем плевать. Выпейте со мной один раз, может два, и пойдем на их чертовы танцы. — Он некоторое время рассматривал Нильсона. — Швед, — с расстановкой произнес он, — т-ты выпьешь со мной или я вреж-жу т'бе по зубам!

Фрайвальд положил сильную руку Вильямсу на плечо. Химик попытался встать. Фрайвальд удержал его на месте.

— Потише, пожалуйста, доктор Вильямс, — мягко попросил механик. Если вы хотите отпраздновать национальный праздник, мы с удовольствием выпьем с вами. Не правда ли, сэр? — обратился он к Нильсону.

Астроном ляпнул:

— Я знаю, в чем причина. Мне говорил еще до нашего отбытия знающий человек. Крушение надежд. Он не в силах перенести нынешнее состояние управления.

— П-проклятая бюрократия п-процветающего государства, — икнул Вильямс.

— Он начал мечтать о той эпохе, когда его страна была суверенной империей, — продолжал Нильсон. — Фантазировал по поводу системы свободного предпринимательства — я лично сомневаюсь, что она вообще существовала.

Ввязался в реакционную политику. Когда Управляющему Бюро пришлось арестовать нескольких высокопоставленных американских государственных служащих по обвинению в заговоре с целью нарушить Соглашение…

— С меня довольно! — голос Вильямса поднялся до крика. — Д-другая звезда. Нов-вый мир. Шанс быть свободным. Даже если я должен лететь с бандой шведов.

— Видите? — усмехнулся Фрайвальд. — Он всего лишь жертва романтического национализма, которым тешил себя наш чересчур упорядоченный мир. Жаль, что наш коллега не удовольствовался историческими романами и плохой эпической поэзией.

— Романтик?! — взвыл Вильямс. Он тщетно барахтался в мощной хватке Фрайвальда. — Ах ты, толстобрюхий тощеногий филин! Каково тебе было быть таким уродцем, когда другие дети играли в викингов? Твой брак развалился с еще большим треском, чем мой! А я справлялся, у меня был порядок с платежной ведомостью — тебе-то никогда не приходилось об этом заботиться, ты… Пус-сти м'ня, и мы п'смотрим, кто тут мужчина!

— Пожалуйста, — сказал Фрайвальд. — Bitte. Джентльмены.

Он встал, чтобы удержать Вильямса на стуле и пристально глянул на сидящего напротив Нильсона.

— А вы, сэр, — продолжил он резко. — Вы не имеете права над ним насмехаться. Вы могли бы проявить вежливость и выпить по поводу его национального праздника.

Нильсон был на грани того, чтобы сослаться на свое умственное превосходство. Но не сделал этого, так как появилась Джейн Сэдлер. Она уже пару минут стояла в двери, наблюдая. У нее на лице было такое выражение, что ее обычное платье выглядело трогательным.

— Иоганн прав, Элоф, — сказала она. — Лучше пойдем отсюда.

— Танцевать? — рявкнул Нильсон. — После этого всего?

— Именно после этого. — Она покачала головой. — Мне уже основательно надоели твои выходки, дорогой. Начнем заново, или бросим все прямо сейчас?

Нильсон пробурчал что-то себе под нос, но встал и предложил ей руку.

Она была немного выше него. Вильямс сидел понурившись и изо всех сил сдерживал слезы.

— Я останусь здесь на некоторое время, Джейн, и попробую его развеселить, — шепнул ей Фрайвальд.

Она улыбнулась.

— Хорошо, Иоганн. — Они были вместе несколько раз, прежде чем она выбрала в качестве постоянного партнера Нильсона. — Спасибо.

Взгляды их задержались. Нильсон кашлянул и шаркнул ногой по полу.

— Увидимся позже, — сказала Джейн, и они вышли.