"Святой вор" - читать интересную книгу автора (Питерс Эллис)

Глава третья

Сразу после утренней мессы повозка с лесом отправилась в Рамсей. Ларец с пожертвованиями был снят с алтаря и вручен на сохранение Николу, и хотя один из его рамсейских товарищей должен был сопровождать Герлуина в поездке в Вустер, к отправлявшимся в Рамсей присоединились трое шрусберийских ремесленников, которые собирались поработать там на восстановлении обители. Таким образом, ценности сопровождала вполне надежная охрана. Бревна были хорошо уложены, а в конюшне на ярмарочной площади дожидались своего часа четыре лошади, — ночь они провели в безопасности и хорошо отдохнули.

Путь в Рамсей лежал на восток, мимо приюта святого Жиля, вдоль заливных лугов, и далее через мост в Атчеме, за излучину реки, — все по хорошим и наезженным дорогам. Уже ближе к Рамсею, учитывая то обстоятельство, что здесь могли орудовать шайки головорезов Джеффри де Мандевиля, путники собирались нанять охрану из дюжих шропширских парней.

И вот повозка прогрохотала по Форгейту. Ей предстояло несколько дней пути, но в любом случае дорога лежала вдали от валлийских холмов, с которых после снежной зимы обрушилось столько талой воды на соседние низины.

Примерно через час после отъезда Никола в путь отправился и субприор Герлуин, сопровождаемый братом Тутило и еще одним слугой. У святого Жиля они свернули на юго-восток. Видимо, Герлуин мало задумывался о том, что паводок, который он благополучно оставил у себя за спиной, способен настигнуть его и ниже по течению, в Вустере. Дело в том, что скорость продвижения паводковых вод менялась год от году, и Герлуин вполне мог догнать паводок на низинах, находящихся ниже по течению Северна, всего в нескольких милях от Шрусбери.

Между тем Реми Перти пока что уезжать не собирался. Даже нижний жилой этаж странноприимного дома остался сухим и не пострадал, ибо крипта была достаточно высокой. Единственную заботу трубадура составляло его простуженное горло, которое он закутывал потеплее. Кроме того, его лучшая верховая лошадь, на которой он ездил сам, все еще хромала, об этом докладывал ему слуга Бенецет, в чьи обязанности входило заниматься лошадьми. Ежедневно, с невозмутимым видом шлепая по мелкой воде на большом дворе, он отправлялся обихаживать их в конюшню на ярмарочной площади. В собственно же монастырской конюшне воды было все еще по колено, и, судя по всему, вода собиралась стоять там еще несколько дней. Бенецет советовал хозяину пока задержаться в обители, а тот, видимо, поразмыслив о неудобствах предстоящего ему пути на север, в Честер, где его подстерегали капризы вздувшегося Северна и реки Ди, решил не испытывать судьбу.

Ведь тут у него было все в порядке, а дожди, похоже, вот-вот кончатся. Небо на западе прояснялось, лишь кое-где виднелись отдельные дождевые тучи, нарушавшие монотонность безликого дня.

Несмотря на все трудности, распорядок дня в монастыре соблюдался неукоснительно. Вода пощадила церковные хоры, и, не замочив ноги, туда можно было пройти из дормитория по внутренней лестнице. Пол в церкви был залит не очень сильно, вода простояла первые два дня, а на третий остались лишь темные влажные полосы между плит. Это явилось первым знаком того, что сила реки пошла на убыль и вода понемногу спадает. Прошло еще два дня, прежде чем перемены стали более или менее заметными, — в Меоле появилось довольно сильное течение, и он стал входить в свое русло, постепенно обнажая набухшую влагой траву и оставляя за собой полосу принесенного водой мусора, которая и свидетельствовала об отступлении стихии. Мало-помалу оседал и мельничный пруд, волоча за собой по залитым участкам сада траву и прошлогодние листья. Даже в Северне под городскими стенами вода день ото дня спадала, освобождая из плена прибрежные домики, рыбацкие хижины и сараи для лодок, залитые илом и грязью, заваленные грудами ломаных веток и кустов.

Через неделю Меол, Северн, равно как и мельничный пруд вошли в свои берега, хотя все еще не успокоились до конца. В итоге уровень нынешнего наводнения не превысил высоты второй ступени алтаря святой Уинифред, где и была сделана отметка.

— Как выясняется, не надо было святую Уинифред вообще трогать, — проворчал приор Роберт, поглядывая на эту отметку и качая головой. — Нам следовало довериться ей. Ведь у нее достаточно силы, чтобы самой позаботиться о себе и о своей пастве. Стоило бы ей приказать, и вода отступила бы.

Тем не менее сырая церковь, полная грязи и мусора, была не самым подходящим местом для обитания святой Уинифред, поэтому монахи со смирением принялись за работу, выметая, вытирая и выковыривая грязь из малейших трещинок неровного каменного пола. Они принесли все три светильника, поставили их на алтарь, заменили масло и зажгли фитили, чтобы хоть немного просушить помещение и нагреть воздух. Добавленный в масло цветочный настой заглушил неприятные запахи речного ила. Крипта, сараи, амбары и конюшня тоже требовали внимания, но в первую очередь следовало привести в порядок церковь. И в конце концов она была убрана и могла принять обратно все свои сокровища и реликвии. По случаю очистки святого храма аббат Радульфус отслужил благодарственную мессу, после чего монахи принялись переносить в церковь из верхних хранилищ всю алтарную утварь, сундуки с церковными одеждами и блюдами, заново начищенные подсвечники, покрывала, обои, а также малые реликвии. Само собой подразумевалось, что сначала все приведут в идеальный порядок, а потом уже будут вносить в храм главную реликвию и гордость аббатства святых Петра и Павла, дабы со всеми приличествующими случаю церемониями водворить святую Уинифред на ее законное место, предварительно заново убранное.

— Ну вот, теперь уже можно положить святую Уинифред на алтарь, — промолвил приор Роберт, выпрямившись во весь свой величественный рост. — Как известно, ее отнесли в верхнюю комнату, что над северным крыльцом.

Туда вела узкая винтовая лестница, по которой весьма неудобно нести даже маленький ковчежец. Эта лестница была достижима и при самом сильном наводнении.

— Идемте же, — продолжил приор Роберт. — С благоговением и радостью принесем святую назад во имя благой миссии и благоволения среди нас.

Пригнувшись в низкой двери северного крыльца и вступив на винтовую лестницу, Кадфаэль подумал, что приор Роберт, наивная душа, никогда не сомневался, он просто верил — смилуйся над ним господь! — и твердо знал, что привез в обитель именно ту самую святую. И не дай бог ему когда-нибудь узнать всю правду о том, что находится она далеко отсюда, в избранном ею самой месте, и что ее молчаливое долготерпение и попустительство его гордыне суть всего-навсего милостивое добросердечие в отношении неразумного ребенка.

Синрик, причетник из прихода отца Бонифация, предоставил свое скромное жилище над северным крыльцом для размещения там церковных сокровищ во время наводнения. Вскоре ему предстояло вернуться сюда. Синрик был спокойный высокий сухопарый человек, его фигура вызывала у простых смертных некий священный трепет, но души невинные явно питали к нему симпатию, ибо форгейтские детишки и их неизменные спутники — собаки — доверчиво и без опаски подходили к его руке и в задумчивости подолгу сиживали с ним на ступеньках, греясь на летнем солнышке. Комнатушка Синрика была теперь почти пуста — здесь осталась лишь самая последняя и самая драгоценная реликвия. Завернутый и перевязанный ковчежец был поднят на руки со всем почтением и со всеми предосторожностями спущен вниз по узкой и неудобной винтовой лестнице.

В церкви ковчег положили на специально установленные подмости. Затем монахи стали разворачивать покрывало, в которое был завёрнут ковчежец, дабы проверить, нет ли каких-либо повреждений. Складки разворачивались одна за другой и ложились рядом на подмости. Покуда складки спадали и запеленутая ноша уменьшалась в размерах, наблюдавшему за этим Кадфаэлю подумалось, что внутри находится нечто чересчур жесткое и угловатое для того, чтобы быть тем, что он только что нес с величайшим благоговением. Под последним покрывалом было явно нечто такое, что не могло иметь тех изящных форм ковчежца, которые были так знакомы брату Кадфаэлю. С церемонным почтением приор Роберт протянул руку, дабы снять последнее покрывало, и открыл то, что было под ним.

Он испустил сдавленный крик, который удивительно было слышать из столь благородных уст, хотя крик этот и не был слишком громким. Обомлев от изумления, приор Роберт неуверенно отступил на шаг назад, затем наклонился, вновь уставился перед собой и окончательно сорвал покрывало, открыв на всеобщее обозрение невероятное и оскорбительное зрелище — то есть то самое нечто, что монахи с таким благоговением спускали вниз по лестнице. Это был вовсе не инкрустированный серебром ковчежец с мощами святой Уинифред — нет! — самое обыкновенное бревно, точнее колода, куда уже и короче, нежели ковчег, за который ее хотели выдать, и даже легче, ибо эту колоду мог бы поднять и один человек. Да и колода-то была какая-то старая, иссохшая и потрескавшаяся за многие годы.

Все усилия монахов и все их предосторожности оказались напрасными. Где бы ни находилась теперь святая Уинифред, здесь ее не было.

После продолжительного молчания послышался изумленный ропот. Услышав отчаянный крик приора, стали подходить другие монахи. Оставляя свои дела, они приближались к месту событий и дивились случившемуся. Остолбеневший приор Роберт все еще держал в руках снятое покрывало и, потеряв дар речи, взирал на безобразную колоду. Неизменно сопровождавший приора Жером первым подал голос протеста.

— Тут какая-то ужасная ошибка, — пробормотал он, воздев руки к небу. — В общей суматохе… тогда уже стемнело… Наверное, кто-то перепутал и отнес ее в другое место. Мы найдем ее, обязательно найдем на каком-нибудь чердаке…

— Но что же тогда это? — вопросил приор Роберт, гневно указуя перстом перед собой. — Это завернуто с тем же тщанием, с каким мы заворачивали святую Уинифред. Это не ошибка! Это сделано с умыслом! Кто-то хотел обмануть нас! Он подложил эту мерзость на ее место, чтобы выдать за нашу святую! Но где, где же она?

Ветер подхватил тревожное напряжение, вынес его на большой монастырский двор, и один за другим со всего монастыря в храм потянулись изумленные братья, которые занимались уборкой на хозяйственном дворе и на конюшне, постояльцы странноприимного дома, что держали ухо востро, а также поблескивавшие любопытными глазами ученики, которых, правда, немедленно прогнали прочь, причем в куда менее сдержанной форме, нежели было в обычае у брата Павла.

— Кто уносил ее отсюда? — рассудительно спросил брат Кадфаэль. — Должно быть, их было двое, тех, что отнесли ее в комнату Синрика. Кто-нибудь из вас, братья?

Брат Рун, самый молодой из братьев, который, как всем было известно, пользовался особым покровительством святой Уинифред и был ее особо преданным почитателем, вышел вперед из толпы напуганных монахов.

— Мы с братом Уриеном заворачивали в покрывало ковчежец. Но когда ее уносили, меня, к сожалению, здесь не было.

За спинами монахов маячила фигура высокого человека, который пытался выяснить, из-за чего разгорелся весь сыр-бор.

— Это вы о том, что стояло на алтаре? — спросил Бенецет, пробиваясь из-за спин монахов поближе к подмостям. — О ковчеге со святыми мощами? Вот тебе раз… Я помогал относить ковчег наверх. Его относили последним, уже поздно вечером. Я тут помогал при переноске, и один из монахов, кажется, его звали брат Мэтью, попросил меня помочь. Я и помог.

— Со всеми предосторожностями мы перенесли ковчег вверх по лестнице. — Бенецет стал оглядываться в поисках того, кто мог бы подтвердить его слова, однако келаря в храме не оказалось. — Он подтвердит, — уверил Бенецет. — Надо же, колода… Неужели именно ее мы тащили наверх с таким благоговением?

— Посмотри на покрывало, — попросил его Кадфаэль, поспешно разворачивая покрывало перед Бенецетом. — Оно было сверху, посмотри внимательно. Ты должен был видеть его, когда вы несли ковчег наверх. Это оно?

Это было шерстяное валлийское покрывало с нехитрым орнаментом из четырехлепестковых цветочков на серо-синем фоне. Не одно такое покрывало перекочевало в английские дома с городского рынка в Шрусбери. Развернутое покрывало было местами сильно потертым, но все еще крепким, с бахромой по краям.

— Оно самое, — сразу признал Бенецет.

— Ты уверен? Ведь было уже поздно, освещение плохое.

— Уверен, оно, — подтвердил Бенецет и плотно сжал свои прямые, словно стрела, губы. — Я помню орнамент. Именно эту штуку мы отнесли наверх. А вот что там было внутри, понятия не имею.

Брат Рун издал тихий, горький стон и, едва не плача, подошел к подмостям, дабы лично удостовериться в пропаже, на ощупь, как бы не доверяя своим глазам, молодым, ясным и беспредельно честным.

— Нет! Это не то покрывало, — тихо прошептал он. — Еще до полудня того дня мы с братом Уриеном заворачивали ее иначе. Мы завернули ковчег в старое простое одеяло, а сверху накинули алтарный покров. Покров был очень красивый, вышитый с любовью и с большим искусством. Нет, это совсем другое. Значит, то, что этот добрый человек отнес наверх, полагая, что несет святую Уинифред, вовсе не было ею. Он нес эту вот колоду, это безобразие… Отец приор, где же наша святая? Что сталось со святой Уинифред?

Приор Роберт обвел вокруг грозным оком: колоду, что была извлечена из покрывала, оторопевших монахов и юношу, пылавшего гневом, словно пламя свечи. Ведь именно Рун, как никто другой, был облагодетельствован милостью святой Уинифред и был обязан ей своим исцелением.

— Оставьте все как есть, — властно промолвил приор Роберт. — И уходите. Все уходите. Никому ничего не говорите и ничего не делайте, покуда мы не доложим о случившемся отцу аббату, ибо все здесь в его власти.

— Невозможно, чтобы это была просто ошибка, — уверенно сказал Кадфаэль, явившись вечером в покои аббата, — Брат Мэтью и тот парень Бенецет совершенно уверены, что именно они относили наверх ковчежец, или, по крайней мере, нечто, завернутое в такое же покрывало. Но брат Рун и брат Уриен тоже точно помнят, во что они заворачивали ковчег. Судя по всему, правы и те, и другие. Видимо, ковчежец на алтаре подменили, и тот, кто помогал, ни в чем не виноват.

— Разумеется, — согласился аббат Радульфус. — Молодой человек помогал нам по доброй воле. Мы не сомневаемся. Но как такое могло случиться? Кому это понадобилось? И кто все это проделал, в конце-то концов? Сам посуди, брат Кадфаэль! Было наводнение, целый день следили за водой, надеясь, что все обойдется, но беда нагрянула в сумерках. К ней готовились, но не сразу поверили. Всякий ли человек в такой ситуации способен действовать уверенно и хладнокровно? В потемках, в общей суматохе слабый человек вполне способен сделать какую-нибудь глупость. Неужели ты не допускаешь возможности, что произошла какая-то страшная ошибка или, быть может, даже злая и глупая шутка?

— Не такая уж и глупая, — твердо возразил Кадфаэль. — Он завернул в покрывало колоду, которая более или менее подходила по весу и размерам, чтобы выдать ее за ковчежец. Сделано это с явным умыслом. Возможно, с желанием нанести оскорбление нашей обители. Только вот я не могу понять зачем. Кто питает к нам такую злобу? Но я уверен, злой умысел у него был.

Кадфаэль беседовал с аббатом наедине, после того как перепроверил свидетельство Бенецета, поговорив с братом Мэтью, который шел впереди, когда они с Бенецетом поднимали ковчежец наверх. Брат Мэтью вспомнил, что он как раз запутался пальцами в бахроме покрывала. До этого приор Роберт рассказывал аббату о случившемся, причем говорил слишком страстно. Кадфаэль про себя поблагодарил приора за то, что тот пропустил вышеупомянутое обстоятельство, оставив его на долю Кадфаэля.

— Ну а колода эта, — продолжал аббат, пытаясь сосредоточиться на деталях, — она, часом, не из того леса, что привезли из Лонгнера?

— Из Лонгнера привезли мерный строевой лес. Нет, этой колоде уже много лет. Она иссохла настолько, что стала совсем легкой, почти как ковчежец. Тут никакой загадки. В южном конце крипты, под трапезной, сложены бревна, что остались после строительства последнего из наших амбаров. Я проверил, и стало ясно, откуда взяли эту колоду.

— Взяли недавно? — спросил аббат.

— Да, святой отец.

— Значит, умысел все-таки был, — неохотно признал аббат Радульфус. — Все было сделано преднамеренно, как ты и сказал. Трудно поверить. Но я не понимаю, как это ему удалось, по какому злому стечению обстоятельств? Ты говоришь, что Рун с Уриеном закончили свои приготовления еще до полудня. Значит, к вечеру на алтаре уже лежала эта дрянная колода, подготовленная к выносу. То есть нашу святую за это время успели подменить. Но зачем? С каким умыслом? Думай! Думай, Кадфаэль! За эти дни во время наводнения тут побывало не так уж много народу. Никому не удалось бы незаметно вывезти такую громоздкую вещь, как ковчежец. Должно быть, он спрятан где-нибудь в пределах наших стен. Во всяком случае, прежде чем мы начнем искать его за их пределами, нам следует хорошенько посмотреть у себя и в окрестных постройках.

Поиски мощей святой Уинифред продолжали два дня, с перерывами лишь на службы. Даже гости обители и те не остались в стороне, словно исчезновение святой затрагивало честь всех, кто находился в аббатстве. Даже кое-кто из городского прихода Креста господня пришел в обитель, меся ногами грязь, дабы присоединиться к поискам. Даже Реми Перги, забыв о своем простуженном горле, отправился с Бенецетом в конюшню на ярмарочную площадь, дабы обследовать там каждый уголок, а также сеновал, где во время наводнения хранились мощи святого Элерия и другие малые реликвии и откуда их благополучно забрали и принесли в храм. Девушке Даални не пристало вмешиваться в поиски и общаться с монахами, однако, стоя на крыльце, она с неослабным интересом следила за тем, как братья снуют туда-сюда, с хозяйственного двора в конюшню, из дормитория по внешним переходам в монастырский садик, оттуда в библиотеку и в лазарет, — и все напрасно!

Те, кто помогал монахам вечером того дня во время наводнения, когда срочно понадобилась их помощь, уже рассказали все, что знали. Теперь было ясно в подробностях все о каждой мелочи, которую переносили тогда с места на место, но что случилось с запеленутым ковчежцем святой Уинифред в промежутке времени между полднем и вечером, так и осталось загадкой. К концу второго дня поисков даже такой стойкий человек, как приор Роберт, сдался и был вынужден признать свое поражение.

— Ее здесь нет, — заявил он. — Ни в аббатстве, ни в Форгейте. Если бы там что-нибудь знали, давным-давно сказали бы нам.

— Придется признать, что святая отправилась куда-то дальше, — согласился аббат, помрачнев. — Ошибки тут быть не может. Ее подменили, причем умышленно, в расчете обмануть нас. Остается уточнить, кто выезжал за наши ворота за эти дни. Помимо братьев Герлуина и Тутило, которые, разумеется, ничего такого с собой не брали, никто ведь и не уезжал.

— А как же повозка, что отправилась в Рамсей? — напомнил Кадфаэль.

Наступило неловкое молчание, монахи стали переглядываться, прикидывая в уме, сколь неприятно и возмутительно выдвинутое Кадфаэлем предположение.

— Возможно ли это? — недоверчиво вопросил брат Ричард. — Разве что в темноте и суматохе? По ошибке? Возможно ли было по ошибке погрузить ковчег на повозку?

— Нет, невозможно, — твердо возразил Кадфаэль, отвергая предположение. — Раз уж святую Уинифред взяли с алтаря, а потом перенесли куда-то, то сделано это было с умыслом. Тем не менее я считаю, что ковчежец вполне мог покинуть аббатство на повозке, утром уехавшей в Рамсей. Но не случайно и не по ошибке.

— Стало быть, это не что иное, как святотатственное воровство! — возмутился приор Роберт. — Попрание законов божьих и законов мирских и должно преследоваться со всею возможной строгостью.

— Мы не можем так сразу согласиться с этим, — сказал аббат Радульфус, подняв руку. — Сперва мы должны расспросить всех, кто был тогда в обители, и выяснить, что они могут добавить к уже известному нам. А этого мы еще не сделали. Кроме того, субприор Герлуин и брат Тутило тоже были с нами в тот вечер, и, насколько мне известно, Тутило помогал переносить алтарную утварь до самого вечера. Не было ли там кого-нибудь еще? Так что прежде чем заявлять о воровстве, нам следует расспросить каждого, кто может пролить свет на эту историю.

— К примеру, возчиков из Лонгнера, которые привезли лес, но отрывались от перегрузки бревен, дабы помочь нам, — предложил брат Ричард. — Надо бы спросить и их. Хоть и было темно, но как знать, может, они что-нибудь заметили.

— Мы ничего не должны упустить, — согласился аббат. — Герлуин и Тутило, насколько я знаю, еще вернутся сюда, дабы возвратить наших лошадей, но это будет только через несколько дней. А нам ждать нельзя. Сейчас они, наверное, в Вустере. Не съездишь ли ты туда, Роберт? Расспроси их, что они видели в тот день.

— Охотно съезжу, — согласился приор Роберт. — Но, святой отец! Раз уж дело так похоже на воровство, не должны ли мы известить шерифа? Быть может, он сочтет необходимым послать со мною кого-нибудь из своих людей? Не исключено, что в конце концов этим придется заняться не только нам, но и мирским властям, тем более вы говорите, что время дорого.

— Ты прав, — согласился аббат Радульфус. — Я поговорю с Хью Берингаром. А с людьми из Лонгнера надо, конечно, повидаться и послушать, что они скажут.

— Если позволите, я бы взялся за это поручение, — сказал Кадфаэль.

Ему очень не хотелось, чтобы какой-нибудь человек, вроде приора Роберта, заявился в честное семейство Эвдо Блаунта и строил там сомнительные предположения относительно их двуличия и соучастия в воровстве.

— Займись этим, Кадфаэль, — сказал аббат, нахмурившись. — Ты знаешь этих людей лучше, чем кто-либо из нас. От тебя они не станут ничего скрывать. Наш долг отыскать святую Уинифред. Завтра Хью Берингар узнает о случившемся и поступит по своему усмотрению.

Примерно через полчаса после заутрени Хью Берингар вышел из покоев аббата.

— Ну вот, насколько я понимаю, на этот раз дела у вас совсем плохи, — сказал он, садясь на скамью, что стояла у бревенчатой стены сарайчика Кадфаэля. — Как это вы умудрились проворонить свою мнимую святую? А ты, дружище, что будешь делать, если кому-нибудь взбредет в голову открыть крышку вашего замечательного ковчега?

— С чего бы это? — не очень уверенно спросил Кадфаэль.

— Да просто из любопытства, о котором тебе известно лучше моего, — усмехнулся Хью. — Почему бы и нет? Скажем, ковчег окажется там, где никто его и в глаза не видел. Надо же как-то узнать, что там у него внутри? Да ты первый сорвал бы печати!

— Я и был первый, — согласился Кадфаэль, даже не пытаясь защищаться, ибо защищаться тут было бесполезно. Ведь Хью точно знал, что именно находится в ковчеге святой Уинифред. — Но, Хью, я надеюсь, ты отдаешь себе отчет во всей тяжести моего положения.

— Что и говорить, положение тяжелое, — согласился Хью. — Но ты не беспокойся, я изо всех сил буду хранить твою тайну. Но все это становится занятным. От моих забот я могу отдохнуть до самой весны, и это дает мне возможность проехаться до Вустера. Поездка развлечет меня, даже в компании Роберта. И насколько сумею, я постараюсь блюсти твои интересы. Ну хорошо, а что сам-то ты думаешь насчет этой пропажи? Кто-нибудь и впрямь решил ограбить вас? Или во время наводнения вы просто что-то перепутали?

— Ничего мы не перепутали, — возразил Кадфаэль и поднял голову от работы: он лепил лепешечки от поноса, запас которых следовало пополнить в лазарете. — Какой-то умник украл ковчежец с алтаря и подменил его запеленутым бревном, что взял из крипты. Причем подготовил подмену заранее, чтобы осуществить в подходящий момент и чтобы никто ничего не заметил, по крайней мере сразу. Хью, мы должны отыскать пропажу!

Хью глядел на Кадфаэля через стоявшую между ними жаровню. Шериф сидел, поджав губы и сдвинув брови, — таким Кадфаэль видел его не раз с тех пор, как они познакомились впервые, когда ни один из них не знал, друг перед ним или враг, но уже тогда их тянуло друг к другу в той полусерьезной, полуозорной борьбе умов.

— Видишь ли, ты все время говоришь так, словно в этом ковчеге и впрямь лежит святая Уинифред, — сказал Хью. — Ты говоришь «она», «ее», вместо того чтобы говорить «он» и «его». Ведь тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что она покоится в земле Гвитерина. Разве может она находиться в двух местах одновременно?

— Ее сущность на это способна, — уверенно промолвил Кадфаэль. — Ибо и у нас она творила чудеса. Святая Уинифред пролежала в этом ковчежце целых три дня, и на него вполне могла частично перейти ее благостная сила. Разве можно ограничить эту силу местом и временем? Сказать по правде, Хью, меня беспокоит вопрос о том, что, собственно, обнаружат внутри ковчега, если кому-нибудь и впрямь взбредет в голову открыть его. Но я денно и нощно буду молиться о том, чтобы этого никогда не случилось.

— Дай бы бог, — сказал Хью. — Представляю, какой крик поднимется, если кто-нибудь все-таки сорвет с таким тщанием наложенные тобой печати, поднимет крышку и вместо останков святой девственницы обнаружит останки двадцатичетырехлетнего мужчины. Да еще в чем мать родила! Боюсь, тебе тогда не поздоровится! — Хью встал, смеясь, правда, не очень-то весело, ибо такой поворот событий не исключался, и дело могло кончиться весьма печально. — Мне пора идти и готовиться к отъезду. Приор Роберт намерен выехать сразу после трапезы. — На прощание шериф ободряюще обнял Кадфаэля за плечи. — Не бойся, ты ведь у нее любимчик, да и сама Уинифред способна постоять за себя.

— Странное дело, Хью, — неожиданно сказал Кадфаэль, когда шериф был уже в дверях. — Что-то я забеспокоился о бедняге Колумбанусе.

— О бедняге Колумбанусе? — с удивлением промолвил Хью, оборотившись к монаху. — Кадфаэль, ты не перестаешь удивлять меня. Хорош бедняга! Украл и убил! Причем для своей личной выгоды, а не ради Шрусбери и святой Уинифред.

— Это верно. Но в итоге он все потерял. И он мертв! А теперь еще лишился последнего — покоя, который обрел у нас в храме на алтаре, и оказался в незнакомом месте, где никого не знает, где у него нет ни друзей, ни врагов. А может, от него ждут теперь чудес, творить которые он не в состоянии. Так что стоит ли быть таким жестокосердным и хоть отчасти не пожалеть беднягу?

Сразу после дневной трапезы Кадфаэль отправился в Лонгнер. Молодого хозяина манора он застал дома, тот находился в кузнице и лично наблюдал за тем, как куют новый лемех для плуга. Эвдо Блаунт был прирожденным земледельцем — крупный, простоватый и честный малый. По своим внешним данным он куда более своего младшего брата подходил для службы в крепостном гарнизоне, но таких понятий, как земля, урожай и хорошо налаженное хозяйство, было для него вполне достаточно. Рано или поздно у него вырастут сыновья, которые после него станут жить и работать на этой земле. Правда, младшим сыновьям предстоит самим искать свое счастье.

— Пропала святая Уинифред? — изумился Эвдо, уразумев, из-за чего к ним приехал Кадфаэль. — Как же так вышло? Это же, черт возьми, не такая штука, чтобы сунуть ее в карман, пока никто не видит! Хочешь поговорить с Грегори и Ламбертом? Не думаешь же ты, что она им понадобилась? Ну, грузили они у вас бревна, но мои люди тут ни при чем! Ты согласен?

— Конечно, согласен! — успокоил его Кадфаэль. — Но, быть может, они случайно видели нечто такое, что мы упустили из виду. Когда их попросили помочь, они помогли, за что мы премного им благодарны. Но прежде чем искать на стороне, нужно хорошенько все проверить дома и убедиться в том, что какой-нибудь болван по ошибке не положил ее ковчег куда-нибудь не туда и что он не пребывает где-то в целости и сохранности по сию пору. В аббатстве мы уже всех расспросили, остались только двое твоих парней. Если это ничего не даст, значит, дело совсем плохо.

— Спрашивай, что хочешь, — согласился Эвдо. — Они либо в конюшне, либо в тележной. Надеюсь, они помогут тебе но сильно в этом сомневаюсь. Они привезли лес, перегрузили его и вернулись домой. Я отлично помню, как Грегори рассказывал мне о суматохе в церкви, о том, как высоко поднялась вода. Вот и все. Но ты попробуй, расспроси еще.

Эвдо доверял своим людям и не считал необходимым присутствовать при их разговоре с Кадфаэлем. Он проследил глазами, как тот пересек двор и вошел в распахнутые ворота тележной, после чего вернулся в кузницу, где раздувались мехи и стучал молот кузнеца.

Грегори и Ламберт оказались в тележной. Взявшись за оглобли, они откатывали одну из телег в угол. В воздухе все еще чувствовалось тепло и запах конского пота, ибо здесь только что распрягли лошадей. Оба они были парнями крепкими и мускулистыми, с обветренными лицами, ибо круглый год и в любую погоду им приходилось работать в поле и в лесу. Один был старше другого лет на двадцать и годился ему в отцы. Жители окрестных деревень были накрепко привязаны к земле не только потому, что являлись вилланами, но и по природной склонности. Да и жен они выбирали себе у кого-нибудь из ближайших соседей, что в итоге приводило к тому, что они были похожи друг на друга и крепко связаны родством, как члены одного клана. Валлийской породы, все они были коренастые, крепкие и выносливые.

Грегори и Ламберт вежливо поздоровались с Кадфаэлем. Они нисколько не удивились его приезду, ибо в последние два года монах бывал тут довольно часто, и ему всегда были рады. Однако когда Кадфаэль изложил им цель своего приезда и зачем они ему понадобились, оба в недоумении покачали головой и степенно уселись на тележные оглобли, дабы рассудить что к чему.

— Мы приехали еще до темноты, — начал говорить старший, Грегори. Говорил он, щуря глаза, чтобы лучше припомнить тот вечер, ибо столько разных дел переделано за минувшую неделю, что всего и не упомнишь. — Правда, денек-то выдался собачий, темновато было и в полдень. Мы уже начали перегружать бревна на монастырскую повозку, а тут субприор появился. Бежит, понимаешь, к воротам через могилы и кричит, мол, парни, надо бы помочь перенести наверх вещички ихние, церковные то есть, а то вода, мол, быстро прибывает.

— Субприор Ричард? — спросил Кадфаэль. — Это точно был он?

— Точно не точно, только знаю я его, да и не так уж темно еще было. Ламберт вот скажет то же самое. Ну мы и пошли в церковь, снимали там обои разные, сундуки наверх таскали. Ставили все, куда скажут. Одно в сарай наверх, другое в комнатушку Синрика, что над крыльцом. Темно там было, монахи, понимаешь, шастают туда-сюда с ларцами, крестами да подсвечниками. А лампады едва горят, масла, что ли, мало было или ветром их задуло. А когда из церкви почти все вынесли, мы вернулись к своим телегам с лесом.

— А вот Альдхельм еще раз ходил в церковь, — сказал Ламберт, который до сих пор лишь тупо кивал головой.

— Кто такой Альдхельм? — спросил Кадфаэль.

— Он приехал с нами, вызывался помочь, — пояснил Грегори. — В Престоне у него небольшой надел, а в Антоне он за овцами ходит.

Кадфаэль подумал, что вот еще один человек, которого ему придется расспросить, прежде чем будет покончено с этим делом. Но сегодня сделать этого уже никак не удастся.

— Значит, Альдхельм был в церкви вместе с вами и вместе с вами ушел, а потом опять вернулся в церковь?

— Один из монахов потянул его за рукав и попросил перетащить какую-то, как он сказал, последнюю вещь, — сказал Грегори с самым безразличным видом. — Короче, мы ушли к телегам и стали грузить бревна, а Альдхельма кто-то позвал, и тот пошел помогать. Пробыл он там всего ничего. Когда мы взялись за следующее бревно, он был уже подле телеги и помог нам загрузить его на повозку. А монах тот снова в церковь ушел. Он еще пожелал нам доброй ночи.

— А не выходил ли монах на дорогу вместе с вашим Альдхельмом? — не унимался Кадфаэль.

— Ну, в общем, всем стало легче на душе, когда барахлишко-то ихнее наверх затащили до спада воды. Вот монах этот из вежливости вышел, поблагодарил нас и благословил… почему бы и нет?

В самом деле, почему бы и нет, когда благодарность единственная плата за услугу?

— А вы, часом, не видели, чтобы эти двое выносили что-нибудь за ворота и грузили на повозку? — осторожно спросил Кадфаэль. — До того как монах благословил вас и ушел?

Грегори с Ламбертом мрачно переглянулись и отрицательно покачали головой.

— Мы сгружали бревна сзади, так оно легче. Ну, слышим, подошли они, но нам было не до чего — бревно на руках. Потом мы понесли его к повозке, а Альдхельм уже тут как тут, помог нам загрузить его. А монах ушел через кладбище, обратно. Нет, чтобы они выносили что-нибудь, не видел я ничего такого.

— Я тоже, — сказал Ламберт.

— А не обращался ли кто-нибудь из вас к этому монаху по имени?

— Нет, — ответили оба в один голос, а Грегори добродушно добавил: — Просто брат. Темно же было. По имени-то я мало кого из ваших знаю, тех, что всем известны.

Все верно, ведь братья обращаются друг к другу по имени лишь в стенах обители. В миру же братья безымянны, желая оставаться братьями для всех остальных людей. В данном случае безымянными — к великому сожалению!

— Небось было так темно, что вы и не узнали бы его, повстречай снова? — спросил Кадфаэль напоследок. — Не в лицо, а, скажем, по фигуре, походке? Не было ли в нем чего-нибудь особенного?

— Брат, — терпеливо сказал Грегори, — на нем был капюшон, шел дождь, ничего не разглядишь в черном на черном. А лица его мы вообще не видели.

Кадфаэль глубоко вздохнул, поблагодарил их и собрался было уже в обратный путь, что лежал раскисшими от воды полями, но тут Ламберт нарушил свое привычное немногословие и произнес весьма распространенную фразу:

— Наверное, его видел Альдхельм.

День клонился к вечеру, и Кадфаэлю следовало поторопиться, чтобы успеть к вечерне. Отсюда до жилища Альдхельма в Престоне не более мили, но так как тот пас овец в Аптоне, в этот час он мог быть еще там, а не в своей хижине.

Чего доброго, пришлось бы его дожидаться. И Кадфаэль направился в аббатство через Лонгнерский лес и длинную приречную луговину. Наверное, брод уже стал проходимым, но, поди, грязи там полным-полно, так что путь через перевоз казался куда приятнее, да и короче. Неразговорчивый перевозчик в два счета переправил Кадфаэля через реку, и тот даже сбавил шаг и перевел дух. По эту сторону реки ему тоже надо было пересечь лес, за которым уже начинались окраины Форгейта. На опушке лес был довольно редким, но затем становился густым и темным, тропа сужалась. Всаднику, чтобы тут проехать, пришлось бы сперва изрядно поработать топором, обрубая разросшиеся ветви. Даже в этот еще далеко не сумеречный час, однако при сильной облачности, нужно было тщательно выбирать дорогу, чтобы не выколоть себе глаза. Кадфаэль подумал, что здесь весьма подходящее место для разбойничьей засады. На столь невеселые мысли монаха навели тяжелые облака и унылое безмолвие вечера. Правда, Кадфаэль не давал подобным мыслям завладеть собой полностью. Однако куда ни кинь, всюду клин: святая Уинифред пропала, точнее, не она, а то знамение, которое она оставила ему и коим благоволила ему, и не было более в этом мире покоя и равновесия. Это тем более странно, что на самом деле Кадфаэль знал, где покоится святая Уинифред, и ему следовало бы обращаться со своими молитвами туда, а не к ковчежцу, в котором ее не было. И тем не менее именно от этого ковчега он всегда получал ответы на свои вопросы, а ветер, которому теперь надлежало бы принести ее голос из Гвитерина, безмолвствовал.

Кадфаэль вышел к Форгейту, немного досадуя на то, что позволил себе поддаться унынию. Быстрым шагом он направился к воротам аббатства, дабы поскорее вернуться в реальный мир, где его ожидали вполне осязаемые заботы. Помимо совершенно ясной задачи отыскать Альдхельма, его участия ожидали несколько больных стариков, что было ничуть не менее важно, не говоря уже о больных помоложе и о неотвратимой необходимости следовать признанному им уставу.

В Форгейте Кадфаэль почти никого не встретил, ибо все еще стояли холода, а пасмурный день загнал жителей пораньше в дома, раз уж все дневные работы были окончены. В нескольких ярдах впереди Кадфаэля по тракту шли двое, один сильно прихрамывал. К своему удивлению, Кадфаэль сообразил, что эти широкие плечи и лохматую голову он уже видел раньше, совсем недавно, правда, человек этот тогда не хромал. Второй же путник был явно помоложе и не такой крупный. Эти двое шли, низко опустив головы и плечи, как люди, уставшие от долгого пути, но спешившие поскорее добраться до цели и исполнить свой долг. Кадфаэль не удивился тому, что они свернули к воротам аббатства и ускорили шаг, словно близость желанной цели придала им силы. Кадфаэль подумал, что вот идут два новых постояльца для странноприимного дома, Подходя ближе к воротам, он и сам становился все ближе к месту подле очага, к еде и питью, в которых, видимо, нуждались и эти двое путников.

Когда Кадфаэль ступил на двор, путники стояли у дверей привратницкой, привратник только что вышел к ним. Света было еще вполне достаточно, чтобы Кадфаэль увидел и изумился тому, как приветливое лицо всегда готового к услугам привратника внезапно окаменело и слова, готовые сорваться с его уст, обратились вдруг сдавленным воплем.

— Мастер Джеймс! Как это? Вы здесь? Я думал… Что случилось с вами в дороге?

Кадфаэль остановился на полном ходу, он был всего в десяти шагах от вечерни. Он резко повернулся и поспешил поглядеть на этих неожиданных гостей и на хромого человека. Неужто и впрямь мастер Джеймс Беттон? Плотник, что поехал в Рамсей?

В этом не было никаких сомнений, — тот самый, что неделю назад отправился в Рамсейскую обитель, сопровождая повозку с лесом. Теперь, уже пеший и хромой, он оказался там, откуда уехал, причем весь перемазанный в грязи и в синяках, коим был обязан явно не одним лишь тяготам пути. Его товарищ, старший из двух каменщиков, что рассчитывали найти в Рамсее работу на длительный срок, в изорванной одежде, с повязкой на голове, стоял рядом с плотником, а на скуле у него чернел огромный синяк.

— Ты спрашиваешь, что случилось в дороге? — эхом повторил вопрос плотник. — Все ужасно, чуть не убили. На нас напали разбойники. Все пропало. Повозка, бревна, лошади. Ничего не осталось — ни щепочки, ни скотины. Слава богу, сами уцелели! Пустите нас Христа ради. У Мартина голова разбита, но он все-таки пошел со мной.

— Да заходите же! — пригласил их Кадфаэль, положив руку плотнику на плечо. — Идите в тепло, брат привратник даст вам вина согреться, а я пока схожу к отцу аббату и расскажу ему о случившемся. Я скоро вернусь и посмотрю разбитую голову Мартина. И ни о чем не беспокойтесь. Хвала господу, вы вернулись живыми! Все золото Герлуина не стоит ваших жизней.