"Неугомонная мумия" - читать интересную книгу автора (Питерс Элизабет)

4

После завтрака все разбрелись по своим делам:

Эмерсон решил навестить мсье де Моргана и выудить лицензию на раскопки в Дахшуре, а я с сыном отправилась за покупками. Обычно я сопровождаю Эмерсона во время официальных визитов, но тогда бы пришлось взять с собой Рамсеса. После «изучения» арабского мне не хотелось демонстрировать способности нашего чада чопорному господину, вдруг ему не понравится лексикон юного археолога? Кроме того, Рамсес заявил, что не сдвинется без Бастет и с места. Что ж, тогда вместо визита в резиденцию де Моргана походим с кошкой по магазинам и поищем для нее ошейник покрепче.

Улица Муски, главная артерия старого Каира, за последние годы утратила свой причудливый восточный колорит; теперь здесь много современных английских и французских магазинов, я же любила маленькие египетские лавочки. Так что мы миновали Муски и остановили экипаж у старого торгового квартала.

Первым делом мы отправились к кожевникам, где купили два ошейника для Бастет. Я выбрала простой и удобный, Рамсес предпочел щедро разукрашенный росписями, золочеными скарабеями и фальшивой бирюзой. Меня слегка озадачило пристрастие Рамсеса к безвкусным украшениям, но я решила не затевать дискуссию. Рамсес тут же нацепил на Бастет аляповатый ошейник и пристегнул к нему не менее жуткий поводок алого цвета. Они составляли примечательную пару: Рамсес в твидовой курточке и брючках, которые отец заказал ему по образцу собственного наряда, и большая кошка, словно сошедшая с древнеегипетской росписи. Я лишь порадовалась, что Рамсес не предложил вставить Бастет в ухо золотую серьгу, как делали древние любители кошек.

Разобравшись с Бастет, мы занялись прочими покупками – медикаменты, инструменты, веревки и другие полезные вещи. Когда список иссяк, близился полдень. В Каире всегда так – часовая прогулка по магазинам выливается в тягучие перебранки с торговцами, нескончаемые чашечки густого кофе и цветистые комплименты. Оставалось лишь одно место, куда я хотела зайти. Я повернулась к Рамсесу, чтобы спросить, не голоден ли он, но обнаружила, что вопрос излишен. Он только что запихнул себе в рот пирожное, истекающее медом и ощетинившееся орехами. Мед капал с подбородка на куртку.

– Где ты это взял?! – ошарашенно спросила я.

– А мне вон тот человек дал.

И Рамсес ткнул липким пальцем в продавца восточных сладостей, на голове которого покачивался большой деревянный поднос. Торговец послал мне улыбку и почтительно поклонился.

– Рамсес, – простонала я, – разве я тебе не говорила, чтобы ты ничего не ел на улице?

– Нет, – довольно ответил Рамсес.

– Нет?.. Ну тогда говорю сейчас.

– Ладно, – покладисто согласился мой сын, облизывая пальцы.

Мы гуськом прошли через арку на маленькую площадь, где весело шелестел фонтан. Вокруг мраморного сооружения столпились женщины с кувшинами. Появление Рамсеса с Бастет произвело небольшой фурор. Раздалось дружное хихиканье, одна из дам даже набралась храбрости и приподняла паранджу, чтобы как следует разглядеть диковинного зверя на поводке.

– Мама, а куда мы идем?

– В лавку древностей. Я обещала дяде Уолтеру посмотреть папирусы.

– Папа говорит, что торговцы древностями – гнусные мошенники и они...

– Я знаю все, что говорит твой отец, однако порой приходится иметь дело и с мошенниками. И пожалуйста, Рамсес, не повторяй его слова, хорошо? Лучше вообще молчи. И ничего там не трогай. И не позволяй Бастет разгуливать по лавке. И ничего не ешь!

– Хорошо, мама.

Я подозрительно покосилась на сына. Что-то уж очень он покладистый.

Квартал Хан-эль-Халил, где торгуют металлическим скарбом, еще более многолюден, чем прочие торговые районы Каира. Мы прокладывали себе путь мимо лавчонок размером с кухонный шкаф; на узких каменных скамейках, которые здесь называют «мастаба», сидели покупатели, торговец копошился внутри лавки, время от времени выныривая на свет с очередным предметом и начиная расхваливать свой товар на все лады.

Лавка Абделя находилась в самом конце квартала. Неказистый вид магазинчика служил лишь для отвода глаз. Почетных клиентов проводили в тесное помещение, располагавшееся позади совсем уж крошечной комнатенки. Там и хранились основные сокровища старого мошенника.

Еще со времен мсье Мариетта, первого хранителя египетских древностей, археологические раскопки, по крайней мере теоретически, были поставлены под строгий контроль. Лицензии выдаются только опытным ученым, а результаты изучаются официальным представителем ведомства, который отбирает для музея лучшие экземпляры. Остальное разрешается взять археологу. Всякий, кто желает вывезти древности, должен получить разрешение, но его легко выдают только в том случае, если указанные предметы не имеют большой денежной или исторической ценности.

Все было бы прекрасно, если бы закон соблюдался. К сожалению, невозможно уследить за каждым квадратным акром, и незаконные раскопки встречаются сплошь и рядом. Неопытные копатели, опасаясь разоблачения, работают в большой спешке, походя разрушая древние объекты, и уж конечно не ведут никаких записей. Египетские крестьяне просто нутром чувствуют клады и зачастую отыскивают гробницы, о которых археологи понятия не имели.

Знаменитый тайник с мумиями фараонов, о котором упоминал Эмерсон, – наиболее яркий пример.

При таком положении вещей торговцы древностями, разумеется, процветали. Некоторые были менее щепетильными, чем другие, но безупречно честный торговец попросту не выдержал бы конкуренции со своими пройдошистыми коллегами, ведь самые ценные вещи появлялись на рынке в результате нелегальных раскопок. Абдель был не лучше и не хуже других. Иными словами, в его лавке вполне могли найтись папирусы для Уолтера.

Каменная скамейка перед лавкой была пуста, значит, покупателей нет. Я заглянула внутрь. Тускло освещенная комнатка была забита товарами. Большую часть свободного места занимал сам Абдель – человек небольшого роста, но необъятной толщины. Пока богатство не испортило его фигуру, Абделя, наверное, можно было назвать красивым – правильные черты лица, большие карие глаза. В нем и сейчас осталось кое-что от прежнего щеголя, если судить по одеянию из кашемира цвета зрелого апельсина и массивному зеленому тюрбану. Возможно, при помощи этого сооружения на голове Абдель восполнял недостаток в росте. Стоя ко мне спиной, он напоминал ярко-оранжевый воздушный шар, увенчанный капустным кочаном.

За ним, в занавешенном дверном проеме, стоял еще один человек. Я видела только его лицо, надо сказать, довольно зловещее лицо – очень смуглое, почти черное, как у нубийца, дряблое, с мешками под глазами, наводившими на мысль не столько о возрасте, сколько о разгульной жизни. Увидев меня, человек дернул верхней губой, над которой чернели редкие усики, и оскалился. Хриплым голосом он перебил воркующую речь Абделя. Я разобрала лишь несколько слов, все остальное смешалось в непонятную сумятицу.

С проворством ящерицы, удивительным для человека столь солидной комплекции, Абдель обернулся и властным жестом заставил замолчать своего собеседника. Широкое смуглое лицо лоснилось от пота.

– Да это же Ситт-Хаким! – воскликнул хозяин лавки, расплываясь в улыбке. – Жена великого Эмерсона. Большая честь видеть вас у себя дома, госпожа доктор!

Поскольку мне не хуже Абделя известно, кто я такая, то напрашивался вывод, что слова предназначались неприятному усатому субъекту. И вряд ли это было официальное знакомство, поскольку, заслышав мое имя, зловещий усач исчез, да так внезапно и бесшумно, что даже занавеска за ним не колыхнулась. Видимо, хозяин не столько представлял меня, сколько предупреждал посетителя.

Абдель поклонился, точнее, попытался поклониться, но шар согнуть не так-то легко.

– Добро пожаловать, уважаемая и драгоценная. А этот юный благородный господин, разве может он быть кем-то иным, кроме как сыном великого Эмерсона! Какой красавчик, и сколько ума светится в его глазах!

Это было невероятным нарушением этикета: нельзя хвалить ребенка из опасения накликать завистливых демонов зла. Раз Абдель допустил такую ошибку, значит, он чем-то сильно взволнован.

Рамсес не сказал ни слова и лишь величаво поклонился в ответ.

– Но давайте же выйдем на воздух, драгоценная Ситт-Хаким, – продолжал разливаться Абдель, – сядем на эту удобную мастабу, выпьем кофе, и вы расскажете мне, чем могу вам служить.

Я позволила вывести себя из лавки и усадить на каменную скамейку. Хозяин присел рядом и хлопнул в ладоши, призывая слугу. Под оранжевым одеянием он носил длинный халат из полосатого сирийского шелка, перевязанный поясом, который едва гнулся от обилия жемчуга и золотых нитей. Абдель не обратил никакого внимания на Рамсеса, который остался внутри лавки. Нарочито заложив руки за спину, словно демонстрируя послушание, Рамсес разглядывал выставленные на продажу товары. Я решила его не звать. Даже если что-нибудь и сломает, ничего страшного – большинство предметов все равно дешевые подделки.

Некоторое время мы с Абделем пили кофе и обменивались неискренними комплиментами. Затем хозяин лавки вдруг сказал:

– Надеюсь, вас не оскорбила речь этого ничтожного нищего? Он пытался кое-что мне продать. Однако у меня возникли подозрения, что эти древности украдены, а как известно вам и моему великому другу Эмерсону, я не имею дел с мошенниками.

Я согласно закивала, прекрасно зная, что Абдель бессовестно лжет. А он знал, что я знаю. Мы разыгрывали освященный временем спектакль, когда обе стороны клянутся в самых благородных намерениях, а сами вынашивают планы, как бы поудачнее обмануть другого.

Торговец ласково улыбнулся. Этот толстяк умел хранить невозмутимость, но я-то прекрасно изучила старого плута – его реплика была не извинением, а замаскированным вопросом. Он всеми силами стремился выведать, поняла ли я, о чем они шептались.

Многие профессии, особенно связанные с преступным миром, с годами обзаводятся собственным языком, и воровской жаргон Лондона семнадцатого века служит прекрасным тому примером. Абдель и зловещая личность разговаривали на жаргоне каирских торговцев-ювелиров. В его основе лежит древнееврейский язык, который я учила вместе со своим покойным отцом-историком. Вообще-то они говорили очень быстро и очень тихо, поэтому я разобрала лишь несколько слов. Абдель сказал: «Хозяин съест наши сердца, если...» Тут собеседник предостерег его о том, что появились посторонние уши.

Однако признаваться, что знакома с секретным наречием, я совершенно не собиралась. Пусть старик гадает и тревожится.

И Абдель встревожился. Вместо того чтобы бесконечно пересказывать слухи, он внезапно перешел к делу, спросив, что мне угодно.

– Я пришла ради брата моего мужа Эмерсона. Он изучает древний язык Египта, и я обещала ему привезти папирусы.

Абдель вдруг стал похож на сверкающую статую: его неподвижные руки словно окаменели, лицо потемнело. Неужели невинное слово «папирусы» подействовало таким удивительным образом? Может, обнаружили тайник с древними письменами? Я уже представляла себе, как раскрою бандитскую сеть, арестую преступников и в качестве трофея доставлю Уолтеру целые кипы бесценных папирусов.

Абдель откашлялся:

– Это чрезвычайно огорчительно, драгоценная госпожа, но горе мне! Я не в силах помочь той, кому всем своим сердцем рад бы оказать услугу. Увы, увы, у меня нет папирусов.

Что ж, ничего другого я и не ждала. Абдель никогда не признавался с первого раза, что у него имеется интересующий покупателя товар. А сейчас и вовсе... Если я права в своих подозрениях (а ошибаюсь я редко), то на этот раз у Абделя имеются особые причины для скрытности. И все же нет сомнений, что рано или поздно алчность в душе торговца возьмет верх над осторожностью. Должен ведь он продать кому-то свою добычу, так отчего бы не мне?

А потому я перешла к следующему этапу переговоров, в конце которых Абдель обычно делал вид, будто что-то припоминает... Он, конечно же, не якшается с ворами (упаси Аллах!), однако, желая сделать приятное столь дорогому другу, возможно, согласится выступить в качестве посредника... Но сегодня, к великому моему удивлению, египтянин остался непреклонным.

Делать нечего, пришлось пустить в ход последний козырь:

– Очень жаль, друг мой. Я бы предпочла купить у вас, но вынуждена обратиться к другому торговцу. Мне очень неприятно.

И я сделала вид, что встаю.

Это была последняя стадия переговоров, и обычно она приносила желаемые результаты. На лунообразном лице Абделя мелькнула тень страдания, но он покачал головой:

– Нет слов передать, как велико мое огорчение, почтенная госпожа, но у меня нет папирусов.

И тут откуда ни возьмись за пухлым плечом Абделя возникла маленькая ладошка, торчащая из аккуратного твидового рукава. Тоненький голос невидимого обладателя ладошки пропищал:

– Мама!

И рядом с ладошкой появилась еще одна, в которой была зажата какая-то трубка грязно-желтого цвета. Абдель сделал отчаянную попытку выхватить трубку, но промахнулся. Тяжело дыша, он рванулся в дверной проем, как вдруг прямо перед моим носом мелькнула серая тень, и толстый лавочник с истошным визгом рухнул на пол. Бастет с довольным урчанием взлетела на каменную скамью и принялась вылизываться. А Рамсес с невинной улыбкой протиснулся мимо Абделя и важно протянул мне папирус.

– Где ты его нашел? – спросила я по-английски.

– В той комнате, за занавеской. – Рамсес опустился прямо на землю, скрестив ноги на восточный манер, и погладил кошку. Та ласково мяукнула. – Я искал Бастет. Ты ведь сама сказала, чтобы я не отпускал ее.

От двери лавки донеслось страдальческое кряхтение. С немалым трудом поднявшись на ноги, Абдель с непритворным ужасом уставился на кошку в сверкающем фальшивыми драгоценностями ошейнике. Пухлая рука быстро описала в воздухе витиеватый зигзаг – старинное заклинание против сглаза и сил тьмы.

– Я не знаю, что это за папирус! – простонал толстяк, переводя дыхание. – Никогда его прежде не видел.

Я вгляделась в находку Рамсеса. Папирус был явно оторван от большого манускрипта. Грубый прямоугольник с неровными краями, потемневший от времени, но в прекрасном состоянии. Обычно древние папирусы выглядят плачевно, едва не рассыпаясь в руках. Этот же, как ни странно, казался довольно прочным, да и письмена проступали ясно и четко. Я не сдержала возгласа удивления:

– Странно... это же греческие буквы!

– Я же говорил, – пролепетал Абдель. – Вы спрашивали про египетские папирусы, госпожа моя несравненная...

– А я думаю, это написано на коптском языке, – возразил Рамсес. – Значит, папирус египетский!

– Гм... возможно, ты и прав, – согласилась я, разглядывая знаки. – Что ж, я покупаю этот папирус, дорогой Абдель. Сколько?

Торговец как-то странно дернул рукой:

– Ничего мне не надо... Но я вас предупреждаю, госпожа...

– Вы мне угрожаете, Абдель?

– Упаси Аллах! – На этот раз голос старого мошенника звучал совершенно искренне.

Лавочник нервно глянул на кошку, потом на Рамсеса, который созерцал его немигающим взглядом, и, наконец, посмотрел на меня. Я прекрасно понимала, что за моей спиной маячит тень страшного и ужасного Эмерсона, которого египтяне боятся пуще огня. Отец Проклятий, как называли его бедные люди, мог нагнать страха на кого угодно, а уж на трусливого толстяка и подавно. Абдель судорожно сглотнул и залепетал:

– Я не угрожаю, госпожа моя, нет-нет, я просто предупреждаю. Отдайте мне папирус. Если вы вернете его, с вами ничего не будет, клянусь Аллахом!

Как сказал бы Эмерсон, это был весьма сомнительный метод запугать меня. Точнее, Эмерсон наверняка бы помянул быка и красную тряпку. Я аккуратно уложила папирус в сумку.

– Благодарю за предупреждение, Абдель. А теперь выслушайте мое. Если обладание этим обрывком представляет опасность для меня, то оно опасно и для вас. Подозреваю, что вас, дружище, неприятности накрыли с головой и даже с тюрбаном. Вам нужна помощь? Скажите правду. Мы с Эмерсоном вас защитим – слово англичанки!

Абдель колебался. Внезапно Бастет встала на задние лапы и прижалась к Рамсесу. Она была чем-то обеспокоена, но лавочник разволновался еще сильнее. С суеверным страхом взирая на моего сына и кошку, он прошептал едва слышно:

– Это воля Аллаха... Приходите сегодня ночью вместе с Эмерсоном, когда муэдзин пропоет в полночь с минарета.

Больше он ничего не сказал. Уходя, я оглянулась через плечо и увидела, что Абдель все еще сидит на каменной скамейке, словно огромная золотая статуя, охраняющая вход в лавку. Его выпученные глаза невидяще уставились в пространство.

Рамсес дернул меня за руку:

– Мама, а этот толстый человек лгал, да?

– О чем, мой мальчик? – рассеянно спросила я.

– Обо всем, мама.

– Думаю, действительно лгал, Рамсес.