Песах Амнуэль Гадание на кофейной гуще

Мой сосед, комиссар тель-авивской уголовной полиции Роман Бутлер, не появлялся у меня всю неделю, и в субботу вечером я зашел к нему сам. Мира, жена Романа, сидела на площадке стереовизора и играла в бесконечном мексиканском сериале, тянувшемся, похоже, с прошлого тысячелетия. Когда я вошел, отрицательный герой по имени Фучидо брал за горло положительную героиню Марию Эскудо. Уверен, что любой на его месте поступил бы так же. Спрашивать Миру, вошедшую в роль Марии, о том, дома ли муж, было бессмысленно, и я прошел в комнату Романа. Комиссар сидел в кресле у стола и лазерным карандашом выводил на потолке какие-то иероглифы. Иероглифы мерцали тускло-зеленым и медленно гасли.

— Садись, Песах, — сказал Роман, даже не посмотрев на меня: узнал то ли по шагам, то ли по моей привычке стучать в дверь, а потом открывать ее, не дожидаясь ответа. — Садись и скажи, что тебе напоминает этот рисунок.

Я сел на диван и задрал голову. Очередной иероглиф, прежде чем раствориться, напомнил мне, что я забыл купить масло, а компакт-доставка не работает даже в моцей шабат, и утром придется самому идти в магазин. Выслушав мой ответ, Бутлер сказал:

— Ассоциации историков и шизофреников понять невозможно. По-моему, это лошадь. Где ты разглядел пачку масла?

— Не вижу никакой пачки масла, — возразил я. — По-моему, это просто набор линий без всякого смысла. Просто я вдруг вспомнил, что не купил масла, вот и все. А если тебе нужны ассоциации по поводу этой загогулины, обратись к компьютеру, он тебе предложит миллион вариантов.

— Уже предложил, — сказал Роман, погасил карандаш, включил верхний свет и повернулся ко мне. — Все варианты неверны.

— Что значит — неверны? Разве эта штука означает нечто конкретное?

— Видишь ли, Песах, эта штука означает, что мой помощник Йоэль завтра сломает ногу, выходя из подъезда своего дома. И похоже, не существует способа предотвратить это стихийное бедствие.

— Буду очень благодарен, — вежливо сказал я, — если ты объяснишься более понятно.

— Объясняю. Мы занимаемся сейчас делом русской мафии.

— О! — прервал я. — Опять? Не твой ли министр уверял неделю назад, что никакой русской мафии в Израиле никогда не было?

— И он не обманывал. Но, тем не менее, мы этим делом занимаемся.

— Занимаетесь тем, чего нет?

— Что я в тебе ценю, Песах, — вздохнул Роман, — так это неспособность выслушать без комментариев три предложения подряд.

Я обиделся и замолчал на целый час, что позволило Роману рассказать все до самого конца и даже чуть более того.

Оказывается, два месяца назад произошло совершенно непримечательное событие — некая Сара Вайнштейн, которую бросил муж, отправилась к гадателю, чтобы спросить о том, нужно ли ждать его обратно или сразу завести любовника. Фамилию гадателя она вычитала в газете. Газета была ивритская, и потому Сара вообразила, что гадатель не умеет говорить по-русски. «Русским» она не доверяла — начиная от уборщиц и кончая предсказателями будущего. Кроме того, она ожидала, что в гадании будет помогать компьютер, и это придаст предсказанию силу научного закона.

Все оказалось наоборот. Во-первых, в кабинете не было компьютера — то есть, вообще не было, даже выносного терминала, что в наши дни иначе, как нонсенс, не воспринимается. Во-вторых, на иврите гадатель Меир Шульман говорил без акцента только «шалом» и «кесеф лифней авода», что напоминало пресловутое «казнить нельзя помиловать». Деньги Сара выложила, после чего Шульман приступил к процедуре гадания, каковая оказалась стара и неинтересна: гадатель поднес Саре чашечку кофе, попросил выпить, чашечку перевернуть и заглянуть на дно. Обычное гадание на кофейной гуще, знала бы

— ни за что не пришла бы.

Кофе оказался неприятен на вкус и явно плохих сортов. На дне чашечки в потеках кофейной гущи оказались контуры странных фигур, по мнению Сары, крокодила и Большой Медведицы, как ее изображают в учебнике астрономии для тихона. Шульман же, поглядев в чашечку, сказал немедленно, что муж к Саре не вернется, а любовник ей противопоказан. Кроме того, завтра ее ожидает хирургическая операция, после которой она вообще должна будет забыть о мужчинах.

Сара покинула кабинет с чувством глубокого неудовлетворения, а на следующее утро ей стало плохо, ее отвезли в «Хадасу», где женщине сделали срочную операцию по поводу какой-то нераспознанной и запущенной болезни. И в результате Саре действительно пришлось о мужчинах забыть.

Выйдя через неделю из больницы, Сара отправилась к гадателю, чтобы извиниться за проявленное недоверие, но Шульман принять ее отказался, мотивировав отказ тем, что никогда не принимает одного клиента дважды.

После этого Сара Вайнштейн обратилась в полицию.

— Ты понимаешь, — сказала она полицейскому следователю, — это не гадатель, гадателей я знаю, перевидала их миллион. Что он там мог увидеть на дне чашки? Ничего там не было. А сказал он все точно — диагноз, и сколько времени будет идти операция, и где сейчас мой муж, и почему мне никогда не иметь любовника…

— Ну и что? — скучая, спросил полицейский. — Ну, угадал твой гадатель. Что ты против него имеешь? Он взял с тебя лишние деньги?

— Он слишком много знает! — выпалила Сара.

— Мы непременно выясним, откуда он знает слишком много, — пообещал полицейский, чтобы избавиться от посетительницы.

Но избавиться от Сары Вайнштейн оказалось не так просто. На следующий день она явилась опять и спросила, каковы результаты расследования. Она приходила целую неделю, после чего следователь вынужден был ради собственного спокойствия проверить компьютерное досье Меира Шульмана.

Вот тогда-то и родилось дело о русской мафии.

В тот же вечер полицейский следователь Хаим Бар-Хаим явился к комиссару Бутлеру.

— Я вынужден, — сказал он, — обратиться к тебе через голову непосредственного начальника. Дело в том, что сегодня утром по совершенно пустячному делу я посетил гадателя на кофейной гуще, и он сказал мне, что в полдень я едва не погибну в аварии, в пять часов вечера мой начальник отстранит меня от дела Милюкова, а в семь я приду к тебе и все расскажу. Сейчас семь, и я пришел. В двенадцать в мой вертолет, действительно, врезалась неуправляемая авиетка, и я чудом сумел приземлиться. А в пять мой шеф, действительно, отстранил меня от дела Милюкова, и это кажется мне самым странным.

Комиссар Бутлер, не отрывая взгляда от дисплея, сказал Бар-Хаиму то же самое, что Бар-Хаим сутки назад говорил Саре Вайнштейн.

— Нет, — настойчиво продолжал следователь. — Это не случайные совпадения. Между двенадцатью и пятью часами я вошел в компьютер налогового управления и затребовал сведения о клиентах гадателя Шульмана. После чего обзвонил сто семнадцать человек — не я лично, конечно, но мой компьютер. И не их лично, конечно, а их компьютеры, где хранились сведения о посещениях гадателя. Так вот: все без исключения случаи предсказаний оказались верны.

— Завтра же пойду к нему, — заявил Бутлер. — Пусть скажет, идти ли мне в следующий четверг на свадьбу к Мишке Зайделю.

— Я еще не сказал главного, — вздохнул следователь Бар-Хаим. — Дело в том, что этот Шульман приехал из России пять лет назад, а там он был физиком и не гадал ни на кофейной гуще, ни на картах — ни на чем. И еще: почти все клиенты Шульмана проходили у нас по какому-нибудь делу. И более того, среди этих клиентов оказался и мой начальник — единственный, кто, естественно, ни по какому делу не проходил, и потому я даже не удивился, когда в пять меня отстранили от дела Милюкова, потому что ждал, что так оно и будет, и решил отправиться к тебе, раз уж было предсказано…

— Господи, — сказал Роман, — почему следователи так косноязычны? Сто слов в одном предложении. Садись к компьютеру и напиши все, что сказал. Возможно, это будет более понятно.

Это, действительно, оказалось более понятно. Через час Бутлер уяснил, что:

— дело Милюкова связано с попыткой петербургских мафиози закупить в Израиле крупную партию лазерных пулеметов «Мецар»;

— среди клиентов гадателя Шульмана, действительно, много людей с уголовным прошлым. Более того, среди клиентов оказались люди, которые проходили подозреваемыми по незаконченным делам. Все дела тянулись месяцами по причине невозможности доказать обвинение;

— во всех случаях, которые удалось проверить, предсказания Шульмана сбывались полностью.

У комиссара возникло несколько вопросов. Один из них: почему Бар-Хаим был без объяснения причин отстранен от дела, которое вел второй месяц? Это был простой вопрос. Бутлер позвонил Кахалани, начальнику уголовной полиции Герцлии, в чьем ведении находилось дело Милюкова, и спросил, что происходит.

— В том то и дело, что ничего, — мрачно сказал Кахалани. — Не удается ничего доказать. А Бар-Хаима я отстранил потому, что он не прилагает достаточных усилий…

У Бутлера на этот счет сложилось иное мнение, но он предпочел им не делиться. Беднягу Бар-Хаима он пригласил к себе домой и учинил ему в неофициальной обстановке допрос с пристрастием.

— Всю ночь просидели, — сказал мне Роман. — К утру я уже не соображал ничего, а Бар-Хаим ничего не соображал с самого начала. Прежде всего мы проверили все обстоятельства дела Милюкова, и я понял, что никаких ошибок в следственных действиях Бар-Хаим не совершал. Он уже практически подготовил материал для взятия Милюкова под стражу. Сложность заключалась в том, что Милюков — гражданин России, живет в Екатеринбурге, значит, действовать нужно было через официальные межгосударственные каналы… Да, Бар-Хаим затянул следствие, но не настолько, чтобы отстранять его в самый ответственный момент.

Роман Бутлер всегда любил ссылаться на свою интуицию, которая подсказывала ему только верные решения. Я-то знал, что нет у него никакой интуиции, а есть опыт плюс информация. В данном случае интуиция подсказала ему, что дело нечисто. Я даже не стал иронизировать по поводу столь потрясающего умозаключения, только пожал плечами, поскольку обещал молчать.

— И нечего иронизировать, — сказал Роман, правильно расценив мои жесты. — Что бы ты сделал на моем месте? Не отвечай, я и сам знаю: ты бы стал проверять, нет ли у гадателя Шульмана связей в преступном мире, и не от своих ли клиентов он получает информацию, которой потом пользуется в предсказаниях. Эта идея имела бы смысл, если бы не история с Сарой Вайнштейн — она-то какое имела отношение к русской мафии, Милюкову и всем прочим уголовным делам?

Именно поэтому Роман решил поговорить с Сарой.

— Скажи, — спросил он, — почему ты решила пойти именно к этому гадателю? Почему не к другому?

— У других я была, — сказала Сара. — Все они врут. Объявление этого Шульмана я прочитала в газете «Маарив», оно было набрано таким мелким шрифтом, что я подумала: этот господин либо не нуждается в клиентах, либо жутко стеснен в средствах. В любом случае, это было непохоже на тех жуков, которые нагло врут, рекламируя свой бизнес…

— Если ты не доверяешь всей этой братии, то почему ходишь? — резонно спросил Бутлер.

— Да, не доверяю… Но ведь я и мужу своему никогда не доверяла, а все же спала с ним, пока он не сбежал…

Довод был железным.

— Насколько я понимаю, — сказал Роман, — все гадатели тебя обманули, а этот сказал правду, что показалось тебе подозрительным, и ты решила обратиться в полицию.

— Подозрительным? Он слишком много знал, вот что!

Разговор пошел по второму кругу, но Бутлер уже выяснил, что хотел.

— Вот и вся информация, которой я располагал на следующее утро, — сказал мне Роман. — А теперь я разрешаю тебе, Песах, открыть рот и предложить свою версию. Я же вижу, как тебе не терпится.

— По-моему, все совершенно ясно, — сказал я. — Эти твои российские мафиози вошли в контакт с нашими преступными элементами. Для того, чтобы не встречаться лично, они устроили театр с предсказателем. Шульман принимал посетителей и служил как бы почтовым ящиком. Поэтому все его предсказания были правильными — он всегда точно знал, что кому говорить. А этот… как его… начальник Бар-Хаима, он тоже связан с преступниками, именно потому Бар-Хаим никак не мог получить решающие доказательства. Что касается объявлений в газете, то Шульман вынужден их давать, чтобы оправдаться перед налоговым управлением. Он потому и печатает такие куцые объявления, что посторонние клиенты ему ни к черту не нужны. Более того — дает объявления в «Маарив», а не во «Время», потому что знает: израильтяне к объявлениям, набранным компьютерным петитом, относятся как к мусору, а «русские» знают, что такие объявления даются только из-за недостатка денег и вовсе не свидетельствуют о некомпетентности предсказателя.

— Гениально, как всегда, — сказал Роман. — Потрясающая смесь верных догадок с бредовыми идеями. Но, чтобы сделать тебе приятное, скажу: я сначала думал так же. Единственное, что смущало — эта Сара, она в схему не вписывалась. Если все гадание — прикрытие, то не мог Шульман предсказать Саре ее судьбу так же точно, как он делал прогнозы своим липовым клиентам!

— Случайность…

— Ну, Песах… — укоризненно сказал Бутлер.

— Не хочешь же ты сказать, — рассердился я, — что Шульман действительно во всех случаях занимался гаданием и во всех случаях гадал правильно? Ведь я должен сделать такой вывод, если ты утверждаешь, что случайность здесь не при чем.

— О, уже теплее! — воскликнул Роман. — Кстати, ты меня невнимательно слушал. Ты помнишь, что сказал Шульман, когда Сара Вайнштейн обратилась к нему вторично?

— Что я, склеротик? Он сказал, что никого не принимает дважды. Ну и что? Хотел избавиться от женщины, только и всего.

— Видишь ли, Песах, ни один из его клиентов действительно не приходил к нему дважды — это легко проверить по компьютеру.

— Ну и что? Конспирация. Он не хотел, чтобы его заподозрили… Ты же говоришь, что его клиенты — сплошь уголовники…

— Не так резко. Подозрительные типы, скажем…

— Какая разница?

— Еще один момент из моего рассказа ты упустил в своей реконструкции. Подскажу, чтобы ты не мучился: Шульман был в России физиком, занимался какими-то слабыми взаимодействиями.

— Помню я это, — пробурчал я. — Мало ли чем он занимался в России? Мой дед до репатриации был директором оборонного завода в Челябинске, а здесь до самой смерти починял старые транзисторы. О чем это говорит? Ни о чем.

— Ты просто не хочешь признать, что неправ. Мозаика должна содержать все элементы.

— Он что, твой Шульман, использовал слабые взаимодействия, чтобы просвечивать мозги клиентов, и таким образом добывал информацию для предсказаний? Ты же понимаешь сам, что это чушь.

— И ты это понимаешь, — спокойно сказал Роман. — Зачем нервничать? Скажи сразу, что сдаешься.

— Нет! Дай мне подумать. До завтрашнего вечера.

— Думай, — разрешил Роман и включил лазерный карандаш.

По-моему, он прекрасно понимал, что утром в воскресенье я отправлюсь к Шульману.

Сначала я, конечно, посмотрел несколько номеров «Маарива». Запустив программу «поиск», я нашел объявление. Оно действительно было таким куцым, что потенциальный клиент просто обязан был не обратить на него внимания. Потом я позвонил гадателю и записался на прием. Шульман дважды переспросил, действительно ли я хочу погадать на кофейной гуще, из чего я сделал логичный вывод о том, что случайный клиент для этого человека — явление нежелательное.

— Да, — сказал я по-русски, — мечтаю.

И мы договорились на одиннадцать. Честно говоря, я боялся, что Шульман сбежит из дома перед моим приходом.

Гадатель оказался человеком невзрачным и каким-то напуганным. Принял меня Шульман в салоне, просил подождать, пока закипит вода в кофейнике, а сам, тем временем, смотрел на меня изучающим взглядом. Возможно, думал, что бы мне наплести, чтобы было правдоподобнее.

Я выпил кофе и перевернул чашечку. Кофе показался мне горьковатым и с какими-то добавками. Чашечка была не фарфоровая, а пластмассовая, хотя и не из обычной небьющейся пластмассы.

— Вам когда-нибудь гадали на кофейной гуще? — спросил меня Шульман с ясно видимым опасением.

— Конечно, — соврал я, — много раз.

— Ага, — сказал он с сомнением, — значит, основные фигуры вам, наверно, известны?

— Нет, — опять соврал я.

Шульман бросил на меня недоверчивый взгляд, а потом забрал у меня чашечку и заглянул на дно. Если бы он увидел там живого тигра, реакция не могла бы быть более стремительной. Шульман отбросил чашечку резким инстинктивным движением, и «орудие производства», ударившись о край стола, раскололось на три неравные части. Моя реакция оказалось, надо сказать, не менее быстрой: я успел подхватить самый большой осколок прежде, чем он упал на пол. Это было донышко и на нем — причудливая кофейная клякса. Мне никогда не гадали на кофейной гуще, но черного кофе я за свою жизнь выпил изрядное количество, и на дно чашек заглядывал неисчислимое множество раз

— смею вас уверить, что даже самая вязкая жидкость не способна собраться в столь странную каплю или, точнее, кляксу.

— Что же меня ждет? — спокойно спросил я, полагая, что профессионализм возьмет у Шульмана верх над страхом.

У гадателя дрожали руки, когда я передавал ему злополучный осколок.

— Да вы и сами знаете, — пробормотал он. — Завтра — допрос в полиции по делу о российской мафии. В ближайшие дни работа над рассказом… а может, главой в книге… в общем, над неким текстом, в котором некий Шульман будет главным персонажем.

— Если я — вот эта загогулина, то вы, скорее всего, правы, — согласился я. — Послушайте, я понимаю, что они вас запугали, но неужели вы не могли прочитать собственную судьбу и выяснить, что добром это все равно не кончится? Или ваш метод действует только на других?

Шульман покачал головой.

— А, понял, — продолжал я. — Вы настолько трусливы, что боялись гадать себе лично, чтобы заранее не расстраиваться. Я прав?

Шульман непроизвольно глотнул, но не произнес ни слова.

— Может, мы вместе пойдем к моему другу Бутлеру? — сказал я. — И чашку захватим, а также и приборчик, который стоит у вас… где? В шкафу, наверно? Впрочем, если я знаю своего друга Бутлера, он сейчас объявится сам. Он, видите ли, очень нетерпелив.

В дверь позвонили.

— Если ты заранее знал результат, — сказал я Роману тем же вечером, — то зачем натравил на Шульмана меня?

— Операция по деморализации противника, — улыбнулся Бутлер. — После тебя мы его взяли тепленьким. Видишь ли, его компьютер был пуст, он все хранил в голове. Я мог арестовать его еще вчера или даже два дня назад, но такие люди от страха либо мгновенно раскалываются, либо врут до последнего, путая следствие и самих себя. Я думал, что после твоего наскока он врать не станет.

— Иезуит проклятый, — с чувством сказал я.

— А ведь этот человек, — задумчиво продолжал Роман, — мог стать великим физиком. Лауреатом каким-нибудь.

— Ты думаешь, сейчас он лауреатом уже не станет? — поинтересовался я.

— Наука есть наука. Получили же премии в свое время творцы атомной и водородной бомб.

— Не знаю, — сказал Роман. — Я бы не дал… Что меня в этой истории потрясло, Песах, так это наша израильская ментальность. Приезжает оле хадаш, физик. Хороший физик. Возможная гордость науки. И даже шапировской стипендии получить не может, потому, видишь ли, что никого из наших научных боссов теория фронтальных мировых линий не волнует. Не волнует настолько, что, когда Шульман выступил на семинаре в Технионе и рассказал о возможности полного прогнозирования личности, ему даже вопросов не задали. Вежливо похлопали — и все. Представь его моральное состояние. А на другой день… или через неделю — неважно… приходит к нему некто, напоминает о екатеринбургских дружках и предлагает неплохие деньги, побольше пресловутой стипендии, за то, чтобы Шульман открыл свое дело, занялся гаданием… в том числе для людей, бизнес которых, мягко говоря, далек от поисков справедливости на Земле.

— Я бы пошел в полицию, — сказал я.

— Не уверен. Если бы тебе предложили выбирать между кошельком и жизнью… А Шульман, действительно, храбростью не отличается.

— Но ты хоть понял, что он там открыл, этот Шульман? — спросил я.

— Наши эксперты сейчас разбираются, а Шульман их по возможности путает. Не потому, что действительно того хочет — просто вещи, которые ему лично понятны, он не может внятно объяснить. Есть, знаешь, такая категория ученых… Пока ясно одно: Шульман обнаружил (еще будучи в России, кстати), что Вселенная пронизана бесконечным количеством силовых линий слабого взаимодействия. Но линии эти протянуты не только от точки к точке, но и во времени — из прошлого в будущее. И, по идее, любое будущее можно сделать видимым — если научиться эти силовые линии различать и если расшифровать их очертания. В грубом сравнении это все равно, что сделать видимыми силовые линии магнитного поля. Помнишь школьный опыт? Кладешь железные опилки на лист бумаги, подносишь магнит и опилки мгновенно выстраиваются в причудливые фигуры…

— И для того, чтобы сделать видимыми мировые линии, понадобился кофе?

— недоверчиво сказал я.

— Не сам кофе, а добавки. Плюс особый вид пластмассы, из которого сделаны чашки. Плюс усилитель, который, как ты сам догадался, стоял у Шульмана в шкафу…

— И непременно нужно, чтобы чашку переворачивал тот, чью судьбу нужно предсказать, — сказал я.

— Разумеется, ведь это твоя мировая линия должна проявиться на дне чашечки!

— Но ведь кляксы на дне еще ровно ни о чем не говорят! — воскликнул я. — Это как древнеегипетские тексты, их еще нужно расшифровать!

— А чем, по-твоему, Шульман занимался полжизни? Принцип он открыл давно, и первые опыты проделал, будучи еще доцентом в Екатеринбурге. А потом… ну, не борец он, ты же видел. Какие-то местные рэкетиры его вычислили быстрее, чем коллеги-физики. И он вынужден был предсказывать успех или провал ограблений.

— Ты хочешь сказать, что он сбежал в Израиль, спасаясь от российских преступников?

— Он-то? Чушь. Ты читал, как президент Малышев взялся в свое время за российскую преступность? Шефы Шульмана решили вывести его из-под удара и репатриировали в Израиль. А здесь к нему пришли. Мафия, как ты знаешь, международна, как ни банально это звучит.

— Тогда вот тебе другая банальность, — сказал я. — Научные открытия не должны делать люди, слабые духом. Иначе их используют вовсе не на благо человечества.

— Ах, — взмахнул руками Роман, — какие слова! Можно подумать, Сахаров был слаб духом. Или Оппенгеймер.

— Значит, — сказал я, не желая продолжать исторические аналогии, — бывшие гадатели на кофейной гуще, действительно, разбирались в мировых линиях?

— Нет, конечно. Без шульмановских добавок кофе почти не дает эффекта предсказания. Кое-что накопили, конечно, за сотни лет — сугубо эмпирически. Моя бабка, например… Я тебе не рассказывал?

И комиссар Роман Бутлер поведал мне историю о своей бабушке по материнской линии, предсказавшей на кофейной гуще, что внук ее будет большим человеком в Израиле. К теме русской мафии эта история отношения не имеет, и пересказывать ее я не стану.

— Кстати, почему мафия русская? — спросил я, когда весь кофе был выпит, а чашки вымыты — переворачивать их мы не собирались. — Почему русская, а не российская? Ты разве не понимаешь, что имидж русской алии от этого…

— Ах, оставь, — поморщился Роман. — Нет на иврите разницы между словами «русский» и «российский». Можно подумать, что ты этого не знаешь. Полагаю, что имидж зависит не от игры слов.

Возможно. И все-таки, я бы предпочел, чтобы в ивритских газетах дело Шульмана называлось как-то иначе. За евреев обидно, не за державу.