"Посредник" - читать интересную книгу автора (Перумов Ник)

Глава третья ИГОРЬ

Колба вывалилась из рук и сверкающей пылью брызнула по полу. Игорь растерянно посмотрел на Людмилу, уже зная, что она сейчас скажет.

– А потому, что тысячу раз тебе говорили: не бери горячую колбу халатом. – Старшая лаборантка Людочка (сорок два года, не замужем, 88 кг, на данный момент блондинка) любую фразу начинала с середины и абсолютно со всеми сотрудниками разговаривала тоном воспитательницы детского сада. – Где я теперь возьму такую хорошую двухлитровую колбу?

В комнату залетел благоухающий меркаптоэтанолом, похожий на крупного кенгуру Дуденков:

– Ну что, скоро уже чай? – увидел осколки на полу, обиженно надулся и тут же улетел.

– Ладно уж, иди, я приберусь. – Людочка мило-фамильярно подтолкнула Игоря к двери. – Кстати, тебя там, по-моему, уже ищут.

Точно: по громкой связи кто-то из молодых, кажется Юля, с интонациями вокзального диктора уже несколько раз взывал:

– Игорь Валерьевич, вас на отделение, к больному!

– Иду, иду, – буркнул Игорь себе под нос и, хрустнув осколками, вышел из комнаты.

“Ну, гнусный день, гнусный до скрежета зубовного. И откуда только берется эта черная тоска, заползающая чуть свет в мою постель? Свернется на груди – и сама не отогреется, и мне – хоть в петлю лезь. Лежишь с шести утра, таращишься на будильник, стрелка полудохлая еле шевелится, перебираешь в уме, чего в жизни плохого, чего хорошего, аутотренинг хренов… К психиатру сходить? Бред. Русскому человеку все эти заокеанские приятели-психоаналитики – что мертвому припарки. Жлобы. У самих – полторы мысли в неделю, так и те норовят препарировать: “Ах, не находили ли вы в детстве презервативы дома в мусорном ведре? Вот вам и преломление эдипова комплекса в отражении страха будущего отцовства!” Ух, бред! Слышал по радио – до нас, оказывается, тоже докатилось мировое движение “Анонимных алкоголиков”, в Питере человек двадцать записались. Все, братва, сдавай последние бутылки: грядет поголовная трезвость. О боги, пива мне, пива!”

Больной Сапкин Степан Ильич сидел на кровати, смущенно улыбаясь. Игоря Валерьевича он боготворил, но боялся страшно. Месяц назад в деревне Степан Ильич с братом “под кабанчика” напились какой-то “разбавленной” водки, после чего старший Сапкин отправился на кладбище, а у младшего отнялись ноги. Его привезли в Нейроцентр совершенно ошалевшего от такой несправедливости природы. Первую неделю он практически не спал, а только плакал или громко ругался с медперсоналом, ломал капельницы и кидался “утками”. Для Игоря этот случай оказался сущей находкой. Аппарат сработал со стопроцентным попаданием, правая нога была уже здорова, с левой пришлось повозиться чуть подольше – сказывалась какая-то давняя травма. Наблюдая, как пытается пританцовывать человек, еще две недели назад имевший вместо ног неподвижные колоды, Игорь порой давал волю своей фантазии. Он буквально чувствовал под рукой глянец новехонького выпуска “Нейчур” (не какие-то там “Письма в редакцию”, а специальный номер, с портретом автора!), с сенсационным заголовком: “К вопросу о топологической локализации ментально-психосоматической субстанции человека разумного”, что в просторечии означает – “душа находится в пятках не обязательно у трусов”.

– Игорь Валерьевич! Добренькое утречко! – Сапкин улыбнулся еще шире. – Я только сестричке сказал, а она вас позвала. Все нормально, уже отпустило.

– Здравствуйте, здравствуйте, Степан Ильич. – Игорь старался не глядеть на шедевр отечественной стоматологии у пациента во рту. – Что-то беспокоит? Ноги?

– Да не-е, сердечко вот прихватило. Пульс немного частил. “На всякий случай надо бы сделать ЭКГ”, – пометил Игорь в своем “склерознике”.

– Раньше такое бывало?

– Не-е. Чего-чего, а мотор тарахтит нормально. Доктор, скоро мне домой? Всю задницу уж здесь отлежал.

– Еще недельку понаблюдаем ваши ноги и отпустим.

– Ой, да что там наблюдать? Я хоть счас вам “Барыню” спляшу!

– Спляшете, обязательно спляшете. – Игорь откинул одеяло и быстро осмотрел левую ногу. Динамика явно положительная. Пожалуй, аппарат здесь уже не нужен. – Все нормально, Степан Ильич. Отдыхайте.

– Я за пятьдесят лет столько не отдыхал, как здесь. От безделья – хоть на стену лезь, дурь всякая по ночам стала сниться, – торопливо пожаловался Сапкин, заметив движение Игоря к двери.

Черт, этого только не хватало! Игорь замер, уже взявшись за ручку. Постарался спросить как можно более беззаботно:

– Какая же?

– Гришаня, браток мой, ну, с которым мы…

– Отравились водкой? – сообразил Игорь, потому что историю про Гришаню до мельчайших подробностей знала, кажется, вся клиника.

– Ага, он. Будто сынок у него родился. Хе! – Сапкин оживился, привстал на кровати, заметив интерес доктора. – В шестьдесят семь годочков-то! А бабу я не знаю, баба незнакомая. Помню только, что молодая, рыжая, ляжки толстые…

Игорю стало весело. Он облокотился о косяк двери и с интересом смотрел на больного.

– Так она что, Степан Ильич, при вас рожала, что вы ляжки помните?

Сапкин довольно разулыбался. Его широкое лицо, загорелое и выдубленное, похожее на кусок мятой крафт-бумаги, стало хитро-понимающим: вишь, врач, а все-таки мужик, тоже в бабах толк знает!

– Не-е. Не при нас, да только как во сне-то бывает? Ее саму не вижу, а все про нее точно знаю! Так вот, сидим мы с Гришаней, я-то все удивляюсь: как эт ты, браток, на старости лет пацана заделал? А он… вот так, рядом сидит, здоровый, веселый… и отвечает: да, х… фигня, Степка, хошь, сам попробуй, она баба покладистая! Шутит, значит… А я все не отстаю: у тебя ж, говорю, сын, получается, младше внука! – Степан Ильич заговорил еще быстрее, сконфуженный чуть было не вырвавшимся нехорошим словом. – У Сереги, племяша моего, Митьке уже четырнадцать! А Гришаня хитро так смотрит: младше-то младше, а наши шустрее! Тут и баба эта выносит ребеночка… и так на колени мне ложит… Я гляжу – а у того… не приведи Господи… Борода рыжая и усищи во всю рожу, глаза взрослые, шкодные и подмигивают!..

Игорь уже собрался захохотать, но в глазах больного стоял такой тоскливый страх, что пришлось просто закашляться. Конечно, у простого человека такой сон должен вызвать массу самых неприятных ассоциаций. Покойник приснился, младенец, баба рыжая, что там еще? Хороший специалист-сонник живо бы разложил это ассорти по полочкам. Но к аппарату вся эта белиберда скорей всего не имеет никакого отношения. Игорь ободряюще улыбнулся Сапкину, напрягся, стараясь вспомнить хоть какое-нибудь солидное толкование этого бреда, и бодро спросил:

– Так брат ведь во сне веселый был?

– Да, улыбался…

– Значит, все ТАМ у него нормально, – многозначительно и веско заключил Игорь.

Елки-палки, и без того дел навалом, так еще и сны с больными будем разбирать. Беспокойство, повышенная мышечная активность… Придется подавать феназепам. Не хотелось бы картинку смазывать, да здесь уже дело к выписке, можно назначать. Ну, все, пора идти.

– До свидания, Степан Ильич. Завтра обход, увидимся. Не переживайте так, скоро домой.

Так, пока не забыл: записать в карточку ЭКГ и феназепам. А заодно и проверить, когда последний раз больной был под аппаратом.

Толстенная лохматая “история болезни” лежала в ординаторской посреди стола. Дисциплина на отделении – строжайшая. Никто не имел права взять у Игоря Валерьевича со стола даже пылинку. Для этого, правда, пришлось пожертвовать некоторым, особо активным, медперсоналом. И не забывать самому класть папки на стол медсестры для того, чтобы назначения все-таки доходили до больных.

“Истории болезней” вроде той, что открыл сейчас Игорь, он про себя называл “делами” – столько в них было напихано прямо-таки криминальных сюжетов. Перелистывая пожелтевшие страницы (не от старости пожелтели, от соплей этих конторских! Ну страна! Нейроцентр, один из самых крупных и сильных в Европе – не могут нормального клея выписать!), Игорь, хмурясь и улыбаясь, вспоминал все перипетии скромного псковского мужичка. Да, досталось тебе, Степан Ильич. Одних пункций спинного мозга пять штук сделали. Ну ничего, погуляешь еще, даже водочки, может, попьешь. Так-так, под аппаратом последний раз – неделю назад. Отлично.

Чувствуя, что непростительно долго задержался в отделении, Игорь торопливо черкнул несколько строк в графе “назначения”, на бегу шмякнул “историю” на стол медсестры и понесся по коридору в лабораторию.

Комплекс Нейроцентра – прощальный подарок канувшей в Лету перестройки – являл собой сложную систему зданий, соединенных между собой подземными переходами и ажурными стеклянными галереями на уровне второго этажа. Внизу обитали в основном хозслужбы и неистребимые полчища кошек. Игорь никогда не пользовался этим путем, ибо уже через минуту нахождения в подвале у него начинало нестерпимо першить в горле от настоявшейся смеси прачечной, табака и кошачьих выделений. То ли дело – продефилировать в распахнутом халате (прочно укоренившийся шик всех научных сотрудников Центра) по наполненному светом прозрачному коридору! Мельком глянуть: как там, “тачку” не угнали? И, входя в лабораторию, уже иметь готовой тепленькую фразу: “Ну и ветер нынче, мужики!”

Игорь даже не повернул головы на ходу – хрен с ней, с погодой, – погруженный в свои мысли. Башка прямо гудит, того и гляди иголки и булавки из нее полезут, как у Страшилы.

Давай по порядку. День начался рано и плодотворно. Два постоянных клиента с утра, да еще на вечер записался Директор со своей дамой. Ох уж эти мне дамы! Игорь тут же вспомнил одну из причин своего ненастроения. Конечно, дурища вчерашняя со своей жалобой. Почти за два года работы с аппаратом это была первая недовольная. Сам виноват: не надо было с ней даже связываться. Видел же: пики смазанные, считай, и нет их, отрубилась она, правда, сразу, но потом на пределе работал, чуть-чуть удалось подцепить концентратором. Господи, как она вчера орала! Кажется, “шарлатан” – самое мягкое, что пришлось услышать. У, дура! Париж, оказывается, себе заказала. Романтическое путешествие! Игорь, чувствуя, что раскаляется, попытался разрядить обстановку, посоветовал ей играть в “Любовь с первого взгляда”. А что? Вроде бы и комплимент отвесил. Хотя, если честно, эта особа – отличный типаж только для “Катастроф недели”. Вот тут она уже и слюной брызгать стала. А сама Эйфелеву башню Эфельной называет, кастрюля! Эфельная-Вафельная! Выходит, их теперь еще и на интеллект придется проверять? Да пошла она! Вернуть деньги, и все. Возникать будет? Ничего страшного., ее антиреклама даже на пользу. Кто ей поверит? Такие же идиотки, как она. Ну и славно. Зато теперь Игорь, как никто другой, понимает истинный смысл выражения “мелкая душонка”. Интересно, между прочим, что в интеграле у мужиков RS-и RV-пики гораздо ниже, чем у женщин, зато богаче WF и IF (о эта проклятая любовь к мудреным английским аббревиатурам! На самом деле все замысловатые закорючки на распечатках нейрограмм означают давно выведенное народом заключение: “баба, она сердцем чует!”).

Чаю надо попить.

Народ уже кучковался в чайной комнате, жадно поглядывая на пакет с бутербродами. Золотая все-таки жена у нашего завлаба. Каждый день заботливо заворачивает в кальку шесть бутербродов с сыром, посыпанных мелко накрошенной зеленью, то ли рассчитывая на аппетит Александра Иосифовича, то ли догадываясь, что шесть на двенадцать легче делить… В особо удачные дни, если Дуденков с Кружанской не успевают поссориться до обеда, они прогуливаются до ближайшей кулинарии и покупают огромный кусок пирога с творогом. Сегодня, кажется, уже успели поцапаться. Саши не видно, Лена нервно листает справочник. Ну и грохот! В комнате Дуденкова что-то шарахнуло, аж стаканы на столе звякнули и штукатурка посыпалась. Наверняка ничего страшного, нужно просто знать Сашу: если у него до вечера ничего не взорвалось, рабочий день, считай, потерян. Точно, стоит целый и невредимый посреди комнаты, клочки фольги, как конфетти, сверху сыплются, физиономия довольная:

– Классная штука – азид калия!

За чаем Игорь почти совсем отошел от гнусных мыслей по поводу вчерашней жалобы. Расслабился, прихлебывая крепчайший “Липтон” (лет десять назад пол пачки грузинского в колбу насыпали), с удовольствием прислушивался к традиционной пикировке Дуденков – Кружанская. Неразлучная парочка всегда имела два самостоятельных и различных мнения по любому вопросу. Деликатнейший Александр Иосифович называл их Тяни-Толкай.

– Этот гад утащил у меня из сумки книжку Руфь Диксон, всю ее прочитал и теперь постоянно меня подкалывает! Я вот собиралась покупать черную кружевную комбинашку, а теперь не куплю!

Старший научный сотрудник Альбина (которую в лаборатории ласково называют то “горем в перьях”, то “чудом луковым”) настолько заинтересовалась, что даже перестала ковырять в зубах:

– Что, что это за книжка?

– Да старье. “Как стать чувственной женщиной”. Олег Дмитриевич из ВЦ распечатал и притащил. У нас уже все давно прочитали.

– А можно мне?

Дуденков неприлично заржал. Неизвестно, что он подумал, но вот Игорь очень живо представил себе Альбину раскинувшейся на покрытой леопардовыми шкурами круглой софе под зеркальным потолком. Был в этой книжке такой образ. Тут же прикрыл рот рукой, постарался сдержаться, но вышло еще хуже – какое-то сдавленное рыдание. Умоляюще посмотрел на Кружанскую, но Лена невозмутимо пообещала:

– Конечно, Альбиночка, я тебе ее завтра принесу.

Лена, Лена, что же вы делаете? Разве можно давать женщине с таким огромным, глупым и любвеобильным сердцем, как у нашего “чуда”, столь страшное оружие? Она же всю работу лаборатории парализует! Если и так, в моменты перманентного пробуждения Альбининого вулкана страсти к очередному сотруднику, умная, отзывчивая женщина, кандидат биологических наук, в одночасье превращалась в кусок безмозглого студня с глазами больной коровы!

Вбежала Людочка. Она никогда не пьет чай вместе со всеми, потому что бегает по магазинам. Давно уже и очередей нет, и график у всех свободный, но привычку в перерыве бегать (именно бегать!) по магазинам никак не изжить.

– Вот дура! – Сейчас Людочка закурит, отдышится и пояснит, к кому это относится. – Век не ездила на троллейбусе, черт меня дернул сегодня в него пихнуться. Сумки очень тяжелые были. Доехала до нашей остановки. Иду через парк, устала, ничего не вижу… И натыкаюсь на милиционера!

Все, продолжая улыбаться после разговора о чувственных женщинах, повернулись к Людмиле. Похоже, будет еще одна забавная история.

– Он мне говорит: “Гражданочка, проходите, не задерживайтесь”. А у меня как раз ручка оборвалась. Я сажусь на скамейку, чтобы привязать, а он меня гонит! Я так разозлилась! Поворачиваюсь – а рядом старуха мертвая сидит! Ужас! Я вообще покойников боюсь. А эта еще худющая, глаза открытые – ведьма ведьмой… Леночка, у нас нет валокордина? Сердце сейчас выскочит! Ага, тридцать капель, не меньше. Да не в эту чашку, из этой Толик пьет!

Удивительная черта Людмилы – всегда и везде попадать в самую гущу событий. Если кому-то на голову падает кирпич, то обязательно человеку, идущему прямо перед ней. При этом рассказы сопровождаются корвалолом или валокордином, хотя, как подозревал Игорь, сердце у старшей лаборантки сильное, как у быка, и запросто может перенести не одну мировую катастрофу. К тому же она никогда не уходила с места событий, не разузнав все до мельчайших подробностей. Людочке охотно открывали душу милиционеры и сантехники, машинисты метро и врачи “скорой”. Старший лаборант из нее, по жизни, хреновый, но стань она журналистом – вполне могла бы затмить Невзорова.

– Ну, думаю, дожили: уже средь бела дня старух грохают! А лейтенант сказал, что нет, она с утра тут сидит, “труповоз” долго не едет. И никакое это не убийство, сама тюкнулась. Тоже ведь, собачья работа у мужика – труп сторожить! Я ему говорю: “Вы все таки проверьте, может, ей яду подсыпали, сейчас пожилого человека из-за квартиры могут запросто на тот свет отправить, я сама… – Людочка сделала неудачную паузу, затягиваясь сигаретой, что позволило Дуденкову тут же встрять и закончить за нее: – …уже раза два так делала!”

Игорь по инерции посмеялся со всеми, чувствуя, как внутри все холодеет. Ерунда, мало ли старушек на Петроградской! Но уже понимал, что все попытки успокоиться будут напрасными. Там на скамейке сидит его милейшая Оксана Сергеевна. Проклятье! Что же произошло? Тьфу, да в таком возрасте могло произойти все, что угодно.

Игорь залпом допил свой чай и стал пробираться к выходу, как бы давая сигнал к окончанию посиделок. Народ задвигал стульями, загалдел. Перекрывая шум, Людмила продолжала кому-то рассказывать о своем Сегодняшнем приключении. В коридоре Игоря окликнули, но он, не оборачиваясь, махнул рукой: потом, потом. Хватит на сегодня болтовни, надо бы и подумать немного. Вывесил на дверь изрядно потрепанную, но очень удобную табличку “Прошу не беспокоить” (прихвачена в качестве сувенира в таллиннской гостинице “Олимпия”). Железная гарантия того, что действительно не побеспокоят.

Для начала Игорь зачем-то подергал ручку сейфа, хотя прекрасно помнил, как утром положил туда Деньги и тщательно запер. Там на верхней полочке покоятся две тонкие прозрачные папки, которые (хм, сейчас полтретьего?) через три часа превратятся в толстенькие (а может, и нет – зависит от купюр) пачки. До сих пор этот процесс доставляет Игорю удовольствие. И каждый раз неотвязно, как выделение слюны по звонку у собаки Павлова, всплывает бессмертный образ несчастного подпольного миллионера Корейко. Вот бедолага! На таких деньгах сидел, а пожить как человек не смог!

Нет, нет, подожди, сейчас не до этого. Слушай, а с чего ты взял, что умерла Оксана Сергеевна? Утренний сеанс прошел спокойно, я сам проводил ее до выхода, выглядела она прекрасно, умиротворенная такая, благостная. У тебя, брат, уже крыша, по-моему, едет. Слышал, что Людмила сказала? “Старуха худющая. Если, по-твоему, Людецкая была худющая, тогда наша Альбина – Брижит Бардо! Ну все, успокоился?

Ах как Игорь ненавидел этот внутренний голос – порождение то ли нечистой совестя, то ли формальной логики. Ведь ни разу не успокоил, а даже наоборот. Если уж начал выстраивать свои вонючие доводы, значит, все: виноват и не оправдывайся.

Действительно, в самых первых экспериментах наблюдалось сильнейшее истощение пациентов, более двух минут находившихся под действием аппарата. Именно тогда и появился термин “скоротечная дистрофия”, не имеющий никакого отношения к медицине. Нет, все равно не сходится. Старушка получила нормальную, рассчитанную по прописи, дозу SD-стимулятора. Вот, черт побери, чем же она ТАМ занималась? Выходит, чего-то не учел. Теперь и не узнать. На всякий случай Игорь достал из сейфа утреннюю распечатку Людецкой. Все спокойно. Суицидные на нуле, RS – как всегда, громадные (вот с кем работать было приятно), WF, IF, RV – да что там проверять, Игорь все это помнил наизусть. Ну и ладно. Значит, к нему никаких претензий быть не может. А вот распечатку надо бы уничтожить. На всякий случай.

Игорь аккуратно сжег бумаги под вытяжкой, выкинул пепел в ведро и тут поймал себя на том, что, несмотря на засевшую глубоко внутри тревогу, улыбается. Бог видит, не желал он смерти добрейшей Оксане Сергеевне, а даже совеем наоборот: всячески поддерживал ее: Недаром недели две назад Людецкая сама призналась:

– Благодаря вам, Игорь Валерьевич, я поняла, каким может быть счастье.

Вот за эту-то благодарность и предстоит теперь побороться. Судя по некоторым намекам, семейка там веселая, просто так кусок изо рта не выпустят. Ну и у нас зубы крепкие. Посмотрим, кто кого. Как там Фоке говорил? “Для меня жизнь без риска – что еда без соли?” Вот-вот. Абсолютно с ним солидарен. Выходя из комнаты, он столкнулся с замшей по Марьяной Георгиевной Пальмо (исключительно созвучию союзники за глаза называли ее Пальмой, а соперники – Бельмом). Крупная, некрасивая дама, она всегда ходила по коридору вразвалку, как балтийский матрос, а говорила с каким-то неуловимым акцентом.

– Иго-op Валерьевич! До-обрый ден! Вы толко полюбуйтэсь, как они над нами изгалаются! – В руках Марьяны глянцево блестели яркие бумажки, Игорь тут же выразил живейший интерес, потому что Нейроцентр считал его любимым питомцем Пальмы. – Это приглашэние на нэйробиологическую школу в Нассау!

– Добрый день, Марьяна Георгиевна, а кому приглашение?

– Вам, мне и Добкину.

– Как же они, простите, изгаляются?

– А вот так, коллэга! Вам извэстно, гдэ находится Нассау?

– В Германии? – робко предположил Игорь, не поднимая глаз.

– Увы, мой друг. Нассау – это столица Багамских зовов! – Марьяна Георгиевна всерьез считала, что настоящий талант должен быть голодным (и холодным) и что любые занятия наукой на широтах ниже пятидесятой суть баловство и профанация. – Но мало того! Они прэдлагают нам самим оплатит дорогу и питаниэ!

Действительно ужасно! – Игорь старательно изобразил на лице сдержанную скорбь русского ученого, которому гордость не позволяет требовать за свои труды презренных денег. – И дорого это, интересно?

– Возмит-тэ! Сил нэт дэржат в руках эту гадость! –

Пальма сунула ему в руки яркие буклеты и, попрощавшись, как обычно, кивком головы, уплыла.

Ой, и делов-то! 2300 баксов дорога и еще двести – оргвзнос! Что еще пишут? Размещение: гостиница четыре звезды, семинары по утрам, вечером – культурная программа (Господи! Программа на Багамах! Звучит как поэма), а также “…будем рады принять Ваши тезисы для участия в научной программе школы и оргвзнос до 15 октября…” А картинки-то, картинки! Пальмы волосатые, на море – ватербусы и серфинги всякие, девчонки шоколадные около купоросных бассейнов коктейли тянут… Правильно, Марьяна Георгиевна, “изгаляются”. Вот возьму, наложу всем кучу на голове: переведу бабки через “Credit Lyonais” и пошлю тезисы факсом! Ведь, на самом деле: не Корейко же я, чтобы бесполезно таскать в коробке из-под папирос “Кавказ” десять тысяч рублей. А еще… еще можно выставиться и оплатить дорогу для Добкина и Пальмо.

У Игоря аж в животе защекотало от этой шикарной и безумной идеи. С одной стороны, он прекрасно понимал, что инстинкты добропорядочного советского гражданина (что поделаешь: страны нет, а инстинкты остались!) не позволят, не дадут вырваться из собственного страха… Вот сейчас достану из сейфа 7500 баксов, отвезу оргвзнос в “Лионский Кредит” на Невском, оттуда живенько – на Гороховую, закажу билеты (“…будьте добры, три – до Нассау, туда и обратно!” – “Вам через Рейкьявик или через Сеуту?” – “Мне через Крыжополь!”) и поеду домой – плавки стирать. Смешно? Мне – нет.

Вовремя оторвав Игоря от мучительных сомнений, по громкой напомнили:

– Игорь Валерьевич, через десять минут вам в “оздоровиловку”!

Кто ж это такой заботливый? И не определишь. Два раза уже заказывали новый селектор, потому что старый все голоса трансформирует в какое-то загробное хрипение.

– Иду, иду. – Игорь достал папки, аккуратнейшим образом закрыл сейф и вышел.

Действительно, через четверть часа начинался прием в дочерней фирме. Весь первый этаж старого корпуса занимал оздоровительный центр “Фуксия и Селедочка”. Название, безусловно, необычное, но веселит клиентов страшно, привлекая широкие массы обывателей. Ведь и они наконец дожили до понятия “здоровый образ жизни”. И оказалось, что это не только “хорошенько выспаться”, “не больше пяти сигарет в день” и “месяц не пить”, а еще и тренажеры, шейпинг, массаж, фитобар и прочие приятные вещи не реже двух раз в неделю. Если кто-то все же интересуется, почему “Фуксия и Селедочка”, отвечаем кратко: условие спонсора. У богатых свои причуды.

Директор уже ждал в холле, сладко улыбаясь. Чего это он сегодня такой довольный? А-а-а, ну конечно, они с дамой-с. Рядом стояла, растопырив глаза, вульгарнейшая девица с изумительными ногами.

– Привет, док. Это Илона. – Ослепительная улыбка на сто двадцать зубов и зачем-то жеманное подобие книксена.

– Здравствуйте, здравствуйте, проходите, пожалуйста. Вы ведь у нас впервые? Что будем делать?

– Док, мне как обычно, а ей сделайте по полной, добро?

– Конечно, пожалуйста. Галина Федоровна, – обратился Игорь к администраторше, – оформите девушке массаж, джакузи и солярий. После этого отправляйте ко мне.

– Хорошо, Игорь Валерьевич. Свои счета вы сами оформите?

– Да, не беспокойтесь. – Могла бы и не спрашивать, бумаги кабинета психологической разгрузки всегда в порядке, по 32 500 с человека, рублик к рублику. Так ведь и труд-то нелегкий – стрессы снимать.

Игорь сделал приглашающий жест и направился в конец коридора. Юрий чуть замешкался, видно напутствуя свою даму, но почти сразу догнал его. Прозвище Директор родилось еще во время самой первой их встречи, когда новый клиент, назвав свое имя, с нажимом добавил: “Коммерческий директор”, хотя Игорь не интересовался его местом работы.

– Давненько я у вас не был, док. – Очень любит пообщаться. И страшно сам себе нравится, когда произносит “док”.

Игоря каждый раз так и подмывало отрезать: “Да какой я тебе “док”, пень шершавый!” Потому что именно такое ощущение – мохнатости-шершавости – вызывал в нем этот богатенький клиент. О подобных Ильф в “Записных книжках” писал: “Такой безграмотный, что представляет себе бактерию в виде большой собаки”.

– Да нет, почему же, если мне не изменяет память, посещали четыре дня назад.

– Правда? А мне показалось… Собачья жизнь, так за день намотаешься – будто неделю пахал! Очень устаю.

– Понимаю, понимаю.

Беседуя в таком приятном ключе, они подошли к двери с надписью: “Кабинет психологической разгрузки”.