"Мистер Икс" - читать интересную книгу автора (Страуб Питер)10Мидлмонт сомкнулся вокруг меня и зажал в кулак. За неделю до выпускных экзаменов я провалился еще глубже в знакомое ощущение пустоты. Под свинцовым зимним небом, как заведенный, я в спешке курсировал между учебным корпусом, столовой, где я работал, и библиотекой; возвращался вечерами в общежитие и частенько засыпал, уронив гудящую голову на раскрытую книгу. Порой казалось, будто одна студеная ночь переносила меня в другую без перерыва на свет дня: иногда я смотрел на часы, видел стрелки, показывающие четыре часа, и не мог с уверенностью сказать, пропустил ли я необходимые несколько часов сна, или пару лекций, или появление перед кастрюлями и противнями. Первыми в выпускной сессии были экзамены по английскому и французскому языкам, за ними – история, затем выходной день, потом – химия и последним – математика. Помню, как в понедельник и во вторник я входил в облитые ярким светом аудитории, садился, брал синие тетради[10] и экзаменационные листы и уносился мыслями так далеко, что был не в состоянии понять даже вопросы. Затем по капле начинали просачиваться нужные слова, темнота рассеивалась, и вскоре – будто переданные кем-то по радио, а не подсказанные собственным разумом – предложения сами собой складывались у меня в голове. Я строчил, пока не заполнял полностью синие тетради, и лишь тогда останавливался. В среду вечером я заснул за столом. Шум за дверью выдернул меня из забытья. Открыв дверь, я вздрогнул, увидев прямо перед собой однокурсницу Симону Фейгенбаум – мы с ней занимались французским в одной группе. Симона приехала из Скарсдейла. Она курила «Житан» и была из поклонников Боба Дилана и Леонарда Коэна, а значит, одевалась во все черное. Мысль, что Симона зашла за учебником, испарилась в то же мгновение, как только она подняла руки и обняла меня. Где-то посреди долгого поцелуя она расстегнула молнию моих джинсов и запустила туда руку с лукавой и забавной напускной развязностью. Одежда полетела в стороны, мы повалились на мою узкую кровать. И тотчас Симона Фейгенбаум заскользила над моим телом… и под ним… и вдоль него… ее груди на моем лице… затем ее живот, ягодицы… затем ее лицо прижалось к моему… Мы усердно трудились, как поршни, пока меня вдруг не охватила сладостная дрожь. Ее груди толкали меня в лицо, и я вновь почувствовал свою силу, не успев почувствовать слабости, и мы вновь прошли весь круг, только на этот раз медленнее. А потом еще, пока мои бедра не заныли от напряжения и мой пенис не сдался, безвольно опустившись, как белый флаг. Мне было восемнадцать, к тому же я был девственником. Часов в шесть утра Симона выскользнула из кровати и оделась. Она спросила, есть ли у меня сегодня экзамен. – Химия, – ответил я. Она показала пузырек с таблетками, потрясла им в руке и бросила на стол. – Прими за пятнадцать минут перед выходом. Они волшебные. Сам себя не узнаешь. – Симона, – сказал я. – Почему ты пришла ко мне? – Хотела с тобой хоть разок переспать до того, как ты вылетишь из колледжа. Открыв окно – я жил на первом этаже, – она спрыгнула на гребень сугроба между общежитием и дорожкой. Я закрыл окно и поспал пару часов. По дороге на экзамен я проглотил таблетку. Еще одна ярко освещенная аудитория, еще один зловещий стол. Во время раздачи синих тетрадей и экзаменационных листов я не чувствовал ничего особенного – лишь будто выпил чашку крепкого кофе. Я открыл синюю тетрадь, прочитал первый вопрос и понял, что не только отлично понял его – я был в состоянии отчетливо увидеть каждый пунктик ответа на соответствующей странице учебника, словно их развернули у меня перед глазами. К концу часа я заполнил три синие тетради и выполнил все задания, кроме одного из разряда экстра-кредитных[11]. Я выплыл из аудитории, подошел к ближайшему питьевому фонтанчику и залпом выдул кварту холодной воды. До экзамена по математике оставалось двадцать четыре часа. Я принес гитару в комнату отдыха и провел вторую половину дня, играя намного лучше, чем мог о себе вообразить. Я пропустил обед и забыл о дежурстве в столовой. Зато вспомнил вступление к «Skylark» и слова песни «But Not for Me». Я знал, кого встретила моя мама на тротуаре у «Бигелмэна», – меня, настоящего меня, вот этого самого. Шесть-семь часов спустя я встал, объявил слушателям: «Мне надо вызубрить учебник по математике», – и под плеск аплодисментов удалился в свою комнату. Когда я раскрыл учебник математики, то вдруг понял, что знаю каждую страницу назубок, включая сноски. Я завалился на кровать и, уставившись в потолок, отметил, что его трещины складываются в математические символы. Кто-то в коридоре заорал: «Данстэн, к телефону!» Я поплелся к телефону и услышал в трубке голос Симоны Фейгенбаум. Она спросила, как я себя чувствую. Отлично, сказал я. Таблетка помогла? Думаю, помогла, сказал я. Хочешь еще? Нет, ответил я, но, может, ты придешь ко мне? – Шутишь? – Она рассмеялась. – У меня еще все болит. К тому же мне надо готовиться к последнему экзамену. Потом еду домой; так что увидимся после каникул. Я поплелся обратно в комнату и снова лег. Сон отказывался приходить до семи утра, когда выползшая из углов и укутавшая стены полная тьма не отправила меня в область бессознательного. Некто, кто мог быть или же не мог быть мной, предусмотрительно завел будильник на время за час до экзамена. Тот же некто поставил будильник на столе подальше от кровати, заставив меня подняться, когда взвыл сигнал. Пошатываясь, я направился в душ и замер там под струями попеременно то горячей, то холодной воды, постепенно сознавая, что проспал и завтрак, и обед, что в данный момент я пропускаю два часа дежурства в столовой и должен сначала выжить на экзамене по математике, прежде чем смогу утолить голод. Я покопался в ящиках стола и обнаружил полпакетика «М amp;М», непочатую банку орехового масла и зеленоватые, в пятнышках соли, прилипшие ко дну пакета остатки картофельных чипсов. Я набивал этой снедью рот по пути на экзамен. Профессор Флэгшип бродил от стула к стулу, раздавал испещренные математическими формулами толстые пачки листов и приговаривал: – Вам предстоит письменный тест, в котором вы из нескольких предложенных ответов выберете правильный. Подчеркните ответы, а для расчетов используйте синие тетради. – Обратившись ко мне, он добавил: – Удачи, мистер Данстэн. Кажется, я отчасти ухватил смысл первых нескольких заданий. Все остальное было словно изложено на смеси древнеисландского и баскского языков. То и дело на две-три секунды я проваливался в сон; потом, повинуясь редким импульсам, заполнял страницу каракулями или царапал бессмысленные слова, с трудом всплывавшие на поверхность моего рассудка. К концу часа я сунул экзаменационные листы и синие тетради в стопку таких же на столе профессора и ушел с территории колледжа в студенческий бар, где жадно глотал пиво, пока снова не провалился в бессознательное. Мой повторяющийся сон нагрянул снова. Весь следующий день я провалялся в кровати, прислушиваясь к хлопанью дверей автомобилей и крикам прощаний. Поскольку я не помнил, что был в баре, то не понимал, отчего испытываю такое чудовищное похмелье. Когда я успел напиться? Я почти никогда не употреблял спиртного. Плохо способный соображать в то утро, я сделал вывод, что меня свалил грипп какой-то новой экзотической разновидности. Память возвращалась урывками – будто фотовспышкой выхватывая из забытья призрачные мгновения вчерашнего дня. Я видел свою руку, вырисовывающую сумму при сложении карикатурного лица профессора Флэгшипа и тела льва со щетинистыми крыльями, торчащими грудями и возбужденным пенисом. Пару секунд надо мной крутилось маленькое желанное тело Симоны Фейгенбаум, и я подумал: «Вот оно, свершилось!» На чистом листе раскрытой синей тетради моя рука вывела аккуратными печатными буквами: «ГЛАВНОЕ В ПРОБЛЕМЕ ЭТО ЕЕ РЕШЕНИЕ». Я вспомнил, как положил экзаменационные листы на профессорский стол и наблюдал, уже много часов спустя, строгого бармена, протирающего тряпкой пять дюймов полированного красного дерева и ставящего увенчанный пеной стакан. Я вспомнил, где был и что делал. Это происходило в субботу, после выпускных экзаменов, и двор колледжа был полон родственников, увозящих своих сыновей и дочерей. Другие студенты, и среди них предположительно был я, садились в автобус, который шел в аэропорт. Мир, в котором люди могли паковать чемоданы и забираться в отцовские автомобили, казался мне недостижимо далеким. Я вертелся в кровати до тех пор, пока за окном не стемнело и не уехала последняя машина. По традиции наши педагоги вывешивали экзаменационные отметки на установленной во дворе застекленной доске объявлений до того, как разослать их по почте. Спустя некоторое время вокруг доски толпились студенты, высматривая свои и чужие оценки. Я собирался узнать свои результаты по английскому и французскому в следующий понедельник; по истории – не позже вторника, по химии – во вторник или среду. Относительно химии я питал неумеренные надежды. Что же касается вызывавшей дрожь математики, результаты объявят не ранее среды. Гранты ожидали моего появления в О'Хэйр в воскресенье днем. В субботу я должен был позвонить им и подтвердить, что выезжаю; билет уже дожидался меня в аэропорту. Когда я обрел способность говорить связно, я позвонил за счет абонента в Напервилль и выдал бессовестную ложь насчет приглашения погостить у друга на Барбадосе – мол, если вы не возражаете… Сестренка моего друга съехала, так что я займу ее место, билеты уже оплачены, и его родня не против, потому что спать я буду в комнате у друга и высвобожу им комнату, которую они могут сдать… Гранты очень расстроились, что не увидят меня, но ведь не за горизонтом и весенние каникулы. Фил спросил, не женского ли полу, случаем, мой друг. Я ответил, что нет, это Кларк Даркмунд. Так звали пухлого и розовощекого, как херувим, помешанного на порнографии парня из Миннесоты. Его поселили в соседнюю с моей одноместную комнату. Причиной переселения послужили разногласия с его бывшим соседом Стивеном Глюксманом из Грейт Нэк, что на Лонг-Айленде, по поводу места «Майн Кампф» в мировой философии. Да, сказал я, Кларк интересный парень. С ним можно классно поговорить, и все такое… – Как сдал выпускные? – спросил Фил. – Посмотрим… – Узнаю моего Нэда, – хмыкнул Фил. – Ты, похоже, собрался удивить сам себя. Поужинав в студенческом баре, я пошел в кампус. Когда я свернул на дорожку к общежитию, передо мной словно ниоткуда возник Хорст, обучавшийся здесь по обмену студент из Германии, который выглядел как модель из «Эсквайра». Будь Хорст похож на херувима, он бы напоминал Кларка Даркмунда, однако ничего ангельского в его внешности не было. Он улыбнулся мне: – Ну, вот мы снова вместе, одни, в тихом закуточке. Поскольку ты сейчас трезвый, пойдем ко мне в комнату и разденем друг друга медленно, очень медленно… Его предложение только усугубило мою депрессию, а мой ответ удивил меня самого еще больше, чем Хорста: – В кармане у меня нож. Если ты не испаришься сейчас же, я выпущу тебе кишки прежде, чем ты поймешь это. – Нэд, – поразился он. – Разве не было у нас с тобой душевного понимания? – Так, я считаю до трех. Поехали. Раз… Хорст выдал очаровательную улыбку: – Та штука у тебя в штанах, несомненно, более впечатляет, чем нож. – Два. – Неужели ты не помнишь нашего разговора этой ночью? Я сунул руку в карман и сомкнул пальцы вокруг столбика мятных леденцов. Скорчив недовольную гримасу, Хорст скользнул в темноту. Наутро ясный солнечный свет лился вниз с ослепительно чистого лазурного неба. Резко очерченные тени голых тополей вытянулись на ярко-белом снегу. Вместе с собственной резко очерченной тенью я пришел в Мидлмонт и бесцельно бродил по городу, потягивая кофе из пластмассового стаканчика и вгрызаясь в кусок яблочного пирога. Церковные колокола провозглашали начала и окончания служб, каких – я не знал. Я глазел на витрины магазинов – в общем, слонялся без дела. Опять заговорили церковные колокола. В компании солнечного света я зашагал обратно к колледжу, но на последнем перекрестке в качестве эксперимента свернул не направо, а налево, и вскоре неожиданно для себя очутился на краю густого леса. Затертые от времени и непогоды буквы на деревянном указателе, прибитом к стволу дуба, гласили, что это «Лес Джонсона». В то же мгновение я понял: в лесу мне станет лучше. Так что я сошел с дороги и отправился туда. И мне стало лучше – почти сразу же. Мне вдруг почудилось, что я волшебным образом перенесся домой, и если не буквально домой, то, по меньшей мере, В понедельник утром я отправился в город и закупил длинную палку салями, головку сыра чеддер, банку орехового масла, буханку хлеба, пакет картофельных чипсов «Кейп Код» и два пакетика с драже «М amp;М», кварту молока и упаковку бутылок «кока-колы». Вернувшись в комнату, я сделал себе бутерброды с салями и сыром и умял их, заедая полными ложками орехового масла и запивая «колой». Потом надел пальто и поспешил на двор к доске объявлений узнать оценки по трем экзаменам. Английский – «В» за экзамен, «В с плюсом» за семестр; французский – «В» и «В»; это разочаровало, но, по правде говоря, неожиданностью не стало. История, которую, как мне казалось, я сдал хорошо, обернулась катастрофой: «С» за экзамен снизила семестровую оценку до «В с минусом». Одним из условий моей стипендии был определенный средний балл, и я рассчитывал на «В» по истории, чтобы компенсировать «D» или даже потенциальный провал в течение следующих двух курсов. Попятившись от доски объявлений, я краем глаза уловил движение слева. С верхней ступени лестницы библиотеки, прислонившись к колонне, за мной наблюдал Хорст. Картинность его позы обозначала величественное, почти царское терпение. Он вытянул руку в перчатке из кармана пальто и неспешно, иронически взмахнул ею. Я опустил голову и выбрал ближайшую дорожку, ведущую обратно – к тому самому Как только я ступил на поляну, тревоги об экзаменах, среднем балле и стипендии оставили меня, растворившись в прозрачном лесном воздухе. На какое-то неопределенное время я обратился во всевидящее и замечающее око. Белки продолжали свои потешные виражи и кульбиты. Меж стволов кленов показался лис, замер и ретировался, повторив движения в обратном порядке, словно «перемотал» кинокадр. Когда воздух начал темнеть, я неохотно поднялся на ноги. Во вторник я валялся в постели и морил себя голодом до одиннадцати утра, потом поднялся, только чтобы выпить залпом молока из пакета и с жадностью съесть хлеба с сыром. Забрался обратно в постель и еще битый час ворочался и тяжело вздыхал, пока наконец не заставил себя встать и отправиться в душ. Вероятность того, что днем вывесят отметки по химии, была невелика. Большинство профессоров обычно давали информацию к трем пополудни, и незадолго до этого часа я поспешил к доске объявлений. Результаты экзамена моей группы еще не вывесили. Я набил карманы калорийной пищей и по пути к моей святая святых заскочил в небольшое, с кирпичными стенами, помещение почтового отделения нашего общежития проверить свой почтовый ящик. Будто «бомба в конверте», стеклянная дверца моего ящика прижимала конверт кремового цвета без марки, адресованный «Мистеру Нэду Данстару». Был на нем обозначен и отправитель – декан по воспитательной работе. Когда я вышел из маленького помещения, приютившего наши почтовые ящики, – кто стоял на морозе, посреди бетонной дорожки, великолепный в своем шикарном, длинном, оливкового цвета полуприлегающем пальто, с пробором, разделявшим только что причесанные густые волосы? Хорсту для полного парада сейчас не хватало только тирольской шляпы с пером, торчащим из-за ленты. Он бросил взгляд на конверт, который выглядывал из кармана моего пальто: – У тебя все хорошо? – Слушай, гад, кончай за мной ползать. – Я попытался обойти его. – Пожалуйста, забудь о той ночи. – Хорст шагнул ко мне, преградив путь. – Я ошибся, сделал глупость и неверно истолковал наш короткий разговор накануне. Несомненно, в ту пятницу в студенческом баре разговор у нас с ним состоялся, но… я его позабыл. Хорош же я был, нечего сказать. Не успевало какое-то событие случаться в пятницу, как я тут же благополучно о нем забывал, и уж точно не было у меня желания напрягаться и вспоминать, что я там наговорил Хорсту. – Ладно, – сказал я. – И все-таки, если не отвяжешься, я тебя порежу. – Нэд, ну, чего ты, я же… – Хорст сделал шаг назад и поднял руки в перчатках, словно сдаваясь в плен. – Просто выглядишь ты не очень. Я же как друг спросить хотел, все ли у тебя хорошо? Что-то случилось? – Ну, все. Опять считаю до трех. Раз… – Нэд, кончай, у тебя ведь и ножа-то никакого нет. Ты не опаснее кролика. – Продолжая улыбаться, он опустил руки. – Пойдем, я угощу тебя чашечкой кофе. Ты поделишься своими проблемами со мной, а я подскажу, как с ними справиться, а потом нагружу тебя своими скучными проблемами, а потом мы выпьем пивка и придем к выводу, что все наши проблемы, в конце концов, не так уж серьезны. – А потом мы пойдем в твою комнату, разденемся и разрешим твои скучные проблемы. – Да я не об этом! – воскликнул Хорст. – Честное слово, я просто хочу помочь тебе. – Тогда В тот день, немного позже, я сидел замерзший у подножия огромного дуба и прислушивался к таинственному, едва слышному звуку, напоминавшему гул мощного механизма, с трудом просачивающийся сквозь покрывало плотного снега. Снова и снова обрывки торжественной взволнованной музыки то ли сами собой рождались в воздухе, то ли их приносили дуновения ветерка, струившегося меж стволов и ветвей таинственного леса. Напоенный музыкой воздух насыщался крупицами сумерек, их становилось все больше, они сливались, и вот уже темнота почти стерла свет позднего дня. В среду утром я увидел футляр моей гитары, прислоненный к стене возле двери, и в тот же миг вскочил с кровати, охваченный вдохновением: я хотел написать музыку о лесе Джонсона. Позавтракав скисшим молоком и картофельными чипсами, я осторожно вышел на двор, внимательно следя, не появится ли Хорст. Его не было. Как не было и результата моего экзамена по химии, хотя итоги и выводы профессора Медли висели на доске объявлений. В то время как напротив фамилий всех студентов моей группы стояли буквы, соответствовавшие оценкам, перед «Данстэн Нэд» красовалось «незав.», что в сокращении означало «незавершен». В замешательстве я побрел назад в комнату и стал набивать в карманы пальто свой дневной паек, припоминая, что делал то же самое, когда получил вызов на ковер к декану. Так же как тогда, я вошел в мрачное помещение почты и обнаружил казенный конверт, приникший к стеклу моего почтового ящика. Клайв Маканудо. «Продолжение». Правда, на этот раз мою фамилию он написал без ошибки. До Уже ставшее привычным чувство возвращения На другой день незадолго до полудня я проснулся и не смог припомнить, как и когда вернулся в кампус. Выбравшись из кровати, я громогласно чихнул и натянул ту одежду, что оказалась ближе всего под рукой. В силу привычки по пути из общежития я зашел на почту. Еще один казенный конверт гляделся в прямоугольник стеклянного окошка почтового ящика. «Клайв, милашка», – проговорил я и, крайне заинтригованный, вскрыл конверт. Я высморкался в письмо Клайва и бросил его в мусорную корзину, более расстроенный тем, что копия отправлена Грантам, чем неминуемым отчислением. Фил и Лаура наверняка поймут, что то, что я делаю, куда важнее, чем банальщина, которой меня пичкают в аудиториях. На обратном пути к центру вселенной мне показалось, что краешком глаза я заметил оливковое пальто и пятно светлых волос среди темных стволов деревьев в западном конце кампуса. Томящийся от любви преследователь исчез в тот же миг, как только я взглянул на него, и я тут же выбросил его из головы. После часа тихой медитации, позволившей мне слышать музыку воздуха, после следующих четырех часов слияния моей гитарной партии с той музыкой растущее чувство пребывания во все еще не до конца Коттедж выплывал из сгущающейся темноты – массивный высокий призрак в священном лесу. Едва слышная музыка, звучавшая в доме, воззвала ко мне, я рванулся по сугробам и распахнул скрипучую дверь. Едва переступив порог, я в то же мгновение отвесно пролетел сквозь гнилой пол. Я упал, я ничего не видел в темноте, но я не испугался. Длинная, убогая, когда-то милая и уютная, передо мной во мраке обрисовалась комната. Где-то за пределами моего видения человек говорил о дыме и золоте, о трупах на поле сражения. Голова моя гудела, и сильно болел живот. На каминной полке стояли увядающая веточка бостонского папоротника, фигурка лиса под стеклянным куполом и медные часы с противовесами, вращающимися влево-вправо, вправо-влево, влево-вправо. Это было |
||
|