Элизабет Питерс Тайна Нефертити

Глава 1

— Скарабей, леди, десять пиастров, очень дешево, скарабей на счастье, из гробницы царя, очень древний, очень дешевый! Скарабей, леди, скарабей на счастье... А за шесть пиастров?

Цена всегда падает, если покупатель не отвечает. Я продолжала идти, не обращая внимания на разносчика, который рысью бежал рядом со мной, его грязный белый в черную полоску балахон хлопал по голым пяткам. Игнорировать скарабея было труднее, поскольку тщедушный бизнесмен размахивал им прямо у меня перед носом. Однако я исхитрилась не смотреть на его товар. Мне незачем на него смотреть. Я твердо знала, что он не стоил не только шести пиастров, но и шести центов. И он не из гробницы царя, и он не приносит счастья (и вообще, что такое счастье?), и совсем он не древний. Скорее всего, его произвели на свет сутки назад, не больше.

— Подожди минутку, Алфе-е-я. Ты опять идешь очень быстро. А я хочу посмотреть эту штучку.

Опять это ужасное нытье! На протяжении пяти дней я беспрерывно выслушивала жалобы Ди. По пути из Айдльуальда до Орли с посещением доброй половины салонов знаменитых кутюрье Парижа, из Орли до Фиумичино, из Фиумичино до Каира, из Каира до Луксора. А оттуда, казалось, до загробного мира.

Я бросила взгляд на девчонку, но ее вид нисколько не смягчил моего раздражения. Она была испорченным созданием и сплошным недоразумением, начиная от ее вытравленных волос, которые здесь, в Верхнем Египте, висели сосульками от жары, и кончая ее пышными телесами, втиснутыми в одежду слишком новую, чересчур дорогую и очень тесную. Некую дисгармонию в общем облике этого неуклюжего юного существа создавали громоздкая гипсовая повязка и костыли.

Я остановилась, чувствуя себя порядочной сволочью, и моя злость на эту бедняжку усилилась, поскольку именно из-за нее я чувствовала себя такой стервой.

— Прости, Ди. Я просто... Извини. Где же твой отец? Разве он нас не встречает?

Ди пожала плечами. Я поняла, что она под этим жестом подразумевала отрицательный ответ на мой вопрос, однако вряд ли в этом была необходимость. Зал аэропорта быстро пустел, потому что наши попутчики — пассажиры самолета Каир — Луксор потянулись к поджидающим такси и автобусам. В зале не осталось никого, кто мог бы соответствовать образу отца Ди, по моим представлениям, — мужчине средних лет, поскольку считалось, что Ди семнадцать, человеку состоятельному, так как он мог позволить себе потворствовать своей дочери в приобретении парижских нарядов и завести ей компаньонку, то бишь меня, которая нянчилась бы с гипсом и костылями всю дорогу из Нью-Йорка до Египта.

Кроме туристов и роя неуемных разносчиков, облепляющих каждого из вновь прибывших, словно большие черно-белые полосатые мухи кусок сырого мяса, там никого не было. Не слишком эстетическое сравнение, должна признаться. Но я была не в лучшем расположении духа. С тех пор как мы ступили на египетскую землю, у меня где-то внутри притаилась легкая тревога, и чем дальше на юг мы продвигались, тем сильнее она становилась.

Когда, оглядев зал, я повернулась к Ди, то обнаружила, что ее неприкрытый интерес привлек особенно настойчивую толпу в черно-белых одеждах.

— Скарабей, леди, пять пиастров! Из гробницы царя, принесет много счастья...

Наш первый разносчик сумел-таки сунуть свой колониальный товар в руки Ди. Это, как известно всем разносчикам, половина победы в бою. Ди широко улыбалась и протягивала скарабея мне, чтобы я могла хорошенько его рассмотреть. Гипсовая поделка правильной овальной формы величиной в полтора дюйма была покрыта глазурью унылого сине-зеленого цвета и представляла собой условное изображение жука. На оборотной стороне безделушки красовалось несколько грубых царапин, которые должны были означать надпись иероглифами.

— Это подделка, — сказала я намеренно громко, намеренно выразительно. И с этим словом чувство тошнотворного беспокойства, преследовавшее меня, переросло в острую, почти физическую боль.

Удивленная этим выпадом, Ди уставилась на меня:

— В чем дело? Ты совершенно зеленая. Тебя что, солнце уже достало?

— Полагаю, что да... Давай поищем такси, пока все не расхватали. Твой отец, должно быть, поджидает нас в отеле.

— Ладно, давай.

Должна признать, что она отличалась добродушием. Ди вручила скарабея назад протестующему владельцу и захлопала своими искусственными ресницами:

— Прости, приятель. Покупка не состоится.

— Нет, нет, купите! — Голос разносчика возвысился до душераздирающего крика. — Всего только четыре пиастра! Леди, вы сказали, что купите...

Не подумав, я опрометчиво оборвала его одной короткой фразой на разговорном арабском. Стоило сделать подобный промах, чтобы услышать, как его крик захлебнулся в нечленораздельных звуках, выражающих изумление. Почти стоило.

— Отель «Зимний дворец», — сказала я водителю такси и занялась усаживанием Ди с ее гипсом в салон автомобиля. Мысленно я ругала себя, как по-английски, так и по-арабски. Не пробыла в Луксоре и пяти минут, а уже совершила свою первую ошибку. После всех усилий, которые мне пришлось приложить, чтобы превратиться в обычную туристку...

Пока такси подпрыгивало на ухабистой дороге в облаке пыли, я вынула свою компактную пудру. И правда, мой нос настоятельно требовал пудры, но меня беспокоило не это. Мне необходимо было удостовериться еще раз, что мой новый облик неузнаваем до такой степени, как я планировала.

Это не было каким-то маскарадом — этакой блажью. Это была просто камуфляжная окраска, защита перепуганного зверька от врагов-хищников. Зверьку, за которым охотятся, помогает природа, мне же приходилось помогать себе самой. Я сделала рот шире с помощью губной помады, превратила свои светло-карие глаза в темно-карие, тщательно выбрав тени и тушь. Наиболее эффективному изменению окраски я подвергла собственные волосы. Мало что можно было сделать с прической: мои волосы слишком густые и кудрявые, поэтому пришлось сохранить простую короткую стрижку. Однако из брюнетки, которой я была все двадцать пять лет своей жизни, я превратилась в блондинку, и мои пепельные локоны выглядели потрясающе.

Краска для обесцвечивания за сорок долларов, новая губная помада и набор под названием «Магия для глаз» — вот что сделало новую Алфею Томлинсон. Может быть, даже эти небольшие уловки были без надобности. В конце концов, никто из них не видел меня целых десять лет. Я, как они говаривали, «отставала в развитии». В пятнадцать лет была плоской, как жердь, — кругом тридцать. Джейк часто шутил, что мерку для меня можно снимать со ствола дерева. Они не узнают в светловолосой, отлично сложенной молодой женщине в хорошо сшитом синем льняном костюме нескладную, кое-как одетую девчонку-сорванца.

Не то чтобы я похвалялась своей фигурой. Просто это был мой хлеб с маслом — но без джема. Показ моделей — звучит заманчиво, но быть моделью, демонстрирующей купальники и свитера для каталога заказов по почте, — занятие столь же привлекательное, как копка картофеля. К тому же не так уж и хорошо оплачиваемое, тем более когда каждый лишний цент складывается в маленький конверт с надписью «Отпуск». Отпуск? Отдых, расслабление, смена обстановки... Нужно признаться, я позволила себе некоторую иронию, когда надписывала этот конверт.

Мои мысли потекли по старому проторенному руслу. В попытке отвлечься я взглянула на Ди, но она, казалось, не нуждалась в моей помощи. Она смотрела в окно, очевидно завороженная открывавшимся видом. Аэродром располагался в пустыне, в стороне от современного Луксора, но наш шофер гнал свою грохочущую машину на предельной скорости — сумасшедшей, захватывающей дух — тридцать пять миль в час. Принимая во внимание дорогу, они казались шестьюдесятью милями в час. Машина с ревом и лязгом неслась в направлении города, расположенного прямо на берегу Нила, в плодородной пойме, окаймлявшей реку. Впереди глаз радовала яркая зелень полей и изящные очертания финиковых пальм. После обесцвеченных солнцем скал пустыни насыщенные цветом краски почти ослепляли. И надо всем этим простиралось бескрайнее небо Верхнего Египта такой чистой и интенсивной синевы, что напоминало редкий вид китайской керамики.

К своей досаде, я обнаружила, что глаза мои застилали слезы, но не от пыли, которая сопровождала нас на всем протяжении пути. Египет — не очень приветливая страна. Сочные зеленые поля — это только узенькие полоски, скрывающие бесплодные просторы пустыни. Но в прозрачном воздухе и безжалостном солнце было нечто такое, что отравляло кровь, словно малярия, ностальгия, которую не вылечит ни одно лекарство.

— Подделка? — спросила Ди.

Я отпрянула, как от удара.

— Эти люди все, что продавали, было подделкой? — повторила она, намеренно не обращая внимания на грамматику.

Вот и исцеление от моего рецидива сентиментальности. Всего только одно слово — функциональное, действенное.

— Подделкой, — ответила я, словно пробуя слово на вкус. — Да. Все это — подделки. Большинство феллахов[1] делают их сами. Весьма небольшие домашние предприятия. Скарабеи, ушебти[2] — это статуэтки. Все это — фальшивки, имитация...

Такси сделало крутой вираж, прервав мой список синонимов и отбросив Ди прямо на меня. Она выпрямилась, пробормотав нечто такое, от чего мои брови в изумлении поползли вверх. Современная молодежь и в самом деле получает либеральное образование.

Сперва я не узнала отель. Это уже было неплохо: слишком много дорогих сердцу воспоминаний нахлынуло на меня за последние полчаса. С тех пор, когда я была здесь последний раз, сделали красивую пристройку, и именно к ее стеклянным дверям подкатило такси. Я заплатила шоферу столько, сколько он запросил, что было глупо: каждый в Луксоре ожидает и получает удовольствие от хорошей громкой перебранки по поводу цен. Но я боялась, что, если начну торговаться, снова выдам себя. Турист, который бегло говорит на местном арабском наречии, стоит того, чтобы быть упомянутым во время вечернего обмена сплетнями. В любой части света сплетни в маленьких городках распространяются молниеносно.

Я и не осознавала, до чего мне жарко, пока не очутилась в вестибюле, где работал кондиционер, и не почувствовала, как все мое тело изнемогает от блаженства. Очевидно, Ди испытывала то же самое, поскольку она тяжело плюхнулась в ближайшее кресло и закрыла глаза.

— Я еле жива, — объявила она. — Позаботься о вещах, ладно? Папаша должен быть где-то поблизости.

Я оглядела это «поблизости», но, так как никогда прежде не видела фото моего временного нанимателя, трудно было рассчитывать найти его среди слонявшихся по вестибюлю туристов. Любой из них мог оказаться моим пожилым и богатым мистером Блочем. Провести зиму в Египте стоит немалых денег, и большинству приходится полжизни собирать такие средства.

Я подошла к стойке, чувствуя злость средней степени на этого иллюзорного мистера Блоча. Казалось бы, вдовец, имевший единственного ребенка, должен был вертеться поблизости, сгорая от нетерпения обнять свое чадо. Однако реакция служащего за стойкой на мой вопрос не оставила сомнения в том, что нас ожидали, и с большим нетерпением. Тут же забегали посыльные, послышались звонки, зазвонил телефон, и через несколько минут из одного из лифтов появился высокий седой мужчина и направился прямо ко мне.

— Мисс Томлинсон?

В отличие от громкого и визгливого голоса Ди и ее нью-йоркского гнусавого выговора, мистер Блоч говорил на удивление тихим и очень низким голосом, манерно растягивая слова. В ответ на мое приветствие он протянул большую холеную руку и одарил меня крепким рукопожатием. Розовое и тщательно выбритое лицо его носило выражение томной учтивости, что располагало к нему. Я решительно отдала предпочтение мистеру Блочу по сравнению с мисс Блоч. Однако было бы благоразумным отметить, что он предпочитал ее мне, потому-то я и препроводила его к креслу, куда рухнула Ди. Вид у нее был такой, словно она заснула. Я слегка толкнула ее и была вознаграждена проявлением признаков жизни.

— Ой, — воскликнула она, моргая, — па, привет.

Блоч нерешительно чмокнул ее в щеку. У него было точно такое же выражение, которое я видела на лицах других отцов юных девиц, — настороженное, сосредоточенное и опасливое, как у человека, вынимающего запал из неразорвавшейся гранаты. Я нашла это весьма трогательным.

Не в пример некоторым своим сверстникам, Ди была, по крайней мере, вежлива. Она позволила отцу взять себя за руку и согласно кивнула, когда он объяснил, что ему не удалось раздобыть нам номера рядом с ним в новом крыле. Отель был набит по самую крышу.

— Боюсь, в старой части отеля нет кондиционеров, — сказал мистер Блоч, бросая на нее встревоженный взгляд. — Но по ночам тут по-настоящему прохладно. И такой контраст может показаться в некотором роде оригинальным.

Мы прошли через двери в старое крыло и прямиком попали в мое прошлое.

Пятнадцать лет назад «Зимний дворец» был верхом элегантности. Десять лет назад я была влюблена в его изящество конца девятнадцатого века, в его широкую парадную лестницу с позолоченными балюстрадами и музыкальную комнату с красными бархатными креслами. Мы всегда проводили пару ночей в отеле, прежде чем отправиться на зиму в удобные, но отчаянно скучные апартаменты при институте. По правде говоря, нам это было не по карману, но именно тем и отличался Джейк от остальных археологов, как правило скупердяев. Мы сначала позволяли себе прихоть и только потом волновались, в состоянии ли мы ее оплатить. Джейк вообще никогда не переживал насчет денег. Повзрослев, я иногда читала ему нотации, но быть строгой с Джейком было нелегко: он умел отмести все мои критические высказывания одним насмешливым выражением лица и веселым замечанием. Я часто гадала, лучше ли управлялась бы с ним моя мать, но эту тему мы никогда не обсуждали. Любое упоминание о матери стирало с лица Джейка все следы веселости, и насмешливые интонации исчезали из его голоса. Ему трудно пришлось, когда он остался один на один с малышкой дочерью и воспоминаниями о трагедии — то был редчайший случай, один процент случайности, выражаясь языком медиков, который по статистике не более опасен, чем вождение автомобиля. У меня же не было ни воспоминаний, ни чувства утраты, но я всегда сознавала, что по-своему пыталась заполнить эту пустоту. И кое в чем я преуспела. Мы с Джейком весело проводили время, скорее как сверстники, а не как отец с дочерью. Мы вовсе не походили на этих двоих: скучающую девицу и ублажающего ее папашу...

Номера уменьшились в размерах и обветшали. Однако постель выглядела точно такой же, какой запомнилась мне в мой последний приезд сюда, — закутанная в огромное белое облако противомоскитной сетки, собранной в роскошную корону из оборок над подушкой, и такая высокая, что мне приходилось пользоваться стулом, чтобы взбираться на нее. Когда я в первый раз залезла в такую постель, то почувствовала себя никак не меньше чем невестой короля.

По долгу службы я предложила Ди помочь устроиться в номере, но мистер Блоч уверил меня, что сам об этом позаботится. Ему не терпелось поболтать со своей крошкой.

Этот милый господин даже сказал, что намерен оплатить мой номер, ведь я была так внимательна к его малышке. Мы с Ди при этих словах чуть не поперхнулись. Я оставалась всего лишь корректна по отношению к его дитяте, а она, уж я-то уверена в этом, считала меня величайшей занудой со времен королевы Виктории.

Конечно же я поблагодарила мистера Блоча. Тогда он меня поблагодарил, и Ди, после того как ее подтолкнули локтем, тоже поблагодарила меня, а я, наверное, поблагодарила бы Ди, бог знает за что, если бы мистер Блоч не подхватил свою дочурку и не увел ее, оставив меня наедине с собственными воспоминаниями.

Надо сказать, это была не лучшая компания.

Не знаю, как долго я простояла бы посреди номера, обратившись в каменный столб, если бы не произошло то, что вывело меня из моего транса и напомнило о еще одном добром старом египетском обычае, который совсем вылетел у меня из головы.

Дверь настежь распахнулась, стукнувшись о стену со звуком, подобным пистолетному выстрелу. Это была всего-навсего горничная, которая принесла свежие полотенца, но с таким же успехом это мог бы быть и официант или посыльный. Стучать в дверь не в обычаях Луксора, не в обычаях и запирать эти самые двери на замок. Только уходя, постояльцы запирают свои номера, находясь же в них, вынуждены днем держать двери не только незапертыми, но и приоткрытыми для создания сквозняка. Климат Луксора такой же, как в пустыне, — ночью прохладно, а днем жарко.

Я взяла полотенца и приняла душ. Потом я позвонила и заказала чай в номер. Отперев дверь, — официант был бы страшно обижен, если бы я этого не сделала, — я вышла на балкон, где стоял круглый железный столик и два плетеных стула. Я не собиралась садиться. Но уйти сразу же, бросив лишь беглый взгляд на открывавшийся вид, было просто невозможно.

Отель, так же как и современный городок, и руины древних храмов Карнака и Луксора, располагался на восточном берегу реки. Напротив, через Нил, отражавший все краски заката, лежал западный берег. Там раскинулась земля мертвых, и лишь несколько небольших деревенек, как и в древние времена, были приютом для живых.

Мне казалось странным, что во многих, совершенно несхожих друг с другом мифологиях запад — местоположение царства небесного. Но сейчас, наблюдая, как солнце во всем сверкающем великолепии клонится к горизонту, я поняла, что это вовсе не так уж странно. Подобно человеку, солнечный шар неумолимо исчезал во тьме, но он уходил, победно пламенея.

Щедро льющийся золотой свет высветил зелень пальм и хлопковые поля на западном берегу, позолотил зубчатые вершины скал. Поперек лениво текущей реки скользили грациозные лодки-фелюги, покачивая треугольными парусами. Лодки по сей день оставались единственным связующим звеном между восточным и западным берегами, и современные туристы пересекали реку точно так же, как это делали их предшественники, чтобы посетить дома умерших — гробницы и храмы, вырубленные в скалах или сооруженные возле скалистых вершин, за которые каждый день уходит умирать ярко-красное солнце.

Влетел официант с моим заказом, показной поспешностью стремясь загладить вину за остывший чай, — скорее всего, он остановился по пути поболтать с хорошенькой черноглазой горничной. Солнце упало за вершины скал, оставив на небе алые с золотом вспышки и рубиновые полосы. Луксор славится своими роскошными закатами. Поскольку скалы довольно высоки, солнцу приходится проделать еще некоторый путь, прежде чем оно закатится за невидимый горизонт. Было светло. Достаточно светло, чтобы читать.

Я вынула из сумочки письмо. Я читала его уже раз сто, дешевая бумага обтрепалась на сгибах. Я осторожно разгладила их и снова пробежала глазами текст, который знала наизусть.

"Достопочтимая мисс.

Взял на себя смелость написать это письмо в надежде, что Вы в добром здравии, и молю Всевышнего, чтобы он не оставил Вас в своих заботах.

Осмелюсь попросить Вас, достопочтимая мисс, приехать снова в Луксор. Нужно сказать Вам очень важное. Это касается Вашего глубокоуважаемого отца, мир праху его. Это очень важное дело. Смею надеяться, что Вы приедете в скором времени.

Жду с нетерпением Вашего скорого приезда.

Ваш покорный слуга

Рейс Абделал Хассан".

Почерк был мелкий и разборчивый, но неровный, что свидетельствовало о почтенном возрасте писавшего. Абделалу, должно быть, около восьмидесяти. И сорок из них он являлся главным человеком на раскопках. Я знала его всю свою жизнь, но это было единственное письмо, которое я получила от старика, и в церемонных фразах трудно было разгадать причину, заставившую его написать это одно-единственное письмо. Что-то насчет Джейка. Нечто, определенно, о том ужасном эпизоде десятилетней давности. Но почему же тогда он ждал целых десять лет, чтобы сообщить мне это «очень важное»? Что такого важного мог он знать? Ведь это дело не коснулось его ни с какого бока. Но не эта часть письма заставила меня сорваться с места и проделать путешествие не в одну тысячу миль, а приписка, нацарапанная по-арабски:

«Ты помнишь день в Млечном месте, когда ты была великой царицей Нефертити, а я твоим преданным визирем? Тогда я играл с тобой, ребенком. Теперь ты — взрослая женщина, а я — старик. То, что знаю я, должно быть известно и тебе, и ты должна приехать, чтобы это услышать, ибо шаги Собирателя душ звучат все громче, приближаясь ко мне».

Он в глубине души оставался язычником, и я осуждала, но только в шутку, его веру в древних богов, изображения которых он помогал находить. Я запомнила его высоким и худым, с лицом цвета красного дерева, испещренным морщинами — точно тонкие линии, прочерченные по затвердевшему гипсу. Когда он улыбался, обнажая потемневшие сломанные зубы, характерные для человека его возраста и происхождения, казалось, что гипс давал трещины, и Абделал становился похожим на знаменитое изображение святого Франциска в Ассизах.

Я частенько захаживала к нему в дом попить чаю. У него было двое маленьких сыновей — худенькие близнецы, чьи смуглые лица освещала белозубая улыбка. Арабскому языку по большей части я выучилась у него...

Ночь наступила быстро, как всегда бывает в пустыне. Звездный занавес опустился на черно-синее небо. Скалы на западе, освещенные угасающими лучами, поблескивали, отбрасывая розовато-золотые блики.

Я держала шероховатый лист бумаги в руках, и у меня вдруг возникло ощущение, будто я касаюсь твердой шершавой ладони Абделала. За прирожденной невозмутимостью слов его письма скрывалась отчаянная тревога и настойчивость. Я почувствовала это сразу, как только получила неожиданное послание. Теперь же, находясь так близко к цели, особенно остро ощущала всю настоятельность зова, заставлявшего меня сгорать от нетерпения.

— Ты ужасная дура, — сказала я вслух и вскочила с жесткого плетеного стула. Слишком уж я поддаюсь глупым страхам и дурным предчувствиям. Абделал был не из тех, кто стал бы тратить деньги на такие нововведения, как авиапочта. Его письмо добиралось до меня три месяца. Значит, как бы ни было важно то, что он хотел мне сообщить, это может подождать еще один денек.

По пути на ужин я постучала в дверь Ди, но не получила ответа. Очевидно, она и ее отец уже спустились вниз.

Я нашла их в вестибюле нового крыла воркующими как голубки. Заметив меня, Блоч знаком пригласил присоединиться к ним. Что я и сделала, приняв предложение выпить коктейль.

Ди красовалась в платье, которое я не помогала ей выбирать в Париже. Скорее наоборот, пыталась отговорить покупать его. Само по себе оно было великолепно, но черный шифон, блестки и черные жемчужины — все это мало подходило для семнадцатилетней девочки. И особенно по-дурацки выглядело рядом с белым гипсом, из-под которого торчали розовые пальчики Ди.

Однако при всем при том вид у нее в этом платье был сногсшибательный — в свои семнадцать она имела вполне зрелые формы. Я решила, что моя реакция наполовину продиктована завистью. С мрачным удовлетворением я созерцала собственный наряд из скромного нейлона в цветочек. И хотя я позволила себе иметь на плечах только тонюсенькие бретельки, было совершенно очевидно, что одеваюсь я не у лучших кутюрье Парижа или хотя бы Лондона.

— Вы выглядите бесподобно, — сказал мистер Блоч, лучезарно улыбаясь мне.

— Премного благодарна, — сухо ответила я.

— Мне так приятно оказаться в обществе двух хорошеньких барышень, — продолжал мистер Блоч своим тихим голосом, певуче растягивая слова. — Я был бы рад пригласить вас пообедать с нами, мисс Томлинсон, но имел глупость назначить встречу на это время — нам предстоит что-то вроде делового обеда.

Мистер Блоч был по-старомодному любезен, однако я не находила его манеры ни нелепыми, ни смешными. Наоборот, они казались успокаивающими, как тихая музыка.

— Когда-то я знавал человека по имени Джейк Томлинсон, — добавил мистер Блоч и тем же мягким тоном спросил: — А вы ведь его любимица дочь, не так ли?

Это оказалось для меня не меньшей неожиданностью, чем если бы ласковый домашний пес вдруг бросился на меня и цапнул за руку. Я попыталась выговорить убедительное нет, но, встретив проницательный взгляд голубых глаз Блоча, поняла, что он знает, кто я такая, и обнаружит ложь раньше, чем я успела бы ее произнести.

— Да, я — дочь Джейка.

— Я был очень опечален известием о его смерти. Огромная потеря для профессионалов. Он был одним из самых замечательных археологов, с которыми мне довелось встречаться, и чрезвычайно приятным человеком.

Скрывая вздох облегчения, я уткнулась в свой бокал с вермутом. Ему известна лишь та тщательно продуманная ложь, которую сочинил Джон. Я мысленно возблагодарила за это Бога.

— Ну что ж, — ровно лился голос Блоча, — в таком случае я рад спросить вас, не пожелаете ли вы присоединиться к нам завтра в небольшой прогулке. Я хочу, чтобы Ди посмотрела Долину царей[3] и некоторые достопримечательности на другом берегу реки. Мне-то все это давным-давно знакомо, но она ничего подобного не видела. Сказать по правде, мне никогда не надоедает Египет. Однако, боюсь, такому знатоку, как вы, надоели туристы.

— О нет, — возразила я, приходя в себя. Вот щелочка, которая мне нужна, — возможность перебраться через реку к Абделалу, не вызывая подозрений. Рано или поздно Джон обнаружит, что я здесь, — о, конечно, он это обнаружит. Но я не рискну вступить с ним в схватку без оружия, которым могу обзавестись. — Благодарю вас, мистер Блоч, я с удовольствием поеду.

— Славно. — Вежливая улыбка появилась на невозмутимом лице Блоча. — Тогда, может быть, вы и отобедаете в нашей компании? Я встречаюсь с Джоном и юным Майклом тоже. Для вас ведь институт — дом родной. Вы еще не звонили туда?

Я молча покачала головой.

— Кто такой этот Джон? — спросила Ди и получила мою искреннюю, хотя и не облеченную в слова благодарность. Этот вопрос и ответ на него дали мне время собраться с мыслями.

— Ну ты же, золотце мое, слышала о нем от меня. Джон Макинтайр — он главный человек в Луксорском институте, который относится к университету. Он тебе понравится. И... — добавил мистер Блоч, подмигнув, — тебе понравится его помощник Майк Кассата. Он больше подходит тебе по возрасту. Сколько лет Майку, мисс Томлинсон?

— Двадцать восемь... Мистер Блоч?

— Да, моя дорогая?

— Я... я путешествую как бы инкогнито... Не буквально — я была вынуждена назвать свое настоящее имя, в конце концов, оно указано в паспорте. Но пока я предпочла бы не встречаться с Джоном и... и с остальными. Мне бы хотелось несколько дней побыть одной, а потом я им позвоню.

Это была самая неуклюжая, шитая белыми нитками отговорка, какую мне когда-либо доводилось слышать. Но мистер Блоч принадлежал к тому редкому и исчезающему разряду мужчин, которые зовутся джентльменами. Он и глазом не моргнул.

— Ну что ж, я вас понимаю. Хорошо, не оброню ни слова. Хотите сделать им сюрприз, не так ли? В этом случае, моя дорогая, вам лучше сбежать отсюда. Джон может появиться с минуты на минуту.

В отличие от отца, Ди не потрудилась скрыть, что не поверила мне. Подперев рукой подбородок, она с легкой улыбкой скептически изучала мое лицо. Может, она подумала, что лет десять назад Майк соблазнил меня и бросил. Только такая причина могла прийти ей в голову. Мне было плевать. Это лучше, чем правда.

Условившись встретиться с дочерью и отцом утром следующего дня для обещанной прогулки, я поспешила удалиться. Если Джона поджидали в любой момент, мне следовало убраться как можно скорее. Однако нездоровое любопытство заставило меня задержаться у выхода, где большая безобразная пальма в кадушке отбрасывала достаточно тени, чтобы я почувствовала себя скрытой от случайных взглядов.

Я забыла, что взгляд Джона никогда не бывал случайным.

Увидев его, я помертвела: он совсем не изменился.

Седые волосы (он поседел рано, еще в мою бытность девочкой), как и прежде, составляли эффектный контраст с загорелой кожей лица и большими черными усами — объектом его особой заботы. Он сохранил ту же надменную осанку: подбородок вздернут, спина прямая, словно аршин проглотил. В темном костюме и галстуке он выглядел не столько не в своей тарелке, сколько раздраженным такими требующими траты времени пустяками, как чистка ботинок и глажение брюк. Одежда, которую он носил на раскопках, похоже, никогда и рядом с утюгом не лежала. В четырнадцать лет я влюбилась в него без памяти. В пятнадцать поняла, что ненавижу его, как никого в целом мире.

Кто переменился, так это его спутник. Я ни за что бы не поверила, что Майк когда-нибудь сможет стать настолько выше ростом. Десять лет назад он возвышался всего на фут над моими шестьюдесятью дюймами. Теперь же, в двадцать восемь, рост его превышал шесть футов на добрых четыре дюйма. Почти такие же белые, как у Джона, волосы, но не седые, а выгоревшие на солнце и коричневое от загара лицо придавали ему дурацкий вид. Я знала из университетских бюллетеней, что он уже получил звание адьюнкт-профессора и считается вторым человеком в Луксорском институте. В мою бытность Майк слыл юным гением на кафедре египтологии и был моим заклятым врагом. Будучи всего на три года старше меня, он вел себя покровительственно-снисходительно, словно повидавший жизнь старик. Называл меня не иначе как «чадо», а я мстила ему разными мелкими пакостями, как только могла. В его чае плавали резиновые пауки, манускрипты оказывались в чернильных пятнах, и где бы Майк ни сел, все под ним взрывалось или издавало неприличные звуки. По зрелому размышлению, он, возможно не без основания, называл меня «чадом».

Я позабыла о своей жалкой маскировке, о своей ненависти и о пальме в кадушке. У меня было ощущение, будто я стою совершенно голая посреди многолюдной площади. Тут Джон, который всегда обладал сверхъестественной способностью замечать то, что ему не полагалось видеть, начал обводить вестибюль пристальным взглядом.

Я была спасена мистером Блочем, неожиданно обратившимся в моего ангела-хранителя в несколько несообразном наряде. Он приподнялся, помахал рукой, и Джон заметил его. Лицо Джона, словно неожиданная вспышка, осветила улыбка — сверкнули белые зубы, углы рта раздвинулись, и от них пролегли две глубокие морщины, глаза заискрились. Он подошел к столику Блоча. За ним тенью нерешительно двинулся Майк.

«Прихвостень», — подумала я зло.

И тут же сковавшее меня напряжение улетучилось без следа. Худшее было позади. Я увидела их, и они оказались не демонами, а обыкновенными людьми. К тому же занятыми достаточно унизительным делом — они обхаживали богача явно в надежде, что он отвалит большую сумму на раскопки. Подобный род деятельности — неизбежная часть их профессии, поскольку для удовлетворения ненасытной страсти археологов к раскопкам денег никогда не хватает. Мой отец ненавидел это занятие, однако чаще всего оно поручалось именно ему, поскольку он был, по его собственным словам, «чертовски обаятелен».

О Джоне этого не скажешь. Он бросался на людей, как бык на красное, когда они его раздражали, а случалось это частенько, и набор ругательств, которые он пускал в ход, в его устах звучал особенно оскорбительно. Должно быть, к Блочу он испытывал симпатию, в противном случае его лицо не расцвело бы улыбкой во весь рот. Джон никогда не был мастером по части притворства.

Не обращая внимания на взгляды, которые я привлекала, стоя столбом в проходе, я с удовольствием отметила про себя, что моя уверенность в себе растет. Они меня никогда не узнают, ни за что на свете.

Тем не менее я подождала, пока вся компания рассядется, и только тогда прокралась в обеденный зал и заняла столик как можно дальше от них. Ди, насколько я заметила, нашла Майка, как и обещал ей отец, весьма привлекательным. Майк сидел ко мне спиной, но, как Ди изо всех сил старалась его очаровать, мне было хорошо видно. Она надувала губки, хлопала ресницами, томно вздыхала и все такое прочее, а он, как ни странно, не шарахался от нее в ужасе.

Я выскользнула из обеденного зала, когда они еще беседовали за кофе, и сразу поднялась в свой номер. Мне удалось обрести уверенность в себе, но не стоит испытывать судьбу. Я видела Джона, а он меня — нет, и это было очко в мою пользу.