"Тайный меридиан" - читать интересную книгу автора (Перес-Реверте Артуро)

IV Долгота и широта

Зас растянулся по полу, положив голову Кою на ботинок, и лениво шевелил хвостом. В косых лучах солнца, падавших из окна, поблескивала золотистая шерсть Лабрадора, а еще циркуль, штурманская линейка и транспортир, которые сегодня утром они купили в магазине Робинсона. Логарифмическая линейка и транспортир были фирмы «Бланделл Харлинг», а циркуль из латуни и нержавеющей стали – «Wamp;HC», а еще Кой попросил два мягких карандаша, ластик, тетрадь в клеточку и последние издания «Описания огней и знаков» и лоции № 2 – по средиземноморскому побережью Испании, – которую выпускает Институт гидрографии Морского флота.

Танжер Сото оплатила покупки своей кредитной карточкой, и теперь все это лежало на столе в ее гостиной на Пасео Инфанты Исабель. Здесь же лежал атлас Уррутии, открытый на карте номер двенадцать, и Кой вел пальцем по чуть шершавой поверхности плотной, белой, нетронутой бумаги, которая пережила двести пятьдесят лет войн, катастроф, пожаров и кораблекрушений. «От горы Копе до башни Орадура, или Эррадора». В съемку входило шестьдесят миль побережья по горизонтали, на восток – до мыса Палое, и по вертикали на север, включая соленое озеро Мар-Менор, отделенное от Средиземного моря узкой песчаной косой Ла-Манга. Исключая ошибку, которую Кой заметил с первого взгляда – мыс Палое на пару минут южнее, чем на самом деле, – карта побережья для своего времени была очень точной: широкий песчаный залив Масаррон на запад от мыса Тиньосо, скалистый берег и бухта Портус на восток, порт Картахена с крестиком, обозначающим опасность, в узкости рядом с островом Эскомбрерас, и снова скалы до Палоса, коварные острова Ормигас с единственной спокойной бухтой Портман – на этой карте еще не отмечены минные поля, которые много лет спустя закроют ее для кораблей. На этой карте, как и на прочих картах атласа Уррутии, в левом верхнем углу находился красивый картуш: Преподнесена в дар Его Величеству Королю сиятельным сеньором доном Сеноном де Сомодевилья, маркизам де ла Энсенада, составлена сеньорам капитаном первого ранга доном Игнасио Уррутия Салъседо. Помимо даты – Год 1751 – картуш содержал еще одно указание: глубины отмечены в морских саженях, одна морская сажень равна двум кастильским варам. Палец Коя остановился на этой строчке, и он вопросительно взглянул на Танжер.

– Одна кастильская вара, – сказала она, – равнялась трем так называемым бургосским футам, то есть восьмидесяти трем с половиной сантиметрам.

Половина того, что вы, моряки, называете морской саженью. Шесть бургосских футов равны испанской морской сажени.

– Морская сажень – метр шестьдесят семь сантиметров.

– Верно.

Кой кивнул и снова вернулся к карте, разглядывая маленькие цифирьки, отмечавшие значения глубин рядом с якорными стоянками, мысами и скалами. Теперь у нас есть эхолоты, за полсекунды они дадут все сведения о рельефе морского дна и глубинах, но в середине XVIII века эти данные получали только в результате трудоемких операций с использованием простого лота – длинной веревки со свинцовым грузилом. И раз в атласе Уррутии глубины отмечены в морских саженях, надо будет перевести их в метры, чтобы работать с современными испанскими морскими картами. Каждые две единицы измерения на картах Уррутии соответствовали примерно трем с половиной кабельтовым.

На столе, рядом с карандашами и ластиком, стояли две пустые чашки из-под кофе. Возле них – чистая пепельница и пачка ее английских сигарет. Звучала музыка, что-то старинное, французское или, может быть, итальянское, очень приятная мелодия, которая навевала Кою мысли о парках с геометрически правильно подстриженными деревьями, мраморными фонтанами и дворцами, к которым ведут идеально прямые аллеи. Он смотрел на профиль женщины, склонившейся над картой. Ей идет, подумал он. Эта музыка шла ей также, как шла свободная рубашка цвета хаки, которую она надела поверх белой трикотажной майки. Мужская рубашка, военная, с большими карманами. В домашней одежде она выглядела не хуже, чем в деловом костюме, джинсы собрались узкими складочками под коленками и на икрах, открывая голые щиколотки – тоже в веснушках, с восторженным изумлением отметил он, – а на ногах у нее были теннисные туфли.

Сосредоточившись, Кой склонился над картой, внимательно изучая сетку долгот и широт. С тех пор как финикийцы стали ходить по Средиземному морю, вся навигационная наука служила тому, чтобы помогать моряку определять свое место на море по карте, поскольку, определив его, можно было задать курс и узнать, какие на нем подстерегают опасности.

Карты и всевозможные лоции были всего лишь руководствами, учебниками для практического применения астрономических, географических и хронометрических вычислений, а также их комбинаций, которые позволяли, с возможной для того времени точностью, определить свое «место» в море – широту относительно экватора и долготу относительно нулевого меридиана. Долгота и широта давали возможность определить положение на гидрографических картах с помощью шкал, образующих боковую рамку карты. Масштабы на современных картах даются в градусах, минутах и десятых долях, причем каждая минута широты равняется одной морской миле, то есть 1852 метрам. Справа и слева на карте отмечены параллели, а между этими цифрами – градусы и минуты широты, сверху и снизу отмечены меридианы, а между ними – градусы и минуты долготы.

С помощью штурманской линейки и циркуля находится точка пересечения координат, которая, в случае если расчеты произведены правильно, и является местоположением судна. Определение осложнялось дополнительными факторами, такими, как магнитное склонение, морские течения, и некоторыми другими, требующими дополнительных вычислений.

К тому же многое зависело и от того, по каким картам ориентироваться: по плоским, старинным, на которых параллели и меридианы идут под прямым углом, или по сферическим, более отвечающим истинной форме Земли, на которых расстояние между меридианами сужается по мере приближения к полюсам. От Птолемея до Меркатора 3 путь был долгий и сложный; гидрографические съемки стали совершенными только к концу XVIII века, когда появился морской хронометр и при определении «места» начали использовать «точное время». В древности же «место» устанавливали с помощью астрономических приборов: градштока, октанта и секстанта.

– Где затонула «Деи Глория»?

– Четыре градуса пятьдесят одна минута восточной долготы… и тридцать семь градусов тридцать две минуты северной широты.

Свой ответ она сформулировала так, чтобы не называть его ни на «ты», ни по имени. Кой кивнул и склонился еще ниже, отыскивая указанную точку на разложенной на столе карте. Почувствовав, как он двинулся, Зас немного заволновался, приподнял голову, но тут же снова опустил ее Кою на ногу.

– Наверняка они определялись по пеленгу, – сказал Кой. – Это наиболее вероятно, если они шли вдоль берега. Трудно представить, что за ними гонятся, а они с помощью октанта вычисляют высоту солнца… Наша проблема в том, что они определялись по счислению… вычисляешь скорость, курс, дрейф, пройденные мили. Погрешность может оказаться очень значительной. Во времена парусников моряки называли такое определение «воображаемой точкой».

Она смотрела на него. Серьезная, задумчивая. Не упускала ни слова.

– Ты много ходил под парусом?

– Да. Особенно в молодости. Год я был юнгой на «Эстрелья дель Сур», парусной шхуне, которую превратили в учебное судно. Потом много времени провел на «Карпанте» – это парусник одного моего друга… Ну и книжки, конечно. Романы и история.

– Только про море?

– Только про море.

– А земля?

– Мне больше нравится, когда земля у меня в двадцати милях, на «безопасном удалении».

Танжер кивнула, будто эти слова что-то подтверждали.

– Бой состоялся, когда уже рассвело, – сказала она наконец. – Было светло.

– Тогда они почти наверняка определялись по пеленгу. По привязкам. Достаточно пересечения двух линий… Но, думаю, ты и сама это знаешь.

– Более или менее, – улыбнулась она неуверенно. – Но никогда не видела, как это делает настоящий моряк.

Кой взял транспортир, квадратик из прозрачной пластмассы, в который была вписана проградуированная окружность, на ней цифрами отмечались каждые 10 градусов. Это приспособление дает возможность точно вычислить курс, переведя показания судового компаса на бумажные морские карты.

– Это легко. Находишь мыс или любую другую точку, которую легко опознать. – Он положил на карту ластик, обозначая местонахождение воображаемого судна. – Потом определяешь ее с помощью компаса и получаешь, к примеру, 45°. Потом берешь карту и проводишь от этой точки прямую на себя, то есть под 225°. Видишь?.. Потом берешь еще один пеленг – другой мыс, гору, все что угодно… Получаешь по компасу 315°, значит, восстанавливаешь прямую под 135°. Где прямые пересекаются, там и находится твое судно. Если привязки четкие, то это достаточно надежный метод. А если взять еще и третий пеленг, получится совсем хорошо.

Задумавшись, Танжер наморщила губы. Она смотрела на ластик так внимательно, словно это действительно был корабль, идущий вдоль отпечатанного на бумаге побережья. Кой взял карандаш и проследил береговую линию.

– Здесь есть берега низкие и песчаные, но главным образом – крутые, с заметными скалами. Много точек, чтобы взять пеленг. Думаю, штурману «Деи Глории» было нетрудно это сделать. Может быть, он это сделал даже ночью, если светила луна и берег был ясно виден… Но это труднее. В те времена не было таких маяков, как сейчас. В лучшем случае башня с фонарем. Да и то вряд ли она тут была.

Конечно, не было, сказал он себе, глядя на карту.

И конечно, в ту ночь с 3 на 4 февраля не было ни фонаря на башне, ни приметных знаков на берегу, вообще ничего обнадеживающего, кроме, быть может, силуэта берега в лунном свете по бакборту. Все это стояло у него перед глазами: паруса подняты; судно летит вперед, в такелаже свистит ветер, вода с шумом вырывается из-под киля, палуба накренилась на штирборт, на море, вздыбленном попутным ветром, – отблески лунного света. Доверенный, надежный человек – у руля, на палубе – вахтенный, напряженно и настороженно он смотрит назад, в темноту. На борту – ни единого огня, капитан стоит на юте, подняв лицо вверх, к фантасмагорической пирамиде из белого полотна, он внимательно прислушивается к тому, как скрипит рангоутное дерево и такелаж, и спрашивает себя, выдержат ли они, да еще после того шторма в Атлантике. Он молчит, чтобы никто из этих людей, которые верят ему, не догадался о его тревоге, но мысленно рассчитывает расстояние, курс, дрейф с тягостным чувством, так как уверен, что ошибочное решение приведет судно и экипаж к катастрофе. Разумеется, он пока не знает своего точного местоположения, и это еще больше увеличивает его тревогу. Кой так и видит, как он посматривает на черную полосу берега, находящегося всего в двух-трех милях, берега близкого, но недостижимого и столь же опасного в темноте, как и пушки вражеского корабля; потом капитан, как и все остальные члены экипажа, поворачивается назад, глядя в ночь, а в этой ночи – иной раз невидимая, иной раз обрисовывающаяся неясной тенью – рассекает волны в погоне за ними корсарская шебека.

И снова взгляд на берег, в ночь впереди, в море позади, и снова вверх, когда скрипнут мачты или такелаж, от чего замирает сердце у всех этих мужчин, стоящих у вантов с наветренной стороны, как безмолвные черные силуэты. И сам капитан, и все эти люди – кроме одного – завтра в это же время будут мертвы.

– И как ты оцениваешь наши возможности?

Кой поморгал, словно только что вернулся с палубы бригантины. Танжер внимательно смотрела на него и ждала ответа. Было совершенно очевидно, что она эти возможности сотни раз продумала, но хотела услышать из его уст. Он пожал плечами:

– Первая проблема состоит в том, что моряки с «Деи Глории» ориентировались по этой карте, а не по нашим современным. А нам надо ориентироваться по современным картам, хотя отталкиваться мы должны от старой карты. Надо будет выяснить расхождения между нынешними картами и атласом Уррутии. Вычислить точные градусы и так далее. Мы уже знаем, что мыс Палое у Уррутии находится минуты на две южнее, – он показал на карте карандашом. – Ты сама видишь, вся береговая линия от мыса Агуа у Уррутии почти горизонтальна, тогда как на самом деле она несколько поднимается к северо-востоку. Посмотри, где Ормига у него и где она на современной карте.

Он взял циркулем расстояние от мыса Палое до ближайшей параллели и поднес циркуль к вертикальной масштабной линейке с левой стороны карты, чтобы получить расстояние в милях. Она пристально следила за ним, ее рука неподвижно лежала на столе, совсем рядом с его рукой. Светлые гладкие волосы снова закрыли ей лицо и касались подбородка.

– Давай посчитаем точно… – Кой записывал цифры в тетради карандашом. – Так… 37°35' у Уррутии дают нам… Да, точно: 37°38' широты. На самом деле это 37°37' и тридцать – сорок секунд. На современной карте секунды – это десятые доли минуты, так что мы имеем 37°37, 5'. Это означает погрешность в две с половиной мили здесь, у мыса Палое. А у мыса Тиньосо она может составлять всего милю. Эта погрешность весьма существенна, если речь идет о затонувшем корабле. Он может лежать у берега, на глубине двадцать – тридцать метров, где до него легко добраться, а может и далеко, там, где глубины увеличиваются, доходя до ста, двухсот и более метров, а там к нему не только не подобраться – даже определить его местоположение и то не получится.

Он умолк, глядя на нее. По-прежнему наклонив голову, она рассматривала значения глубин, отмеченных на карте. Кою было абсолютно ясно, что Танжер все это прекрасно известно. Наверное, ей всего лишь необходимо, чтобы кто-нибудь другой еще раз подтвердил ее правоту, подумал он. Наверное, она хочет, чтобы ей сказали – это возможно.

Остается прежний вопрос – почему я?

– А ты сможешь спуститься на пятьдесят метров? – спросила она.

– Думаю, да. Я спускался даже немного больше.

Но тогда мне было на двадцать лет меньше, чем сейчас. И загвоздка в том, что на такой глубине долго не выдержишь, по крайней мере с обычным аквалангом… А ты ныряешь с аквалангом?

– Нет. Боюсь до ужаса. И все-таки…

Кой продолжал соображать. Моряк. Плавает с аквалангом. Знает парусное мореходство. Яснее ясного, сказал он себе, что он тут не потому, что ей так уж нравится разговаривать с ним. Не строй себе иллюзий, парень. Ей твои красивые глаза ни к чему. Даже если предположить, что они хоть когда-то были красивыми.

– Как глубоко, по-твоему, ты можешь спуститься?

– Ты позволишь мне спуститься одному? Не будешь следить за мной?

– Я тебе доверяю.

– Вот это меня и удивляет. Что ты мне так доверяешь.

Когда она говорила «я тебе доверяю», она наконец повернулась к нему. Чертовка, подумал Кой.

Можно подумать, она ночи не спит, обдумывает каждый жест. Он заметил серебряную цепочку, убегавшую за вырез белой майки, к тем выпуклостям, которые угадывались под расстегнутой мужской рубашкой. Ему стоило некоторых усилий подавить в себе желание вытащить цепочку и посмотреть, что на ней висит.

– Без специального оборудования профессиональный водолаз довольно спокойно спускается на восемьдесят метров, – объяснил он. – И это большая глубина. Кроме того, если не только спускаешься, но и работаешь под водой, то устаешь и, значит, потребляешь больше воздуха, следовательно, дело усложняется… Нужны смеси и подробные таблицы декомпрессии – Глубина там небольшая. По крайней мере, я так думаю.

– Ты делала вычисления?

– В меру своих возможностей.

– Потому-то ты так уверена.

Кой улыбнулся. Эта была всего лишь полуулыбка, но ей, по-видимому, это не понравилось.

– Если бы я была совсем уверена, ты не был бы мне нужен.

Он откинулся на спинку стула. Зас в ответ на его движение поднялся и раза два ласково лизнул ему руку.

– В таком случае, – решил он, – спуститься, может быть, и удастся. Хотя определить местонахождение – штука сложная, даже с современными картами и глобальной системой определения координат, GPS. Найти судно или то, что от него осталось, непросто. И еще труднее, если прошло два с половиной века… Тут играет роль характер морского дна и многое другое. Дерево должно бы сгнить к чертям собачьим, или обломки затянуло грязью. А еще течения, плохая видимость.

Танжер некоторое время назад взяла пачку сигарет, но только вертела ее в пальцах. И смотрела на «Моряка» в бескозырке с надписью «Герой».

– У тебя большой опыт водолаза?

– Да есть немного. Я прошел водолазные курсы Военно-морского флота, два лета чистил корпуса судов проволочной щеткой, не видя ничего дальше собственного носа. На каникулах вместе с Педро Пилото поднимал со дна римские амфоры.

– Кто это – Педро Пилото?

– Хозяин «Карпанты». Друг.

– Сейчас это запрещено.

– Что? Иметь друзей?

– Поднимать со дна римские амфоры.

Она отложила пачку и смотрела на Коя. Ему показалась, что он заметил в ее глазах искру особого интереса.

– Тогда тоже было запрещено, – возразил он. – Но незаконность придавала нашим подвигам азарт.

Да потом ни один жандарм не будет обыскивать тебя после каждого погружения в том порту, где тебя каждая собака знает. Ты говоришь «привет», он говорит «привет», ты улыбаешься, и полный порядок.

В то время морское дно возле Картахены было просто усеяно археологическими редкостями. Мне больше всего нравились горлышки от амфор – они очень красивые – и кувшины… Песок с них я счищал ракеткой для пинг-понга. И нашел их немало, несколько дюжин, наверное.

– И что ты с ними делал?

– Раздаривал своим девушкам.

Это было не так, точнее, не совсем так. Протащив всю эту археологию под носом у портовых охранников, Кой с Пилото распродавали ее туристам и антикварам, а выручку делили пополам. А про девушек Танжер даже не поинтересовалась, много их было или мало. На самом деле из тех времен Кой с особым удовольствием вспоминал одну, ее звали Эва, она была дочерью американского инженера с нефтеочистительного завода на острове Эскомбрерас. Здоровая девушка, светловолосая, загорелая, с крепкой спиной виндсерфистки и красивыми бедрами; с Эвой он проводил то лето, когда уже поступил в мореходное училище. Она хохотала от любого пустяка, была покорна и нежна, когда на красных закатах они, облепленные песком и солью, занимались любовью в укромных, окруженных черными скалами бухтах, где волны лизали им ноги. Довольно долго Кой хранил в пальцах и губах ощущение ее тела, помнил запах соли и йода, морской воды, высыхающей на ее горячей коже. Хранил он некоторое время и фотографию: она стоит на берегу моря, в одних трусиках, с мокрыми волосами и пьет, откинув голову назад, вино из бурдюка, оно красной струйкой, как кровь, стекает между ее маленькими, вызывающе молодыми грудями. В голове у этой настоящей американки, чья историческая память не могла охватить более двух-трех веков, никак не укладывалось, что кусок обожженной глины с ручками, подаренный ей Коем – изящное горлышко амфоры для масла, датируемое первым веком, – два тысячелетия пролежал на дне моря, у самого берега которого они столько раз любили друг друга тем летом.

– Значит, ты хорошо знаешь эти воды, – сказала Танжер.

Это был не вопрос, а размышление вслух. Она, видимо, была довольна, и он махнул рукой над картой.

– Да, особенно местами. Главным образом между мысом Тиньосо и мысом Палое. Я даже видел обломки двух затонувших кораблей… Но никогда ничего не слыхал о «Деи Глория».

– О «Деи Глория» вообще никто ничего не знает.

На то есть несколько причин. Во-первых, у нее на борту было что-то секретное, это подтверждают скудные данные, полученные из показаний юнги, да и само его странное исчезновение. Кроме того, местоположение судна, о котором он сообщил морским властям…

– Разумеется, если оно соответствует действительности.

– Предположим, что соответствует… поскольку другими данными мы не располагаем.

– А если нет?

Танжер вздохнула, подняла брови и откинулась на спинку стула.

– Значит, мы с тобой напрасно потеряем время.

На нее словно вдруг накатила усталость, будто после рассуждений Коя она представила себе возможность неудачи. Это было всего лишь мгновение, она смотрела на карту, откинувшись назад, но тут же собралась, твердо положила руку на стол, выставила вперед подбородок и заявила, что существуют и другие причины, по которым затонувшее судно не разыскивали. Местоположение, которое указал юный помощник рулевого, находилось в труднодоступной по тем временам зоне. Потом, когда 1767 год ушел в далекое прошлое и развитие техники уже позволяло погружения такого рода, история «Деи Глории» утонула в покрытых пылью архивных документах, и никто о ней не вспоминал.

– Пока не явилась ты, – дополнил Кой.

– Вот именно. Кто угодно мог найти эти сведения, но нашла их я. Я обнаружила один документ и принялась за работу. А что еще я должна была делать? – Кончиками пальцев она почти любовно погладила изображение моряка на сигаретной пачке. – Это было похоже на мои детские сны. Море, сокровище…

– Ты говорила, что сокровищ на борту нет.

– И это правда: их там нет. То есть там нет слитков серебра, золотых дублонов, драгоценных камней. Но там есть волшебство тайны… Вот посмотри, я сейчас тебе кое-что покажу.

Сейчас, когда она двинулась к книжным полкам, она как-то изменилась, стала моложе, быть может потому, что движения ее были исполнены решимости и полы расстегнутой форменной рубашки разве – вались на ходу, или потому, что он еще ни разу не видел, чтобы ее глаза так улыбались и сияли такой синевой, как в ту минуту, когда она возвращалась к столу с выпусками «Тинтина» в руках: «Секрет Единорога» и «Сокровище Рэкхама Рыжего».

– В прошлый раз ты мне сказал, что не увлекался «Тинтином», верно?

В ответ на этот странный вопрос Кой только покачал головой и повторил, что нет, не увлекался, разве только совсем немного. Он любил «Остров сокровищ», «Джерри на острове» и другие книжки про морские путешествия – Стивенсона, Жюля Верна, Дефо, Марриета и Джека Лондона, но все это было до того, как он с головой погрузился в «Моби Дика».

Конрад, естественным образом, появился позднее, уже с «Теневой чертой».

– Это правда, что ты читаешь книги только про море?

– Да.

– Честное слово?

– Честное слово. Про море я прочитал все. Или почти все.

– А какая твоя любимая?

– Нет у меня одной-единственной любимой книги. Не бывает таких книг, которые существовали бы сами по себе, отдельно от других книг. Все книги про море, от «Одиссеи» до последнего романа Патрика О'Брайена, связаны между собой. Это единая библиотека.

– Библиотека Борхеса…

Она улыбнулась, и Кой в ответ просто пожал плечами.

– Не знаю. Борхеса этого я никогда не читал. Но море действительно похоже на библиотеку.

– Про сушу тоже бывают интересные книги.

– Возможно…

По-прежнему прижимая к груди две книжки, она рассмеялась и стала совершенно другой. Она рассмеялась искренне и весело, а потом сказала:

«Йо-хо-хо и бутылка рома на сундук мертвеца». Она сказала это хриплым голосом, как одноногий пират с повязкой на глазу и попугаем на плече; солнечные лучи, проходящие через окно, еще ярче вызолотили ее асимметрично подстриженные волосы, когда она снова села рядом с Коем, открыла книжки и перелистала их страницы. – Смотри, здесь тоже есть море, – сказала она. И здесь бывают настоящие приключения. Здесь можно тысячу раз напиться вместе с капитаном Хаддоком – например, про виски «Лох Ломонд» я уже давным-давно все знаю.

Я прыгала на Таинственный остров с парашютом, держа в руках зеленый флаг, сорок раз пересекала границу между Сильдавией и Бордурией, клялась усами Плекси-Гласа, плавала на «Карабуджане», «Рамоне», «Спидол Стар», «Авроре» и «Сириусе» – клянусь, ты не ходил на таком количестве кораблей, – искала сокровище Рэкхама Рыжего, бродила по Луне, когда Эрнандес и Фернандес в ярких костюмах давали свои клоунские номера на арене цирка «Ипарко». И знаешь, Кой, когда я одна, совсем одна, совсем-совсем одна, я закуриваю сигарету из пачки с портретом твоего приятеля «Моряка», воображаю, как мы любим друг друга с Сэмом Спейдом, как я нахожу мальтийских соколов, одного за другим, и слушаю, как известная знакомая Тинтина, Бьянка Кастафьоре, поет арию из «Фауста»…

Говоря все это, она выложила на стол две старые книжки, обе с коленкоровыми корешками – один синий, другой зеленый. На обложке одной из них были изображены Тинтин, Милу и капитан Хаддок в шляпе с плюмажем, позади в море распустил паруса старинный галеон. На второй Тинтин и Милу обследовали морское дно на подводном аппарате, по форме напоминающем акулу.

– В детстве я копила все деньги, которые мне дарили на праздники, на день рождения, на именины, на Рождество… Настоящий Эбенезер Скрудж…

– Он был моряк?

– Нет. Скопидом.

– Понятия о нем не имею.

– Не важно, – продолжала она. – Я складывала монетку к монетке, потом шла в книжную лавку и выходила оттуда с одной из этих книжек, затаив дыхание, наслаждаясь прикосновением к яркому картонному переплету… А потом, обязательно в одиночестве, открывала книжку, вдыхая запах свежей типографской краски, перед тем как погрузиться с головой в чтение и рассматривание картинок. Так, потихоньку, я набрала двадцать три выпуска… С тех пор прошло очень много времени, но и сейчас, раскрывая одну из этих книжек, я чувствую запах, которым для меня с самого детства пахнут приключения и жизнь. Эти книжки, вместе с фильмами Джона Форда и Джона Хьюстона, вместе с «Джаст Уильям», про которого писала Ричмэл Комптон, отформатировали дискету моего детства.

Она раскрыла «Сокровище Рэкхама Рыжего» на сороковой странице. Это была большая, полосная иллюстрация, на которой Тинтин в водолазном скафандре шагает по морскому дну к останкам затонувшего «Единорога».

– Посмотри внимательно, – сказала она. – Эта картинка многое определила в моей жизни.

Кончиком пальца она коснулась картинки с осторожной нежностью, словно боялась смазать краски. Кой смотрел не в книжку, а на нее, и видел, что она продолжала улыбаться с отсутствующим видом, с тем выражением лица, которое настолько молодило ее, что она снова становилась прижавшейся к отцу девчонкой с фотографии, висевшей в рамочке на стене. Счастливое лицо, подумал он. Такое лицо у человека бывает только тогда, когда счетчик еще стоит на нуле. А еще этот серебряный чеканный кубок без одной ручки. Детский чемпионат по плаванию. Первое место.

– По-моему, – произнесла она мгновение спустя, по-прежнему не отрывая глаз от книжки, – ты тоже так мечтал когда-то.

– Конечно.

Это он понимал. Пусть у него все было по-другому, и это все не имело ничего общего ни с этими книжками, ни с серебряным кубком, ни с фотографией и во обще ни с чем, что хранила ее память; но все-таки существовала некая точка, некая территория, где он легко понимал ее. И, скорее всего, Танжер вовсе не такая уж другая. Может, думал он, она одна из нас, хотя каждый из нас по определению ходит в море, охотится, сражается и тонет в одиночку Корабли, проплывающие в ночи. Далекие огни, показавшиеся на мгновение, да и то не по твоему курсу. Или отдаленный звук, шум работающей машины. И снова тишина, и снова тьма, и только отблеск на черной и пустой воде.

– Конечно, – повторил он.

И больше ничего не сказал. Для него этим образом, этой картинкой в книжке памяти был средиземноморский порт с трехтысячелетней историей, окруженный горами и замками с бойницами, из которых некогда глядели пушечные дула. Одни названия чего стоили – форт Навидад, док Курра, маяк Сан-Педро. Запах тихой воды, мокрых канатов и легкий юго-западный бриз, колышущий флаги пришвартованных кораблей и брейд-вымпелы на мачтах рыбацких траулеров. Неподвижные мужчины, праздные пенсионеры, сидящие на чугунных причальных тумбах. Сети, сушащиеся на солнце, ржавые борта торговых кораблей, стоящих у мола; и запах соли, дегтя и моря, древнего, насыщенного историей порта, куда входило множество кораблей и жизней и откуда они уходили. На этом фоне в памяти Коя был и смуглый худой мальчишка с рюкзачком за спиной, набитым школьными учебниками; он прогуливал уроки, чтобы посмотреть на море, чтобы пошататься у кораблей, с которых спускались на причал светловолосые мужчины с татуировками, говорившие на непонятных языках. Чтобы поглазеть, как отдают швартовы, которые шлепались в воду, а потом их поднимали на борт, и борт этот удалялся от причальной стенки, корабль разворачивался к выходу из порта, где стояли два маяка, и брал курс в открытое море, следуя путями, на которых не остается иного следа, кроме пены в кильватере, и на которые этот мальчик – он был твердо в этом уверен – обязательно вступит. Вот какой была его мечта, вот тот образ, который определил его жизнь – детская, не по возрасту сильная тоска по морю, путь куда лежал через Древние и мудрые порты, населенные призраками, обитающими среди портовых кранов и в тени причальных навесов. Борозды на чугуне, проложенные трением канатов. Мужчины, всегда спокойные, часами не двигавшиеся с места, для которых леска, удочка или сигарета служили лишь предлогом, казалось, им бы только смотреть и смотреть на море, и больше ничего им не надо. Дедушки, держащие за руку внуков; детишки теребят вопросами, показывают старикам на чаек, а те не могут отвести глаз от пришвартованных кораблей, от линии горизонта там, за маяками, словно ищут что-то потерявшееся в своей памяти – воспоминание, слово, объяснение того, что произошло много лет тому назад, или того, что, быть может, так почему-то и не произошло.

– Люди вообще очень глупы, – говорила Танжер, – мечтают только о том, что им показывают по телику.

Она поставила книжки обратно на полку и уже не садилась. Засунув руки в карманы джинсов, она смотрела на Коя. Сейчас вся она – ее глаза, улыбка – стала гораздо мягче. Кой кивнул, сам не понимая зачем. То ли затем, чтобы она продолжала говорить, то ли чтобы показать: он, мол, понимает.

– А все-таки что ты ищешь на «Деи Глории»?

Она медленно подошла к нему, и один короткий миг он был уверен, что она хочет коснуться его лица.

– Не знаю. Честное слово, не знаю. – Она стояла рядом с ним, опершись руками о стол и глядя на морскую карту. – Но когда я прочла показания юнги, написанные сухим бюрократическим языком, я почувствовала… Эта бригантина, пошедшая ко дну с поднятыми парусами… корсарская шебека, преследующая ее… Почему бригантина не укрылась в Агиласе? На лоциях того времени там обозначен замок и башня с двумя пушками на мысе Копе, бригантина могла бы получить там помощь.

Кой бросил взгляд на карту. Агиласа там не было, он находился юго-западнее мыса Копе.

– Ты сама назвала причину вчера, когда рассказывала мне эту историю, – сказал он. – Возможно, корсарское судно вклинилось между «Деи Глорией» и берегом, так что бригантине пришлось продолжать идти на восток. Мог подняться противный ветер, или капитан побоялся ночью подойти близко к берегу. На это можно найти тысячи причин… Как бы то ни было, судно пошло ко дну в заливе Масаррон.

Может быть, они хотели укрыться под защитой башни Асоия. Эта башня до сих пор сохранилась.

Танжер вздернула подбородок. Кой, видимо, ее не убедил.

– Возможно. И при всем том, это было торговое судно, однако, оказавшись в безвыходном положении, они ввязались в бой… Почему они не спустили флаг? Неужели капитан был настолько упрям? Или же на борту находилось нечто, чего нельзя было отдать вот так, за здорово живешь? Такое, ради чего стоило пожертвовать жизнями всех членов экипажа и о чем даже не обмолвился единственный спасшийся, еще совсем мальчик?

– А если он этого просто не знал?

– Может быть. Но кто такие эти два пассажира, которые в судовой роли обозначены одними инициалами Н. Э. и X. Л. Т.?

Кой, пораженный, почесал в затылке.

– У тебя есть судовая роль «Деи Глории»?

– Оригинала нет, а копия есть Я достала ее в главном архиве морского флота, в Висо-дель-Маркес. У меня там работает одна хорошая подруга.

Она умолкла, но было ясно, что в голове у нее крутится какая-то мысль. Она наморщила губы и больше уже не казалась мягкой. Тинтин остался в прошлом.

– Есть и еще кое-что.

Сказала и снова умолкла, словно не собиралась никогда и никому рассказывать об этом. Некоторое время она стояла неподвижно и молча.

– Это судно, – сказала она наконец, – принадлежало иезуитам. Помнишь, я тебе говорила? Их доверенному лицу, одному арматору из Валенсии по имени Форнет Палау. С другой стороны, Валенсия была портом назначения «Деи Глории».. И все это происходит четвертого февраля тысяча семьсот шестьдесят седьмого года, то есть за два месяца до того, как Карл Третий издал прагматический закон, по которому предписывалось «удаление иезуитов из испанских пределов и занятие их владений»… Ты понимаешь, что все это значит?

Кой ответил, что он не силен в истории Карла III.

Тогда она принялась рассказывать. И делала это прекрасно, говорила немногословно, приводила основные даты и факты, не увлекалась несущественными подробностями. Народный бунт 1766 года в Мадриде против министра Эскилаче, поколебавший испанский трон и инспирированный, по слухам, орденом иезуитов. Борьба этого ордена с идеями Просвещения, овладевавшими всей Европой. Враждебное отношение короля к иезуитам и его стремление избавиться от них. Учреждение тайного комитета под председательством графа де Аранда, который и подготовил указ об изгнании иезуитов, внезапное объявление монаршей воли 2 апреля 1767 года, немедленная высылка иезуитов, конфискация их имущества, а позже и запрещение ордена Папой Климентом XIV… На таком историческом фоне произошла трагедия «Деи Глории». Разумеется, никаких данных, которые указывали бы на непосредственную связь одного с другим, не существовало. Но Танжер была историком; она привыкла рассматривать и сопоставлять факты, предлагать гипотезы и развивать их. Такая связь могла быть, ее могло и не быть; но, как бы то ни было, «Деи Глория» затонула. Во всяком случае, подводя итог, затонувший корабль есть затонувший корабль – stat rosa pristina nomine, роза при имени прежнем, таинственно заметила она.

И она знает, где этот корабль затонул.

– И этого достаточно, чтобы предпринять поиски.

Она говорила, и лицо у нее становилось все жестче, словно, пока она приводила даты и факты, девчонка, показавшаяся над страницами «Тинтина», куда-то исчезла Она больше не улыбалась, глаза горели решимостью и уверенностью. Она уже не была девочкой с фотографии Она снова отдалилась, и Кой рассердился.

– А кто те, другие?

– Какие другие?

– Далматинец с седой косицей. Меланхоличный недомерок, который вчера вечером следил за твоим домом. Они не слишком-то похожи на историков. должна делать и чего не должна… Все мужчины, которых я знала, всегда хотели объяснять мне, что я должна и чего я не должна.

Она усмехнулась невесело и устало, Кой решил, что это была настоящая европейская усмешка досады. В ней было нечто неуловимое, роднившее эту усмешку со старыми белеными стенами, потрескавшимися фресками в церквах и женщинами в черном, которые смотрели в море сквозь листья виноградных лоз и олив. Вряд ли какая-нибудь американка могла бы так усмехнуться.

– Я тебе ничего не указываю. Мне только надо знать, чего ты от меня хочешь.

– Я тебе предложила работу…

– О, черт! Работу!

Он стоял покачиваясь, опечаленный, словно находился на палубе корабля, которому вот-вот придется выброситься на берег. Потом взял тужурку и сделал несколько шагов к двери, и Зас весело поспешил за ним. В душе у Коя был лед.

– Работу! – с сарказмом произнес он еще раз.

Она не тронулась со своего места перед окном.

Ему показалось, в глазах ее мелькнул страх. Хотя при таком освещении нельзя быть уверенным.

– Возможно, они думают, – сказала она, тщательно взвешивая каждое слово, – что речь идет о сокровище, и тому подобное. Но это не сокровище, а тайна. Тайна, которая, вероятно, в наше время никому не интересна, но для меня она важнее всего. Поэтому я и занимаюсь этим.

– Кто они?

– Не знаю.

Кой подошел к двери. Глаза его на мгновение задержались на чеканном серебряном кубке.

– Приятно было познакомиться.

– Подожди.

Он внимательно посмотрел на нее. Словно игрок с паршивыми картами на руках, который прикидывает, что за карты у противника.

– Не уходи, – сказала она. – Это полная ерунда.

Кой надел тужурку.

– Возможно. Попробуй докажи.

– Ты мне нужен.

– Безработных моряков и без меня хватает.

И водолазов. Среди них немало таких же дураков, как я.

– Мне нужен именно ты.

– Ты знаешь, где я живу.

Он медленно открыл дверь. В душе у него была смерть. Все то время, которое потребовалось, чтобы закрыть дверь, он ждал, что она кинется к нему, схватит за руку, заставит посмотреть ей в глаза, скажет хоть что-нибудь, чтобы задержать его. Возьмет его лицо в свои ладони, поцелует его долгим, настоящим поцелуем, и тогда плевать ему на разноглазых далматинцев и меланхоличных недомерков, тогда он будет готов с головой погрузиться вместе с ней, с капитаном Хаддоком и самим чертом-дьяволом в поиски «Единорога», или «Деи Глории», или любой, самой невообразимой фантазии. Но она стояла, облитая со спины золотистым светом, не шевелясь, не произнося ни слова. Кой опомнился уже на лестнице, услышав, как жалобно скулит Зас, оплакивая разлуку. Он чувствовал чудовищную пустоту в груди и под ложечкой, неприятное подрагивание икр. Его подташнивало, и на первой же площадке он прислонился к стене, поднес ко рту руки и увидел, что они дрожат.

Суша, пришел он к выводу после долгих размышлений, это не что иное, как широкая коалиция, существующая с единственной целью – досаждать моряку: здесь и пики, не отмеченные на картах, и рифы, и песчаные отмели, и мысы, окруженные предательскими банками, а кроме того, суша населена множеством чиновников, таможенников, капитанов портов, полицейских, судей и веснушчатых женщин. Погруженный в столь мрачные размышления, Кой целый вечер бродил по Мадриду.

Ему сопутствовали потерпевшие поражение герои кинофильмов и романов – Орсон Уэллс из «Шанхайской дамы», Еэри Купер из «Тайны затерянного корабля», Джим, за которым из порта в порт следует призрак «Патны». Разница была лишь в том, что не было ни Риты Хейворт, ни капитана Марлоу, чтобы ободрить его словом, так и шел он среди людей, молчаливый и рассеянный, засунув руки в карманы синей тужурки, останавливаясь перед красными светофорами и переходя улицы на зеленый свет, и был он такой же серый и бесцветный, как все остальные. Он вдруг почувствовал себя неуверенным, жалким и вообще не на своем месте. Он жадно поглощал пространство, стремясь найти пирс, порт, где надеялся обрести утешение в привычном – в запахе моря и плеске волн о причалы; но только когда на площади Сибелес он замедлил шаг, не зная, в какую сторону свернуть, до него вдруг дошло, что в этом огромном шумном городе моря нет. Это неприятное открытие настолько ошарашило его, что он покачнулся и даже зашатался, ему пришлось сесть на скамейку возле ограды парка, и двое военных в красных беретах, в форме с портупеей и с винтовками на ремнях, подозрительно покосились на него. Позже, когда он снова пустился бродить по городу и когда небо, открывающееся в западной стороне проспектов, начало краснеть, а в противоположной стороне все помрачнело и посерело и обозначились силуэты зданий, где загорались первые огни, его отчаяние перешло во все возрастающий гнев – это была едва удерживаемая ярость, в которой смешалось презрение к собственной персоне, отражавшейся в витринах, и бешенство, вызванное всеми этими прохожими, которые задевали его, толкали, когда он останавливался, нелепо жестикулировали, говоря по мобильникам, мешали ему спокойно пройти своими огромными пакетами из супермаркетов и сами двигались по-дурацки, то прибавляя шагу, то останавливаясь групками поболтать. Несколько раз он отвечал на толчки тем же и вдруг заметил, что возмущенное выражение лица очередной жертвы его настроения, – когда этот человек уловил ожесточенность Коя, его злой, угрожающий взгляд, мрачный, как приговор трибунала, – стало настороженным и удивленным. Никогда в жизни он не был настолько похож на неприкаянного Летучего Голландца – даже в тот день, когда комиссия по расследованию на два года отлучила его от моря.

Через час Кой уже был пьян, причем вовсе не заботился предварительно о цвете напитка. Он вошел в ближайший погребок на площади Санта Ана и, указав пальцем на старую бутылку «Терри Столетнего», чей праведный сон, наверное, лет пятьдесят никто не тревожил, удалился в угол вместе с нею и бокалом. Коньяк крепко шибает в голову, сказал Торпедист, после того как, стоя на коленях, вывернулся наизнанку и уже мог судить с пониманием дела.

Смертельный случай. Однажды, в Порт-Лимоне, Торпедист накачался бренди “Дуке де Альба” и полностью отключился, находясь на маленькой шлюшке, которая криками призывала на помощь, чтобы с нее сняли эти сто килограммов, не то они вот-вот раздавят ее; потом, когда он очнулся в своей каюте – а доставлять на судно его пришлось на фургончике, – он провалялся балластом трое суток с разлитием желчи, обливаясь холодным потом и умоляя прикончить его из милосердия. У Коя в этот вечер не было ни шлюшки, на которой можно было бы повиснуть, ни судна, на которое можно было бы вернуться, ни друзей, которые доставили бы его на место – на фургончике или просто пехом: Тукуман был неизвестно где, а галисиец Ньейра упал с трапа танкера, он всего только месяц проработал лоцманом в Сантандере и получил разрыв печени и селезенки, – но Кой все равно отдал должное коньяку, раз за разом прокатывая его по горлу, пока все не начало несколько отдаляться, пока язык, руки, сердце и ноги не перестали болеть, пока Танжер Сото не превратилась во всего лишь одну из тысяч женщин, которые каждый день рождаются и умирают в огромном мире, и пока он не увидел, что рука его, которая подносит бутылку к бокалу, движется как в замедленной съемке.

В бутылке оставалась половина, чуть ниже ватерлинии, когда Кой, сохранивший все-таки некоторую предусмотрительность, прекратил пить и огляделся.

Крен, хоть и небольшой, был определенно заметен, но тут он понял, что это он сам смотрит с такой точки, так как его голова лежит на столе. И подумал, что нет ничего более идиотского, чем в одиночку напиваться на людях. Тогда он медленно поднялся и вышел на улицу. Он шагал, стараясь скрыть свое опьянение, и, чтобы идти по прямой, параллельно бордюру тротуара, ориентировался плечом по стенам домов. На воздухе ему стало легче. Он остановился у памятника Кальдерону, сел на скамейку, упершись руками в колени, и затуманенными глазами стал разглядывать прохожих. Он увидел вчерашнюю троицу нищих с собачонкой, они сидели прямо на земле и распивали что-то из литровой бутылки, а Робокоп у входа в отель «Виктория» наблюдал за ними. В ответ на предложение какого-то алжирца купить гашиша Кой только покачал головой – с меня и так достаточно, приятель, – встал и пошел в пансион уже более твердой походкой.

К этому времени «Терри» уже несколько разбавился в его крови, моче или в чем-то там еще, и он уже мог воспринимать то, что видит. И благодаря этому он заметил далматинца, того самого, из Барселоны, с седым хвостиком и с разноцветными глазами, он сидел за столиком в баре у самой двери, положив ногу на ногу, и со стаканом виски в руке поджидал Коя.

– Вам надо все взвесить, – подытожил далматинец. – Все они хотят, чтобы мы к ним привязались.

Точнее, они хотят, чтобы мы хотели привязаться к ним. Но главное, они хотят, чтобы мы за это платили.

Своими деньгами. Своей свободой, своими мыслями… Поверьте, в их мире не существует слова «даром».

Он по-прежнему как ни в чем не бывало сидел со стаканом виски в руке, а Кой сидел напротив перед стаканом тоника со льдом и с лимоном, к которому даже не притронулся. Удивление его давно прошло, и теперь он с интересом слушал. Коньяк еще мягко перекатывался по его жилам. Иногда далматинец, позвякав кубиками льда, заглядывал в свой стакан и задумчиво подносил его ко рту, отхлебывал глоток и продолжал свою речь. Кой убедился, что в его испанском действительно звучал какой-то иностранный акцент, что-то среднее между андалусским и английским.

– И позвольте, я вам скажу одну вещь: уж если женщина что-нибудь вбила себе в голову, то нет человека… Я знаю, что говорю. Когда женщина в конце концов принимает решение, любое решение, она становится неумолимой. Клянусь вам. Я видел, как они лгут… Господи боже. Клянусь, женщина может хладнокровно лгать, разговаривая с мужем по телефону, и при этом лежать в моей постели. Просто невероятно.

Напротив находился магазин манекенов, и Кой изредка поглядывал на витрину. Под ее огнями поблескивала синтетическая плоть – голые тела в разных положениях, одни сидят, другие стоят, одни в париках, другие с лысым черепом, женщины и мужчины без гениталий. На полке ухмылялись головы без тел. У женских манекенов были груди с острыми сосками. А одной из них оформитель, то ли из чувства юмора, то ли из ханжеских побуждений, то ли по сознательной или бессознательной классической реминисценции, согнул одну руку в локте и стыдливо прижал ладонь к груди, а второй прикрыл срамное место – Венера, выходящая из раковины, но в виде андроида-репликанта серии «Нексус-6» из фильма «Бегущий по лезвию бритвы».

– А она тоже лежала в вашей постели?

Далматинец взглянул на Коя чуть ли не укоризненно. Его гладко зачесанные назад волосы были перехвачены черной резинкой. Ворот белой рубашки с пуговками на уголках воротника он не застегнул, галстука на нем не было. Кожа загорелая, но не чересчур. Безупречные туфли, удобные, хорошей кожи. На левом запястье дорогие часы, тяжелые, золотые. Золотые перстни. Руки с ухоженными ногтями.

Еще один перстень на мизинце правой руки, массивный, тоже золотой. В открытом вороте рубашки видны цепочки того же металла, с медальками и старинным испанским дублоном. Из рукавов пиджака выглядывают золотые запонки. Не человек, а витрина Картье, подумал Кой. Если все это расплавить, можно пару слитков отлить.

– Нет… Конечно нет, – далматинец был вроде бы искренне шокирован. – Не знаю, зачем вы так говорите. Мои отношения с ней…

Он умолк, словно то, о чем шла речь – о чем бы она ни шла, – было очевидным. Спустя мгновение он понял, что это вовсе не очевидно, и, позвякав кубиками льда, но так и не отпив из стакана, он ввел Коя в курс дела. Точнее, он ему изложил версию этой истории по Нино Палермо. Нино Палермо – это он сам, и потому ценность его версии была весьма относительной. Но он был единственным, кто собирался хоть что-то рассказать Кою, а более аутентичной версии Кой не знал и вряд ли когда узнает.

Поэтому он сидел и внимательно слушал, отводя глаза на витрину с манекенами, только когда Палермо слишком долго смотрел на него то зеленым, то карим глазом – уж слишком смущала Коя эта разноцветность. Он узнал, что Нино Палермо – владелец «Deadman's Chest», фирмы, которая занимается подъемом затонувших судов и спасением на море и зарегистрирована в Гибралтаре. Может быть, Кой слыхал о «Deadman's Chest», когда в прошлом году поднимали паром «Мыс Европа», который затонул в заливе Альхесирас с пятьюдесятью пассажирами.

Или, если говорить о другой стороне его деятельности, – это он прибавил после некоторой паузы, – лет пять назад, в связи с выкупом «Сан Эстебана», галеона с грузом мексиканского золота, обнаруженного у флоридских островов. Или позднее, когда напротив скалы Кальпе нашли римский корабль со статуями и керамикой.

Тут Кой громко произнес:

– Искатель сокровищ, – и далматинец криво улыбнулся, так что только в одном углу рта показался один-два зуба, но потом подтвердил – да, в определенном смысле.

Сокровище – понятие относительное, тут все по-разному бывает… И кроме того, друг мой, не вес то золото, что блестит. Бывает, как раз то, что не блестит, и оказывается чистым золотом. Бросив еще несколько неоконченных фраз, он переменил позу, потом снова закинул ногу на ногу, опять позвякал кубиками льда, но на сей раз сделал большой глоток, так что лед остался на мели.

– Это не авантюра, а работа, – сказал он с расстановкой, словно решил сделать все от него зависящее, чтобы Кой все-таки понял его. – Одно дело если человек ходит в кино или желает жить так, словно он сидит в четырнадцатом ряду со своей девушкой и жует поп-корн, и совсем другое – профессионально и серьезно вкладывать деньги, вести исследования и производить работы с прицелом на будущее… Я работаю на себя и своих компаньонов, собираю необходимый капитал, достигаю результатов и делю дивиденды, отдавая кесарю… Это понятно. Государство, законы, налоги… К тому же подарки музеям, разным учреждениям… И все такое.

– Но и вам кое-что перепадает.

– Разумеется. Я стараюсь, чтобы перепадало.

Еще бы! Знаете, деньги у меня есть. Конечно, я рискую деньгами компаньонов, но и своими тоже. На меня работают юристы, исследователи, опытные водолазы. Я – профессионал.

Сказав это, он помолчал – оценивал произведенное впечатление, впившись в Коя своими разноцветными глазами. Но вряд ли он мог подумать, что достиг эффекта, так как лицо Коя оставалось безразличным.

– Проблема состоит в том, – продолжал он, – что в этой моей работе необходима. – Не пойдешь же каждому рассказывать всю свою жизнь. Поэтому действовать приходится с оглядкой. Я не имею в виду ничего незаконного, но иногда… В общем, вы понимаете. Ключевое слово – благоразумие.

– А какое отношение ко всему этому имеет благоразумие?

Палермо сказал, какое, и пока он говорил, лицо его стало жестким, во взгляде появилась злость, она же исказила его губы. Кой заметил, что он сжал кулак, кулак той руки, на мизинце которой было массивное золотое кольцо, и Кой расхохотался бы при виде такого проявления гнева, если бы уже не заинтересовался настолько тем, что собеседник рассказывал ему с такой горечью и раздражением, почти граничившим с агрессивностью. Он нащупал след.

Поиски старинных затонувших кораблей всегда начинаются с самого простого следа, иной раз нелепого, и он… Бог ты мой. Случай в лице библиотечной ищейки по имени Корсо, который снабжал его старинными морскими картами, лоциями и прочими материалами – бессовестный, надо сказать, тип, из ряда вон, и стоил чертовски дорого, – предоставил ему книгу 1803 года о деятельности ордена иезуитов на море. Книга называлась «Черный флот. Иезуиты в Западных и Восточных Индиях», а написал ее Франсиско Хосе Гонсалес, библиотекарь морской обсерватории Сан-Фернандо. В этой книге Палермо и нашел «Деи Глорию».

– Там было… Боже мой. Я сразу понял. Человек сразу понимает, когда ему повезло. – Он почесал нос большим пальцем. – Я это носом чую.

– Вы, наверное, имеете в виду сокровище.

– Я имею в виду корабль. Хороший, старинный и красивый корабль. Сокровище – это потом, да и то если будет. Но не думайте, что… оно обязательно.

Нет, это не то слово.

Он опустил голову, разглядывая свой большой перстень. И тут Кой впервые рассмотрел его. Перстень, видимо, был сделан из старинной монеты.

Может, арабской, а может, турецкой.

– Море покрывает две трети земного шара, – вдруг сказал Палермо. – Вы представляете, сколько всего там скопилось за последние три-четыре тысячи лет? Пять процентов всех судов, которые когда-либо выходили в море… Я вам точно говорю. По меньшей мере пять процентов находятся на дне. Самый потрясающий музей – честолюбие, трагедия, память, богатство, смерть… Предметы, которые стоят денег, если их поднять, но и… Понимаете – одиночество, тишина. Только тот, у кого мурашки пошли по коже от ужаса при виде темного силуэта затонувшего корабля…. А этот зеленоватый сумрак там, внизу, если вы понимаете, о чем я… Вы понимаете, о чем я?

В Коя впились оба глаза – и зеленый, и карий, внезапно разгоревшиеся то ли лихорадочным, то ли угрожающим блеском, а может, и тем и другим вместе.

– Я знаю, о чем вы говорите.

Нино Палермо слегка улыбнулся ему с одобрением и рассказывал дальше. Он всю жизнь совался в воду, сначала за чужой счет, потом за свой собственный. Он бывал на обросших кораллами обломках судов в Красном море, нашел груз византийского стекла неподалеку от Родоса, искал фунты стерлингов на «Карнатике», а в Ирландии получил две сотни дублонов, три золотые цепи и распятие с драгоценными камнями, найденные на галеоне «Герона». Участвовал в работе команд на торговых кораблях «Гвадалупе» и «Голоса» и с Мэлом Фишером на «Аточе».

Но, кроме того, нырял к призрачным кораблям затонувшего флота у острова Мартиника, напротив Монте-Пеладо, был на затонувшей «Йонгале» в Змеином море и на «Андреа Дориа» в Атлантике. Видел «Ройал Оук» кверху килем на дне Скейп-Флоу и винт корсара «Эмдем» у Кокосового атолла. И на глубине двадцать метров в призрачном золотисто-голубом освещении – полураспавшийся скелет немецкого летчика в кабине «Фокке-Вульфа», покоящегося на дне неподалеку от Ниццы.

– Ведь не скажешь, что у меня нет профессиональной биографии.

Он замолчал, жестом подозвал официанта и заказал себе еще виски, а Кою – тоника, хотя он и к первому стакану не притронулся. Этот уже согрелся, сказал Палермо. Искать на дне – это его образ жизни и его страсть, продолжил он с вызывающим видом, словно говоря, попробуй, мол, докажи обратное. Но не все затонувшие корабли, добавил он, представляют интерес; уже в древности греческие ныряльщики много чего разыскали. И потому интереснее всего те кораблекрушения, после которых не осталось выживших: эти корабли остаются нетронутыми, поскольку нет точной информации о том, где они затонули. А теперь Палермо вышел на новый след. Отличный, нетронутый след в старинной книге. Это еще одна тайна, это – вызов и возможность найти ответ.

– И тогда, – он поднял свой стакан так, словно хотел бросить его кому-то в лицо, – я совершил ошибку. – Понимаете? Я связался с этой лисой.

Второй нетронутый стакан с тоником согрелся, как и первый. Пары «Терри» еще несколько рассеялись, в голове у Коя прояснилось, и он уже был в курсе изнанки этой истории. Или по крайней мере той версии, которую ему преподнес Нино Палермо, гражданин Великобритании, проживающий в Гибралтаре, владелец фирмы «Deadman's Chest», занимающейся подводными работами и спасением на море.

Полгода назад Палермо в поисках информации отправился в мадридский Морской музей, что и прежде делал не раз. Он хотел убедиться в том, что некая бригантина, которая вышла из Гаваны и не достигла пункта назначения, действительно потерпела крушение возле испанских берегов. На судне, видимо, не было ценного груза, однако кое-что не могло не заинтересовать: например, название «Деи Глория» встречалось в письмах, конфискованных во время изгнания ордена иезуитов при Карле III, о чем, как узнал Палермо, упомянул библиотекарь обсерватории Сан-Фернандо в своей книге о кораблях и мореходстве иезуитов. А он сам сопоставил цитату из этой книги: «но Господь в своей справедливости не попустил, чтобы „Деи Глория“ достигла пункта назначения с теми людьми и той тайной, что были на ее борту», – с описью документов севильского Архива Индий, архива в Висо-дель-Маркес и мадридского Морского музея… Сошлось. Удача. В каталоге Морского музея значился рапорт из Картахены, датированный февралем 1767 года, quot;о гибели бригантины «Деи Глории» в бою с корсарской шебекой, предположительно называвшейся «Черги». Это привело Палермо в Морской музей, к Танжер Сото, которая – будь проклят тот час и ее должность – заведовала этим отделом. После первого прикидочного разговора они пошли обедать в арабский ресторан «Аль-Муния» на улице Реколетос. Там за кускусом из барашка с овощами он кое-что весьма убедительно ей рассказал. Конечно, не открывая всего. Он старый воробей, понимает, что к чему. Он только едва коснулся, как бы между прочим, вопроса о «Деи Глории».

И – будь проклята эта образованная, компетентная, любезная ведьма – она обещала ему помочь. Так и сказала: я вам помогу. Сделаю вам копию этого документа, если он еще в нашем хранении, и все такое прочее. Я вам позвоню, сказала эта чертовка. И – ни звука, бог ты мой. Ни звука. Прошло уже несколько месяцев, и она не только не позвонила, но и пустила в ход все свое влияние в министерстве Военно-морского флота, чтобы лишить его доступа к архивам музея, даже к тем документам, которые касаются пребывания бригантины в Гаване, – он в конце концов нашел их в описи морского архива Висо-дель-Маркес, но не смог с ними работать, потому что, сказали ему там, с этими документами работают в министерстве обороны. Палермо, разумеется, руки не сложил. Он знал входы-выходы, и денег у него было достаточно. Он вел свое параллельное расследование, и теперь ему достоверно стало известно, что бригантина затонула неподалеку от Картахены и на ее борту был груз чрезвычайной важности – или пассажиры, или какие-то предметы. И преследование «Черги» – «Шерги» по-английски – британской корсарской шебеки с алжирской припиской, которая затонула в то же время и в тех же водах, – не было, возможно, случайным. Палермо много раз пытался переговорить с Танжер Сото и потребовать объяснений, но не тут-то было – в ответ он получал только глухое молчание. Она ловко ускользала от преследования, или ей просто везло, как тогда, в Барселоне, когда между ними встал Кой. Палермо – ну и дурак же я был – наконец-то понял, что она не только водит его за нос, но и втихую предпринимает собственные усилия. Это подозрение переросло в уверенность, когда на аукционе он увидел, что она охотится за Уррутией.

– Эта тихоня, – сказал Палермо, – решила… Бог ты мой. Ну, вы понимаете… Оставить «Деи Глорию» себе.

Кой кивнул головой, хотя на самом деле еще не переварил услышанное.

– А разве вы не знаете, – заметил он, – что она работает от Морского музея?

Палермо как бы против воли издал короткий хриплый смешок – Я тоже так думал. Но сейчас… Она из тех, кто кусает исподтишка.

Кой, все еще озадаченный, потер нос.

– А если так, то доложите ее начальству, и вся ее затея рухнет.

Палермо опять позвякал кубиками льда.

– Но тогда рухнет и моя… Я не такой дурак.

Он снова криво ухмыльнулся, показав два акульих зуба. Он улыбается как акула, завидевшая в полуметре от себя кальмара, подумал Кой.

– Это как гонки, понимаете? – добавил Палермо. – У меня шансов больше… Бог ты мой. Я был неосторожен, и она получила преимущество. Но такое преимущество… В общем, я отвоевал проигранное.

И отвоюю еще больше.

Кой пожал плечами.

– Желаю удачи.

– Отчасти моя удача зависит от вас. Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы… – Палермо подмигнул карим глазом. – Ну, вы меня понимаете.

– Вы ошибаетесь. Я не понимаю.

– ., чтобы узнать, сколько он стоит.

Кою не понравился устремленный на него взгляд. А может, ему пришлась не по душе доверительная, сообщническая интонация, с которой собеседник произнес последние слова.

– Со мной это не пройдет, – ответил он холодно.

– Не скажите.

Игривый тон не улучшил положения. Кой почувствовал, что его неприязнь снова оживает.

– И тем не менее. – Он постарался скривить рот пооскорбительнее. – И правда, почему бы вам не попробовать и не объединить усилия? Судя по всему, вы с ней два сапога пара.

Палермо, видимо, совсем не обиделся. С полным хладнокровием он оценивал предложение Коя.

– А почему бы и нет, – сказал он. – Хотя сомневаюсь, что она пойдет на это. Ей кажется, что все козыри у нее.

– Уже не все. Валета, во всяком случае, она потеряла.

И снова перед ним акулья улыбка. На сей раз вполне ожидаемая, от чего приятнее она не стала.

– Вы серьезно? – Палермо, явно заинтересованный, размышлял: – ...вы больше не с ней?

– Конечно, серьезно.

– Это будет нескромный вопрос, если я спрошу вас почему?

– Я только что сказал: она ведет нечистую игру.

Почти как вы. – Тут Кой припомнил недомерка:

– И скажите вашему карлику-меланхолику, чтобы он успокоился. Я не буду бить ему морду, если встречу еще раз.

Палермо, собравшийся было отхлебнуть виски, посмотрел на Коя поверх стакана:

– Какой еще карлик?

– Хоть вы-то не прикидывайтесь. Вы прекрасно знаете, о ком я говорю.

Палермо так и не поднес стакан к губам, хитро прищурив свои разноцветные глаза.

– Поймите меня правильно…

Палермо начал говорить, но, подумав как следует, умолк якобы для того, чтобы отхлебнуть из своего стакана. Поставив стакан на стол, он сменил тему:

– Не могу поверить, что вы с ней расстались.

Теперь настала очередь Коя улыбаться. Но я все равно не могу так ухмыляться, как подначивает меня этот тип. Наверняка у меня не получится такой акульей морды, разве что на треску буду смахивать.

– Я и сам себе не совсем верю, – сказал он.

– Вернетесь в Барселону? У вас проблемы?

– Вот еще, – скучливо отмахнулся он. – Что, вас тоже интересует моя биография!?

Палермо поднял левую руку, словно ему в голову пришла ценная мысль. Он вынул визитку из толстого бумажника, набитого кредитными карточками, и что-то написал на ней. Кой посмотрел на визитку, прежде чем положить ее в карман: «Нино Палермо. Deadman's Chest Ltd. 42b, Main Street. Gibraltar». Ниже он приписал телефон мадридского отеля.

– Возможно, я сумею быть вам полезным, как-то компенсирую… – Палермо сделал паузу, откашлялся, отпил еще глоток и быстро взглянул на Коя. – Около сеньориты Сото мне нужен человек…

Он не договорил, давая собеседнику время самому завершить эту фразу. Секунду Кой, не двигаясь, смотрел на него. Потом наклонился вперед, упершись ладонями в стол.

– А пошел ты в задницу.

– Простите?

Палермо хлопал глазами, он словно бы ожидал совсем другого. Кой начал подниматься из-за стола и с тайным удовольствием отметил, что Палермо чуть сдвинулся назад.

– А то, что сказал. В задницу В жопу. Разве я не ясно выразился? – Ладони, упиравшиеся в стол, сжались в кулаки. – И все вы туда отправляйтесь – ты, карлик твой, «Деи Глория». И она тоже.

Палермо не отрывал от него взгляда. Зеленый глаз казался холоднее и внимательнее, чем несколько расплывчатый карий – как будто одна половина его тела испытывала страх, а вторая расчетливо выжидала.

– Подумайте хорошенько, – сказал Палермо и положил руку Кою на рукав, словно хотел не то убедить его, не то удержать. Это была рука с перстнем из золотой монеты, и Кой набрякшими мышцами предплечья с отвращением почувствовал его прикосновение.

– Уберите руку, – сказал он, – или я оторву вам голову.