"Тайный меридиан" - читать интересную книгу автора (Перес-Реверте Артуро)

X Берег корсаров

Восточный ветер перед рассветом перешел на берег, но как только солнце поднялось над горизонтом, переменил направление и стал встречным. Он был не слишком свежий, всего десять – двенадцать узлов, но этого хватило, чтобы волна стала настоящей короткой и крутой средиземноморской волной. И так, при килевой качке, с урчащим мотором, с заливаемым иногда волной ветровым стеклом кокпита, «Карпанта» обошла Малагу с юга, вышла на параллель 36°30' и направилась прямо на ост.

Поначалу было незаметно, что качка действует на Танжер. Кой видел, как неподвижно она сидит в темноте на сиденье, принайтовленном на полуюте; она полностью утонула в бушлате Пилото, а поднятый воротник и отвороты наполовину закрывали ей лицо. Вскоре после полуночи, когда качка стала усиливаться, он отнес ей самонадувной спасательный жилет и спасательный пояс, карабин которого он собственноручно защелкнул на леере. Он спросил ее, как она себя чувствует, она ответила: прекрасно, спасибо, и он про себя ухмыльнулся, так как совсем недавно, когда он спускался за жилетами и поясами, он видел вскрытую пачку биодрамина на койке, которую ей отвел Пилото. Как бы то ни было, но, видимо, сидеть ей здесь, на ночном ветру, было лучше, чем лежать в каюте. Даже если ты чувствуешь себя прекрасно, сказал Кой, я бы на твоем месте пересел на другой борт, подальше от выхлопных газов. Танжер ответила, что ей хорошо и здесь. Он пожал плечами, вернулся в кокпит; она еще минут десять держалась, но потом все-таки пересела.

В четыре утра на вахту заступил Пилото, а Кой пошел поспать. В своей узкой кормовой каюте, где едва помещалась койка и шкафчик, он лег как был, одетый, на спальный мешок, и через несколько минут уже спал, провалившись в забытье без снов, в котором тенями проплывали корпуса затонувших кораблей в фантасмагорической зеленоватой тьме.

Разбудил его солнечный луч, проникший в иллюминатор и покачивающийся в одном ритме с «Карпантой». Он сел на койке, потер шею и подбитый глаз, оцарапав руку о двухдневную щетину. Пора бы уж и побриться, сказал он себе. Он прошел по узкому коридорчику к душевой и по дороге заглянул в другую кормовую каюту, в которой и дверь, и иллюминатор были открыты, чтобы устроить сквозняк. Танжер спала на животе, не сняв жилета и спасательного пояса. Лица было не видно, его закрывали растрепанные светлые волосы. Ноги в теннисных туфлях свешивались с койки. Опершись о косяк, Кой послушал, как она дышит – иногда неровно, иногда с тихим стоном. Потом пошел бриться. С глазом все было не так уж плохо, челюсть болела сильно, но только когда он зевал. Несмотря ни на что, думал он, утешая себя, свидание на смотровой площадке кончилось лучше, чем могло бы. Эта мысль ему понравилась, он включил воду, помылся, потом в микроволновке подогрел кофе; одну чашку, стараясь, чтобы не пролилось ни капли, выпил сам, вторую понес наверх, для Пилото. Высунувшись из люка, Кой увидел его голову – вязаная шапка и седая борода на бронзовом лице. На траверзе по левому борту угадывался андалусский берег, примерно в двух милях.

– Стоило тебе уйти спать, она траванула через борт, – сообщил Пилото, забирая у Коя чашку с горячим кофе. – Ее вывернуло до самого жвака-галса.

Ишь гордая, подумал Кой. Он очень жалел, что не видел этого зрелища: высокомерная царица морская, дна морского владычица, перегибается через борт, и ее выворачивает. Блеск.

– Не могу поверить.

Но было ясно, что он верит. Пилото задумчиво смотрел на него.

– Она будто только и ждала, чтобы ты убрался отсюда…

– В этом можешь не сомневаться.

– Но она ни разу не пожаловалась. Когда я подошел и спросил, не могу ли чем помочь, она послала меня к черту. Потом, немного придя в себя, отправилась спать, белая, как привидение.

Пилото отпил немного кофе и прищелкнул языком, как всегда, когда приходил к какому-то выводу.

– Не знаю, почему ты улыбаешься, – сказал он. – Девочка-то с характером.

– Даже слишком. – Кой горько усмехнулся. – Даже слишком.

– Но я ведь видел, как она из последних сил добиралась до подветренного борта… И не спешила. Шла медленно, боялась сделать резкое движение.

А когда потом проходила мимо меня, я видел: она белая, как стенка, но пороху хватило пожелать мне спокойной ночи.

После этого Пилото некоторое время молчал.

Вероятно, размышлял.

– Ты и правда уверен в том, что делаешь?

И протянул Кою чашку, предлагая допить кофе.

Кой отхлебнул один глоток и вернул чашку Пилото.

– Я уверен только в тебе.

Пилото почесал затылок под шапкой и через минуту кивнул. Не похоже было, что он удовлетворен ответом. Он прищурился, глядя на трудно различимую землю, которая едва темнела в густом тумане на севере.

Парусники им встречались редко. Туристический сезон на Коста-дель-Соль еще не начался, и в поле их зрения находились только два спортивных судна, одномачтовый француз, а потом и голландский кеч, которые шли в сторону Гибралтарского пролива.

К вечеру на траверзе города Мотриль противоположным курсом в полукабельтове от них прошла шхуна с английским флагом на бизань-мачте. Остальные были рыбаки, занятые ловом, и из-за них «Карпанте» то и дело приходилось маневрировать.

Правила предупреждения столкновений предписывают любому кораблю держаться как можно дальше от рыболовецких судов, занятых ловом, и потому во время своих вахт – Пилото и Кой сменяли друг друга каждые четыре часа – Кою приходилось выключать авторулевого и браться за штурвал, чтобы не зацепить сеть или трал. Он это делал только потому, что так положено; рыбаков он недолюбливал, поскольку из-за них многие часы на мостике провел в состоянии полной неуверенности, когда по ночам испещрившие горизонт суденышки засоряли экран радара или когда они толпились на стоянках, особенно во время дождя и тумана. А еще он считал их мрачными эгоистами, которые без зазрения совести опустошают любой доступный им участок моря. Существование, исполненное опасностей и тяжкого труда, делало их угрюмыми, они жили со дня на день, уничтожая один вид рыбы за другим, не заботясь о будущем, которое не простиралось для них дальше завтрашнего дня. Самыми бессовестными среди них были японцы – при явном соучастии испанских дельцов и подозрительном попустительстве государственных органов, регулирующих рыбную ловлю, они уничтожали в Средиземном море красного тунца с помощью сверхсовременных гидролокаторов бокового обзора и малой авиации. Хотя, конечно, не только рыбаки были виноваты. Он видел задохнувшихся китов, которые погибали от того, что втягивали в себя вместе с водой полиэтиленовые пакеты, он видел, как целые стада дельфинов, обезумев от загрязнения моря, выбрасывались на берег, а дети и волонтеры, плача, пытались их вытолкнуть обратно в то море, в которое они не желали возвращаться.

Целый день они лавировали между рыбацкими суденышками, действия которых были совершенно непредсказуемы, на полном ходу они могли сделать правый или левый поворот, выбрасывая или поднимая сети. Кой с профессиональным спокойствием маневрировал, хотя при этом думал, что на мостике большого теплохода, в открытом море или в водах тех стран, которые не слишком следят за судоходством, моряки действовали бы с меньшей оглядкой.

Парусники и рыболовецкие суда теоретически пользуются преимущественным правом, но в реальной жизни им лучше держаться как можно дальше от мощных теплоходов, идущих на полном ходу под каким придется флагом да еще с экипажем, сокращенным арматором до минимума из соображений экономии и состоящим из индийцев, филиппинцев и украинцев, которыми командуют случайные офицеры; курс выбирается кратчайший ради экономии времени и топлива, на мостике вахта минимальная, особенно по ночам – машины без присмотра, вахтенный офицер клюет носом и практически полностью полагается на приборы. И если уж днем редко кто меняет ход и галс, то по ночам такой корабль превращается в смертельную угрозу для любого маломерного судна, которое попадается ему на пути, вне зависимости от того, что предписывается международными правилами предотвращения столкновений. Если такой теплоход на скорости в двадцать узлов, что означает двадцать морских миль в час, вдруг появляется из-за горизонта, он может за десять минут накрыть любое маленькое суденышко. Однажды, на переходе от Дакара до Тенерифе, сухогруз водоизмещением 7000 тонн, на котором Кой служил вторым помощником, налетел на рыбака. Было пять минут пятого, Кой только что сдал вахту на мостике «Гавайан Пайлот» и спускался по трапу в свою каюту, когда услышал с правого борта такой звук, будто что-то треснуло от носа до кормы. Он перегнулся через борт как раз вовремя, чтобы увидеть черную тень тонувших в кильватере обломков и свет фонаря, не сильнее, чем от слабенькой лампочки, который бешено плясал на воде, а потом пропал. Он быстро поднялся на мостик, где первый помощник спокойно смотрел на репитер гироскопа. Кажется, мы потопили рыбака, сказал Кой. Первый помощник, грустный и флегматичный индус по имени Гужрат, только молча посмотрел на него. Во время твоей или моей вахты, спросил он наконец. Кой ответил, что в четыре ноль пять слышал треск и видел огонь, который сразу же погас. Первый снова задумчиво посмотрел на него и вышел глянуть за корму, потом бросил взгляд на экран радара, который ничего особенного не показывал. Во время моей вахты не случилось никаких чрезвычайных происшествий, подвел он итог и отвернулся к гироскопу Позже, когда первый помощник донес соображения Коя до капитана – высокомерного англичанина, который писал судовые роли отдельно на британских подданных и отдельно на всех прочих, в том числе и офицеров, – тот счел, что не произошло ничего такого, что следовало бы записать в вахтенный журнал. Мы тут в открытом море, сказал он. Зачем усложнять себе жизнь.

В десять вечера они достигли 5° западной долготы по Гринвичу. Танжер только изредка поднималась на палубу, и то, как сомнамбула, практически все время она проводила в своей каюте, и Кой, проходя мимо, пару раз видел, как она спит, и замечал, что содержимое пачки биодрамина быстро сокращается. Когда же Танжер не спала, она сидела на корме, неподвижно, в полном молчании, повернувшись лицом к берегу, который проплывал с левого борта. Она едва прикоснулась к еде, которую приготовил Пилото, но согласилась съесть еще немного, когда он сказал ей, что это будет хорошо для желудка. Она ушла спать сразу же, как стемнело, и мужчины в кокпите вдвоем наблюдали, как зажигаются звезды. Всю ночь дул встречный ветер, они шли на моторе. Поэтому они вошли в порт Альмеримар в шесть утра следующего дня, намереваясь пополнить запасы бензина, провизии и немного отдохнуть.

Швартовы они отдали в два часа дня при вполне благоприятном ветре – дул свежий зюйд-зюйд-ост, и, миновав бакен у Пунта-Энтинас, выключили мотор, поставили сначала грот, потом и фок, и шли бейдевинд на вполне приличной скорости. Качало уже меньше, и Танжер чувствовала себя вполне сносно.

В Альмеримаре, когда они стояли, пришвартовавшись рядом со старым рыбацким судном с Балтики, которое экологи превратили в исследовательское и использовали для слежения за китами в море Альборан, она помогала Пилото драить палубу. Казалось, она нашла с ним общий язык, и он относился к ней внимательно и уважительно. Пообедав в морском клубе, они пили кофе в рыбацком баре, и там Танжер стала рассказывать ему все перипетии последнего дня «Деи Глории», которая шла почти тем же курсом, что и они. Пилото заинтересовался мореходными характеристиками «Деи Глории», и она отвечала на все его вопросы с самоуверенностью отличницы.

Умная девочка, шепотом сказал Пилото Кою, когда они возвращались в порт, нагруженные пакетами с едой и бутылками воды. Кой, который смотрел, как она, неся в обеих руках пакеты из супермаркета, идет перед ними по пирсу – в джинсах, майке и спортивных тапочках, тонкая в талии, с растрепанными ветром волосами, – молча кивнул. Может, слишком умная, чуть не сорвалось у него с языка. Но не сорвалось.

Больше морской болезнью она не страдала.

Солнце клонилось к западу, прямо за кормой, и «Карпанта» на всех парусах шла галфвинд, так как ветер перешел на южный, мимо залива Адра со скоростью четыре узла. Подбитый глаз у Коя открылся, и он исполнял роль впередсмотрящего, в кокпите Пилото своими привычными к починке парусов и сетей руками зашивал разорванный в Гибралтаре пиджак Коя, причем не делал ни одного неверного стежка, хотя «Карпанту» и качало. Танжер высунулась из люка и спросила, где они находятся, и Кой ей сказал координаты. Вскоре она поднялась по трапу с морской картой в руках и села рядом с ними. В рубке она развернула ее, и Кой увидел, что это карта № 774 Британского адмиралтейства – от Мотриля до Картахены, включая остров Альборан. На больших расстояниях английские более крупномасштабные карты были удобнее, чем испанские.

– Именно здесь и примерно в это же время на «Деи Глории» заметили корсара, – рассказывала Танжер. – Он шел в кильватере у бригантины, постепенно догоняя ее. Мало ли что это могло быть за судно, но капитан Элескано никому не доверял, ему показалось подозрительным, что шебека стала догонять его, когда они уже прошли Альмерию и дальше по побережью бригантине нигде не удалось бы найти помощи. И он приказал добавить парусов и постоянно следить за шебекой.

Танжер указала на карте примерные координаты «Деи Глории» в тот момент: восемь – десять миль на юго-запад от мыса Гата. Кой легко вообразил эту картину: все сгрудились на корме, капитан, стоя на мостике, в подзорную трубу изучает преследователя, падре Эскобар и падре Толоса смотрят встревоженно, а где-то в каюте заперта на ключ шкатулка с изумрудами. И вдруг капитан приказывает добавить еще парусов, матросы полетели по вантам, фок, перед тем, как наполниться ветром, заполоскался на бушприте; бригантина, почувствовав увеличение площади парусов, раза два дала сильный крен. По воде ровной линией тянется пенный след, и на нем, ближе к горизонту, – белые паруса шебеки «Черги», которая начала преследование в открытую.

– До темноты оставалось мало времени. – Танжер посмотрела на солнце, которое все ниже склонялось к корме «Карпанты». – Примерно как сейчас.

И ветер был южный, а потом перешел на юго-западный.

– Именно это сейчас и происходит, – сказал Пилото, который уже покончил с тужуркой и смотрел на море с барашками и на небо. – Ветер еще перейдет на пару румбов до того, как стемнеет, и за мысом сильно посвежеет.

– Прекрасно, – обрадовалась Танжер.

Ее темно-синие глаза оторвались от карты и с надеждой смотрели на паруса и на море. Кой заметил, что ноздри у нее раздувались и дышала она глубоко, словно видела перед собой паруса «Деи Глории».

– По донесению юнги, – продолжала Танжер, – капитан Элескано колебался, перед тем как отдать приказ поднять все паруса. Бригантину сильно потрепало во время шторма в Атлантике, и верхние мачты были ненадежны.

– Ты имеешь в виду стеньги, – уточнил Кой. – Это называется стеньги. И если, как ты говоришь, они были повреждены, то от лишних парусов они могли сломаться… Если бригантина шла галфвинд, как мы, то она, скорее всего, подняла фок, грот, бизань и нижние стаксели, может быть, даже грот – и фок-марсели, а брамсели ставить не стали, чтобы не рисковать… Во всяком случае, до поры до времени.

Танжер кивнула. Она смотрела за корму, словно видела в кильватере корсара.

– Она, наверное, просто летела. «Деи Глория» была быстроходным судном.

Поглядел назад и Кой.

– Шебека – тоже, судя по всему.

Теперь он перенесся в воображении на палубу корсара. Судя по тому, что рассказывал об этом судне Лусио Гамбоа в Кадисе, «Черги» шла в это время на всех парусах: огромный кливер, закрепленный на бушприте, на грот-мачте – все паруса, на бизань-мачте – бизань и контр-бизань; шебека рассекает волны своим длинным узким корпусом, специально созданным для плавания в Средиземном море, ее орудийные порты закрыты, но орудийная прислуга наготове, этот чертов англичанин, большой сукин сын, капитан Слайн стоит на носу и не сводит глаз с добычи. Погоня обещала быть долгой, бригантина ведь тоже быстроходное судно, и экипажу придется набраться терпения, так как догнать «Деи Глорию», если у нее, конечно, не случится какой-нибудь поломки, они могли не раньше рассвета. Кой постарался представить их себе: отребье, все самое страшное, что есть в портах. Мальтийцы, гибралтарцы, испанцы, североафриканцы. Такие, как они, опасны всюду – в родном доме, в борделе, в кабаке. Корсары и каперы промышляли вроде бы законно, так как имели патенты своих стран на то, чтобы грабить и топить торговые корабли противника, что – конечно, чисто теоретически – должно было спасти их от веревки в случае, если бы они оказались в руках врага.

Буйная, жестокая порода, отчаянные люди, терять им нечего, зато приобрести они могли все под командой своих бессовестных капитанов, которые действовали по патентам мавританских царьков и его британского величества – уж как придется – и имели сообщников во всех портах, где за деньги приобретается что угодно. В Испании тоже были такие – уволенные из Военно-морского флота офицеры, лишенные звания, впавшие в немилость, авантюристы, гонявшиеся за богатством не по земле, а по морям, готовые поступить на службу к любому, кто их возьмет; зачастую это были торговые компании, которые снаряжали корсарские суда, а добытые таким образом товары они преспокойно продавали на бирже. В те времена, подумал Кой с сарказмом, обесчещенный и безработный моряк – такой, как он сам, например, – должен бы кончить именно так.

Хотя море непредсказуемо, но два с половиной века назад он мог бы очутиться в этих же самых водах, в виду мыса Гата, и на шебеке, и на палубе преследуемой бригантины, на всех парусах уходившей от погони.

– Мы никогда не узнаем, была то случайность или нет, – сказала Танжер.

Она задумчиво смотрела на море. То ли корсар вышел в море на авось, в надежде на случайную добычу, то ли им руководила какая-то недобрая воля из Мадрида, откуда последовал приказ перехватить «Деи Глорию», сорвать интригу иезуитов и захватить изумруды. Вполне возможно, что в тайном кабинете кто-то вел двойную игру. Но это, вероятно, одна из тех загадок, которая никогда не будет решена.

– Возможно, шебека шла за ней от самого Гибралтара, – провел Кой пальцем по карте горизонтальную линию.

– Или ждала где-нибудь в засаде, – подхватила она. – В течение нескольких веков в этих местах корсары крутились постоянно… Они подходили к самому берегу, вставали в укромных местах, укрываясь от ветра, запасались водой, ну и конечно, подкарауливали добычу. Вот посмотрите, – она показала пальцем точку между Пунта-де-лос-Фрайлес и Пунта-де-ла-Полакра. – Вот эта бухта, которая сейчас называется Эскульос, еще в начале девятнадцатого века называлась бухтой Предводителя Магомета, а предводителем в те времена назывался и капитан на мавританских кораблях… А вот еще поглядите – остров Мавра. Именно поэтому все населенные пункты строились либо на высотах, либо подальше от берега – чтобы обезопасить себя от пиратских набегов.

Стой же целью строились сторожевые башни, с которых подавались сигналы всей округе.

Солнце, опускавшееся все ниже, бросало красноватые отсветы на ее веснушчатое лицо. От ветра карта хлопала в у нее руках. Она смотрела на близкий берег с такой сосредоточенностью и жадностью, словно ландшафт открывал ей тайны древности.

– В тот день, третьего февраля, наверняка ничто не встревожило капитана Элескано. Он-то уж знал все опасности, которые его подстерегают. Поэтому корсар не мог застигнуть его врасплох и погоня была долгой. – Она повела пальцем по карте вверх. – Погоня длилась всю ночь, при том что ветер был попутный, но корсар смог подойти к бригантине, только когда у нее сломалась фок-мачта из-за того, что капитан решил поднять побольше парусов.

– Понятно, – сказал Кой, – в конце концов он решился поставить брамсели. Если он пошел на это, когда рангоут был у него поврежден, значит, корсар уже совсем нагонял его. Безнадежный, по-моему, маневр. – Кой посмотрел на Пилото, как бы советуясь с ним.

– Наверное, он хотел дойти хотя бы до Картахены, – ответил тот.

Кой с любопытством посмотрел на друга. Обычно флегматичный, Пилото вдруг, казалось, загорелся интересом. Словно и на него, изумленно думал Кой, оказывала влияние общая атмосфера. Танжер действовала на них, завораживая близкой к разгадке тайной, и все они постепенно становились членами экипажа того призрачного корабля, погруженного в зеленоватый сумрак. Прибитый к сгнившей мачте золотой дублон капитана Ахава сиял для всех.

– Конечно, – ответил Кой. – Но он не дошел.

– А зачем он вступил в бой, почему не сдался?

Как всегда, у Танжер был наготове ответ:

– Если корсары были берберами, то пленников ожидала известная участь – рабство. А если они были англичане… Между Англией и Испанией был тогда недолгий мир, и это усугубляло положение экипажа «Деи Глории». Если мир, значит, нападение было незаконным, а в таких случаях свидетелей обычно ликвидировали. А потом, были же еще изумруды…

Нет ничего удивительного в том, что капитан Элескано и его люди сражались до конца.

Держа мех с вином в руке, Пилото изучал карту.

Он сделал глоток и прищелкнул языком.

– Таких моряков больше нет, – сказал он.

Кой был с ним согласен. Мало того что вообще море сурово и безжалостно, мало того что вообще жизнь на борту корабля тяжела, ко всему этому прибавлялись опасности войны, артиллерийского обстрела, абордажа. Шторм и так страшен, а если еще и сражение… Он вспоминал свою практику в мореходном училище на паруснике «Эстрелья дель Сур», и его охватывал озноб от одной только мысли, что он взбирается по мокрым вантам, чтобы взять рифы, а вокруг него свистят пули, проносятся пушечные ядра, риф-сезни рвутся, летят щепки.

– Мужчин таких больше нет, – прошептала Танжер.

Она смотрела на море и на наполненные ветром паруса «Карпанты», и по голосу ее ясно было, что она тоскует по тому, чего никогда не знала: по тайне, спрятанной в старинных книгах и не менее старых картах, по морям, где можно ходить на всех парусах и где на глубине лежат останки никем еще не открытых затонувших кораблей, по изумрудам, лежащим на дне морском, по мечтам, которые воплощаются в реальность. Ветер задувал волосы ей на лицо, и на нем сияли темно-синие глаза, видевшие, казалось, только накренившуюся палубу, блеск морской воды, пену в кильватере – погоню, представлявшуюся ей столь драматической, в которую, кроме того, втягивались еще двое – моряк, лишенный моря, и моряк, лишенный мечтаний. И Кой вдруг понял, что Танжер Сото хотела бы оказаться на одном из двух кораблей в тот далекий вечер 3 февраля 1767 года. Он не был уверен, что знает, на каком именно – на преследователе или на преследуемом. Хотя, возможно, ей это было все равно.

Как и предсказывал Пилото, ветер к вечеру стал попутный, и теперь они шли фордевинд, а когда обогнули мыс Гата – в сумерках, солнце уже зашло за линию горизонта, – проблески маяка кусками выхватывали скалистую береговую линию. Они взяли грота-рифы и шли на норд-ост, поставили фок, закрепив его теперь к бакборту. Прежде чем совсем стемнело, Кой и Пилото подготовили все для ночного плавания: натянули леера вдоль бортов, а самонадувные жилеты с поясами и карабинами, бинокли, фонари и белые ракеты положили так, чтобы все было под рукой в случае необходимости. Потом Пилото наскоро приготовил ужин, в основном из фруктов, включил радар, зажег свет в нактоузе и сигнальные огни, свидетельствующие о том, что они идут под парусами, и пошел спать, оставив Коя на вахте.

Танжер осталась с ним. Она стояла, засунув руки в карманы бушлата и подняв воротник, и смотрела на редкие огни, светившиеся далеко на альмерийском побережье, очертания которого были видны на фоне еще не погасшего на западе неба.

Она удивилась, почему так мало огней, и Кой сказал, что этот район, от мыса Гата до мыса Палое, – единственное место испанского Средиземноморья, не пораженное проказой туристического бизнеса. Горы, каменистый берег да малое число автомобильных дорог сотворили это чудо – почти нетронутое цивилизацией побережье. Пока, во всяком случае.

С другой стороны, по правому борту, маленькие пятнышки света выдавали присутствие теплоходов, следовавших параллельным курсом, но гораздо мористее. Они находились на достаточно большом расстоянии от «Карпанты», но Кой старался не терять их из виду, и время от времени определял в уме их координаты: постоянный пеленг при сокращении расстояния означает неизбежное столкновение, как гласит старинная моряцкая мудрость. Он склонился над нактоузом: «Карпанта» шла курсом сорок градусов и делала четыре узла. Ветер был благоприятный, вода за кормой журчала, и парусник скользил по морской глади под темным куполом неба, на котором уже появились звезды. Неизменный часовой норда, Полярная звезда, стояла точно над левым бортом. Танжер проследила его взгляд.

– Сколько звезд ты знаешь? – спросила она.

Кой пожал плечами. Тридцать – сорок, сказал он, те, что нужны для дела. Вот это – главная звезда, Полярная. Левее – Большая Медведица, похожа на закрученную комету, а чуть выше – Цефей. Созвездие в виде буквы W – это Кассиопея.

– А как ты их находишь, среди такого-то множества?

– В разное время года в определенный час одни созвездия виднее, чем другие… Если взять за исходную точку Полярную звезду и проводить от нее воображаемые линии и треугольники, можно определить основные созвездия.

Танжер с интересом смотрела в небо. Красноватый свет из люка едва освещал ее лицо. В глазах у нее отражались звезды, и Кой вспомнил песенку времен своей юности:

Я учил любовь мою

Песенке про звезды.

Он улыбнулся в темноте. Кто бы мог сказать, двадцать-то с лишним лет назад!

– Если построишь треугольник, взяв две нижние звезды Большой Медведицы и Полярную звезду, одна из его вершин – видишь? – будет указывать на Капеллу, альфу Возничего. Вон там, над горизонтом…

Сейчас она едва видна, но потом поднимется выше, поскольку звезды вращаются с востока на запад вокруг Полярной звезды.

– А что это за горка из звезд? Словно виноградная гроздь…

– Это Плеяды. Когда они поднимутся выше, будут гораздо ярче.

Она тихо-тихо повторила: «Плеяды», и долго не отводила глаз от этого созвездия. От звездных точечек в зрачках она становилась на удивление юной.

Фотография в рамочке, помятый серебряный кубок возникли в его памяти под аккомпанемент старой песенки:

Имя звездочек назвать

Милая просила.

– А вот эта, яркая, – Андромеда, – показал он ей. – Она рядом с квадратом, который образует созвездие Пегас. Древние астрономы видели в нем крылатую лошадь, изображенную сзади… А вот здесь, смотри внимательнее, чуть правее, Туманность Андромеды… Видишь?

– Да… Вижу.

В ее голосе слышалось возбуждение – она открывала нечто новое для себя. Что-то бесполезное, неожиданное и прекрасное.

Нет, той ночи не забыть,

Когда моя милая

Сотни, тысячи имен звездам подарила.

Кой напевал очень тихо, почти про себя. Парусник, покачивающийся на волнах, сгущающаяся темнота ночи, близость Танжер погружали Коя в состояние, весьма похожее на счастье. Человек выходит в море, думал он, чтобы пережить подобные моменты.

Он протянул ей бинокль, и Танжер рассматривала небо, Плеяды, Туманность Андромеды, отыскивая светящиеся точки, которые он ей показывал.

– Ориона пока еще не видно. Это мое любимое созвездие… Орион – это охотник, у него есть щит, пояс, ножны меча. На одном плече у него Бетельгейзе, на другом – Беллатрикс, а нога называется Ригель.

– А почему оно твое любимое?

– Самое красивое, наверное. Красивее, чем Млечный Путь. И однажды оно спасло мне жизнь.

– Вот как. Расскажи.

– Да тут почти нечего рассказывать. Мне было лет тринадцать – четырнадцать, я отправился в море ловить рыбу на лодчонке с парусом. Поднялся шторм, и ночь меня застала в море. Компаса у меня не было, я не мог определить направление… Вдруг я увидел просвет в тучах и узнал созвездие Орион.

Я взял курс и добрался до порта.

Танжер немного помолчала. Наверное, представляет себе меня в тринадцать лет. Ребенок, затерявшийся в волнах, высматривающий в небе знакомые звезды.

– Охотник Орион, Пегас… – Она обежала взглядом небо. – Ты и правда видишь все эти фигуры?

– Конечно. Это очень легко, когда смотришь на звезды много лет подряд… Да все равно, скоро они напрасно будут сиять над морем – не они уже указывают людям путь в море.

– Это плохо?

– Не знаю, плохо или нет. Просто грустно.

Очень далеко, впереди по курсу, со штирборта виднелся огонь, который то появлялся, то исчезал в тени паруса. Кой внимательно на него посмотрел.

Скорее всего, это было рыбацкое судно или теплоход, он шел совсем близко к берегу. Танжер разглядывала звездное небо, а он немного подумал об огнях – белых, красных, зеленых, синих, да и вообще любого цвета. Человек, далекий от моря, даже вообразить себе не может, что они значат для моряка. Это предельно выразительный язык, которым говорят о смертельной опасности, о вероятной угрозе, о надежде. В этом языке – поиски и обретения тяжкими ночами, среди высоких штормовых волн, в мертвом дрейфе, когда бинокль просто прирастает к лицу, а глаза напрягаются в надежде обнаружить маяк или бакен среди тысяч ненавистных, дурацких, никчемных огней берега. Существуют огни-друзья, огни-убийцы и даже огни, которые вызывают угрызения совести. У Коя был такой случай, он служил вторым помощником на танкере «Палестина», и они делали рейс из Сингапура в Персидский залив. Как-то ночью, в три часа, ему показалось, что он видел – очень далеко – две красные ракеты. Твердой уверенности в том, что он заметил просьбу о помощи, у него не было, и он разбудил капитана. Капитан, полуодетый, сонный, поднялся на мостик, осмотрелся.

Больше ракет не было, и капитан, бездушный служака родом из Гипускоа, счел неразумным менять курс, и так, сказал он, они уже потеряли много времени с того момента, когда миновали маяк Рафлс и Малаккский пролив. В ту ночь Кой провел свою вахту, не отрываясь от канала 16: вдруг услышит, как кто-то взывает о помощи? Ничего он не услышал, но тем не менее так никогда и не смог забыть две красные ракеты – а вдруг это была последняя надежда какого-нибудь моряка в отчаянном положении?..

– Расскажи, – попросила Танжер, – что происходило той ночью на борту «Деи Глории».

– Я думал, ты и так знаешь.

– Есть вещи, которых я знать не могу.

Голос ее звучал совсем иначе, чем раньше. Кой с удивлением отметил, что это был голос близкого человека, почти нежный. И от этого он заерзал на банке и даже не знал, что отвечать. Она терпеливо ждала.

– В общем, – сказал он наконец, – если ветер был такой же, как сейчас, и они шли фордевинд, то логично предположить, что капитан…

– Капитан Элескано, – уточнила она.

– Да… Капитан Элескано приказал поднять все паруса на фок-мачте и стаксели – если они у них были. Наверняка он велел не поднимать паруса на грот-мачте, чтобы бизань не мешала управлению рулем и не закрывала паруса фок-мачты; или, может быть, он убрал бизань и поставил марсель. Возможно, добавил еще парусов, хотя вряд ли он рискнул бы сделать это ночью. Можно быть уверенным только в одном – он сделал все для того, чтобы максимально увеличить скорость, не рискуя сломать поврежденные мачты.

Попутный ветер немного посвежел, волнение на море усилилось. Кой посмотрел на анемометр, а потом на огромную тень паруса. Покрутил рукоятку лебедки на штирборте, подтянул немного шкот, и «Карпанта» накренилась немного, но выиграла полузла.

– Как ты мне рассказывала, – продолжал он, остановив лебедку и закрепив шкот, – ветер был посильнее, чем сейчас. Сейчас у нас ветер шестнадцать узлов, что означает четыре балла по шкале Бофора…

А у них, вероятно, было узлов двадцать или чуть больше, то есть пять или шесть баллов. Разумеется, они шли быстро, фордевинд, и быстрее, чем мы сейчас, слегка накренившись на штирборт.

– Что они делали?

– Спали, наверное, совсем немного, особенно два твоих иезуита. Разумеется, все пристально следили за преследователем, хотя вряд ли могли его различить в темноте. Если в это время светила луна, с юта они могли иногда видеть его паруса… Оба шли без огней, чтобы не выдавать свое местоположение. Вахтенные стояли у мачт, подремывая или поглядывая назад, в ожидании, что им прикажут подниматься по вантам… Остальные – возле орудий: их предупредили о возможном нападении корсара. Капитан – все время на мостике, смотрит не отрываясь назад, прислушивается к тому, как трещат мачты, как полощут паруса… Рулевой – на руле, держит курс… В ту ночь, конечно, на руле был лучший рулевой.

– А юнга?

– Где-то возле капитана и шкипера, в ожидании приказаний. Записывает в вахтенный журнал все, время, лавировку… Это ведь был еще мальчик?

– Пятнадцать лет.

Кой услышал нотку жалости в ее голосе. Она чуть не сказала: совсем еще ребенок. А он подумал, что, во всяком случае, паренек остался в живых, и, быть может, именно для того, чтобы рассказать о гибели «Деи Глории».

– В те времена в море уходили в десять – двенадцать лет, обучение ремеслу начиналось рано. Он, наверное, был в восторге от приключения. В таком возрасте страха еще толком не чувствуют. А этот был уже ветеран – два-то раза он уж точно пересек Атлантику.

– Умница он был – очень точно все описал. Только благодаря ему мы и сумели, хотя бы приблизительно, восстановить ход событий. И благодаря тебе.

Кой поморщился.

– Я могу только представить себе, как происходило то, о чем ты рассказываешь.

Розовые отсветы из люка по-прежнему падали на лицо Танжер. Она так жадно слушала его объяснения, с таким вниманием, какого к своей персоне он на берегу ни разу не ощущал.

– А что было на шебеке?

Кой постарался вообразить, что происходило на борту корсарского судна. Пираты-профессионалы за работой.

– При таком ветре и при таком курсе, – строил он предположения, – они, наверное, имели немалое преимущество благодаря огромному косому фоку, поставленному на фок-мачте. Шебека – средиземноморский корабль, специально сконструированный для переменных ветров и почти полного штиля.

В такую ночь они, несомненно, развили большую скорость. Они могли поднять и марсель, и брамсель на грот-мачте. Я думаю, они старались идти ближе к берегу, чем «Деи Глория», чтобы перекрыть ей возможность укрыться в Агиласе, когда на рассвете ветер переменится.

– На бригантине это, наверное, вызывало тревогу.

– Разумеется, а как же иначе?

Он посмотрел на еще более черную, чем ночь вокруг, линию берега, огонь маяка на мысе Гата уже скрылся из виду. Впереди, за темным мысом, начинала открываться ярко освещенная бухта Сан-Хосе.

Имея эти два пеленга, он мысленно прокладывал курс на воображаемой карте. Он видел, как матросы «Деи Глории» карабкаются на мачты, берут или отдают рифы в зависимости от ветра и маневров, как они хватают онемевшими пальцами жесткую парусину, навалившись животом на реи, а под ногами, упирающимися в ванты, – пустота.

– Думаю, что так примерно и было, – закончил он. – Капитан Элескано всю ночь, конечно, надеялся, что оторвется от преследования. Наверняка он маневрировал, стараясь в темноте ускользнуть от шебеки, но этот, как его, Слайн тоже знал все возможные уловки. Когда рассвело, команда «Деи Глории» упала духом, увидев, как сокращается расстояние между ними и «Черги», которая по-прежнему отрезала их от берега… Шкипер делал свои вычисления, и тогда-то капитан бригантины принял отчаянное решение – ставить брамсели. Стеньга сломалась, и корсар неумолимо приближался.

Когда Кой сказал «неумолимо приближался», он заметил, что огонь прямо по курсу, который иногда скрывал фок, стал вроде бы ближе, а пеленг не изменился. Он схватил штайнеровский бинокль и по наветренному борту, придерживаясь за штаги, поднялся на полубак, туда, где рядом с брашпилем лежал якорь.

Огонь был странный, для простого рыбацкого судна – слишком большой, но и ни на что другое не похожий. Если бы это был большой теплоход, как можно было предположить по размеру этого огня, то где же красный сигнал на бакборте и зеленый на штирборте, или же оба, если он идет на них нос в нос? Ничего подобного он не видел, и все-таки, решил он, это непонятное судно слишком близко от них.

Ночами стоять у штурвала – мерзкое дело, сердито пробурчал он себе под нос, возвращаясь в кокпит. Танжер вопросительно взглянула на него.

– Надень спасательный жилет, – сказал Кой.

Что-то было не так, чутье моряка подавало тревожные сигналы. Он спустился вниз, активизировал радар, который находился в режиме ожидания, и на зеленом экране появилось черное эхо. Он снял показания радара и понял, что этот огромный и страшный предмет находится всего в двух милях и идет прямо на них.

– Пилото! – позвал он.

Он понятия не имел, какая надвигается на них громадина, но понимал, что столкновение произойдет вот-вот. Взбегая по трапу, он произвел в уме некоторые вычисления. По правилам плавания по водным путям Средиземного моря торговые корабли, следующие курсом на зюйд, должны держаться в пяти милях от берега. «Карпанта» шла примерно так же, значит, это могло быть судно, которое следует несколько ближе к берегу, чем диктуют правила.

Скорость его – около пятнадцати узлов, плюс пять узлов «Карпанты», что равняется двадцати милям в шестьдесят минут. Две мили оба корабля пройдут за шесть минут – ровно столько времени оставалось на маневры для обоих, иначе произойдет столкновение. Шесть минут. Или даже меньше.

– Что происходит?

– Есть проблемы.

Он отметил, что она надела самонадувной спасательный жилет с огнем поиска, который активируется от соприкосновения с водой. Он накинул свой, взял фонарь и по левому борту, попав в пятно света красного ходового огня, прошел на нос. Чужие, опасные огни придвинулись ближе, но ни малейших признаков изменения курса не было заметно. Кой зажег фонарь, начал подавать проблесковые сигналы, потом повторил те же действия, освещая огромный парус «Карпанты». Кто бы ни находился на мостике того корабля, он просто не мог не заметить его сигналов. Кой осветил циферблат своих часов. Без пяти двенадцать. Хуже не придумаешь. На мостике приближающегося судна вот-вот должна была смениться вахта. Положившись на радар, вахтенный офицер наверняка сидел за столом и вносил записи в судовой журнал перед сдачей вахты, а сменщик еще не пришел. А на руле, верно, был какой-нибудь сонный филиппинец, украинец или индиец и клевал носом, а то и вовсе отлучился в гальюн. Сволочи.

Он быстро вернулся в кокпит. Пилото уже был там, он спросил, что происходит. Кой показал на огни прямо по курсу.

– Господи, – прошептал Пилото.

Танжер, в красном спасательном жилете поверх бушлата, растерянно смотрела на них.

– Это корабль?

– Это сукин сын, и он нас сейчас потопит.

В руке она держала карабин пояса безопасности и глядела то на одного, то на другого, словно спрашивая, что ей теперь делать. Кою она сейчас казалась страшно беззащитной.

– Не пристегивайся, – сказал он ей. – Так будет лучше.

Пристегиваться к судну, которое вот-вот переломится пополам, – по меньшей мере неразумно. Он скатился по трапу и впился в экран радара. Они шли под парусом и теоретически имели преимущество, но сейчас это было бессмысленно. С другой стороны, они уже слишком близко, у них нет времени на маневр, чтобы уйти с курса большого корабля. А не было никаких сомнений в том, что это очень большое судно. Даже слишком большое. Кой проклинал самого себя – за то, что раньше не заметил опасности. Он по-прежнему не видел судовых огней, ни красного, ни зеленого, а тем не менее «купец» шел прямо на них, между ними оставалась одна-единственная жалкая миля. Он почувствовал, как задрожала «Карпанта» – Пилото запустил мотор. Кой снова поднялся на палубу.

– Он нас не видит.

А ведь все ходовые огни у них горели, и световые сигналы они подавали, и на топе мачты установлен хороший радарный отражатель. Кой полностью застегнул на себе спасательный жилет. Он был в бешенстве и растерянности. В бешенстве на самого себя – потому что увлекся звездами и разговором и не заметил надвигающейся опасности. В растерянности – потому что не видел бортовых огней встречного судна, ни красного, ни зеленого.

– А нельзя предупредить их по радио? – спросила Танжер.

– Уже поздно.

Пилото отключил автоматику и правил вручную, но Кой понимал, в чем проблема. Теоретически, уходить надо на штирборт, потому что, если «купец» заметит их в последний момент, он сделает такой же маневр. Но, поскольку он шел слишком близко к берегу, этот маневр был для него опасен, и, учитывая все это, вполне возможно, что он поступит наоборот, уйдет левее, мористее. ЗНОС: Закон наихудшего оборота событий. И если так будет, то, стремясь удалиться от неизвестного судна, «Карпанта» окажется прямо на его пути.

Во что бы то ни стало надо было добиться, чтобы их заметили. Кой схватил белые ракеты, лежавшие в кокпите, и вернулся на нос. Огромный корабль сиял, как город в праздничную ночь, и сиял всего в полумиле от него. С моря доносился глухой шум – это работали машины «купца». Он влез на полубак и последний раз осмотрелся, стараясь – перед тем как их потопят – хотя бы понять, что произошло. И всего в двух кабельтовых он увидел жуткую громадину – нос «купца», черный призрак, обрисованный своими собственными огнями. В их свете было видно огромное количество контейнеров, закрепленных на палубе, и теперь вдруг Кой понял, что произошло. Издалека бортовые огни были не заметны в свете более ярких фонарей, освещавших палубу.

А вблизи, снизу, их загораживали сам нос и широкие скулы «купца».

Оставалось меньше минуты. Встав на колени на полубаке, продвинувшись как можно дальше вперед за фок, он снял верхнюю крышку ракеты, отвернул нижнюю, вытащил пусковой шнур, вытянул руку с подветренной стороны, другой рукой выдернул шнур. На такую силу, подумал Кой, вряд ли он был рассчитан. Послышался громкий хлопок, облако дыма вырвалось из ракеты, и ослепительный свет залил Коя, парус и море вокруг «Карпанты». Одной рукой держась за бакштаг, другую вытянув вверх, Кой, в ярчайшем свете, видел, как еще несколько секунд нос корабля шел на него, но потом, на расстоянии меньше ста метров, начал отворачивать на штирборт.

Свет от ракеты уже угасал, когда Кой заметил, что на огромной высоте белая скула «купца» нависает над «Карпантой». Он выбросил ракету в море, Пилото в это время изо всех сил крутил штурвал. И темная громада, ярко освещенная лишь далеко вверху на палубе, прошла совсем рядом, рыча своими машинами.

Парусник, отброшенный волной, заплясал как безумный. И тогда огромный фок, развернутый ветром к другому борту, сбил Коя с ног, и он полетел с полубака в море.

Холодная. Слишком холодная, тупо повторял про себя Кой, когда вода сомкнулась над ним. Он почувствовал водяные завихрения, когда парусник прошел мимо него, потом, в том пространстве, которое его окружало, вода закипела еще сильнее – то были огромные винты «купца». Шум машин грохотом отдавался в воде, и Кой понял, что утонет обязательно, поскольку затягивало вниз, а буквально через мгновение ему все равно придется открыть рот для вдоха, и в легкие убийственной и бесконечной струей хлынет соленая вода. В голове его не мелькали картины прожитой жизни, напротив, его одолевала слепая ярость – такая нелепая смерть! – и отчаянное желание выгрести, выбраться на поверхность, выжить.

Выжить во что бы то ни стало. Но трудность заключалась в том, что водяные струи вертели его в черном сферическом пространстве, и понятия верх и низ утратили всякий смысл, и непонятно было бы, куда грести, даже если бы у него еще оставались на это силы. Вода начала проникать ему в ноздри, а это крайне неприятное, отвратительное ощущение, и он сказал себе: вот и все, я тону. Решено и подписано.

И он открыл рот, чтобы одновременно со смертельным глотком воды произнести последнее проклятье, но – вдохнул, к огромному своему удивлению, чистый воздух, увидел звезды на небе и стробоскопические вспышки огня поиска, укрепленного на плече самонадувного спасательного жилета, слепившие его с правой стороны. А левым, лучше видящим глазом, он видел, как удаляется сияющий «купец», а с другой стороны, в полукабельтове от себя, зеленый бортовой огонь, то появляющийся, то пропадающий за огромной тенью фока «Карпанты».

Он попробовал плыть к ней, но спасательный жилет сковывал движения. Ему было прекрасно известно, что ночью судно может сто раз пройти мимо человека в воде и не увидеть его. Он поискал свисток, который должен был находиться в специальном кармане рядом с огнем поиска, но его там не было.

Кричать же на таком расстоянии было бессмысленно. Его качала короткая рваная волна, за ней «Карпанта» постоянно скрывалась из виду. Из-за этой волны и меня им не видно, подумал Кой безнадежно.

Но все же поплыл к паруснику – медленно, стараясь не терять силы. Он надеялся хотя бы сократить расстояние. Обут он был в спортивные туфли, они мешали, но не слишком, и он решил не снимать их. Он не знал, сколько времени ему придется провести в воде, а туфли все же хоть какая-то защита от холода.

В Средиземном море особо низких температур не бывает, а в это время года здоровый человек, оказавшись за бортом даже ночью, может рассчитывать, что несколько часов он продержится.

Он опять видел огни «Карпанты», на которой, судя по всему, убрали фок. По положению, которое парусник занимал относительно его самого и удалявшегося «купца», Кой был уверен: поняв, что Кой упал за борт, Пилото убрал паруса и заглушил мотор, а теперь собирается возвращаться назад. Конечно, и Пилото, и Танжер стояли у бортов и высматривали его среди волн. Может быть, они выбросили спасательный круг со светящимся буем на месте падения и теперь возвращались к нему, чтобы проверить, не обнаружил ли его Кой. А его собственный огонь поиска, прикрепленный к жилету, им наверняка не был виден.

Зеленый огонь правого борта прошел прямо перед ним, совсем близко, и Кой закричал и замахал рукой – бесполезно. Из-за того, что он махал рукой, гребень волны накрыл его, а когда, отфыркиваясь от соленой воды, которая залила ему нос, рот и глаза, он вынырнул на поверхность, вместо зеленого огня он увидел белый, кормовой, который удалялся от него.

Это уж слишком нелепо, подумал он. Он начинал замерзать, а этот огонь, который сверкал у него на плече, видел, казалось, только он сам и никто больше во всем мире. Надувной жилет, в общем, поддерживал его голову над водой. Сейчас он уже не видел «Карпанту», только вдалеке виднелось зарево света – над уходящим «купцом». Вполне вероятно, сказал он себе, что меня не найдут Вполне возможно, что батарейки кончатся, этот чертов огонь погаснет и я останусь в полной тьме ЗТС: Закон «Тушите свет».

Когда-то за игрой в карты один старый механик сказал ему: «Никогда так не было, чтобы какой-нибудь дурак да не потерялся. А если ты оглядываешься кругом и никого не видишь, значит, ты и есть этот дурак». Кой осмотрелся; темная вода плескалась о воротник его спасательного жилета. И никого не увидел. А иногда случается, что кто-то умирает, и если это не другой, то тогда – это ты, дополнил он про себя слова старого механика. Вверху он видел небо, испещренное точками звезд, по ним он бы мог определить, где берег, но это было бессмысленно – все равно он слишком далеко, чтобы доплыть туда. Если Пилото записал координаты места, где он упал за борт, и передал по радио сигнал «человек за бортом», то настоящие поиски не начнутся прежде, чем рассветет; значит, часов пять-шесть ему придется провести в воде, таким образом, ему прямо и непосредственно угрожает гипотермия. Он ничего не мог предпринять, оставалось только экономить силы и беречь тепло. Поза HELP. Heat Escape Lessening Posture, как писали в наставлениях по выживанию.

Поза максимального сбережения тепла или что-то в этом роде. И он принял пренатальную позу, согнул ноги, подтянул колени к животу и скрестил руки на груди. Это смешно, думал он. В моем-то возрасте…

Но пока устройство на плече посылало световые сигналы в ночь, надежда оставалась.

Огни. Отдавшись качавшим его волнам, закрыв глаза и только изредка делая какие-то движения, чтобы не замерзать и в то же время не тратить энергию даром, ловя через опущенные веки световые вспышки у себя на плече, Кой продолжал думать об огнях. Это было как наваждение. Огни дружественные и огни враждебные, огни кормовые и стояночные, зеленые и красные ходовые огни, маяки – синие, зеленые, белые, световые буи, звезды. Узкий путь между жизнью и смертью. Волна снова накрыла его и перевернула, как поплавок. Он вынырнул, тряся головой и хлопая глазами, чтобы сморгнуть разъедавшую глаза соль. И снова волна, снова его накрыло, но тут, вынырнув на поверхность, он увидел на расстоянии всего десяти метров – два огня: красный и белый.

Красный – на правом борту «Карпанты», а белый был светом фонаря, который держала стоявшая на носу Танжер, пока Пилото маневрировал, чтобы подойти к Кою с наветренной стороны.

Лежа на койке в своей каюте, Кой слушал, как журчит вода – снаружи. «Карпанта» снова шла на норд-ост, ветер был благоприятный, а «человек за бортом», который уже перестал быть «человеком за бортом», дремал себе в теплом коконе из одеял и спального мешка. Его подняли с кормы, заведя под мышки закрепленный петлей конец. Он стоял на палубе, неуклюжий, мокрый, и на плече у него мигал огонь поиска до тех пор, пока он сам не сорвал его и не выбросил в море. Ноги у него подгибались, его начала бить сильная дрожь, и Пилото с Танжер, накинув на него одеяло, повели вниз, в каюту. Там он, оглушенный, покорный, как безвольный и бессильный ребенок, позволил им раздеть себя и вытереть полотенцами. Пилото старался не очень сильно растирать его, чтобы холод, скопившийся в руках и ногах, не устремился слишком быстро по кровеносным сосудам к сердцу и голове Он лежал на койке навзничь и чувствовал себя как на облаке, в каком-то сонном забытье, но все-таки ощущал прикосновения к своей коже загрубелых ладоней Пилото и мягких рук Танжер. Ее пальцы коснулись его, когда она считала пульс, слабый, замедленный. Еще раз – когда поддерживала его со спины, чтобы Пилото было удобнее снять с него майку, и еще раз, когда она снимала с него носки, и еще раз – когда они снимали с него трусы, и тогда ее рука, легкая и нежная, на несколько секунд задержалась у него на бедре. Потом они застегнули молнию на спальном мешке, набросили сверху одеяла, погасили свет и оставили его одного.

Он шел и шел через зеленый сумрак, призывающий его к себе, вниз, в глубину, он стоял бесконечные вахты, в туман, в дождь и снег, смотрел в экран радара, мерцающий мириадами звездочек. Он прокладывал курсы, а на палубе лошади грызли деревянные контейнеры, в которых вроде бы тоже были лошади, и молчаливые капитаны поднимались на мостик и спускались вниз, не говоря ему ни слова.

Серая спокойная вода была недвижна, как свинец, слегка подернутый рябью. Над морем, портами, кранами, сухогрузами шел долгий-предолгий дождь.

Промокшие насквозь мужчины и женщины не шевелясь сидели на причальных тумбах, словно глубоко погрузились в свои океанские сны. А там, внизу, под безъязыким бронзовым колоколом, в середине голубого шара, опустив головы с этой особой складкой кожи у рта, напоминающей улыбку, и поставив вертикально хвосты, висели в воде и мирно спали сном невесомости киты.

«Карпанту» покачивало, но не сильно – легкая килевая качка. Кой приоткрыл глаза в темноте каюты, угревшись в этом уютном тепле, которое возвращало жизнь его измученному, привалившемуся к переборке телу. Он здесь, живой, ему удалось ускользнуть из разверстой пасти моря, столь же безжалостного в своих играх, сколь и непредсказуемого в своем милосердии. Он на борту хорошего корабля, которым управляет дружеская рука, он может спать, сколько захочет, потому что есть глаза и руки, которые охраняют его сон, они ведут его за призраком погибшего корабля, что ждет их в зеленоватой мгле, куда он только что чуть не погрузился навеки. Женские руки, дотрагивавшиеся до него, когда его раздевали, снова, приоткрыв одеяла и спальный мешок, коснулись его запястья, проверяя пульс, и лба, чтобы убедиться, что жара у него нет. И он вспомнил о том, другом прикосновении, когда эта рука лежала у него на бедре, и почувствовал, как приподнимается его отогревшаяся плоть. Он улыбнулся про себя, спокойно и сонно, даже с некоторым удивлением. Хорошо быть живым. И снова заснул, хмурясь от того, что мир перестал быть широким, а море – просторным. Ему снилось, что он отчаянно тоскует по неведомым морям и диким берегам, по островам, где не бывает ни постановлений об аресте, ни полиэтиленовых пакетов, ни пустых банок. И остаток ночи он бродил по портам без кораблей, среди женщин, у которых были другие мужчины. А эти женщины смотрели на него, потому что были несчастливы, и они словно хотели заразить его своим несчастьем.

Он беззвучно плакал с закрытыми глазами.

И чтобы утешиться, уперся затылком в деревянный борт корабля, слушая журчание воды по ту сторону трехдюймовых досок, которые отделяли его от Вечности.