"Пламень" - читать интересную книгу автора (Карпов Пимен)

I

Звездноголубым обдавала Людмила сердце Крутогорова ураганом, словно дьявол, раскрывший синие бездны. И любовь ее была — как удар ножа, как яд и огонь. Пораженные ею, точно мором, корчились в ужасе старики, сгорали юноши. А Гедеонов жег, губил и осквернял все, что радовало Люду, — так люта была его зависть и ревность. Кровь, огонь и трупы оставались на путях любви Люды. Но душа ее была — словно Заряница.

В весеннем лесу кто-то нашептывал сказку земле, голубые_ навевал сны. Разбрасывал алые капли крови — цветы, светлые, как звезды, жемчуга рос и зажигал зори — неопалимые купины. А в ночном свете проходили, бросая сумрак, облака, запахи, смешанные с шумом. И падали, словно сорванные златоцветы, сизые зарницы. Полузабытая, как сон, приплывала лазурь. Обдавала землю пышной чарой. Долы были дики и обнаженны, а она в светлые наряжала их, в брачные одежды. Леса были пустынны и темны, а она озаряла их огнями цветов. Песнями птиц наполняла и гулом свежей зелени…

Над чистыми росами белый курился ладан. Багряный расцвет венчал с Крутогоровым — красным солнцем — Люду — синеокую Заряницу. Венец из лучей, усыпанный росными алмазами, надевал ей на голову, фиалковое ожерелье — на шею, запястья из диких роз — на руки и перстни лилий — на пальцы… И, шелковые расстилая перед ней ковры трав, шитые золотом анютиных глазок и серебром ромашек, пел ей хвалу голосами рощ и лесов…

А будто сердце, истекающее кровью, утренняя догорала над лазурью звезда. И искрились серебряные степи, заливаемые алым светом…

С распущенными, огненно-пышными волосами, в светлой, дикой лучевой порфире, неся синие бездны, шла Люда, — за нежными и жемчужными туманами, в голубой час ароматов, тишины и золотого сна, когда на темный изумруд листвы падали рубины огня, — по травам, белым от рос, в плавном кружась огневом плясе, рассыпая искры грозного солнечного смеха и горним опаляя огнем мир… А с нею горел и ликовал Крутогоров — красное солнце, светлый, огненный Бог…

До багряного, расточающего сизый огонь заката кружились и исходили страстью Крутогоров и Люда, землей повенчанные и рассветом лесным. Звездобурунным носились буюном-вихрем, давая волю всем бушевавшим в них демонам.

И вскрикивал он, держа ее на груди своей и не отрываясь от багряного ее крестообразного рта:

— Вот люба моя!..

И огненно стонала она — ликовала, обвиваясь вокруг него языками пламени:

— Вот любый мой!..

А когда подошла голубая росистая мгла вечера — они ушли в лесную моленную, что над озером. Там встретил, вея мхом и полынью, седой, взрезанный глубокими морщинами слепец-лесовик, отец Люды.

— Хто такой?.. — взметнул стогом серебряных волос старик, весь в белом ракитовом пуху, с челом, пересеченным темными глубокими шрамами.

А вместо глаз, выжженных раскаленным железом, у него жутко открывались под седыми густыми, нависшими, как лес, ресницами круглые черные провалы.

В пляске, хохоча и безумствуя, трясла его за плечи Люда.

— Я с любым пришла!.. С Крутогоровым!..

— Ты-ы?.. — откидывал лесовик голову, сверкая белыми, как снег, зубами. — Огонь мой!.. Людмила!.. Ты?..

И, широко раздвигая над черным провалами брови-космы, хохотал раскатисто-радостно:

— Эге-ге!.. Хо-хо!.. Крутогоров!.. Людмилу подцапал?.. Огня мово?.. Подойди ближе… Перекрутились ужо?.. В лесу?.. Радуйтесь!.. Веселитесь!.. Так-тось… Эх, што ж вы ето?.. Свадьбу сыграли, а мене ни гугу?.. Я б браги наварил!.. А теперь тюрей угостить?.. Людмила!.. Тюри!..

Но, не слыша ничего и не видя, впивалась Людмила в огневые губы Крутогорова, страстно сжимая черную его голову. Погружала синие свои бездны в его темно-светлые глаза:

— Любый мой!.. Радость-солнце!..

— Жонка моя!.. Песня моя!.. — стонал Крутогоров. В широком грозовом плясе носилась с Крутогоровым, сплетаяся, Люда по моленной, выгибая тонкий свой страстный стан…

И, залихватски приседая и пристукивая грушевым костылем с оправой из кованого серебра, ходил ходуном лесовик:

Горячей, горячей, горячей!..

Веселей, веселей, веселей!..

Веял седой пургой. Хохотал:

— Хо-хо! А и у меня жонка есть… Ненила!.. У Фофана отбил. Духиня евонная… А злыдота не дает житья… Крутигоров!.. Хо-хо!.. Сокрушим злыдоту!.. Сердцо! Тюрю-то, тюрю будешь есть?

Но и Крутогоров ничего не слышал и не помнил. Только пил страсть, бессмертный напиток из багряных, сладких Людиных губ.

— Да люблю ж я его!.. — вскрикивала Люда, извиваясь, как дьявол, и подскакивая к хохочущему, гордо закинувшему голову отцу. — Отец!.. Да люблю ж я Круто-горова!.. Али я такая счастливая?.. Али ты?..

— Хо!.. счастлива ты у меня, Людмила… — обнимал дочь пурговый лесовик. — Огонь мой!.. Люблю я с тобой Крутигорова… так-тось…

— Смучило меня счастье… — вздыхала томно, вскидывая золотые волны волос, Люда. — Нету моченьки…

А опомнившийся Крутогоров, глядя на того, кто правдив был, мудр и беззлобен, жил как Бог, не связывая себя ничем, ибо слеп был для того, чтобы брать жизнь такою, какою берут ее зрячие, — Крутогоров, безмерным ликуя ликованием, пел мудрого вешнего лесовика…

И звал его:

— Эй, лесовик-радовик!.. Вешний кудесник!.. Ты — радость!.. Красота!.. Я люблю тебя. Ты будешь встречать со мною духа!.. Весну!

Вея седой пургой, протягивал Поликарп к Крутого-рову руки:

— Ты не знаешь… А у меня-то радость!.. Марея-дева!.. Хо! Дух на ей будет сходить тожеть… А Фофан окрысился, душегуб, из-за ей!.. Рад я Мареи-деве, ой, рад!.. Крутигоров!.. Береги огня мово, Людмилу… целуйтесь тут!.. Так-тось… А я пойду к Нениле, к жонке моей… Ух!.. И рад же я!.. Ух! — ухал Поликарп, проходя в сени.

И, гремя грушевым посеребренным костылем о порог, вихрился ухарем и плясал:

Веселей, веселей, веселей!..

Горячей, горячей, горячей!..

В узкие темные слюдяные окна красные били мечи заката. И в сумраке вечера Крутогоров и Люда, люто носясь по моленной, исходили лесной, непочатой страстью.