"Пламень" - читать интересную книгу автора (Карпов Пимен)

IV

А по холмам, опьянев от гнева и удали, крутилась и буйствовала Люда, бросая в мир синие грозы и губя его черным огнем.

В Знаменском сельские ухари, замкнув на ключ двери, подожгли школу. В огне погиб учитель, из-за того, что целовал змею, Люду; под монастырем же какой-то дровосек за поцелуй Люды зарубил топором чернеца. Мужики сходили от любви к ней с ума. Одурманенные ее красотой, парни ложились костьми в смертном бое из-за нее.

А она, диким смеясь жемчужным смехом, плясала грозно в буйном приливе безумства и радости. Так жизнь готовила жатву смерти. Но из смерти нетленные вырастали цветы.

За Людой зорко следил Вячеслав. Но она, носясь по лесным непроходимым горам, ускользала от следопыта.

Какие-то темные чернецы, бродившие по деревням, шалтали, будто в Люду вселен дьявол и красота ее несет гибель миру.

— Последние времена, братие… — трундили они. — Вот она, великая-то блудница на багряном звере!.. Горе, горе… Из-за красоты мир гибнет… Не мы ли взывали: да погибнет красота — орудие дьявола?!

И воистину. Страшна была красота Люды, как смерть.

Встревоженные Людой, души коснеющие искали ей гибели. А губили себя. И не знали, что лучше гибель, чем косность и мертвый покой. Не знали, что красота зажигает их, мертвых, неутолимым огнем жизни.

Из подмонастырской слободки толпа баб, прознав, что все бредят лесовухой, а слободку совсем забыли, — подожгла ночью хибарку Поликарпа в Знаменском, чтобы живьем сжечь Люду. В суматохе проскользнув с отцом и Марией меж баб, закутанная в покрывало, ушла в лесную моленную.

И бабы так и не знали, сгорела ли Люда в хибарке или осталась жива. Но бесились до зари, неистовствовали, кляли ее насмерть и плясали на пожарище дико, справляя тризну.

В лесу увидел кто-то у Загорской пустыни Люду. Помутнелый от страсти, схватил ее на перегиб. Люда, извернувшись, накинула на шею лихача петлю, мигом сделанную из пояса. И тут же удушила. А труп оттащила в озеро.

От толпы Люда скрывалась.

Но тем лютее Гедеонов преследовал тех, кто в уединении наслаждался красотой леснянки.

Недаром же шла молва, что и дровосек, зарубивший чернеца, и ухари, сжегшие живьем в школе учителя за поцелуй Люды — были подкуплены Гедеоновым. Да и о Поликарпе шалтали, будто ему выжег глаза каленым железом все тот же Гедеонов, хоть и твердил лесовик, будто глаза выжег себе он сам, чтобы не видеть жизнь такою, какою видят ее зрячие.

В хороводе, ошалев, исступленно носилась Люда, сводя с ума парней и страстью зажигая девушек. И горел, исходил жаром, дико гикал хоровод. И лились огненные девичьи песни… ах, брали они за сердце, эти то печальные, то страстно унылые, плывущие из тайников души песни, русские, старые!

В сладком трепете вспыхивая, ранил грудь до боли печальный, а и удалый, серебряный голос Люды — светлой Заряницы.

Но что-то колдовское, лютое таил крутой выгиб тонкого, страстного, шевелящегося стана ее. И жуткое что-то пророчил взгляд, маячивший в темноте невидными безднами…

— Мой любимый!.. Мой!.. — как-то изогнувшись, вскинула руками и обвила, точно огненное кольцо, Люда подошедшего к ней молча Крутогорова.

— Моя!.. — сжал ее всю, сжег Крутогоров, грозно пьянея от вина любви — старого, огненного вина.

Но Люда вдруг, извернувшись и крутнув гордой, в желтом огне головой, вырвалась из крепких рук Крутогорова.

— Прокля-тый!.. — топнула она ногой гневно. — Ты думаешь, я забыла девочку-то ту востроглазую?.. И цветы те, думаешь, забыла?.. Отплачу я тебе это, ой, отплачу!.. Отойди, проклятый!.. А то убью. Подлец!.. Убью!

— Убьешь — значит любишь… — усмехнулся Крутогоров горько. — Убивай.

— И убью. Побоюсь, думаешь?.. — вскинула голову Люда, тяжко дыша. — Убью не убью, а отплачу… Знаю, чем.

И, встрепенувшись, выгибая шевелящийся стан, зазвенела:

Катилася зоренька с неба…

Будто серебро рассыпалось. Дрожала песня, металась и тяжко падала над озером, замирая в камышах. Ах, и что это за бархатистый сладкий голос — голос Люды! Боль в нем, огонь, молитва или радость светлая? Из тайников бездонной души, полной бушующих демонов, но и светлой, как солнце, — лился этот голос, страстно нежный, певучий, и звонкий, как серебро. Из-под самого, верно, сердца, опаленного черным светом, шел и пленил слух…

Да упала до Дону…