"Война мага. Том 4: Конец игры" - читать интересную книгу автора (Перумов Ник)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мельин в руках узурпатора Брагги. Клавдий исполняет свою роль. Но самое главное — бароны остановили-таки козлоногих. Остановили, несмотря ни на что. Той самой магией крови, от которой он, Император, отмахивался и отпихивался. А бароны — ничего, руки испачкать не побоялись. Точнее, конечно, не «бароны», а «мятежная Радуга».

Время утекает стремительнее, чем вода из худой баклаги. Если он, Император, не покончит с этой пирамидой в самое ближайшее время, им с Тайде будет просто некуда возвращаться.

Но магия крови!.. Зарезанные дети!..

А, может, это твоя собственная память мешает тебе и толкает под руку, Император? Память о детях-Дану на посыпанной песком арене, их впитывающаяся кровь, иззубренный меч в твоей руке, почти разорвавший жертве шею? Ты до смерти боишься возвращения этих воспоминаний, потому что они — квинтэссенция того, что пытались вложить в тебя воспитатели, та же Сежес? И сейчас ты прикрываешь красивыми словами собственную трусость? Разве ты колебался, когда отдал тот, самый первый приказ, бросив легионеров на подворья Орденов Семицветья? Разве ты думал о том, что случится с городом и горожанами, сколько осиротеет тех же детей, сколько их сгорит в почти неизбежном пожаре? Ведь и то сказать — не счесть малышей, сгинувших в Чёрном Городе, малышей, что не бежали, а в ужасе забивались под лавки или столы, наивно надеясь укрыться от жгучего пламени? Они ведь тоже погибли, и притом — безо всякой пользы. Да, конечно, легионы пришли в ярость. Да, простые обыватели мстили магам, и мстили безжалостно, но решающей победы ты тогда так и не достиг.

Так, может, «для блага государства» действительно следовало послушать советов Сежес и Сеамни? Сделать своими руками то, что сейчас проделали Радуга и бароны?..

Император тяжело усмехнулся.

Если уж вспоминать уроки его наставников до самого конца, то он, напротив, оказался в выигрыше. Грязная работа сделана чужими руками, ему остаётся лишь с умом воспользоваться её плодами. Пусть народ и легионы проклинают тех, кто забирает у них детей. Это неплохо. Это даже очень хорошо. Узурпатору будет не на кого опереться, кроме баронских дружин. Но, чтобы перехватить удачу, ему, Императору, нужна его собственная победа — здесь, у коричневой пирамиды.

У пирамиды, один вид которой заставляет бледнеть и дрожать даже самых закалённых центурионов.

…Солнце едва поднялось над восточным горизонтом и попыталось дотянуться пока ещё неяркими лучами-копьями до цепи угрюмых пирамид, а Серебряные Латы с гномьим хирдом уже стояли в боевых порядках и старый легат Сулла привычно рявкал на чуть замешкавшихся легионеров, вставших в строй на секунду позже соседей.

Император не собирался рисковать.

Сеамни не отходила от него ни на шаг, ни днём, ни ночью, вот и сейчас, в простой кольчуге и высоком островерхом шлеме, сидела на резвой кобылке, не сводя с пирамиды застывшего, прозревающего нечто невидимое прочим взора.

Рядом с Императором держалась и Сежес со своими помощниками: те едва не падали — ночь выдалась неспокойной, призраки тянулись бесплотными лапами к выложенной линии оберегов, отступали нехотя, щеря чёрные провалы пастей. Сежес велела не тратить на них силы — не станет пирамиды, не придётся заботиться и о её бестелесных стражах.

Наступали по всем правилам. Рассыпавшиеся цепью велиты, манипулы в сомкнутом строю, прикрывшись щитами, готовые огрызнуться пронзающим ливнем пилумов. Прямоугольник хирда казался тараном, что, не заметив, снесёт любую преграду, опрокинет любого врага — вот только где он, этот враг?

…Осталась позади незримая черта, образованная амулетами и оберегами, теперь вся надежда на чары волшебников, если призраки рискнут-таки выползти под яркие солнечные лучи.

Но нет — коричневые стены приближались, а вокруг — тишина и бездвижность. Охватив пирамиду полукольцом, небольшое войско Императора продолжало наступать, угрюмые легионеры невольно горбились да выше поднимали щиты, словно ожидая ливня встречных стрел.

Здесь, вблизи от Разлома, землю выгладило, содрав с неё нежную кожу родящей почвы и оставив один голый камень — словно нарочно приглашая легион к наступлению.

До пирамиды оставалось два полёта стрелы, и манипулы невольно стали сходиться теснее, почти наваливаясь боками друг на друга.

Император опустил руку в седельную сумку, туда, где, обмотанная бычьей кожей и ремнями, лежала белая костяная печатка.

Последнее средство, если дело повернётся совсем уж скверно.

…Как всегда, «такое», если и случается, то исключительно внезапно. Против Императора не стояло могучей армии, как на Ягодной гряде, не мчалась в атаку неистовая семандрийская конница — одна лишь пирамида, за которой, как доносили разведчики, никто не прятался, да и много ли там спрячешь, если в полусотне шагов пролег край Разлома?

Но по коричневым скатам внезапно прошла короткая судорога, а над пропастью взметнулся высоченный и широкий «зонтик» белесой мглы, накрывший пирамиду, словно плащом.

Серебряные Латы разом остановились, не требуя команды.

Серый плотный туман впитывался коричневым камнем, втягивался в трещины, крупными каплями скатывался по ступеням; негромко, но тягуче и мрачно заныл ветер, раздирая себя о вершину пирамиды.

Всегда смирный мерин Сежес дико заржал, запрокидывая голову и едва не сбрасывая волшебницу. По граням пирамиды зазмеились трещины, осколки плит медленно поднимались и зависали в воздухе, мало-помалу складываясь в гротескные фигуры, пугающе сильно напоминающие козлоногих.

Разлом оживлял свою гвардию.

— Сежес, — произнёс Император одними губами, не поворачивая головы к чародейке, — Твоя очередь, волшебница.

Её пятеро помощников, бледные и растерянные, в ужасе глядели на бывшую гордость Голубого Лива. Первой опомнилась Асмэ, схватила за руки Мерви и Диокана; Серторий подхватил Дильена, протянул другую ладонь, вместе с рыжей аколиткой замыкая кольцо.

Коричневая пирамида разваливалась всё быстрее и быстрее.

У пока ещё целого подножия споро выстраивались козлоногие, подражая Серебряным Латам тесными рядами и ровными прямоугольниками собственных «манипул».

А чародеи медлили, что-то бормотали, зажмурившись и взявшись за руки. Сежес насилу успокоила своего конька, расстегнула ворот — на блистающей, точно диамантовая, цепочке висело голубое облако, орденский знак Лива.

— Сейчас, — выдохнула она, и все пятеро её помощников разом вскрикнули, точно от боли; сама чародейка изогнулась дугой, словно швыряя вперёд неподъёмную каменную глыбу.

— Вперёд, мой Император, — прошептала она и стала заваливаться набок, Вольные из числа ближней стражи едва успели подхватить исхудавшее за последнее время, почти невесомое тело.

Правитель Мельина ожидал, что в рядах козлоногих сейчас полыхнёт пламя или туда грянет молния, или, скажем, под ними расступится земля, однако секунды текли, а на поле боя ничего не происходило.

Тем не менее Император резко вскинул правую руку, и буксинщики тотчас сыграли атаку.

Словно рождаясь из глубины, из сердца каждой манипулы, над полем повис низкий и грозный рык. Когда Серебряные Латы сойдутся на расстояние броска пилума, рычание обернётся яростным, оглушительным боевым кличем легионов, одинаково страшным и для людей, и для нелюди. Велиты вскинули луки, первые стрелы прочертили небо, взмывая по высоким дугам над полем боя, застывая на краткий миг в самой верхней точке — с тем, чтобы низринуться вниз, алчно отыскивая цель остро отточенными жалами.

Наверное, умей стрелы говорить, они сказали б, что нет ничего прекраснее этого мига на высоте, когда под тобой — сходящиеся квадраты войск, тысячи сильных и храбрых рук, внимательных глаз, напруженных ног и спин; они сказали б, что секунда, когда перед тобой, как кажется, такое множество целей — высшее блаженство; исчезающая терция времени, когда забываешь, что твой полёт задан натяжением тетивы стрелка и углом возвышения лука…

И люди бы поняли, особенно те, кто любит ссылаться на обстоятельства и кивать на Судьбу; но мы — не стрелы, и сами выбираем свой путь, мы свободны от рождения до могилы и только сами куём свои цепи.

Ты тоже выковал свои собственные кандалы, Император. Они волочатся за тобой, звеня при каждом движении, тянут тебя назад, пригнетают к земле, у тебя нет даже той секунды, что имеют стрелы, зависнув в вершине смертоносной дуги.

Выпущенный велитами первый залп взмыл и рухнул, негустая сеть стрел накрыла выстроившихся идеальными квадратами козлоногих, со странным звуком пробивая составленные из каменных обломков тела — наконечник словно встречал сперва слой льда и потом уходил в воду.

Козлоногие не шевельнулись. Однако несколько фигур в их рядах дрогнуло и осело вниз, окутываясь облаком пыли и рассыпаясь бесформенной грудой. Оружие легионеров обрело власть над врагом, и ничего большего бывалым центурионам не требовалось.

Войска сошлись почти вплотную; велиты спешили выпустить последние стрелы и отойти назад через сжимающиеся промежутки между стенами щитов; козлоногие, потеряв десятка полтора своих, тоже не стали больше мешкать.

Немые, эти создания устремились вперёд беззвучно, без боевых криков — но от топота каменных ножищ застонала земля. Коричневой пирамиды больше не было — на её месте остался лишь небольшой рукотворный холм, высотой с обычную деревенскую избу.

Каждый из Серебряных Лат точно знал, что ему надлежит исполнить, и не нуждался в командах. Словно единое целое, манипулы извергли ливень пилумов, но, поскольку каменные твари и не думали останавливаться, первая шеренга опустилась на одно колено, укрывшись щитами и выставив длинные копья.

В следующий миг мёртвый каменный вал с грохотом налетел на воздвигшуюся плотину, выкованное человеческими руками железо хлестнуло по каменным обломкам, скреплённым иномировой магией. Козлоногие твари не имели никакого оружия, но один их удар проламывал щиты.

Серебряные Латы встретили натиск шквалом летящих из-за сомкнутых щитов пилумов и частоколом выставленных копий. Коричневая волна выплеснулась вперед, исходя, словно вытекающей в воду кровью, — клубящейся пылью от рушащихся наземь осколков зачарованного камня. Сежес ли сделала тварей уязвимыми для человеческой стали, или это работало старое чародейство Нерга (если, конечно, таковое вообще существовало изначально, в чём Император теперь сильно сомневался) — кто знает, во всяком случае, порождений Разлома можно было убивать, а большего в тот момент и не требовалось.

Легионеры, привыкшие сражаться и с людьми, и с магами, и с Дану, стоявшие против знаменитого гномьего хирда, бивавшие и баронов, и семандрийцев, и пиратов, схлестнувшиеся насмерть с козлоногими, когда те едва вырвались из породившей их бездны, — сейчас лишь крепче сбивали щиты да, наваливаясь левым плечом, норовили ткнуть каменного супостата копьём, пилумом или гладиусом. За холодным воинским мастерством ветерана вскипало нечто новое.

Не просто боевой азарт, не просто желание выжить, не просто ощущение, что защищаешь свой дом и дело твоё — высоко и справедливо. Нет, люди сошлись врукопашную даже не с нелюдью, а с чем-то абсолютно несовместимым с самим миром.

С солнцем в небе, с белой косынкой облаков, прочертившей голубизну, с плавным течением рек, с бушующим гневом океанов; с холодом ледяных корон, увенчавших горы, и с жаром безводной пустыни. Даже смерти, простой и понятной, порождения пирамиды оказывались чужды целиком и полностью. Они сражались не для того, чтобы победить, они не ощущали ни боли, ни гнева, ни ненависти. Они просто шли вперед и бездумно крушили все, что оказывалось у них на пути.

Сложенные из мертвых осколков порождения могущественной магии, не доброй и не злой, а просто запредельно чужой, эти существа сражались и не отступали, лишь потому, что не умели. Без знамён и командиров, они бились каждый в одиночку, в отличие от легионеров, чувствовавших не просто соседа по строю — но товарища, готового, если надо, прикрыть друга собой.

Строй Серебряных Лат прогнулся, но выдержал. Заманивая тварей в промежутки между манипулами, легионеры по сигналу буксинщиков разом наваливались с двух сторон, давя и круша всё, что оказывалось меж двух стен щитов. Копья били с быстротой разящих змей, легионеры, рыча, смыкали ряды над упавшими и давили, давили, давили — манипула превращалась в огромный пресс, втаптывавший во прах каменных слуг пирамиды.

В яростном круговороте боя обычному бойцу кажется, что он сражается уже вечность. Что миновали эпохи и зоны, что солнце застыло на небе, пригвождённое к нему могучим чародейством. Некогда утереть пот, глаза и нос забивает едкая коричневая пыль, словно Серебряные Латы все разом очутились на каторжных каменоломнях; первые ряды орудовали уцелевшими копьями, задние же затверженными движениями метали пилумы через головы сцепившихся перед ними товарищей. Ну а те, кто лишился копий, уперев четырёхфутовые щиты в землю, пускали в ход мечи.

Легион легко менял тактику боя. Мог, как на Свилле, встретить налетающую конницу ураганом пилумов, мог броситься на противника с мечами наголо, мог давить оказавшегося упорным неприятеля сплошной стеной щитов-скутумов, когда бойцы, вкладывая в удар всю массу, старались сбить врага с ног и уже после этого поразить гладиусом.

И даже сегодня, сражаясь с порождениями вражьего чародейства, манипулы не нарушали порядок чередования в строю, дравшиеся в первых рядах ловко менялись местами с задними, отходя вглубь для краткого отдыха или чтобы перетянуть рану.

Они не думали об этом, простые солдаты Империи, но сегодня они бились так же, как и их пращуры на Берегу Черепов; медленно стягивали кольцо, и козлоногие шаг за шагом отступали, гибли от рук легионеров. Под ударами каменных чудовищ ломались щиты, разлетались щепками крепкие древки копий, шлем неудачливого легионера вдавливался в месиво, только что бывшее его плотью, но Император видел, что линия Серебряных Лат всё ближе и ближе придвигается к Разлому.

Впервые легионеры теснили тварей из бездны, и притом безо всякой магии крови.

Окружённый стражей из Вольных, Император оставался позади, приберегая небольшой боевой запас. Он видел, как гномий хирд, ощетинившись длинными пиками, рвал и втаптывал в землю каменных монстров, а знамя с Царь-Горой и имперским василиском уже трепетало почти у самого Разлома; видел, как, несмотря на потери, манипулы, точно гончие, повисли на пятящихся тварях, прижимая их к самой пропасти. Не было ни времени, ни места для тонких маневров, ложных отступлений и ударов из засад: сегодня всё решалось схваткой грудь на грудь, и Серебряные Латы выдержали.

…Первая из каменных бестий очутилась на краю обрыва, попыталась уклониться от брошенного пилума, одна из лап соскользнула, и козлоногий сорвался вниз. Он падал беззвучно, и живой туман так же бесшумно, без всплеска, поглотил его.

Порождения Разлома не боялись и не отступали — их шаг за шагом выдавливали, толкали к пропасти, и срывались они, всё так же пытаясь зацепить хоть кого-то из людей, укрывающихся за избитыми, растрескавшимися щитами.

Сомкнувшийся, единый строй людей и гномов замер у обрыва. Последний из козлоногих сгинул в белесой мгле, остались только бесформенные груды коричневых обломков. Центурионам пришлось чуть ли не силой оттаскивать легионеров от пропасти — кто-то готов был кинуться туда, очертя голову. Былой ужас исчез, как не бывало; мечи загремели о щиты (у кого они уцелели), победный салют легионов…

Холодная волна ужаса.

— Всем назад! — срывая голос, закричал Император. Не знал, почему, отчего, зачем, но так было нужно. Буксинщики заиграли отступление.

Серебряные Латы привыкли повиноваться. Когорты отхлынули от Разлома, дружно подались назад — и вовремя, потому что над пропастью взметнулась настоящая волна белой мглы, точно океанский вал; густой и плотный туман заволок то место, где совсем ещё недавно стояли упоённые победой люди; когда же мглистый язык медленно и нехотя втянулся обратно, тел погибших там уже не оказалось — всё исчезло вместе с доспехами.

— Слава Императору! — крикнул кто-то из опомнившихся легионеров; клич подхватили десятки и сотни глоток. — Слава Императору! — гремело над бездной, и, казалось, даже сам Разлом замер в неуверенности, прислушиваясь к людскому торжеству.

— Их можно бить, — Император повернулся к бледной Сеамни. Дану за всё время сражения не проронила ни звука, не пошевелилась — замерла в седле алебастровой статуэткой. — Их можно бить, и мы их задавим, Тайде!

Бывшая Видящая молча взглянула на него — чёрные глаза полны слёз.

— Что с тобой? — опешил Император, протягивая руку и обнимая тонкие плечи.

— Это всё не настоящее, — едва слышно шепнула Дану. — Это ловушка, Гвин. Мы должны были победить, увериться, что уж теперь-то…

— Ты так чувствуешь?

Молчаливый кивок.

Вокруг гремели приветственные крики войска, легионеры и гномы шумно радовались победе, а сам Император внезапно ощутил себя, словно на горном леднике.

Да, успех достался им поразительно легко. Конечно, и в когортах, и в хирде есть потери — но сама пирамида почти что стёрта с лица земли, воинство её защитников истреблено… однако изменилось ли хоть что-нибудь в Мельине?

Зашевелилась и застонала Сежес, пролежавшая всё это время без чувств.

Что ж, очень кстати, чародейка.

Сеамни потом призналась Императору, что почувствовала себя словно вновь в плену у Белой Тени, точно наяву услыхала её смех и поняла, что неведомый разум, управляющий Разломом, доволен точным исполнением своего плана. Сежес, едва передвигая ноги и опираясь на руку Кер-Тинора, в оставшиеся дневные часы исходила поле вдоль и поперёк, её ученики по камню перебрали то, что осталось на месте исчезнувшей пирамиды.

Легионеры с хохотом взбирались на остатки зловещего сооружения; самые остроумные решили, что стоит непременно справить тут малую нужду.

Пирамида уничтожена, но только её надземная часть. Тот самый камень, о котором говорила Муроно, очевидно, скрывается в подземельях.

К проконсулу Клавдию помчался быстрый почтовый голубь. А Император, не дожидаясь ответа, велел разгребать завал и долбить каменное ложе некогда грозной пирамиды.

…На следующий день загремели сооруженные гномами тараны. Раздевшись до пояса, легионеры тянули веревки, раскачивали подвешенные между треногами бревна, и те падали, всей своей тяжестью раз за разом ударяя окованными остриями в неподатливый коричневый камень. И Сежес, и Сеамни попытались определить, нет ли где пустот поближе к внешней стене, однако не преуспели, развалины пирамиды успешно отразили их натиск. Помощники чародейки попытались сложить стеноломное заклинание, однако, пустив его в ход, уползли еле живые — чары отразились от руин, едва не разорвав на куски незадачливых волшебников.

Тараны оказались успешнее, правда, и они едва вгрызались в древний камень. Нутряные слои стойко сопротивлялись осаде.

Правитель Мельина, чей домен сжался сейчас до размеров лагеря его небольшого войска, терял терпение. Тараны гномов исправно и неутомимо долбили упрямые развалины, однако работа продвигалась медленно. Недопустимо медленно.

…А мятежные бароны тем временем без боя заняли Мельин, вновь и вновь повторял себе Император. Справится ли Клавдий, сумеет ли пройти по волосяному мосту, сохранить столицу, легионы и остатки имперской казны? Брагга наверняка пришёл в бешенство, узрев почти совершенно пустую сокровищницу.

Правитель Мельина не находил себе места. Это было не его сражение, он требовался там, на востоке, ему, а не прямодушному Клавдию следовало вести переговоры с заносчивыми баронами, уже возомнившими себя победителями. От проконсула сейчас требовалось только одно — сохранить армию и её запасы, заставить мятежников уверовать в то, что они и в самом деле взяли верх…

Перед шатром горел небольшой костёр, Император невидяще смотрел на огонь.

И лишь когда ему на плечо, на железные сочленения панциря — с ним правитель Мельина расставался только ночью — легла тонкая ладошка Сеамни, Император вышел из транса.

Солнце стояло в зените, невдалеке ритмично бухали тараны. После сражения со стражами пирамиды легион Серебряных Лат и гномы заскучали — вокруг мёртвая пустыня, даже охоты не стало.

Центурионы, конечно же, мечтать не давали. Легионер или марширует, или строит лагерь, или сражается, или спит. А если он не занят ни тем, ни другим, следует устраивать учения. С утра до вечера.

— Гвин.

— Тайде, всё пошло не так, — Император накрыл её ладонь своею. — Я ждал боя. Взял лучших из лучших. А сражаться не с кем! Не знаю, что мы найдём в этой пирамиде, если пробьёмся…

— Пробьёмся, — с неколебимой уверенностью сказала Сеамни. Села рядом, отбросила чёрные волосы с лица. — Мы пробьёмся, Гвин, я чувствую. На камни этих стен наложены заклятья, но они слишком стары и ослабли со временем. Тараны справятся с ними быстрее, чем я и Сежес, даже удайся нам расшифровать защитные чары.

— Я не только о пирамиде.

— Магия крови, которую пустила в ход Радуга? А чего ж ещё ожидать от мятежного Семицветья? Они останавливают вторжение, как могут.

— А что, если остановят? — шёпотом проговорил Император, не отводя взгляда от пляшущих языков пламени. — Что, если они спасут Мельин?..

— О-о-о… — Сеамни озабоченно взглянула в лицо любимому. — Вот оно что. Так я и знала. «Если Радуга спасёт мою Империю, достоин ли я по-прежнему бороться за её трон?» Сидишь и думаешь, что придётся уйти в добровольное изгнание, потому что править Мельином должны те, кому удалось его защитить? И по-прежнему считаешь, что наш с Сежес совет первыми прибегнуть к человеческим жертвам был нехорош?..

— Я, наверное, плохой правитель, Тайде. Раньше мне казалось, что я пойду на всё, чтобы стереть Радугу с лица земли и отстоять мою Империю. А теперь оказалось, что готов, но не на всё. Я жертвовал легионерами, посылая их в самоубийственные атаки, я выжимал налоги с разорённых пахарей, я убивал чародеев… а оказалось, что последнего шага я сделать не могу. Слаб. Маги Радуги преспокойно резали детишек и одержали победу, сделав то, чего не смогли мы — остановили козлоногих. И теперь… я не знаю. Я в растерянности, Тайде. Впервые за всю эту войну. Я не колебался, бросая Империю и прыгая за тобой в Разлом, не колебался, когда мы сошлись лицом к лицу с той Белой Тенью. Не колебался на Свилле, на Ягодной гряде. И сейчас, возле Разлома, не колебался тоже. Однако… последний шаг… детей резать… — он на миг закрыл лицо руками. — Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь. Что принцип меньшего зла требует спасения многих ценою жизни нескольких. Что, если не остановить козлоногих, погибнут вообще все дети нашего мира. Я отлично всё это знаю. У меня даже, — он усмехнулся, криво и бледно, — у меня даже есть собственный опыт в детоубийстве. Давний, конечно, но такое не забывается. Но — не могу. Ни сам, ни отдать приказ. Легче вновь броситься в тот же Разлом.

Сеамни молча покачала головой.

— Я тоже убивала детей, Гвин. Пытала и мучила невинных. Троша… что я с ним сделала… — она вздрогнула.

— Это не ты, это Иммельсторн…

— Да. Но не только. Я ненавидела вас, людей, ненавидела вашу расу. Мечтала, чтобы она сгинула вся, без остатка, чтобы повторился Берег Черепов, только уже с другим исходом. Без этого, наверное, Царь-Древо не выбрало бы меня.

— Царь-Древо отдавало Иммельсторн в руки Дану, любого Дану, разве не так?

— Так, да не так. Любого, но готового нести с его помощью смерть врагам Деревянного Меча, тем, кого ненавидели его создатели. Так что не поливай себя грязью, Гвин, милый мой. Ты побеждал во всяком бою. Даже козлоногие не смогли взять верх над твоим войском. Поэтому…

— Ты не понимаешь, Тайде, — горько проронил Император. — Если Радуга действительно одержит верх над тварями Разлома, если маги остановят вторжение, пусть даже ценою кровавых жертв, мои же легионеры отвернутся от меня. И правильно сделают — они служат не только Императору, но и Империи. Зачем им правитель, ввергнувший их родину в хаос жуткой войны, зачем им сражаться против магов, если чародеи спасают их, легионеров, чад и домочадцев? Ты думаешь, что те же Серебряные Латы…

— Серебряные Латы пойдут за тобой и в Разлом, если ты прикажешь, — строго сказала Сеамни. — Нет, Гвин, народ от тебя не отвернётся. Почему ты о нём так плохо думаешь? Неужто у народа такая короткая память и все дружно забыли, чем была Радуга до войны? Как маги жгли всех, кто мог посягнуть на их чародейские монополии, как истребляли детишек из простонародья, в ком замечена была хоть малая искра магии? Не скоро забудут люди и Шаверскую резню.

Одно благодеяние не перевесит. Волшебники ведь спасают не только других, но и себя — в первую очередь. Отбрось сомнения, Гвин, ты побеждал, пока был уверен в себе и своей правоте. Ничего не изменилось, поверь. Нам просто надлежит чуточку поторопиться. — Дану легко вспорхнула с места. — Пойду, попрошу легионеров постараться.

Однако Сеамни не успела сделать и пары шагов — навстречу ей, чуть ли не расталкивая молчаливую стражу Вольных, выкатился Баламут, весь перемазанный коричневатой каменной пылью.

Запыхавшийся от быстрого бега гном, глядя прямо в глаза Императору, выдохнул только одно слово:

— Пробились!

Правитель Мельина поднялся.

— Пробились, мой Император, пробились! — гном Баламут аж подпрыгивал от нетерпения. — Ка-ак раскачали таран, да ка-ак вдарили! Кирпичи до неба полетели!

— И что там? Что, Баламут?

— Там? Дыра, мой Император! — бодро отрапортовал гном. — Мы сразу же стражу поставили, а я побежал к твоей милости.

— Ну, пора, — повелитель Мельина встал, повёл плечами. Привычная тяжесть кованого доспеха уже почти и не тяготила.

— Я с тобой, — тотчас вскочила и Сеамни. Император только покачал головой.

— Я с тобой, — с напором повторила Дану.

— Нет. Я пойду с Сежес. Больше — никого. Это главная пирамида, Тайде, тут, под ней, прости за высокий слог, скрыто главное зло. Может, оно нас и сожрёт, но я надеюсь, что при этом подавится. — Император откинул полог шатра. Пропустив Сеамни, шагнул вперед.

— Гвин…

— Нет, Тайде, нет. Я стану думать о тебе, а не о деле. Если же придётся жертвовать собой, то…

— То ради дела, а не для того, чтобы меня спасать?

— Не обижайся, — Император осторожно коснулся её волос цвета воронова крыла. — Я должен отдать жизнь так, чтобы избыть Разлом и его тварей. Хотя, конечно, никто заранее ничего отдавать не собирается, это я только для красного словца… Впрочем… — Император тряхнул головой и через силу улыбнулся, — мы еще посмотрим.

Сеамни гордо выпрямилась, вытерла слёзы.

— Другая на моём месте вцепилась бы в тебя зубами и ногтями — за то, что ты, подлый мужичонка, ставишь свою мужчинскую Империю выше меня, — она ещё пыталась шутить. — Но я тебя знаю. Империя и в самом деле значит… — она не договорила: «больше меня», изо всех сил пытаясь скрыть тревогу за любимого.

— Тайде. Вы с ней стоите рядом, Империя и ты. Но я уже один раз отрёкся от державы — ради тебя. И не хочу лишиться тебя вторично. Мы отправимся вместе с Сежес. На разведку. Вдруг нам повезёт? Должен же хоть раз выпасть наш расклад!

— В игре с Разломом, Гвин — не выпадет.

— Значит, перевернём стол, а карты выбросим, — ухмыльнулся Император.

— Я буду ждать, — негромко произнесла Сеамни, отворачиваясь. — Нет-нет, не целуй меня и не обнимай. Это получится как бы прощание, а я прощаться с тобой не желаю. Предпочту вообразить, что ты изменяешь мне с… с младой… гм… младой землепашкой на стоге свежескошенного сена.

— Я — и тебе изменяю?! — с шутливой искренностью возмутился Император. — С землепашкой? Откуда ты только таких слов-то набралась?

Сеамни улыбнулась, приложив ладошку к его губам.

— Я знаю, родной. Не надо ничего говорить. Просто иди — и возвращайся. Поскорее. Очень тебя прошу. Ты вернёшься, ты отдохнёшь… а потом я покажу тебе, что все землепашки нам, Дану, и в подмётки не годятся. Иди, — и она слегка подтолкнула его в спину.

Лагерь императорского войска гудел, прослышав об успехе стенобойной команды. Легионеры помоложе и не столь опытные, наверное, только и делали бы, что строили предположения — что же может ждать их внутри, но Серебряные Латы просто готовились к новому бою. Точильные камни лишний раз проходились по лезвиям гладиусов и остриям пилумов; подтягивались шлемные ремни и завязки доспехов, проверялись щиты, поручни и поножи. Легкораненые костерили лекарей и требовали, чтобы их вернули в строй.

Сборы Императора были недолги: побольше факелов и воды. И вот уже отданы распоряжения Сулле и прочим — ждать их с Сежес до следующего дня, если не вернутся — попытаться пройти по следу, если дорожка оборвётся и поиски потайной ловушки ни к чему не приведут — уходить к Клавдию.

…Он должен был отдать этот приказ, хотя прекрасно понимал — «уход к Клавдию» всего лишь ненадолго отсрочит полную и всеобщую гибель.

Сежес, в кожаных штанах и короткой кожаной куртке, с широким ножом у пояса, сейчас больше напоминала заправского пирата с южного взморья, чем чинную и добропорядочную чародейку из почтенного и уважаемого магического ордена. Рядом с волшебницей зачем-то топтался Баламут, какой-то до странного тихий и потерянный. В руках гном мял объёмистую деревянную флягу.

— Благодарю моего Императора за доверие, — поклонилась Сежес. — Я слышала, что мы идём вдвоём?

Правитель Мельина молча кивнул. Сежес улыбнулась.

— Я рада, — серьёзно сказала она. — Очень рада… что в конце концов мы теперь — не два вцепившихся друг другу в горло врага.

Глаза Императора чуть заметно сузились. Да, он помнил все. Жгучее желание мести, жгучая нутряная ненависть, от которой нет спасения.

— Сейчас не время для подобных разговоров, Сежес, честное слово, — холодно прервал волшебницу Император. — Что было, то было, и нет смысла повторять. Многое изменилось, очень многое. Нас по-прежнему разделяет прошлое, но ворошить его бессмысленно. Когда-то я черпал в ненависти силы. Сейчас они приходят сами. И я больше не жажду мщения.

— Я… я счастлива слышать это, — неожиданно смутилась волшебница. — Пролилось много крови, повелитель, большей частью — невинной… но Радуга должна принять на себя ответственность. Мы растили послушного волкодава и не заметили, что получился вольный волк, ненавидящий клетки, даже если они позолоченные, в миске — самая лучшая еда, а для случки регулярно приводят самых лучших самок… — щёки Сежес запылали румянцем, она покачала головой. — Мы возомнили себя истинными хозяевами людских судеб. Но хозяева не живут в таком страхе. А мы жили, хотя и боялись себе в этом признаться. А потом это кончилось тем, чем и должно было — огнём в Чёрном Городе, и магичками, изнасилованными разъярённой толпой.

Пальцы чародейки судорожно тискали наборную рукоять ножа.

Император не прерывал. Сежес требовалось выговориться — они оба понимали, что эта вылазка, как ни обманывай себя и как ни подавляй «высокие слова», на самом деле может оказаться для них последней.

— Отдал ли мой Император все необходимые распоряжения? — кашлянув, осторожно осведомилась Сежес.

— Да, конечно, — спокойно кивнул тот. — Всё как обычно. Империя не останется без престолоблюстителя — пусть Брагга сколь угодно коронует себя в Мельине и именуется властителем.

— Повелитель оставил в Мельине императорские регалии, — напомнила волшебница. — Для многих простолюдинов это кое-что будет значить. На ком подлинная корона — тот и подлинный император.

— Мы всё равно ничего отсюда не изменим. Я верю Клавдию. Он не предаст. И знаешь, почему, Сежес? Потому что он верен не мне, а Империи. Её благу.

— Высокие материи, — вздохнула волшебница. — Выкурить Браггу из Мельина будет непросто. Тем более если они и впрямь пустят в ход магию крови и смогут задержать козлоногих. Те, у кого не тронули детей, станут петь им осанну. «Ведь не у меня же беда, у других». Да и вообще, детей-то настругать — долгое ль дело?

— Высокие материи, как ты сама их назвала, — усмехнулся Император. — Ну, идём, достопочтенная. Надеюсь, твои дела тоже все улажены.

— Кроме замужества дочери, — бледно улыбнуласьСежес. — Не побыть мне императорской тёщей, эх, не побыть…

— Не вы ли с Сеамни Оэктаканн в два голоса советовали мне жениться на доченьке барона Брагги?

— Советовали, — вздохнула чародейка. — Потому что того требовало благо Империи, как мы его понимали. И то, что человек и Дану пришли к одним и тем же выводам…

— Всё равно ничего для меня не значит, — перебил правитель Мельина. — Я уже говорил это Сеамни, повторю и тебе, Сежес: есть компромиссы, на которые я не пойду. Даже если за это придётся заплатить властью над целой Империей.

— Я знаю, — грустно откликнулась волшебница. — Идёмте, мой повелитель. Стоя на месте, Разлом не закроешь.

— Очень точное замечание, — хмыкнул Император и проверил, легко ли меч выходит из ножен. — Идём, Сежес. Я — первым, твоё дело отыскать и обезвредить магические ловушки.

— Тогда уж позвольте мне войти впереди вас, мой Император.

— Нет, — отрезал тот. — Капканы надо искать до того, как в них попадёшься, а простые пружинные мышеловки срабатывают порой не хуже самых сложных чародейских. Их ты находить не умеешь. В отличие от меня.

— Как будет угодно повелителю, — Сежес покорно склонила голову.

— Стойте, стойте! — засуетился вдруг Баламут. — Ты, госпожа чародейка, того… фляжку-то не взяла. Обещала взять и не взяла. А?

Сежес метнула на Императора быстрый и смущённый взгляд.

— Обещала, Баламут, обещала, — вроде как раздражённо оборвала она гнома. — От тебя не скроешься. Давай сюда свою отраву. Торжественно обещаю влить её в глотку самому отвратительному монстру, что нам попадётся. Ручаюсь, он тут же испустит дух.

— Испустит, сударыня моя Сежес, всенепременно испустит! — с уморительной серьёзностью закивал Баламут. — Наш гномояд — он такой, он только для чистых духом пользителен, а чудилы всякие от него мрут, что мухи осенью. У нас в пещерах, бывало, каменных крыс им травили — потом по году ни одной не появлялось!

— Рада за народ гномов, — поджала губы чародейка, однако следующие её слова совсем не вязались с отстранённо-раздражённым видом. — Ты, Баламут, тут тоже… не геройствуй сверх меры. Меня дождись, ладно?

— Дождусь! — радостно завопил гном. — Всенепременно дождусь! И бочонок… нет, два бочонка гномояда выкачу! Такой пир устроим!..

— Только чтобы наутро никто б меня холодной водой обливать не вздумал!

— Ни-ни, государыня, как можно! Ну, да пребудут с вами силы подземные, да будут они милостивы, да… — гном отвернулся, по-прежнему бормоча под нос какие-то благословения. — Да, и ещё одно, милостивая госпожа Сежес. Вот это тоже возьмите. Берёг для себя, на крайний случай… ан нет, чую, она мне руку жечь станет, коль у себя оставлю. Возьмите, государыня, не пожалеете.

На раскрывшейся ладони гнома, тёмной и заскорузлой, пересечённой жёсткими, словно камень, буграми мозолей, лежал небольшой медальон — розовый, похожий на турмалин камень, в немудрёной серебряной оправе. Император было нахмурился, но Сежес только покраснела ещё пуще и мало что не закрылась платком, словно мельинская жеманница на выданье.

— Ты отдаешь мне гномью удачу?

— Отдаю, отдаю, госпожа, от чистого сердца отдаю. Наденьте, Царь-горой умоляю. Он, может, и неказист, ни золота, ни истинного серебра, ни бриллиантов…

— Зато камешек в нём — всем бриллиантам под стать, — закончила чародейка. — Царский подарок, Баламут. Спасибо тебе. Я не забуду.

— Да чего уж там…

— И я говорю — спасибо тебе, Баламут. Я на тебя надеюсь, — Император положил руку на плечо низкорослого воителя.

— Не сомневайтесь, повелитель. Хирд костью ляжет, но не отступит.

— Я и не сомневаюсь. Иначе тебя и твоих здесь бы не было.

…Ко вскрытому таранами ходу они шли сквозь молчаливый строй войска. Гномы и люди, легион и хирд — провожали их до самого пролома. И лишь когда Император поставил ногу на край, сотни мечей вновь разом ударили в щиты.

— Слава! — рявкнули Серебряные Латы. — Слава, слава, слава!..

— Я вернусь! — крикнул в ответ Император. По сухим глазам прошла внезапная и короткая резь. — Что вы меня славите-то, точно покойника?! Отставить, я приказываю!

Это было, конечно, не так. Умершему Императору, когда погребальный возок двигался мельинскими улицами, положено было кричать «да упокоит!», но слышать эту «славу» сейчас оказалось выше сил правителя Мельина.

Крики стихали, дисциплина брала верх.

Не оборачиваясь больше, Император нырнул в чёрный зев пролома. За спиной правителя была приторочена внушительная связка факелов. Такую же, только поменьше, взгромоздила себе на плечи волшебница.

Сежес тяжело вздохнула, зачем-то помахала легионерам и в свою очередь тоже скрылась в темноте.

Сеамни Оэктаканн осталась стоять, закрыв лицо ладонями. И стояла так, застыв неподвижной статуей, до самых сумерек, пока её не увели Вольные во главе с Кер-Тинором.

Император и Сежес сгинули безвестно.

Легат Сулла, мрачнее ночи, сидел у костра, завернувшись в плащ, словно рядовой легионер, и ждал утра — когда, согласно приказу повелителя, когорты должны двинуться на выручку.

…Свет сочился сквозь рваную рану в своде того, что осталось от грозной пирамиды, и тотчас же умирал, словно проглоченный вековой пылью, поднятой ногами Императора и его спутницы. Затасканное выражение «пахнет смертью» подходило тут как нельзя лучше. По насыпи, образованной обломками свода, Император и волшебница спустились в широкую галерею. С одной стороны виднелся близкий тупик, другой конец уходил во тьму.

— Что это за штуковину всучил тебе Баламут, чародейка? За что ты его так благодарила?

Сежес вздохнула.

— Ах, эти гномьи предрассудки, повелитель… Это талисман. Якобы с частицей самого Каменного Престола. По легенде, отводит подземное зло, приносит удачу, вплоть до того, что выпущенная в упор стрела сломается в полёте. Хорошо бы, да только ерунда всё это. Сколько раз мы захватывали эти игрушки… хоть бы в одной на единый грош магии. Взяла я это, в общем, чтобы беднягу не обижать. Пришлось изобразить большое душевное волнение. Надеюсь, мой повелитель простит своей верной слуге эту небольшую инсценировку.

— Прощу. Но тебе придётся распить с ними гномояду, Сежес, как только мы вернёмся.

— Повелитель! — возопила чародейка.

— Гномы — наши союзники. Радугу они ненавидели… гм, не меньше многих людей. Если у тебя получится дружба с Баламутом…

— Да-да, я понимаю, — отвернулась Сежес. — Политика, будь она неладна. Воля ваша, повелитель, прикажите — стану и с гномами пьянствовать. Надеюсь только, вы унизите меня не зря.

— Никто тебя не унизит, Сежес. Гномояда я с тобой сам выпью. Баламуту надо будет оказать честь.

— Ну и дела, — нервно рассмеялась волшебница. — Мы едва вошли в пирамиду, и десятка шагов не сделали, а рассуждаем, как станем пировать по возвращении!

— Тогда поговорим о чём-нибудь более соответствующем месту. Что-нибудь чувствуешь, Сежес?

— Нет, мой Император. Если тут и есть ловушки, спрятали их так, что я ничего не вижу.

Император считал шаги: выходило так, что их вывело почти к краю основания пирамиды. Здесь галерея резко свернула вправо под прямым углом. Она шла под основанием более не существующей внешней стены, коричневые плиты покрывала причудливая иероглифическая вязь. Те же символы, что и в прошлой пирамиде, вскрытой там, у морского побережья.

Тихо. Пыльно, пусто — как в склепе. Но притом и постоянный давящий поток того, что Сежес поэтически называла «дыханием смерти».

Порой Император улавливал нечто знакомое — вот это памятно по колодцу, где разыгралась последняя битва с Белой Тенью, это он ощущал, схватившись с эльфкой-вампиром; ну и, конечно, всё вокруг постоянно и болезненно напоминало о белой перчатке — левая рука заныла, от кисти до самого плеча.

Да и сама перчатка — вот она, в тощем заплечном мешке. Страшный подарок козлоногих Император решил взять с собой. Здесь место их силы, её средоточие. Кто знает, не пригодится ли этот предательский дар?

Император был готов пустить перчатки в ход, даже если это отворит все до единой жилы в его теле. Он словно наяву видел заваливающуюся внутрь пирамиду, видел, как рушатся следом и все остальные, как начинают оплывать, осыпаться края Разлома, как сдвигается, сужается и стягивается чудовищная рана в теле Мельина. «За такое, да простятся мне высокопарные слова, и жизнь отдать не жаль», — думал Император.

Однако он шёл с мыслью «победить и вернуться», а вовсе не «победить и умереть». Что, наверное, и спасло от первой ловушки: самой простой поворотной плиты в полу, под которой пряталась яма с утыканным кольями дном.

— Славно поработали, — спокойно сказал Император, поддерживая под локоть слегка побледневшую Сежес, ойкнувшую при виде раскрывшегося провала и белеющих на дне костей — явно нечеловеческих: рогатый череп, широкий и приплюснутый, имел три глазницы.

Неведомому грабителю не повезло.

При свете факела осторожно перебрались на другую сторону. Проход резко отворачивал от внешней стены в глубь пирамиды, идти стало гораздо труднее: весь пол покрывали подозрительные выступы, выглядевшие ну донельзя похоже на верхушки рычагов, приводящих в движение спусковые устройства.

Огонь обгладывал древки факелов, Сежес послушно меняла их один за другим, а продвигались они с Императором медленно. Пирамида оказалась нашпигована сюрпризами. Один раз повелителя Мельина спасли лишь кованные гномами доспехи — он, наверное, не заметил очередную нажимную пластинку, в стене что-то звонко щёлкнуло и железный дротик со звоном отлетел от стального нагрудника. Сежес испуганно охнула, но не растерялась, успев поддержать едва не опрокинувшегося на спину Императора.

— Спасибо, — перевёл дух правитель Мельина. — Странно, ни одной магической западни. Словно строители вообще не знали никакого чародейства.

Он осторожно опустился на пол, на чистое место. Волшебница села рядом.

— Да, ловушки как ловушки, — кивнула Сежес. — Защита от могильных грабителей, не от волшебников.

— Может, эту пирамиду изначально возвели в мире, где не знают чародейства?

— Если верить Муроно, это не так, — заметила волшебница.

— Строители пирамид, эти змееголовые умеют перебрасывать их из одного мира в другой. И что-то мне подсказывает, что так называемая Великая Пирамида видела куда больше двух солнц.

— Интересно, — Сежес вытерла со лба пот и гарь от факела. — То есть сперва появляется эта самая «великая пирамида», а потом уж начинают разворачиваться все остальные?

— Не могу сейчас это доказать, но вспомни — Муроно говорила, что зловредная пирамида «стоит на берегу», но не была построена там. Конечно, довод не ахти какой, слабенький, чего уж там, я понимаю. Но косвенно…

— Косвенно, это конечно, — кивнула волшебница. — Не знаю только, как это нам может помочь.

— Ты права, сейчас — никак. Это так, на будущее…

— На будущее — искать мир без магии? Но Муроно же назвала нам то место, откуда к данкобарам явились созидатели пирамид, — Эвиал?

— Мне это название знакомо, — спокойно сказал Император. — Я был там, Сежес, помнишь?

Волшебница кивнула.

— Конечно, помню, повелитель. Невероятное совпадение, что и говорить.

— Я не верю в такие совпадения. Я как раз и должен был туда попасть. Разлом соединил наши миры не случайно, и не случайно появились тут эти пирамиды.

— Очень хорошо, — мягко проговорила чародейка. — Но как это поможет нам сейчас, повелитель? Думает ли мой Император, что мы с ним вот так просто доберёмся до того самого «огненно-красного камня цвета горящей крови», о котором говорила Муроно, и… разобьём его?

— Разумеется, нет. Волшебница данкобаров говорила также, что стены «больших» пирамид не поддадутся никаким осадным машинам, однако сюда мы пробились самыми обычными таранами.

— Значит, и эта пирамида тоже… не та? — вздрогнула Сежес.

— Не знаю. Мы прошли десятки этих строений, но что у этой надо остановиться, все почувствовали тотчас…

— Не признак ли это западни? Превеликие силы, почему я об этом раньше не подумала… — Сежес схватилась за голову.

— Так или иначе, эту нам надо пройти до конца, — Император поднялся. — На месте сидючи… ну, понятно.

Узкий коридор преломлялся под прямыми углами, повторяя очертания некогда возвышавшихся внешних стен, свиваясь в квадратную спираль. От Императора и Сежес требовались поистине неимоверные усилия, чтобы не наступить, не потянуть, не передвинуть — чтобы не привести в действие одну из бесчисленных ловушек.

— Кого они тут ожидали? — сквозь зубы шипела Сежес, потерпев очередную неудачу в попытках обнаружить настороженные капканы магическим способом.

— Армию гробокопателей, не иначе, — в тон ей откликнулся Император. — Может, в том мире профессия грабителя могил распространена куда больше, чем в нашем?

— Легионеры бы здесь далеко не прошли…

— Ну, отчего же. Прошли бы. Я пока насчитал тридцать одну ловушку. Это меньше, чем полманипулы. Любой полководец скажет, что на подобные жертвы командир идти просто обязан.

Сежес вздохнула и ничего не сказала. Наверное, недоумевала про себя, почему же её Император не отдал такого очевидного для него самого приказа.

Сам же правитель Мельина вскоре почти уверился в том, что они только зря теряют время. «Дыхание смерти» дыханием смерти — для Императора это означало, что где-то рядом скрываются голодные бестелесные сущности, возможно, сородичи приснопамятной Белой Тени. Скрываются, но не нападают — почему?

…Мало-помалу они потеряли счёт времени. Менялись факелы — хорошо, что они захватили с собой изрядный запас. Ловушки закончились, теперь Император и Сежес продвигались быстрее, но тёмный коридор упрямо не желал кончаться.

— Он не становится короче, — вдруг остановилась чародейка.

— Ты заметила? Я тоже. Вот уже четыре полных круга от угла до угла ровно тридцать два шага. И не убывает.

— Нас кружит, — на сей раз Сежес побледнела уже по-настоящему.

— Кружит. А ты по-прежнему не чувствуешь никакой магии?

— Нет. Ничего.

— Тогда идём дальше, — решил Император.

…Поворот, поворот, ещё один и ещё. Тридцать два шага от угла до угла — и в трепещущем свете факела открывается всё тот же коридор, как две капли воды похожий на уже пройденный. Правитель Мельина нацарапал было на стене большой крест — ожидая, что они каким-то образом ходят по кругу — но нет, метка им больше так и не попалась.

— Нет смысла идти дальше, повелитель, — не выдержала наконец Сежес. — Где-то была ошибка. Или мы таки угодили в их ловушку.

Император молча сжимал кулаки. Они угодили таки в ловушку, волшебница совершенно права. Бессмысленно даже думать, где и как это случилось. И всё-таки, всё-таки… именно на это ведь и рассчитывали неведомые строители. Что угодившая в их лабиринт жертва остановится, повернёт назад… и, ясное дело, останется здесь навсегда.

— То-то мне подозрительным показалось, когда сошли на нет все эти проклятые штуковины. Сколько их всего было, повелитель? Тридцать одна, вы говорили?

— Тридцать две. После того разговора мы натолкнулись только на один-единственный капкан.

— Тридцать две ловушки… тридцать два шага… — забормотала Сежес. — Ну конечно! — она вдруг хлопнула себя по лбу. — Это всё для отвода глаз. Мы идём вниз, мой Император.

— Вни-из? Я не чувствую никакого уклона, — удивился Император. — А ну-ка… У тебя найдётся монетка, Сежес?

Волшебница кивнула.

Имперский монетный двор всегда славился не только чеканкой, но и почти идеально правильной формой золотых кругляшей. Правитель Мельина поставил золотую марку на ребро — но та и не думала никуда катиться.

— Ничего не понимаю. Если ход уводит вниз, то…

— А в этом и состоит их магия… самая простая… какую и засечь труднее всего… ой!

Впереди что-то с грохотом рухнуло.

Они завернули за угол и упёрлись в тупик. Опустившаяся плита закрыла дорогу дальше. Правитель Мельина обернулся — и вторая такая же плита рухнула в дальнем конце коридора, окончательно заперев их.

— Вот так, — после некоторого молчания проговорила волшебница. — Никаких тебе нажимных пружин и прочего вздора. Пирамида сама знала, когда приводить ловушки в действие.

— Ты можешь что-нибудь сделать, Сежес?

— Вы ведь для этого меня и брали, повелитель? Ясное дело, могу. Ваша очередь светить мне, мой Император.

…Чародейка возилась очень долго, так долго, что их запас факелов съежился до последней пятёрки. Произносила какие-то заклинания, чертила углём какие-то фигуры перед опустившимися плитами — всё напрасно.

— Я… я бессильна, повелитель, — наконец выдохнула она и отвернулась, закрыв лицо руками.

— Не шибко хорошо выходит, — хладнокровно произнёс Император, железной рукой давя в себе зашевелившийся животный ужас.

— Убьёте меня, когда станет совсем невмоготу? — подняла на него глаза Сежес. — Только… не больно чтоб. Быстро. Ужасно боюсь боли…

— Ерунда, — отрезал Император. — Никто никого убивать не будет. Ты уверена, что…

— Да, уверена, — обессиленно выдохнула чародейка. — Иначе не говорила б такое. Эти плиты охраняет магия, по сравнению с которой моя — детские забавы. И волшебство пирамиды тщательно скрыто, так хорошо, что даже в упор не разглядишь.

— Большое видится на расстоянье… — процедил сквозь зубы Император. — Твои соображения, волшебница?

— Сулла должен отправиться на поиски…

— Три десятка Серебряных Лат умрут, прежде чем доберутся до внешней плиты.

Сежес совсем низко опустила голову.

— Мне стыдно, повелитель. Но… в недавнем сражении со стражами этой пирамиды погибла почти сотня людей. В чём разница, мой Император?..

— Много раз говорил — в бою у легионера есть шанс остаться в живых. Шансов здесь у той тридцатки, что пойдёт первой, уже не будет.

Волшебница покачала головой.

— Но справиться с вторжением и возродить Империю может только мой повелитель. Без него всё прочее просто теряет смысл.

— Не всё меряется смыслом, волшебница. Некоторых вещей ты не делаешь просто потому, что не имеешь права их делать, какие бы доводы ни приводил твой трепещущий от страха смерти рассудок.

— Это не рассудок, мой Император. Это долг, а он выше рассудка. Повелитель не имеет права умирать и имеет право требовать, чтобы за него умирали другие.

Правитель Мельина только покачал головой.

— Я знаю, что Сулла не отступит. Я не могу запретить ему… отсюда. Он пойдёт по телам, как привык. Быть может, полезет первым и первым же погибнет. Будем ждать, Сежес, покуда хватит воды. Мы продержимся самое меньшее семь дней. Садись. Здесь прохладно, а нам надо экономить силы и воду. Плащ возьми, накройся.

Потянулось томительное и тягучее время. Император аккуратно загасил факел, лишний раз проверив, на месте ли огненная снасть. Сежес едва не оскорбилась — мол, не считает же повелитель её неспособной зажечь огонь?..

— Ты спокойна, волшебница? — Император нарушил становящееся тягостным молчание.

— Пытаюсь, повелитель.

— Сейчас как раз подходящее время поговорить. О былых делах.

Невидимая Сежес усмехнулась.

— О да, мой Император. Самое что ни на есть.

— Былые дела, знаешь ли, подчас не дают покоя. Ты помнишь, с чего всё начиналось? Два покушения на меня? Тот бродяга на улице, обернувшийся чудовищем, и потом — мастер Н'Дар, отправивший меня в руки Дану?

— Мастер Н'Дар? — удивилась чародейка. — Мой Император не доверил этого секрета своим верным слугам.

— Сейчас уже всё не так, как в те дни, так что, наверное, ты сможешь признаться. Покушения — они ведь случились не без участия Радуги, верно? Наверняка же кто-то у вас слал «на самый верх» доклады, что Император Мельина — болезненно горд, своеволен, и вообще, «что-то замышляет»?

Сежес не отвечала, Император слышал только её дыхание.

— Сперва я заподозрил в покушении именно Семицветье. Потом пришёл к выводу, что это — дело рук Дану. Но потом… потом, когда возвращался мыслями к самому началу всего, подумал, что без помощи из Орденов Дану, стоявших на самом краю истребления, это никогда бы неудалось.

— Мой повелитель действительно хочет поворошить старое? — наконец отозвалась Сежес. — Вы же сами недавно говорили, что порой бывает лучше просто похоронить прошлое. Похоронить, может — вбить осиновый кол, что, по народным поверьям, так действенен против вампиров. Радуга в своё время наделала много всего, мой Император. Я — тоже. Я небезгрешна. Не могу сказать, что совесть моя чиста, а на руках нет невинной крови. Я отдавала приказы… всякие приказы. Человеческие жертвоприношения — в тайне от всех. Контроль за нобилитетом — через их детей, которых мы забирали из семей…

— Но ведь не только благородное сословие способно к магии, верно?

— Ну, конечно же, — даже с некоторым раздражением отозвалась чародейка. — «Голубая кровь» магов — такая же выдумка, как и многое другое. Иначе откуда бы взялись многочисленные колдуны и чародейки, что называется, «из народа»?

— Так всё-таки, те покушения…

— Не знаю, мой Император. Могу лишь поклясться, что сама не отдавала такого приказа. За другие Ордена поручиться не могу. Погибший Арк вообще устроил потрясающую интригу, которая, в случае удачи, дала бы ему несказанную, невообразимую власть.

— Сеамни рассказывала. А что, неужто идея овладеть Деревянным Мечом доселе не приходила в голову никому из Семи Орденов?

— Мы мало что знали о нём тогда, — призналась Сежес. — Туманные пророчества Дану, больших любителей страшных и запутанных предсказаний, ничего больше.

— Как же узнал Арк?

— Клянусь, не ведаю, мой Император. Может, с помощью Нерга?

— А Драгнир? Алмазный Меч? Как он очутился у гномов? И почему это оказалось так замечательно совпавшим с налётом Дану?

— Я старалась не задавать себе этих вопросов, мой Император. Слишком многое требовало моего немедленного вмешательства после. А что же до покушений… Повелитель, я мечтала, что смогу примирить вас и Радугу. Что Семь Орденов станут другими, как и императорская власть…

— Семь Орденов станут другими, — жёстко отрезал Император. — По-другому и быть не может. Открытыми для всех, у кого есть способности, — во-первых. Подвластными правителю Империи — во-вторых…

— Мой повелитель, — мягко остановила его Сежес. — Быть может, строить подобные планы несколько, гм, преждевременно? Мы сидим в подземной каменной клетке, и…

— Мы выберемся отсюда, — последовал непреклонный ответ. — И одолеем козлоногих. И закроем Разлом. Если не верить в это, то и жить тогда не стоит.

— Завидую вере моего Императора.

— А ты всё-таки ушла от ответа, Сежес. От ответа на мой самый первый вопрос.

— Не надо ворошить прошлое, повелитель, — теперь и в голосе волшебницы прорезалась твёрдость.

Император усмехнулся.

— Значит, помогали… наверное, не ты сама и не твой Лив. Но — кто-то, где-то, как-то… Может, вы тогда бы и не допустили моей гибели, она вам на тот момент была не очень выгодна. Запугать, чтобы и головы не мог поднять, увести лучшие войска из столицы…

Чародейка молчала.

— Однако, — Император потянулся. Тщательно смазанные сочленения доспехов нигде не скрипнули, — пожалуй, пока лучше и впрямь помолчать. Чтобы горло зря не пересыхало.

…Но долгого молчания не выдержала уже Сежес. И принялась тихонько рассказывать о себе, о детстве в Орденском замке — её родители были магами Лива, как и она сама. О рано проснувшихся способностях, о том, чему она становилась свидетелем, как старшие, думая, что четырёхлетняя кроха ещё ничего не понимает, говорили о человеческих жертвах, о выведении новых чудовищ, о Смертном Ливне (хорошо, ибо помогает держать Империю в повиновении), о том, что простолюдины всё чаще и чаще обнаруживают способности к магии, а это недопустимо; что казни-аутодафе таких самозванных магов дают мощный выброс силы, чем пользуются все без исключения Ордена Семицветья…

— Так вот почему вам это было нужно… — проронил внимательно слушавший Император.

— Не «вам», повелитель. «Им». Я больше не часть той старой Радуги. Отреклась от неё, когда решила идти за моим Императором.

— А твои родители — они живы?

— Да, — последовал ответ, и правитель Мельина невольно удивился. Сежес оставалась неизменной всё время, сколько он себя помнил, — ослепительно-красивой черноволосой женщиной, она словно не имела возраста, но казалась старой, чуть ли не древней. Хотя что ж тут удивительного — если Сежес могла отсрочить свою собственную старость, то почему это не могли её родители?

— У меня и дочь есть, притом — в брачном возрасте, — сварливо напомнила чародейка. — Уж не решил ли повелитель, что мне — лет полтораста?

Император усмехнулся.

— От магов всего можно ожидать. Где же сейчас твои отец и мать, Сежес, где твой муж?..

— Родители вместе с мятежниками, — неожиданно прямо ответила чародейка, — а муж… мужа у меня никогда не было, повелитель. Только отец моей дочери. Мы встретились и разошлись. Девочка осталась у меня.

— Где же она теперь?

— В Мельине. С Клавдием. Я не случайно упоминала её, когда говорила о свадьбе…

Беседы прерывались, Император откупоривал фляжку, позволяя женщине сделать глоток воды, которую следовало экономить.

Потом они забылись сном, кратким и не принёсшим облегчения. Вокруг по-прежнему царила мёртвая тишина, ни звука, ни стука и никаких признаков того, что Сулла пробивается им на помощь.

Доспехи Императора высасывали тепло, в подземелье царил мучительный холод.

— Не знаю, стоит ли ждать, — покачал головой правитель Мельина. Тьма давила, и он высек огня, засветив один из немногих оставшихся у них факелов.

— Но что мы можем сделать, повелитель? — Сежес лежала у стены, поджав коленки к груди и обхватив их руками.

— Многое, — спокойно ответил Император. И — полез в заплечный мешок.

— Повелитель… — только и смогла прошептать Сежес, когда увидела на руке правителя Мельина знакомую белую перчатку.

— Вот и пригодилась, — словно давней знакомой сказал Император костяной рукавице. — Не думал, что тебя надену… однако ж вот как сошлось.

— Повелитель… не надо…

— Предлагаешь и в самом деле умереть здесь, чародейка? Я не согласен. Возвращаться смысла нет, Сежес. Вперёд и только вперёд! Жаль, что сил у меня хватит только на один… гм… одно заклинание.

Волшебница заметно дрожала, и видно было, что идея «только вперёд!» ей не слишком нравится.

— Мой повелитель… быть может, лучше всё-таки выбраться на поверхность? Начнём правильную осаду. Легионеры…

— Тут не справятся, — спокойно закончил за неё Император. — Не обманывай себя. Дороги назад нет и быть не может. За нами наблюдали. Следили. Поняли, кто мы. Разобьём одну плиту — появится следующая. Вперёд нас, может, ещё и пропустят — по вечному пренебрежению бестелесных к нам, смертным; а вот назад — ни за что. Не трусь, волшебница. Когда у тебя на плечах висят козлоногие, а весь Мельин грозит вот-вот провалиться в этот самый Разлом, — до страха ли тут за свою собственную шкуру? Ну, готова? Зажмурься, сейчас тут… станет ярко.

Сежес послушно закрыла глаза ладонями, словно маленькая девочка.

Император поднял левую руку, сжал кулак, нацелился им в преградившую путь плиту. Давно, давно он не испытывал этого чувства, давно роковая перчатка не касалась его плоти; сейчас Императору казалось, что он вновь обрёл давно отсечённую скальпелем медикуса кисть. По жилам волнами прокатывались жар пополам с болью. Император знал, какова окажется цена. Жаль, конечно, что все лечение Нерга, купленное столь дорого, пойдет псу под хвост… ну да ничего, живы будем (хоть на краткое время) — посчитаемся и со всебесцветными.

Правитель Мельина постарался вспомнить, как это было, когда ему удавалось разбудить силу, прячущуюся под пластинами белой кости. Ворота в баронском замке, живые факелы на Ягодной гряде, пылающая башня Кутула… его собственная кровь, превращающаяся во всесокрушающий поток клубящегося пламени, рвущегося из вскрывшихся вен.

Сколько раз она приносила ему победы, эта перчатка. До того самого дня, когда потребовала возвращения долга. Козлоногие знали, что ему подарить, знали даже слишком хорошо. Почему же всё-таки кипит эта война? С врагом, способным на такие дары, можно вести переговоры, можно попытаться склонить его к компромиссу…

Нет. Враг может оказаться умён, расчётлив, хитёр, он может тонко спланировать на много ходов вперёд, но при этом глубоко презирать тебя, до такой степени, что даже сама мысль о настоящих переговорах представляется ему глубоко кощунственной. Переговоры ведут с равными. Козлоногие людей равными не считали, в этом Император не сомневался.

Назад поворачивать смысла нет, пусть трясущаяся Сежес даже и не надеется. Но идти вперёд… уж слишком охотно подставился им этот проход с ловушками, обманул, усыпил бдительность, даже для верности (чтобы уж точно не свернули) — стрельнул настоящим арбалетным болтом. И они поверили, попались на крючок, с тем, чтобы оказаться в тупике, запертыми в коротком коридоре, с обеих сторон закупоренном неподъёмным камнем.

Приведёт ли дорога именно туда, куда нужно? К тому самому «камню цвета кипящей крови», о котором так выразительно и многословно рассказывала замурованная в стене чародейка неведомого народа данкобаров?

Император опустил кулак. Привычная ярость вздымалась горячечной волной, жилы на левой руке вспухали, от плеча до кончиков пальцев под кожей словно катились цепочки шариков; над белой перчаткой стала подниматься дымка — испарялся обильно проступивший пот.

Каменная преграда манила, притягивала к себе взгляд Императора, словно сама напрашивалась на единственный разящий удар. Смети меня! Покажи свой гнев, сокруши все преграды, открой себе дорогу дальше, ещё дальше, до…

…до следующей такой же преграды.

Император не слышал собственного гневного рыка, не видел, как перепуганная Сежес упала на колени, пытаясь отползти и вжаться в угол; ослепительная вспышка боли, яростный жар, охвативший левую руку, — и Император Мельина, резко повернувшись, направил удар вовсе не в преграждавшую путь коричневую плиту.

…Подземелье озарилось неистовой вспышкой. Обезумевший свет смешался с загоревшейся вдруг, обращенной в нечто большее, чем просто пламя, человеческой кровью.

Кулак Императора грянул в пол предательского коридора, там, где в него упиралась преградившая путь плита, и камень взорвался облаком плавящихся на лету осколков. Плоть пирамиды текла и оплывала, сорвавшееся с белой перчатки пламя вскрыло целый лабиринт подземных ходов, озарённых сейчас свирепым рыжим огнём.

А Император увидел тот самый камень, о котором толковала Муроно. Глубоко-глубоко, в самом центре паутины, кристалл, висящий прямо в воздухе, самоцвет, алый, «точно горящая кровь».

Нет, ты ошиблась, медведица, чародейка данкобаров. Я вижу, как горит моя собственная кровь, и это пламя сейчас — снежно-белое. Я словно вонзаю огненный кинжал в плоть ненавистного врага, пусть даже он сумел вцепиться мне в горло. Это уже ничего не значит, мой клинок погружается всё глубже, он уже пробил доспехи и вот-вот дойдёт до вражеского сердца.

Легат Сулла, бессильно уронив руки, выслушивал доклады гонцов. Легион пробился в глубь катакомб. Старый вояка не ждал ничего хорошего, и потому Серебряные Латы шли, обвязавшись верёвками и прикрывшись здоровенными деревянными щитами, срубленными прямо тут, наспех, когда повелитель не вернулся к сроку. Несмотря на все предосторожности, почти два десятка легионеров или погибли, или получили ранения, но лучшие бойцы Императора только скрежетали зубами и упрямо лезли вперёд, несмотря на потери.

Потом ловушки кончились. Однообразный коридор, вырубленный в сплошном камне, ничего больше. Зачарованная спираль, уходящая всё глубже и глубже, ход без конца. Опасаясь волшебства, легионеры разматывали внушительной толщины канат, способный выдержать вес десятка человек в полном вооружении; канат кончился, но никто и не подумал останавливаться.

Спуск продолжился. Спираль под остатками пирамиды увела очень далеко, так что даже Баламут признал, что они теперь — «ниже самых глубинных горизонтов», где когда-либо стучали кирки Подгорного Племени.

Ничего и никого. Император исчез бесследно.

Все эти часы Вольные не отходили от Дану по имени Сеамни Оэктаканн. Тайде не произнесла ни слова с того самого момента, как правитель Мельина скрылся в черноте пролома. Сперва стояла и просто смотрела на тёмную дыру, потом медленно вернулась в походный шатёр, села, сложила руки, закрыла глаза и погрузилась в транс. Вольные, куда лучше людей разбиравшиеся в подобных вещах, тотчас окружили её тройным кольцом. Сулла не перечил. Оставшиеся у него помощники Сежес ничего не смогли добиться. Надежда только на данку. Старый легат знал, на что она способна — Деревянный Меч впечатан в неё навечно, это скажет любой, кто был на поле битвы под Мельином.

Сеамни ничего не пила и не ела. Не шевелилась, и даже дыхание стало почти незаметным. Вольные, однако, исправно несли службу — к гайлат повелителя, того, кому они присягнули, не мог подступиться никто, и о каждом подрагивании её ресниц тотчас докладывалось Кер-Тинору.

Именно поэтому первые же произнесённые Дану слова, а именно: «Все прочь из-под земли!» донесли до легата Суллы незамедлительно. Сам же легат не стал выяснять, почему да отчего, а просто приказал — «всех наверх!»; и, наверное, именно поэтому никто не погиб, когда земля тяжко вздрогнула и на месте коричневых развалин взметнулся столб слепяще-белого пламени.

Сеамни Оэктаканн резко открыла глаза и встала.

— Он здесь.

…Сежес и Императора окутывала сфера истончённого, почти прозрачного пламени. Срывавшийся с белой перчатки поток огня крушил одну за другой каменные преграды, однако Императору казалось, что это равномерно пульсирующий кристалл сам наплывает на него. Если бы правитель Мельина смог в тот миг оглядеться по сторонам, то узрел бы себя словно в вершине исполинского перевёрнутого конуса, на страшной глубине — и бесконечные извивы спиральной дороги, поднимавшейся вверх, к безнадёжно далёкому свету. Император и Сежес плавали в пустоте, вокруг них всё взрывалось и горело, крепчайшая скала испарялась, словно вода на раскалённой сковородке, однако они до сих пор оставались живы. Волшебница взирала на повелителя с благоговейным ужасом — Император сейчас походил на древнего бога, занятого в своей кузнице, в дыму, пламени и крови рождающего новый мир…

Казалось, вокруг них корчится и стонет от нестерпимой боли сам Мельин.

А потом белое пламя столкнулось с мерцающими гранями кристалла, и всё вокруг встало дыбом.

Кристалл разлетелся миллионами мельчайших брызг, в свою очередь обернувшихся языками пламени, но уже совсем иного, тёмно-багрового.

Сила вырвалась на свободу, давно пленённая и заточённая в темницу дикая сила. Незримая, в отличие от огня, она пронзала всё и вся, проникая сквозь магическую защиту белой перчатки, сквозь стальную броню императора, сквозь плоть и кровь, впечатываясь в кроветворную сердцевину костей, намертво вплавляя себя в самое человеческое естество, привнося в него такую мощь, что не сможет долго пребывать в подобном вместилище.

Правитель Мельина успел заметить выкатившиеся от боли глаза Сежес, её изломанный мукой рот, а потом небрежно надетый на шею волшебницы амулет Баламута взвился в воздух, цепочка натянулась и лопнула, камень засиял ослепительно-белым, поток пламени устремился прямо в него, словно всасываясь во внезапно раскрывшуюся глубину. Сежес кричала — неслышимо в рёве и грохоте огненного урагана.

…Император даже не успел подумать о конце — их «пузырь» потащило вверх, он словно закачался на волнах тёмнопламенного моря, стремительно возносясь обратно к свету. Огонь затопил подземную пирамиду, его водовороты несли две жалкие фигурки всё выше и выше — до тех пор, пока не разъялась скала и Императора с Сежес не швырнуло под облачное небо, на самом краю великого Разлома.

Предохранявший их «пузырь» лопнул, и Император увидел: там, где недавно коричневели развалины, кипел водоворот, где тёмно-алое смешивалось с бледной живой плесенью, хлынувшей из ведущей в Эвиал бездны. Облака пара и жуткое зловоние — подземное пламя пожирало заливающую его мглу, но запасы Разлома казались неисчерпаемыми.

Сулле не требовалось отдавать команды — и Вольные, и легионеры сами, едва завидев Императора и Сежес на самом краю огненной бури, бросились на выручку.

Вдоль Разлома ползли новые трещины, из них вырывалось всё то же тёмное пламя. Две соседние пирамиды задрожали, их грани потрескались, из-под фундаментов протянулись к свету языки багрового огня; настоящая буря поднялась и в Разломе, мгла становилась всё плотнее, обращаясь почти в жидкость и перехлёстывая через края пропасти. Не то туман, не то взвесь, не то распылённая в воздухе слизь волна за волной заливали огнистые трещины, точно пытаясь загасить пламя. Огонь слизывал эти волны, пар почти застлал всё происходящее, однако люди видели — две пирамиды разом рухнули, торжествующее пламя взвилось над обломками — и затухло, погребённое под настоящим девятым валом, прокатившемся от Разлома.

Живой туман побеждал. Пар ещё валил из трещин, но огненные языки исчезли. Две пирамиды лежали в руинах, но дальше дело не пошло: цепь зиккуратов осталась почти что в неприкосновенности.

Буря утихала. Пылавший в недрах огонь погас, кошмарное зловоние гнало людей прочь от Разлома; бесчувственную Сежес несли на руках Вольные, Император шагал сам, хоть и пошатываясь; левая рука повисла, ничего не чувствующая, и со сжатой в кулак латной перчатки быстро капала кровь, скатываясь по гладко-белой кости и не оставляя следов.

Тело выло от боли, рвущейся из самой глубины, из костной сердцевины; Император чувствовал себя бокалом, наполненным до самых краёв, и содержимое стремительно разъедало стеклянные стенки, оно не признавало никаких границ.

Кровь стремглав мчалась по жилам, сочилась из пор. Странно, но правитель Мельина не ощущал никакой слабости. Он умирал, он знал это, как знал и то, что долг исполнен и можно спокойно уйти.

…Нечто мохнатое, крылатое, размером с доброго медведя, глухо завывая, пронеслось над головами и с размаху рухнуло в Разлом, на лету окутываясь огненным облаком, — Император едва повернул голову. Завет волшебницы Муроно исполнен. Кристалл разрушен. Вторжение козлоногих будет остановлено.