"Пламень" - читать интересную книгу автора (Карпов Пимен)

V

В приделе собора древнем необоримые сразились два града. Град доначального хаоса — Феофан, и град предвечного света — Крутогоров.

В сердце Феофана душа Крутогорова ударила, как солнце. А перед Крутогоровым края души роковой открылись, черной, как бездна, хоть и озаренной загадочным каким-то, неприступным светом — светом неведомого миру Града. В свете этом душа Феофана зловеще вспыхивала, точно смертоносная синяя молния из-за туч.

В тревоге отвернул Крутогоров взор свой от вещей души Феофана.

Но не отвернул взора, а заглянул в тайники души подвижника, — крепкий, точно высеченный из камня, с сердцем нежным и богатым любовью, с душою мятущеюся — Никола (наперсник Крутогоров). Содрогнувшись, пошел навстречу душе хаоса.

— Больно?.. Тошно?.. Круши, отец!.. Круши!.. Говори!.. Чую я твою правду!..

А Феофан, на злыдоту, валявшуюся на полу, как перебитое войско, и угомоненную, уставившись, острым обжег сердце Николы ядом:

— Их язвы — твои язвы!.. Их змеи — твои змеи!.. Ближе подвел Никола взгляд свой к глазам Феофана, горящим в сумраке собора, как две свечи. Глубже в душу ему заглянул. Душа его была искровавлена, опалена.

— А-а!.. — протянул только Никола. Отошел прочь, дошептав тихо:

— Да-а!.. Кто расскажет правду его людям?..

В придел, через боковую дверь, вломились вдруг стражники с следопытами. Тесным окружили кольцом злыдоту.

Но та, увлекая за собою пламенников, вырвалась из собора. Грозно клокочущим потекла по монастырскому двору шквалом.

За оградой, на опушке монастырского леса, низкий грудной голос Феофана гремел над толпой, как гром:

— Мы — в черном огню!.. В язвах!.. Во тяготе!.. Коли не хочете тяготы, чего ж вам от нас нужно, ей, спасенные?.. А?..

— Засть, злыдня проклятая!.. — фордыбачила в толпе какая-то старуха богомолка:- Убирайтесь отсюда, песьи ваши головы!.. А то решу вас, псов!..

Злыдота так и покатилась со смеху, услышав старуху. А Феофан заязвил:

— Ага!.. Вы — спасенные!.. Эх, кабы признались, што вы — жулики, воры, то-то любо б было!.. То-то верно б!.. Град обрели бы, кабы тяготу взяли б!.. Хочешь, — повернул Феофан свое лицо с жуткими, разбрасывающими черно-багровые зарницы глазами к Крутогорову:- Хочешь, прими. Ведь ты мне родной… а?

Но Крутогоров, солнечный, углубленный в мир, отошел от Феофана, бросив только странно — глухо:

— Мой отец не мог быть убийцей… Хотя его и не помню…

— А мать свою помнишь?.. Сестру знаешь?..

— Нет. Я — лесной найденыш. Я ведь некрещеный и никем не названный. Дровосеки мальчишкой кормили меня. Но когда собрались крестить меня в духе и учить грамоте, — то мне уже было четырнадцать лет. Я сам мог себя учить и давать себе имя… Я крестил сам себя огнем…

— Как же… твое имя?

— Крутогоров.

— Все-таки я твой названый. А Мария — твоя отреченная, — трясясь не то от боли, не то от радости, проговорил Феофан. — Ты мне дал ключ от одной тайны… Золотой ключ от зазвездья…

— Нет у чистых сердцем тайн… — бросил Крутогоров. — Я — Солнце, а не тайна. И Отец у нас — единый Светлый. И родные — родные в духе. Никола-пламенник мне роднее, чем ты, убийца и изверг, и эта — потерянная…

— Но мы — искатели нетленного Светлого Града"- встрепенулся Феофан. — Мы еще только на пути в него…

— Разве путь к Граду — язвы и муки?.. Облепив жадно Крутогорова, харкала ему в глаза злыдота. Обдавала его ядовитой слюной.

А молчавшая дотоле, прятавшаяся в толпе, хрупкая и нежная, как стебель цветка, Мария, забежав вперед, взмолилась, пряча смуглое свое алое лицо на груди у Крутогорова и тряся черными кудряшками:

— Прими-и!..

Печально поглядел на нее Крутогоров. Пошел дальше.

Лес, старый колдун земли, встретил его шумным приветом.

За синее озеро, на крутую, заросшую вишеньем и яблонями гору, в старую тесовую башню, залитую пышными душистыми цветами и алым солнцем, ушли песнопевцы-поэты, неутолимые пламенники.

В дуплистых вековых яблонях немолчный шел шелох. И ночные огни из верхних окон башни падали в дикую хвою, точно золотые снопы.

Жили поэты в обители среди старых, мятежно раскинувшихся садов сдавна. Пели радость и солнце, пахали поле. Звон звезд и шелест леса, с темным ночным светом перемешанный, ловили. В гневе же, грозовом и мятежном, громили жестокость, лютость и тлен мира. Сильный мира, лицемеры и книжники, искали Крутогорову, ставшему им поперек горла, погибели.

Но зато любили бесстрашного главу Пламени земляки, бородачи-хлеборобы — за его солнце и любовь.

Кто, попав в башню на крутой горе, видел свет голубых паникадил в алтарях, престол с горящим на нем огнем неугасимым, свежие цветы, расставленные в наполненных ключеструем тонким фарфоровых вазах, кого касались жалобы звездных струн, эти взмахи белых крыльев под лунным лучом, — навсегда тот попадал в плен к красоте.

Но редко кому судьба открывала дверь башни, ибо вещие тайны окружали обитель Пламени. Никому не были ведомы из непосвященных замыслы и солнца пламенников. А уста посвященных были молчаливы, как уста мертвеца. Непосвященные знали только, что башня крутогорская жутка, неприступна и грозна. Но больше ничего не знали.

Над глухим ночным озером, зацепливаясь за башню, проходила низкая зеленая звезда.