"Повесть о Платоне" - читать интересную книгу автора (Акройд Питер)

11

Мы мало что знаем о давно исчезнувшем народе, который в старину звался «американским». Территория, где он жил, ныне, согласно последним данным, представляет собой обширную и пустынную, лишенную каких-либо примет равнину, по которой несутся горячие ветры. Однако обнаруженные нами вещественные свидетельства говорят о том, что под поверхностью этой опустелой земли, возможно, покоятся останки великой державы. Совсем близко от нас, хоть и за пределами наших стен, из-под руин круглой площади Эрота^[12] был извлечен замкнутый ящичек; он, разумеется, считался священным объектом и поэтому пролежал нетронутый несколько столетий. Но затем, после создания нашей Академии минувших эпох, он был извлечен для исследования. Сам ящичек сделан из некоего неизвестного нам металлического материала, и сбоку на нем с трудом читается следующее: «Э. А. По. Американец. 1809 — 1849»; внутри, когда его вскрыли, был обнаружен оттиснутый черными буквами текст с общей надписью: «Рассказы». Это было волнующее открытие — первый дошедший до нас памятник неведомой цивилизации; к сожалению, ему, видимо, суждено остаться последним. Будь, как говорится, вся земля из стекла — мы все равно искали бы зря. Поэтому значение «Рассказов» как единственного источника сведений об исчезнувшем народе поистине огромно.

Статус автора и характер его творчества определяются с несомненностью. В частности, интерпретация имени не вызывает затруднений. «По» — это сокращение от «поэт», и вся надпись единодушно расшифровывается исследователями так: Э.А.По = Элегический (то есть грустный, печальный) Американский Поэт. Можно сделать общий вывод о том, что писатели Америки даже в эпоху Крота пользовались благословенной анонимностью. Слово «поэт» хорошо нам известно, однако, поскольку в «Рассказах» нет ни песнопений, ни гимнов, мы считаем, что термин этот применялся ко всем писателям данной цивилизации без исключения. Этот конкретный текст был сохранен не потому, что был подспорьем для пения и танца, а в силу своего исторического содержания.

Несомненно, Э. А. Поэт очень точно описал особенности американской державы. Ее население обитало в очень больших и очень старых жилищах, которые — возможно, из-за климатических условий — часто были покрыты лишайником или увиты плющом. Архитектура всех этих обветшалых особняков во многих отношениях была одинакова: библиотеки и галереи, залы со старинными картинами и длинные извилистые коридоры, оканчивающиеся массивными запертыми дверьми. Комнаты обычно характеризуются как просторные, с высокими потолками и узкими стрельчатыми окнами, с темными полами из дерева, именуемого «дубом». В этих жилищах, кроме того, было очень много лестниц и подвалов; проходы освещались свечами в прикрепленных к стенам канделябрах, однако хозяин дома, поднимаясь наверх, обычно держал в руке горящий фонарь. Одна видная семья (Ашеры) располагала подземельем, где могла хоронить своих умерших без тех неудобств и хлопот, с которыми была сопряжена церковная служба. Вообще из написанного Поэтом явствует, что у американцев не было установленной, организованной религии; подобно многим первобытным народам, они, по-видимому, испытывали великий ужас перед ночью и мраком, но, помимо этого, они чтили некое злобное божество, которое стремились умилостивить изощренными ритуалами и обрядами. В одном из исторических сочинений Поэта мы находим упоминание о «дворце этого вражины — Джина»^[13]; здесь, конечно, имеется в виду И-цзин, который в сказаниях востока нашей земли фигурирует как некий бес или демон. Одно из не дошедших до нас сочинений Поэта называется, как мы знаем, «Бес противоречия»; несомненно, оно представляет собой катехизис или богословское исследование. В подобных случаях мы особенно остро чувствуем, сколь многое, увы, безвозвратно нами утрачено.

Однако больше всего, насколько нам известно, американцы боялись быть погребенными заживо. Этот страх связан с так называемым «криогеном» распространенным предрассудком, приверженцы которого считали, что душа человека может оказаться запертой в ловушке тела при сильном снижении телесной температуры; замороженный дух, полагали они, не способен вылететь из своего гнезда. Нет-нет, я не вижу причин для смеха. Примите во внимание, что американские ландшафты были однообразны и неприглядны, что холодная часть года была в этой стране невыносимо долгой и что «дня» там было гораздо меньше, чем «ночи».

Этим, возможно, отчасти объясняется примечательная внешность ее обитателей. У американцев были бледные лица, тонкие губы и большие глаза; волосы их, как правило, были длинными и шелковистыми. Рассматриваемое сочинение позволяет предположить, что все они были отдаленными потомками тех или иных аристократических родов; один из наших читателей высказал мнение, что они, может быть, произошли от единого клана или семейства, чем и объясняется резко очерченное своеобразие этого народа. Многознающий Поэт сообщает нам, что американцы — люди чрезвычайно нервные, отличающиеся болезненной чувствительностью и остротой переживаний. Они постоянно испытывали «неопределенное ощущение ужаса и отчаяния». Они были подвержены крайним проявлениям изумления и радости, и количество душевнобольных среди американской молодежи было чрезвычайно велико.

Об их страхе перед погребением заживо уже было сказано, однако следует добавить, что ему сопутствовало ощущение греховности и зла — ощущение настолько сильное, что многие американцы считали себя бесповоротно проклятыми и осужденными. Все мысли этих людей были сосредоточены на смерти. Почему такой зажиточный и родовитый народ оказался столь беззащитен перед болезненным страхом, почему они предпочитали жить среди многочисленных проявлений мрака и упадка — на эти вопросы еще предстоит ответить. Высказывалось суждение, что они страдали некоей всеобщей наследственной болезнью, заставлявшей их, в частности, избегать яркого света и почти неотлучно находиться в стенах своих особняков. Но можно дать и другое объяснение.

Позвольте мне процитировать слова самого Поэта. «Затем, по прошествии шестидесяти минут (что равняется трем тысячам шестистам секундам летучего Времени) раздался новый бой часов, за которым последовали то же замешательство, та же боязнь, та же задумчивость, что и раньше». Некоторые из вас, без сомнения, озадачены. «Часами» называлась механическая система, вырабатывавшая это самое «Время». Первоначально, возможно, существовали крытые рынки, где люди могли приобретать Время, но в период, когда Поэт писал данные сочинения, люди уже научились делать компактные механизмы, производившие Время с помощью разнообразных колесиков и дисков. В том же контексте употребляется слово «маятник», обозначавшее некий объект, прикрепленный к часам. Был и особый «колодец»^[14], где хранилось Время, запасенное впрок.

Все данные, таким образом, свидетельствуют о том, что американцы считали Время неотъемлемым элементом своего существования. В тексте приведен некий тост или хвалебное слово в честь этого божества с рефреном: «Время, господа, прошу вас!»^[15] Возможно, оно было видимым существом. Я уже привел слова поэта о «летучем Времени», наводящие на мысль, что они видели некие крылатые или быстро проносящиеся фигуры; этим могут объясняться неоднократные упоминания о «приглушенных» или «тихих неясных» звуках, которые можно интерпретировать как шорох шагов или шелест крыльев. Тут я должен признать, что упоминание о замешательстве, боязни и задумчивости, которые вселяет в людей Время, производит на нас самих интригующее впечатление. Американцы испытывали в его присутствии страх, и его «полет» заставлял их погружаться в беспокойные размышления. При этом, хотя Время ни в коей мере не было для людей благодетельным, они верили, что в каком-то непонятном смысле оно составляет часть их тела. Например, биение человеческого сердца сравнивается со звуками, «которые производят часы, укутанные ватой». Отметим еще упоминание о «стрелках», которые, по-видимому, были угрожающе направлены в лицо обладателю часов.

Другое место в «Рассказах» предвосхищает открытия гораздо более поздней поры. Описав особняки американцев, автор высказывает предположение, что эти великолепные жилища «лепят судьбы» их обитателей; им свойственна некая «особенная атмосфера», которая действует на живущих в доме людей как «неодолимая и грозная сила». Любопытно, не правда ли? Этого историка минувших дней легко принять за пророка! Несколько дальше читаем вот что: «Мне давно поперек горла встала эта жизнь и наш девятнадцатый век. Убежден, что все идет как-то не так»^[16]. Задумайтесь об этих словах, о силе вложенного в них ощущения беды и обездоленности. В заключительной фразе горечи еще больше: «Пусть меня забальзамируют лет на двести». Здесь, конечно, пафос смешан с иронией. Если бы Поэт и вправду ожил двести лет спустя, его по-прежнему окружала бы эпоха Крота во всей своей безрадостной силе. Но его произведение доказывает, что, несмотря на все убожество и гнет, даже тогда случались прозрения и проблески, позволявшие заглянуть в иную жизнь, которой суждено было ярко воссиять в эпоху Чаромудрия. Благодарю вас.