Жемчужно-серый свет первых солнечных лучей пробился через щели в ставнях. Дейзи проснулась с ощущением необыкновенной радости. Сегодня праздник Святого Иосифа. Особенный день. Во время заутрени будут читаться дополнительные молитвы, посвященные покровителю крошечного калифорнийского городишки Сан-Хуан-Капистрано.

Однако сердце восьмилетней Дейзи сжималось от нетерпеливо-радостного ожидания не только в предвкушении праздника. Дело в том, что именно день Святого Иосифа стал невероятно дорогим для нее. Сегодня в Капистрано возвращались ласточки.

Девочка не помнила, когда впервые она увидела тучи птиц, стремившихся на сушу со стороны Тихого океана. Казалось, они заслоняли собой солнце и наполняли воздух шумом крыльев. Сейчас Дейзи помнила лишь благоговейный восторг. Светлую радость и невыразимое счастье.

Они были так прекрасны, так грациозны, и… и так свободны! И Дейзи поняла, что чудеса действительно бывают. Сестра Доминика, старая и ужасно строгая, на чьем попечении находилась Дейзи вместе с остальными двадцатью питомицами, не раз твердила им это. Чудом было появление Девы Марии перед Святой Бернадеттой. Чудом было превращение Спасителем воды в вино. Но это чудо было первым, которое предстало глазам Дейзи, – стаи щебечущих ласточек, возвращавшихся каждый год в один и тот же день и почти в тот же час.

Но было еще слишком рано – половина шестого. Маленькие, свернувшиеся клубочком девочки мирно спали в постелях, расставленных в скудно обставленном дортуаре[1].

Пройдет еще не меньше получаса, прежде чем колокольчик сестры Доминики вырвет их из блаженного сна.

Дейзи спустила ноги на натертый деревянный пол. Сестра Доминика станет ругать ее за то, что она нарушила раз и навсегда установленный распорядок, но девочке было все равно. Конечно, сестра наложит на нее покаяние и придется с полчаса читать молитвы, перебирая четки, или идти на исповедь. Какое ничтожное наказание за радость видеть появление первых ласточек на горизонте!

Девочка натянула форменное платьице из грубого синего полотна и потихоньку вышла в умывальную. Холодная вода обожгла щеки. Дейзи насухо вытерла лицо, причесалась и заплела косы, как ее учили. К тому времени, когда она закончила туалет, руки ныли, и сама она с отчаянием понимала, что результат отнюдь не удовлетворит неумолимую сестру Доминику.

Она остановилась и долго смотрелась в потрескавшееся зеркало над раковиной. На нее глядели огромные глаза, сиявшие с маленького заостренного личика. Волосы Джесси Салливан завивались в крутые локоны, независимо от того, как бы туго ни были заплетены, и сестра Доминика никогда не читала ей нотаций. Сестра Доминика любила Джесси, но та и впрямь была очень хорошенькой – розовые щечки и голубые глаза, того же цвета, как на образе Святой Девы в монастырской часовне. Интересно, знает ли сестра Доминика, что Джесси вечно врет, и дважды умудрилась спрятать мел, так что приходилось задерживать уроки, пока не принесут новый из кладовой.

Весь класс пострадал из-за трусливого молчания Джесси, когда сестра Доминика сурово потребовала, чтобы злоумышленница встала и выступила вперед. В этот вечер все отправились спать без ужина, но Джесси исчезла на четверть часа между вечерними молитвами и сном, и Дейзи совершенно не по-христиански задавалась вопросом, уж не провела ли Джесси эти пятнадцать минут с сестрой Доминикой и не была ли, вернувшись в дортуар, куда менее голодна, чем остальные.

Девочка, пожав плечами, выбросила из головы и Джесси Салливан, и сестру Доминику. Ее занимали вещи гораздо важнее: откуда прилетают ласточки и куда улетают.

Промчавшись по пустому коридору, она буквально слетела с невысокой лестницы, ведущей в классные комнаты и трапезную, прошла мимо, с трудом открыла тяжелую дубовую дверь и поежилась от прохладного утреннего воздуха.

Монастырь первоначально был испанской миссией и почти не изменился с тех пор, как францисканские монахи основали его в конце восемнадцатого века. Крытая галерея, перемежавшаяся изящными арками, окружала центральный двор. Толстые глинобитные стены поддерживали розовую черепичную крышу и защищали обитателей монастыря от вторжения внешнего мира. За восемь лет жизни Дейзи никогда не выходила за гигантские железные ворота. Только девочкам, которых отдавали на удочерение, выпадало такое счастье.

Дейзи всегда с завистью наблюдала за ними. Удочерение означало настоящий дом. Избавление от необходимости день за днем носить одно и то же платье. Освобождение от сестры Доминики. Когда-нибудь ее тоже удочерят. Она будет скучать по сестре Франческе, секретарю преподобной матушки, которая была неизменно добра к ней. Но сестра Франческа непременно напишет, а может быть, даже навестит Дейзи.

Поеживаясь от холода, девочка пересекла двор и остановилась перед высокими неприступными воротами. Там, на воле, течет совершенно иная жизнь. Интересная. Волнующая.

Дейзи провела пальцем по затейливым завиткам. Где-то вдалеке слышалось урчание грузовика, спешившего на север по шоссе Санта-Ана. Пальцы девочки сжали холодное железо. Сестра Франческа как-то ездила туда, в город, называемый Лос-Анджелес, по делам монастыря и провела там целую неделю. Когда она вернулась, Дейзи набросилась на нее с расспросами о Лос-Анджелесе и заметила, что хорошенькое личико сестры Франчески слегка порозовело. Та объяснила девочке, что это настоящий Вавилон и слишком греховен, чтобы даже упоминать о нем. Однако Дейзи, окончательно заинтригованная, поинтересовалась, почему в таком случае преподобная матушка послала туда сестру Франческу.

– Церковная канцелярия находится в Лос-Анджелесе, – терпеливо пояснила сестра Франческа. – Иногда возникают проблемы, которые нельзя решить перепиской, и я, как представительница преподобной матушки, еду туда, чтобы все уладить.

Дейзи немного помолчала. Если Лос-Анджелес – нечто вроде Вавилона из Старого Завета, можно понять, почему преподобная матушка не желает там бывать, но казалось несправедливым посылать хорошую и добрую сестру Франческу в столь нечестивое место.

– Почему церковная канцелярия должна находиться в городе порока?

– Он не всегда был таким, Дейзи. Только после того, как там стали снимать живые картины.

Они как раз шли по крытой аркаде, и Дейзи, остановившись, изумленно уставилась на монахиню.

– Живые картины? – переспросила она, широко раскрывая глаза.

Сестра Франческа улыбнулась девочке, так напоминавшей ей младших сестер:

– Да, Дейзи. Их показывают на большом белом экране, и ты можешь видеть, как люди ходят, машут руками и даже улыбаются. Это называется кино.

Дейзи недоверчиво покачала головой:

– А вы видели живые картины, сестра Франческа?

– Нет, – с легким сожалением ответила та. – Это не подобает монахиням, Дейзи.

С тех пор, когда бы сестра Франческа ни отправлялась в Лос-Анджелес по делам, Дейзи всегда с нетерпением дожидалась ее возвращения и жадно расспрашивала о последних новостях кино. Сестра Франческа рассказала ей о фильме «Камо грядеши», где снимались не только люди, но и львы, и Дейзи поняла, что монахиня хотела увидеть его так же страстно, как и она сама.

– Откуда вы столько знаете о кино, если сами ни разу там не были?

На щеках сестры Франчески вспыхнули два ярких пятна.

– В городе продают журналы, где рассказывается о новых фильмах и людях, которые в них играют, – тихо пробормотала она.

– О, сестра Франческа, нельзя ли мне их посмотреть? Пожалуйста!

Сестра взглянула в умоляющие глаза малышки, и жалость возобладала над здравым смыслом.

– Конечно, – кивнула она и тотчас была вознаграждена крепкими объятиями детских ручонок.

– Но это должно стать нашей тайной, Дейзи. Надеюсь, ты понимаешь?

– О да, – пылко заверила девочка. – Я никому не скажу, сестра Франческа, обещаю.

Журналы поразили ее воображение, став пищей для ума. В мире живых картин возможно все. Кино – волшебная страна, где нищенка способна за одну ночь превратиться в принцессу.

Она свято хранила тайну и сдержала слово, не заикнувшись о кино ни одной живой душе. Джесси жестоко торговалась с остальными девочками, выменивая у них жалкие детские сокровища на вырезки с портретами кинозвезд Лилиан Гиш и Барбары Ламарр, присланные теткой, но Дейзи даже не испытывала соблазна последовать ее примеру. Лос-анджелесские киножурналы стали общим секретом ее и сестры Франчески, и девочка готова была скорее умереть, чем выдать его.

Девочка шаркнула носком туфли по земле, с возрастающим беспокойством ожидая появления первой крошечной точки на горизонте. Ласточки должны прилететь. Они – ее талисман и надежда на будущее. Дейзи почему-то твердо знала, что само ее существование таинственным образом связано с этими птицами.

– Пожалуйста, – прошептала девочка, прищурив слезящиеся от напряжения глаза. – О, пожалуйста, прилетайте!

И словно в ответ на ее мольбу появился один маленький летящий силуэт, за ним второй… третий… Дейзи вне себя от счастья стиснула руки. Они летят! Летят!!! Пока их всего несколько, но скоро небо потемнеет от десятков сотен птиц, несущих отблески солнца на своих сияющих черных крыльях.

– Хотела бы я родиться ласточкой, – шепнула Дейзи едва слышно, хотя, кроме нее, во дворе не было никого. – Я бы поднималась все выше и выше, пока не коснулась солнца!

Голубое, прошитое золотом небо теперь испещрили темные штрихи – передовые отряды огромной армии. Они накатывались волна за волной, ведомые слепым примитивным инстинктом, гнавшим их к Капистрано и залитым солнечным сиянием холмам. Сердце Дейзи наполнилось радостью. Когда-нибудь она станет такой же свободной, как птицы, неукротимо стремившиеся к плодородным землям на севере. Когда-нибудь гигантские железные ворота откроются и она ступит за пределы монастыря, совсем как сестра Франческа. Только, в отличие от нее, никогда не вернется.

Блаженную тишину разорвал резкий звон колокольчика сестры Доминики. Отчаяние охватило Дейзи. Ее отсутствие непременно обнаружат! Пора возвращаться. Ее ждут молитвы, завтрак, а потом и уроки. И все это время будут пролетать ласточки, а Дейзи лишь украдкой сумеет полюбоваться на них в высокие узкие окна. Почему, ну почему ее не оставят в покое сегодня, хотя бы на час?!

Послышался визгливый голос сестры Доминики. Девочка вздохнула, зная с точностью до секунды, сколько времени потребуется монахине, чтобы устремиться вниз по лестнице и грубо разрушить непередаваемую красоту утра.

За все проведенные в монастыре годы Дейзи ни разу не плакала, но при звуке захлопнувшейся двери сейчас у нее перехватило дыхание. Рассерженная монахиня шагнула к девочке:

– Дейзи Форд, немедленно вернись в дортуар! Я доложу о твоем поведении преподобной матушке-настоятельнице!

В жизни не встречала такого непослушного и упрямого ребенка!

Костлявая рука стиснула плечо Дейзи и с силой подтолкнула девочку к входу. Дейзи подняла голову, чтобы в последний бесценный миг взглянуть на ласточек, но дверь снова закрылась, отсекая ее от неба, солнца и птиц. Там – свобода, счастье и свет, а она – пленница, заключенная, узница.

Охваченная мучительной тоской, девочка последовала за сестрой Доминикой по бесконечным выбеленным коридорам в часовню.

– Джесси Салливан собираются удочерить!

Волшебные слова взволнованно облетели спальню, где девочки со сноровкой бывалых солдат застилали постели.

Дейзи молча уставилась на них. Прошло довольно много времени с тех пор, как кто-то из дортуара покидал монастырь с маленьким фибровым чемоданчиком, содержавшим, по мнению сестер, самое необходимое для новой жизни – обязательный комплект нижнего белья из грубой ткани. Им с Джесси исполнилось по одиннадцать лет. Приемные родители предпочитают детей помладше. Со временем всех девочек, деливших с ней спальню, вызывали к преподобной матушке. Оттуда они возвращались счастливые, возбужденные и вскоре исчезали навсегда. Остались лишь она и Джесси. Все остальные девочки, осиротевшие в девять-десять лет, прибыли сюда сравнительно недавно. Они горько плакали по ночам, когда выключали свет и надвигались тьма и одиночество.

– Вот еще! Да меня бы сто лет назад удочерили, – объявила Джесси, обводя пренебрежительным взглядом собравшихся у ее кровати воспитанниц. – Только мой дядя был жив и не хотел давать разрешения. Теперь-то он уже умер, – добавила она с нескрываемым самодовольством.

Дейзи, слегка хмурясь, завернула простыню на десять дюймов над краем одеяла, как предписывалось правилами.

– Вы тоже скоро уйдете, – весело утешила Джесси. – Рано или поздно всех удочерят!

– Кроме меня, – заметила Дейзи, подворачивая край одеяла с аккуратностью сиделки у постели больного.

Джесси плюхнулась на постель, болтая ногами; ее глаза злорадно блеснули.

– Ну конечно, нет! Только сироты могут стать приемышами!

Дейзи, забыв обо всем, выпрямилась.

– Все мы сироты. Иначе не жили бы здесь.

Джесси улыбнулась. Улыбка почему-то показалась Дейзи неприятной, и она ощутила странную неловкость.

– Не все, – продолжала Джесси и, положив в рот карамельку, принялась медленно и громко сосать. В комнате воцарилась тишина, и девочки, окружившие Джесси, начали с неприкрытым любопытством поглядывать на Дейзи. Та, не обращая ни на кого внимания, всмотрелась в хитрые, что-то таившие глаза Джесси и неожиданно похолодела.

– Монастырь Сердца Господня – сиротский приют, – напряженно заметила Дейзи, незаметно для себя сжимая кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– В таком случае, – кивнула Джесси, – ты должна считать себя счастливицей, потому что сюда попала.

Взгляды девочек встретились. Дейзи никогда не любила Джесси и прекрасно сознавала, что неприязнь была взаимной. Джесси – смутьянка, скандалистка и лгунья. Самым разумным для Дейзи будет не обращать внимания на глупые реплики и попросту выйти из комнаты. Однако что-то в тоне Джесси словно подзуживало пойти дальше.

Дейзи медленно направилась к кровати соперницы. Остальные воспитанницы, столпившиеся рядом, инстинктивно отступили.

– Что, спрашивается, ты хочешь этим сказать, Джесси Салливан?

Джесси рассмеялась, обнажив очень белые и маленькие зубки.

– Только то, что ты не сирота и не должна была остаться здесь. Тебе следовало жить в доме для детей, от которых отказались матери.

Дейзи приблизилась так быстро, что у Джесси не хватило времени опомниться. Сильные руки сомкнулись у нее на запястьях, глаза бешено сверкнули, резанув мгновенно побелевшее лицо Джесси.

– Моя мать не отказывалась от меня, она умерла!

– Вовсе нет! – торжествующе бросила Джесси. – Она принесла тебя сюда! Сестра Доминика сказала мне! Она принесла тебя сюда и бросила! Сестра Доминика говорила, что тебя должны были отправить в приют для брошенных детей, но преподобная матушка решила сделать для тебя исключение! Наверное, посчитала, что если ты останешься, твоя мамаша когда-нибудь передумает и вернется!

И воспользовавшись тем, что Дейзи ошеломленно застыла, постаралась поскорее вырваться. Сердце Дейзи, казалось, вот-вот разорвется. Она никак не могла вдохнуть.

– Ты лжешь!

– Нет, – заверила Джесси, проворно перебираясь на другую сторону кровати, подальше от разъяренного врага. – Спроси преподобную матушку! Спроси сестру Доминику! Кого хочешь спроси!

Лицо Джесси внезапно расплылось перед глазами. Дейзи попыталась вытянуть руку и схватиться за что-нибудь, чтобы удержаться от падения, но, кроме кровати и стайки выжидательно наблюдающих девочек, ничего не обнаружила. Кровь стучала у нее в голове, в ушах звенело.

– Я немедленно иду к преподобной матушке! И всем станет ясно, какая ты лгунья, Джесси Салливан!

Джесси, откинувшись на подушки, издевательски блеснула голубыми глазками.

– Сумеешь только доказать всем, что ты ублюдок и не должна быть среди нас. Сестра Доминика сказала…

Она так и не успела докончить. Дейзи метнулась к кровати, схватила Джесси за косички и с силой дернула. Джесси начала громко вопить, безуспешно пытаясь ударить Дейзи ногой, царапая ее лицо ногтями.

Дейзи двинула коленом в живот Джесси, и та задохнулась. Дейзи молниеносно уселась на нее верхом, отпустила косички и подняла ей руки над головой:

– Извинись за все, что наболтала здесь, Джесси Салливан! Проси прощения или выцарапаю твои гляделки!

– Нет! – всхлипнула Джесси, пытаясь вырваться. – Нет, это правда! Твоя мать бросила тебя, потому что ты была рождена в грехе. Так говорит сестра Доминика. Она говорит…

Ногти Дейзи так глубоко впились в кожу Джесси, что из-под них выступила кровь.

– Ты врешь! Признайся, что врешь.

– Никогда. Ты ублюдок! Ублю…

Дейзи, охнув, ударила Джесси по губам.

– Лгунья!

– Ублюдок!

Джесси попыталась освободиться, и обе девочки свалились на пол, брыкаясь, царапаясь и крича. Пораженные ужасом зрители пытались опомниться. Некоторые, наиболее сообразительные, побежали за помощью. Но никто не осмелился растащить дерущихся. Кровь лилась из разбитых губ Джесси, Дейзи была вся в царапинах. Вмешаться – означало подвергнуться серьезной опасности быть изуродованной на всю жизнь.

Однако помощь подоспела вовремя. Сестра Доминика, побагровев от гнева, уже шагала к дортуару, где крики и всхлипывания перерастали в дикий визг.

– Это Дейзи Форд, сестра! Она хочет убить Джесси…

– Неправда! Джесси говорит, что…

– Там весь пол в крови, сестра Доминика…

Монахиня пробилась сквозь толпу воспитанниц с такой непривычной для себя скоростью, что распятие на черном платье то и дело взлетало в воздух. У открытой двери дортуара она, однако, замерла, окаменев от негодования. Тумбочки перевернуты, содержимое рассыпано по всей комнате. Девочки продолжали бороться: то одна, то другая оказывались сверху.

– Прекратить! Немедленно прекратить!

Ни та ни другая не повиновались и, казалось, даже не слышали наставницу. Под извивающимися телами зловеще захрустело стекло от разбившейся рамки для фото. Лицо Джесси было перепачкано кровью. Лицо Дейзи искажено ненавистью и яростью.

Сестра Доминика, выступив вперед, схватила Дейзи за плечи и с неизвестно откуда взявшейся силой отшвырнула от сопротивляющейся жертвы. Обрадованные появлением наставницы, девочки поспешили помочь истерически рыдающей Джесси встать.

– Как посмела ты… опозорить монастырь подобным образом?! – зашипела сестра Доминика. – Ты, злобная, порочная, испорченная, неблагодарная…

– Пустите меня!

Дсйзи развернулась с такой силой, что едва не сбила монахиню с ног. Грудь ныла от ударов, голова кружилась.

– Это вы порочны, сестра Доминика! Наговорили обо мне столько лжи Джесси Салливан! Врали, что я рождена в грехе! Что мать отказалась от меня!

Кровь отхлынула от лица сестры Доминики. Джесси безвольным клубочком лежала на полу, жалобно всхлипывая, окруженная сочувствующими подружками.

– Ты немедленно отправишься в часовню, – приказала монахиня, стискивая трясущиеся руки. – И двенадцать раз прочтешь Розарий[2]. Ты…

– Я ничего подобного делать не собираюсь, – перебила Дейзи, сверкнув глазами. – Я иду к преподобной матушке. И все расскажу ей о вашей лжи… и порочности.

– Ты будешь делать, как тебе сказано, Дейзи Форд, иначе тебя ждет наказание, которого ты не забудешь до конца жизни!

Дейзи перевела наконец дыхание и непримиримо уставилась на наставницу.

– Я иду к преподобной матушке, – повторила она и под взглядами десятков перепуганных и восхищенных воспитанниц направилась к двери.

Ладони сестры Доминики взмокли от пота. Настоятельница монастыря редко выходила из себя, но в этих нечастых случаях гнев ее был ужасен. И сейчас будет направлен на нее.

Монахиня быстро пошла за Дейзи.

– Ты только себе сделаешь хуже, – произнесла она, пытаясь говорить как можно убедительнее. – Испортила вещи других воспитанниц, избила подругу. Джесси наверняка понадобится врач. Глупо и неразумно докладывать сейчас обо всем преподобной матушке.

Однако Дейзи по-прежнему молча шагала по выбеленному коридору. Сестре Доминике пришлось почти бежать, чтобы не отстать от нее.

– Джесси поступила нехорошо, вбивая тебе в голову подобные истории, и я позабочусь о т.ом, чтобы это больше не повторилось.

Но Дейзи уже было не остановить. Еще несколько шагов, и она окажется у двери кабинета настоятельницы.

– Дейзи Форд, я запрещаю тебе беспокоить преподобную матушку из-за таких пустяков.

Дейзи остановилась.

– Мое происхождение не пустяк, сестра Доминика, – сухо сообщила она, и впервые в жизни монахиня поняла, что столкнулась с ребенком, которого невозможно ни унизить, ни запугать.

Она со свистом вдохнула, подавляя желание отвесить Дейзи хорошую затрещину. Девочка постучала в сосновую дверь, и преподобная матушка пригласила ее войти.

Настоятельница, сидя за большим дубовым письменным столом, о чем-то совещалась с сестрой Франческой. Подняв голову, она изумленно уставилась на Дейзи, решительно вставшую посреди комнаты. Воспитанницы обычно появлялись здесь только по вызову. Глаза ее расширились еще больше при виде исцарапанного, покрытого запекшейся кровью лица Дейзи и синяков, украшавших ее лоб и шею.

– Да, Дейзи? – спросила настоятельница, откладывая листок бумаги, который держала в руке. – Могу я помочь тебе?

Дейзи глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

– Джесси Салливан сказала мне, что я не сирота. Якобы мать принесла меня в монастырь и бросила, и что я незаконнорожденная. Она говорила это в присутствии всех девочек, и теперь они верят ей. Я очень прошу вас объяснить им, что она лжет.

Сестра Франческа тихо охнула. Письмо, которое она держала, кружась, легло на яркий связанный крючком коврик.

Настоятельница перевела взгляд с белого осунувшегося лица девочки на настороженно стоявшую у порога сестру Доминику. В глазах монахини блеснули искорки тщательно подавляемого страха. Настоятельница очень медленно отодвинула стопку документов.

– Оставьте нас, сестра Доминика, – властно произнесла она.

– Я… но…

При виде выражения лица преподобной матушки сестра Доминика осеклась и неохотно, но все же повиновалась. В комнате воцарилась тишина.

Преподобной матушке не было необходимости спрашивать, откуда Джесси Салливан обо всем узнала. Позже она разделается с сестрой Доминикой.

Настоятельница мягко улыбнулась девочке.

– Пожалуйста, садись, Дейзи.

– Нет, спасибо, преподобная матушка, – пробормотала Дейзи, облизывая пересохшие губы. – Мне только нужно, чтобы вы сказали девочкам, что Джесси лгунья.

Настоятельница подняла пресс-папье и вновь поставила его на место. У Дейзи оглушительно колотилось сердце. Почему преподобная матушка не сердится? Почему не поведет ее обратно в дортуар, чтобы обличить Джесси?

Девочка взглянула на сестру Франческу, и страх стиснул ее душу неумолимой рукой, а горло заболело так, что говорить почти не было сил.

– Джесси соврала, правда, преподобная матушка?

Настоятельница встала и, медленно обойдя громадный стол, ласково положила руки на плечи Дейзи.

– Нет, Дейзи, – тихо ответила она. – Джесси не лгала. Ты попала в приют не как другие дети. Я хотела рассказать тебе об этом сама, когда ты немного подрастешь.

– Но я сирота! Моя мать никогда бы меня не бросила! Это невозможно…

Огромные глаза на маленьком личике пылали страхом и болью. Девочка с мучительным отчаянием ожидала подтверждения своих слов.

– Твоя мать была очень молода тогда, сама немногим старше ребенка. Она, без всякого сомнения, считала, что самым лучшим для дочери будет поручить ее нашим заботам.

Дейзи показалось, словно она падает, падает в бесконечный водоворот цветных вихрей и черных зловещих облаков. Она в ужасе переводила взгляд с настоятельницы на сестру Франческу.

– Тогда я не должна быть здесь! Ведь моя мать жива! Какая кошмарная ошибка!

– Твоя мать оставила тебя здесь и не вернулась, – твердо объявила преподобная матушка. – Следовательно, ты такая же сирота, как и все остальные.

– Нет! – Дейзи отпрянула, будто затравленный зверек, пытаясь нашарить опору – спинку стула, стену, дверь. – Нет! – Ее тихий нечленораздельный крик прозвучал так, словно шел из самой глубины сердца. – Она думает, что меня удочерили! Ищет меня! Я знаю, знаю! И хочу найти ее. Я не сирота! Не сирота!!!

Дейзи смутно сознавала, что сестра Франческа рванулась к ней, но тут цветные вихри засосали ее, втягивая все глубже, пока не осталась лишь тьма, и девочка повалилась ничком на ковер маленьким бесчувственным клубочком.

Дейзи почти равнодушно созерцала очередной прилет ласточек. Сестра Доминика больше не была ее наставницей, и девочка уже не жила по звонку колокольчика. Сестра Франческа знала, что день Святого Иосифа самый важный в жизни девочки и, как всегда, отнеслась к ней с пониманием.

Дейзи сидела на перилах крытой галереи, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками, прислонясь к нагретому камню арки. Близился полдень, и она вот уже несколько часов наблюдала за птицами. На этот раз радости в сердце не было. Только горечь и зависть.

Джесси Салливан уже давно покинула монастырь. Воспитанницы, жившие вместе с Дейзи в одном дортуаре, никогда не заговаривали о злобных обвинениях Джесси. Но с того дня она стала парией. Подруги боялись ее бешеной вспыльчивости.

Остальные девочки были сиротами. Все, кроме нее. Где-то там, за высокими белыми стенами, ожидая ее, живет и работает ее мать.

Девочка подняла камешек и лениво перебросила через залитый солнцем двор.

Но мать не пришла за ней. Ее соседки по дортуару во всем полагались на сестер и радовались любым проявлениям симпатии, любым знакам внимания. Но они испытали любовь, настоящую родительскую любовь, до того как попали в монастырь. Дейзи же знала лишь повседневную рутину, правила, однообразие жизни в приюте, где железной рукой управляла сестра Доминика.

Ласточка спустилась ниже и сделала круг над головой Дейзи, словно призывая девочку полететь следом. До той отвратительной сцены в дортуаре девочка считала себя счастливой. Теперь же, понимая, что она не такая, как все, ощущала лишь глубокую непрекращающуюся боль.

Сестра Франческа тихо выступила из тени и встала рядом.

– Ты вот уже час должна повторять латынь, Дейзи.

– Знаю.

Дейзи искренне раскаивалась. Сестра Франческа прекрасна, добра и мила! Она не заслуживает такого отношения, особенно со стороны воспитанницы, которую вовсе не обязана учить и наставлять.

Монахиня подняла глаза к небу.

– Они так красивы, правда?

Дейзи кивнула, стараясь не дать воли переполнявшим глаза слезам. Сестра Франческа уселась рядом в позе, которая перепугала бы преподобную матушку и возмутила бы сестру Доминику.

– Тебе по-прежнему очень больно, Дейзи? Ведь прошел уже почти год.

Дейзи избегала сочувственного взгляда сестры Франчески, боясь, что слезы, которые она так храбро пыталась сдержать, хлынут по щекам.

– Да, – шепнула она, вжимаясь лицом в поднятые колени.

Сестра Франческа ничего не ответила. Очнувшись в кабинете преподобной матушки, девочка словно спряталась за непроницаемой броней, ушла в свой мир, куда никто не мог проникнуть. Ни вопросов. Ни истерик. Она превратилась в совершенно другого человека. Молчаливого и напряженного, отвергавшего все попытки подружиться, предпочитавшего одиночество. Единственным утешением оставались журналы о кино, так редко и нерегулярно привозимые сестрой Франческой из Лос-Анджелеса.

Дейзи, начертив пальцем в пыли нечто непонятное, нерешительно спросила:

– Вы когда-нибудь видели мою маму, сестра Франческа?

Смелая ласточка оторвалась от стаи и, пролетев над самыми стенами монастыря, села на замшелый бортик фонтана.

– Именно мне твоя мать тебя отдала.

Дейзи охнула, чувствуя, как кровь отливает от щек. Поняв, как расстроена девочка, сестра Франческа ободряюще сжала ее руку.

– Я шла в курятник собирать яйца, когда на дороге остановился «Форд-Т». В нем сидели молодые люди – девушка и мужчина. – Сестра Франческа увидела, как внезапно дернулась Дейзи, однако упрямо продолжала: – Молодая… леди вышла из автомобиля. В руках она несла тебя.

Монахиня поколебалась, вспоминая замкнутое, хорошенькое, покрытое слоем косметики лицо.

– Она отдала мне ребенка и попросила, чтобы о нем заботились.

– Какая она была? – настойчиво допрашивала девочка. – Темноволосая, как я?

Сестра Франческа нерешительно покачала головой.

– Нет, Дейзи. Она была блондинкой.

Дейзи недоверчиво уставилась на монахиню. Все эти годы она мысленно рисовала себе мать, но никогда не представляла отчетливо ее лицо. Теперь же, как ни странно, образ ее стал более определенным. Мать была блондинкой. И бросила свою дочь. Сердце девочки сжалось с такой силой, что у нее чуть не перехватило дыхание.

– Она плакала? – наконец выдавила Дейзи.

– Нет, Дейзи, не плакала.

Наставница крепче сжала руку девочки. Кровь стучала в голове Дейзи с такой силой, что она боялась вновь потерять сознание. Ужасная мысль не давала ей покоя: неужели мать распрощалась с ней без единой слезы?!

– Она была хорошенькой? – прошептала девочка, опять уткнувшись головой в колени.

– Очень.

Монахиня не добавила, что красоту нелегко было разглядеть под толстым слоем «штукатурки», а капризно надутые губы и вовсе делали ее почти неразличимой. Но она видела, что Дейзи пытается набраться мужества и задать еще один вопрос. Самый главный. И сестра Франческа терпеливо выжидала. Для занятий латынью сегодня все равно уже слишком поздно, и, кроме того, латынь далеко не так важна для душевного спокойствия двенадцатилетней девочки.

– Вы сказали, что в «форде», кроме матери, был кто-то еще…

Сестра, чуть заметно поколебавшись, кивнула.

– Молодой человек за рулем.

– Мой отец?

Шепот был едва слышен.

– Не знаю, – честно ответила сестра Франческа.

– Должно быть, именно он! – вскинулась Дейзи, лихорадочно блестя глазами. – Они были бедны и хотели лучшей судьбы для меня! Поэтому и привезли сюда, а когда вернулись, им было сказано, что меня удочерили! – Девочка встрепенулась и вскочила: – Как вы не понимаете, сестра Франческа? Мне остается лишь отыскать их, и мы снова станем одной семьей!

– Дейзи…

Сестра Франческа, мучаясь угрызениями совести, тоже поднялась и снова сжала руку девочки. Она рассказала воспитаннице лишь ту часть правды, которую считала безопасной и удобоваримой, свято веря, что делает это в интересах ребенка. Теперь же она отнюдь не была столь уверена в собственной правоте.

– Как звали моего отца?

– Не знаю, Дейзи…

– А мать? Имя моей матери?

– Молодой человек называл ее Лу, но, Дейзи…

Дейзи вырвала руку, лицо ее мгновенно просияло:

– Лу. Скорее всего сокращенное от Луизы или Луэллы. О, сестра Франческа, теперь-то мы, конечно, сумеем ее найти! Мое рождение, несомненно, зарегистрировано. Наверняка существует такое место, где хранятся все метрические свидетельства. Если бы вы согласились поехать туда… отыскать его для меня… И, возможно, даже найти брачное свидетельство моих родителей! На нем есть адреса! Они, видимо, живут недалеко отсюда, а может быть, и в Капистрано!

Девочка в упоении закружилась, а сестра Франческа, охваченная отчаянием, молча наблюдала за ней, понимая, какую ужасную ошибку совершила, посчитав, что может открыть часть истины и утаить целое.

Воспитанница замерла, протянула руки и бросилась к ней. Монахиня обняла Дейзи, спрашивая себя, станет ли девочка с этой минуты относиться к ней с прежней любовью.

– Дейзи, – начала она, осторожно отстранив ребенка. – Дейзи, ты никогда не сможешь найти мать!

– Но почему? – недоуменно охнула девочка.

– Вряд ли она была замужем, – пояснила монахиня как можно мягче. – Я не заметила обручального кольца.

Дейзи словно окаменела, и монахине на секунду показалось, что та перестала дышать. Но девочка тут же взяла себя в руки и продолжала расспросы так мужественно, что сердце сестры Франчески разрывалось от жалости.

– Это ничего не значит. Ведь теперь мне известно ее имя.

Сестра Франческа неожиданно осознала, что последняя ласточка пролетела над Капистрано. В небе не осталось ни единой птицы. Жаркое марево повисло над вымощенным камнем двором. Сестра Франческа взмокла от пота. Она не позволит Дейзи питать пустые надежды. Тратить жизнь на поиски женщины, которую девочка никогда не найдет.

– Мы не знаем фамилии твоей матери, Дейзи. Она отказалась назваться. Нам известно только, что спутник обращался к ней как к Лу и что тебя звали Дейзи.

Дейзи, сбитая с толку, уставилась на монахиню.

– Но меня зовут Дейзи Форд. И всегда так звали. Значит, фамилия матери тоже должна быть Форд.

Сестра Франческа изо всех сил старалась говорить как можно спокойнее:

– Иногда, если у детей нет фамилии, кто-нибудь из монахинь ее просто придумывает. Как-то в Рождество на ступеньках лос-анджелесской миссии оставили маленькую девочку, и монахини нарекли ее Холли[3].

Дейзи начала медленно отступать. Кровь отлила от ее лица.

– Именно так и случилось со мной? Это ВЫ назвали меня Дейзи? Или преподобная матушка? – В голосе звенели истерические слезы. – А может, сестра Доминика?

– Нет, Дейзи. Твоя мать.

Девочка мгновенно застыла. Дыхание вырывалось у нее из груди короткими хриплыми стонами.

– А Форд? Кто дал мне фамилию Форд?

– Это… это было общим решением, – с трудом выдавила из себя сестра Франческа.

– Но почему?..

Девочка задохнулась, внезапно все поняв, Ее глаза потемнели от ужаса.

– Это из-за автомобиля, в котором меня сюда привезли?

Сестра Франческа потянулась к девочке, пытаясь утешить, но та слепо отмахнулась, отступила, споткнулась и прижала кулачок к губам, чтобы заглушить рвущийся из горла крик. На бледном личике сверкали огромные бездонные глаза.

– Вы дали мне имя автомобиля! Ненавижу вас/ Ненавижу вас всех! И не потерплю, чтобы меня так звали! Не потерплю! Никогда не буду больше Дейзи Форд!

Она рванулась к огромным воротам, вцепилась в холодное железо, и вопль боли, все-таки слетевший с губ, был так пронзителен, что охотник, искавший добычу высоко в холмах, посчитал его предсмертной агонией дикого зверька.

Прошло четыре часа, прежде чем рыдающая сестра Франческа с помощью настоятельницы смогла оторвать онемевшие пальцы Дейзи от изящных завитков и внести ее внутрь.

И только через шесть лет Дейзи исполнила свою клятву и покинула монастырь Сердца Господня, с тем, чтобы никогда больше не вернуться. Ее фибровый чемоданчик был почти пуст. В руке она сжимала листок с именем и адресом дамы, к которой преподобная матушка устроила Дейзи горничной. Миссис Хелен Морли, Сан-Диего, Келсидени-стрит. На шоссе Санта-Ана, в ожидании идущего на юг автобуса, девушка порвала на мелкие кусочки рекомендательное письмо и карточку с адресом миссис Морли. Дейзи Форд не едет в Сан-Диего. Дейзи Форд больше не существует. Она не позволит, чтобы ее звали по имени, данном предательницей-матерью, бросившей свою дочь. Она не позволит, чтобы ее звали по фамилии, наспех придуманной монахинями. И она никогда, никогда не будет никому прислуживать.

Девушка перешла шоссе и направилась на север; изящная тонкая фигурка, грациозная, несмотря на неуклюжие монастырские туфли, и элегантная, невзирая на убогий чемоданчик.

Боб Келли не часто предлагал подвезти кого-либо, но в одинокой девушке, шагавшей по обочине шоссе, было нечто до такой степени трогательное, что он против воли надавил на тормоза. Фургон остановился, подняв облако пыли.

– Подвезти? – сочувственно спросил Боб. Куда бы ни спешила девушка, впереди долгий путь, а при ближайшем рассмотрении выглядела она так, что казалось, малейший порыв ветра – и ее унесет.

Дейзи вгляделась в добродушное приятное лицо с голубыми, весело прищуренными глазами и улыбчивым ртом.

– Да, пожалуйста, – с благодарностью выдохнула она.

– Куда вы собрались?

Девушка заколебалась:

– А куда вы едете?

– В Лос-Анджелес. – И кивнул на надпись по бортам фургона: «„Уорлдуайд пикчерз“, Лос-Анджелес».

У Дейзи перехватило дыхание. Вся предыдущая жизнь сосредоточилась в едином моменте, будто она много лет шла к этой встрече.

– Вы кинозвезда? – спросила она, едва смея дышать, когда водитель поднял ее и усадил на сиденье рядом с собой. Тот рассмеялся и, нажав на газ, прибавил скорость. Его волосы были густыми и светлыми, выгоревшими на солнце. Сильные надежные руки спокойно лежали на баранке, и нервное напряжение, в котором все утро находилась девушка, неожиданно исчезло. Она инстинктивно поняла, что этого человека нечего бояться.

– Нет, не кинозвезда, – с веселым удивлением ответил он. – Перевожу грузы – декорации, осветительные приборы. Вчера снимали сцену в Дель Коронадо. Сегодня приходится все доставлять обратно.

Бурная радость охватила девушку. Она знала вес о декорациях и осветительных приборах! Все о мире, частью которого был незнакомец. Она улыбнулась Бобу, и тот затаил дыхание. Он думал, что подобрал на дороге девчонку с косичками. Теперь же увидел, что отыскал нечто гораздо более ценное. Сокровище!

– Как вас зовут? – поинтересовался он, пытаясь взять себя в руки.

По всей кабине были наклеены фотографии с автографами. Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Глория Свенсон, Рудольф Валентино. Горящие глаза трагически ушедшего символа голливудской мечты, казалось, смотрели ей прямо в душу, и девушка поняла, какое имя она назовет. Каким оно должно было быть с самого начала.

– Валентина, – промолвила она, отчетливо осознав, что прошлое теперь позади.

Они приближались к предместьям Лос-Анджелеса.