"Железный пират" - читать интересную книгу автора (Пембертон Макс)

XII. За кормой «Лабрадора».

Полная потеря сознания — великое благо, очень редко выпадающее на долю человека.

Сон не дает нам полной бессознательности и даже бесчувственное состояние не всегда есть потеря сознания. Я дважды в своей жизни лишался чувств, но каждый раз меня мучили тяжелые видения, мозг давили ужасные кошмары.

Все это я испытал и после посещения отвратительной трущобы в Бовери. Сколько времени я пролежал без чувств, где я был в это время, — я не знаю и теперь, но все время меня мучили бред и томительный жар. Иногда мне казалось, что сознание возвращается ко мне, но я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Я положительно леденел от ужаса, чувствуя, как смерть подкрадывалась ко мне.

В минуты сознания я, помню, видел солнце над своей головой и чувствовал легкий ветерок, дувший мне в лицо. Но это продолжалось всего одно мгновение — потом я снова впадал в забытье. Раз я пришел в сознание, ощутив капли дождя на своем лице. Я лежал и спрашивал себя, где я, откуда этот тихий плеск волн и морской ветерок, пахнувший мне теперь в лицо? Затем я увидел, что я привязан за левую руку, ноги мои тоже связаны веревкой. Когда же, наконец, я поднял голову, то вдруг увидел, к немалому своему удивлению, что лежу на дне лодки, медленно продвигавшейся вперед. Лежал я ногами к корме и так как моя голова приходилась ниже бортов лодки, то мне нельзя было видеть, что заставляло лодку плыть и где, собственно, я находился — в открытом ли море или вблизи берега.

После долгих усилий мне удалось припомнить предыдущие события, и я понял, что Паоло завел меня в западню, а женщина, нанесшая мне удар, была, очевидно, подкуплена им на это страшное дело. Вероятно, люди Блэка подняли меня в бесчувственном состоянии и перенесли сюда, в эту лодку. Несомненно было одно, что я находился теперь в руках одного из величайших негодяев в мире, и часы мои, вероятно, были сочтены.

Но эта мысль не особенно огорчала меня: потому ли, что я был очень слаб, или же потому, что, вследствие сильной боли в голове, я был рад всему, что могло избавить меня от этих мучений. А пока мне хотелось прежде всего поближе ознакомиться со своим положением. Лодка, где я лежал, была щегольской шлюпкой с какой-нибудь яхты, сам я лежал на брезенте, сложенном несколько раз. Второй брезент был подложен мне под голову. Средняя банка была снята для того, чтобы я мог лежать, а к кормовой были привязаны мои ноги. Левая рука была привязана к передней носовой банке, правая же моя рука оставалась свободной. Сначала я удивился этой оплошности, так как под рукой на прикрывавшей меня парусине лежали фляга и десятка два высшего качества «капитанских» бисквитов. Меня томила мучительная жажда, и я поднес к губам флягу. В ней была слабая водка, но я с удовольствием променял бы ее на глоток чистой воды. До сухарей же я не мог дотронуться. Меня начинало знобить от непрерывно падавшего на меня дождя и захлестывавших в лодку волн.

До этого момента я не слышал звука человеческого голоса, но вот лодка остановилась и надо мной послышался оклик: «Все наверх! Убирай паруса!» Из этого я заключил, что мою лодку привязали к судну, вероятно, к яхте, и что она не стоит на месте, а направляется куда-то в море. Но куда? Неужели эти люди хотели меня уморить здесь или они просто забыли обо мне?

— Эй, Билл! Что парень-то, умер? — раздался в это время надо мной голос.

— Нет, он как будто приходит в себя! — послышался ответ.

— Это вы говорите о том бедняге, ребята? — спросил знакомый мне голос Четырехглазого. — Он что, протянул уже ноги?

— Нет, уже шевелится немного!

— Бедняга! Киньте ему кто-нибудь ломоть мяса — нельзя же привезти командиру покойника, когда он желает иметь его живым!

Мне стали бросать в лодку куски мяса, но так как теперь яхта шла довольно быстро, то это не удавалось: два-три ломтя уже упали в воду, не достигнув своего назначения. Как бы то ни было, но я узнал теперь, что мне пока не грозит никакая опасность, напротив, меня будут и беречь, и кормить до тех пор, пока не доставят капитану Блэку. Но где он находится в настоящее время, я, конечно, не знал, а только мог предполагать, что скорее всего на безымянном судне.

Когда дождь прекратился и солнце снова стало обдавать меня своими лучами, жажда стала нестерпимо мучить меня. Я протянул руку к фляге, при этом ощупав узел на своей левой руке, и убедился, что это был простой морской узел, который можно было без труда распустить в любое время. Я так и сделал, но не решился подняться и сесть из опасения, чтобы меня не увидели сверху. Однако, повернув голову, я убедился, что судно, буксировавшее меня, было американской яхтой, а на корме ее большими буквами было написано: «Лабрадор». Кроме того, я убедился, что с кормовой палубы никто не караулил меня, и улегся, как раньше, затаив в душе надежду на спасение. Я полагал, что мы не успели далеко отойти от Нью-Йорка, хотя нигде на горизонте не было видно берега. Мне думалось, что если только меня не потревожат до наступления ночи, то я сумею совершенно высвободиться, и так как канат, которым моя шлюпка была привязана к корме яхты, был продет сквозь железное кольцо, то мне только нужно было добыть нож и перерезать им его, чтобы вернуть себе свободу. Но ножа у меня, увы, не было: меня, очевидно, обыскали, отобрав все, что находилось в карманах.

После заката солнца я снова услышал голоса на палубе «Лабрадора»: кто-то приказал причалить шлюпку. Я поспешил надеть веревку на свою левую руку и ждал, что будет дальше. Вдруг судно встало, и мою лодку прибило теперь к самой корме яхты. Затем надо мной раздались голоса, и я увидел, что человек десять из шайки капитана Блэка смотрели сверху на меня. Затем спустили веревочную лестницу и Четырехглазый крикнул довольно добродушным тоном:

— Эй, ребята! Давайте сюда чашку с супом, вольем ему в глотку, не то черт возьмет его раньше, чем мы доберемся до командира! — С этими словами он стал спускаться ко мне в шлюпку с чашкой дымящейся похлебки. Присев на кормовую банку, он склонился надо мной и стал вглядываться в мое лицо, я же видел только, что у него висит нож на поясе, и решил во что бы то ни стало овладеть им.

— Э, да это молодой барин из Парижа! — воскликнул он. — Да ведь говорил же я вам, чтобы вы оставались там, где были. Нет, не послушались меня! Ну, а теперь в доброе место везут вас! Жаль! Впрочем, видно, сами вы хотели этого, и один только черт знает, чем все это кончится. А пока все же поужинайте: это вас подкрепит. Вам еще повезло: другой бы на вашем месте давно отправился на тот свет!

Он говорил со мной ласковым, отеческим тоном и, держась одной рукой за веревку, другой держал крынку. Я принялся жадно хлебать, и приятная теплота разлилась по всем моим членам. Вместе с тем сладкое чувство возрождавшейся надежды на спасение наполняло мою душу, так как я успел уже завладеть ножом в тот момент, когда Четырехглазый, войдя в лодку, склонился надо мной. Теперь этот нож лежал в складках парусины подо мной. Когда я поел и возвратил чашку Четырехглазому, тот соболезнующе посмотрел на меня и, взобравшись по той же лестнице, вернулся на палубу. Лестницу убрали и судно лениво тронулось вперед.

Я лежал, не шевелясь, пока совсем не стемнело, хотя ночь была вовсе не темная и не особенно благоприятная для осуществления задуманного мною плана.

Но убедившись, что за мной не следят, я высвободил левую руку, перерезал веревки на ногах и теперь свободно мог двигаться по лодке. На судне периодически сменялась вахта, я каждый раз слышал окрик: «Все благополучно!» Слышал, как били склянки, но это не смутило меня: я готов был рисковать чем угодно, лишь бы не попасть в руки командира безымянного судна. Обождав немного, я подкрался ползком к носовой части шлюпки и стал перерезать канат, которым был привязан к корме «Лабрадора».

Вдруг я увидел, что какой-то человек смотрит на меня сверху и как будто следит за мной. Я поспешил спрятать нож и вытянулся во всю длину.

— Эй, молодец! Ты не зябнешь там? — спросил грубый голос и вслед за ним голос Четырехглазого продолжал:

— Коли жив, так откликнись, а когда умрешь, дай нам знать!

— Мне сейчас хорошо, только потом я попрошу еще немного вашей похлебки, — ответил я, обрадованный тем, что моего занятия не заметили.

Сверху послышался громкий хохот.

— Повремени немножко. Скоро ты получишь похлебку и повкуснее, и погорячее, поутру, когда повидаешься с командиром! Наш «старик» — большой хлебосол!

Эту остроумную шутку приветствовал новый взрыв хохота, затем мало-помалу все на палубе стихло. Тогда, не теряя времени, чутко прислушиваясь к малейшему звуку, я снова принялся за свою работу. В два-три приема канат был перерезан и моя шлюпка завертелась в струе, остающейся за кормой судна. Это была для меня минута страшного нервного напряжения: я ждал, что меня хватятся, что шлюпку заметят на воде в полумраке ясной звездной ночи, и прислушивался чутким ухом, но все было тихо. Тогда я, присев в лодке, оглянулся. Яхта отошла уже на добрую милю, и у меня отлегло от сердца.

Но я упустил из виду одно чрезвычайно важное обстоятельство: в шлюпке не было весел. Положение было безвыходное: паруса и мачты тоже не было. Кроме того, я был на расстоянии, вероятно, нескольких сот миль от берега, а кроме десятка бисквитов и фляжки водки у меня не было никаких съестных припасов. Когда все это стало мне ясно, мной овладело такое отчаяние, что я, закрыв лицо руками, принялся рыдать, как ребенок. Наконец, когда я слегка успокоился, как всегда после сильного нервного приступа, наступило состояние тупой покорности судьбе. Меня несло по течению, но в каком направлении, я так и не мог определить.

По прошествии приблизительно двух часов я уже совершенно потерял из виду яхту. Я утешал себя тем, что нахожусь на пути пароходов, идущих в Нью-Йорк, и что, быть может, какой-нибудь из них примет меня. С этой мыслью я завернулся в парусину и лег на дно лодки, чтобы защитить себя от резкого ветра, поднявшегося к ночи. Я не спал, но лежал в полудремотном состоянии час или два и был разбужен лучом чрезвычайно яркого света, падавшего на меня сверху. Вскоре я убедился, что этот свет был направлен на водную поверхность и затем медленно передвигался, описывая круг, пока вдруг не остановился наконец, над моей шлюпкой. Тогда я сообразил, что это электрические рефлекторы большого военного судна. Самого судна я не мог видеть, но безотчетно сознавал, что это то же самое безымянное судно, от которого я хотел убежать ценою страшного риска. Но что было предпринять мне для самозащиты?

Между тем в течение нескольких минут рефлекторы были направлены прямо на мою шлюпку и вдруг одновременно потухли. В полумгле я различил длинное судно с двумя трубами и тремя мачтами, тогда как безымянное судно имело только одну трубу и две мачты.

Это открытие до того обрадовало меня, что я стал радостно махать руками, кричать и звать. Когда же длинный луч вновь осветил поверхность моря, я увидел в яркой полосе света большой вельбот с несколькими гребцами, быстро направлявшийся ко мне.

Я кричал и звал, но долго никто не отзывался. Наконец послышался голос, к невыразимому моему ужасу, Четырехглазого. В полном отчаянии я бросился на дно своей лодки и закрыл лицо руками.

— Ловкий парень! Ну да теперь мы не расстанемся с тобой ни на минуту! Не бойся!

Шлюпка подошла совсем близко и зацепила мою лодку багром. Затем эти люди перетащили меня в свой вельбот и стали сильно грести по направлению к видневшемуся вдали пароходу, а спустя немного времени я был уже на палубе этого судна. Но теперь я уже наверняка знал, что я пленник на безымянном судне, чего я так боялся все время.