"Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)" - читать интересную книгу автора (Pezechk-zod Irag)Глава семнадцатаяВечером дядя Полковник и несколько ближайших родственников на извозчике отправились на вокзал встречать Пури, который, как удалось установить, приезжает около девяти часов. Полковник весьма огорчился, тем, что не поехала вся семья, но делать нечего: дядюшке Наполеону и Азиз ос-Салтане пришлось остаться, чтобы принять Практикана с его матерью и сестрой, которые должны были прийти свататься. Асадолла-мирза явился вскоре после отъезда дяди Полковника. Он выглядел очень довольным и, войдя, сообщил: – Мы с Практиканом прошвырнулись по магазинам, купили ему роскошный парик. Он прямо как Рудольфе Валентино стал… Вот придет – сами увидите. Азиз ос-Салтане давала последние наставления Гамар: – Заклинаю тебя твоим светлым личиком, веди себя как благородная барышня. Не говори ни слова! Если что спросят – мы сами ответим. Асадолла-мирза потрепал Гамар по щеке: – Да, детка, лучше ничего не говорить. Людям нравится, когда девушка молчит. Если ты начнешь разговаривать, муж твой уйдет и ребеночек без отца останется. Поняла, душенька? Гамар, которую одели в красивое зеленое платье, с невинной улыбкой отвечала: – Да, поняла. Я своего ребеночка очень люблю, хочу ему рубашонку связать. – Но помни, дорогая, если ты начнешь при них распространяться про ребенка, они уйдут, и ты останешься одна… Ни слова об этом не говори, они не должны знать, что ты ребенка ждешь. Поняла? – Да, поняла, дядя Асадолла. Я при них совсем не буду говорить про младенчика. Затем Гамар, Азиз ос-Салтане и дядюшка перешли в залу. Дустали-хан, ковыляя, добрался туда еще раньше и боком пристроился на диване. Мы с Асадолла-мирзой стояли во дворе, когда к нам подбежал Маш-Касем: – Ох, голубчики вы мои! Идут, да только земляк-то мой – без парика. – Что? Как без парика? А в чем же он? – Да все в той своей шляпчонке. – Ну и болван! Маш-Касем, беги, задержи на минуту женщин и вышли вперед Практикана, пусть он один зайдет, я посмотрю, какая муха его укусила. – А еще мамаша у него больно страшная… Боюсь, как бы Гамар-ханум не напугалась. – А что такое? Лицом нехороша? – Она, конечно, в чадре… Но все одно – ужасть берет. – Какая еще «ужасть»? – Ей-богу, зачем врать?… Ведь собственными глазами видел, сохрани бог, сохрани бог, – у нее усы и борода, как у проповедника Сеид-Абулькасема. Асадолла-мирза с досады даже стукнул себя кулаком по голове: – Ну, теперь уж такую королеву красоты обратно не отправишь! Маш-Касем, беги, вышли вперед этого осла, я выясню, почему он, подлец, плешь свою прикрыть не желает. Маш-Касем рысью выбежал за ворота, и через секунду появился Практикан. Шляпа его была низко надвинута на уши. Асадолла-мирза, бросив взгляд на окна залы, схватил Практикана за руку и увлек в переднюю. – Практикан, что это за вид? Где парик? – Очень извиняюсь, – повесив голову, ответил Практикан, – мамаша сказали, если парик надену, они меня проклянут. – А так невеста тебя проклянет. Куда девал парик? Практикан похлопал по внутреннему карману пиджака: – Здесь он. Асадолла-мирза немного подумал: – Господин Практикан, прошу вас, – несколько минут займите здесь в саду вашу матушку и сестрицу, пока я не выйду за вами. Потом он повернулся к Маш-Касему: – А ты принеси дамам сладкого чаю. Пусть посидят в беседке, пока я не приду. Едва Практикан и Маш-Касем вышли за дверь, Асадолла-мирза знаком вызвал из залы Азиз ос-Салтане и с беспокойством сказал: – Ханум, возникла новая трудность: мать жениха ему заявила, что проклянет его, если он наденет парик. Как вы думаете, если он покажется без парика, Гамар будет очень… – Ой, смерть моя пришла! – прервала его Азиз ос-Салтане. – Асадолла, ты только подумай, эта чертова мамаша еще о волосах спорит!… Ну, как бы там ни было, уговори их обязательно нацепить на его паршивую голову парик! – Попытаюсь, если осенит господь… Дай бог, чтобы удалось только. – В ножки тебе поклонюсь – придумай что-нибудь! Ты ведь умеешь с женщинами разговаривать – нет такой бабы, чтоб тебя не послушала. Ну, улести ты ее как-нибудь! – Да, но, по словам Маш-Касема, родительница жениха и не женщина вовсе – у нее усы и борода, как у Сеид-Абулькасема. – Век за тебя бога буду молить, Асадолла, сделай что-нибудь! Ты и со старухами обходиться умеешь, и никакая борода тебе не помеха. – Моменто, моменто, до сих пор я с бородатыми дамами дела не имел – надо еще поглядеть, что получится. А вы, пожалуйста, помните – Гамар нельзя надолго оставлять в зале. Минутки две посидит – пошлите кого-нибудь позвать ее, и довольно, снова к гостям не пускайте. Я больше всего опасаюсь, как бы она чего не ляпнула. Асадолла-мирза устремился в сад. Я за ним. Заметив это, он сказал: – Дружок, ты тоже должен помочь! Если мои стрелы в цель не попадут, значит пришел твой черед… Этим бородатым теткам обычно нравятся молоденькие мальчики. – А что мне делать, дядя Асадолла? – Так, покривляйся немного ей в угоду. Кожу похвали – нежная, мол, очень. – Дядя Асадолла, как же я буду хвалить нежную кожу, когда у нее на лице борода? Она подумает, что я издеваюсь. – Моменто, нет, правда, моменто, – ну почему ты такой лопух? Не кожу, так другое похвали – Открой глаза пошире, небось хоть что-нибудь найдется… Но когда мы собственными глазами увидели – издали! – мать Практикана, то оба на мгновение просто остолбенели. – Ох, Мортаза-Али! Откуда такой бегемот взялся?… – невольно пробормотал Асадолла-мирза. – Подобного чудища я ни в одном зверинце не встречал. Хотя из-под черной чадры нам было видно лишь пол-лица старухи, мы оба ужаснулись. Асадолла был прав – действительно, ни один зверь не мог сравниться с этой уродиной. Даже бегемот. Ее борода и усы чернели уже от ворот, скрипучий, словно немазаная телега, голос тоже был слышен издали. Однако Асадолла-мирза шагнул вперед – как в омут головой: – Приветствую вас, ханум… Добро пожаловать – от всей души говорю! – Это Нане-Раджаб, моя матушка, – представил Практикан старуху, – а это моя сестра Ахтар. Глаза Асадолла-мирзы блеснули. Сестра Практикана была смазливая молодка, только слишком дородная, грудь у нее так и выпирала, на губах лежал толстый слой помады. Едва мы уселись на скамье в беседке, Нане-Раджаб, мать жениха, одним глотком осушив свой стакан, хриплым голосом сказала: – Должна вам доложить, что мне эти фокусы совеем не по душе. Сынок у меня вырос словно цветочек, ни сучка, ни задоринки, ни изъяну какого. И собой хорош, и гордость тоже имеет – ведь шесть классов закончил, а ежели сейчас кудри повылазили – что ж тут особенного… Да за такого парня сотня девушек благодарны будут. Так что все эти номера с париком вы оставьте, слушать ничего не хочу. Она говорила так резко и решительно, что я было подумал, сорвется все. Но Асадолла-мирза вкрадчиво начал: – Моменто, ханум, когда вы говорите «сын у меня вырос», просто смех берет. Ей-богу, готов чем угодно поклясться: трудно поверить, что вы мать Практикана… Конечно, если вы шутите, дело другое… Бородатая старуха, у которой и груди-то, казалось, служили только для устрашения мужчин, вращая глазами, свирепо спросила: – Это почему же? Что я – уродка шестипалая, у которой дети не родятся? – Конечно, дорогая ханум, у вас могут быть дети, но не настолько взрослые… Ну, как это возможно, чтобы у вас в ваши годы был такой большой сын? Из-под старухиной щетины показались редкие желтые зубы, взгляд ее стал масленым, она затрясла головой: – Ох, чтоб вам… Мужчины всегда такого наговорят!… Конечно, я совсем дитем была, когда меня замуж отдали… Лет тринадцати – четырнадцати Раджаб-Али родила. Да и сыночку моему, Раджаб-Али, годков не много – только забот ему с лихвой досталось, вот он и постарел… – Тем не менее… Ну, пусть даже господину Практикану двадцать лет – все равно не верится. Вы ведь всякую там пудру-помаду не употребляете… Старуха так и расцвела. Она отвесила Асадолла-мирзе дружеский шлепок и прохрипела: – Ох, заешь тебя мухи за такой язык! А кто вы есть, невесте-то кем приходитесь? – Двоюродные мы. Через несколько минут ситуация полностью изменилась. Нане-Раджаб впереди, сын и дочь – за ней, а в хвосте и мы с Асадолла-мирзой вступили в дом. Практикан шествовал со шляпой в руке, на голове у него был парик. Когда сваты вошли в залу, дядюшка и особенно Дустали-хан на мгновение просто оцепенели – Дустали-хан даже зажмурился, – потрясенные отталкивающим видом старухи. Гамар же уставилась на Практикана, не обращая особого внимания на его мать и сестру. Новоприбывшие уселись, и тут появились мои отец с матерью – очевидно, дядюшка посылал за ними. Едва мать Практикана задала первый вопрос насчет Гамар, Азиз ос-Салтане принялась пространно расписывать достоинства своей дочки. Дядюшка и Дустали-хан хранили молчание. Теперь Дустали-хан не спускал глаз с сестры Практикана: похоже, что он взвешивал, стоит ли удовольствие от общества сестрицы тех неприятностей, которыми ему грозило житье в одном доме с ее мамашей. Мать Практикана в свою очередь ни на миг не отводила оценивающего взора от нелепой фигуры, боком восседавшей на диване. Потом дядюшка повел речь об исключительном положении своего семейства с точки зрения общественного престижа. Но не успел он произнести несколько слов, как появился запыхавшийся Маш-Касем: – Ага, сейчас Фаррохлега-ханум придет! При этом сообщении все, особенно дядюшка и Азиз ос-Салтане, изменились в лице, испуганные внезапным появлением этой злоязычной ханжи. Дядюшка, стараясь говорить спокойно, чтобы не спугнуть сватов, сказал: – Касем, мы же заняты… Скажи, дома никого нет. – Эта дама всегда невпопад является, – пояснил отец. – Обязательно выберет для своего визита такой момент, как сейчас, когда у нас чисто семейные дела… Неизвестно, как ей удалось пронюхать… После этой тирады мне все стало ясно. Я понял, кто наслал на нас Фаррохлега-ханум. Теперь отец мог быть уверен, что в течение двадцати четырех часов всему городу станут известны мельчайшие подробности про свадьбу и про женихову родню. Дядюшка обратился к Практикану: – Это одна из наших родственниц, но она женщина с дурным глазом, несчастье приносит. В этот момент у дверей прихожей послышались уговоры Маш-Касема: – Ханум-джан, зачем врать? До могилы-то… Все уехали барчука Пури встречать… Вам бы тоже не мешало на вухзал заглянуть. И сразу же раздался резкий голос Фаррохлега-ханум: – Ну-ка пусти, я сама погляжу… Я же слыхала, что они там разговаривают. Я выглянул из оконца, выходившего к наружной двери, и увидел, как, оттеснив Маш-Касема в сторону, разъяренная Фаррохлега-ханум в своем неизменном черном платье и черном платке ворвалась в дом. С ее появлением в зале воцарилась мертвая тишина. Фаррохлега-ханум бросила в рот засахаренный орешек и изрекла: – Ну, будем надеяться, что бог благословит. Я слыхала, вам предстоит радостное событие. Эта госпожа, конечно, мать жениха? – Да, ханум, вы правы, это его мать, – вынужден был ответить дядюшка. – Вы зашли очень кстати… то есть я хотел сказать, что наши уважаемые гости пришли неожиданно… А Маш-Касему мы говорили, что… Словом, мы думали, что это кто-то посторонний. Вот и поручили Маш-Касему чужих… – Ничего, ничего, не имеет значения, – прервала его Фаррохлега-ханум. Тут она повернула голову к матери Практикана: – Ханум, да поможет вам бог, такой хорошей девушки во всем городе не сыскать! Добрая, красивая, домовитая, благородная… Кстати, жених-то чем занимается? Вместо старухи ответил дядюшка: – Господин занимает пост в уголовной полиции. – О-о, ну поздравляю, помогай ему бог. А его лицо мне вроде знакомо… Так какой же это пост? – Ханум, это неуместный вопрос, – отрезал дядюшка. Асадолла-мирза, чтобы переменить тему, тут же вступил в разговор: – Да, Фаррохлега-ханум, я слышал, этот бедняга, как его… скончался? Это была благодатная мысль, так как «траурную даму» больше всего на свете интересовали похороны, поминки и тому подобное. Она тотчас приняла скорбный вид: – Ах, не время сейчас об этом… Да, бедняжку хватил удар. Знаете, а ведь он был с нами в родстве – дальнем, правда. Поминки состоятся завтра. Неплохо бы и вам показаться. И ага тоже мог бы пожаловать. Все было вздохнули свободно, но Фаррохлега-ханум без промедления вернулась к свадебной тематике и опять обратилась к матери Практикана: – А что – отца жениха нет в живых? – Нет, ханум-джан, сынок еще маленький был, когда он скончался. – А чем он занимался? Дядюшка опять выступил от лица будущей родни: – Он принадлежал к землевладельцам Кума, поместье в Гиясабаде… Но тут мать Практикана прервала его речь: – Нет, ага, лучше уж я правду скажу, чтобы не было потом с нас спроса. Его отец вареной требухой торговал. Дядюшка закрыл глаза рукой, Азиз ос-Салтане, стиснув зубы, издала какой-то нечленораздельный звук. Я посмотрел на отца. Глаза его странно светились. Я догадался, что он безмерно рад всему происходящему, но старается не показать этого. Все пребывали в полной растерянности, не зная, каким образом заткнуть рот Фаррохлега-ханум. Она же, умело нанеся свой первый удар, видно, решила не давать собравшимся передышки, так как, кивнув головой, сказала: – Лавочник, значит, был… Ну, это занятие неплохое. Что же тут темнить – торговал, не воровал! Азиз ос-Салтане бросила на Асадолла-мирзу умоляющий взгляд, как бы прибегая к его защите, заклиная его любым способом обезвредить Фаррохлега-ханум. Однако та не унималась. Оглядев с ног до головы молча сидевшего в уголке Практикана Гиясабади, она заявила: – А все-таки я вас где-то видела! Жених уже раскрыл было рот, однако отчаянные знаки дядюшки и Дустали-хана заставили его промолчать. Но Фаррохлега-ханум вдруг воскликнула: – А, вспомнила! Не вы ли это… Тут Асадолла-мирза внезапно бросился к Фаррохлега-ханум и, сильно хлопнув ее ладонью по заду, завопил: – Мышь!… Мышь, будь она проклята! Фаррохлега-ханум пронзительно взвизгнула, сорвалась с места и кинулась в коридор. Все вскочили. Азиз ос-Салтане и сестра Практикана громко вопили. Церемония приема была нарушена. Пока все растерянно топтались по гостиной, а Маш-Касем с веником преследовал мышь, Асадолла-мирза выскочил в коридор, подхватил под руку Фаррохлега-ханум и прошептал: – Благоволите выслушать, дорогая ханум, у меня есть к вам срочное дельце. И почти волоком увлек ее в одну из комнат цокольного этажа, расположенную поблизости от наружных дверей. Я пошел за ними и с удивлением услышал, как Фаррохлега-ханум приглушенно вскрикивает. Похоже, Асадолла-мирза, затыкая ей рот, настойчиво домогается ее благосклонности. – Ни чести, ни совести, бесстыжий, – кричала она. – Да я тебе в матери гожусь! Помогите!… Этот бессовестный… Помогите! Прикрой!… Чтоб из тебя черти все кишки повытрясли! Потом дверь комнаты с силой распахнулась, и Фаррохлега-ханум, белая как мел, дрожа от негодования, вылетела оттуда и бросилась к выходу, вопя: – Бесстыдник, подлец… Глаза бы тебе выдрать… Секундой позже в дверях появился Асадолла-мирза и, как бы все еще претендуя на добродетель Фаррохлега-ханум, устремился следом за ней. Когда она выбежала на улицу, Асадолла спокойно запер калитку и вернулся в дом. Подтянув галстук и стряхивая пылинки с костюма, он сказал с усмешкой: – Единственный выход оставался… Надо же было избавиться от нее. – Дядя Асадолла, вы так добивались ее милостей – а вдруг бы она согласилась? Как тогда? – Очень просто, съездили бы в Сан-Франциско. – С такой старухой?… Асадолла-мирза с улыбкой покачал головой: – Не скажи, она недурна… Я раньше-то пальцем до нее не дотрагивался, а телом она, оказывается, в порядке. Когда мы вернулись в залу, все еще были заняты охотой за мышью. Асадолла-мирза вдруг подпрыгнул, присел, накинул платок на воображаемую мышь и крикнул: – Поймал! С этими словами он подбежал к наружной двери и распахнул ее, делая вид, что выбрасывает мышь в сад. Собравшиеся опять успокоились. Дядюшка Наполеон заговорил, стараясь сгладить впечатление: – Вы, ханум, должны нас извинить, эта женщина, как вы заметили, не слишком умна. Одно беспокойство от нее. – Осталась старой девой, – подхватил Асадолла-мирза, – жизненным сокам выхода не было, вот на рассудок и повлияло. Мать Практикана добродушно сказала: – Ничего, ага, такого сорта уроды в каждой семье найдутся. – Тут она вновь устремила оценивающий взгляд на Дустали-хана и заключила: – Коли среди ста роз один шип попадется, это не беда. Я сидел на высокой скамеечке неподалеку от Асадолла-мирзы и Дустали-хана и слышал, как тот говорил: – Асадолла, ты помнишь мою бельгийскую двустволку, она еще так тебе понравилась? Я ее тебе подарю, если ты устроишь, чтобы Практикан снял для своей мамаши отдельную комнату. Деньги я на это дам – только бы она не появлялась в нашем доме… Да и вообще, какой смысл Практикану из-за двух-трех месяцев оставлять прежнюю квартиру, всю жизнь ломать, таскать с места на место мать и сестру? – Моменто, моменто, – вполголоса отвечал ему Асадолла-мирза, – что же это за картина получается? Практикан с сестрицей останется у вас, а мать свою упрячет куда подальше? – Да пусть и сестру к ней в придачу забирает. Нет, ты представь себе, я целых три месяца буду по утрам видеть эту бородатую бабу – жуть берет! Асадолла, такого ружья ты ни у кого в городе не найдешь! – Ну что ж, я попробую, но уговорить будет трудно. Сейчас эта Жаннет Макдональд тешится мечтой заключить тебя в объятия. Асадолла-мирза знаком вызвал за дверь Практикана, но через несколько минут оба вернулись. После того, как разговор в зале вновь оживился, Асадолла-мирза негромко сказал Дустали-хану: – Мне очень жаль, Дустали, но он ни под каким видом не желает разлучаться со своей родительницей. Сколько я ни убеждал его, что из-за двух-трех месяцев не стоит срывать с места матушку, – не клюет! Говорит, они все равно собирались переезжать и подыскивали себе квартиру. – Асадолла, ты, верно, не так разговор повел, я тебя знаю, ты человек зловредный. – Моменто, хоть я и зловредный, но твое бельгийское ружье моему злу не повредит. Правда, ничего не выходит! А ты не принимай этого близко к сердцу: ну, пусть у нее борода, зато шелковистая, мягкая… И потом я думаю к празднику купить ей в подарок бритву и помазок – надеюсь, это тебя совершенно успокоит. Дустали-хан сквозь зубы прорычал: – Чтоб ты провалился с твоей поганой княжеской рожей! – Моменто, Дустали, ты выходишь за рамки! Будешь много разговаривать, я скажу Практикану – он еще и ребенка от первой жены с собой приведет. Тем временем мать Практикана совсем разошлась. – Поверьте, ага, я мечтаю женить Раджаб-Али, пока сама жива. Прошлый раз он женился без моего ведома. Вот отсохни мой язык, как я его тогда прокляла, так его и ранило в бою, чуть было совсем не убило, ей-богу, правда, разрази меня гром. Тогда я опять дала обет, богу известно, какой… И, слава господу, а шайтан чтоб ослеп, – бог вернул мне сыночка, а ведь он четыре полных месяца в больнице пролежал. – Возблагодарим господа бога, – вмешался Асадолла-мирза, – он и вас не оставит своей милостью… – Тому, у кого натура чистая и честная, господь завсегда поможет, – отвечала старуха, – бог даст, сынок мой женится, а под покровительством Дустали-хана еще и кое-какие дурные привычки свои забросит… При этом намеке Практикан Гиясабади засуетился, пытаясь заставить мать замолчать, но она и слушать ничего не желала: – Я знаю, Раджаб-Али недоволен, что я это говорю, но я простая душа, хочу, чтобы вы, коли выдаете за него дочку, все о нем знали… Асадолла-мирза с улыбкой проговорил: – Это хорошо. Так что же за привычка? Очень покрасоваться любит, что ли? Старуха разразилась хохотом: – Ой, вы меня уморите такими словами! Отсмеявшись, она заявила: – Нет, таких скверных замашек за ним не водится. Но года два-три, как он завел себе дружков бедовых, они его с толку сбили, стал опиумом баловаться… – Опиумом?! – хором воскликнули дядюшка и Дустали-хан. – Да. Много-то он не курит, но по полмискаля[32] в день… Ну, когда очень разойдется, – целый мискаль выкурит. Я его уж и к лекарю водила, тот полечил его, а потом мой дуралей начал все снова. – Ну, невелика беда, ханум, – улыбаясь, сказал Асадолла-мирза. – Господин Дустали-хан сам по временам покуривает… Теперь у него будет хороший компаньон. Дустали-хан, примостившийся на диване одним боком, так резко поднялся, что даже вскрикнул от боли: – Ах!… Асадолла, зачем глупости болтать? Когда это я терьяк курил? Азиз ос-Салтане, которая, едва начался этот разговор, увела Гамар из комнаты, вернулась в залу. В глазах отца опять мелькнуло удовлетворение. Он понемногу знакомился с недостатками жениха, и сердце его радовалось. С невинным лицом он задал несколько вопросов о ребенке, которого родила Практикану первая жена. Мать Практикана огляделась вокруг и воскликнула: – Ай-вай, а где же наша невестушка? Гамар-ханум, милая, иди сюда. Гамар с ангельским видом опять вошла в комнату. Старуха посадила ее около себя и поцеловала: – Богом клянусь, эта невеста мне по душе! Гамар поднялась, подошла к матери и тихо, но так, что почти все услыхали, сказала: – Мамочка, ее борода мне лицо исколола. – С божьей помощью, после этой свадьбы надо будет отведать сластей на свадьбе Ахтар-ханум, – громко зачастил Асадолла-мирза, чтобы заглушить эти слова. Физиономия матери Практикана расплылась в улыбке. – Ахтар ваша раба покорная, господин хороший… Бог даст, с вашей помощью и ее замуж отдадим. – Конечно, ведь в нашей семье молодых людей много… Если господь пожелает, и для Ахтар-ханум подберем кого-нибудь. Нет, пока мы живы, Ахтар-ханум в одиночестве не оставим. После долгого обсуждения предстоящей церемонии и условий брачного договора было решено, что мать Практикана на следующий день придет к Азиз ос-Салтане и они решат все насчет перестановки вещей и убранства комнат. Когда жених с семейством отбыли, зала на несколько минут погрузилась в тишину. Нарушил молчание Маш-Касем, до того неподвижно стоявший в углу: – Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Этот мой земляк, конечно, мужик хороший, но мамаши его я, по правде сказать, боюсь. Слыхали, какой голосина, чтоб ей пропасть? По знаку Асадолла-мирзы он умолк, а сам князь, обратившись к Гамар, которая все так же тихо и скромно сидела в сторонке, спросил: – Ну, дорогая, ты его хорошо разглядела? Понравился тебе твой муж? – Да, дядя Асадолла. – Ты его любишь? – Да, дядя, очень люблю… Теперь можно мне про ребенка поговорить? – Да, милая, говори. Молодец девочка, что при них ничего такого не сказала. – Я этого ребенка больше мужа люблю, хочу ему красную распашонку связать. – А его мать и сестра тебе тоже понравились? – Да, дядя Асадолла. Только у матери его борода, лицо мне исколола. – Ну, это не страшно, дорогая. Мы ей скажем, она сбреет бороду. Уже решено, что папа Дустали купит ей полный бритвенный прибор! Из сада донесся стук в дверь. Маш-Касем воскликнул: – По-моему, это барчук Пури приехал! Ага, с вас причитается за добрую весть! – и побежал к калитке. Я и Лейли обменялись тоскливыми взглядами. Но, к счастью, это был не Пури… Маш-Касем вернулся с вечерней газетой. Отец, сидевший ближе всех, к двери, взял газету у него из рук и громким голосом прочел заголовок сообщения, помещенного на первой полосе: силы союзников вступили в Тегеран и заняли железнодорожный узел. Дядюшка вздрогнул и сдавленным голосом спросил: – Железнодорожный узел?… Почему прежде всего железную дорогу?… Помоги бог Полковнику! – Ну надо же им было с чего-то начать, – сказал Асадолла-мирза, чтобы успокоить его. – Асадолла, ты, разумеется, дипломат, но разбираться в хитросплетениях политики англичан ты еще не скоро научишься, – покачал головой дядюшка. – Моменто, моменто! Вы хотите сказать, что, поскольку ваш братец изволил отправиться на вокзал, англичане прежде всего заняли железную дорогу? – Ну, не только по этой причине, но и не без того, – процедил дядюшка. И опять заговорил, словно сам с собой: – Я беспокоюсь за эту ни в чем не повинную семью. Бедный мой брат Полковник за всю жизнь закона не преступил ни ногой, ни рукой, а теперь придется ему расплачиваться – за меня! Асадолла-мирза, стараясь сохранить серьезность, заметил: – Ну, если предположить, что они хотят посчитаться с ним за вас – откуда бы им знать, что господин Полковник сегодня вечером отправился на вокзал? Дядюшка с презрительной усмешкой парировал: – Лучше вообще об этом не говорить! Ты что думаешь – они не знают Пури? Не знают, что он мой племянник? Молод ты еще, зелен… Готов поклясться, что в этот момент на столе начальника Интеллиджент Сервис лежит досье Практикана Гиясабади и отчет о помолвке Гамар. Ты что думаешь, этот индиец и тысячи других их агентов зря время теряют? Маш-Касем решил, что пришел его час выступить. Он закивал головой и разразился речью: – Господин Асадолла-мирза не знают этих англичанов. Да и мы – я и ага, – когда в тридцатом году ихнего начальника захватили, англичанов хорошенько не знали, не ведали, что от них людям бывает… Вот у меня был один… – Да если бы я только рассказал вам, что я претерпел от англичан! – перебил его дядюшка. – В сражении при Казеруне, когда английский командующий бросил свою саблю к моим ногам, – будто вчера это было! – он сказал: «Браво, вы с тысяча четырнадцатью солдатами одолели несколько английских полков. Это будет вписано золотыми буквами в военную историю». Верите ли, я просто рот разинул: ведь за день до этого я как раз пересчитал своих солдат – их оказалось тысяча четырнадцать человек. – Тысяча пятнадцать человек, – опять вылез Маш-Касем. – Что ты мелешь, Касем? Я хорошо помню, английский полковник сказал «тысяча четырнадцать», и надо же было так случиться: нас было именно тысяча четырнадцать. – Ей-богу, зачем врать? До могилы… Я как сейчас помню… – Ты заткнешься или нет?… – Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали – тысячу пятнадцать. – Касем, что ты чушь городишь… – Да вы мне, прости господи, договорить не даете… Тот, который лишний, помоги ему бог, Солтан Али-хан был, его как раз в этот день подстрелили. – Да, да, ты прав. Одним словом, я хочу сказать, что в самый разгар битвы они были так точно осведомлены о численности наших солдат… Маш-Касем вздохнул: – Пусть господь воздаст им за тех убитых, святых мучеников за веру… Бедный Солтан Али-хан… А вообще, если бы не ага, я бы сейчас тоже до костей в земле сгнил… Ради меня, недостойного, он, словно лев, бросился под пули, взвалил меня на плечо и вынес с поля боя. Даже, англичаны от удивления остолбенели – что это за герой такой? Я собственными глазами видел, как у агличанов из косых глаз слезы брызнули… Англичаны, они почти все косые. Тут дядюшка кивнул головой и пробормотал: – Теперь видишь, Касем, как судьба повернулась? Сколько времени они выжидали, пока им снова представится случай! Да, сегодня надо нам воздать близким нашим… – Дядюшку охватило волнение, теперь он почти кричал: – Негодяи! Идите, мстите мне! Что вам нужно от моего бедного несчастного брата?… – Не надо заранее предполагать самое худшее, – с серьезным видом проговорил Асадолла-мирза. – Пусть они захватили железную дорогу из-за вашего брата – еще неизвестно, сумеют ли они в этой суматохе его отыскать. Да и полковник не ребенок, он не растеряется… – И, чтобы переменить тему, он быстро добавил: – А на свадебный вечер вы намерены приглашать гостей? Близкие родственники все же должны присутствовать. – Надо бы бракосочетание провести как можно скромнее, без шумихи, – вмешался Дустали-хан. – Это вызовет еще больший шум, толки пойдут. Все будут говорить: верно, у них что-то неладно, раз решили без всякой огласки свадьбу устроить. Азиз ос-Салтане отослала Гамар в другую комнату и, когда та вышла, сказала: – Можно воспользоваться предлогом, что кто-то умер и у нас траур, – поэтому никакого праздника не устраиваем. – Но кто? Последнее время, слава тебе господи, все члены семейства пребывают в добром здравии. – Постучи по дереву, Асадолла… Дай бог, чтобы все здоровы были! – Моменто, а кстати: что это Фаррохлега-ханум говорила про покойничка – кем он нам приходится? – И не думайте об этом, – заявил дядюшка. – Говоря между нами, к этому поганому покойнику только одна Фаррохлега-ханум и имела отношение, да и то отдаленное. А уж что касается его связей с англичанами… – В любом случае, кого-то найти надо, – настаивал Асадолла-мирза. – Скажи-ка, Дустали, как поживает твой дядюшка Мансур ос-Салтане? – Чтоб у тебя язык отнялся! – завопил во всю мочь Дустали-хан. – Чем тебе насолил мой бедный дядюшка, что ты ему смерти желаешь? – Моменто, когда это я желал его смерти? Мне просто пришло в голову, что давненько мы не слыхали ничего о дядюшке Мансур ос-Салтане, вот я и спросил, как он себя чувствует. Девяносто пять лет прожил, бог даст, несмотря на все свои болезни легких, почек и желудка еще девяносто пять проживет, чего нам скупиться… И вообще, вы сами виноваты – обидели Фаррохлега-ханум, а ведь она сейчас могла бы нам помочь. Она бы, если надо, из-под земли для нас покойника выкопала. – О чем вы говорите? – вступил в разговор отец. – Если бы на днях предстояло какое-нибудь траурное собрание или поминки, Фаррохлега-ханум за те несколько минут, которые здесь пробыла, обязательно выложила бы все подробности. Асадолла-мирза, смеясь, предложил: – А если попросить мать Практикана Гиясабади, чтобы она в полночь явилась к дядюшке Мансур ос-Салтане? Может, он со страху-то… Дустали-хан опять завопил, но Азиз ос-Салтане не дала ему разойтись: – Ну и болваны мы все! Ведь можно сослаться на траур в семье жениха. Это была прекрасная мысль, что и подтвердили все присутствующие. В тот вечер мы допоздна дожидались возвращения дяди Полковника и его жены. Когда они наконец появились, вид у дяди был мрачный, жена следовала за ним со слезами на глазах: поезд пришел, но Пури в нем не оказалось. Дядюшка Наполеон, пытаясь утешить брата, говорил, что они, конечно, не смогли выехать по непредвиденным обстоятельствам, но сам думал совсем по-другому. Утром, когда я увидал Маш-Касема, тот сказал: – Ага всю ночь до рассвета не ложился, все по комнате ходил… Да и есть от чего расстроиться: наверняка англичаны что-нибудь сотворили с бедным барчуком… Англичаны, ежели на кого поглядят косо, так уж потом до седьмого колена не отвяжутся. Ослепи господь их косые глаза! – Маш-Касем, а что англичанам делать с таким балбесом и губошлепом? – Ох, милок, много еще времени пройдет, пока ты насчет англичанов разберешься… Я вот и до сих пор кой-чего не уразумел… Слышь-ка, я тебе расскажу, какая беда приключилась в Гиясабаде с моими сродственниками и земляками… Был у нас один земляк, англичанов честил на все корки, так что ты думаешь: они из лавки его свояка ученика забрали, привязали к лошадиному хвосту, да и уволокли по пустыне неведомо куда… Разве за англичанами усмотришь? Ну, бог не оставит агу – и меня вместе с ним. Да и над вами смилуется, как вы есть родичи аги, его племя, значит. Дядя Полковник, который с раннего утра отправился на телеграф, возвратился счастливый, с известием, что Пури и Ханбаба-хан, несмотря на то, что взяли билеты, не могли выехать: в поезде не оказалось мест. При первой же возможности они прибудут в Тегеран. |
|
|