"Под голубой луной" - читать интересную книгу автора (Уильямсон Пенелопа)

Глава 28

Он убил ее. О Господи, он убил ее!

Кларенс Титвелл сидел за старым, покрытым чернильными пятнами столом в своем номере в гостинице «Крукедстафф». Глаза горели от невыплаканных слез, к горлу подступали рыдания. Он открыл рот, надеясь дать им выход, но ничего не произошло. Так он и сидел, снова и снова открывая рот и глотая воздух, как утопающий.

Он встал из-за стола, и ему Показалось, что его ноги превратились в камень. Открыв чемодан, он достал отделанный слоновой костью футляр, в котором хранились два французских дуэльных пистолета. Он всегда возил их с собой, когда путешествовал. «Осторожность никогда не помешает, – подумал Кларенс, доставая пистолет из обитого изнутри бархатом футляра. – Уж, конечно, не помешает, ведь страна прямо-таки кишит разбойниками и бандитами».

Титвелл провел большим пальцем по серебряным гравированным накладкам на рукояти. Охотничья сцена. Глядя на нее, Кларенс всегда испытывал тупую боль в груди. Потому что эта сцена напоминала ему о его отце. Нет, не о Титвелле, конечно. Тот всегда ненавидел охоту. Нет, о его отце… Сирхэе.

Перенеся пистолет и футляр на стол, Кларенс зажег свечу в оловянном подсвечнике, чтобы как следует все видеть. Его рука погладила гладкий, холодный ствол. Затем он повернул пистолет и направил себе в лицо.

Однажды, еще мальчиком, он плавал в бухте Крукнек и на несколько чудовищных мгновений угодил в один из ее коварных водоворотов. В тот день он познал, что такое ужас, бездонный, ледяной ужас, усугублявшийся чувством полной беспомощности. Тогда он все хотел кому-то объяснить, что все это ошибка, что он совсем не хотел плавать, что никогда-никогда больше не пойдет купаться, что всегда будет хорошим мальчиком, если только на этот раз судьба пощадит его. Но водовороту не было никакого дела до маленького Кларенса Титвелла. Водоворот утопил бы его, несмотря на все мольбы и обещания.

Кларенс вспомнил о Джессалин, о том, что он убил ее, и почувствовал себя так, будто его снова подхватил мощный, неуправляемый водоворот.

Он засунул холодное дуло в рот.

Металл был горьким, с привкусом серы, с привкусом смерти. Кларенс вынул дуло изо рта, облизал губы и сглотнул. Медленно он опустил пистолет на стол и вытер потные, дрожащие ладони о замшевые брюки.

Он не заметил, как в комнату кто-то вошел. Его внимание привлек только щелчок замка.

– Привет, хозяин.

Кларенс резко обернулся и с трудом встал из-за стола. В круг отбрасываемого свечами света вступил Топпер. Челюсть Кларенса отвисла от ужаса – вошедший был больше похож на привидение, чем на человека. Дикие глаза на бледном, туго обтянутом кожей лице с заострившимися чертами горели неистовым огнем. Лицо трупа. Губы растянулись в странной гримасе, обнажив зубы. Как будто паренек с трудом сдерживал смех. Или крик.

Кларенс перевел взгляд на его руки. Одна была полностью обмотана окровавленными тряпками, из которых выглядывали скрюченные, как птичьи когти, пальцы. Вторая, тонкая и белая, была совершенно цела, и она-то и сжимала рукоятку большого молотка. В мерцающем свете свечей молоток казался темным и влажным.

Топпер протянул к нему изуродованную руку, и Кларенс закусил нижнюю губу, чтобы не закричать.

– Он все-таки сделал это со мной, – проговорил Топпер.

– Но ты же… ты же не выполнил приказа, – заюлил Кларенс. Его голос сорвался на визг, как будто он был возмущен такой несообразительностью со стороны Топпера. Ведь это так логично – если человек не выполняет приказа, его наказывают.

Топпер приподнял молоток, как будто собирался бросить его, и Кларенс невольно вздрогнул.

– Ладно. Со Стаутом я уже поквитался – я размозжил его гнусную башку. А теперь я пришел за тобой.

Кларенс схватил со стола пистолет и направил его в грудь юноши.

– Я буду стрелять.

Топпер перевел взгляд с лица Кларенса на пистолет и обратно. Он казался немного удивленным, но отнюдь не испуганным. Несколько секунд он над чем-то размышлял, а потом улыбнулся. Однако улыбка была настолько натянутой, что не обнажила даже щербинки между передними зубами. Топпер пожал худенькими плечами.

– Я все равно до тебя доберусь, хозяин. Если не сегодня, то в какой-нибудь другой день. Я подожду. Времени у меня предостаточно. Ведь мне все равно больше нечем заняться, правда? Единственное, что я умел, – это скакать верхом…

– Тебя повесят, – сказал Кларенс. Точнее, надеялся, что сказал. Он чувствовал, что его губы шевелятся, но кровь так громко шумела в ушах, что он не слышал собственного голоса.

Топпер еще раз небрежно пожал плечами.

– Мне безразлично, что со мной сделают. У меня сифилис. Слышал про такую болезнь, хозяин? Пусть лучше завтра меня повесят, чем я буду гнить заживо несколько лет. – Нет, – продолжал он, – лучше уж так. – Топпер любовно прижал молоток к щеке. – Подумай об этом, хозяин. Я всегда буду где-нибудь поблизости, готовый расправиться с тобой в первый же подходящий момент. Как только у меня возникнет такое желание. Может быть, завтра, а? Или послезавтра. Видишь ли, хозяин, мне теперь нечего терять. А когда парню нечего терять, то ему все равно, что с ним произойдет. Единственное, что его интересует, – это месть. Но месть – плохое утешение, если ты уже на том свете, а потому лучше свести счеты еще при жизни, правда? Ведь я получаю удовольствие даже от того, как ты сейчас тут потеешь от страха.

Кларенс облизал пересохшие губы. Пистолет в его руке слегка дрожал. Одна его часть презирала этого мальчишку за отсутствие воли, а другая испытывала колоссальное, ни с чем не сравнимое облегчение, от которого хотелось плакать. Страх постепенно отступал. Но на его место пришло другое чувство – глухого отчаяния. Она мертва. А что на этом свете может иметь хоть какое-то значение, если Джессалин погибла?

Топпер засунул молоток за пояс и открыл дверь. На пороге он немного помедлил, повернулся… На сей раз его улыбка была искренней и широкой. Щербинка между передними зубами делала его моложе на несколько лет, и Топпер становился похож на озорного школьника, который успел напроказить, пока учитель выходил из класса.

– Кстати, хозяин, ты слышал новость? Его светлость, граф Сирхэй победил. Его время оказалось самым лучшим.

– Что? – Кларенс почувствовал, как его сердце на добрую минуту остановилось, а потом снова начало биться. Его тяжелые и гулкие удары пушечной канонадой отзывались в мозгу Титвелла. – Но ведь взрыв…

Топпер отрывисто рассмеялся.

– Да, взрыв для всех оказался неожиданностью. Начисто снес футов двадцать блестящих новеньких рельсов. Его светлости повезло: он проехал мимо до того, как эта проклятая штука грохнула. – Топпер еще продолжал смеяться, но его глаза стали холодными и хитрыми. «Лучше уж безумие, которое в них отражалось раньше», – подумал Кларенс. – Очевидно, железный конь оказался более быстроходным, чем ты рассчитал, хозяин. А, может быть, твой цепной пес неправильно отсчитал шаги. Он всегда был глуп, этот Стаут.

Топпер ушел. Кларенс видел захлопнувшуюся дверь, слышал щелчок замка, но ничего не воспринимал. В его голове стоял странный шум, будто тысяча ворон взмыла в воздух, громко хлопая крыльями. Она жива! Но в ту же минуту радость сменил леденящий страх.

Если жива она, значит, жив и Сирхэй!

Кларенс снова сел за стол и взял пистолет. Он повернул стул так, чтобы видеть окно. Какие-то мужчины играли в кегли на аллее, разделявшей гостиницу и конюшни. Чуть поодаль прямо на земле расположилась кучка землекопов, они пустили кувшин по кругу и, отпивая, похлопывали друг друга по спине. Между ними, толкая перед собой тележку, шныряла какая-то старуха. До Кларенса донесся запах жареных каштанов. Солнце уже коснулась вершин холмов и окрасило пшеничные поля в цвет огня, в цвет ее волос. А железные рельсы мечты Маккейди превратились в убегающую вдаль огненную ленту. Он узнает, подумал Кларенс. Обязательно узнает, кто стоит за этим взрывом. И тогда он примчится сюда и убьет меня.

Солнце село за холмы, вокруг быстро темнело. Двор внизу затих. Теперь там не было никого, кроме рычащей собаки и служанки, набиравшей воду из колодца. Лишь изредка снизу, из открытого окна пивнушки, доносились взрывы пьяного смеха.

Кларенс заметил, что со стороны Эксетера к гостинице приближается какой-то всадник. Вот он уже въехал во двор «Крукед-стафф», спешился, бросив поводья помощнику конюха. Вот вошел в двери гостиницы.

Кларенс покрепче сжал пистолет и повернулся лицом к двери.

Каблуки застучали по дощатому полу коридора, и Кларенс увидел, как ручка его двери поворачивается. Пальцы до боли стиснули рукоять пистолета. Дверь медленно распахнулась.

Кларенс посмотрел на лицо своего кузена, своего брата и нажал на курок. Его рука дернулась, и он закрыл глаза в ожидании отдачи и грохота выстрела. Но ничего не произошло: Маккейди продолжал идти прямо к нему. У Кларенса потемнело в глазах. Он даже испугался, что потеряет сознание. Маккейди подошел, забрал у него пистолет, и Кларенса бросило в дрожь.

Кузен наметанным взглядом солдата критически осмотрел пистолет, цыкнул, покачал головой и заговорил с Кларенсом тоном, каким обычно говорят с новобранцами.

– Клари, Клари… Порох-то сырой. Дуло заржавело. Я еще удивляюсь, как тебе не оторвало руку.

– Клянусь, я ничего о ней не знал! – просипел Кларенс. Горло саднило от панического страха. – Я не знал, что ты взял ее вместе с собой на «Комету». Клянусь, Мак, клянусь, не знал. Я бы ни за что на свете не причинил ей никакого вреда. Ни за что.

Маккейди насмешливо приподнял бровь, но ничего не сказал. Придвинув ногой свободный стул, он сел по другую сторону стола. Кларенс, как завороженный, следил за тем, как обожженные паром, но все равно изящные руки его кузена ловко орудуют шомполом, извлекая из пистолета порох и неиспользованную пулю.

– Мак… – «Господи, это как течение в бухте Крукнек, – подумал Кларенс. – Ты пытаешься объяснить, но твои объяснения никому не нужны, совершенно бесполезны». – Я бы никогда не причинил вреда Джессалин. Я люблю ее.

– Ты помнишь Джеки Стаута, Клари? – поинтересовался Маккейди, и Кларенса накрыла новая волна ужаса.

Маккейди достал из футляра небольшую промасленную тряпочку и принялся чистить дуло.

– Как-то раз мы с тобой и с ним занимались контрабандой. Помнишь, нас еще тогда чуть не накрыли таможенники? – Маккейди стер с полка остатки сгоревшего пороха и поднял на Кларенса пылающие яростью черные глаза. – Так вот, сегодня бедному Джеки кто-то проломил голову. Но он прожил достаточно долго, чтобы рассказать много интересного.

Внезапно он резко выбросил руку вперед и схватил Кларенса за горло. Встав со стула, он резко рванул вверх безвольно обмякшее тело. Кларенс чувствовал на своем лице горячее дыхание Маккейди, видел в глубине его черных глаз какие-то странные мерцающие огоньки. Это были плечи человека, который рубил на поле боя врагов, до тех нор, пока гора трупов не доходила ему до плеч. Кларенс снопа ощутил во рту горький и холодный привкус смерти.

– Ты, мерзавец, сжег ее дом. Ты портил ее лошадей. Ты не давал ей выиграть на скачках. О, ты причинял ей вред, Клари. И еще какой.

– Я всего лишь хотел, чтобы она вышла за меня замуж. Я бы очень хорошо с ней обращался. Со мной она была бы счастлива.

Маккейди разжал кулак, и Кларенс плюхнулся на стул.

– Ты откажешься от своего места в парламенте, – заявил Трелони.

Кларенс облизал губы. Во рту так пересохло, что он даже не мог сглотнуть.

– У тебя нет доказательств. Настоящих доказательств.

– А мне не нужны доказательства. У меня есть связи. – Маккейди достал из футляра мешочек с порохом и начал заряжать пистолет. – Ты же знаешь, что такое связи, правда, Клари? Я знаком с твоим патроном, лордом Арбрури. Мы с ним в довольно близких, приятельских отношениях. – Маккейди добавил в дуло черного пороха и утрамбовал его шомполом. – В Индии мы воевали вместе с его единственным сыном, и он почему-то убежден, что я однажды спас его мальчику жизнь. Стоит мне сказать ему хоть слово, и тебя не выберут даже пастухом в самом захолустном округе Уэльса. – Маккейди обернул свинцовый шарик небольшим кусочком ткани и затолкал его в дуло.

Когда Маккейди снова поднял взгляд, Кларенс вздрогнул – в глазах кузена не было и тени жалости.

– Когда я разделаюсь с тобой и твоей репутацией, во всем Лондоне не найдется ни клуба, ни частного дома, куда тебя пустили бы даже на порог. Никаких приглашений на рауты к лорду Имярек. Никаких приемов в сомерсетском поместье герцога Такого-то-и-такого-то. Я лишу тебя всего, к чему ты так стремился, Клари.

Но Кларенс почти не воспринимал его слова. Конечно, наказание, которым ему грозил Маккейди, было чудовищным. Но сейчас он мог сосредоточиться только на одном-единственном. На паническом страхе, который охватил все его существо.

– Пожалуйста, не говори Джессалин, что я сделал. Прошу тебя, не говори ей.

– Она все знает. Все без исключения. И не хочет больше тебя видеть, Клари. Никогда.

В груди у Кларенса внезапно образовалась какая-то чудовищная пустота. Он выглянул в окно. Собака перестала лаять, служанка тоже уже ушла. Ему казалось, что у него внутри вдруг возникла огромная, бесплодная пустыня. Вот теперь он действительно навсегда потерял ее. Навсегда. Кларенс не знал, как он сможет это пережить.

– Но я люблю ее, – жалобно промямлил он. Краем глаза заметив какое-то движение, Кларенс повернул голову.

Дуло пистолета было нацелено ему прямо между глаз. Оно казалось огромным и черным, как вход в преисподнюю. Но слова Маккейди разили больнее пуль.

– Она моя, Титвелл. Придется тебе привыкнуть к этой мысли.

Палец Маккейди напрягся на спусковом крючке.

К своему великому стыду, Кларенс обнаружил, что дрожит, как больной лихорадкой старик. Горячие слезы потекли по его щекам. Он крепко зажмурился и стал ждать… Но вдруг послышался щелчок замка. Голова Кларенса испуганно дернулась. Он открыл глаза. Маккейди в комнате не было. Он посмотрел на стол. Прямо перед ним лежал пистолет. Заряженный, готовый к стрельбе.

Маккейди немного задержался у лестницы. Положив руку на перила, он прислушался. Прошло несколько минут, а звука выстрела так и не последовало. Это и стало ответом на давно мучивший его вопрос.

Трелони обязательно бы нажал на курок.

Маккейди нашел Джессалин не сразу. Он ненавидел такие минуты, потому что его обязательно охватывал страх – он боялся, что больше никогда не увидит ее.

Он видел лицо Клари, когда тот наконец понял, что Джессалин потеряна для него навсегда. Маккейди прекрасно понимал его чувства. Он сам постоянно испытывал потребность точно знать, где она находится, в любую секунду видеть ее.

Он обнаружил ее на вершине небольшого пригорка, футах в трехстах от гостиницы. Кругом горели костры землекопов. Он едва различил ее силуэт в сгустившихся сумерках. Она стояла, слегка расставив ноги, и смотрела вниз, в овраг, по которому проходили железные рельсы, казавшиеся большим свежим шрамом на лице земли. Сапоги Маккейди задели какой-то камешек. Джессалин обернулась, и ее лицо осветилось широкой улыбкой, которая всегда сводила его с ума.

Он хотел ее.

Он хотел ее так, как будто у него много лет не было женщины. Но он хотел именно ее. Ему не нужны были никакие другие женщины, пусть самые красивые. Он хотел ее – эту женщину со скрипучим смехом, лучистой улыбкой, длинными ногами и худыми коленями. Ему хотелось слышать ее короткие отрывистые вздохи, когда он входил в нее, и ощущать на своем животе шелк ее распущенных волос. Он хотел Джессалин, свою Джессу. И одно делало его безоговорочно счастливым – мысль о том, что она хочет его точно так же.

Маккейди подумал, что надо обязательно сказать ей все это, чтобы она поняла, что он чувствует. Но не мог найти нужных слов. Поэтому он решил просто прижать ее к себе и поведать обо всем своим поцелуем. Поцелуем, который тотчас же стал таким горячим и страстным, что пришлось заставить себя оторваться от ее губ.

– Маккейди! – Джессалин поправила соломенную шляпку, которую он сбил набок. Она тяжело дышала и облизывала губы. Ему хотелось снова прижаться к ее губам, но прежде он должен был ей кое-что сказать.

– Джесса…

– Хорошо, что ты пришел. Я тут как раз стояла и думала. – Голос Джессалин звенел от радости и возбуждения. Она взяла его за руку, и они вместе повернулись туда, где крутой скалистый обрыв, поросший утесником, уходил вниз. – Скажи мне, что ты видишь?

Маккейди недоуменно покачал головой. Он видел только ее.

– Трудно сказать. Сейчас довольно темно. Скалы, траву, какие-то деревья. – Джессалин недовольно фыркнула, и Маккейди весело рассмеялся. – Ну хорошо. Я вижу железную дорогу. Мою дорогу.

Джессалин еще крепче стиснула его руку и поднесла ее к груди. Он смотрел на ее лицо, на четко очерченные скулы, на полные губы. При мысли о том, что она принадлежит ему, Маккейди почувствовал благоговение. Благоговение и сладостную боль.

– Разве ты не понимаешь? – возбужденно продолжала Джессалин. – Даже если бы им удалось остановить тебя, идея все равно бы развивалась. Ведь ты уже столько сделал. И вот это, эта железная дорога – она изменит мир. Это – будущее. – Она повернулась и посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. – А вот это – наше будущее. – Медленно она подвела его руку вниз, к животу, и неожиданно гортанно рассмеялась. Наклонившись, она потерлась щекой о его грудь. – У нас будет ребенок, Маккейди.

Глаза защипало от слез, и он только и смог выдохнуть:

– О Боже!

Теперь Джессалин смеялась уже во весь голос.

– Ну, конечно, Бог тоже имеет к этому некоторое отношение. Но думаю, что большая часть ответственности на тебе, любовь моя.

Любовь моя.

Раньше она никогда не называла его так. Маккейди почувствовал, как его окутывает нежное, уютное тепло. Он хотел, чтобы она знала… Он должен ей сказать, что… Он упорно выталкивал эти слова, но язык казался неповоротливым и твердым, словно задубевшая кожа.

– Джесса, я…

Она улыбаясь смотрела на него. Она ждала. Но он никак не мог заставить эти проклятые слова выплеснуться наружу. Джессалин нежно погладила его по щеке.

– Глупый. Интересно, эти цветы, которые ты терзаешь в руке, для меня?

Бледно-желтые примулы росли вдоль изгороди, и Маккейди сорвал несколько цветков, пока искал ее. Примулы всегда напоминали ему о Джессалин и о том далеком лете. Теперь же, протягивая ей букет, он чувствовал себя полным идиотом.

Но он быстро забыл о своей неловкости – лицо Джессалин осветилось широкой, восторженной улыбкой. Зарывшись носом в желтые цветы, Джессалин вдыхала их аромат. Но вот она подняла голову, и Маккейди подумал, что сейчас она снова улыбнется. Однако Джессалин, подпрыгивая от возбуждения, показывая куда-то рукой, воскликнула:

– Маккейди, посмотри! Посмотри на луну!

Луна сияла вдалеке над верхушками деревьев – огромный золотой шар с легким красноватым отливом. Словно бы кто-то из шалости подвесил в небе гигантский персик.

Джессалин вдруг вздохнула и положила голову ему на плечо.

– Как ты думаешь, это – голубая луна?

– Не знаю, – охрипшим от волнения голосом сказал Маккейди. Какая разница? С той самой ночи, как она стала его женой, для него все луны были голубыми. Особенными, неповторимыми и…

– Джессалин, я… – Господи, ну почему же так тяжело выговариваются слова. Он живет ради нее. Она для него и врата в рай, и напоминание об аде. Об аде, где он очутится, если когда-нибудь потеряет ее. И тут наконец Маккейди понял, какое именно слово он так долго искал…

– Люблю. Я люблю тебя, Джессалин.