"Долгая ночь Примы Центавра" - читать интересную книгу автора (Дэвид Питер)
ЧАСТЬ II. Во мраке ночи 2265 - 2267 Глава 1
Сенна все больше беспокоилась насчет императора.
Конечно, на кону было и ее личное благополучие. За те неполные два года, которые она провела во дворце, девушка успела привыкнуть к комфорту. Однако дальнейшее ее пребывание здесь зависело не только от благоволения Лондо, но и от его здоровья.
Но дело было не только в этом. Она видела, чувствовала, что император мог бы стать истинно великим. Он хотел столь многого добиться для своего народа. Он любил Приму Центавра с такой страстью, какой, по ее представлению, не было во дворце больше ни у кого.
Это, конечно, было весьма предвзятое мнение, поскольку Сенне никто больше во дворце особо не нравился. Дурла, казалось, был вездесущ, наблюдая за подопечной императора своим холодным и убийственным взглядом, словно хищник, ожидающий возможности наскочить на беспечную жертву. Фаворит Дурлы, его правая рука, Кастиг Лионэ, был ничуть не лучше. А потом появился еще Куто, которого Дурла рекомендовал назначить на пост Министра Информации, хотя, насколько могла судить Сенна, основная деятельность Куто была направлена на то, чтобы как раз таки предотвращать распространение правдивой информации… или, уж, по крайней мере, пресекать свободный обмен мнениями. С высоты её социального положения, Сенне было хорошо заметно, как понемногу исчезают любые личности, которые осмеливались высказывать суждения, противоречащие навязываемым народу директивам правительства.
Народу… Великий Создатель, помоги народу Центавра!
Много раз за время своего проживания во дворце Сенна устраивала вылазки в город. Она оставляла свои богато расшитые, изысканного покроя платья, и вместо этого облачалась в свои любимые простые, непритязательные одежды. Она ходила по таким местам, посещение которых Лондо скорее всего - и к своему несчастью - не одобрил бы. И то, что ей доводилось услышать в таких местах, крайне беспокоило Сенну.
Постоянно и отовсюду доносились до нее обрывки разговоров, фразы, наполненные гневом по отношению к Альянсу, выдававшие эмоциональные раны, которые так и не были залечены. Ей запомнился ребенок, ковылявший на одной ноге, поскольку вторая нога, раздавленная при обрушении руин, была ампутирована, а у родителей не нашлось денег на протез. Она вспоминала женщину, которая жаловалась, что не может больше спать - любой малейший шорох в ночи будил ее, и она вскакивала с ощущением, что бомбы снова падают на нее с неба. Судя по крайне изможденному виду женщины, она действительно не преувеличивала свои мучения. Всеми сердцами Сенна желала хоть чем-нибудь помочь ей, и спрашивала себя вновь и вновь, что же может она сделать.
У каждого в прошлом была своя, особая история ужаса и мучений, но нынешние их высказывания были одинаковы. Негодование против Альянса по-прежнему жгло их, и хотя восстановление Примы Центавра шло полным ходом, Сенне казалось, что происходит не просто восстановление. Происходит подготовка к некоей ответной атаке на Альянс. Какой может оказаться эта атака, не представлял пока что никто. Но всех объединяло чувство гнева, обращенного в одну сторону - на Альянс, и это чувство пронизывало все социальные слои Примы Центавра, от верхов до самых низов.
По правде говоря, Сенна любила Альянс нисколько не больше, чем любой другой житель Центавра. Но некоторые аспекты ее обучения, включая безвременно прерванные занятия с Телисом Эларисом - о котором она по-прежнему вспоминала, по крайней мере, раз в день, и каждый раз с чувством горя и утраты - привели ее к умозаключению, что путь, на который, по-видимому, вступила Прима Центавра, не мог быть правильным выбором. Этот путь вполне мог привести в конце концов к еще более ужасной катастрофе. Прима Центавра была разбита, ее города стерты с лица планеты, но, по крайней мере, большая часть жителей Республики осталась в живых. И им позволено было возродить свой мир, и вот - экономика планеты явно, пусть медленно, но неуклонно, приходит в себя.
Если, возродившись, Республика вернется на прежний путь и повторно вступит в конфликт с Межзвездным Альянсом, то на этот раз все может обернуться для них гораздо хуже. Вместо того чтобы возродить славу и величие прежней Республики, центавриане могут просто вымереть. В течение жизни одного поколения все, чего достигла за свою историю Республика Центавра, и доброе, и злое, превратится в прах и будет забыто.
Сенна страстно желала не дать этому случиться, но не имела ни малейшего представления, что она может сделать, чтобы предотвратить подобное развитие событий. Одна-единственная женщина, пожалуй, не в силах остановить массовое самоубийство целой расы, которое представлялось наиболее вероятным итогом продолжения нынешнего курса Примы Центавра.
Единственная возможность, которую видела Сенна, была связана с императором. Но в последнее время у нее сложилось впечатление, что император с каждым днем все дальше и дальше уходит от дел.
О, иногда вдруг случались и хорошие дни. Такие дни, когда Лондо вдруг начинал смеяться и шутить с ней, позволял себе самым нежным образом по-отцовски ущипнуть ее за щеку. Иногда он потчевал Сенну рассказами о прошлом Республики, или делился с ней некоторыми экспонатами из своей чрезвычайно обширной коллекции не очень пристойных шуток. Короче говоря, изредка император становился таким человеком, на стороне которого Сенна искренне хотела бы быть.
Однако, все остальное время… Когда Лондо бросал взгляд в сторону девушки, казалось, будто он пытается разглядеть ее со дна глубокой ямы. Взгляд императора мог принадлежать человеку, который каким-то непостижимым образом смог увидеть свое собственное будущее. И это будущее оказалось отнюдь не таким, которое могло понравиться или к которому стоило стремиться.
Сейчас Сенна приближалась к императорской библиотеке, и она надеялась, что, возможно, ей удастся застать там Лондо в более компанейском настроении. Потому что если бы он оказался в таком настроении, возможно, ей удалось бы поделиться с ним своими тревогами о будущем Республики. Которыми она уж точно не станет делиться во дворце больше ни с кем, поскольку ни с кем больше не осмеливалась разговаривать хоть сколько-нибудь откровенно. Всем остальным выпало несчастье родиться либо мужланами, либо политиканами, которые не колеблясь использовали бы против Сенны все, что она могла сказать. Она не собиралась своими руками вручать любому потенциальному врагу оружие против себя. Но император…
Императора она не опасалась. Наоборот, она опасалась ЗА него.
Сенна окинула взглядом библиотеку, и заметила Лондо, упавшего головой на стол. На какое-то мгновение ей даже показалось, что он умер. Но затем она услышала его храп, и поняла, что император по-прежнему находится среди живых… хотя, едва ли среди трезвых.
В голове у Сенны зашевелилась отвратительная мысль: «Какая жалость, что он все-таки жив. Покойники, и то выглядят лучше». И тут же она упрекнула себя за столь недостойные мысли. Как ужасно думать так, когда душа императора явно истерзана какими-то несчастьями.
Сенна некоторое время задумчиво смотрела на Лондо и жалела, что не может просто читать его мысли. Угадай его мысли, облегчи его боль. Сделай что-нибудь, ну хоть что-нибудь, чтобы помочь этому в общем-то хорошему человеку, попробуй хотя бы понять, что за напасть снедает его.
А затем она заметила, что засыпая, император работал с какими-то бумагами.
Рука Лондо покоилась на записях. Сенна не решилась дотронуться до него, чтобы убрать руку и рассмотреть лучше, но тут - словно император подсознательно сам побуждал девушку взглянуть на записи - его рука дернулась во сне, соскользнула со стола и повисла, медленно покачиваясь.
Сенна посмотрела внимательнее, и увидела, что император работал над рукописью. Книгой, в которую он, как ни странно, делал записи от руки. Словно в очень, очень древние времена. Сенне казалось, что теперь все предпочитают делать записи на кристаллах или чем-нибудь в том же роде. Оставалось только гадать, почему императору вздумалось работать в такой манере, которую все окружающие сочли бы до неприличия архаичной. Возможно, ему казалось, что это делает его труд более личным, «персонализирует» его. Или, быть может, его вдохновляли многочисленные исторические труды, которые, по слухам, выстроились рядами на полках вдоль всех стен всей личной библиотеки, и многие из которых были написаны императорами прошлого собственноручно. В продолжение этой традиции, Лондо мог прийти к решению создать своими руками живую связь с прошлым Республики.
С чисто прагматической точки зрения, ограничивая место нахождения своих заметок единственной рукописью, которую он не выпускал из рук, Лондо гарантировал, что все его мысли и размышления никогда не уйдут из-под его контроля. С того мгновения, когда информация загружена в компьютер, даже в личный файл, всегда есть опасность того, что кто-то где-то отыщет способ взломать систему и получить доступ к этой информации.
Некоторое время Сенна потешила себя мыслью о том, чтобы, может быть, просто унести книгу и спокойно ее изучить. Сейчас, безусловно, ничто не могло помешать ей осуществить этот замысел, за единственным исключением - ее совестью. Рукопись явно была незаконченной, и вряд ли Лондо хотел, чтобы кто-нибудь проштудировал его книгу, прежде чем он сочтет свой труд завершенным.
Но даже если и так…
Ведь если она не станет переворачивать страницы, то ее действия уже не будут столь же бесцеремонными, не так ли? Ведь, в конце концов, она просто глянет на уже открытые записи. Почему бы и нет? Кто поставил бы ей это в вину? Ведь она же не специально искала эту рукопись. И кроме того, нет сомнения, что рано или поздно Лондо дал бы ее прочесть. Какой смысл вести летопись, если никто и никогда не прочтет ее? А в том, что это именно летопись, Сенна не сомневалась. Потому что как раз сейчас случилось так, что… Короче говоря, она ненароком приподняла - совсем чуть-чуть - титульный лист и заметила там это слово, тщательно начертанное рукой Лондо. После этого, очень осторожно, Сенна снова прикрыла рукопись, которая лежала теперь так, что она могла прочесть, о чем сегодня писал Лондо. Тетрадь была заполнена уже наполовину. Очевидно, Лондо уделял ей очень много времени.
Сенна начала читать, больше не прикасаясь пока что к книге. Но когда она увидела, о чем было написано в рукописи, глаза ее округлились от изумления.
Минбар! Император побывал на Минбаре! Сенна хорошо помнила то время, когда он вдруг исчез с Примы Центавра. Это случилось примерно пять месяцев назад. О его убытии ничего не было объявлено заранее, оно казалось совершенно неожиданным. Дурла пытался делать вид, что был в курсе, но даже он казался несколько застигнутым врасплох.
Лондо отсутствовал три недели, и это был период, когда все пребывали в недоумении и нервном напряжении, хотя Дурла великолепно проявил свои способности обуздывать неожиданно всплывающие проблемы. А затем, столь же внезапно, император вернулся. Сейчас Сенна поняла, что именно с того момента она и начала замечать тревожные перемены в нем. Он словно… уменьшился в размерах, по сравнению с тем, каким был раньше. Стал каким-то притихшим. Не случилось ничего конкретного, во что она могла бы ткнуть пальцем, но Сенна была уверена, что перемены в Лондо - это не игра воображения. Случилось что-то очень плохое, и теперь она знала, что чем бы ни была нанесена душевная травма императору, это должно было произойти на Минбаре.
Несмотря на свои самые лучшие побуждения, Сенна отбросила все аргументы, призывавшие ее поступать по-другому, и начала читать то, что написал Лондо. Она по-прежнему не решалась взять книгу в руки, как будто если она отказывалась прикасаться к ней, то тем самым воздерживалась от вторжения в личную жизнь императора и не злоупотребляла его доверием. Вместо этого, Сенна просто оперлась локтями об стол и углубилась в чтение.
Оказалось, что Лондо отправился на Минбар, чтобы встретиться с Деленн и Шериданом, у которых недавно родился сын. (23) В том месте повествования, где начиналась открытая страница, император как раз записывал свои воспоминания о свидании с президентом Межзвездного Альянса и его, как он выразился, «восхитительной женой».
Сенна начала читать:
«Я понимал, что в моем присутствии они будут, скажем так, настороже. Я видел настороженность во взгляде Шеридана, даже когда его взгляд не был устремлен прямо на меня. Они никак не ожидали, что я вот так запросто появлюсь на Минбаре. И теперь, когда я был здесь, у них не было ни малейшей зацепки, они не знали, что думать по этому поводу и как к этому относиться. Особенно неприятно должно было быть Шеридану, поскольку он привык считать себя великим стратегом, а мое появление на Минбаре не укладывалось ни в один из сценариев, которые он мог измыслить.
Что до меня, мне хватало своих трудностей, нужно было позаботиться о моих собственных «тайнах». И потому я был не только более шумным, чем бываю обычно, когда предоставлен сам себе, но и, конечно, более оживленным, чем полагалось в данный момент. Не сомневаюсь, что это увеличивало их подозрения.
Мы сидели в зале за обедом, который, следует признать, был не слишком щедрым. Я привык относиться к своему дворцу на Приме Центавра не как к родному дому, а скорее, как к тюрьме. Но, по крайней мере, очень комфортабельной тюрьме. А местное угощение было, по моему мнению, совершенно не съедобным; самые изысканные минбарские яства являются, в лучшем случае, пресными. Но я улыбался, пока Шеридан и Деленн вновь и вновь говорили о том, как они удивлены моим появлением здесь. Удивлены… и несколько смущены. Когда я позволил себе прямо сказать об этом, они, конечно, решительно отвергли мое предположение. Они хотели быть вежливыми. Учитывая цель моего появления здесь, такая попытка с их стороны выглядела несколько неуместной.
Наш разговор свернул на более абстрактную тему, о том, что кроется за словами «удивлять людей».
- Еще один плюс императорского положения… - я чуть замешкался и добавил: - или президентского, в вашем случае… заключается в том, что вокруг есть не только те люди, которые рады видеть вас на вашем посту, но и те, кто взбешен от одного того, что вы до сих пор живы, не говоря уж о том, что вы оказались у власти. Понимание, что каждый ваш успех означает для таких людей маленькую смерть, делает все ваши усилия удивительно приятными.
Шеридан с Деленн мрачно переглянулись, а затем вновь заставили себя вежливо улыбнуться.
- Мне никогда не приходило в голову рассматривать действия правителя под таким углом, - сказал Шеридан.
А я вспомнил о тех взглядах, которые бросали мне вслед мои министры, постоянно вынашивающие разные тайные замыслы. Мне кажется, они, глядя на мою спину, думали, как замечательно бы она выглядела, если бы из нее торчал кинжал.
- О, значит, вам это еще предстоит. Вам столь многое еще предстоит, - заверил я Шеридана.
Вновь возникла неловкая пауза - одна из многих за этот вечер. А затем Деленн сказала:
- Если только вас не обидят мои слова, Император Моллари…
Я поднял палец.
- Просто Лондо, пожалуйста.
- Мне вы велели называть себя Императором Моллари, - напомнил Шеридан.
Указывая на наряд Деленн, я парировал:
- То, что годится для нее, не всегда подходит для вас, - эти мои слова вызвали появление первой искренней улыбки за этот вечер. - Продолжайте Деленн.
- Я хотела сказать, что ваше отношение к нам… - Деленн умолкла, подыскивая подходящее слово. - Очень изменилось по сравнению с прошлой встречей. Когда мы были на Приме Центавра, вы сказали несколько… невежливых фраз.
Я беззаботно махнул рукой.
- Игра на аудиторию, Деленн, и ничего больше. Мне нужно было как-то зажечь свой народ, для того, чтобы смог начаться долгий и трудный процесс возрождения. Одно дело политика, - я многозначительно посмотрел на них. - И другое дело дружба. Когда до меня дошли вести о том, что у вас родится ребенок, и что вы приняли решение, наконец, обосноваться здесь… разве мог я не приехать и не передать вам мои самые лучшие пожелания.»
Когда Сенна прочла это, её сердца затрепетали. Таким мрачным был Лондо в последнее время, таким унылым. Возможно ли, что он, в самом деле, показывал одно свое лицо народу и советникам, и совсем другое - тем, кого считал своими настоящими друзьями? Такое предположение еще более усилило желание Сенны узнать истинное лицо Лондо. Того Лондо, кто хотел найти путь к примирению. Ей уже казалось, что это может оказаться истиной, хотя Сенна и не могла полностью согласиться с избранной императором тактикой. Но если не одобрить, то хотя бы понять ее она могла. После осады, после бомбардировок… все пали духом. Потому первой и самой неотложной задачей было заставить народ снова стремиться хоть к чему-нибудь, вдохнуть в него хоть какую-нибудь страсть и энергию. И если поначалу для этого требовалось дать некий негативный импульс, ну, что ж… по крайней мере, это сработало. А теперь, когда движение началось, император сможет направить его в нужное русло.
Сенна снова обратилась к книге и продолжила чтение:
«Деленн и Шеридан переглянулись, и я мог точно сказать, что происходит у них в головах. В них пробудилась надежда, что мои слова окажутся истиной… но они не были уверены.
Я не могу винить их за это. В моей жизни так много лжи в течение такого долгого времени, что теперь уж я и сам не знаю, в чем моя правда.»
Надежда постепенно угасала на лице Сенны, когда она читала эти слова. В них отражались совсем не те чувства, которых она ждала от императора. «В моей жизни так много лжи»? Что он имеет в виду?
«По мере того, как Шеридан и Деленн пытались справиться со своими мыслями, мой собственный разум начал рыскать в поисках вариантов, которые дали бы нам возможность… поболтать более открыто. Ведь мне все время приходилось иметь в виду определенные обстоятельства, о которых не следовало забывать.
- Я бы хотел поднять тост за вас, но, кажется, в руке у меня ничего нет. Не найдется ли у вас немного Бривари, Господин Президент? Или чуточку этого великолепного земного виски, припрятанного в каком-нибудь ящичке?
- Нет, - сказал Шеридан. - Поскольку алкоголь опасен для Минбарцев, я решил все оставить на Вавилоне 5.
Я, конечно же, сразу все вспомнил, и мысленно обругал себя за непредусмотрительность. Ленньер ведь говорил мне, что алкоголь возбуждает у Минбарцев смертельную ярость. Глупость. Какая глупость с моей стороны позабыть об этом. Потому что теперь для меня нет никакой возможности… расслабиться, поговорить открыто. С гаснущей надеждой я спросил:
- Вы шутите, наверняка, есть хоть немного…
- Ни капли, - твердо ответил Шеридан. - Я удивлен, что вы не прихватили что-нибудь из своих запасов.
Я почувствовал легкий предупредительный укол и покосился на свое плечо.
- Мои сподвижники больше не позволяют мне таких радостей. Могу предположить, они полагают, что и в трезвом виде я слишком грозен. К чему еще больше усугублять опасность.
Некоторое время мы вновь ели молча, а затем я почувствовал легкий намек на приступ дурноты, - сигнал, поступивший в мой мозг по тому проклятому каналу связи, который я так хотел сегодня отключить. Но на этот раз предупреждение касалось не того, что творилось у меня внутри, а того, что происходило вовне. Я поднял глаза и сразу же заметил, в чем проблема. Деленн смотрела на меня, прищурив глаза, словно она воспринимала то, что не могла… не должна была… что ей не позволительно было замечать. Меня так и подмывало…»
Сенна оторвалась от чтения, совсем запутавшись. Что Лондо мог иметь ввиду? Что такого «воспринимала» Деленн, что было ей не позволительно? Единственное, что Сенна смогла понять, так это то, что Деленн интуитивно почувствовала что-то неладное в душевном состоянии Лондо. А он хотел сохранить секретность, сокрыть свои цели и замыслы. В конце концов, он же писал, что «живет во лжи», комментарий, который сильно огорчил Сенну. Очевидно, Лондо беспокоился о том, чтобы не допустить ни с кем эмоционального сближения.
А слова на счет «проклятого канала связи» совсем поставили её в тупик.
«…Меня так и подмывало никак не прореагировать на предупреждение. Может быть… может быть, если она заметит, если она поймет… тогда они смогут предпринять нужные действия, поймут, какие от них требуются предосторожности.
И именно в этот момент тихий голос в моей голове напомнил мне, что пора выйти из столбняка. Это не были слова в обычном смысле, просто ощущение того, что настала пора перейти к делу… иначе наступят ужасные последствия. Я понял, что выбора больше нет. Никакого выбора.»
Его совесть. Он боролся со своей совестью относительно некоего решения, вероятно, относительно того, может ли он доверять Шеридану и Деленн. Сенна так увлеклась драматизмом момента, что забыла обо всем на свете.
«- Итак, Деленн, - сказал я поспешно. Мои слова вывели её из задумчивости, и она забормотала извинения. - Вы не спросили меня о подарке.
- Каком подарке? - тут же откликнулась Деленн. Она все еще пребывала в прострации от долгого созерцания темных пятен моей жизни, и повернулась за помощью к Шеридану.
Шеридан, политик и дипломат до мозга костей, первой заботой которого, конечно, было дистанцироваться от великой Республики Центавра и её еще более великого Императора, моментально откликнулся:
- Мы не можем…
- Ох, это не для вас, - поспешно заверил я его. А затем хлопнул в ладоши, и один из моих слуг вошел с урной. Она была укрыта от глаз упаковкой из белой бумаги, что, естественно, вызвало у Деленн определенное оживление. Есть некоторые черты, которые проявляются одинаково у женщин всех рас, и наиболее универсальной женской чертой является любопытство. А вот во взгляде Шеридана не было ничего, кроме подозрения. Не удивительно, ведь у него была столь богатая практика.
Слуга поставил урну на пол и вышел, а я с некоторой торжественностью удалил упаковку. Должен признать, этот сосуд выглядел впечатляюще… по крайней мере, снаружи.
Шеридан взял его, и я едва сдержался, чтобы не вздрогнуть. Но вместо этого я сказал, замечательно бодрым голосом, будто это и в самом деле было мое решение…
- На Центавре принято дарить эту урну наследнику трона, когда он или она достигают совершеннолетия. Это очень древняя традиция.
- Какая красивая, - сказала Деленн, - но, наверно, мы не сможем её принять.
Естественно, я был бы счастлив подчиниться такому их желанию, но вместо этого мне пришлось сказать:
- Я настаиваю.
- Разве её не хватятся у вас дома?
Они задавали слишком много таких неприятных вопросов. Эта их черта меня всегда раздражала. Внешняя сторона дела никогда не могла обмануть их, чужие слова никогда не могли быть приняты ими на веру. Чтобы поверить, им нужно было все попробовать и узнать самим.
- За стенами дворца мало знают об этой традиции, - сказал я. - Кроме того, у меня нет наследников, и, мне кажется, Центаурум решительно настроен вообще упразднить пост императора, когда я уйду. А значит, эта реликвия не понадобится ни мне, ни моим преемникам, поскольку преемников у меня вообще не будет. А значит, я вправе передать её туда, где ее оценят по достоинству.
Ложь, смешанная с правдой. Что-то у меня это стало получаться слишком ловко. По правде говоря, у меня и в мыслях не было, что существует вероятность упразднения поста императора. Слишком много желающих получить в свои руки высшую власть, которая ассоциируется с этим титулом. Те, кто мог бы упразднить пост императора, как раз больше всего жаждут примерить на себя белый мундир. Только вот, немного блага он им принесет.
И кроме того… я знаю пророчество. Я знаю, предопределено, что после меня будет император. По крайней мере, еще один…»
Это открытие на мгновение оглушило Сенну. Пророчество? Она много раз читала о центаврианских пророчествах. Несомненно, существовали женщины, которые всеми признавались ясновидящими, и их предсказания были широко известны. Но она не могла припомнить ни одного пророчества, в котором упоминался бы Лондо. Или чтобы в нем упоминалось, когда или при каких обстоятельствах пост императора может быть упразднен. Было ли это пророчество изложено в частном послании, предназначенном только для него одного? (24)
Сенна понадеялась, что в последующих словах будет истолковано, в чем заключалось пророчество, или от кого оно исходило. Однако, вновь углубившись в чтение с предвкушением важных открытий, она была несколько разочарована:
«В этот момент вошел какой-то минбарец и что-то зашептал на ухо Деленн. Как я подозреваю, он принадлежал к той же «касте», что и Ленньер, потому что у него были такие же вкрадчивые манеры, как и у странствующего среди звезд Рейнджера. Деленн кивнула и поднялась.
На мгновенье у меня вновь возникла мысль, что, быть может, каким-то образом, каким-то чудом Деленн все поняла. Что в действительности она все знает. Однако Деленн вышла из комнаты, даже не оглянувшись на меня, и потому я заключил, что она осталась в блаженном неведении.
Шеридан повернулся ко мне, и теперь у меня возникла надежда, что хоть он продолжит попытки отказаться от моего подарка. Но напротив, в этот критический момент Шеридан вдруг решил проявить великодушие.
- Что ж, раз уж у меня не получается отговорить вас от этого подношения… - он кивнул в сторону урны. - Что ж… Спасибо. И когда мне следует…?
И мне пришлось отвечать. Я говорил, но мне казалось, будто я не произношу слова, а плююсь ядом:
- Вручите эту реликвию вашему ребенку, когда ему, или ей, исполнится шестнадцать лет.
- Я заметил, что нижняя часть опечатана.
Великий Создатель, ничто не могло ускользнуть от внимания этого человека. Однако, мне удалось сохранить спокойный тон, когда я выдумывал объяснение еще и этому.
- Да, мне говорили, что там хранится вода, взятая из реки, протекавшей возле дворца первого императора две тысячи лет назад.
Шеридан бережно поставил урну на место, он, и в самом деле, казался заинтригованным.
Мы еще немного поболтали, но с каждым мгновением я чувствовал себя все менее и менее энергичным, и мне все больше хотелось просто убраться оттуда. У меня возникло ощущение, будто стены комнаты начали сжиматься. Становилось труднее дышать. Я пытался убедить себя, что это просто влияние иного состава атмосферы Минбара, однако не мог не признать правду - этот приступ удушья, скорее всего, вызван совсем иными причинами. Внезапно я понял, что если немедленно не выйду из зала, если не уйду от урны, то просто сейчас же сойду с ума. И пол на том самом месте, где я сидел, будет помечен памятным знаком, как историческая достопримечательность, как место, где великий император Лондо Моллари потерял свой разум, и рухнул, не выдержав напряжения своей измученной совести.
Я принялся приносить извинения Шеридану, говорить ему, как срочно мне нужно вернуться на Приму Центавра. О том, что они там никак не могут обойтись без меня. Я пытался обрисовать Шеридану, какое великое бремя лежит на императоре Республики Центавра, какие огромные задачи возложены на него. И сам посмеялся над этим, поскольку мы оба знали, какой ужасной на самом деле может быть такая огромная ответственность. И все это время я ничего так не хотел, как просто убежать из комнаты. Но я склонялся к мысли, что такой поступок мог бы резко усилить подозрения Шеридана, и направить их в нежелательную сторону.
К моему облегчению, вскоре вернулась Деленн. Она выглядела расстроенной и опечаленной. Её улыбка была вымученной, её светлый дух померк, ей приходилось прилагать усилия для того, чтобы поддерживать обычный уровень приветливости и внимания3. А затем начались долгие прощания, которыми мы обменивались, пока шли по коридору.
- Вы уверены, что не можете задержаться еще немного? - спросил Шеридан.
Я не знаю, насколько искренним он был, когда спрашивал меня. Думаю, как это ни смешно, он всерьез хотел, чтобы я остался, потому что был заинтригован моим «великодушным» подарком.
- Нет, - ответил я. - Государственные дела давят на меня не меньше, чем на вас. Кроме того, я уверен, что вам не терпится остаться наедине и спокойно обдумать планы дальнейшего обустройства величайшей в галактике империи, не так ли?
Это была отличная прощальная фраза. Элегантная, двусмысленная, и даже с легким намеком на мое понимание неминуемости грядущего величия Межзвездного Альянса. Я мог уйти из их жизни с улыбкой и надеждой, что останусь в их памяти очаровательным и забавным, каким я был в самые ранние дни на Вавилоне 5, а не той темной и страшной личностью, какой теперь стал.
Я хотел обернуться и сказать что-нибудь еще… Несколько слов, которые можно было бы сказать сейчас и невозможно будет сказать потом… но ничего не смог поделать, потому что вновь почувствовал легкое шевеление, мягкое напоминание, словно безмолвный приказ: «Соблюдай дистанцию. Ты выполнил поручение, искупил свою вину, теперь уходи. Просто уходи».
И я поспешил сказать Шеридану и Деленн последние, до ужаса честные слова:
- Я бы хотел, чтобы вы знали, поняли и всегда хранили в памяти в грядущие годы одну вещь. Я хочу, чтобы вы знали, что вы мои друзья, что вы всегда будете моими друзьями, что бы ни случилось в грядущем. Я хочу чтобы вы знали, что этот день, проведенный в вашей компании, значит для меня больше, чем вы можете представить.
А затем я почувствовал их присутствие. Гвардейцев Дурлы, двоих наиболее доверенных его сподвижников. Очевидно, Дурла каким-то образом предчувствовал, сколько времени я проведу с Шериданом и Деленн, и я могу лишь догадываться, кто и как обеспечивает его знаниями, происхождение которых он и сам не мог бы объяснить. Но, как бы то ни было, Дурла сообщил гвардейцам об отпущенном мне лимите времени, и они пришли за мной точно в срок. Их появление было ненавязчивым, но жестким напоминанием о том, кто за кем следит.
В мозгу у меня прозвучал приказ «иди», я даже не стал утруждать себя, чтобы бросить взгляд в сторону гвардейцев, поскольку точно знал, что это сказали не они.
- Как видите, мне пора.
- Я знаю, - сказал Шеридан. Но, в действительности, он не знал. Он думал, что знает, думал, что владеет ситуацией, но, на самом деле, не понимал ничего. И, скорее всего, никогда не поймет.
Отсутствие понимания с его стороны лучше всего подчеркнули его прощальные слова, которые он сказал мне на Минбаре. Поскольку я знаю, что, если нам суждено будет встретиться снова, это, скорее всего, встреча эта произойдет на поле межзвездной битвы, и мы, как два хищника, будем рычать друг на друга с экранов связи. А еще возможно, чисто теоретически, что мы встретимся, как тюремщик и узник, если удача отвернется от Шеридана, и он окажется пленником на Приме Центавра. Конечно, применительно к моей собственной ситуации, понятия стража и пленника очень относительны, я постоянно ловлю себя на мысли о том, что занимаю оба положения одновременно. Я и тот, кто вершит судьбами миллионов, и, в то же время, тот, чью собственную судьбу держат в своих руках другие стражи.
И еще я знаю, что обратной ситуации быть не может. Я никогда не предстану перед Шериданом, как пленник, потому что, если бы дело дошло до такого, я был бы мертв прежде, чем свидание состоялось. Они, несомненно, позаботились бы об этом.
Итак, Шеридан произнес свои прощальные слова, сам не понимая, насколько сардонически они прозвучали:
- Мы всегда будем рады видеть тебя на Минбаре, Лондо.
- Более чем рады, - эхом откликнулась Деленн.
Они хорошие люди, это точно. Они заслуживают лучшей участи, чем та, что им уготована, - чем та, что я для них уготовил. Впрочем… того же заслуживал и я. Разница в том, что себе я устроил ад своими руками, а их будущий ад… тоже моими руками. Ну и найдется ли после этого во Вселенной более запачканная и запятнанная душа, чем моя?
Я не так и не смог найти ответных слов, и просто пробормотал:
- Спасибо… Всего хорошего…
А затем ушел, и с обеих сторон от меня шли гвардейцы, сопровождавшие меня на корабль. Мне показалось, я расслышал, как Шеридан и Деленн обсуждают Ленньера, и пожалел, что ушел уже слишком далеко, чтобы услышать больше. Он был хороший парень, этот Ленньер. Мне довелось общаться с ним какое-то время. В ретроспективе он, возможно, был единственным, кто проводил со мной время, и не оказался после этого испорченным. Какая хорошая и чистая у него душа. Я ему завидую. (25)
Через иллюминатор моего крейсера я наблюдал, как отдаляется Минбар, а затем услышал давно ожидаемый голос. Этот голос сказал: «Ты…».»
- Ты?! Ты! Что ты делаешь!?
Сенна отшатнулась, до смерти напуганная, её рука дернулась и сбила книжку на пол. Проснувшийся Лондо смотрел на нее полным боли взглядом, но постепенно в его налитых кровью глазах вскипал гнев.
- Что ты делаешь! Сколько ты успела прочесть? Что ты успела прочесть!?
Сенна открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Лондо был уже на ногах. Он вскочил с такой яростью, что с грохотом опрокинул столик. Это был уже не просто гнев, это было нечто большее.
В голосе Лондо сквозил ужас.
- Я… я… - наконец, сумела выдавить Сенна.
Лондо схватил книжку и захлопнул её.
- Это мой личный дневник! Ты не имеешь права! Не имеешь права!!
- Я… я думала…
- Ты не думала! Ни одной минуты! Что ты здесь прочла! Отвечай мне! Я почувствую, если ты будешь лгать! Отвечай мне!
Сенна припомнила, как еще совсем недавно думала, что никогда не будет бояться императора. Теперь от этой уверенности не осталось и следа.
- Я прочитала: о вас, и Шеридане, и Деленн. Вы подарили им урну.
- А потом? - Лондо схватил девушку за плечи и потряс, и в глазах у него было такое душевное смятение… Сенна вспомнила, как в раннем детстве она смотрела на небо, сидя на руках у отца, лорда Рефы, а на них накатывал грозовой фронт. Эти клубящиеся черные облака были самым страшным, что она видела в жизни: до того момента, как она сейчас взглянула в глаза Лондо Моллари.
- А что потом?!
- А потом вы убрались оттуда, чтобы никогда больше не возвращаться, и я тоже убираюсь отсюда, прямо сейчас, вы довольны?! - крикнула Сенна. Всхлипывая, она вырвалась из рук Лондо, и подумала, что, наверно, заболеет. Слезы так сильно душили ее, что трудно было дышать. А потом она бросилась бежать, и бежала изо всех сил, прочь из комнаты, и едва не налетела на Дурлу. Глаза министра округлились, когда он заметил паническое состояние Сенны, разгром в комнате, и ярость императора.
- Это вы виноваты, это все вы виноваты! - бросила она в лицо Дурле.
- Юная леди… - начал Дурла, но не смог продолжить, поскольку рука девушки взлетела, двигаясь словно по собственному усмотрению, и влепила министру смачную пощечину, оставив на его лице ярко-красный след. Дурла покачнулся от боли и неожиданности, но Сенна, не дожидаясь результатов своего поступка, бросилась дальше. Она мчалась по коридору, размахивая руками и тяжело дыша.
Прибежав в свою комнату, она разорвала надетое на ней великолепное платье. Это было красивое платье, расшитое позолотой, сверкавшее на свету, и оно издавало очень приятный звук, когда Сенна рвала его на клочки. Оставшись нагишом, она наугад похватала какие-то носильные вещи, увязала их в узелок, набросила себе на плечи пальто.
В этот момент Сенна услышала, как снаружи раздался раскат грома. Дождь собирался обрушиться на землю с небес, но это не остановило её. После случившегося, Сенна чувствовала, что не может остаться во дворце ни секундой дольше. Она выскочила прямо под дождь, и только тогда поняла, что больше всего её расстроило то, что, на самом деле, она так ведь ничего и не узнала. И именно это «ничего» пугало её своей неизвестностью…