"Похороны викинга" - читать интересную книгу автора (Рен Персиваль)

Исчезновение «Голубой Воды»

И вот однажды осенним вечером вся наша жизнь перевернулась внезапно и непоправимо.

Я не ученый и не философ, но я хотел бы, чтобы какой-нибудь убежденный сторонник учения о свободной воле, строящей жизнь, доказал мне, что мы не являемся беспомощными жертвами поступков других людей.

В этот прекрасный осенний вечер, такой памятный и такой обычный, мы все сидели после обеда в большой гостиной Брендон-Аббаса. Это был последний раз, когда мы все были вместе. В гостиной сидели тетя Патрисия, капеллан, Клодия, Изабель, Майкл, Дигби, Огастес Брендон и я.

Тетя Патрисия попросила Клодию спеть, но эта юная леди отказалась, сославшись на нездоровье и несоответствие настроения. Она действительно выглядела бледной и озабоченной. Я уже несколько вечеров видел ее такой и не знал, чему это приписать: ее долгам в бридж или счетам ее портних.

Со свойственным ей желанием помочь, Изабель села за пианино, и мы молча слушали ее милый и приятный голос. Тетя занималась вязанием, капеллан перебирал пальцами, Огастес вертел в руках портсигар (закурить он не смел), Дигби перелистывал иллюстрированный журнал, Клодия, нахмурившись, боролась с какой-то неприятной проблемой, а Майкл внимательно следил за ее лицом.

Изабель встала и закрыла пианино.

– Как насчет партии на бильярде? – спросил Огастес, но раньше, чем кто-нибудь успел ему ответить, Клодия сказала:

– Тетя, милая, покажите нам «Голубую Воду». Я не видела ее сотни лет.

– Правильно, – согласился Майкл, – давайте наслаждаться зрительными ощущениями!

Капеллан поддержал его и сказал, что он охотно сходит за сапфиром, если тетя Патрисия позволит.

Он один, кроме тети Патрисии (и, конечно, сэра Гектора), знал секрет тайника, в котором стоял несгораемый шкаф с «Голубой Водой» и другими драгоценностями Брендонов. Я помню, сколько часов Майкл, Дигби и я провели, с ведома и разрешения тети Патрисии, в поисках этого тайника. Наши поиски оказались абсолютно безрезультатными, несмотря на то, что Майкл был как одержимый.

Тетя Патрисия сразу согласилась, и капеллан пошел. У него был ключ к потайному шкафу, в котором хранились ключи от тайника и стоявшего в нем несгораемого шкафа.

– Сколько стоит «Голубая Вода», тетя? – спросила Клодия.

– Кому, дорогая? – ответила вопросом тетя Патрисия.

– Ну, сколько дал бы за нее какой-нибудь тип из Хеттон-Гардена?

– Вероятно, половину того, что рассчитывал бы содрать со своего клиента.

– Сколько же это было бы?

– Право не знаю, Клодия. Если какой-нибудь американский миллионер решил бы ее купить, он постарался бы выведать, какова самая низкая цена.

– Какую же цену спросили бы вы? – настаивала Клодия.

– Я вовсе не собираюсь ее продавать, – сказала тетя Патрисия тоном, ясно говорившим о ее желании прекратить разговор на эту тему. Как раз в этот день она получила письмо от мужа из Индии. Он собирался возвращаться домой, и это ее нисколько не радовало.

– Кто-то говорил мне, что дяде Гектору предлагали за него тридцать тысяч фунтов, – сказал Огастес.

– В самом деле? – ответила тетя Патрисия, и в этот момент в комнату вошел капеллан. Он нес в руках сапфир, лежавший на белой бархатной подушке и покрытый стеклянным колпаком. Он поставил его на стол, прямо под огромной висячей люстрой, с ее бесчисленными электрическими лампочками и стеклянными подвесками.

В этом сверкающем раздробленном свете камень лежал огромный и невероятный, пылающий синим огнем и доводящий до головокружения.

– Какое чудо! – сказала Изабель, и я подумал о том, сколько раз эти слова были сказаны применительно к этому камню.

– Дайте мне его поцеловать! – воскликнула Клодия.

Капеллан одной рукой снял крышку, а другой подал камень тете Патрисии. Тетя рассматривала камень, будто впервые его видела. Она долго смотрела сквозь него на свет и наконец передала его Клодии. Мы все по очереди держали его в руках. Огастес подкидывал и ловил его, бормоча: «Тридцать тысяч фунтов… Тридцать тысяч за простой кусок синего стекла!..»

Майкл, когда до него дошла очередь, осматривал его, как покупатель, а не как ценитель прекрасного. Он дышал на него и тер его рукавом, взвешивал в руке и осматривал со всех сторон. Наконец капеллан положил его обратно на подушку и накрыл стеклянным колпаком.

Мы сидели и стояли вокруг, слушая рассказы капеллана об индийских раджах и их знаменитых драгоценностях.

Я стоял у самого стола и, наклонившись, смотрел на синюю глубину сапфира. Сзади Огастес шептал: «Пойдем катать шарики… шарики… шарики…«И вдруг наступила темнота. Это одно из преимуществ электрического освещения.

– Фергюсон опять пьян, – пробормотал в темноте голос Дигби. Фергюсон был главным шофером и смотрел за динамо.

– Сейчас загорится, – сказала тетя Патрисия. – Бердон принесет свечи, если они долго будут возиться с динамо… не ходите только по комнате и не опрокидывайте вещей.

Кто-то легко толкнул меня, двигаясь в темноте.

– Духи и домовые, – сказала Изабель загробным голосом. – Я чувствую ледяную руку скелета на моем горле. Дайте свет!

И вдруг свет вспыхнул. Мы стояли и моргали от непривычной яркости, сменившей мягкую темноту.

– Спасены! – сказала театральным голосом Изабель, а когда я взглянул на нее, я увидел, как она вдруг окаменела и, широко раскрыв глаза, показала на стол.

«Голубая Вода» исчезла. Белая бархатная подушка была пуста, и стеклянный колпак ничего, кроме этой подушки, не покрывал.

Мы, вероятно, выглядели очень глупо, стоя все с вытаращенными глазами и безмолвно глядя на пустую подушку. В жизни моей я не видал большей пустоты, чем та, что была под колпаком.

Наконец тетя Патрисия нарушила оцепенение:

– Твоя шутка, Огастес? – спросила она тоном, от которого слон почувствовал бы себя маленьким.

– Что? Я? Нет, в самом деле… клянусь, я его никогда не трогал… – заявил густо покрасневший Огастес.

– Значит, в этой комнате есть кто-то другой с очень своеобразным чувством юмора, – заметила тетя Патрисия, и я был доволен тем, что я был неудачливым шутником. Кроме того, мне было приятно, что тетя, прежде всего, вспомнила об Огастесе.

– Ты стоял у стола, Джон, – сказала она мне, – ты взял?

– Нет, тетя.

Когда Дигби и Майкл определенно заявили, что камня не трогали, она повернулась к девочкам.

– Неужели вы? – спросила она, поднимая брови.

– Нет, тетя, я слишком была занята борьбой с домовым, – попробовала пошутить Изабель.

– Нет, тетя, у меня камня нет, – сказала Клодия.

Леди Брендон и достопочтенный Фоллиот смотрели на нас с холодной строгостью.

– Не будем говорить об остроумии всей этой игры, – сказала тетя Патрисия, – но не кажется ли вам, что блестящая шутка зашла слишком далеко?

– Положи блестящую штуку на место, Джон, – сказал Огастес, – ты стоял рядом.

– Я уже говорил, что не трогал сапфира, – ответил я.

– Может быть, ты сам положишь ее на место? – спросил Дигби Огастеса, и голос его был непривычно сух.

– А может быть, ты это сделаешь? – огрызнулся Огастес.

Дигби, стоявший непосредственно позади него, поднял правое колено, и Огастес вылетел к самому столу. Это проявление дурных манер не вызвало замечания тети Патрисии.

– Нет у меня этой чертовой штуки! – кричал разъяренный Огастес. – Ее стащил кто-нибудь из вас, бандитов!

Положение было глупое и становилось все более неприятным по мере того, как губы тети Патрисии сжимались тоньше и брови сходились к переносице.

– Послушайте, злоумышленники, – сказала Изабель, – я сейчас потушу свет на две минуты. Тот, кто сострил, положит камень на место и останется неизвестным. Понятно? – И она пошла к выключателю у двери.

– Приготовьтесь! – сказала она. – Пусть никто не двигается с места, кроме злодея, а, когда я зажгу свет, мы снова увидим «Голубую Воду».

– Ерунда, – проворчал Огастес, и раньше, чем тетя Патрисия или капеллан успели что-либо сказать, свет погас.

Мне пришла в голову неожиданная мысль. Надо узнать, кто именно сыграл глупую шутку и потом сказал глупую ложь. Поэтому я быстро шагнул к столу, нащупал его край правой рукой, а левую, широко проведя по воздуху, положил на стеклянный колпак. Тот, кто будет класть сапфир на место, должен будет тронуть мою руку своей, и я его схвачу. Я, может быть, не был бы так заинтересован в уличении шутника, если бы два раза мне не было сказано, что я стоял ближе всех к столу, когда погас свет. Мысль Изабели была превосходна, но я не считал необходимым оставаться под подозрением, особенно из-за этого осла Огастеса.

Итак, я стоял и ждал.

В огромной комнате было совершенно тихо.

– Не могу этого сделать, сапоги скрипят, – неожиданно сказал Дигби

– Не могу найти колпака, – сказал Майкл.

– Еще минута! – сказала Изабель. – Злодей, торопись!

И тогда рядом с собой я услышал чье-то дыхание и почувствовал прикосновение к моему локтю. Меня тронули за руку, и обеими руками я схватил руку шутника.

Это была мужская рука в плотном рукаве пиджака и с накрахмаленной манжетой. Если бы это была женская рука, я бы ее отпустил. Конечно, Огастес. Так похоже на него: сыграть дурацкую шутку и потом воспользоваться темнотой, чтобы ее исправить. Я не завидовал ему. У тети Патрисии будет не очень приятное выражение лица, когда она увидит, что я его поймал. К моему удивлению, он не пытался освободиться, и я приготовился к тому, что он внезапно рванет руку и исчезнет. Но он не двигался.

– Я буду считать до десяти, а потом зажгу свет. Готов ли ты, злодей?

– Я положил камень на место, – сказал Дигби.

– Я тоже, – сказал Майкл где-то рядом со мной.

– И я, – отозвалась Клодия.

Изабель зажгла свет, и я увидел, что крепко держу руку моего брата Майкла. Я был изумлен до крайности.

Конечно, это был пустяк: бездарная шутка и бесцельная ложь. Но это было так не похоже на Майкла. Особенно невероятно было, чтобы он что-нибудь сделал и не признался. Удивление мое увеличилось, когда он сказал:

– Значит это был я, Джон? Бедный Немощный Джест!

Я чувствовал острую боль от происшедшего и, повернувшись к Огастесу, сказал:

– Извини, Огастес, я думал, что это ты.

– Довольно разговаривать! – ответил он. – Кладите чертову штуку на место, вы мне надоели!

Кладите на место? Я посмотрел на подушку. Она все еще была пуста. Я взглянул на Майкла, и он взглянул на меня.

– Положи ее на место, Майк, – сказал я. – Это, конечно, было очень весело и остроумно. Не сомневаюсь. Но, кажется, я начинаю соглашаться с Огастесом. Пора положить ее на место.

Майкл долго и внимательно на меня посмотрел.

– Хм, – сказал он.

Изабель от двери подошла к нам.

– Я думаю, что вы тут что-то напутали, – сказала она. – Положи камень, Майк, и давайте танцевать. Можно будет потанцевать, тетя?

– Конечно, – сказала тетя Патрисия, – как только мы поблагодарим находящегося среди нас остряка.

Я пожалел того, кто окажется этим остряком, несмотря на все неприятности, которые он мне доставал. Капеллан по очереди посмотрел нам всем в глаза и ничего не сказал. Тетя Патрисия сделала то же. Мы стояли и молчали.

– Слушайте, довольно глупостей, – сказала она. – Если камень сейчас же не будет возвращен, я рассержусь!

– Кто сделал, выходи! – сказал Дигби.

Опять молчание. Оно становилось невыносимым.

– Я жду! – сказала леди Брендон и начала нетерпеливо стучать ногой. С этого момента вся эта история перестала быть шуткой.

Я никогда не забуду последующих часов. Эту ужасную атмосферу недоверия и подозрения. Восемь человек, подозревающих друг друга.

Тетя Патрисия не получила ответа на свое: «я жду», и решила быстро и решительно довести дело до конца.

– Морис, – сказала она капеллану, положив руку на его рукав. Лицо у нее при этом вновь сделалось добрым и ласковым. – Морис, сядьте рядом со мной, я хочу каждому из этих молодых людей задать один вопрос. После этого вы пойдете спать, теперь уже поздно, и вам нельзя засиживаться.

Она отвела и посадила его в глубокое кресло у окна, сама села рядом и холодным голосом сказала:

– Это становится серьезным, и если сейчас же камень не будет на месте, то последствия тоже будут серьезными. В последний раз я прошу того из вас, кто взял сапфир, отдать его мне и покончить со всей этой глупой историей, с тем, чтобы больше о ней не вспоминать. Если же это не будет сделано… Глупости, это, конечно, будет сделано…

– Джон! – сказал Огастес.

Больше никто не сказал ни слова,

– Хорошо, – сказала тетя, – если дурак упирается… Подойди ко мне, Клодия… трогала ли ты «Голубую Воду» после того, как капеллан положил ее под колпак? – Она взяла Клодию за руку выше локтя и смотрела ей в глаза.

– Нет, тетя, – сказал Клодия.

– Конечно, нет, – сказала тетя Патрисия, – иди спать, дорогая. Спокойной ночи.

И Клодия ушла, бросив на меня негодующий взгляд.

– Иди сюда, Изабель, – продолжала тетя. – Трогала ли ты камень после того, как его спрятал капеллан?

– Нет, тетя, не трогала, – ответила Изабель.

– Я была в этом уверена. Иди спать. Спокойной ночи.

Изабель повернулась, чтобы уйти, и вдруг остановилась.

– Но я была бы способна его взять, если бы это пришло мне в голову. Ведь это просто шутка.

– Спать! – скомандовала тетя, и Изабель ушла, с жалостью взглянув на меня. Тетя Патрисия повернулась к Огастесу:

– Иди сюда, – жестким голосом сказала она, не отрывая своего холодного взгляда от его бегавших по сторонам глаз. – Пожалуйста, говори только правду. Тебе же будет лучше. Если «Голубая Вода» у тебя, отдай ее, и я больше не скажу ни слова. Она у тебя?

– Клянусь перед Богом… – выпалил Огастес.

– Не клянись ни перед Богом, ни передо мной, Огастес, – холодно сказала тетя. – Да или нет? У тебя камень?

– Нет, тетя! Я готов торжественно поклясться… – несчастный Огастес был опять прерван сухим голосом тети:

– Трогал ли ты его после того, как капеллан положил его на место?

– Нет, тетя. Я никогда… я в самом деле… Я его не трогал… Я вас уверяю… – захлебывался Огастес, и снова был прерван:

– Знаешь ли ты, где он сейчас находится?

– Нет, тетя, – живо ответил Огастес, – не имею ни малейшего понятия. Если б только я знал, я сейчас же…

– Джон, – сказала тетя Патрисия, не обращая больше никакого внимания на Огастеса, – знаешь ли ты, где сейчас этот камень?

– Нет, тетя, – ответил я, – я также не прикасался к нему после капеллана.

Она смотрела мне в глаза долго и внимательно. На ее взгляд я сумел ответить твердым и, надеюсь, не грубым взглядом. Когда я отвернулся, мои глаза встретились с глазами Майкла. Он как-то странно на меня смотрел.

Потом пришел черед Дигби. Он просто сказал, что ничего не знает об исчезновении «Голубой Воды» и что он не трогал камня с тех пор, как получил его от Клодии и передал Изабель.

Оставался только Майкл. Он неизбежно был виновным, иначе кто-то из нас солгал самым постыдным и непоправимым образом. Я так был зол на Майкла, как никогда во всей моей жизни. Я даже не на него был зол, а на его поступок.

Я не протестовал в принципе против удачной «общеполезной» лжи. Такая иногда бывает очень хороша, например, чтобы вытащить какого-нибудь приятеля из-под палки. Но я определенно не люблю глупой, бесцельной лжи, которая ставит всех в дурацкое положение и вдобавок навлекает подозрение на невинного.

Я никогда не поверил бы, чтобы Майкл был способен выкинуть такую штуку и потом врать со страху. Но теперь, когда все совершенно определенно заявили о своей невиновности, я не мог сомневаться, тем более, что сам поймал его за руку. Теперь я должен был признать его трусом, дураком и вралем. Мне хотелось избить его за то, что он с собой сделал.

– Майкл, – сказала тетя Патрисия очень значительным и очень спокойным голосом, – это чрезвычайно грустно. Больше, чем я могу выразить словами, Майкл. Пожалуйста, отдай мне «Голубую Воду», и не будем больше об этом говорить… Но боюсь, что я долго не смогу называть тебя Майком.

– Я не могу отдать вам сапфир, тетя, потому что его у меня нет, – спокойно ответил Майкл, и мое сердце сильно забилось.

– Знаешь ли ты, где он сейчас?

– Не знаю, тетя, – быстро ответил Майкл.

– Трогал ли ты его после капеллана, Майкл? – спросила тетя.

– Нет, – спокойно отвечал Майкл.

– Знаешь ли ты что-нибудь еще, Майкл? – продолжал ровный, холодный голос тети.

– Я знаю только то, что не имел и не имею никакого отношения к его исчезновению, – так же спокойно ответил Майкл, и я почувствовал, что начинаю сходить с ума.

– Заявляешь ли ты, что все, сказанное тобой, – правда?

– Я заявляю, что это все правда и что я ничего не утаил, – ответил Майкл.

Что мне было думать? Ведь я не мог думать, что Майкл лжет. Но я не мог также и забыть, что поймал его руку над стеклянным колпаком.

Мне приходилось не верить либо Майклу, либо моим чувствам. Я предпочитал последнее. Когда мы выйдем из этой ужасной комнаты, я пойду к нему и просто спрошу: «Майк, старик, скажи мне только, что ты не трогал этой чертовой штуки. Если ты скажешь, что не трогал, то, значит, все в порядке».

Услышав его последние слова, тетя Патрисия окаменела. Молчание становилось невыносимым. Наконец она заговорила низким глухим голосом:

– Это невероятно гнусно и омерзительно, – начала она. – Кто-то из шести мальчиков и девочек, выросших в этом доме, показал себя подлым лжецом и, кроме того, самым обыкновенным, или, если хотите, необыкновенным вором… Нет, я не могу думать, что он вор. Слушайте, я оставлю стеклянный колпак на столе. На ночь я закрою все двери и ключи возьму себе. Кроме ключа от этой комнаты. Дай мне его Дигби… Спасибо. Этот ключ я положу в старую бронзовую шкатулку, что стоит на камине во внешнем холле. Слуги будут спать и ничего не узнают. Я прошу присутствующего здесь лжеца воспользоваться случаем. Пусть он положит сапфир на место, запрет комнату и ключ спрячет в ту же шкатулку. Если до завтрашнего утра это не будет сделано, я буду считать, что произошло воровство. И тогда мне придется принять соответственные меры… Для порядка я это же самое сообщу Клодии и Изабель.

– Пойдем, Морис, – сказала она, вставая и беря капеллана под руку. – Я надеюсь, что вы не будете мучиться из-за этой истории и спокойно уснете.

Бедный капеллан не мог говорить. Он выглядел совершенно безумным и несчастным. Я думаю, что каждый из нас с облегчением вздохнул, когда дверь закрылась. Мне, во всяком случае, стало легче.

Что же теперь?

Дигби повернулся к Огастесу.

– Послушай, вошь, – начал он более грустным, чем сердитым голосом. – Я боюсь, что придется спустить с тебя штаны… Пожалуй, понадобится ременный пояс… или подтяжки.

Я промолчал. Рука, которую я поймал над столом, не принадлежала Огастесу. Огастес смотрел на нас, как крыса, загнанная в западню. Он чуть не взвизгнул, когда Дигби его схватил.

– Лжешь, скотина! – закричал он. – Кто был у стола, когда свет потух и вспыхнул опять? Кто возился у стола, когда Изабель зажгла свет? Кто?

Я посмотрел на Майкла, и Майкл посмотрел на меня.

– Да, – взвизгнул Огастес, заметив этот взгляд, и вырвался из рук Дигби.

– Черт! – сказал Дигби. – Если он его стянул, то камень должен быть на нем. Приди в мои объятия, Огастес. – В следующий момент он сидел верхом на лежащем Огастесе и хладнокровно прощупывал его карманы.

– В жилетных карманах нет… в наружных… во внутренних… в брючных… Нет, у него этого камня нет, если только он его не проглотил, – объявил Дигби, – а впрочем, он мог засунуть его куда-нибудь в кресло или диван… Ну, Огастес, куда ты его девал? Говори прямо, и мы пойдем спать.

– Молчи, негодяй! Подлец! Прохвост! – захлебывался Огастес в припадке крысиной храбрости. Я думаю, что он никогда в жизни не позволял себе так разговаривать с моими братьями.

Я ожидал, что последует немедленная и суровая расправа, но Майкл, как всегда, поступил совершенно неожиданным образом.

– Знаете, этот человек, кажется, действительно не виноват, – сказал он мягко.

– Кажется?! – заревел Огастес. – Ты знаешь наверное, лицемер собачий. Разве ты с Джоном не путался у стола, когда она зажгла свет? Трусы, мерзавцы…

Рука Дигби крепко легла на его шею.

– Я, может быть, неправильно тебя обвинил, мой маленький Огастес. Я очень извиняюсь перед тобой, – сказал он, – но если окажется, что ты все-таки стащил этот камень… Маленький ты мой, что с тобой тогда будет!

– А если окажется, что это Майкл, или Джон, или ты сам? Что тогда? – зашипел растрепанный Огастес.

Майкл посмотрел на меня, и я на него.

– Послушайте, – сказал Дигби, – надо полагать, что эта штука здесь в комнате. Тетка едва ли стала бы похищать свои собственные драгоценности. Капеллану сапфиры не нужны. Десятки тысяч фунтов тоже. Никто не подумает, что Изабель сделала это. Или Клодия. Значит, остаемся мы четверо. Никто из нас не выходил из комнаты. Давайте найдем камень! Найди камень, Огастес! Я согласен поклясться, что сам его спрятал!

И Дигби начал швырять подушки с диванов и кресел, двигать стулья, отворачивать ковры и носиться в охотничьем азарте по всей комнате, подбадривая себя и Огастеса восклицаниями вроде: «Ищи! Пиль, Огастес!.. Так, так, моя хорошая собачка!.. Держи его, песик!..» – и веселым лаем.

Майкл и я искали методически и аккуратно, пока не стало очевидным, что камня в комнате не было. Во всяком случае в течение двух-трех минут темноты его нельзя было спрятать так, чтобы мы его не нашли.

– Что дальше? – сказал наконец Дигби. – Давайте скроемся, пока не появилась тетя Патрисия. Я почему-то не хочу видеть ее сегодня вечером.

– Сперва приведем в порядок комнату, – предложил Майкл, – иначе слуги завтра учуют неладное.

И мы стали наводить порядок. Огастес стоял в стороне и время от времени бормотал:

– Чертовы врали!.. Прохвосты проклятые! – и тому подобное.

– Пойдемте в курительную комнату, – сказал Дигби Майклу и мне, когда мы закончили.

– Ступайте себе в вашу курительную комнату, скоты, там, может, договоритесь, – сказал Огастес.

– Иди спать, маленький! – ответил Дигби. – Не забудь, что ключ будет лежать в шкатулке на камине. Катись себе!

– Я готов просидеть всю ночь в холле, чтобы узнать, кто придет за этим ключом, – сказал Огастес и взглянул на меня.

– Постарайся, чтобы я тебя там нашел. Боюсь, что тогда я тебя отшлепаю, – дружески сказал Дигби.

– Понятно, – тебе не хочется попасться, – сердито ответил Огастес и вышел, стараясь вложить в свой уход максимум чувства собственного достоинства.

– Одно из двух: либо этот юноша вовсе не виновен, либо он великолепный актер, – сказал я вслед уходившему Огастесу.

– Так, дети мои. Что же вы думаете? – сказал Майкл, разгребая кочергой уголь в камине.

– Будет очень скверно, если эта проклятая штука не окажется завтра утром на месте, – сказал Дигби. – Хотел бы я знать, обратится ли она в Скотленд-Ярд? – добавил он, выпустив тучу дыма.

– Гнусное дело, – сказал Майкл. – Представьте себе жирного и таинственного детектива, обнюхивающего комнаты и задающего всем дурацкие вопросы.

– Здорово весело, – засмеялся Дигби.

– Отвратительная история, как справедливо заметила тетка, – заявил Майкл.

– Свинство по отношению к ней, – сказал я.

– Черт! – воскликнул Дигби. – Этот поганый камень должен быть к утру на месте!

– Я надеюсь, что это будет так, – сказал я, и мои глаза опять встретились с глазами Майкла.

– Попробуем восстановить, как было совершено кошмарное преступление, – научным тоном посоветовал Дигби. – Вычеркнем тетю и капеллана.

– Девочек тоже, – сказал Майкл. – Если кто-нибудь попробует подумать, что Клодия способна воровать, я сверну ему голову так, что он сможет смотреть вдоль своего позвоночника!

– Если кто-нибудь подумает это про Изабель, то я совсем отверну ему голову и ему вообще нечем будет смотреть, – добавил Дигби. – Идем бить бедного Огастеса, – внезапно предложил он.

– Огастес ни при чем, – сказал Майкл. – Разве ты не понимаешь, что только подлинная оскорбленная невинность способна дать ему столько храбрости? Какими словами он нас честил? Разве он посмел бы, если бы был виновен? Нет, он был бы многословен, дружественен и слезоточив.

– Пожалуй, ты прав, Майк, – согласился Дигби. – К тому же у нашего дорогого кузена не хватило бы храбрости украсть что-нибудь действительно ценное… Мне казалось, что он шутя его стянул, а потом побоялся положить назад и где-нибудь спрятал. Я думал, что он его «найдет», когда мы искали в комнате… Во всяком случае Огастес положит его на место, если только он у него.

– У него камня нет, – сказал Майкл, и наши глаза опять встретились.

– Остаемся мы трое, – сказал я.

– Можете меня вычеркнуть, – усмехнулся Дигби. – Ни на мне, ни во мне «Голубой Воды» нет.

– Кстати, мы не обыскали друг друга. Только бедного Огастеса, – сказал я, – было бы правильнее…

– Совершенно излишнее и недостойное занятие, – возмутился Майкл.

– Огастес был того же мнения, – улыбнулся Дигби.

– Значит, остаемся ты и я, Джон, – сказал Майкл.

– Правильно, Майкл, ты и я, – подтвердил я, и опять мы взглянули друг на друга.

– Я не брал «Голубой Воды», Майкл, – сказал я.

– Я тоже, Джон, – ответил Майкл.

– Какая-то путаница, – вмешался Дигби. – Огастес все-таки его стащил. Иначе быть не может.

– Вот что, – предложил я, – давайте останемся здесь на всю ночь. Дверь с лестницы в холл ужасно скрипучая. Мы накроем того, кто придет.

– Ничего подобного, – резко сказал Майкл.

– Почему? – спросил я, внимательно взглянув ему в глаза.

– Потому что ты осел… Этого делать отнюдь не следует… и мы не имеем права мешать тетке. Она решила помочь похитителю вернуть камень… – Майкл говорил не слишком связно и почувствовал необходимость обратиться к Дигби:

– Как тебе кажется?

– Желающие могут воспользоваться предложением, – быстро ответил тот. – А мне на сегодня хватит! – Он встал и зевнул. – Идемте лучше спать… Чудесная мысль, – вдруг фыркнул он, – стащить из шкатулки ключ и спрятать его!

– Дурак! – сказал Майкл. – Идем спать!

И мы разошлись.

Уснуть было невозможно. По крайней мере мне. Я ворочался и метался по кровати. Я не мог допустить, чтобы Майкл мог опуститься до этого и чтобы Огастес был способен до этого подняться. Мне не приходило в голову подозревать Дигби. Тетя и капеллан, конечно, ни при чем.

Оставались девочки, Майкл и я. Изабель не могла этого сделать. Клодия тоже. Майкл и я. Невозможно, Майкл не мог…

Я? Неужели я это сделал?

Незадолго перед тем я прочел книгу, в которой невинный герой в состоянии сомнамбулизма совершил какое-то преступление. Конечно, я не мог в эти две-три минуты впасть в транс или сделаться лунатиком… Чепуха… Но, может быть, я бессознательно положил эту штуку в карман? Со мной этого никогда не случалось, но почем знать… Это было невероятно, но возможно.

Я вскочил и обыскал все карманы своего костюма. Конечно, я ничего не нашел. Неизбежно я должен был прийти к убеждению, что либо Майкл, либо Огастес виновны.

Я поймал себя на том, что твержу вслух: «Огастес или Майкл. Я думаю, что Огастес этого не сделал, и знаю, что Майкл на это неспособен».

Как бы то ни было, проклятый камень утром будет на месте, и вся эта неприятная история постепенно забудется. Я повернулся на другой бок и старался заставить себя уснуть. Это глупо. От этого еще хуже не спится.

Мне пришла в голову новая мысль: что если «Голубая Вода» не будет положена на место? Что тогда?

Тогда станет ясно, что камень похищен кем-то, кто хочет превратить его в деньги.

Леди Брендон слишком сильная и решительная женщина, чтобы не протестовать. Она, конечно, примет те же меры, какие она приняла бы, если бы камень был похищен грабителями или кем-нибудь из прислуги. Она сообщит в полицию и проследит за тем, чтобы никто не уходил из дома, пока полиция не явится.

Это унизительно и мерзко. Я представил себе все эти поиски и допросы. Все будут под подозрением, даже Изабель и Клодия… В четыре часа утра от всех этих мыслей меня почти тошнило.

Я взял себя в руки. Все будет приведено в порядок. Дурак, сыгравший свою идиотскую шутку и не нашедший в себе достаточно мужества, чтобы признаться, положит камень на место. Вероятно, камень уже на месте. Дурак, кто бы он ни был, постарался от него поскорей избавиться. Как только тетя Патрисия положила ключ, он его взял. В чем дело, почему не пойти удостовериться? Конечно, надо пойти. После этого можно будет перестать думать и уснуть.

Я вылез из кровати, надел халат и туфли и зажег свечу. Потом прошел по коридору в одну из верхних галерей и оттуда спустился по винтовой лестнице. Минуя протянутую руку рыцаря, я вышел во внешний вестибюль и направился к камину.

На широкой полке над этим камином, примерно на высоте шести футов от пола, стояла старинная бронзовая шкатулка, в которую тетя Патрисия положила ключ. Это была очень старинная шкатулка, сделанная в те дни, когда люди ездили только верхом. Ключа в ней не оказалось. Может быть, тетя его не положила или кто-нибудь его уже взял… А может быть, это ловушка?

Если это так, то я попался, так же глупо и безвинно, как в другую ее ловушку много лет назад. Я вспомнил, как она вошла в школьную комнату и сказала: «Тот скверный мальчишка, который влезал в кладовую, вымазал себе подбородок вареньем». И я, хотя не был в кладовой, инстинктивно поднял руку к подбородку, чтобы убедиться в том, что случайно не вымазался.

Теперь следовало быстро и незаметно исчезнуть раньше, чем ловушка захлопнулась. Я ожидал увидеть рядом с собой тетю Патрисию, но ее, конечно, не оказалось.

Потом мне пришло в голову, что шкатулка могла быть вымазана чем-нибудь сильно пахучим и что по этому запаху можно будет узнать, кто ее трогал. Не менее глупая мысль.

Уже в дверях я вспомнил про оттиски пальцев.

Может быть, она вычистила крышку шкатулки специально для того, чтобы потом показать ее экспертам, которые определят, кто именно трогал ее ночью. Менее абсурдно, но маловероятно. Такая мысль могла прийти ей в голову только в том случае, если она была уверена в том, что камень действительно украден и что это не шутка. Но тогда зачем вору трогать шкатулку?

А что если так и будет? Что если камень не будет возвращен ночью?

На коробке, во всяком случае, остались отпечатки моих пальцев. Я вошел во внутренний холл и вдруг увидел кого-то, кто шел прямо на меня. Кто это был, я не видел. Он был без свечи.

– Холодно сегодня, Огастес? – спросил я.

– Так, Джон, – ответил из темноты голос Майкла. – Ищешь ключ?

– Да, Майк, – ответил я. – Только его здесь нет.

– Совершенно верно, Джон, – сказал Майкл. – В шкатулке его нет. Вот он. – И он протянул мне ключ.

– Майк! – вскрикнул я.

– Джон! – передразнил он меня.

Меня охватило отвращение. Что с ним сделалось, с моим Капитаном.

– Спокойной ночи! – сказал я и отвернулся.

– Или доброго утра, – засмеялся он и ушел класть ключ на место.

Я вернулся в свою комнату и лег. Мучительный вопрос был разрешен. Я сразу крепко заснул.

В обычное время меня разбудил наш слуга Дэвид. Он принес горячую воду.

– Половина восьмого, сэр, – сказал он. – Когда туман разойдется, будет превосходное утро.

– Спасибо, Дэвид, – сказал я и сел на кровати.

Что случилось? И вдруг я вспомнил вчерашнюю идиотскую историю и падение Майкла. Ну что ж, ничего не поделаешь, даже на солнце есть пятна. Незачем все время думать о единственной ошибке Майкла. А все-таки это так на него непохоже!

Я оделся и спустился, захватив по дороге клюшку для гольфа и мяч. До завтрака я решил потренироваться.

В саду я неожиданно встретил Клодию. Это очень меня удивило. Обычно она появлялась последней. Она выглядела утомленной и больной. Когда я подошел, она стояла задумавшись над каким-то, видимо, очень неприятным вопросом. Когда она меня увидела, ее лицо прояснилось, пожалуй, слишком быстро, – показалось мне.

– Здорово, червяк, – сказала она.

– Здравствуй, птичка, – сказал я. – В чем дело?

– Какое дело? – спросила Клодия.

– Мне показалось, что ты решаешь какую-то важную задачу, – с мужской бестактностью ответил я.

– Чушь! – сказала Клодия и ушла.

Я забросил свой мяч за теннисную площадку и тщетно пытался ударить его, чтобы послать дальше. Я основательно вспахал клюшкой всю лужайку, зацепил мяч, загнал его в куст остролиста, швырнул вслед ему клюшку и ушел, глубоко засунув руки в карманы, обозленный на Майкла.

У дома стоял Бердон с гонгом. Медная шкатулка иронически смотрела на меня с камина. Я помыл руки и прошел в столовую.

В камине шумел огонь. Серебряный чайник свистел на спиртовке, с буфета доносился прекрасный запах, исходивший от четырех блюд, накрытых колпаками. Громадная комната с ее высокими окнами, из которых открывался один из самых прекрасных видов в Девоне, с огромным турецким ковром, перекрывавшим большую часть старого дубового пола, и с прекрасно накрытым столом, блестевшим в лучах утреннего солнца, была олицетворением устойчивого комфорта и основательного благополучия.

Дигби расхаживал по комнате. В одной руке он держал тарелку с кашей, а другой быстро орудовал ложкой. Огастес стоял у буфета и снимал крышки с блюд. Он накладывал на свою тарелку овсянку, яйца, ветчину и колбасу.

– Хорошо сработано, Огастес! – сказал Дигби почтительным тоном. – Прибавь сверху риса.

– Уже ел, – кратко отвечал Огастес.

– Молодец! – сказал Дигби и пошел за чистой тарелкой.

Изабель сидела на своем месте, и я пошел к ней, чтобы спросить, что для нее принести.

– Я подожду тетю Патрисию, – сказала она и левой рукой пожала мою правую.

Вошел Майкл.

– Тетя спустилась? – спросил он и добавил несколько запоздалое пожелание доброго утра.

– Нет, – сказал Дигби. – Внимание! Смотрите на меня. Сейчас я проглочу все, что есть на этой тарелке, и скроюсь. Я не хочу встречаться с тетей так рано утром.

– Клодия вышла? – спросил Майкл.

– Я видел ее в саду, – ответил я.

– Пойду позову ее завтракать, – сказал Майкл и ушел.

– Отнеси ей на вилке жареную почку! – крикнул ему вдогонку неугомонный Дигби.

После этого разговоры на некоторое время прекратились. Наши рты были заняты более важным делом.

– Я полагаю, что драгоценности короны благополучно лежат на месте, – вдруг высказал вслух Дигби общую нашу мысль. – Дверь все еще закрыта, я сам пробовал.

– Все, конечно, в порядке, – сказал я.

– Сам видал? – съехидничал Огастес.

Дверь открылась, и Майкл вошел вместе с Клодией. Клодия была совсем белая, а Майкл выглядел неестественно сдержанным. Изабель внимательно на них взглянула.

– Доброе утро, – сказала Клодия. – Тетя спустилась?

– Ешь, ешь, ешь и беги! – запел Дигби, отбивая такт ложкой о чашку.

Майкл наливал кофе, и я следил за его лицом. Оно было совершенно непроницаемо, и руки его не дрожали, но я чувствовал, что с ним стряслась какая-то беда. Он взглянул на меня и заметил мой взгляд.

– Здорово, круглорожий! – сказал он. – Хорошие сны видел?

– Хорошие… кроме одного, – ответил я.

– Хм! – сказал Майкл, и я попробовал анализировать этот звук, но он так же мало говорил, как и его лицо.

Он вернулся и сел на свое место возле Клодии. Вошла тетя Патрисия. Мы встали, и я отодвинул для нее стул, но она остановилась на полдороге, и мы окаменели. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать, что случилось. Раньше, чем она начала говорить, я знал, что она скажет.

– Я пришла просить вас, чтобы никто не смел сегодня выходить из дому, – сказала она.

Никто из нас не сказал ни слова и не двинулся. Я посмотрел на Майкла, и он на меня.

– Имейте в виду, – продолжала леди Брендон, – я никому не дам пощады. С вором я расправлюсь, как с вором, кто бы он ни был.

Она замолкла и холодным злым взглядом обвела всех нас. Мы молчали и не двигались.

– Так, – сказала она наконец. – Я прошу вас запомнить, что слуги ничего не знают и не узнают. Только мы будем знать, что один из вас шести подлый вор.

Тогда заговорил Майкл:

– Скажите – один из нас четырех, тетя Патрисия.

– Благодарю, Майкл, – резко ответила она. – Я обращусь к вам четырем, когда мне в следующий раз придется выбирать выражения.

– Я думаю, вы могли бы сказать: один из трех Джестов, – с внезапной дерзостью сказал Огастес.

– Придержи свой подлый язык, – спокойно ответила леди Брендон. – Итак, – продолжала она, – никто не должен об этом знать. Конечно, до тех пор, пока об этом не узнают репортеры и газеты не будут украшены портретом одного из вас. – И она еще раз обвела нас презрительным взглядом.

– Отлично, – продолжала она. – Теперь никто не выйдет из дома и не скажет никому ни слова… Кроме сыщика, когда тот явится…

Она повернулась и пошла к двери. У двери она остановилась и опять повернулась к нам.

– Можешь сказать что-нибудь, Майкл? – спросила она.

– Девочки и Огастес здесь ни при чем, – отвечал он.

– А ты Дигби?

– Нет, тетя. Очень сожалею и так далее, – ответил Дигби, и мне показалось, что он беззвучно говорит: нет, нет, ешь и беги…

– Джон?

И мне показалось, что взгляд ее стал еще более презрительным.

– Нет, тетя, – ответил я, – только то, что я совершенно согласен с Майклом.

– Огастес?

– Это позор, черт знает что… – закричал Огастес.

– Спасибо, – оборвала его тетя Патрисия.

– Клодия?

– Нет, тетя.

– Изабель?

– Нет, тетя, – отвечала Изабель, – только, пожалуйста, тетя, подождите еще один день и…

– Дайте вору возможность избавиться от камня. Ты это собиралась сказать? – прервала тетя Патрисия.

Она открыла дверь.

– Значит, разговоры кончены. Так? – спросила она. – Вам нечего добавить? Превосходно. – И она вышла, спокойно затворив за собой дверь.

– Не люблю дробить щебень на улицах и не выношу запаха тюремного супа, так, мой маленький Огастес? – любезно спросил Дигби. Мы стояли и совершенно ошеломленные смотрели друг на друга.

– Мерзавцы, гнусные, грязные скоты, – плевался Огастес, глядя на нас троих по очереди.

– Этим не поможешь, Огастес. Замолчи, – сказал Майкл совершенно спокойным и дружественным тоном и добавил: – Пойди поиграй с игрушечками, если ты не способен на серьезные разговоры… Идем, Джон. – И, обратившись к девочкам, сказал: – У меня к вам большая просьба, королева Клодия и Верная Собачья Душа.

– Охотно, – сказала Изабель.

– В чем дело? – спросила Клодия.

– Забудьте об этом проклятом деле. Успокойтесь моим торжественным обещанием и заверением, что я сегодня же его ликвидирую.

– Как? – спросила Клодия.

– Майкл, дорогой! – сказала Изабель и взглянула на меня.

– Сейчас тебе незачем знать это, Клодия, – ответил Майкл. – Верь и будь спокойна. Раньше, чем вы пойдете спать, все будет улажено… Пойдем, Джон.

И мы пошли в его комнату.

– Закури, брат Джон. Я хочу беседовать с тобой о неких темных делах, – сказал Майкл, когда мы вошли.

Закрыв дверь, он поставил банку с табаком на стол возле кресла, в котором я сидел.

– Ты слишком редко чистишь трубку, Джон, – начал он. – В твоей трубке слеживается зола, и от этого она трескается. Вероятно, здесь играет роль неравномерное расширение золы и дерева трубки от тепла. Надо хоть раз в месяц ее чистить.

Он сел против меня в низкое кресло и поднял колени выше головы.

– Я люблю хорошо прокуренную трубку, – отвечал я, – через золу дым вкуснее и прохладнее.

– Я не возражаю. Если только твое состояние позволяет тебе часто покупать новые трубки, – лениво отозвался он, и мы минуты две просидели молча.

Я совершенно поддался его очарованию и должен был искусственно раздувать свое негодование. Если он собирается вернуть сапфир сегодня вечером, то почему он этого не сделал до сих пор? С какой стати он ночью вернулся из гостиной, не положив его на место? Чего ради он вообще отрицал, что взял его?

– Ну, сынок, что скажешь? – внезапно спросил он.

– Да, Майкл, что скажешь? – ответил я.

Он с усмешкой на меня посмотрел.

– Как ты думаешь, Джонни, в чем заключается игра? – спросил он.

– Дурацкая игра, – ответил я.

– Совершенно правильно, – согласился Майкл. – Кроме того, довольно жестокая в отношении девочек и бедного Огастеса.

– Верно, – сказал я, – и в отношении тети Патрисии.

Последовало неловкое молчание.

– Ну? – спросил наконец Майкл.

– Положи его на место, Майкл! – взмолился я. – Бог знает, зачем ты играешь эту игру!

Майкл выпрямился и в упор взглянул на меня.

– Ты сказал: «Положи его на место». Ты так сказал, Джон? – проговорил он медленно и задумчиво.

– Да, Майкл, – ответил я. – Слушай, Майкл. Тетя очень тебя любит. Будет лучше для нее, если она не узнает, что это ты. Дай мне его сюда, и я… – Я покраснел и чувствовал себя глупо.

– Маленький герой, рассказ из школьной жизни… – бормотал он, но голос у него был теплый и мягкий. – Это становится занятным, Джонни, – продолжал он. – Значит, если я сейчас верну тебе «Голубую Воду», ты отнесешь ее к тете Патрисии и скажешь: я один и без сообщников сделал все это. Я не могу больше лгать…

– Именно, – улыбнулся я. – С одним условием: чтобы ты рассказал мне, в чем заключается игра.

Слава Богу, эта проклятая история подходила к концу. Но нет, я был совершенно уверен, что Майкл не позволит мне взять вину на себя, хотя и предпочел бы это. Ведь тетя может отказать ему от дома.

Майкл встал.

– Отнесешь? – спросил он. – Если я его сейчас достану, ты отнесешь его прямо к тете Патрисии и скажешь, что стащил его для смеха. Так?

– Я был бы очень счастлив, Майкл, если бы ты позволил мне, – ответил я. – Надо покончить с этим дурацким делом и выпутать из него девочек, Дигби и несчастного Огастеса.

– Хм, – сказал Майкл. – Значит, ты отнес бы…

– Никто, кроме меня, не знает, что ты был внизу, Майкл. Почему ты не положил его на место? – спросил я его.

– Жаль, что не положил, – ответил он.

Раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросил Майкл.

– Я! – заревел голос Дигби.

Майкл отпер дверь.

– В чем дело? – спросил он.

– Изабель хочет с нами тремя поговорить. Она искала вас. Ей пришла в голову гениальная мысль. Можно выправить грустное положение вещей.

– Где она? – спросил Майкл.

– Я обещал ей привести вас обоих за уши в курительную комнату, если только кто-нибудь из вас не скрылся уже с добычей, – ответил Дигби.

– Пока что я еще не сбежал, но после завтрака мне понадобится расписание поездов, – сказал Майкл. – Пойдем, выслушаем блестящий проект Изабель.

Мы спустились и прошли в курительную комнату. Медная шкатулка бросилась мне в глаза. Мне показалось, что ее крышка и передняя сторона светлее остальных ее частей.

– Не разоблачай меня, Джон, пока что, – сказал на ходу Майкл.

– Джон тебя поймал? – спросил Дигби.

– Вчера ночью, – сказал Майкл.

– На месте преступления, – подтвердил я, и мы вошли в курительную комнату.

Изабель сидела у камина. Было видно, что она много плакала. Когда мы входили, она смотрела только на меня.

– Я чувствую себя такой несчастной! – простонала она. – Я была такой скверной, такой… Но я больше не могу!

– Отдай нам знаменитую драгоценность, дорогая, – сказал Дигби. – Мы отнесем ее к тете и по-братски разделим тетины превосходно подобранные ругательства.

– В чем дело, маленькая? – спросил Майкл.

– Я допустила, чтобы подозревали Огастеса! – всхлипнула она. – Огастес совершенно не виновен, и я могла бы одним словом это доказать вчера же… И я этого не сделала!

– Почему, милая? – спросил я

– Не знаю… нет, знаю: это было бы похоже на желание снять подозрение с меня самой, – ответила она. – Я думала, что это просто глупая шутка… И я, конечно, думала, что тот, кто взял, признается и положит на место. Но теперь это ужасно… Я больше не могу молчать. Я должна сказать вам прежде, чем говорить тете.

– В чем же дело, собачка моя? – спросил Майкл.

– Когда свет потух, я сказала: духи и домовые, или что-то в этом роде. Не то я действительно испугалась, не то сделала вид, что испугалась, и в темноте схватила кого-то за руку. Когда свет загорелся, я увидела, что это Огастес, и сразу отпустила его; я боялась, что кто-нибудь заметит.

– Конечно, – согласился Дигби, – злополучный Огастес невинен, если только они не сговорились в потемках и не похитили драгоценность совместно.

– Не валяй дурака, Диг! Бедная Изабель действительно очень разволновалась. И слава Огастесу, что он не привел этого доказательства в свою пользу, – сказал я.

– Милое дитя! – воскликнул Дигби. – Надо будет найти и простить его.

– Ты рассказала это Клодии – спросил Майкл.

– Да, но она думает, что я ошиблась, – ответила Изабель. – Конечно, я не ошиблась. Что за вздор!

– Наш друг Огастес должен быть очень благодарен тебе за то, что ты поймала его в темноте и не забыла об этом, – сказал Майкл.

– Да, – согласился Дигби. – Теперь он сможет вилять хвостом, весело лаять и резвиться у ног тети Патрисии, в то время как мы будем оставаться в мрачном изгнании.

– Иди к тете и облегчи свою совесть, Изабель, – сказал я.

Она посмотрела на меня долгим, жалобным взглядом и вышла из комнаты.

– Послушайте, сограждане, – сказал Дигби, когда дверь закрылась, – вот что я хочу знать: кто стащил эту самую драгоценность? Простите меня за настойчивость, но раз милый Огастес не виноват, это должен быть кто-то из нас троих. Опять же, простите меня, но это не я, значит, это кто-то из вас двоих… Вот что, отдайте этот камень, если он не очень вам нужен.

Майкл и я взглянули друг на друга. Лицо Майкла опять было непроницаемо.

– Я думаю удрать с этим сапфиром, – сказал он.

– Джон получит половину? – спросил Дигби.

– Нет, – ответил за меня Майкл. – Я возьму его целиком.

– Будь другом, удери сразу после завтрака, – сказал Дигби. – Дело в том, что мне нужно повидать в городе одного человека по поводу одной собачки, а тетка не хочет с нами расставаться, пока дело не выяснится.

– Постараюсь, – сказал Майкл, и я тихонько выскользнул из комнаты. Я вспомнил медную шкатулку.

Я прошел в холл и подошел к шкатулке. На ее крышке были отчетливо видны отпечатки пальцев. Я прошел к умывальнику, находившемуся рядом с внутренним холлом, намочил платок и намазал его мылом. Потом вернулся и поспешно начал чистить шкатулку.

Удалить следы пальцев оказалось легче, чем удалить следы чистки. Я не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, что шкатулка была вычищена. На вешалке, где висели наши пальто, я нашел шелковый шарф Дигби, и он показался мне подходящим.

Я стер все следы мыла со шкатулки и как раз проводил по ней последний раз шарфом, когда дверь открылась и вошел Майкл.

У него в руках был кусок замши и порошок, по-видимому, позаимствованные из буфетной.

– Ага, – сказал он. – Удаляешь следы преступления?

– Кажется, уже удалил, – ответил я.

– Хорошая мысль, – заметил он. – Сам собирался это сделать, – добавил он и ушел.

Закончив чистку, я плотно прижал мой большой и указательный пальцы к блестящей поверхности и оставил самые лучшие оттиски пальцев, какие мог.

Пусть сыщики доказывают, что это мои оттиски. Я не брал «Голубой Воды», и никто не сможет доказать противного.

Но почему Майкл не хотел, чтобы его оттиски остались на шкатулке. Я поднялся в свою комнату в совершенном отчаянии.

Ни тетя Патрисия, ни Клодия за завтраком не появились. Капеллан был болен и оставался в постели. Бердон и еще один слуга подавали за столом. Поэтому никаких разговоров на интересующую нас тему не было.

Это был очень неприятный завтрак, – для меня по крайней мере. Дигби выглядел совершенно счастливым, и Майкл был абсолютно спокоен. Только раз, когда никого из слуг не было у стола, разговор коснулся исчезновения сапфира.

– Сказала ты тете то, что собиралась? – спросил Майкл Изабель.

– Да… И она ответила довольно загадочно: добродетель сама в себе содержит награду… и больше ничего, – ответила Изабель.

– Огастес, маленький, знаешь ли ты, что эта молодая леди не побоялась встретить тетю Патрисию во всем ее гневе, чтобы сказать ей, что ты невиновен?

– Что такое? – зарычал Огастес.

– Она пошла в логово львицы, – продолжал Дигби, – и удостоверила, что прошлой ночью она схватила тебя в потемках и крепко держала твою руку, пока не зажгли свет, и что, следовательно, ты, при всем твоем желании, не мог стянуть камня. Я искренно извиняюсь перед тобой и надеюсь, что ты меня простишь.

– Мою руку? – неподдельно удивился Огастес и быстро добавил: – Да, да, совершенно верно, спасибо, Изабель!

Я внимательно на него смотрел и видел, что его удивление совершенно искренне.

– Значит, тетя знает, что я ни при чем? – обрадовался он.

– Да, Огастес, – заверила его Изабель. – Я очень жалею, что не призналась ей вчера вечером.

– Могла бы сказать своевременно, – заметил наш Огастес.

– Видишь ли, милейший, Изабель не очень торопилась снять всякое подозрение с самой себя. Ведь этим она доказала также и свою непричастность. Понял? – сказал я, неласково глядя на него.

– Могла подумать обо мне, – ворчал он.

– Она и подумала. Мы все очень много думали о тебе, будь спокоен, мой маленький; нам очень жаль, что мы тебя подозревали, – сказал Майкл.

– Подозревали? – возмутился он. – Вы?

– Да… И мне очень жаль, что я тебя обыскал, – вмешался Дигби. – Но если ты не будешь осторожнее, то мне вторично придется тебя освидетельствовать, на этот раз не с целью обыска, – добавил он.

Бердон и Дэвид вошли, и разговор прекратился.

После завтрака я пошел в бильярдную покатать шары от нечего делать. Огастес был там, и я повернулся, чтобы уйти. Его общество было для меня невыносимым.

Я поднялся в свою комнату, смертельно уставший от бессонной ночи и всех неприятностей утра, и лег на кровать. Часа два спустя я проснулся. Меня разбудил приход Дигби.

– Встань, песик! Проснись и слушай… Последнее издание… – и сел ко мне на кровать.

– Что еще? – зевнул я, протирая глаза.

– Нам нужно напрячь наши умственные способности. Нужно выручать Майка… Майк удрал… Передал мне это письмо через Дэвида и исчез… пишет, что стащил сапфир и не хочет разговаривать с полицией.

– Что? – закричал я.

– Читай. – Дигби передал мне письмо.

– Что он пишет! – вскрикнул я. – Это невозможно!

– Факт, – ответил Дигби, – он удрал. Новая романтическая затея. Хочет принять вину на себя. Спасает своего младшего брата от позора и так далее.

– Которого? – спросил я. – Тебя?

– Нет, – сказал Дигби.

– Меня? – спросил я.

– Какой ты догадливый, – заметил Дигби.

– Но ведь я этого не делал, – возмутился я.

– Я тоже, – сказал Дигби.

– Но Диг, – запротестовал я, – неужели ты серьезно думаешь, что Майкл смог додуматься до того, что мы с тобой воры? Ведь это немыслимо!

– Кто-то этот камень стащил. Это факт, – сказал Дигби. – Вот что, дорогой мой, почему Майк не мог подозревать нас, если ты сам подозревал его?

– Почем ты знаешь? – спросил я, совершенно ошеломленный.

– Я видел, как ты на него смотрел.

– У меня были основания его подозревать, – возразил я.

– Какие основания? Только то, что ты поймал его в темноте за руку? Но ведь он, может быть, собирался сделать то же, что и ты: хотел поймать Огастеса, когда тот будет класть камень на место.

– Не будем говорить об этом, Диг, – сказал я. – Это, в сущности, дело Майка и…

– Вот дурак! – прервал меня Дигби. – Конечно, это дело Майка, но чем больше мы оба знаем, тем легче мы сможем ему помочь. Мы должны помочь ему удрать или вернуться… Выкладывай твои основания, тебе незачем воображать, что ты выдаешь Майкла. Я тебе не тетка и не специалист из Скотленд-Ярда.

– Хорошо, Диг, – сказал я. – Сегодня ночью Майк ходил в гостиную. Я встретил его в холле. У него в руках был ключ.

– А ты что там делал? – прервал меня Дигби.

– Я ходил посмотреть, лежит ли «Голубая Вода» на месте, – ответил я.

– Что-нибудь еще расскажешь? – спросил Дигби.

– Да, я видел, как Майк с куском замши шел к медной шкатулке. Он собирался стереть с нее следы своих пальцев.

Дигби свистнул.

– Превосходная мысль… – пробормотал он. – Наша догадливая тетя, вероятно, не забыла этой детали. Во всяком случае сыщики не забыли бы…

– Тетя не забыла, – сказал я. – Я думаю, что из гостиной она пошла прямо к шкатулке и начистила ее, чтобы стереть старые отпечатки пальцев.

– А почем ты знаешь, что Майк действительно собирался чистить шкатулку? – спросил Дигби.

– Он сам мне сказал. Он пришел в вестибюль с замшей для чистки, как раз когда я кончал ее чистить.

– Ты? – спросил Дигби. – Зачем?

– Неужели ты не понимаешь… Нельзя же было оставить следы его пальцев на шкатулке. Довольно и того, что все видели, как я держал его руку над столом.

– Твои отпечатки тоже там были, если ты искал ключ, – сказал Дигби.

– Совершенно верно, а теперь там только мои отпечатки. Я их сделал аккуратно, – ответил я.

– Правильно, – одобрил Дигби, – я тоже приложу пятерню, пусть Шерлоки Холмсы развлекаются… Но какой же ты болван прямо удивительно. Неужели ты не сообразил, что Майк ходил за тем же, что и ты? Он хотел стереть всякие прочие отпечатки и оставить только свои.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы защитить настоящего преступника, – спокойно ответил Дигби.

– Какого преступника? – я совершенно ошалел.

– Ни ты, ни я камня не крали. Огастес и Изабель вычеркиваются автоматически, кто же остается?

– Клодия? – вскрикнул я.

– Теперь ты, может быть, понял? – улыбнулся Дигби и откинулся назад, охватив колени руками.

Наступило молчание.

– Перестаю соображать, – сказал я.

– Я давно перестал, – ответил Дигби, и мы опять замолчали.

– Хорошо, – сказал Дигби и встал, – пора двигаться.

– Куда? – спросил я.

– Не знаю, – ответил он.

Обед в этот день был необычен. За столом сидели только Изабель, Клодия, Огастес и я. Бердон сообщил, что леди Брендон обедает в своей комнате, а капеллан по предписанию врача лежит в постели. Майкла Бердон не нашел в его комнате, а Дигби он видел в саду.

– Совершенно неприлично, – сказал Огастес, когда слуги вышли за кофе, – выходить из дому после категорического запрещения тети.

– Ты, несомненно, большой авторитет по части приличий, – сказал я.

– Приходи поскорей в гостиную, – сказала мне Изабель, вставая из-за стола.

– Сейчас же, как допью кофе, – пообещал я. Я не хотел оставаться с Огастесом.

Почему Дигби не обратил внимания на запрещение тети Патрисии? Может быть, он знал больше, чем сказал мне? Может быть он пошел в деревню на телеграф, чтобы попытаться дать телеграмму Майклу в несколько мест, где тот мог оказаться? У него, конечно, была какая-то важная причина, если он вышел против воли тети.

Я молча выпил кофе и ушел из комнаты. Я не мог простить Огастесу его невиновности. В гостиной Изабель сидела за пианино и тихонько играла. Клодия сидела у камина и смотрела на красные угли. Я подошел к Изабели.

– Где может быть Майкл? – спросила Клодия.

– И Дигби, – добавила Изабель.

– Не знаю, – ответил я.

– Наверное не знаешь? – спросила Клодия.

– Да, – ответил я, – не имею ни малейшего понятия.

– Хотелось бы, чтобы они были здесь, – сказала Изабель.

– Не могу сидеть в этой комнате, – внезапно воскликнула Клодия, вскочила и вышла. Мне показалось, что у нее в глазах были слезы.

Когда я закрыл за Клодией дверь, Изабель встала из-за пианино и подошла ко мне. У нее было взволнованное лицо, и она показалась мне необычайно красивой. Ее золотые волосы были как шелк, и голубые глаза были такими добрыми и глубокими.

– Джонни, – сказала она, положив руки мне на грудь и глядя прямо в глаза, – можно задать тебе глупый вопрос? Я заранее знаю, что ты на него ответишь, но все-таки хочу этот ответ услышать.

– Конечно, можно, дорогая, – ответил я.

– Ты не рассердишься, Джонни?

– Разве я когда-нибудь сердился на тебя, Изабель? Разве я мог бы на тебя рассердиться?!

Она долго смотрела мне прямо в глаза и наконец решилась:

– Взял ли ты «Голубую Воду», Джонни?

– Нет, дорогая, я ее не трогал, – ответил я. Изабель неожиданно обняла меня, и я поцеловал ее в губы.

Она заплакала, я поднял ее на руки и отнес на диван. Там я сел рядом с ней и, крепко обняв ее, покрывал поцелуями ее лицо. Я вдруг понял, что я ее люблю, что я всегда ее любил, но до сих пор только как товарища моих детских игр, а теперь – как женщину. Если для того, чтобы мы открыли нашу любовь, нужно было исчезновение «Голубой Воды», то я был рад, что она исчезла.

– Дорогая… дорогая, – шептал я, целуя ее. – Ты меня любишь?

Вместо ответа она обняла меня и крепко прижала свои губы к моим. Мне показалось, что мое сердце останавливается.

– Люблю ли я тебя? – спросила она. – Я всегда тебя любила, я любила все, что ты говорил и делал.

– Не надо плакать, – сказал я, стыдясь своего счастья.

– Я плачу от радости, – ответила она. – Теперь, когда ты сказал мне, я знаю, что ты этого не сделал.

– Разве ты меня подозревала? – спросил я.

– Нет, – ответила она. И с женской непоследовательностью добавила: – Но ведь ты стоял у стола, Джон, и Майкл поймал над столом твою руку, и потом я видела, как ты шел ночью.

– Видела? – удивился я.

– Да, – ответила Изабель. – Я не могла уснуть и видела, как кто-то прошел мимо моей двери со свечой. Осветилась щель под дверью. Я выбежала на верхнюю площадку лестницы и увидела тебя. Я думала, что ты пошел, чтобы вернуть камень.

– Я пошел, чтобы посмотреть, на месте ли этот проклятый сапфир, – ответил я. – Я поймал Майкла над столом, а не он меня. Впрочем, я думаю, что мы оба хотели поймать Огастеса и поймали друг друга.

– Я так мучилась, – продолжала она, – все улики были против тебя… Мне казалось, что я ухудшаю твое положение, когда говорю про Огастеса… Но я не могла не сказать, я знала, что он не мог быть виновным… – Она вытерла глаза и продолжала: – Но теперь мне все равно, ты уверен, что ты меня любишь?

Я попробовал уверить ее в том, не прибегая к словам.

Звук приближающихся шагов вернул вас с облаков на землю, и мы быстро вскочили. Когда Дэвид вошел, Изабель укладывала свои ноты, а я внимательно рассматривал свою записную книжку.

– Простите, сэр, – сказал Дэвид, останавливаясь передо мной, – разрешите с вами поговорить, сэр.

– Вы уже со мной говорите, Дэвид, – ответил я.

– Нет, сэр, разрешите поговорить с вами наедине, – уточнил он.

Я вышел с ним в коридор, и, закрыв дверь, он передал мне конверт.

– От мистера Дигби, сэр. Он велел мне передать вам письмо так, чтобы никто не видел… и ровно в десять часов вечера.

– Спасибо, Дэвид, – сказал я и пошел в курительную комнату, чтобы там прочесть письмо. Я должен был бы волноваться и мучиться тяжелыми предчувствиями, но вместо этого испытывал буйную радость. Я готов был танцевать в коридоре и не сделал этого, только не желая смущать солидных предков Брендонов, портреты которых неодобрительно смотрели на меня с обеих стен.

– Крайне эгоистично, сэр, – пристыдил я сам себя.

Курительная была пуста. Из соседней бильярдной раздавалось щелканье шаров. Огастес, видимо, был занят своим любимым, хотя и несколько непродуктивным делом. Я зажег свет, разворошил кочергой угли в камине, придвинул к нему самое удобное кресло, сел и зажег трубку.

Если бы я получил это письмо до разговора с Изабель, я разорвал бы конверт дрожащими руками и с замиранием сердца. Но теперь все мне было безразлично. Любовь делает людей эгоистичными. Не спеша я открыл письмо бедного Дигби и стал его читать. Вот что он писал:

На время это письмо заслонило для меня все остальное, даже Изабель.

Мне до сих пор не приходило в голову, что Дигби сбежал. Неужели то, о чем он пишет, правда? Неужели он действительно украл «Голубую Воду», и только бегство Майкла, принявшего на себя его вину, заставило его сознаться?

Может быть, Дигби, думая, что Майкл действительно виноват, бежал, чтобы отвлечь от Майкла подозрение и затруднить погоню за ним?

Нет, оба эти предположения бессмысленны. Вернее всего он, как и Майкл, подозревая кого-то из нас, оставшихся, бежал, чтобы отвлечь от нас внимание.

Но кого же подозревали Майкл и Дигби? Очевидно, Клодию или меня. И тут вдруг меня поразила новая мысль. Эта мысль была внезапна и мучительна: если они сломали свою жизнь ради того, чтобы защитить Клодию и меня от подозрений, я обязан сделать то же самое.

Надо уверить всех в том, что вором был один из Джестов. Ведь если какой-нибудь сыщик начнет разбирать это дело, то он сможет заподозрить даже Изабель. Для нас ее заявление о том, что она в темноте схватила за руку Огастеса, было окончательным доказательством непричастности обоих к краже. Сыщику оно, вероятно, покажется сговором между ними и целью доказать свою невиновность. Особенно, если он узнает о том, когда Изабель это рассказала и как держался Огастес, узнав об этом.

Тем больше оснований для меня поступить так же, как мои братья. Очевидно, что, если трое братьев сбежали из дома своей родственницы, сговор мог существовать только между ними и очевидно, что те, кто остался дома, в этом деле неповинны.

«Довольно двух, чтобы нести позор», – прозвучал во мне голос. Это был голос трусости.

«Почему только двое будут нести позор и защищать тебя и Изабель?» – это был голос чести, и я послушался его.

Я не мог оставаться здесь, зная, что мой Капитан и мой Лейтенант находятся в изгнании. Я не мог наслаждаться жизнью, в то время как они терпят лишения и подвергаются опасности. Против этого восставало мое воспитание. Вероятно, через две минуты по прочтении письма Дигби я уже принял решение. Оставалось только решить, куда мне ехать и говорить ли об этом Изабель.

Куда ехать? Этот вопрос для меня решился автоматически: я вспомнил о французском Иностранном легионе.

Ярче всех картин детства передо мной вставала одна. Мы сидели на лужайке вокруг блестящего французского офицера, рассказывавшего нам захватывающие истории об Алжире, Марокко и Сахаре. Он говорил о спаги, тюркосах, зуавах и солдатах Иностранного легиона. Это были рассказы о романтике боя и похода, и после них Майкл заявил:

– Я пойду в Иностранный легион, когда закончу Итон…

И я вспомнил, как Дигби и я приветствовали этот план.

Может быть, Майкл вспомнил об этом и сейчас уже находится на пути в Алжир? Может быть, он решил на военном поприще прославить свое новое вымышленное имя? Это было бы похоже на него.

А Дигби? У него, наверное, мелькнула та же мысль, и он последовал за Майклом. Это было бы так похоже на Дигби.

А я? Последую ли я за моими братьями, не спрашивая, куда они меня ведут, и стараясь делать то, что делают они, только для того, чтобы заслужить их одобрение? Это было бы так похоже на меня.

Трое романтически настроенных идиотов. Теперь эта мысль вызывает во мне улыбку. Конечно, идиоты, но какие замечательные идиоты: с воображением и с обостренным чувством чести.

В качестве компенсации за меньшую одаренность воображением, блестящей храбростью и другими способностями, в изобилии имевшими у моих старших братьев, природа наделила меня большей осторожностью. Я был таким же неисправимым романтиком, как мои братья, но, несмотря на весь мой романтизм, был методичен и настойчив. Физически я, пожалуй, был даже сильнее них. Решив разделить их судьбу и найти их, если сумею, я сразу же начал обдумывать все подробности предстоящих мне дел.

Я лучше думаю в потемках, поэтому, бросив письмо Дигби в огонь и выбив золу из трубки, я поднялся в свою комнату и лег на постель. Разлука с Изабель была самым страшным из всех последствий моего решения. Потерять ее, едва успев найти! Как ни странно, но именно из-за любви к Изабель я сумел от нее уйти.

Эта любовь сделала меня сильнее и лучше. Я стал на голову выше самого себя. Я покажу ей, моей возлюбленной, что я тоже способен пожертвовать собой. Разлука, конечно, будет для меня невыносимым страданием… но горечь такого страдания так радостна сердцу романтика.

Кроме того, практическая половина моего существа напомнила мне, что нам вместе нет сорока лет, что мы несамостоятельны и что денег у нас нет. Значит, думать о скором браке не приходилось. Пока я мог только мечтать о ней, но потом, загорелый и украшенный орденами, завоевавший себе место в жизни, я вернусь за ней и поведу ее, мою любовь и гордость… Так думал я, двадцатилетний романтик. Хороший возраст – двадцать лет!

Рассказать ли ей, что я собираюсь делать, и провести с ней последний, сладостный и страшный час или просто послать ей письмо? К чести моей, этот вопрос я разрешил, руководствуясь только ее интересами.

В письме можно будет написать, что наша разлука будет только временной, не более страшной, чем та, которая неизбежно должна была последовать при моем отъезде в Оксфорд. При встрече же с ней я не сумею скрыть свое отчаяние, и оно сделает неубедительным все мои слова. Я знал, что буду целовать ее так, как будто больше никогда ее не увижу. Так, как будто иду на казнь. Нет, лучше написать. Вопрос был решен. Откуда достать деньги, чтобы добраться до Парижа и просуществовать там несколько дней? На это нужно было около десяти фунтов.

Мои часы, запонки, портсигар и золотой карандаш стоили больше. До Лондона денег у меня достаточно, а там я сумею все реализовать.

Утром я позавтракаю со всеми, а потом спокойно пойду пешком на станцию. Оттуда поездом в одиннадцать сорок пять поеду через Эксетер на Лондон. В Лондоне буду около трех. На следующий день уеду во Францию, и к вечеру буду в Париже. Переночую в отеле и, по возможности, на следующий же день сделаюсь французским солдатом.

Что бы ни делали мои братья, я обязан следовать их примеру. Я так же, как и они, постараюсь возможно убедительнее сыграть роль испуганного вора, бегущего от руки правосудия и гнева родственников.

Если я найду Майкла и Дигби в легионе, то ни о чем не буду жалеть… Разлука с Изабель, – но ведь эта разлука нам необходима, мне нужно завоевать себе положение, чтобы жениться на ней.

Я, кажется, стал уже главнокомандующим французскими войсками в Алжире и командором Большого креста Почетного легиона, когда внезапно уснул.

Я проснулся в самом превосходном настроении. Изабель любит меня, и передо мной открыта дорога к подвигам и приключениям. Я был охвачен романтическим пафосом.

Дэвид принес горячую воду. Он приветствовал меня теми же словами, что всегда: «Половина восьмого, сэр. Сегодня будет прекрасное утро (иногда он добавлял: «когда разойдется туман» или «кончится дождь» и т п.).

Одевшись, я уложил в маленький чемодан немного белья, бритвенный прибор и щетки. Потом спустился в курительную комнату и после нескольких неудачных набросков написал Изабель:

Это восторженное письмо я передал Дэвиду и велел после завтрака передать его мисс Риверс. Он сохранил совершенно безразличное выражение лица, хотя в глубине души, наверное, угадал, кто будет следующим из членов нашей семьи, кто передаст ему письмо для сдачи его кому-то с глазу на глаз.

В коридоре я встретил Бердона.

– Не знаете ли вы, где мистер Майкл, сэр? – спросил он. – Его хочет видеть леди Брендон.

– Не знаю, Бердон, – ответил я.

– Кровать мистера Дигби тоже не тронута, – продолжал он. – Я не знал, что джентльмены уезжают… ничего не упаковано…

– Они не говорили мне, что уезжают, – заявил я, стараясь изобразить на лице изумление. – Наверное, они придумали что-нибудь веселое… надеюсь, что они вызовут и меня…

– Может быть, поехали на скачки, сэр? – предположил Бердон.

– Какой ужас! – ответил я и ушел с самым легкомысленным выражением лица, на какое был способен.

За завтраком нас было только четверо. Лицо Изабель вспыхнуло при виде меня, и мы глазами засвидетельствовали друг другу нашу любовь.

– Слыхали что-нибудь о капеллане? – спросила Клодия.

– Я ходила к нему вчера вечером, – ответила Изабель, – но сиделка сказала, что он спит.

– Сиделка? – спросил Огастес

– Да, – ответила Изабель. – Доктор Уоррендер посоветовал выписать для него сиделку, и тетя Патрисия вчера по телеграфу выписала ее.

– Где Дигби? – спросил Огастес.

– В чем дело? – вопросом ответил я.

– Бердон меня спрашивал. Он говорит, что Дигби не ночевал дома.

– Я не больше твоего знаю о том, куда девался Дигби, – с чистым сердцем заверил я его.

– Забавно, – усмехнулся он.

– Чрезвычайно забавно, – подтвердил я.

– Тете это должно понравиться, – злорадно продолжал он. – Особенно после ее категорического запрещения выходить из дома

– Ему следовало сперва посоветоваться с тобой, Сомнительный Огастес, – сказала Клодия.

– Ему не хотелось советоваться с полицией, – грубо ответил Огастес.

– Кушай кашу и говори, только когда тебя спросят, – наставительно сказала Изабель, и вопрос был исчерпан.

К концу завтрака появился Бердон.

– Леди Брендон хочет видеть мистера Дигби, – заявил он.

– Это не так просто сделать, – ехидно заметил Огастес.

– Его здесь нет, – сказал я, заглянув под стол.

– Совершенно верно, сэр, – сказал серьезный Бердон и исчез.

– Теперь твоя очередь, красавец, – сказал Огастес. – Вероятно, сыщики уже пришли.

Бердон возвратился.

– Леди просила вас после завтрака пожаловать к ней в будуар, – сказал он мне.

– Так и есть, – заметил Огастес, когда за Бердоном закрылась дверь.

– Куда они исчезли, как ты думаешь? – спросила меня Клодия. – Ведь не могли же они сбежать? Сбежать мог еще один, но никак не оба.

– Непохоже, чтоб сбежали, правда? – съехидничал Огастес.

– Если они действительно уехали, то они имели на это какие-нибудь очень основательные причины, – сказала Изабель.

– Самые основательные, – согласился Огастес.

– Да, Клодия, – сказал я, глядя на нее в упор, – если они действительно сбежали, как ты говоришь, то они сделали это только для того, чтобы отвратить подозрение от всех, оставшихся в доме.

– Бесспорно! – согласился любезный Огастес.

– Они способны это сделать, – спокойно сказала Изабель.

– Это было бы так похоже на Майкла, – тихо сказала Клодия и вдруг, отвернувшись, вышла из комнаты.

– И на Дигби, – сказал я ей вдогонку.

Огастес ядовито мне улыбнулся и показал пальцем вверх.

– К тете Патрисии! – сказал он и ушел довольный. Наша недавняя подозрительность, кажется, очень его огорчила, и его нежное сердце не могло успокоиться.

Мы с Изабель вышли из дому и пришли на ту поляну, где всегда собиралась шайка Майкла Джеста. Я обнял ее и долго и крепко целовал в глаза и губы.

– Всегда ли ты будешь меня любить дорогая? – спросил я. – Что бы с нами ни случилось?

Она ответила мне без слов, но ее ответ вполне меня удовлетворил.

– Тетя ждет, – сказал я, оторвался от ее губ и убежал.

Я бежал к дому, но отнюдь не собирался видеться с тетей. Я решил играть роль преступника, нервы которого не выдержали предстоящего свидания со своей жертвой. Я был очень рад вызову тети, он делал мое бегство более убедительным.

Я прошел в свою комнату, взял чемодан, положил в карман карточку Изабель и спустился по черному ходу, выходившему прямо во внешний холл. В одну минуту я пробежал луг перед домом и скрылся в кустах. Потом я вышел на дорогу. Из дому меня уже не было видно за деревьями. Через двадцать минут я был на станции и взял билет на Эксетер.

На станции все меня знали, но проследить меня дальше было, пожалуй, невозможно. Эксетер очень бойкая станция, и едва ли кто сможет проследить, что оттуда я выехал в Лондон. Во всяком случае мои следы после вокзала Ватерлоо в Лондоне будут потеряны.

Ожидая на платформе, я испытывал мучительное желание вернуться к Изабель. В горле я ощущал такой комок, какого не помнил с самого раннего детства. Это было ужасно. Если бы не предстоящие приключения, я вернулся бы, но я был романтиком и был возбужден.

Когда расстаются двое возлюбленных, то меньше страдает тот, кто уезжает: движение, перемены и мелкие заботы заглушают боль. Так было и со мной, меня спасала необходимость думать о будущем, о деньгах, о Париже и Алжире, о шансах отыскать Майкла и Дигби…

Как бы то ни было, но я не вернулся. Когда дачный поезд лениво подполз к платформе, я с твердо сжатыми губами и болезненно сжимавшимся сердцем вошел в вагон и начал одно из самых странных путешествий, которое когда-либо выпадало на долю человека.