"Агафон с большой Волги" - читать интересную книгу автора (Федоров Павел Ильич)

ГЛАВА ПЯТАЯ

От Соколовых они вышли вместе с Мартьяном и медленно направились к дому Яна Альфредовича. День разгуливался. Солнце распахнуло облака и радостно осветило приютившуюся в горах Дрожжевку. В огородах уже копались бабы, выдергивая старые будыли подсолнухов и сваливая их в кучу. Пахло мятой, горным шалфеем и весенней прелью.

Агафон рассказывал Мартьяну, как он смотрел на вокзале кинофильм о племсовхозе и как понравился ему чудесный Уральский край.

– Есть такая лента, – подтвердил Мартьян. – Киношники специально приезжали козлов снимать. Там, кажется, в один из кадров угодили дочки Яна Альфредовича.

Он шел, заметно прихрамывая на правую ногу, иногда задерживался, сознательно выбирая место, куда поставить шаркающую по прошлогодней траве, непокорную ступню.

– Вы что, успели побывать на войне? – увидев хромоту Мартьяна, спросил Агафон.

– На Отечественной не успел по возрасту. Служил в Венгрии. Я был танкистом и участвовал в венгерских событиях, – кидая в лужу окурок, ответил Мартьян.

– А-а! – замедля шаги, протянул Агафон. – Значит, ранен?

– Да, – сухо и кратко ответил Мартьян. Закурив новую папироску, добавил: – А друг мой Коля совсем не вернулся. Погиб.

Прихрамывая, Мартьян шел медленным, размеренным шагом, будто нарочно измеряя улицы. С гор тянуло весенним теплом. Над оголенными, безобразно раскоряченными ветлами горланили грачи, перестраивая почерневшие от времени гнезда.

– А кто был ваш друг Коля? – осторожно спросил Агафон.

Мартьян рассказал, что Николай был братом Михаила Соколова и мужем той молодой женщины, которую он видел сейчас в их доме. Служили в одной части, приезжали вместе на побывку и женились на двух подружках: он на Варе, а Николай на Глаше. Мартьян, оказывается, во время Великой Отечественной войны потерял родителей и воспитывался в детском доме.

– Вот так и прижился здесь, в этих горах, – заключил он с затаенной горечью.

– Недовольны, что тут живете? – тронутый его откровенностью, спросил Агафон.

– Не то слово… Совхоз хороший, – ответил Мартьян. – Но дела наши не очень блестящие.

– Почему же? Пух козий, кажется, дорогостоящий товар. Платки на экспорт идут, – сказал Агафон, давая понять собеседнику, что ему кое-что о делах совхоза уже известно.

– Вот именно, что дорогостоящий… Каждый год почти полтораста тысяч убытка.

– Каждый год? – поразился Агафон. – Но у вас же больше сорока тысяч гектаров земли! – Эта цифра запомнилась со слов диктора.

– Смотря какой земли!..

Мартьян объяснил, что в сорок тысяч входят все ближайшие горы и буераки. Удобной и пахотной земли немногим больше двух тысяч. Себестоимость килограмма пуха чрезвычайно высока, а заготовительная, по которой сдается сырье государству, – низка. Повысить ее – значит удорожить стоимость платков, а они и так не очень дешевые. Часть убытков совхоз мог бы покрывать молоком, свининой, бахчами и кукурузой. Но этой продукции пока мало, и она убыточна.

Мартьян говорил спокойно, по-деловому кратко и внушительно.

– Дальше-то так не может, наверное, продолжаться? – взволнованно спросил Агафон. – Нельзя же бесконечно обделять государство и самих себя?

– Нельзя, – согласился Мартьян.

– А что же думают дирекция совхоза, партийная организация и, наконец, Министерство сельского хозяйства?

– Ты, парень, все хочешь знать сразу… – понимая его горячность, усмехнулся Мартьян. – Погоди, не спеши… Поработаешь в бухгалтерии, узнаешь многое. Там все известно. Учет, как говорят умные люди, – зеркало производства. Иди к Яну Альфредовичу, ему больше известно, чем мне. Государственные денежки считает он… Видишь недостроенное здание? – спросил Голубенков.

– Вижу. Что это строится?

– Вроде клуба или Дома культуры. А там подальше вон новые домики. Это с фланга, можно сказать, коммунизм на нас наступает. А здесь, – Мартьян показал рукой на приземистый дом тещи, – здесь еще старые ведьмы на лохматом помеле из собственной трубы выпархивают… Старое-то зубами во все вгрызается, сопротивляется насмерть. Будем считать, что ты прибыл сюда на подкрепление.

– Я готов! – воскликнул Агафон.

– Ну, будь здоров. Иди быстрее. Ян Альфредович на новом фланге живет, рад тебе будет.

Мартьян приветливо помахал ему рукой и направился к дому тещи.

«Такому неспокойному человеку, как этот хромой комбайнер, трудновато здесь живется», – подумал Агафон.

Семья Хоцелиусов жила в чистеньком, только что выстроенном домике. Ян Альфредович и здесь успел уже развести молодой сад.

Агафон увидел его высокую костлявую фигуру на усадьбе. В резиновых сапогах, в холщовом переднике, с ведерком в руках, он стоял на мягкой, влажной еще земле и обмазывал белой кистью ствол крепкой ветвистой яблоньки. Услышав скрип калитки, Ян Альфредович обернулся. Сунув кисть в ведро, приложил руку к длинному козырьку лыжной шапки и вгляделся в маячившую у ворот фигуру. Оставив ведро под яблоней, быстрыми шагами пошел навстречу. Узнал сразу и молча ткнулся седыми усами в щеку Агафона. Оглядывая неожиданного гостя с ног до головы, повернул его и так и этак, взял за крупный раздвоенный подбородок, не скрывая старческих слез, сказал:

– Ты замечательно сделал, что заехал к нам, Гоша. Ах как славно, малыш! Мы тебя так часто вспоминали… Идем скорей до хаты. Наши все так будут рады, ты даже представить себе не можешь. Как ты вырос, Агафон! Ульяна тоже так вымахала, что ты ее совсем не узнаешь. Окончила техникум, теперь агроном, а все такая же озорная, веселая! – не выпуская руки гостя, ведя его к застекленной террасе, говорил Ян Альфредович.

– Марта! Ульяна! Слышите? Вы только взгляните, кого я вам тащу! – входя в дом, кричал он.

В прихожей, куда они вошли, была такая удивительная чистота и опрятность, что Агафон сразу же застыдился своих грязных, нечищеных башмаков. На маленьком столике лежали разноцветные салфеточки, полки с книгами были завешены шторками, подзорами, такими крахмально-белыми, что к ним боязно было притронуться.

– Ну что ты там, старый, кричишь? – послышался знакомый голос Марии Карповны, такой близкий и родной на далекой чужбине, что у Агафона защекотало в горле. И тут же, где-то за перегородкой, зазвенел другой голос:

– Погоди, мама! Погоди! Он, наверное, опять живого зайчонка поймал. Я бегу, папка!

Из ближайшей комнаты вышла высокая, отдаленно знакомая Агафону девушка с длинными распущенными косами. В ее больших, цвета полевой герани глазах – смятение и радость. Узнав Агафона, она всплеснула белыми руками.

– Мамочка моя родная! – держась за косяки двери, радостно вскрикнула она. – Фош-Агафош! Такой шикарный, длинный, как…

– Ульяна! – прервала ее Мария Карповна. – Как тебе только не совестно! Немедленно пошла вон, растрепка! Приберись!

Но «растрепка» и ухом не повела, с прежней детской неугомонностью выкрикивала:

– Гошка-Фошка! О! Ты как настоящий, номенклатурный мужчина! Ты стал большой и красивый. Здравствуй, милый Гошка!

Оторвав от косяка руки, Ульяна обвила ими его колючую шею и поцеловала прямо в губы.

Отвернув от него раскрасневшееся лицо, она стала торопливо застегивать трепетавший, как и ее сердечко, халатик.

Из-за спины матери вышла старшая дочь Марта, спокойно приложилась к щеке гостя и крепко, по-мужски пожала его тяжелую руку. Она была по-дорожному одета в лыжные, зеленоватого цвета штаны, заправленные в юхтовые армейские сапоги, и теплую, на меху, кожаную куртку.

– Я, папа, еду на кошару, – надевая рукавички, сказала Марта.

– Но ведь сегодня выходной и у нас гость, и такой гость! – возразил радостно Ян Альфредович.

– Он наш старый друг. Гоша извинит меня. Я жду появления на свет маленьких козлят, – ласково проговорила Марта, поправляя на высоком шелушившемся лбу козырек такой же, как и у отца, шапки. По обветренному лицу Марты Агафон понял, что ей приходится немало ездить.

– Значит, начинается окот? – спросил он со знанием дела.

– Окот, Гоша, это, я думаю, не то слово. Ведь козы вовсе не кошки, – лукаво поглядывая на покрасневшего Агафона более синими, чем у сестры, глазами, ответила Марта.

– Марта у нас вечная спорщица, – заявила весело Ульяна. – Ты раздевайся, Гоша, и мы без нее начнем пировать, однако. Ты будешь со мной, Фош. А ей и вправду надо ехать, там такие прелестные козленки и пастушонок кельды-бельды Кызлгай, а по-русски Кузьма, в таком лисьем малахае, он… – Ульяна плутовски увела глаза под лоб, стараясь не глядеть на смутившуюся сестру, не договорила и умолкла.

– Ох, и невыносимая ты девчонка! – укоризненно покачав головой, проговорила Марта и, простившись, вышла.

– Пастушок кельды-бельды Кызлгай, – помогая Агафону снять пальто, шептала Ульяна, – влюблен в нашу Марту и ходит за ней, как козленок. У него такой прекрасный конь. Он иногда разрешает мне скакать на нем. Чудо, как хорошо скакать!

– Ты уже умеешь скакать на коне? – спросил Агафон, все больше удивляясь и радуясь этой чудесной встрече.

– А как же! Здесь без этого нельзя! Я агроном нашей фермы «Вишня». Это название я придумала. А то четвертая, пятая… Терпеть не могу казенных названий. Директор смеется надо мной. А Кузьма – Кызлгай так и зовет меня Вишней. Ах какой у него коняшка! У меня тоже есть жеребенок, скачу на нем каждый день туда и обратно двенадцать километров. Если бы он в меня влюбился, я бы за него замуж вышла, – неожиданно с лукавой серьезностью заключила Ульяна.

– За кого, за коняшку, что ли? – расхохотался Ян Альфредович.

– За Кузьму! С ним наша. Марта науками занимается, в техникум его готовит, ну он, конечно, втюрился… Ладно, я теперь в тебя влюблюсь. Только смотри! – прищурив глаз, Ульяна погрозила ему пальцем. – Больше выкупа за валенки платить не стану. Здесь снежище-то знаешь какой?

– Ты все помнишь, Ульяна? – тихо спросил Агафон.

– Еще как! – ответила она и радостно засмеялась. – Все помню, Фош-Агафош!

Коверкая его имя, она козыряла разными словечками, вроде «номенклатурный», «шикарный», тормошила его по всякому поводу, откровенно расспрашивая, сколько раз он был влюблен и в кого. Про себя она рассказала, что пробовала влюбляться не меньше десятка раз, но быстро охладевала и разочаровывалась…

Родители только посмеивались и, видимо, смотрели да это сквозь пальцы, как на детскую забаву.

– Ладно, Улька, хватит глупости говорить, – вмешался Ян Альфредович. – Ты, наверное, своей болтовней утомила нашего гостя.

– Ты разве устал, Гоша? – спрашивала Ульяна. – Ты считаешь, что я наболтала много глупостей?

– Да нет, – отговаривался Агафон, чувствуя, что ему пора уходить.

– Хорошо, что ты хочешь поработать со мной в конторе, – сказал Ян Альфредович. – Еще лучше, что поступаешь в планово-экономический. Не нужно терять времени. Оно сейчас очень дорого. Вы, молодежь, пока еще не считаете прожитых лет. А мы, старики, отмечаем каждый минувший час… Какой бы ты хотел взять на себя участок? – спрашивал Ян Альфредович. Не дожидаясь ответа, продолжал: – У нас не хватает хороших работников. Раз ты знаком с транспортом, возьми на себя машины, тракторы, горючее, а там будет видно.

Агафон беспрекословно согласился. Спросил было, почему совхоз убыточный.

Ян Альфредович пожал плечами, грустно улыбнулся, сказал строго:

– Это, Агафон Андриянович, большой вопрос, государственный. О нем мы потолкуем особо, когда ты немножко будешь в курсе дела. Если хочешь серьезно посвятить себя такому делу, как учет, накопляй знания и практический опыт. Опыт и знания – родные братья. Без этого ты в жизни нуль. Институт даст много. А я поделюсь своим опытом. Здесь, – Ян Альфредович постучал пальцем по своей седой голове, – много всякой чепухи, но есть, я полагаю, и немало полезного. Все, что имею хорошего, отдам людям. Всегда так делал и дальше так буду делать. Так ведь, Мария?

– Так, Ян, только так, – вздохнула Мария Карповна и поцеловала мужа в сморщенный висок.

Сердечно поблагодарив хозяев, Агафон оделся. Ульяна пошла его провожать.

Над поселком густо нависли прохладные сумерки. От выпитого вина, от новых впечатлений усталую голову освежал горный воздух. Радостно было дышать таким чистым воздухом, сдобренным степным полынным запахом.

– Возьми меня под руку, да покрепче, – когда они прошлись немного, проговорила Ульяна. Поудобней пристраивая свою руку на его локте, с обидой добавила: – Ты что… не живой, однако?..

Больше всего на свете Агафону нравился раньше ее милый камчадальский говорок. Засмеявшись, он сказал ей об этом.

– Тебе приятно, оказывается, мое «однако»? – насмешливо проговорила она.

– Очень, – подтвердил он. – И совсем не нравится твой стильный жаргон. Где ты его нахваталась?

– Скажите на милость! Ты что, привык изъясняться только на дипломатическом языке?

– Терпеть не могу.

– А мне думается, что ты зазнался в своем международном… Там, наверное, одни шикарные красотки учатся, сынки и дочки разных ответственных дядей…

Агафона снова возмутил ее намеренно пренебрежительный тон.

– Мой папаша, как тебе известно, не очень-то ответственный. Если хочешь знать, так я попал туда без всяких протекций, по рекомендации комсомола. Экзамен был конкурсный, сдавали восемь человек на одно место. Я получил полных двадцать пять баллов… Ладно, не стоит говорить об этом. Все теперь в прошлом.

– Не стоит, так и не надо.

Ульяна вдруг стала серьезной и замкнулась со своими тревожащими ее мыслями, словно заперлась на ключик. Они долго молчали.

Она заговорила через какое-то время первой:

– Ты извини меня, конечно, может, я и не так что-то сказала, но, мне кажется, ты ушел из института не только потому, что тебе опротивели какие-то там шкурки, английские глаголы. Разочаровался и не почувствовал в себе призвания.

– Почему ты так думаешь? – напряженно спросил Агафон.

– Потому, что когда ты обо всем этом рассказывал, то я почувствовала, что ты говоришь не все и многого не договариваешь… Может быть, я ошибаюсь? – Она быстро повернула голову и посмотрела прямо в лицо.

– Вот именно, ошибаешься, – удивленный ее прозорливостью, неуверенно ответил Агафон, чувствуя, как кровь ударила ему в лицо и горячо разлилась по всему телу.

– Ну, раз ошибаюсь, так пусть ошибаюсь, – вздохнула она. – Только имей в виду, я очень наблюдательна.

– Не сомневаюсь.

– И откровенна.

– Вполне верю.

– Веду, например, дневник, начала еще, когда жили в Большой Волге…

– Хорошо, – проговорил Агафон и тут же подумал: «Чего она допытывается?»

– Хочу, чтобы и ты был со мной откровенен, – с искренней и безоговорочной требовательностью заявила она.

– Постараюсь, – бесстрастно ответил Агафон.

– Ну вот, видишь, ты отвечаешь так, как будто у тебя на кончике языка чирей… Ну ладно, до свидания. Я все равно очень рада, что встретила тебя. Ауфвидерзейн, парень!

Ульяна ласково и легонько шлепнула его по подбородку, повернулась и убежала.

Совершенно сбитый с толку всем поведением девушки, с минуту он постоял в раздумье и медленно пошел к своему новому жилью.

Как и днем, его встретили приветливо и пригласили ужинать. Женщины были одни. Ни Мартьяна, ни Феди дома не оказалось. Поговорив с ними немного, сославшись на усталость, он поблагодарил хозяек и прошел в отведенную ему боковушку. Она оказалась небольшой, но очень уютной комнаткой, с отдельными ходами – внутренним и наружным, выходившим на просторную солнечную веранду. В комнате была отличная койка с панцирной сеткой, застланная безукоризненно чистым бельем.