"Короли побежденных" - читать интересную книгу автора (Первушина Елена)

Глава 8

Проклятье тардам. Проклятье в их кости, проклятье в их жилы, проклятье на их дома, проклятье на их посевы, проклятье на лона их жен. Только сегодня я понял, что здесь действительно идет война, и не против меня, а всех против всех. И если это так, я не хочу спастись. Наоборот, если посол еще чего-то от меня потребует, я просто заставлю его убить меня. Надеюсь, хоть это получится.

Сегодня днем я сидел у себя в комнате и развешивал порошки. Мои дорогие, славные порошки, избавляющие старушек от болей в костях, детей от синяков, отроков и отроковиц от прыщей. Мое верное бесстрашное воинство, которое единственное никогда не подведет. Эрвинд устроился на подоконнике и рассказывал о дырке в стене, которой они с послом по очереди пользуются.

— Это нехорошо, — сказал я. — Разве ты не понимаешь, что уподобляешься тардам?

— Это просто отвратительно, — согласился Эрвинд, — но соблазн слишком велик. Да я и сам на четверть тард, клянусь четырьмя моими дедушками!

И тут в коридоре снова загрохотали сапоги, потом раздался стук, будто что-то упало на пол, и истошный крик:

— Господин Арнулъф, я не виноват!

У Эрвинда от изумления взлетели брови.

— Клянусь всеми моими дедушками, это Гуннар, — пробормотал он и выскочил за дверь.

Я, конечно, следом.

По коридору и правда волокли тардского принца. Что осталось от его гордости? Увидев нас, он попытался еще раз выкрутиться из рук стражников и крикнул:

— Я не виноват!

Не знаю, на что он надеялся, но Эрвинд понял его по-своему и устремился к послу прежде, чем я успел схватить его за руку.

— Господин Арнулъф, нельзя ли узнать, что случилось?

Тот взглянул на Эрвинда, потом на меня. Лицо у него было словно морда голодного волка, но в глазах читалась твердая уверенность, что сейчас этот голод будет наконец утолен.

— Думаю, нам лучше поговорить без свидетелей, Ваше Высочество. Пойдемте ко мне.

Эрвинд пошел за ним. А я, я побежал в его комнату, вскочил на кровать и приник к той самой дырке. Думайте обо мне, что хотите.

Они говорили по-асенски, так что я ничего не понял, кроме одного — посол задумал что-то страшное.

Он говорил, а Эрвинд переспрашивал все быстрее, все отрывистее. И бледнел с каждым его словом. А посол казался спокойным, но я видел, как он крутит в руках перо и то и дело втыкает его в стол, а мне казалось — в руку Эрвинду. Тут я понял — он тоже чего-то боится. А потом он подал Эрвинду письмо.

Знаете, как это ни странно звучит, цереты тоже когда-то воевали, и не так уж плохо. Так что я знаю, что такое честный бой. Это когда у тебя за спиной друзья, и за спиной врага тоже. А здесь у посла не было меча, а у Эрвинда доспехов, но когда посол протянул ему письмо, я понял: он нашел-таки уязвимое место и сейчас его убивает.

И он убил его, Эрвинда, принца асенов, моего брата, убил на моих глазах, а потом, уже неживого, отпустил.

Эрвинд вышел из комнаты, стал спускаться по лестнице. Я кинулся, чтобы перехватить его, а он — он отстранил меня рукой, даже не прикоснувшись, как тот аристократ на балу.

Я хотел бежать следом за ним, но посол окликнул: «Теодор!» — и поманил меня пальцем. И я пошел к нему как привязанный, а он указал мне на мою комнату и улыбнулся. Господи, когда ты дашь мне силы не бояться его?! Когда я смогу, увидев такую улыбку, придушить его на месте?! Скольких людей я бы спас! Но я боюсь, боюсь и сижу у себя. И жду, когда вернется…

— Так что все-таки случилось с Его Высочеством? — спросил Эрвинд. — Похоже, на этот раз у него неприятности посерьезнее похмелья.

Говорил он посмеиваясь, но голос звенел — вот-вот сорвется. Посол пожал плечами:

— Этот дурачок пытался сбежать. Сговорился с каким-то пиратским капитаном, чтоб тот отвез его драгоценную персону назад, в Империю.

«Спокойней, — думал он, — спокойней, мальчик. Ты — моя стрела. Ты должен подождать, пока я тебя хорошенько нацелю».

— Сговорился с пиратами? Как ему удалось?

— Да уж подозреваю, что не сам. Кто-то ему помог. Только разве сейчас угадаешь!

«Ты сам мне глубоко симпатичен. Единственный, кто не подкладывал мне пакостей. И я не стал бы тебя трогать, честное слово. Но кто же знал, что королева так вскинется? Похоже, тот мальчишка-аристократ внял моим советам. Жениху ее точно конец, но она хочет, чтобы он утянул за собой и меня. Как же это господин Арнульф проворонил побег?! Нет, этого допустить нельзя.

Она сама себе подстроила ловушку, когда писала расписку. Нельзя торговать могилами асенских королей, даже если они находятся на твоей земле. Люди Лайи этого не поймут.

Король асенов — разменная монета, пока он жив. Но король мертвый, исполнивший свой долг, священен.

И богатый поклонник ей не поможет. Я знаю асенскую пословицу: “Аристократ всегда отрежет себе палец за день до того, как отморозит”. Теперь отрезанным пальцем станет королева».

— Но я поражаюсь вашему уму, — улыбнулся принц. — Как вы сумели его поймать?

— Спасибо, только я тут ни при чем. Мне его доставили асены, тепленьким.

— Асены?

— Точно так. Городская гвардия. Пришлось благодарить и принимать блудную овечку.

— А они как узнали о побеге? Вы спросили?

«Ты хорошо соображаешь, Эрвинд. Все в Лайе считают тебя если не изменником, то идиотом, но ты хорошо соображаешь. Твой отец мог бы тобой гордиться. А если ты не можешь примириться с тем, что асены ведут себя не лучше тардов, так это не глупостью называется. Да и тон у тебя сейчас, когда ты себя не слышишь, совсем королевский».

— Получили письмо без подписи. Я порой завидую здешней гвардии. Им каждый горожанин рад помочь.

— И что же, интересно, с ним теперь будет?

— Император сам будет его судить. Насколько я знаю нашего государя — засадит в каменный мешок до скончания дней. Он очень много надежд возлагал на этот брак.

— Вот как, значит? Ну, не буду вам больше докучать.

«Подожди, не торопись. Тетива натянута еще только наполовину».

— Да помилуйте, какая докука? Кстати, хочу похвастаться. Взгляните-ка, что я тут недавно приобрел.

И посол все с той же милой улыбкой подал Эрвинду расписку.

— Вот как… — протянул Эрвинд, — очень, очень любопытно. Как же это вам удалось?

— А помните того паренька, который целовал на балу королеву? Я все-таки решил его пощупать. И все же считаю, что он тогда позволил себе слишком много.

«Читай, принц, читай. И на передаточную надпись смотри внимательнее. Не отличишь от настоящей, правда. Думаешь, одни асены умеют делать фальшивки? Итак, могила короля Эрвинда, твоего отца, а также гробницы всех прочих асенских королей находятся теперь на землях Императора».

— Ну, вы крупно рисковали. Он, как я понял, аристократ.

— А я — посланник Императора. И вот полюбуйтесь — не зря искал. Уж не знаю, как ему удалось заполучить расписку, но, имея ее на руках, он, вернее его родственники, могли как угодно шантажировать бедную девочку. Это ведь земли ее покойного отца?

— Это ее земли. По крайней мере, были. Что вы намерены с ними делать теперь?

«Во имя богов, Эрвинд, да есть ли предел твоим силам? Я думал, у того аристократа выдержка, но куда ему до тебя! Интересно, смог бы я вот так улыбаться, глядя, как нож медленно входит мне в живот?»

— Разумеется, для меня подобное сокровище слишком велико. Передам его Императору. Может, он простит мою оплошность с Гуннаром.

— Что ж, поздравляю Императора. В Ашене делают чудесное вино.

И посол понимает: все, этого достаточно. Иначе Эрвинд сейчас закричит.

— Да что это я вас, в самом деле, здесь держу? Вы же еще не совсем здоровы. Идите-ка, отдохните.

— Да, спасибо. Я пойду.

«Иди, иди! Лети, моя стрела! Лети и принеси мне победу. Кто знает, может, ты и будешь следующим королем Лайи, если тобой так легко управлять».

Эрвинд спускается по ступеням, не видя посла, не видя донельзя встревоженного Теодора. Перед его глазами стоит перекошенное от страха лицо Гуннара.

Известие об аресте Гуннара Мэй получила за завтраком. Она тут же вскочила из-за стола, захлопала в ладоши и, щедро наградив посланника, пустилась в пляс по комнате, напевая: «Закатился женишок под еловый корешок!»

— Так вы идете во дворец, Ваше Величество? — спросила Хельга.

У нее глаза были на мокром месте, но она мужественно держалась.

Мэй остановилась, откинула волосы за спину и рассмеялась:

— Дворец подождет! Камилла, Хельга, вытряхивайте сундуки! Будем придумывать свадебное платье!

Камеристки переглянулись. Увидев их недоуменные лица, Мэй снова расхохоталась.

— Точно вам говорю! И поторопитесь. Еще снег не выпадет, как мы с Эрвиндом поженимся. Теперь по-людски, чтоб все видели! А уедет посол, привезем с острова лошадей. Еще ни один асенский король не ездил на абреком коне.

Услыхав шум наверху, из кухни поднялась Серена. Вся комната была завалена рулонами алого, бирюзово-зеленого, лазоревого шелка, золотой, искристо-голубой, бледно-розовой парчи. Даже Хельгины слезы мгновенно высохли. Сама же королева давно не была так весела. Она крутилась перед зеркалом, тормошила камеристок, хохотала так, что Серена недовольно пробормотала под нос: «Ох, перед слезами ведь, перед слезами». И тут внизу хлопнула дверь. Мэй замерла и услышала голос Серены на лестнице:

— Кто там? Нет, Ваше высочество, Вам пока нельзя. Это сюрприз.

Мэй так и обдало жаром. Еще и Эрвинд здесь, что могло быть лучше?! Теперь, когда уже можно не таиться!

Она бросилась к дверям и вдруг резко остановилась. Что-то было не так. Что-то случилось неправильное, невозможное. Это — Эрвинд? Это искаженное злобой лицо — его лицо? Она, да, она — дура, часто гневается попусту. Но — Эрвинд?!

— Эрвинд, что стряслось?! — крикнула она.

Он молчал, переводя дыхание. Камилла и Хельга тихо, как мышки, выскользнули за дверь.

— Это ты помогала Гуннару сбежать?

Она вздрогнула. Ей доводилось пару раз видеть в гневе Эрвинда Старшего. Сейчас отца и сына было не отличить.

— Я, но…

— Помолчи. Отвечай сейчас на вопросы. И ты же отдала приказ об его аресте?

— Я должна была как-то от него избавиться. Я же не могла на самом деле дать ему корабль. У меня их просто не может быть, ты же знаешь.

— Понятно. И ты заложила Ашен дому Ойсина?

— Мне нужны были деньги.

— Тебе нужны были деньги, и ты заложила Ашен. Так вот, твоя расписка теперь у посла.

— Что? Каким образом?

— Не знаю. Наверное, твоему ростовщику тоже что-то было нужно.

Мэй взялась за голову:

— Проклятье! Он мне еще заплатит! Подожди, Эрвинд, успокойся, я сейчас что-нибудь придумаю.

— А ты не находишь, что придумала достаточно?

— Но Эрвинд!…

— Молчи. Я всегда вас слушал — сначала отца, потом тебя. Я всегда думал: «Ладно, я сделаю так, как для них будет лучше». Но сегодня ты меня выслушаешь. Ты продала Ашен тардам. Я знаю, что ты не хотела этого, но не в этом дело. Ты вообще не имела права им торговать, но этого мало. Ты предала Гуннара. Понимаю, тебе было не за что его любить, но он не хотел тебе зла и поверил тебе. А ты его предала. Значит, предашь любого, если это будет нужно. Теперь он до самой смерти будет проклинать тебя. И я — тоже.

— Эрвинд?!

— Молчи. Знаешь, я три года прожил в Империи и могу сказать, что вы друг друга стоите. Тарды даже лучше. Они хоть знают, когда поступают бесчестно, а ты об этом даже не догадываешься. И ладно, живите так, как живется. Ты, Аттери, Император, посол… Воюйте друг с другом и будьте счастливы. Только меня оставьте в покое! Да есть ли еще на свете уголок, который вы не испоганили?!

— Эрвинд?! — прохрипела Мэй.

— Знаешь, я вправду любил тебя. Ту девочку, с которой целовался в Ашене и которая ревновала меня к дочке кухарки. Но теперь ее больше нет, умерла. Далее в Империи у меня что-то было — был Ашен, был дворец, в котором жила когда-то мать, в котором жила ты. А теперь у меня нет ничего. То, что не испачкали тарды, отравила ты.

Он остановился, перевел дух, и слова старинного заклятья сами скользнули ему на язык:

— Пусть будешь проклята ты. Пусть доведется тебе расплатиться за все, что ты совершила. И пусть никто никогда ничего тебе не простит.

Он говорил, а она отступала назад, пока ноги ее не запутались в шелках, и она мягко упала на груду тканей, закрыв голову руками, словно ждала удара. Ему стало до невозможности противно. Он шагнул вперед, взял ее за локоть, помог подняться. Она пыталась что-то выговорить, но не могла — перехватило горло. Он хотел сказать: «Прощай, мы больше никогда не увидимся», но получилось только:

— Ну все, все.

Отпустил ее руку и быстро вышел из комнаты, словно бежал от собственных слов.

Когда через час в дом королевы явился посол, шелка все так же были разбросаны по комнате, а королева сидела в кресле посреди всего этого сияющего великолепия, молча глядя в одну точку. В дверях посол столкнулся с Сереной, и это мгновенно испортило ему настроение.

— Ваше Величество, — сказал он осторожно, — мне очень жаль, но я пришел арестовать вас.

Она взглянула на него с недоумением. Так умирающий решает, стоит ли тратить силы на то, чтобы выслушать еще одного врача.

Посол смутился и поспешно произнес заготовленную речь:

— Я обвиняю вас в измене Императору, вашему сюзерену. В том, что вы помогали нарушать законы и похищать принадлежащее Империи, а также укрывали преступников, подлежащих суду Императора. Я немедля извещу Императора о вашем аресте. До тех пор, пока он не решит, кто будет судить вас, вы можете оставаться здесь. Я выставлю у дома охрану.

Повисла тишина. Мэй сообразила, что все чего-то ждут от нее.

— Хорошо, — сказала она хриплым, севшим голосом, встала и пошла в свою спальню.

Посол нахмурился. Говоря по чести, он не ожидал такого. Стараясь не замечать Серену, он отправился расставлять по дому посты.

В тот же вечер он отправил гонца в Империю, а потом раздал немалую сумму серебра свободным стражникам и велел им разболтать во всех трактирах Аврувии о продаже Ашена и о проклятии принца. Как бы там ни было, а дело нужно доводить до конца.

Ночью королева так и не уснула. Лежала на кровати и молча смотрела в потолок. Только иногда говорила сидевшей рядом женщине:

— Иди спать.

— Но Ваше Величество!…

— Иди, я не хочу тебя видеть.

Та уходила, но через минуту приходила другая, и у Мэй не было сил ее прогнать.

На следующий день королева предстала перед имперским судьей. Он выслушал обвинения посла, просмотрел принесенные им документы и подтвердил арест. Мэй не проронила ни слова.

Когда они вернулись, на ограде дворца висело черное платье.

Имперские стражники смотрели озабоченно. Им приказано было охранять дом, но во все прочее не вмешиваться. Платье, как они, поразмыслив, решили, относилось ко «всему прочему». Мэй взяла подарок, потерлась щекой о черный бархат. Лайя и король ее прекрасно понимали друг друга. За одну ночь все перевернулось с ног на голову. Принц стал героем, а бывшая королева — изменницей. Нельзя торговать могилами асенских королей.

Мэй прошла через двор и медленно стала подниматься по лестнице. Камилла бросилась следом, но дверь гостиной захлопнулась перед ее носом. Камилла подергала — заперто.

— Ваше Величество! Ваше Величество, откройте!

— Подождешь, — ответила королева.

— Ваше Величество! Мы ведь ломать будем!

— Валяй ломай.

— Мэй, если ты не откроешь, я подожгу дом.

— Совсем разбаловались, — проворчала королева, отодвигая засов.

Камилла только охнула. Подоспевшие Серена и Хельга уставились на королеву. Мэй стояла перед ними целая и невредимая, только волосы срезаны под самый корень. Серена прошептала еле слышно:

— Ваше Величество, как же теперь…

Обычай пришел из той же неимоверной древности, что и проклятье Эрвинда. Сначала преступникам отрубали руки и выкалывали глаза. Потом им только остригали волосы, но все равно это означало одно: этот человек выброшен из мира людей и отдан во власть демонов. Обычай давно уже умер, и в демонов никто не верил, но в воздухе повис какой-то темный, холодный страх.

Камилла вздохнула судорожно, подавляя рыдания, и сказала:

— Но их же надо хотя бы подровнять…

Мэй села в кресло перед зеркалом и вгляделась в свое новое лицо.

— Давай, — велела она.

Камилла, шепча молитвы, взяла в руки ножницы и гребень.

Выходка Мэй напугала даже посла. Хорош же будет он, если притащит на суд сумасшедшую. Успех дела, а значит, и его карьера, снова оказывались под угрозой. Нужно было срочно что-то придумать.

Эрвинд вернулся, но его нет. Он лежит на кровати и смотрит в потолок. Временами мне кажется, что они свели его с ума.

Когда мне наконец разрешили прийти к нему, я просто не знал, что делать. Сказал только:

— Может, ты снимешь сапоги?

Он согласился и забросил их в угол. Тогда я спросил:

— Что случилось?

Лучше бы я этого не делал. Он мне все рассказал, спокойно, не повышая голоса, будто о чем-то постороннем. Мэй устроила тардскому принцу побег и сама сдала его послу. Кроме того, она заложила королевские земли тому мальчишке-ростовщику. Расписка попала в руки посла, а значит и Императора. Посол рассказал об этом Эрвинду. Эрвинд проклял Мэй. Вот такая история.

Я понял только одно: они попали в волчью яму. Но Эрвинда это уже не волнует. А мне что делать?

Единственный человек, который был мне дорог в этом городе, мертвее мертвого, а я не могу ни помочь, ни отомстить. Цереты этого не умеют. Церет — король и воин только в собственном доме. Все кончилось.

Посол, оказывается, тоже куда-то уходил. Вернулся напуганным, чем сильно меня порадовал. Он потребовал, чтобы я немедленно пошел и узнал, не сошла ли королева с ума. Так что радовался я недолго.

Пришел туда. Везде стража, все вверх дном. Служанка зыркнула на меня черными глазами, хотела заступить дорогу. Но помешала вторая — кинулась ко мне со слезами, умоляла сделать хоть что-нибудь. Она тардка, это сразу видно. Как она здесь выжила — ума не приложу. Но эта история ее доконала. Ей, бедняжке, священник нужен, да где его возьмешь? Налил ей опийной настойки, пошел к королеве. Или она уже не королева?

Когда вошел, даже не удивился. Она лежала точно в такой же позе, смотрела в потолок. Волосы короткие, словно переболела лихорадкой. И лицо, как у Эрвинда, мертвое. Однако меня заметила.

— А, Черный Гений, здравствуй! — В голосе такой сухой смешок. — Ну, с чем прислали? — и нараспев: — Ты не смерть ли моя? Ты не съешь ли меня?

Я не обиделся. Она имела право так думать. Да и вообще на больных не обижаются. Я налил воды в стакан, размешал порошок, протянул ей. Она только головой покачала.

Я собрался с духом и сказал:

— Послушай, ты должна это выпить. Я тебе зла не сделаю. Я понимаю, как тебе сейчас больно. Эрвинд не прав, но он любит тебя, иначе бы так не мучался. Ты должна его простить.

— Эрвинд прав во всем. Мучается? Что ж, такое иногда случается с людьми. Скажи послу, что со мной все в порядке, он может хоть завтра устраивать суд. И оставь меня в покое.

Тут я понял, чего добивался посол. Ему и суд-то никакой не нужен. С Эрвиндом он расправился сам, а сейчас она себя осудила и убивает медленно, но верно. Просто запретила себе оправдываться, надеяться, пытаться как-то спастись. У меня тоже сердце будто холодной рукой сжало. И тебе урок, Теодор. Видишь, что бывает с теми, кто теряет голову от любви? Сиди тихо, Теодор, прячься получше. Молния бьет в высокие деревья.

Но я снова протянул ей лекарство:

— Я не уйду, пока вы не выпьете.

Она опять со смешком:

— Не бойся, никто не узнает.

— Разве в этом дело? Я просто не могу.

— Что ж тебе мешает? Долг?

— А хоть бы и так.

— А вот этого не надо, — глаза у нее сузились, — возвращайся в свое посольство, сиди и не высовывайся. Ты же только об этом и мечтаешь. А жалеть нас не нужно. Ты ведь не нас жалеешь — себя. А я тебе — не упражнение в любви к ближнему.

И тут я на нее заорал. Сам не знаю, от злости или от страха. Просто, когда весь мир летит в тартарары, хочется, чтобы тебя услышали. Просто так, на прощание.

Я закричал:

— Хватит! Хватит жестокости, слышишь ты! Все вы, асены, тарды — одна колода! И ты такая же! Только страдаешь о своей политике. А тебе было дано такое, такое чудо, что только щедростью Божьей и дается, потому что его не вымолишь и никакими добрыми делами не заработаешь. У вас любовь была, а вы ее растоптали! А если так, для чего все остальное? Для чего эти короны, земли, войны? И почему это дается именно вам, таким жестоким, таким глупым?!

Мне тогда казалось, что, если я сейчас не докричусь до нее, не пробью эту стену, которую они все построили, на свете уже никогда не будет ничего хорошего. И с женой моей и детьми что-нибудь случится в крепости, и асены никогда не освободятся, и тарды всех нас перебьют. И я закричал:

— Знаешь, что будет дальше?! Просто вы, асены, станете такими же, как мы. Тоже запретесь в своих домах, будете бояться соседей пускать на порог и будете жить умом стариков, и никогда, никогда больше не увидите света. И все это сделаете вы сами. Вы, а не тарды!

Тут она заплакала наконец. Я никогда не видел, чтобы так плакали: не навзрыд даже, а на разрыв, что ли. Или нет, видел однажды, когда у роженицы ребеночек встал поперек. Я просто сгреб ее за плечи, прижал к себе, и мы так сидели. Уменя, кажется, тоже глаза были мокрые. Пока мы умеем плакать, мы еще можем жить.

Потом она успокоилась, протянула мне платок, а я ей — стакан.

— Выпей, королева. Надо поспать.

Она взяла, подняла к свету. Долго смотрела, как лучи играют в воде, а потом улыбнулась. На мгновение и одними глазами, но все равно, это было как музыка.

Потом сказала:

— Да рассеются наши враги, не оставив потомства! — и выпила.

Я сидел рядом, ждал, когда она заснет, и думал о Лизе, своей жене. Теперь я знал, что, если понадобится, я разберу крепость по камешку.

Потом вернулся в посольство. Господин Арнульф тут же пристал с расспросами, что да как. Я ответил:

— Королева Мэй просила передать, что готова предстать перед судом хоть завтра.

— Но она в своем уме?

Я пожал плечами:

— Кто может знать. Я в этом не много понимаю. Вот если роды принять — другое дело.

Посол посмотрел на меня безумным взглядом и велел убираться.